В БОЯХ ЗА ГОРОД ИМЕНИ ВОЖДЯ

К 75-летию Сталинградской битвы

(Окончание. Начало в №3 с.г.)

ЗЕНИТНАЯ БАТАРЕЯ

 

Около девяти часов утра машины подъехали к разрушенному забору. Пролетели между двумя кучами кирпича, в которые превратилось высокое ограждение. Выскочили на огромный пустырь, свернули к северу и оказались в ложбинке глубиною в рост человека. Она тянулась параллельно сборочному корпусу и уходила далеко в обе стороны.

Пропылив по низине несколько сот метров, грузовики прибыли на место. Слева находился невысокий склон балки и защищал их от немцев. Справа раскинулась ровная площадка завода. Тягачи, о которых говорил штабной офицер, уже ушли. Оставили новые орудия, а разбитые увезли с собой. Яков настороженно огляделся и увидел подразделение, где ему предстояло воевать, а возможно и умереть.

Оно состояло из хорошо знакомых 85-миллиметровых зениток образца 1939 года, или, как их ещё иногда называли, 52-К. Длинноствольная пушка находилась на тумбе, прикреплённой к прямоугольной раме от трёхтонного грузовика «ЗИС-5». Со всех сторон четырёхколёсной платформы располагались большие откидные лапы для упора в землю.

К сожалению, это грозное орудие не имело броневого щита, спасавшего обслугу от пуль и осколков. По обе стороны от казённой части находились места для двух солдат, которые при помощи маховиков наводили пушку на цель. Это было очень неудобно. Ведь боец справа поворачивал орудие в горизонтальной плоскости, а слева – поднимал и опускал ствол. При гибели одного из них произвести точный выстрел по движущейся цели становилось практически невозможно.

Главным преимуществом пушки была её дальнобойность – свыше пятнадцати километров. Кроме того, её ствол обладал очень большой подвижностью. Он перемещался от почти вертикального до горизонтального положения, и даже мог опуститься на три градуса ниже этого уровня. Это позволяло вести огонь как по любым наземным, так и по воздушным целям.

Четыре зенитки стояли на северо-западном склоне неглубокой балки, по которой приехали полуторки. Каждая из них находилась в круглом окопе глубиной около одного метра и диаметром более пяти метров. Поверху всех выемок шли оплывшие брустверы, высотой в локоть.

Позиции были вытянуты в одну линию. Размещались метрах в тридцати друга от друга и соединялись ходами сообщения, имевшими полный профиль. С обеих сторон находились другие батареи, до которых по четверти километра. За спиной виднелись землянки. К ним тоже вели траншеи. А ещё дальше, на расстоянии полуверсты, высилась серая громада сборочного цеха.

Судя по дрожанию воздуха над раскалёнными стволами, здесь недавно шёл бой. Впереди, на ничейной земле и вокруг всех орудий, виднелись дымящиеся воронки от бомб, сброшенных фашистами. Похоже, самолёты не смогли прорваться сквозь заградительный огонь пушек, освободились от смертоносного груза и, не долетев до завода, повернули обратно.

Сильно воняло сгоревшим тротилом и пороховыми газами. Всюду валялось множество пустых ящиков из-под снарядов и стреляных гильз. Измученные бойцы сидели кто где и безучастно смотрели на полуторки, стоявшие между второй и третьей зениткой. Лишь двое наблюдателей продолжали держать бинокли у глаз и внимательно смотрели на запад: вдруг в небе появится вражеский самолёт.

Старшина выбрался из тесной кабины, встал на подножке, и чтобы все слышали, прокричал во весь голос: «Из штаба полка прислали нового начальника», – он кивнул на офицера, вышедшего из второй машины.

Парень одёрнул гимнастёрку, стоявшую колом от высохшей волжской воды. Поправил пилотку и громко представился: «Лейтенант Яков Семёнович Малиновский. Направлен в третью батарею в качестве командира». О том, что он всего лишь месяц назад окончил военное училище, говорить не стал. Но по глазам солдат понял, что они и сами догадались об этом факте. Уж очень он молодо выглядел по сравнению с окружающими, а его форма была слишком новой и чистой.

Вспомнив слова майора, лейтенант продолжил: «Познакомимся чуть позже, а сейчас получите у старшины боеприпасы, пищу и медикаменты. Заместитель командира батареи, подойдите ко мне».

Настроившись на очередную пропагандистскую речь о верности Сталину и Родине, бойцы облегчённо вздохнули, устало поднялись со своих мест, привычно потянулись к машинам и, в первую очередь, принялись разгружать деревянные ящики со снарядами. В каждом из них находилось по четыре железных чушки, весивших от девяти до пятнадцати килограммов каждая.

Покончив с боеприпасами, бойцы вытащили из кузовов фанерные коробки с пачками махорки и медикаментами. Следом за ними пришла очередь термосов с кашей и чаем. Один из них старшина велел поставить возле себя.

Осматриваясь, Яков пересчитал людей, собравшихся возле машин, и выяснил, что среди них нет ни одного офицера. А солдат и ефрейторов набралось всего восемнадцать человек, плюс два наблюдателя, оставшихся на местах. Итого двадцать. Судя по числу артиллеристов, выходило, что здесь нет ни одного полного расчёта. Вместо командира и шести бойцов на каждую пушку, имелось по четыре, самое большое, по пять человек. Многие оказались ранены, и грязные бинты проглядывали сквозь рваную одежду.

Обмундирование зенитчиков было самое разное – от обычной «гражданки» до флотских клёшей и армейской формы, с разноцветными петлицами на гимнастёрках. Вместо длинных пехотных «Мосинок», за плечами укороченные пятизарядные винтовки «Mauser». На головах у некоторых красовались немецкие каски «М-35» с характерными козырьками и плоскими назатыльниками.

«Хорошо, что фашистские эмблемы догадались замазать», – усмехнулся Яков. Перевёл взгляд на старшину и увидел, что тот собирается раздавать «ворошиловский паёк».

«Да они тут с утра пьют что ли?» – возмутился про себя парень, но потом вспомнил, что бойцы недавно вышли из боя и такая доза вряд ли их опьянит. Скорее поможет снять сильное нервное напряжение. Он хотел подойти к ближайшей позиции и осмотреть орудие, но что-то его задержало. Яков на секунду задумался и понял в чём дело.

Вместо принятых по уставу стограммовых бутылочек, которые в народе называли «мерзавчиками», старшина собирался выдавать разливную водку. Об этой практике парень слышал, ещё находясь в родном Баку. Поэтому совсем не удивился, когда увидел жестяной двенадцатилитровый термос, доверху наполненный сорокаградусным «сучком». Его внимание привлекла необычная мерная тара. Вместо стального стаканчика, укреплённого на длинной ручке, мужчина держал в руках стеклянную мензурку, которой насыпали махорку. С виду она походила на стандартную стопку, но, как Яков знал от преподавателей, жидкости вмещала меньше положенного.

– Товарищ старшина! – окликнул он виночерпия, готового приступить к работе. – Подойдите ко мне!

Пожилой мужчина удивлённо вскинул глаза на молодого лейтенанта. Увидел жёсткое выражение лица новоиспечённого командира. Не осмелился перечить в присутствии рядовых бойцов и поспешил выполнить приказ. Он захлопнул открытый термос с водкой, подошёл на расстояние, положенное по уставу, чётко козырнул и, глядя честными глазами, замер на месте.

– Покажите мне посуду, которой вы собирались выдавать винное довольствие, – витиевато выразился Яков и требовательно протянул руку.

Старшина отдал мензурку и, поняв, что за этим последует, сообщил доверительным тоном матёрого заговорщика: «Мерный стаканчик пробило пулей. Нового взять негде, вот я и приспособился разливать тем, что оказалось под рукой. Он чуть меньше, но полученную разницу я всегда отдаю офицеру подразделения. Так сказать, на непредвиденные расходы».

Выслушав прямое предложение взятки, Яков пропустил мимо ушей заманчивые слова. Сделал вид, что ничего не понял и сказал твёрдым голосом: «Я расскажу о вашем трюке солдатам. Думаю, что если вы ещё раз его повторите, то они сильно расстроятся, и в вашу машину может попасть чей-то снаряд. Здесь идёт война, и никто не станет проводить расследование гибели ещё одного вороватого интенданта. Вам всё ясно?»

– Так точно! – вытянулся во фрунт старшина. – Разрешите продолжить раздачу пищевого довольствия.

– Продолжайте! – кивнул лейтенант и добавил на прощание: – Не забудьте накормить всех прибывших бойцов и выдать им «ворошиловские» сто граммов. Они уже находятся на передовой, где идут боевые действия.

– Слушаюсь! – козырнул старшина. Почти бегом вернулся к машине, приказал наделить едой всех пехотинцев и начал отпускать водку. Яков заметил, что у мужчины трясутся руки, и каждому бойцу он наливает по полторы стопки.

– Наконец кто-то приструнил этого прохиндея, – донёсся голос сзади. – А то: кому война, а кому мать родна! Небось каждый вечер пьянствует у себя в землянке с дружками.

Парень обернулся и увидел бойца средних лет. На запылённой гимнастёрке виднелись петлицы малинового, а не чёрного, как у Якова, цвета.

Красноармеец небрежно козырнул и представился: «Заместитель командира батареи, сержант Иван Лобов!»

– Вы из каких войск? – удивился лейтенант. Затем вспомнил, как вместе с солдатами переправлялся через Волгу и, на всякий случай, уточнил: – Или на складе не было другой формы?

– Я пехотинец! – без всякого смущения ответил боец. – Вместе со своим отделением приписан к третьей батарее в качестве охраны. – И, предупреждая следующий вопрос офицера, объяснил: – Здесь очень быстро учатся всем смежным специальностям. На рассвете ты – подносчик снарядов, чуть позже – заряжающий, в середине дня – наводчик, а к вечеру – командир орудия. Если доживёшь, конечно.

– И давно вы здесь? – спросил потрясённый Яков. Он хорошо знал, что бойцы в расчётах заменяют друг друга во время боя. Но не до такой же степени, чтобы из пехоты в командиры зенитки.

– Почти двое суток. Считай, самый старый из всей батареи. Здесь люди долго не держатся. Кое-кого увозят в госпиталь, а остальные отправляются в близлежащие воронки от бомб, – он неопределённо махнул рукой в сторону сборочного цеха. Яков посмотрел туда и только сейчас заметил ряд небольших холмиков. Из каждого торчала крышка от снарядного ящика, повёрнутая к позициям внутренней некрашеной стороной. На всех было что-то написано химическим карандашом.

Чтобы уйти от неприятной темы, парень отвернулся и спросил:

-  Где у вас находятся приборы для управления артиллерийским огнём?

– По словам моего предшественника, неделю назад, когда батарея прибыла на это место, такие приборы имелись в наличии. У них ещё странное такое название было, что-то вроде пуансона.

«Видимо, до войны работал на каком-нибудь заводе и был связан с обработкой металла», – подумал Яков, но не стал прерывать, а лишь автоматически уточнил: «ПУАЗО-3»

– Вот-вот, – обрадовался сержант и тотчас нахмурился: – Да только погибли все приборы вместе с расчётом. Бомба попала в окоп, где они находились.

– Как же вы ведёте огонь? – продолжал удивляться лейтенант.

– С небольшим упреждением, – серьёзно ответил сержант. – Днём хорошо видно по облачкам взрывов снарядов, а ночью нам светят прожектористы. Вчера только подъехали. Вон там, в пятистах метрах к востоку, стоят их машины. Кстати, у них есть телефон, по которому можно позвонить в штаб полка.

Яков посмотрел в сторону, куда указывал Иван, и увидел несколько «ЗиС-12», врытых в землю более чем наполовину. В длинных кузовах автомобилей стояли прожекторные установки с огромными отражателями, диаметром около полутора метров. Рядом находилась звукоулавливающая установка «ЗТ-2». Вокруг техники мелькали стройные девичьи фигурки в полевой форме.

«Нужно будет потом зайти к ним, – улыбнулся про себя Яков. – Вдруг удастся с кем-нибудь познакомиться?»

Ведя Якова за собой, Иван поднялся из ложбинки, где они разговаривали. Оказался на пологом склоне и, пригнувшись, шагнул в траншею, ведущую к зениткам. Стараясь двигаться так же, как его заместитель, лейтенант двинулся следом. Выбрался на вершину и очутился в окопе, служившем подобием командного пункта.

Сержант встал у стенки и предупредил офицера:

  – До ближайших развалин около пятисот метров. Там частенько сидят снайперы. Так что выглядываем на пару секунд. Прячемся и меняем позицию.

– Понял, – ответил лейтенант.

– Ночью фашисты нас почти не беспокоят, – продолжал объяснять заместитель.

«Ну, да, – подумал Яков, – в это время они усиленно бомбят переправы».

Не заметив, что лейтенант отвлёкся на свои мысли, сержант сообщил:

  – Обычно появляется только одна «рама», чтобы корректировать огонь гаубиц по сборочному цеху. У нас есть договорённость со второй и четвёртой батареями. Как только фашист появляется в зоне досягаемости, наши соседи открывают заградительный огонь и отгоняют мерзавца. Без его наводки обстрел идёт не очень долго. Чего тратить снаряды, если толком не знаешь, куда нужно бить? Зато утром начинается самое главное. Прилетают бомбардировщики и долбят нас целый день, с небольшими перерывами на дозаправку.

– Как часто?

– Каждые четыре часа. Иногда среди дня к ним подключаются пехота и танки. – Иван прервался, указал рукой на стену окопа и добавил: – Прямо перед нами стоит высокий дом, – он выглянул из-за бруствера, махнул рукой на северо-запад и тотчас укрылся за насыпью. – Кстати, это наш основной ориентир.

Парень повторил его манёвр. Бросил взгляд в указанную сторону и заметил разрушенные здания, стоящие в километре от зениток. Сместился на метр влево. Выглянул и увидел, что чуть ближе находятся руины, в которые превратились небольшие скопления частных домиков.

Перебежав влево ещё на пару метров, он снова высунулся и пару секунд рассматривал огромное пространство между развалинами и пушками. Среди больших воронок – кучи железа, в которых угадывались сгоревшие остовы бронемашин. Кое-где из земли торчали хвостовые оперения самолётов, украшенных чёрными крестами.

– С обеих сторон поля развалины закрывают дальнюю часть дороги от наших соседей, – подсказал сержант, очутившийся рядом. В следующий миг он опустился на дно окопа и увлёк за собой командира, замершего на месте. Усевшись на корточки поудобнее, сержант продолжил: «Вторая и четвертая батареи находятся немного в стороне от основного направления удара, и им чуть легче. Мы же торчим прямо на пути у немцев, только тут танки могут пройти к сборочному цеху. Наши орудия простреливают всё открытое пространство. Поэтому фашисты всеми силами пытаются сбить нас с этой позиции. За теми зданиями, что вы видели на северо-западе, они собирают силы. Выкатываются на ровное место и атакуют. Тогда мы опускаем стволы к земле и бьём прямой наводкой. Иногда наши снаряды попадают так удачно, что начисто срывают башню. Особенно, если это устаревшие танки с маленькой пушкой. При таких потерях фашисты откатываются назад. Ночью они прячутся в развалинах частных домов. Скрытно подходят к разбитым машинам и утаскивают к себе те, что пострадали не очень сильно. Быстренько ремонтируют и снова в бой. В бинокль хорошо видны свежие заплатки, наложенные на дыры в броне. Кстати сказать, нашими машинами они тоже не брезгуют. Вчера видели среди немцев две «тридцатьчетвёрки» с крестами на боках и морде. Пришлось и по ним как следует вдарить. К сожалению, поджечь их не удалось, и они обе удрали».

До Якова донёсся запах тёплой каши, и он почувствовал, что сильно проголодался. Решил, что можно ненадолго отложить знакомство с местностью, ненадолго отвлечься и, пока тихо, спокойно позавтракать. Парень повернулся. Высунулся из окопа и посмотрел в сторону полуторок, стоящих в низине. К тому времени очередь уже рассосалась. Бойцы получили привезённую провизию. Разбрелись по своим окопам и принялись за еду.

Командир батареи предложил заместителю перекусить. Подождал, пока тот сходит в землянку за посудой, а когда он вернулся, лейтенант достал из вещмешка свой «алюминиевый сервиз» и в сопровождении сержанта направился к термосам с пищей и водкой.

Увидев начальство, старшина не стал жадничать и плеснул в каждую кружку раза в полтора больше положенного. Сержант задумчиво посмотрел на «наркомовские сто граммов», пробормотал что-то, похожее на молитву, и проглотил «сучок» одним махом. Даже не поморщился от резкого запаха и двинулся за едой.

В отличие от него, Яков не стал пить полученную дозу. Крепкое спиртное он не любил, а если и принимал внутрь на праздники, то предпочитал сухое виноградное вино. Поэтому открыл пустую фляжку и слил в неё всё до капли. Мало ли что, вдруг понадобится продезинфицировать рану?

Так же, как и все остальные, он получил миску перловки, сваренной на воде, кусок плотного тёмного хлеба и кружку чая, в котором едва угадывался намёк на заварку. Сел на ближайший ящик со снарядами и, никуда не торопясь, поел. Вытер ржаной корочкой крупинки каши, прилипшие к стенкам посуды, и сунул её в рот. Запил скромную трапезу жиденьким чаем, а его остатками сполоснул миску с ложкой. Чистую посуду сложил в мешок.

– Товарищ лейтенант, – услышал парень над собой. Поднял голову и увидел заместителя, который сказал: – Пойдёмте, я покажу место, где живут командир и его заместитель.

Яков встал, закинул «сидор» за спину и проследовал за сержантом. Спустился по земляным ступенькам, укреплённым новыми досками, шагнул в дверь и очутился в небольшой землянке. Сквозь открытый проём яркий свет дня проникал в узкое помещение и позволял рассмотреть, что вся мебель составлена из пустых ящиков от снарядов. Впрочем, её здесь оказалось немного. Две лежанки, стоявшие по обеим сторонам, плюс некое подобие стола и табуретки. В углу находился термос с водой. Вот и вся небогатая обстановка.

На левой постели лежала устаревшая стальная каска «СШ-36», так называемая «халхинголка». Она имела выдающийся вперёд козырек, небольшой гребень на макушке и боковые поля-скаты, которые обладали достаточно большой парусностью. Особенно, если бежишь при встречном ветре. Заметив защитный головной убор, Яков невесело усмехнулся: «Хорошо, что не «шлем Адриана» образца 1916 года, а то выглядел бы как пожарник».

Парень перевёл взгляд на правую постель и рассмотрел, что там лежит солдатский «сидор», офицерская фуражка и шинель с капитанскими петлицами. «Вот и всё, что осталось от прежнего командира», – грустно подумал Яков. Хотел повестить одежду покойного на какой-нибудь гвоздь, вбитый в бревенчатую стену, но потом решил: «Я не дома, а на войне, так что хватит миндальничать. Если станет холодно, то хочешь не хочешь, а всё равно придётся надеть поверх своей. Только нужно снять «шпалы» и прикрепить «кубари». Да и их-то где тут взять?»

Поймав себя на этой нелепой фразе, он вернулся к суровой реальности: «Сейчас на улице жара. До осени ещё нужно дожить, а пока буду использовать вместо постели». Он убрал чужой «сидор» под стол, свой бросил сверху. Вышел из землянки, поднялся на поверхность и увидел ефрейтора – командира пехотного отделения, приехавшего вместе с ним.

Посмотрел на заместителя, стоявшего возле двери, ведущей наружу, и обратил внимание, что между досками створки пробиваются яркие лучи света. Подумал: «Нужно будет потом заделать». Но тут же отбросил ненужную мысль и спросил:

- А где ваши вещи?

– Это офицерская землянка, а я сплю вместе с солдатами, – ответил сержант.

– Покажите мне орудия и познакомьте с людьми, – приказал Яков. – Заодно распределите по расчётам прибывшее пополнение. Вы лучше знаете, где не хватает бойцов и кого, куда нужно поставить.

Сержант повернулся и повёл молодого офицера с одной позиции на другую. Всюду представлял командира солдатам.  Те начали спрашивать его о материальной части, о типах снарядов. Особенно запомнился молодой парень по имени Павел, который выспрашивал больше всех остальных. «Ишь какой любознательный, – отметил про себя лейтенант. – Из него получится хороший наводчик, а то и командир орудия».

Пришлось Якову вспомнить всё, что он недавно проходил в Бакинском зенитном училище. Многое объяснять и тут же показывать. Как ни странно, но в голове всплыли даже те знания, о которых он, казалось, давно забыл. Видимо, усиленные занятия с хорошими преподавателями пошли на пользу, и нужная на фронте информация крепко засела в сознании.

Он сходу отвечал на все вопросы, чем быстро поднял свой авторитет. А когда устранил пару мелких неисправностей, которые не заметили ремонтники, то его, наконец, признали командиром батареи.

По завершении знакомства стало ясно, что среди красноармейцев почти нет артиллеристов, а те, что есть, простые пушкари, но не зенитчики. Причём все они оказались не кадровыми военными, а когда-то давно служили обычную срочную. И до этого времени в боевых действиях не участвовали.

Распределив пополнение по расчётам, лейтенант хотел было дать команду: «Открыть ящики и подготовить снаряды к бою!» – но вовремя заметил, что всё уже сделано без напоминаний. В половине первого лейтенант закончил обход. Сообщил заместителю, что идёт к себе, и отправился в отведённую ему землянку.

Не снимая сапог, лёг на жёсткую лежанку. Вытянулся во всю длину и почувствовал, как сильно устал. За прошедшие двое суток на его долю выпало столько опасностей и переживаний, что от них просто голова пухла. Да и физическая нагрузка оказалась весьма ощутимой. Яков надвинул пилотку на глаза, на секунду прикрыл веки и провалился в глубокое забытьё.

ОБОРОНА СБОРОЧНОГО ЦЕХА

 

Находясь в глубокой землянке, парень крепко спал и не слышал грохота канонады, доносящейся со всех сторон. С севера, запада, юга и даже с востока, с берега Волги. Но едва снаружи прозвучал крик: «Воздух! Курс 40! Восемнадцать самолётов!», как Яков вскочил на ноги.

Автоматически взглянул на часы и зачем-то запомнил: «13.08», выбежал наружу и посмотрел в небо. Прямо на сборочный цех тракторного завода летели три эшелона немецких бомбардировщиков. Поблёскивая носовыми стёклами, сверху двигались шесть двухмоторных «Юнкерсов».

«Высота около восьми тысяч», – отметил парень. Перевёл взгляд ниже и разглядел ещё два звена «Хенкелей». Эти находились приблизительно на  шести километрах. Под ними шли «лапотники», тоже в количестве шести штук. Соотнеся видимые размеры самолётов с их реальным размахом крыльев, Яков прикинул расстояние. Понял, что до них около двенадцати километров и бросился к ближайшей, третьей зенитке.

Подбежал к орудию и обнаружил, что там уже командует его заместитель. Лейтенант прислушался к словам сержанта и во всём с ним согласился. Опереди он бывшего пехотинца на полминуты, сейчас отдавал бы те же приказы. То есть, стрелять осколочными зенитными гранатами с дистанционным взрывателем. Не желая мешать слаженной работе, он помчался ко второй пушке. Спросил наводчиков, как они ведут цели? Принял доклад и внёс небольшие поправки.

Добравшись до первого орудия, повторил процедуру. Убедился, что самолёты оказались в зоне досягаемости снарядов. Заметил, что сержант стоит возле четвёртого окопа, смотрит на него и ждёт команды. Набрал воздуха в грудь и гаркнул во всё горло: «Батарея! Осколочными, беглый огонь!» Оглушительно грохнули сразу четыре выстрела, а справа и слева отозвались частые хлопки соседних батарей.

Снаряды преодолели десятикилометровое расстояние. Сработали взрыватели, установленные на это расстояние, и перед летящими самолётами появились белые облачка взрывов. Густая шрапнель разлетелась во всех направлениях. Яков увидел, как мотор одного «Юнкерса» задымил, и с радостью убедился, что не ошибся в расчётах.

Подбитый фашист сразу покинул строй. Ушёл в сторону и сбросил бомбы, не глядя, куда они падают. Скорее всего, попал по собственным позициям, но не обратил на это внимания. Повернул обратно и, быстро теряя высоту, потянулся к западу. Рухнул ли он в степи или добрался до аэродрома, Яков не знал, но всё же записал стервятника на счёт своих людей. Парень встал в окопе между первой и второй пушкой и по мере приближения врага корректировал огонь. Его заместитель командовал на другом фланге.

Интенсивный обстрел длился чуть более минуты, и за это время три батареи выпустили в небо почти три сотни снарядов. Верхний эшелон самолётов потерял чёткость строя. Ещё две машины задымили и повернули назад. Остальные три последовали их примеру. Освободились от боезапаса над нейтральной полосой и ушли восвояси.

Наводчики перенесли прицел на высоту в шесть тысяч метров и стали стрелять по второму эшелону. Через пару минут боя плотный заградительный огонь рассеял среднюю линию нападавших. К тому времени «Хенкели» оказались в непосредственной близости от зенитчиков. Начали освобождаться от смертоносного груза, и он посыпался на позиции. Десятки пятисоткилограммовых бомб обрушились на землю. Мощные взрывы подняли к небу огромные столбы пыли. Тысячи камней и осколков со свистом разлетелись во все стороны, сокрушая всё, что попалось на пути.

Когда взрывы приблизились вплотную, Яков упал на дно окопа. Закрыл голову руками и крепко зажмурился. Рядом грохнуло с такой силой, что в голове загудело. Парень почувствовал, как по щеке и губе ползёт что-то тёплое. Дотронулся до лица. Взглянул на кончики пальцев и понял, что из уха и носа текут струйки крови.

Сверху обрушился град мелкой щебёнки. Завалил лейтенанта и наполнил атмосферу мельчайшими частицами почвы. Стало нечем дышать. Яков сдёрнул с головы пилотку, зажмурил глаза, заткнул нос и рот и сквозь пропотевшую ткань кое-как втянул в себя горячий воздух.

Когда земля перестала дрожать, он поднялся, выглянул из траншеи и увидел, что соседнее орудие продолжает стрелять. Два номера были на своих местах. Крутили маховички поворотного и подъёмного механизмов и выцеливали «лапотника», напавшего на позицию. Словно сквозь вату, донёсся вой сирены пикирующего самолёта.

Раздался взрыв. Туча осколков врезалась в правого наводчика и смела его с колёсной платформы. Пушка ещё немного повернулась по инерции. Заряжающий произвёл выстрел. Снаряд врезался в брюхо машины, выходящей из пике, и разнёс её в клочья. Сохраняя инерцию, куски фюзеляжа, крылья и хвост пролетели десяток метров и, кувыркаясь, рухнули вниз.

Яков вскочил на ноги и, шатаясь от контузии, поспешил к зенитке. Пока он ковылял к орудию, боец уронил голову на грудь и начал медленно валиться на землю. Яков подхватил убитого, отволок в сторону и сел в кресло, мокрое от крови. Схватился за рычаги и краем глаза увидел, что на место второго номера встал какой-то солдат.

Пушка крутнулась вокруг оси и быстро повела стволом в сторону сирены, раздавшейся с неба. Глядя в прицел, Яков вращал маховик и наводил орудие в горизонтальной плоскости. Солдат слева поднимал ствол к небу. Общими усилиями они совместили перекрестие прицела с пикировщиком. Яков перевёл взгляд на врага. Каким-то мистическим образом разглядел лицо пилота, видневшееся за стеклом, и крикнул: «Огонь!»

Заряжающий дёрнул спусковой рычаг. Грохнул выстрел, и кабина исчезла в облаке пороховых газов. Взрывная волна разрушила «Юнкерс». Швырнула обломки в стороны, и они упали, не задев окопы.

Соседи справа и слева поддержали одинокую пушку: открыли ураганную стрельбу, и множество снарядов полетели во вражеские самолёты. Заметив усиление огня, четвёрка «лапотников» вышла из боя. Крутившаяся над окопами «карусель» распалась. Оставшиеся вражеские самолёты сбросили боезапас куда придётся, развернулись и улетели на запад. К счастью, эти бомбы не попали в орудия и не причинили вреда людям.

Некоторое время зенитки стреляли вслед удиравшим фашистам, но самолёты летели над самой землёй и быстро скрылись из вида. Яков оторвался от прицела и неуклюже сполз с железного сидения наводчика. Голова кружилась, и, чтобы не упасть, он схватился за колесо лафета. Потом медленно выпрямился и осмотрелся.

Пыль застилала глаза, но он всё-таки разглядел, что пушки стоят на своих местах, и как ему показалось, – все целы. А вот с людьми было хуже. Возле четырёх орудий мелькали несколько человек. Остальных не было видно. То ли их побило осколками, то ли контузило взрывами, и теперь они не могли встать на ноги?

Яков хрипло спросил одного из солдат:

- Где Иван Лобов?

– Убит! – ответил боец и кивнул на лежавшего у стенки окопа человека.

Лишь после этого Яков вспомнил, что сам стащил заряжающего с платформы. Уложил рядом с погибшим сержантом, но не понял, мёртв ли тот. Присмотревшись к ранам второго номера, Яков заметил кусок металла, торчащий из виска, и потрясённо сообразил: «Ведь он умер вместе с другим наводчиком. Как же он успел выстрелить?»

Повернувшись к солдату, он спросил: «Как ты?»

– Оглушило слегка, – ответил красноармеец гораздо громче, чем следовало.

«Или плохо слышит после контузии, или думает, что я оглох?» – мелькнуло в голове. Яков попробовал стереть кровь со щеки, но она уже засохла. Он кивнул в сторону бойцов, лежащих вокруг пушки, и сказал: «Займись ранеными, а я пойду, гляну, как там другие?»

Посмотрел на часы и удивился тому, что с начала налёта прошло всего тридцать минут. Ему казалось, что бой длился больше часа. Выбросив из головы досужие мысли, он обошёл позиции. Все пушки были посечены осколками и нуждались в небольшом ремонте. Из сорока двух человек, над которыми он принял командование утром, остались лишь тридцать четыре. Трое убиты на месте. Пятеро ранены, двое из них тяжело и, видимо, скоро умрут. Остальные сильно измотаны или контужены.

От уцелевшего ефрейтора, служившего здесь со вчерашнего дня, Яков узнал, что ремонтники оставили некоторые запасные части. Вместе с ним принёс детали на позицию и занялся заменой повреждённых механизмов. Устраняя поломки, он думал: «Ещё пара таких атак, и здесь останется меньше людей, чем до моего приезда». К счастью, зенитки почти не пострадали, и их удалось быстро привести в рабочее состояние.

Пока он возился с материальной частью, бойцы перевязали раненых и перенесли двух «лежачих» в землянки. Трое «лёгких» остались за наблюдателей. Затем здоровые бойцы занялись подноской снарядов, и лишь после этого очередь дошла до погибших.

Четыре крепких солдата подходили к покойникам. По очереди брали их за руки и за ноги и почти волоком тащили в степь, где находилось небольшое кладбище. Там, поплевав на ладони, вырыли в сухой земле неглубокую братскую могилу. Опустили в неё убитых и похоронили без всяких речей. Написали фамилии павших на крышке от снарядного ящика и установили «монумент» на свежем холмике. Молча постояли рядом и вернулись к своим орудиям.

К этому времени остальные бойцы расчистили окопы вокруг пушек, убрали из-под ног обломки досок и стреляные гильзы, подготовили снаряды к следующему бою и выставили двух часовых. Потом повалились там, где стояли, в пыль, и тотчас уснули. Подошедшие могильщики, не мешкая, присоединились к спящим.

Зная, что прожектористы могут связаться со штабом полка, Яков кое-как отряхнул запылённую форму и, устало волоча ноги, пошёл к соседям. Равнодушно взглянул на симпатичную блондинку с сержантскими петлицами. Представился командиру отделения, возившемуся с аппаратурой, и попросил разрешения позвонить.

Пожилой рыхлый капитан, сразу было видно – из штатских, отвёл его в землянку и указал на полевой телефон, стоявший на ящике от снарядов. Парень шагнул к деревянной коробке, открыл верхнюю крышку, вынул тяжёлую бакелитовую трубку и нажал на кнопку вызова.

Спустя несколько секунд на том конце провода отозвался девичий голос. Узнав, в чём дело, лейтенанта соединили с дежурным офицером. Парень назвался по всей форме. Доложил о потерях, а затем перечислил фамилии, имена и отчества трёх погибших. Подождал, пока их записали, и сообщил, что сбиты два немецких самолёта, а ещё четыре сильно повреждены. Под конец добавил, что снарядов и людей мало. Ещё два-три таких боя, и позиции будет некем и нечем защищать.

Штабной майор ответил, что всё хорошо знает, но артиллеристов взять негде. Поэтому придётся обходиться теми силами, которые есть. Сегодня утром дивизия обещала прислать взвод пехотинцев, и как только они появятся, сразу будут направлены к месту. Ближе к вечеру придут две полуторки. Привезут еду и снаряды. На этом разговор кончился. Дежурный пожелал удачи и отключился.

Положив трубку на рычаги, Яков поблагодарил радушного хозяина и вернулся на батарею. Обошёл орудия и убедился, что наблюдатели не спят, а стоят на своих местах и осматривают небо в бинокли. Вернулся в землянку, где по привычке взглянул на свой скромный хронометр. Увидел, что ещё нет пяти, и решил, что стрелки остановились. О том, что случится с ним дальше, он не хотел думать.

Открыв термос, Яков напился тёплой воды и, не выходя наружу, ополоснул из кружки горящее лицо. Немного расслабился и почувствовал, что голова продолжает сильно кружиться. Осторожно опустился на лежанку, поудобнее устроился на спине, закрыл глаза, и под его веками вспыхнуло множество радужных колец.

С каждой секундой они становились крупнее и ярче, заполняли блеском всё пространство в голове, и казалось, хотели взорвать её изнутри. Когда стало казаться, что мозг не выдержит сияющего напора, свет стал постепенно бледнеть и слабел до тех пор, пока не погас совсем. Потом всё повторилось, но парень уже спал и не видел пылающую фантасмагорию.

ВТОРАЯ АТАКА

 

Минут через тридцать раздался знакомый крик: «Воздух!»

Очнувшись от забытья, лейтенант вскочил на ноги. Забыв о контузии, рванулся к выходу. Очутившись на пороге землянки, остановился и вернулся назад. Схватил каску «халхинголку», нахлобучил её поверх пилотки и, затягивая ремешок под подбородком, выскочил наружу. Быстро взбежал по склону.

На ходу поднял глаза к небу и увидел ту же картину, что была в полдень. Так же, как и четыре часа назад, к тракторному заводу двигались три эшелона бомбардировщиков. Только теперь в каждом из них находилось по пятнадцать самолётов. Следом за этой армадой виднелся такой же строй воздушных машин.

«Похоже, сейчас достанется не только нам, но и всем остальным», – понял Яков. Словно услышав его мысли, самолёты медленно перестроились и вытянулись в линию так, что теперь шли на три батареи сразу.

Лейтенант пробежал все позиции. Отдал нужные команды и крикнул: «Огонь!»

Соседи тоже не сидели без дела. Принялись посылать снаряды так часто, как только могли.

На этот раз двухмоторные «Юнкерсы» шли на максимально возможной высоте. Поэтому, когда снаряды начали рваться в непосредственной близости от самолётов, орудия тоже оказались в зоне досягаемости. Боясь попасть под прицельный огонь, пилоты пожертвовали точностью и не стали снижаться – открыли люки на большой высоте и сбросили свой груз.

Заострённые цилиндры освободились от захватов и длинной вереницей посыпались вниз. Большая часть обрушилась на нейтральную территорию, но часть достигла зениток. Чувствительные запалы сработали от удара о землю. Полутонные заряды рвались с ужасным шумом. Оглушающий грохот перекрыл стрельбу орудий и превратил позиции батареи в центр смертоносного урагана.

Ударные волны двигались по площадке в разных направлениях и чугунными молотами били во всё, что встречалось на пути. Сжатый воздух сносил стенки окопов, пытался опрокинуть пятитонные пушки. Сминал человеческие тела и швырял их на многие метры по сторонам. Раскалённые куски металла с визгом летали вокруг и крушили всё подряд.

Продолжая командовать, Яков бросил взгляд на расчёт первого орудия и увидел, как он попал под удар осколков. Правый наводчик, подносчик снарядов и заряжающий залились кровью, рухнули наземь и задёргались в предсмертной агонии. Пушка задрала ствол к небу и перестала стрелять.

Левый наводчик выпрямился, беспомощно огляделся по сторонам, но не нашёл вокруг никого, кто мог заменить убитых. Рядом стоял лишь наблюдатель, раненный в грудь. Солдат поднялся на платформу и замер в нерешительности. Он не мог ни крутить маховики, ни подносить снаряды. Единственное, что ему удалось бы сделать, только дёргать спусковой рычаг.

Прижав рукой сползавшую на нос каску, Яков бросился на помощь. По дороге спрыгнул во второй окоп, где возле зенитки находилось пять бойцов. Перехватил пехотинца, несущего снаряд к казеннику, приказал отдать его заряжающему и идти с ним. Вместе с красноармейцем добежал до первого орудия. Сам занял место правого наводчика, а солдата послал к штабелю ящиков.

Едва устроился на сидении, как за спиной лязгнул затвор, проглотивший боеприпас. Парень облегчённо вздохнул, прильнул к прицелу и принялся наводить пушку на вражеский самолёт. Всё это время вокруг продолжали рваться тяжёлые бомбы, гремели взрывы. Над ухом свистели осколки, а воздух наполняли копоть и пыль, поднятая с земли.

Не обращая внимания на смерть, витавшую рядом, Яков поймал очередной «Юнкерс» в перекрестье визира и крикнул: «Огонь!» Грохнул выстрел. Вспухло облако пороховых газов, и у самолёта исчезла большая часть крыла. Машина задымила и завертелась юлой. Резко клюнула носом. Вошла в штопор и с громким воем врезалась в землю.

Поворачивая пушку к другому фашисту, парень бросил взгляд на соседнюю батарею и увидел, как бомба попала в одно из орудий. К небу поднялся султан дыма и пыли, в котором кувыркались казённик и горящие колёса платформы. Рядом мелькнули куски человеческих тел, разорванных на части.

Времени на скорбь ни у кого не было, и сражение продолжалось с тем же ожесточением, что и раньше. Гитлеровские пилоты сбрасывали бомбы на батареи, защищавшие цеха тракторного завода. Зенитчики вели ураганный огонь и сбивали одного стервятника за другим. И те, и другие несли огромные потери, и никто не хотел уступать. Но если фашисты рвались вперёд ради мифического мирового господства, то наши солдаты защищали свою землю и бились с теми, кто хотел превратить их в рабов. А то и совсем уничтожить.

Через полчаса боя первая волна самолётов израсходовала боезапас. Развернулась на запад и направилась к аэродромам. Возвращались они не таким чётким строем, как летели сюда. Двигались каждый сам по себе, не соблюдая порядка. Число машин сократилось на четверть. Остальные дымили двигателями и едва шевелили рулями, пробитыми картечью во многих местах.

Невзирая на опасность свалиться в штопор, гитлеровские пилоты радовались передышке и верили, что теперь они в безопасности. А вот советским зенитчикам не удалось перевести дух. Вторая волна фашистов сменила первую, и кромешный ад вновь открыл на земле действующий филиал. Позиции батарей потонули в канонаде пушек и грохоте взрывов.

Не сбавляя темпа, Яков крутил ручки маховиков. Поворачивал пушку в горизонтальной плоскости. Целился в самолёты с помощью второго наводчика. Подносчик снарядов приносил боеприпасы и заряжал пушку. Раненый наблюдатель стрелял. И эти операции повторялись снова и снова.

Лейтенант почти оглох от непереносимого шума. Несколько раз осколки рвали одежду и сапоги, резали кожу на руках и ногах, били в каску. Если бы не железный шлем, то парень наверняка был уже мёртв.

В разгар смертельного боя кто-то крикнул: «Танки!» – и всё стало хуже, чем было до этого.

Опустив взгляд к земле, Яков посмотрел на северо-запад и заметил, как из-за развалин показались две «тридцатьчетвёрки». Он чуть не крикнул «наши!», но вовремя понял, что на них нарисованы кресты, а следом идут пять или шесть фашистских «Т-3» с короткими двухдюймовыми пушками. За ними мелькали железные «коробки», вооружённые меньшими калибрами – от двадцати до тридцати семи миллиметров.

Лейтенант огляделся и с радостью отметил: все расчёты целы и хотя имеют всего по три-четыре человека, продолжают вести огонь по самолётам. Он прикинул, что дорога, по которой двигаются танки, идёт немного наискосок и упирается в прогал, оставшийся между его и соседней, четвёртой батареей.

То есть, бронемашины слегка подставляют бок под выстрел первого и второго  орудий. На расстоянии в тысячу метров его зенитки пробьют даже 100-миллиметровую лобовую броню, но если есть возможность врезать по цели, имеющей большую площадь поражения, то почему её не использовать? Во-первых, легче будет попасть. Во-вторых, удастся нанести противнику более весомый урон.

Встав на площадку, на которой сидел, Яков напрягся и, перекрывая шум боя, крикнул во весь голос: «Первое и второе орудия! Бронебойными по танкам! Третье и четвёртое стрелять по воздушным целям!»

Несмотря на хлопки выстрелов и грохот взрывов, лейтенанта услышали на второй позиции и немедленно выполнили команду. Его и соседняя пушка начали опускать стволы, а две остальные продолжили бить в небо. Оттуда по-прежнему слышался вой пикировщиков, падали бомбы и трещали пулемётные очереди. Не отвлекаясь на то, что творится вверху, Яков принялся поворачивать орудие в сторону дальних развалин. Поймал в прицел ближайшую «тридцатьчетвёрку». Выругался про себя за то, что приходится бить по танку завода, который сейчас защищает, дал команду: Огонь! – и с радостью увидел, что не промазал.

Бронебойный заряд попал в носовую часть башни и окутал её облаком дыма. Машина резко затормозила, а затем и вовсе остановилась. Взрывная волна пришлась в скошенную лобовую плиту. Врезалась в неё под углом и не смогла одолеть прочную сталь.

К счастью, удар оказался так силён, что поворотные механизмы заклинило и 76-миллиметровое орудие потеряло подвижность. Несмотря на это, фашисты не вышли из боя. Поочерёдно подрабатывая гусеницами, танк повернулся так, что ствол нацелился на окоп. Замер на месте, и из жерла пушки вылетел сноп огня. Снаряд врезался в землю перед бруствером. К небу взметнулся вал земли и накрыл расчёт.

Зенитка выстрелила в ответ и попала в углубление между броневым корпусом и лобовой маской. Струя раскалённых газов пробила 45-миллиметровую броню. Влетела в машину и сожгла всё, что в ней находилось. От высокой температуры сработал боезапас, лежавший внутри. Мощный взрыв оторвал башню от ходовой части и бросил далеко в сторону.

Закончив с артиллерийской дуэлью, Яков взглянул на другую «тридцатьчетвёрку» и понял, что краем уха слышал, как соседняя зенитка дважды пальнула. Правда, её снаряды врезались в танк чуть ниже. Первый снёс передние катки и разорвал правую гусеницу. Машина закружилась на месте, остановилась, но так неудачно для себя, что подставила под удар высокий бок.

Второй снаряд пробил корпус, влетел в моторный отсек, взорвался и разворотил двенадцатицилиндровый двигатель. Осколки пробили баки с горючим. Солярка хлынула на раскалённый дизель и вспыхнула чадным пламенем. Два уцелевших фашиста выскочили из горящей машины и живыми факелами заметались по полю. Слепо потыкались в разные стороны. Упали на землю и больше не шевелились.

У Якова не было ни желания, ни времени жалеть врагов. Он перевёл прицел на ближайший «Т-3». Грохнул выстрел, и в угловатой броне машины появилась дымящаяся дыра размером с кулак. Внутри башни что-то грохнуло. Пара люков сразу открылась, но наружу никто не вылез, а из всех щелей начал валить густой чёрный дым.

С другими немецкими танками произошло нечто подобное. Яков действовал так же чётко, как на учебном полигоне и не обращал внимания на то, что фашисты палят изо всех стволов. С этим ничего нельзя было сделать и оставалось лишь положиться на благосклонность судьбы. Парень вспомнил, как говорила его старая бабушка: «Бог не выдаст, свинья не съест!», отбросил посторонние мысли и сосредоточился на стрельбе.

Ехавшие в хвосте колонны машины оказались устаревшей конструкции и были оснащены бронёй, способной противостоять лишь огню пулемётов. Их снаряды оказались куда мельче, чем у зениток, но это не делало их менее опасными. Попади они в механизмы орудия, и оно тотчас выйдет из строя. А осколки и взрывная волна могли легко убить человека. К счастью, пока всё обходилось, и зенитки продолжали поджигать «коробки» одну за другой.

Когда основная ударная сила была уничтожена, от батареи до гитлеровцев оставалось менее пятисот метров. К тому времени уцелело лишь три или четыре «Т-2» и ещё какое-то барахло, прибывшее из Франции, Италии и других стран, покорённых фашистами. Все они были вооружены пулемётами и малокалиберными авиационными пушками. Поэтому, не пёрли напролом, как «тридцатьчетвёрки» и средние «Т-3». Укрывались за подбитыми танками. Выкатывались на прямую наводку всего на пару секунд. Строчили из «MG-34», посылали очередь из нескольких мелких снарядов и улепётывали назад.

Чёрные клубы дыма и горящие бронемашины закрывали от зениток большую часть поля. Попасть в маневрирующие «коробки» было сложно, что позволяло фашистам почти безнаказанно обстреливать батарею.

Стараясь угадать, из-за какого укрытия появится следующий «panzer», Яков переводил прицел с одного подбитого танка на другой. Слышал свист пуль и осколков, пролетающих мимо, и с содроганием думал: «Рано или поздно они перебьют всех до единого. А у нас нет даже пехотного охранения – подойдут вплотную и возьмут голыми руками».

Ощутив новый удар в платформу, Яков вздрогнул. Разрывы бомб и снарядов обрушили стенки окопа и наполовину засыпали его землёй. Теперь зенитка стояла в неглубокой впадине с пологими откосами, и сюда беспрепятственно залетали куски свинца и металла. Парень продолжил стрельбу и горько думал: «Почему конструкторы не поставили броневой щит, как на обычных орудиях? Он закрывал бы расчёт со стороны немцев, и у нас было бы больше шансов на то, чтобы выжить».

Из-за чадящего «Т-3» вынырнул угловатый уродец, раскрашенный в камуфляж пустынных цветов. Дал очереди из авиационной пушки и пулемёта и, двигаясь задним ходом, рванулся в укрытие. Попал в перекрестье прицела и получил 85-миллиметровую гранату прямо в лоб. Сорванная ударом башня слетела с гусеничной платформы и, подскакивая, словно жестяная банка, покатилась по сухой земле.

Яков проводил её взглядом и увидел, что из дальних развалин показалась небольшая колонна колёсных и полугусеничных бронетранспортёров. На крыше каждого стоял пулемёт и маячил расчёт из двух человек. Чуть отстав, ехали бортовые грузовики со снятыми тентами. Они мало чем отличались от полуторок и вмещали не более двадцати солдат каждый.

– А вот и подмога к ним подоспела! – пробормотал лейтенант. Крикнул наводчику второго орудия: «Осколочными по пехоте!» – и быстро перевёл визир на головную машину. Прицелился, раздался выстрел, и парень увидел, что угодил в решётку радиатора. Не рассчитанный на попадание большого снаряда двигатель сорвался с креплений. Смял водителя и командира, сидевшего рядом. Влетел в кормовой отсек и перемолол в кровавую кашу десять панцергренадеров.

Залп обоих орудий уничтожил два бронеавтомобиля, а следующий за ним добавил ещё пару. Потом очередь дошла до грузовиков. Едва первый из них разлетелся в клочья, как все остальные затормозили. Солдаты начали прыгать через борта. Падать на землю и разбегаться в разные стороны.

Оставленные без внимания артиллеристов лёгкие танки выскочили из-за укрытий. Открыли пальбу из скорострельных пушек и пулемётов. Рванулись вперёд и, со всей возможной скоростью, помчались вперёд. Красноармейцам повезло, и рельеф местности помог уцелеть орудиям. Оказавшись на чистом месте, машины лишились защиты развалин, которые закрывали их от второй и четвёртой батарей, расположенных сбоку.

Командиры соседей заметили атаку и отдали новый приказ. Половина зенитчиков оторвалась от налёта «лапотников». Перевела стволы в горизонтальное положение и начала стрелять по наземным целям. «Коробки» попали под плотный перекрёстный огонь, и через пятнадцать минут все до одной пылали дымными кострами. Между ними метались чёрные фигурки фашистов, охваченные огнём.

Последний танк оказался в ста метрах от Якова, и он со страхом подумал: «Хорошо, что всё поле перерыто воронками. Машины бросало из стороны в сторону, и стрелки не могли толком навести пушки. Иначе перебили бы нас в два счёта!» – он не стал отвлекаться на невесёлые выводы и продолжил методично уничтожать автомобили.

Освободившись от солдат, грузовики разворачивались и пытались удрать с поля боя, но зенитчики не давали этого сделать. «Опели», «Стайеры» и «Феномены» взрывались от каждого попадания и превращались в кучи раскалённого железа. Многие водители не успевали выпрыгнуть из кабин и сгорали вместе с автомобилями. Другие катались по земле и пытались сбить пламя, охватившее тело.

Покончив с транспортом, который не успел скрыться, Яков облегчённо вздохнул и окинул взглядом поле недавней битвы. Оно дымилось воронками и остовами разнообразных машин, но никакого шевеления он не заметил. Парень собрался поднять голову и посмотреть, не нужно ли подключиться к товарищам, отражавшим воздушную атаку, но почему-то замер?

Он сидел неподвижно и сам не понимал, почему не приказывает левому наводчику поднять ствол орудия к небу? Ведь там, наверху, по-прежнему шёл бой. Вой пикирующих «лапотников» рвал душу. Гремели зенитки, взрывались бомбы. Очереди пулемётов продолжали стегать по земле во всех направлениях, а осколки то и дело цокали по металлу платформы.

Повернув орудие на северо-запад, Яков прильнул к окуляру. Вгляделся в ближние развалины, до которых оказалось не более трёхсот метров, и заметил фашистских солдат, мелькавших среди камней. Они перебегали с места на место. Низко пригибаясь, выскакивали на открытое пространство и прятались в глубоких воронках от бомб.

Лейтенант посмотрел на юго-запад и увидел ту же картину. «Пока мы бились с танками и самолётами, – понял он, – пехота подобралась к нам вплотную и сейчас кинется в атаку».

– Второе орудие! – крикнул лейтенант, – осколочными гранатами по развалинам справа! Огонь! – а сам открыл стрельбу по руинам, лежащим слева. Установленный на минимальную дистанцию взрыватель сработал в трёхстах метрах от жерла пушки и накрыл шрапнелью не менее, чем два отделения. Сзади грохнул ещё один выстрел, и та же участь постигла фашистов с другой стороны.

Через какое-то время у обоих орудий, палившим по земным целям, осталось по одному подносчику снарядов, вместо трёх. Причём им же приходилось выполнять обязанности заряжающего, и производить выстрел. Все оказались ранены и сильно измотаны. На других позициях дела обстояли не лучше, и они были заняты борьбой с пикировщиками. Поэтому, пока уцелевшие бойцы бегали за снарядами, штурмовая группа поднялась в полный рост. Крепкие солдаты дружно крикнули: – «Hurra!» – и рванулись к батарее во всю прыть. За ними спешили обычные пехотинцы с винтовками.

Заметив начало атаки, пилоты «Юнкерсов» побоялись попасть в своих. Перестали пикировать на третью батарею. Сбросили бомбы на их соседей. Брызнули в разные стороны и поодиночке устремились на запад.

Фашисты пробежали около ста метров. Приблизились на расстояние огня и начали стрелять на ходу из «шмайсеров» и ручных пулемётов. Выпущенные из десятков стволов свинцовые цилиндрики свистели в воздухе. Выбивали из земли фонтанчики пыли. Громко стучали по стальной платформе и высекали из металла пучки длинных искр.

Грохнул пушечный выстрел. Яков увидел, как его снаряд попал в грудь рослого фельдфебеля с пулемётом в руках. Раздался взрыв, и ударная волна превратила фашиста в облако кровяных брызг. В разные стороны отлетели оторванные руки и ноги, а голова в каске упала на землю и, как мяч, покатилась вперёд.

Сотни осколков врезались в окружающих. Убили и искалечили всех, кто находился вокруг. Мёртвые штурмовики споткнулись на всём ходу и рухнули в пыль, словно колоды. Живые завыли от боли и, хватаясь за раны, покатились по земле. Но кошмарные потери не прекратили атаку.

Оглянувшись назад, Яков заметил, что заряжающий бежит за снарядом. Что-то попало бойцу в ногу. Он нелепо взмахнул руками. Потерял равновесие и упал лицом вниз. С трудом перевернулся на спину. Отталкиваясь одним сапогом от земли, подполз к штабелю ящиков и упёрся в него спиной. Стащил с плеча карабин, передёрнул затвор и приготовился к стрельбе.

«Снарядов больше не будет! – понял парень. – Сейчас немцы подойдут ближе, и командир второй батареи прикажет ударить по нам прямой наводкой. Чтобы орудия не достались врагу!» – Не желая сидеть и ждать смерти от своих или чужих, лейтенант спрыгнул с кресла и укрылся за платформой.

С другой стороны встал на колено левый наводчик. Пожилой мужчина скинул с плеча винтовку «Mauser» и примкнул к ней широкий немецкий штык, похожий на длинный, обоюдоострый кинжал. Привычно поднял оружие. Дослал патрон в ствол и прицелился в бегущих немцев. Выхватив из кобуры «ТТ», лейтенант взвёл курок. Поднял пистолет на уровень глаз. Положил руку на колесо и стал быстро посылать в нападавших пулю за пулей.

Фашисты рвались вперёд изо всех сил и старались как можно быстрее пересечь открытое место. Все пехотинцы бежали в полный рост и палили на полном ходу. О прицельном огне с их стороны не могло быть и речи, но нельзя было исключать случайного попадания.

Оказавшись в укрытии, Яков вдруг успокоился и начал действовать так, словно стоял у барьера учебного тира. Он всегда отличался завидной меткостью, а сейчас бил с упора, и каждым выстрелом срезал врагов одного за другим. Опустошив обойму, выхватил из подсумка снаряженный магазин. Заменил им порожний и увидел, что фашисты приблизились к краю окопа. К тому времени они уже расстреляли патроны и, не имея времени на перезарядку, кинулись врукопашную.

Уложив штурмовика, бегущего на него, парень сдвинулся в сторону и пропустил мимо себя падающего фашиста. Заметил приклад, летящий в лицо. Отпрянул назад. Упал на спину и выстрелил пехотинцу в голову. Пуля пробила лоб, влетела в череп и превратила мозг в жидкое месиво. Из носа и рта хлынула алая жидкость. Убитый враг шагнул вперёд и рухнул на Якова.

Стараясь выскользнуть из-под трупа, парень откатился в сторону. Опёрся левой рукой о землю и ощутил под ладонью черенок какого-то инструмента. Сжал пальцы. Вскочил на ноги и, стараясь удержать равновесие, взмахнул сапёрной лопаткой. Увидел набегавшего фашиста и вмазал остриём ему в горло.

Перерубленные артерии выплеснули фонтан крови. Штурмовик схватился за рану руками. Упал на колени и, содрогаясь в агонии, свалился на бок. Затем началась настоящая свистопляска. Вертясь как юла, Яков уходил от ударов. Наносил свои во все стороны, а когда чувствовал, что не успевает достать лопаткой, стрелял из «ТТ».

Краем глаза он видел, что левый наводчик расстрелял все патроны. Вскочил на ноги и по правилам штыкового боя выставил винтовку перед собой. Отбил удар, направленный ему в грудь и на обратном движении врезал прикладом в лицо фашисту. Направил ствол вперёд и воткнул длинное лезвие в живот другому. Острый клинок вспорол одежду и тело. Стенки брюшины разошлись в стороны, а дымящиеся внутренности вывалились наружу.

За спиной Якова раздался крик: «Ура!» – откуда-то сзади появились красноармейцы и бросились вперёд. Немцы слегка отшатнулись назад. Ряды обеих армий мгновенно смешались, и образовалась полная неразбериха. Никто не чувствовал рядом своих. Каждый видел только врага. Дрался сам за себя и за свою жизнь. Крики ярости, злобы и боли слились в общий, многоголосый рёв. Треск ломающихся костей, хрип умирающих и безудержный русский мат дополняли жуткую какофонию.

Запыхавшийся лейтенант оказался во втором эшелоне схватки. Перевёл дыхание и, стараясь не попасть в своих, стал стрелять в немцев. Такому хорошему стрелку, как он, это не составляло большого труда, и фашисты валились один за другим.

Расстреляв последнюю обойму, он огляделся в поисках оружия, но вокруг валялись лишь винтовки с открытыми затворами или «шмайсеры» со снятыми магазинами. Похоже, что все солдаты израсходовали патроны, но перезарядить не успели и принялись драться чем попало. В ход шли штыки, приклады, сапёрные лопатки и каски.

Все впали в какую-то невероятную, самую крайнюю степень остервенения. Били руками, ногами и головами куда попало. Душили друг друга. Рвали зубами глотки и выдавливали глаза. Смертельные враги ни в чём не уступали друг другу, и некоторое время ни у кого не было перевеса. Убитые и раненные валились на землю, но живые и там продолжали борьбу до тех пор, пока кто-то из них не отдавал Богу душу.

Дерущихся становилось всё меньше, и Яков подумал, что скоро останется только он, да какой-нибудь «oberarzt». Так что придётся им последними кинуться в битву, словно выжившим вожакам диких зверей. Найдя трёхлинейку с примкнутым штыком, парень поднял её. Взял наперевес и, шатаясь от усталости, двинулся на помощь своим. Тем, кто ещё кое-как стоял на ногах.

В это время на помощь фашистам подошли солдаты, отставшие во время броска к батарее. Они успели перезарядить оружие, и если бы не общая свалка, в которой нельзя было понять, где немцы, где русские, то перестреляли бы всех за пару секунд. Сила оказалась на стороне врага, и красноармейцы начали медленно отходить назад.

«Сейчас нас окружат и убьют!» – понял Яков и услышал лающий крик: «Panzer!»

Громкий вопль поняли даже те, кто неистово дрался и, казалось, ни на что другое не обращал внимания. Немцы разом отошли назад. Развернулись и, подхватив легкораненых под руки, побежали к развалинам. Все как один петляли из стороны в сторону. Низко пригибались. Ныряли в воронки, попавшиеся на пути, и всеми силами старались удрать как можно скорее.

Удивлённый парень посмотрел назад и едва не заплакал от радости. Ворота сборочного корпуса были широко открыты. Из них выезжали некрашеные «Т-34» и, грозно рыча моторами, выстраивались в колонну. Обессилевшие красноармейцы увидели боевые машины и закричали «ура». Душевный подъём оказался так велик, что все были готовы броситься вслед за врагом. Но пока искали исправное оружие среди мёртвых тел, пока рылись в подсумках в поисках патронов, танки повернули на юго-запад и походным маршем двинулись к центру Сталинграда.

– Почему они идут мимо? – удивлённо спросил кто-то.

– Потому что недавно сошли с конвейера, – объяснил пожилой солдат, в котором Яков с трудом узнал своего левого наводчика. Боец был грязен и оборван так, словно его долго грызла стая собак. Во многих местах виднелись рваные раны. Каски нет, руки ободраны до костей, клок кожи на голове сорван, а кровь обильно заливала лицо.

– Могли бы стрельнуть в фашистов! – возмутился какой-то боец. – Куда они так спешат?

– Да нет у них ни патронов, ни снарядов, ни экипажа! – устало бросил наводчик. – Там сидят лишь заводские водители. Сейчас отгонят машины в ближайший полк. Там их снарядят топливом и боеприпасами. Посадят танкистов, и только тогда они пойдут в бой. А пока это просто тракторы с башнями.

– Хорошо, что фашисты об этом не знали, – облегчённо выдохнул красноармеец. – Не то грохнули бы нас здесь, как всех остальных, – он указал на десятки мёртвых солдат, одетых в разную форму. Они лежали вокруг орудия вперемешку, и трудно было понять, где торчит рука или нога одного, а где – другого.

Вспомнив об отступивших фашистах, Яков бросился к орудию. Осмотрел его со всех сторон. Покрутил маховики и с облегчением понял, что пушка готова к бою. Взглянул на левого наводчика, и тот понимающе кивнул. Мол, всё в порядке, ещё постреляем. Парень повернулся к красноармейцам, так вовремя пришедшим на выручку. Коротко представился: «Командир третьей батареи! – и спросил: – Откуда вы появились и кто вами командует?»

Вперёд вышел немолодой сержант с краповыми петлицами и доложил: «Взвод полка МВД прибыл из штаба дивизии на двух полуторках. Наш лейтенант увидел, что идёт бой. Приказал двум отделениям остановиться возле другой пушки, – боец указал в сторону второго орудия. – Они выпрыгнули из машины и помчались на помощь. Мы подъехали к вам. Спешились и рванули в атаку. Офицер взбежал на откос. Поймал шальную пулю и теперь лежит там», – боец махнул рукой себе за спину, туда, где находилась низина.

Посмотрев в указанную сторону, парень отметил, что машин там уже нет: «Ушли сразу после того, как высадили пехотинцев, – расстроился Яков. – Даже раненых не забрали. Хотя, – добавил он про себя, – тут творилась такая катавасия, что было неизвестно, чем дело кончится. Да и некому было грузить «тяжёлых», все дрались врукопашную».

Вслух он сказал сержанту: «В таком случае вы поступаете в моё распоряжение. Этот рядовой, – парень указал на левого наводчика, который устало сидел возле раненого товарища и умело накладывал ему перевязку на голень, – назначается командиром первого орудия. Всем выполнять его команды. Я осмотрю батарею».

Яков предупредил пехотинцев, что в развалинах сидят немецкие снайперы. Посоветовал ходить пригибаясь, а не маячить в полный рост. Нашёл свою каску, слетевшую во время рукопашной. Надел на голову и двинулся к соседней позиции. Прошёл по полузасыпанной траншее несколько метров и услышал одиночные выстрелы за спиной.

«Добивают тяжелораненых немцев!» – понял он. Хотел было вернуться назад и отчитать подчинённых, но вспомнил кошмарную переправу, где вместе с солдатами гибли женщины, старики и дети. Затем перед глазами всплыла картина улиц, на которых лежали обуглившиеся трупы жителей Сталинграда, и зло пробормотал: «Они нас тоже не пожалеют! – сделал ещё пару шагов и грустно добавил: – Нам своих изувеченных девать некуда, а тут ещё с ними возись».

Через тридцать метров он наткнулся на разбитую пушку, стоявшую среди множества мёртвых тел. Картина ужасного побоища ничем не отличалась от того, что он видел пять минут назад. Среди трупов бродили оборванные, измученные красноармейцы. Собирали оружие и меняли трёхлинейки на укороченные «Mauser», а некоторые счастливцы держали в руках пистолеты-пулемёты «MP 40», или как их привыкли называть на фронте, «шмайсеры».

Следующим по важности трофеем были фляги фашистов. Их тут же стаскивали с поясов мёртвых немцев. Снимали бакелитовые стаканчики-колпачки, закрывавшие винтовые пробки. Откупоривали баклажки и жадно пили то, что в них находилось. Не обращая внимания, что это такое – вода, эрзац кофе или шнапс. Утолив жажду, принимались потрошить подсумки, боевые рюкзаки и карманы убитых.

Парень хотел приказать, чтобы прекратили мародёрство, но потом решил: «Пусть себе роются. Всё равно никто из них не протянет больше суток, а так, глядишь, найдут какие-нибудь важные бумаги».

Один из красноармейцев заметил подошедшего лейтенанта. Окинул его оценивающим взглядом с ног до головы. Протянул шикарный хронометр, только что снятый с погибшего немецкого капитана, и спокойно предложил: «Возьми вместо своих».

Яков механически взглянул на левое запястье и увидел, что из его ручных часов торчит острый осколок. Поняв, что новенькие «котлы» безнадёжно испорчены, парень с сожалением снял подарок отца и отбросил в сторону. Застегнул на руке кожаный ремешок, ещё хранивший тепло бывшего хозяина. Перевёл взгляд на стрелки и с удивлением отметил, что с начала боя прошло девяносто семь минут. «А мне казалось, что этот ужас длился часов шесть», – подумал он потрясённо.

Привычно одёрнул сбившуюся гимнастёрку и представился МВДешникам. Они сразу отвлеклись от своих занятий. Подтянулись и напряжённо застыли. В их глазах читался ехидный вопрос: «Что сейчас сделает лейтенант? Начнёт орать и грозить трибуналом? Или поймёт, что теперь сам замазан по уши и сделает вид, что ничего не заметил?»

Парень пошёл по второму пути и спросил: «Кто уцелел из обслуги орудия?»

Ему указали на молодого бойца, который сидел на земле, привалившись к ящику со снарядами. Левая нога перебинтована выше колена. Глаза устало закрыты. Лицо бледное от потери крови.

Это был правый наводчик Павел, которого Яков отметил про себя ещё в прошлый раз, четыре часа назад. А запомнил его потому, что солдат очень интересовался материальной частью и задавал вопросов больше, чем все остальные. Рядом лежал подносчик снарядов с перевязанной головой. Услышав вопрос, они попытались подняться, но лейтенант остановил обоих. Обернулся к пехотинцам и задал другой вопрос: «Кто-нибудь нашёл еду, шоколад или сахар?»

Молодого, закопчённого лейтенанта все уже признали за своего начальника, и сразу несколько грязных рук протянулось к нему. В раскрытых ладонях виднелись надкушенные куски колбасы, разорванные яркие обёртки и белоснежные куски рафинада.

– Накормить раненого командира орудия и его заместителя! – кивком головы Яков указал на зенитчиков: – Дать им вволю сладкого, немного шнапса и выполнять все их приказы. Вернусь, проверю! – Перед уходом он строго добавил: – Все документы погибших, а так же бумаги на немецком собрать и передать мне.

На других позициях дела обстояли чуть лучше. Они не подверглись атаке фашистской пехоты, и здесь не было горы трупов. Правда, без убитых и раненых не обошлось. Из четырнадцати бойцов, обслуживавших оба орудия, один погиб и трое получили ранения. Один очень тяжёлое и, скорее всего, не доживёт до вечера.

«А если к потерям прибавить ещё восемь убитых с первого и второго орудия, – размышлял командир батареи, – то остаётся шестнадцать человек. Причём четверо покалечены. Будем надеяться, что среди остальных найдётся восемь наводчиков. Ладно! – успокоил он сам себя. – На этот час получается по три зенитчика на пушку. Остальных заменят пришедшие пехотинцы. Их я насчитал двадцать два человека, но лишь пятнадцать здоровых. Значит, с учётом наблюдателей, на каждое орудие приходится по шесть-семь человек. Так что пока ещё можно держаться».

Распределив наводчиков и пехотинцев равномерно по всем расчётам, Яков приказал навести порядок на всех позициях. Пока зенитчики возились с орудиями и снарядами, невредимые солдаты занялись погибшими красноармейцами. Собрали документы и смертные медальоны, переписали адреса и фамилии. Отнесли покойников на импровизированное кладбище и похоронили в большой воронке, появившейся возле могил. Затем очередь дошла до мёртвых фашистов.

– Товарищ лейтенант, – обратился к Якову молодой солдат, – а почему у них такие странные буркалы?

Парень подошёл к убитому штурмовику и заглянул в глаза, неподвижно смотрящие в высокое небо. Зрачки оказались настолько большими, что радужка выглядела тонкой голубой ниточкой, окаймлявшей чёрный колодец.

Как всякий взрослый бакинец, Яков хорошо знал, как действует на людей анаша и опий. Видел законченных наркоманов, стоящих одной ногой на том свете. Поэтому, в свою очередь, спросил:

- Нашли у них какие-нибудь ампулы или сигареты со странным запахом?

– Нет, только эти таблетки, – солдат протянул початую упаковку, на которой виднелась латинская надпись «Pervertin» и добавил: – Причём они есть у всех до единого.

Яков задумался и вспомнил то, что слышал от преподавателей училища. Они рассказывали, мол, это лекарство давно применяется в гитлеровской армии и выдаётся танкистам и лётчикам. Говорят, даже верхушка Германии регулярно принимает сей препарат. Он придаёт силы и уверенность в себе, повышает физическую выносливость и работоспособность, притупляет ощущение усталости, подавляет нужду во сне и отбивает аппетит. В то же время вызывает быстрое привыкание, и без него человек чувствует себя как с большого похмелья. Мало того, сильно расширяет зрачки, которые не реагируют на перемену яркости света.

«Значит, – понял Яков, – фашисты дают солдатам «первитин», а не «сто граммов перед атакой», как у нас. Именно благодаря наркотику штурмовики дрались с такой яростью и ожесточением! Теперь понятно, почему они никого не жалеют и так сильно зверствуют на захваченных территориях! Мы же для них не люди, а говорящий скот!»

Объяснив красноармейцам, что эти таблетки очень вредны для здоровья, Яков посоветовал держаться от них как можно дальше. Взял документы погибших красноармейцев и собранные у немцев бумаги. Сунул их в полевую сумку и отправился звонить в штаб.

КРАТКАЯ ПЕРЕДЫШКА

 

Яков шагал по уже знакомой тропинке, но в этот раз путь показался вдвое длиннее. Оно и понятно, ведь чувствовал он себя очень неважно. Голова болела так, будто её стянули раскалённым обручем. Тело трясло и ломило от недавней рукопашной. Ноги потеряли привычную лёгкость, и он шёл с таким трудом, словно был обут в свинцовые сапоги, которыми пользуются водолазы.

Оказавшись возле отделения прожектористов, он даже не глянул на девушек, возившихся со звукоулавливающей установкой. Вошёл в землянку начальника отделения, передал ему бумаги и попросил переслать в штаб. Лысоватый капитан пообещал отправить при первой возможности.

Садясь на табурет, Яков привычно поправил кобуру на поясе и сильно удивился тому, что она застёгнута, а внутри находится табельный «ТТ». Честно говоря, как только он расстрелял все патроны, сразу забыл об оружии, и если бы его кто-то спросил, то наверняка ответил бы, что потерял в бою. Сунув руку в карман галифе, вытащил две пустые обоймы и похвалил себя: «Хорошо, что не выбросил».

Обнаружив пистолет, Яков облегчённо перевёл дух и спросил:

- У вас не найдётся патронов для «ТТ»?

– Сколько нужно? – поинтересовался капитан.

– Хотя бы на три обоймы, – ответил парень. Достал оружие из кобуры и выщелкнул пустую третью.

– Неужели все потратил? – удивился хозяин землянки. – И сколько фрицев положил?

 Не обратив внимания на усмешку, парень честно ответил:

- Не знаю…

Вспомнил, что несколько раз не смог свалить врага с первой пули, приходилось добивать.

- В десятерых, точно попал!

На секунду задумался, и перед глазами всплыло облако взрыва, в котором мелькали обломки грузовика и множество тел, разорванных на куски. Затем в памяти всплыли два снаряда, попавшие в гущу штурмовиков.

Лейтенант немного помялся, не зная, можно ли записывать их всех на свой счёт, но решил, что это не хвастовство, а доклад о происшествии и сказал:

- Ещё штук шестьдесят удалось накрыть шрапнелью.

Капитан как-то по-новому взглянул на восемнадцатилетнего мальчишку, который со своей батареей вывел из строя два взвода фашистов и с уважением подумал: «Да если бы все так воевали, то от гитлеровцев уже бы ничего не осталось!»

Сорокалетний мужчина являлся сугубо штатским человеком и работал на заводе аэродромного оборудования инженером. Был призван в армию два месяца назад. Прибыл в часть, но не участвовал в боях и оказался в Сталинграде вместе с отступающими войсками. До сих пор прожектористы находились во втором, а то и в третьем эшелоне. Так что он и не ведал о том, сколько красноармейцев погибло по пути сюда с юга и сколько зенитчиков полегло уже здесь, возле тракторного завода. Батареи находились от них далеко, и что там творится, капитан толком не знал. Слышал грохот выстрелов пушек, да и только. Стараясь хоть как-то выразить своё уважение, он указал на телефон и предложил:

- Пока ты будешь звонить, я набью все магазины.

Яков благодарно кивнул и сел к аппарату. Связался со штабом и доложил дежурному: «Только что была отбита массированная атака самолётов, танков и пехоты. Силами второй, третьей и четвёртой батарей сбито девять бомбардировщиков, повреждено одиннадцать. Сожжено пятнадцать танков, семь бронетранспортеров и тринадцать автомашин. Уничтожено до роты солдат. Фашисты не смогли прорваться к сборочному цеху и повернули назад. -Выслушав скромные похвалы начальства, Яков сухо продолжил: – На второй батарее уничтожено одно орудие. О других потерях не знаю. На моей, третьей батарее, одно орудие разбито, два требуют ремонта. Потери личного состава превышают шестьдесят процентов. Прибывший взвод МВД принял участие в рукопашной. Потерял командира и двадцать девять человек убитыми и ранеными. Немедленно требуются люди, орудия и снаряды. Ещё одна атака и на наших позициях никого не останется».

В ответ он услышал те же слова, что и в первый раз. Мол, держитесь! Знаем о всех ваших трудностях и делаем всё, что в наших силах. Как только появится возможность, пришлём смену.

Выслушав знакомые байки, Яков буквально взбесился. Не имея привычки ругаться матом, парень, неожиданно для себя, перешёл на азербайджанский язык и сказал всё, что думает о подобном снабжении передовой. Причём употребил такие словосочетания, услышав которые, каждый бакинец сразу схватился бы за нож, а бакинка попыталась бы выцарапать глаза.

Окончив орать в трубку, парень положил её на рычаг и отрешённо подумал: «Если меня поняли хотя бы наполовину, то скоро пришлют расстрельную команду. За пять минут составят приговор военно-полевого суда и шлёпнут перед строем за оскорбление вышестоящего офицера. Чтоб другим неповадно было. Хотя… – остановил он себя, – какая мне теперь разница? Из тех, кто прибыл сюда в девять утра, уже половина погибла, а все остальные вряд ли долго протянут. Не зря в штабе сказали, что больше суток здесь никто не выдерживает. Лишь мой покойный заместитель смог протянуть пару дней».

С трудом поднявшись со стула, Яков встретился с испуганным взглядом хозяина землянки. Судя по его виду, капитан догадался, что сейчас говорил лейтенант, а может быть, он знал какое-нибудь тюркское наречие и уловил общий смысл слов?

«Плевать! – решил лейтенант: – Пока сообщит куда следует, пока там соберутся принять меры, меня уже несколько раз убьют фашисты!»

Мужчина протянул несдержанному на язык гостю снаряжённые обоймы и непочатую коробку с патронами. Немного помялся и тихо предложил:

- Может быть, выпьешь стакан? У меня, сам понимаешь, в основном молодые девчонки. Крепкие напитки на дух не переносят, отдают мне, а я сам не большой любитель этого дела.

– Налей немного, – кивнул парень. Но подумал: «Незачем мне сейчас пить, и так голова идёт кругом!» – и продолжил: – Если можно, то я отнесу это к себе. Нужно обработать раны ребятам.

– Конечно, конечно! – засуетился капитан. – Ты иди, а я пришлю солдата, он принесёт термосок с аракой.

Яков вернулся на батарею и, в который раз, обошёл позиции. Все раненые были уже перевязаны, а здоровые солдаты продолжали возиться с убитыми немцами. С ними особенно не церемонились. Стараясь укрыться в складках местности, оттаскивали на нейтральную полосу и сбрасывали в большие воронки. К счастью, фашистские снайперы в них не стреляли. Видимо, решили дать красноармейцам похоронить убитых «Genossen». Пусть даже таким примитивным способом. Всё лучше, чем твои недавние соратники будут валяться на поверхности и разлагаться под лучами горячего солнца.

Когда с покойниками было покончено, Яков посмотрел на стенки окопов, обрушенных взрывами бомб, и хотел приказать подновить брустверы. Взглянул на бойцов, валящихся с ног от усталости, и подумал: «Пусть отдохнут немного, а то начнётся очередная атака, а у них сил нет винтовку поднять». Затем его мысль перескочила на другое: «Как же эти траншеи содержали в порядке до меня? – посмотрел на разросшееся кладбище и сам себе ответил: – Скорее всего, раньше здесь было намного больше народу».

Тут он заметил незнакомого солдата, идущего со стороны прожектористов. Потрясённый красноармеец смотрел на позиции, перепаханные воронками, на израненных бойцов, лежащих на голой земле, на орудия, иссечённые осколками, – и его глаза наполнял неподдельный ужас.

«Видимо, пока не бывал под настоящим обстрелом, – усмехнулся про себя Яков. – Как они, интересно, сюда попали? Такие непуганые? Скорее всего, посуху, со стороны Саратова, и ещё до того, как фашисты начали усиленно бомбить железную дорогу. А потом сидели в тылу, пока фронт сам не пришёл к ним. Хотя, чего это я? – остановил он ернические мысли. – Боец принёс водку, обещанную соседом, а я над ним насмехаюсь. Тоже мне, ветеран нашёлся. Сам прибыл на передовую семь часов назад».

Приняв ценный подарок, парень попросил передать благодарность капитану прожектористов и отпустил испуганного посланца. Подозвал к себе сержанта МВДешников, прибывших в разгар рукопашной. Спросил, как они устроились, и пока тот отвечал, принюхался к дыханию собеседника. Отметив, что от него не пахнет спиртным, Яков кивнул на немецкую флягу, висевшую на поясе пехотинца, и приказал:

- Снимите колпачок.

Подождал, пока удивлённый мужчина выполнит приказ. Указал на двенадцатилитровую ёмкость, стоявшую возле ног, и продолжил:

- Возьмите термос. Пройдите по позициям батареи и раздайте всем бойцам по порции водки. Судя по виду немецкого стаканчика, в него помещается не более ста пятидесяти граммов. Тем, кто уже принял на грудь, ничего не давать, а то ещё, чего доброго, опьянеют. Если кому-то потребуется обработать рану, налейте, сколько нужно. Пусть хотя бы польют бинты сверху. Вдруг поможет остановить кровь. Да и лишняя дезинфекция тоже не помешает. То, что останется, вернёте в мою землянку. Выполняйте!

Проводив взглядом сержанта, Яков повернулся и устало поплёлся к своему жилищу. Вошёл в пустое, необжитое помещение. Сел на жесткие нары. Медленно снял тяжёлую каску и положил на табурет. Рядом бросил пилотку, насквозь промокшую от пота. Прислушался к себе и осторожно пощупал влажный лоб. Кожа под пальцами была горячей. Голова болела ещё сильнее, чем прежде. Перед глазами мелькали какие-то тени и огоньки. Слегка подташнивало, и несмотря на то, что после завтрака прошло довольно много времени, есть почему-то совсем не хотелось. Желания глотнуть водки тоже не появилось.

Зачерпнув кружкой воду из термоса, парень выпил её маленькими глотками. Лёг на спину. Опустил веки и отключился. Однако сквозь плотное обморочное забытьё он слышал и каким-то образом ощущал всё, что происходит вокруг. В дверь тихо постучали. Щелястая створка открылась, и в землянку вошёл сержант пехотинцев. Осматриваясь в полумраке, немного потоптался на пороге. Стараясь не шуметь, прошёл к столу и осторожно поставил на земляной пол ёмкость с водкой. Повернулся к выходу и исчез в сиянии солнца, клонящегося к закату.

ОЧЕРЕДНЫЕ НАЛЁТЫ

 

Раздался до боли знакомый крик: «Воздух! Курс 40! Двенадцать самолётов!» Благословенное покрывало тишины разорвалось с сухим треском, и Яков очнулся от забытья. «Опять!» – простонал он. Спустил ноги на пол и, помогая телу руками, с большим трудом принял сидячее положение. Несколько долгих секунд лейтенант пытался сориентироваться в окружающем пространстве и сфокусировать расплывающийся взгляд.

Наконец зрение пришло в норму, и предметы перестали двоиться и дрожать в воздухе. Парень медленно поднялся на нетвёрдые ноги. Слегка пошатнулся и, опершись рукой на стол, встал. Припомнил соответствующий текст из медицинского справочника и сказал себе: «Э-э, братец, да у тебя, кажется, сильное сотрясение мозга. Хорошо бы тебе полежать недельку в тишине и покое, ан нет, приходится идти воевать!»

Снаружи раздавались команды наводчиков, и командиру батареи нельзя было отсиживаться в землянке дольше других. Ещё, чего доброго, примут за труса. Он надел на гудящую голову пилотку, сверху осторожно пристроил каску. Принял, насколько возможно, бодрый вид и вышел из своего жилища. Привычно посмотрел на часы и со злостью пробормотал: «Двадцать один десять. Каждые четыре часа, пропади они пропадом!»

Добрался до траншеи, соединяющей второе и третье орудия. Взглянул на позиции и понял, что пока он валялся без сознания, приезжали ремонтники. Почистили стволы, заменили одну пушку и кое-как подшаманили остальные. Снарядов тоже оказалось в достатке.

Парень не стал возмущаться, почему, мол, не разбудили? Перевёл взгляд на летящие самолёты. Собрал волю в кулак и с трудом сумел разогнать туман, клубившийся в голове. В мозгу заработал какой-то мыслительный арифмометр. Яков прикинул расстояние до приближающихся фашистов. Понял, что пора вступать в бой и отдал команду: «Беглый огонь!»

Всё остальное оказалось точным повторением того светопреставления, что случилось в тринадцать и семнадцать часов. Беспрерывная карусель, выстроенная в облаках бомбардировщиками. Вой пикирующих «лапотников». Грохот выстрелов пушек. Взрывы бомб и треск бортовых пулемётов. Свист пуль и осколков. Вонь сгоревшего тротила и тучи земли, высоко поднятой к небу.

Подносчики метались от ящиков к лафетам и подносили снаряд за снарядом. Зенитчики вертели рукояти маховиков со всей возможной скоростью. Заряжающие палили по врагу. Время от времени кто-то из них падал, и его место занимали товарищи, оказавшиеся рядом. Перебинтованные наблюдатели оттаскивали раненых в сторону и делали перевязки на скорую руку.

Яков стоял посреди этого ада. Громко командовал и пытался корректировать огонь. Краем глаза он видел, что на соседей тоже напали немецкие самолёты, и они отбиваются с не меньшей яростью, чем его батарея. «Значит, не стоит ждать никакой помощи. Придётся справляться самим!» – понял парень и услышал крик, долетевший с четвёртой пушки: «Правый наводчик убит!»

Лейтенант бросился к крайнему орудию. Сел в неудобное кресло и вместе с левым наводчиком принялся выцеливать фашистских стервятников. Картина боя резко уменьшилась и сжалась до небольшого куска неба над головой. Теперь ему некогда было интересоваться, что происходит справа и слева. Главное – успеть поймать «Юнкерс» в прицел. Услышать лязг затвора за левым плечом. Дать команду «Огонь!» и стерпеть грохот выстрела, ударившего в уши. Затем всё повторить – много раз подряд. То там, то здесь слышался вой самолёта, падающего на землю, и душу наполняла короткая радость: «Ещё одним гадом стало меньше!»

Как-то вдруг Яков понял, что над ним чистое небо, в котором нет бомбардировщиков. То есть, теперь можно слезть с кресла. Размять онемевшую шею и посмотреть на землю. Но едва схлынула ярость боя, как опять навалилась боль и усталость. Он увидел сержанта пехотинцев, стоящего на месте левого наводчика соседней пушки. Отметил, что тот легко ранен в левую руку. Подозвал к себе и назначил своим заместителем.

Не слушая возражений ошеломлённого МВДешника, приказал привести тех солдат, которым удалось избежать серьёзных увечий. Пока они собирались, он присел на ближайший ящик со снарядами. Опёрся локтями в колени и низко свесил гудящую голову. Закрыл глаза и попытался немного прийти в себя.

Когда собрались здоровые солдаты, он коротко объяснил им, что должен делать боец, оказавшийся возле орудия, и как лучше наводить ствол в вертикальной и горизонтальной плоскостях. Объявил, что в случае чего, они должны будут заменить погибших товарищей и отправил всех по своим местам.

Рассказал заместителю всё, что узнал, когда прибыл на батарею. Послал его следить за похоронами и наведением порядка, а сам потащился к прожектористам. Скупо сообщил дежурному штаба о прошедшем бое. О трёх сбитых и пяти повреждённых самолётах и о потерях ещё одной трети артиллеристов. Молча выслушал заклинания о необходимости держаться на вверенном рубеже и, ничего не спросив, положил трубку.

«А чего тут ещё говорить? – размышлял он. – Сил на то, чтобы требовать подкрепление, нет, а как дела на нашей позиции, в штабе уже знают. Смогут прислать людей, технику и снаряды, простоим ещё некоторое время. Нет, значит, сделаем всё, что сможем и погибнем смертью храбрых». – Подивившись таким мыслям, парень подумал, что своим фатализмом стал походить на майора Дроздова, с которым плыл из Баку.

Попрощавшись с капитаном, на глазах которого восторженный юнец в течение одного дня превратился в умудрённого опытом ветерана, Яков вернулся к своей землянке. Спустился в низину, где увидел две полуторки со знакомым старшиной. Вместе с ним приехало ещё одно отделение солдат. На этот раз прибыли люди из разных частей, вроде тех, что собирал Степан Сергеевич по пути к Сухой Мечётке. Здесь оказались связисты, кавалеристы, пехотинцы и даже моряк Черноморского флота, невесть как оказавшийся в Сталинграде.

К радости лейтенанта, среди прибывшего отряда нашлось два пушкаря. Он объяснил коллегам особенности зенитных орудий и распределил всех людей по расчётам. Проследил за тем, как старшина раздаёт бойцам еду и водку. Немного поел сам и почувствовал, что если сейчас не ляжет, то просто упадёт на землю. Кое-как поднялся с ящика, на котором сидел. Находясь в полусне, дошёл до землянки. Опустился на койку и провалился во мрак.

Следующий налёт начался в шесть утра. Зенитчик едва разлепил веки. Доковылял до позиций и отдал приказ: «Огонь!» А что было дальше, – прошло как бы мимо него. Нет, он не стоял столбом, а следил за обстановкой и продолжал командовать. Заменил погибшего наводчика на втором орудии. Пушка сделала несколько прицельных выстрелов, а потом рядом взорвалась бомба. Острый осколок пробил «халхинголку» над ухом. Рассёк кожу и, едва не дойдя до мозга, застрял в черепе.

Ощутив удар в голову, Яков почувствовал себя так, словно в правый висок вонзился клинок. Он потерял сознание. Упал на лафет ничком и врезался козырьком каски в настил платформы. Потёртый ремешок лопнул. Защитный убор слетел на землю и обломил тонкий кусок стали, застрявший в кости. Из разрезанных тканей хлынула кровь и залила лицо. Свалившегося на бок командира оттащили в сторону. На его место сел новый наводчик, и орудие продолжило стрелять по фашистам.

К неподвижному лейтенанту подполз солдат с ногой, искалеченной взрывом. Увидев, что кровь продолжает течь, боец решил, что начальник ещё не умер. Достал из медицинской сумки бинт. Разорвал бумажную упаковку и принялся неумело перевязывать рану. Замотав череп раненного, уложил его на спину и без сил упал возле него. Им оставалось только ждать, когда прекратится бой и выжившие артиллеристы смогут отнести их в землянку. Это хоть и недалеко, но там, по крайней мере, реже падают бомбы и не свистят пули над головой.

Когда и как кончился бой, Яков не знал. Его сознание изредка поднималось из глубоких пучин небытия. Всплывало к колеблющейся поверхности, за которой виднелись контуры потустороннего мира. Наблюдало за суетой солдат возле орудий. Отмечало вспышки взрывов и самолёты с крестами, мелькавшие в вышине. До него доносились какие-то звуки, дробящиеся, словно эхо в глубоком ущелье. Затем размытые картинки затягивало радужной пеленой, и всё исчезало.

Следующим ощущением была боль оттого, что его подняли чьи-то руки. Поддерживая голову, куда-то несли и укладывали на жёсткое ложе. По лицу потекла тёплая жидкость. Что-то попадало в рот, и чтобы не захлебнуться, приходилось напрягать все силы и глотать безвкусную воду. Наконец его оставили в покое. Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая отдалённой канонадой. Стало темно и спокойно.

«Кто устроил здесь такой небывалый бардак? – рокотал чей-то грозный голос. – Почему возле четырёх орудий всего двенадцать человек? Они что, до сих пор дрыхнут? Почему не укреплены стенки окопов? Где носит командира третьей батареи?»

Дверь в землянку широко распахнулась. К лежанке подбежали два запыхавшихся бойца. Увидели, что Яков пытается встать и бросились ему помогать. Осторожно подняли с постели. Надели на забинтованную голову пилотку. Подхватили под руки и, держа его почти на весу, вынесли наружу.

Оказавшись на ярком свету, парень на время ослеп. Из глаз потекли слёзы, а успокоившаяся было боль, вспыхнула в голове с новой силой. Механически переставляя ноги, парень двигался на звук грозного голоса и не мог понять, что происходит. Мысли путались, в висках громко стучало, холодный пот ручьём тёк по пылающему лицу.

Кое-как сфокусировав зрение, он увидел перед собой спины нескольких офицеров, за которыми маячила высокая фигура в генеральской форме. Державшие лейтенанта под руки солдаты остановились. Убедились, что командир самостоятельно держится в вертикальном положении, отошли на шаг назад и встали так, чтобы успеть его подхватить, когда он начнёт падать.

Сообразив, что его привели для доклада начальству, Яков аккуратно поднял правую руку к пилотке. Чуть покачнулся, но удержался на месте. Проглотил сухой ком, застрявший в горле, и, слегка растягивая слова, хрипло сказал:

- Прибыл по вашему приказанию, товарищ генерал.

Высший офицер обернулся. Свита немедленно расступилась, и перед глазами комиссии оказался худой лейтенант, едва стоящий на ногах. То ли пьяный, то ли сильно контуженный? Небрит со вчерашнего дня. Сильно потеет. Сквозь смуглую кожу проступает нездоровый румянец. Форма новая, но мятая и грязная до такой степени, словно он валялся в пыли. Вместо уставной фуражки солдатская пилотка, выгоревшая на солнце почти добела. Голова кое-как забинтована. Из-под множества слоёв марли проглядывают тёмные волосы с густой проседью.

Генерал хотел повторить вопрос насчёт царившего вокруг безобразия, но сначала решил кое-что уточнить.

- Давно здесь, лейтенант? – прорычал он.

– Сутки назад принял под своё командование четыре орудия и шестнадцать человек личного состава, – сообщил Яков. – За истекший период батарея отразила пять воздушных нападений. Сбила четырнадцать и повредила более двадцати самолётов. Отбросила атаку танков и пехоты. Сожгла пятнадцать бронемашин, семь бронетранспортёров и тринадцать грузовиков. Уничтожила до роты живой силы противника.

Услышав впечатляющий послужной список, генерал немного смягчился и спросил более спокойным тоном:

- За последние сутки к вам было послано около семидесяти пехотинцев. Почему до сих пор не выставлено боевое охранение?

Совершенно спокойный Яков вспомнил, что слышал, как генерал назвал цифру двенадцать. Прибавил к ней двух бойцов, которые его привели сюда, и с горестью отметил, что это все, кто сейчас может стоять на ногах. Он опустил руку от пилотки и доложил:

- Четырнадцать пехотинцев обслуживают четыре орудия. Остальные пятьдесят шесть и все зенитчики, – он сделал ударение на последних словах, – находятся там.

Парень показал на импровизированное кладбище, лежащее в сотне метров от позиций. Высокая комиссия посмотрела в указанном направлении, но вместо землянок, которые ожидала увидеть, наткнулась взглядом на длинный ряд могильных досок, изготовленных из снарядных ящиков. Они торчали из свежих холмиков земли и сияли своей новизной.

– За истекшие сутки, – продолжал монотонно говорить Яков, – было много раненных и убитых, вследствие чего состав орудийных расчетов сменился, как минимум, дважды. Для удержания позиции требуется срочное пополнение, состоящее из шестнадцати артиллеристов и взвода пехотинцев.

Генерал с интересом взглянул на младшего офицера, который посмел дать ему конкретные рекомендации. Скользнул взглядом по его измождённому лицу, но вместо того, чтобы оборвать нахала, вдруг спросил:

- Как ваша фамилия?

– Лейтенант Малиновский! – отрапортовал качающийся доходяга.

– Яков, это ты? – удивился генерал.

Усилием воли парень разогнал туман, застилавший глаза. Присмотрелся к грозному проверяющему. Напряг память и узнал в нём бывшего комиссара Бакинского училища, которое окончил месяц назад.

- Так точно! – ответил лейтенант и тихо добавил: – Здравствуйте, Пётр Андреевич.

Только после этих слов генерал окончательно убедился, что перед ним стоит его недавний ученик. Один из лучших курсантов того потока, который он вёл до отправки на фронт в мае 42-го.

Генерал повернулся к своей свите. Ткнул пальцем в офицера с артиллерийскими петлицами и приказал:

- Товарищ капитан, примете у лейтенанта батарею зенитных орудий.

Штабной порученец побледнел, словно свежевыпавший снег, и с трудом произнёс:

- Слушаюсь!

– Контуженого командира и всех тяжелораненых отправить в госпиталь, – продолжал говорить проверяющий. Словно запоминая окружающую обстановку, посмотрел на неустроенные позиции батареи. Коротко бросил:

- Едем дальше! – и направился к чёрной «эмке». Сел на переднее сидение рядом с шофером, а сзади устроились два адъютанта.

Остальная часть свиты набилась в открытый «ГАЗ-64», у которого были крупные, лупоглазые фары, большие колёса и полукруглые вырезы вместо передних дверей. Машины тронулись с места и попылили по балке прямо на север, в сторону посёлка Спартаковка.

Через пару минут подъехали две полуторки, в кузовах которых находились ящики с боеприпасами, медикаментами и термосы с едой. Державшиеся на ногах зенитчики оставили возле орудий двух наблюдателей. Спустились в низину и без лишних слов занялись разгрузкой. Растерянный капитан стоял в стороне и не знал, что ему делать?

Яков подошёл к офицеру и хотел было представить бойцам нового командира, но вдруг пошатнулся и чуть не упал. Не отходивший от парня сержант вовремя подхватил его под руку и удержал в вертикальном положении. Подвёл к ближайшему ящику и помог сесть.

– Познакомьтесь, – пробормотал лейтенант и указал на пехотинца, раненного в левое предплечье, – мой заместитель. Он введёт вас в курс дела, а я, извините, плохо себя чувствую. – Яков сполз на землю, вытянулся и устало закрыл глаза.

ЭВАКУАЦИЯ В ТЫЛ

 

Очнулся парень лишь после того, как его подняли в кузов и уложили на голые доски. Он слегка повернул гудящую от боли голову и увидел, что рядом находится любознательный боец, который интересовался устройством зенитки больше всех прочих. Павел был ранен в грудь и трудно хрипел при каждом вздохе.

Чуть дальше устроили ещё несколько «тяжёлых», которых Яков не смог узнать. У одного была забинтована голова так, что видны были лишь тёмные глаза. У другого – обожжено лицо, а трое остальных лежали слишком далеко. На прощание сержант пожал руку всем отъезжающим. Перелез через борт, и машина на всех парах помчалась в тыл.

Несмотря на большие ухабы, по которым тряслась полуторка, Яков сразу уснул и приходил в себя лишь время от времени. Обычно это происходило, когда парня трогали с места. Стоило это сделать, как в глубине черепа пробуждалась боль. Горячей волной она растекалась по всему мозгу и билась в висках с такой силой, что ни о каком забытьи не могло быть и речи. Приходилось поднимать тяжёлые веки и смотреть на окружающий мир сквозь пелену слёз.

Глядя поверх деревянного борта, парень видел, что машина петляла между цехов завода. Пару раз заезжала в пустые здания, где скрывалась от нападения «лапотников». Миновала заводоуправление и выехала в осаждённый город. Потянулись разбитые жилые дома, стоявшие вдоль улицы, словно закопченные скалы, разрушенные неумолимым временем.

Дорога всё время шла под уклон, и лейтенант догадался, что они едут к реке. Вот только вместо госпиталя, обещанного генералом, их привезли к Волге. Вынесли на пустой берег и разместили на песке длинным рядочком. Раненым объяснили, мол, так их будет удобнее переносить на плавсредства и потребуется меньше времени на погрузку.

Недалеко от ног Якова плескались мелкие волны, а в десяти шагах от головы находился крутой обрыв высотою в несколько метров. Те, кто мог передвигаться, поднимались, шли или ползли к нему. Приваливались спиной к земле и были защищены хотя бы с одной стороны. Все остальные, а их оказались многие сотни, находились на открытом месте и с ужасом смотрели в небо, где хозяйничали фашистские самолёты.

Над Волгой вились одномоторные «Мессершмитты», «Фокке-вульфы» и «Хейнкели» и поливали очередями из пулемётов всё, что попадётся на глаза. Иногда они опускались на уровень бреющего полёта. Проносились над песчаными пляжами и стреляли по красноармейцам, лежащим бок о бок, словно спички на длинной полке.

Чуть выше кружились пикирующие бомбардировщики и нападали на любую машину, танк или отряд пехоты, передвигавшийся по Сталинграду. В глубине небосвода парили уродливые «рамы» и высматривали более крупные цели. Едва на фарватере появлялся корабль или катер, как разведчики вызывали артиллеристов по радио и давали координаты.

Тяжёлые фугасы начинали утюжить воду и быстро топили теплоходы и баржи. Ужасные взрывы рвали корпуса в клочья. Поднимали к небу и разбрасывали во все стороны то, что находилось внутри. Иногда это было оружие, снаряжение и продовольствие, но чаще всего в воздухе мелькали останки солдат, спешивших в город. От точных попаданий баржи с горючим занимались огнём. Горящее озеро нефтепродуктов растекалось по Волге и плыло вниз по течению, сжигая всё, что встретится на пути.

Оба берега тоже подвергались обстрелу. В гудящем воздухе свистели осколки снарядов и сыпались на раненых, словно стальной град. Здесь не имелось землянок или окопов, чтобы укрыть бойцов. Во-первых, их некому было рыть, а во-вторых, вода находилась рядом и тотчас заливала любую ямку.

Между «тяжёлыми» метались усталые санитарки и пытались хоть чем-то помочь искалеченным людям. Но их было мало, а нуждающихся в лечении так много, что медики просто сбивались с ног. Хорошо, что время от времени мёртвых забирали и уносили. Но делали это лишь для того, чтобы на их место положить тех, в ком ещё теплилась жизнь.

Как только стемнело, началась переправа, и Яков вновь пережил тот ад, который выпал на его долю три ночи назад. Только тогда он был здоров, крепок и полон сил, а теперь оказался совершенно беспомощен. Его подняли, словно бревно, и погрузили на небольшой катер, заполненный беженцами до предела. Здесь были женщины, старики и дети разных возрастов. От младенцев, кричащих во всю глотку, до худых, испуганных подростков.

Перевозчик сдал кормой вперёд. Развернулся на месте и, виляя из стороны в сторону, рванулся к противоположному берегу. Висящая в небесах «рама» дала команду на обстрел и начала корректировать стрельбу. Сверху сыпались снаряды и бомбы. То и дело возле бортов вскипали огромные фонтаны воды. На миг зависали в воздухе и бурлящим потоком обрушивались на палубу, норовя смыть всех, кто там находится. Кораблик швыряло, как в бушующем море, но каким-то чудесным образом он оставался на плаву.

Парень лежал на мокрых досках, а вокруг сидели десятки гражданских. Все что-то шептали и закрывали глаза каждый раз, когда рядом гремел взрыв. Услышав вой пикировщика, Яков вдруг сильно дёрнулся. Непроизвольно задвигал руками, будто крутил маховики наводки и попытался поймать в несуществующий прицел атакующий «Юнкерс». Сорванное горло прохрипело: «Огонь!» – в голове вспыхнул пожар боли, а зенитчик вновь провалился в безмолвную тьму.

Следующий мучительный приступ парень испытал, когда его уложили на плащ-палатку и понесли через остров Зайцевский. Добравшись до основного русла, санитары сняли лейтенанта с плащ-палатки и переложили на землю. Ощутив под собой твёрдую неподвижную плоскость, он потерял сознание и был в забытьи до тех пор, пока не пришло время грузиться на новый корабль. Теплоход помчался через главный поток, имевший в этом месте ширину в один километр. Ужасающая бомбёжка повторилась ещё раз, только теперь эта мука длилась куда дольше.

Таким образом, то теряя, то обретая сознание, Яков отметил, как его привезли на полуторке к Ахтубе, как заехали на паром и медленно пересекли неширокий рукав реки. На обоих берегах протоки строчили дегтярёвские пулемёты. Сверху пикировал очередной «лапотник» с крестами на крыльях. Поливал огнём переправу и пытался попасть бомбой в деревянный плот.

Наконец машина выбралась на сушу и поехала в гору к посёлку Верхняя Ахтуба. На железнодорожной станции Якова снова подняли. Занесли в обычный плацкартный вагон и как «тяжёлого» устроили на нижней койке открытого купе. Во всех проходах разместили раненых, способных передвигаться самостоятельно. Те из них, кто не мог стоять, сидели и лежали на грязном полу.

Часа через два погрузка закончилась. Санитарный эшелон тронулся и, стуча колёсами на разбитых стыках, направился на юго-восток, к посёлку Верхний Баскунчак. К той самой узловой станции, которую зенитчик с товарищами удачно объехал на полуторке НКВДешника, спешившего в Сталинград.

Поезд медленно шёл, а вернее сказать, тащился, делая остановки через каждые несколько километров. За те несколько дней, что Яков здесь не был, на левом берегу Волги ничего не изменилось и составы на обоих путях стояли впритык друг к другу. Но если в осаждённый город направлялись здоровые красноармейцы и новая техника, то оттуда везли беженцев и раненых.

Вполне естественно, что воинские части пользовались большими правами и их пропускали в первую очередь. Изредка открывались «окна» в обратном направлении, и тогда санитарные поезда делали короткий рывок вперёд. Проезжали какой-то участок пути и замирали. Подолгу стояли среди голой степи и представляли собой прекрасную мишень для бомбардировщиков.

Советские истребители куда-то исчезли в начале лета и до сих пор почти не появлялись в небе. Фашистские самолёты свободно летали над железной дорогой. Сбрасывали бомбы и стреляли из пулемётов, не разбирая того, что находится на земле. Им было всё равно – это кадровые военные, идущие на войну, или мирное, гражданское население, бегущее в тыл. Их не останавливали и красные кресты, нарисованные на крышах теплушек. Какая им разница, кто из недочеловеков умрёт сегодня, а кто завтра? Главное, побыстрее расчистить землю для расселения высшей, арийской расы.

Налёты совершались с редкой регулярностью. Если поезд стоял, то услышав вой самолётов, медики бросались наружу и спешно укрывались в ближайших балках. За ними следовали раненые, способные передвигаться самостоятельно. «Тяжёлые» не могли встать. Те, кому удавалось, сворачивались в комок и прижимались к наружным стенкам. Они надеялись, что длинные строчки пуль пройдут по центру вагона и не попадут в них.

Остальные бедняги не могли сделать даже этого. Лежали пластами, молились или смотрели в потолок отчаявшимися глазами и бормотали самые грязные ругательства, какие знали. Если состав шёл, то он немедленно останавливался. После чего всё происходило в том же порядке.

Налёты повторялись по многу раз за день, и далеко не всем удавалось их пережить. Бегущие от войны горожане гибли от взрывов бомб, попадавших в вагоны, от осколков, разлетавшихся во все стороны и от пулемётных очередей, посылаемых фашистами с неба.

Люди умирали от ранений, полученных в Сталинграде, и от тех увечий, что настигали их по пути в тыл. Забитый до предела санитарный эшелон постоянно избавлялся от мёртвых. Их выносили наружу и складывали длинным рядочком вдоль обоих путей.

Время от времени появлялись отделения железнодорожных войск, передвигавшиеся на полуторках. Собирали покойников в открытые кузова. Везли в ближайшую балку и хоронили, слегка присыпав землёй. Постепенно вагон освободился настолько, что на полу никого не осталось, а занятыми оказались только лежачие места на первом и втором ярусе.

К тому времени Яков немного пришёл в себя. Шумно вдыхал воздух, заполнявший вагон и чувствовал, что осеннее солнце раскалило атмосферу до сорокоградусной температуры.

Он уже понял, что находится в санитарном составе и в памяти всплыли слова медика, склонившегося над ним три дня назад: «Осколок крепко сидит в кости черепа. Поэтому, мы не стали его трогать. Дали вам болеутоляющее и зашили рану на голове. У вас сильное сотрясение мозга, и сейчас вам нужен отдых. Лежите спокойно и постарайтесь поменьше двигаться, хотя бы первые три дня».

Затем врачи осмотрели человека, лежавшего на другой койке. Решили, что его нельзя нести в операционную, находившуюся в нескольких вагонах отсюда. Сделали пару уколов новокаина. Положили на лицо раненому повязку, обильно смоченную хлороформом. Подождали минуту, чтобы пациент крепко заснул. Разрезали скальпелем грудную клетку. Удалили осколок, засевший рядом с правым лёгким. Зашили рану и наложили тугую повязку.

Вспомнив всё это, парень осторожно повернул гудящую голову. Скосил глаза на соседнюю полку и сильно удивился. Там лежал любознательный солдат из его зенитной батареи. Рана в груди Павла уже затягивалась. Он дышал не так трудно, как раньше, но был без сознания и выглядел очень плохо. Многодневная щетина оттеняла бледные, глубоко ввалившиеся щёки. Обескровленные губы запеклись и потрескались.

«Надо же, какое совпадение? – удивлённо подумал Яков. – Вместе воевали на батарее. Вместе прошли через ад переправы и оказались на соседних койках санитарного вагона. Расскажи кому, не поверят. Хотя в то, что мы пережили с ним в Сталинграде, вообще невозможно поверить!»

Посмотрев на боковую койку, расположенную через проход от купе, парень увидел молодого сержанта, одетого в замасленный комбинезон танкиста. Он сидел, прислонившись к стенке, и спокойно смотрел на Якова. Лейтенант тихо поздоровался и понял, что сосед его слышит, но судя по блуждающему взгляду, почему-то не видит.

Раздался вой пикирующего самолёта. Поезд со скрежетом затормозил и замер посреди степи. Все, кто мог, поднялись на ноги и со всей возможной скоростью двинулись в сторону тамбура. Чтобы не мешать пассажирам, танкист убрал босые ступни из прохода на полку. Яков понял, что люди спешат к выходу и хотят переждать атаку снаружи. Ведь шансов уцелеть там куда больше, чем внутри стоящего поезда. Парень хотел последовать за ними. Попытался подняться и понял, что не сможет этого сделать. Положившись на судьбу, остался на месте.

Когда «ходячие» покинули вагон, он прислушался. Грохот бомб и трескотня выстрелов доносится со стороны паровоза. Решил, что пока нет особой опасности. Стараясь как-то отвлечься от шума боя, он попробовал завести разговор. Окликнул танкиста и представился:

- Меня зовут Яков, а вас как?

– Сержант Петров, – отозвался сосед и сразу предложил: – Здесь мы не в воинской части. Находимся на положении раненых. Поэтому давайте без чинов и фамилий. Если хотите, то зовите меня Доля.

– Это что, прозвище? – поинтересовался лейтенант.

– Нет, сокращённое имя, – нахмурился танкист.

Якову пришёл на ум бакинский одноклассник, грек по национальности. В то время он учился в семилетке с чернявым потомком Гомера и частенько бывал в его шумном доме. Парень вспомнил родственника приятеля и сказал:

- Дядю моего соседа по парте звали Долий, что значит – верный друг Одиссея, или большой сосуд для вина. Имя происходит от какого-то греческого или римского корня.

– Точно, – обрадовался танкист. – Первый раз встречаю человека, слышавшего это редкое имя. К сожалению, оно очень непривычно для русского слуха. Поэтому, домашние стали звать меня просто Доля. Я к этому привык и с удовольствием отзываюсь на него. Все остальные думают, что это кличка, означающая часть чего-то, или участь, судьбу. Я лично не против, и если не спрашивают, то не объясняю, что и как.

Закончив со знакомством, Яков задал главный вопрос:

- А почему ты не вышел наружу, как все остальные?

– Я служил механиком-водителем на «Т-34» и воевал на окраине Сталинграда. Пять дней назад в танк влетел крупный снаряд. Грохнуло так, что от взрыва я перестал видеть и слышать. Чувствую только, что машина горит и скоро огонь доберётся до моего места.

Я на ощупь выбрался из люка. Откатился в сторону, и тут грохнула наша боеукладка. Потом рядом упала бомба. От всех этих взрывов поднялась пыль и плотно забила глаза. Когда воздух немного очистился и стало возможно дышать, я протёр глаза и понял, что совершенно ослеп. Вокруг идёт бой. Куда ползти –непонятно.

Лежу я там и думаю: «Я на нейтральной земле. Так что никто не пойдёт под пули и не станет меня спасать. Чем сидеть и ждать смерти от снайпера, лучше покончить со всем сразу». Достал наган, что нашёл в развалинах, взвёл курок и поднёс к виску. Тут сзади кто-то схватил меня за руку и кричит: «Перестань дурака валять!»

Кое-как разобрал, что это голос моего командира. Он тоже успел покинуть машину. Увидел, как я хочу застрелиться, и успел отвести ствол в сторону. Короче говоря, вытащил он меня к нашим и отвёз в медсанбат. Врачи посмотрели глаза. Сказали, что с ними всё в полном порядке, но я получил травму мозга и современная медицина не может ничего сделать. Правда, потом успокоили. Мол, бывали случаи, что зрение возвращалось. Сам понимаешь, такой я никому на фронте не нужен, вот и отправили в тыл.

При первом налёте я тоже хотел выйти наружу, а затем, подумал: «Что я буду путаться под ногами у зрячих? Вдруг помешаю кому-то спастись? К тому же, сослепу я могу заблудиться и отстать от поезда. Кто меня тогда будет лечить? Таких, как я, теперь тысячи по России ходят. Никаких врачей на них не хватит. А так – или убьют в вагоне, или довезут до спокойного места. Оттуда как-нибудь доберусь до дома родителей.

– А где ты жил до войны?

– В Горьковской области. Княгининский район, колхоз «Красные Лебеди». Не слыхал?

Яков ответил, что сам он родом из солнечного Баку. Никогда не был в верховьях Волги. Поэтому, точно не знает, что и где там находится. Потом решил спросить, куда они едут, но подумал, что вряд ли слепой танкист знает об этом. Посмотрел на немецкие часы, висевшие на левом запястье, и удивился, что они до сих пор идут. То ли сам заводил, когда приходил в сознание? То ли это делал кто-то из соседей, чтобы знать сколько времени?

Парень сориентировался по солнцу и стрелкам хронометра и понял, что поезд идёт не на северо-запад, куда нужно сержанту, а на юго-восток. То есть, прямо в противоположную сторону. Яков немного подумал и не сообщил соседу о своём открытии. Не стал его расстраивать. Вместо этого продолжил разговор и рассказал, как его зенитную батарею спасли танки, выехавшие из ворот сборочного цеха.

Сержант оживился и заявил:

- Кстати, за день до ранения я тоже был на тракторном заводе. Накануне наш полк участвовал во встречном бою с «пантерами». Мы здорово потрепали друг друга, но нам удалось оттеснить фашистов и занять их позиции. За нами осталась нейтральная полоса и все танки, что на ней находились. Самые изувеченные машины, в первую очередь, немецкие «Т-2», пехотинцы закопали в землю и стали использовать их как огневые точки.

Из интереса я залез в такую «коробку» и удивился, как там свободно, словно сидишь в комнате. Не то, что в нашем «Т-34». Хотя если делать просторную башню, то нужно мотор ставить вдвое сильнее. А где его взять? Ну да ладно, что говорить об этом? Пусть тесно, зато броня толще и пушка мощнее, – успокоил себя Доля и вернулся к прежней теме.

– Короче говоря, двенадцать подбитых танков вполне можно было починить, и командир батальона решил отогнать их в ремонт. У одних башню заклинило, у других пушка не двигается, у третьих проблемы с двигателем или трансмиссией.

Дождались мы, пока не начнёт темнеть. Выбрались из укрытий, где прятались от «лапотников». Взяли друг друга на буксир. Вытянулись в колонну и потихоньку двигаемся к заводу. На одном из перекрёстков из улочки выезжает четыре «тридцатьчетвёрки». Втискиваются в наш строй и катятся вместе с нами.

Рации у всех разбиты, спросить по радио ничего не можем, а вылезать наружу никому неохота. Хоть и едем по своей территории, а вдруг где-то рядом сидит фашистский снайпер? Вот мы и думаем: «Мало ли что? Может быть, ребята из соседнего полка тоже идут на починку?»

Ввалились гурьбой на ремонтную площадку и эти приблуды тоже. Мы потянулись к воротам и перестали обращать на них внимание. А они разъехались в разные стороны. Встали по всем углам и начали палить куда попало. По зданиям, по танкам, по людям. Мы ничего понять не можем: кто стреляет, откуда, в кого?

Тем временем фашисты без остановки лупят в упор. Побили много рабочих и танкистов. Изувечили несколько вполне приличных машин, которые нуждались в мелком ремонте. Разрушили стену цеха и разворотили уйму станков. Много они бед натворили, пока мы не разобрались что к чему. Пока не взялись за них всерьёз и не сожгли всех до единого. Один уже загорелся, а всё не может уняться. Направил свою горящую «тридцатьчетвёрку» на наших. Пошёл на таран и смял одну «коробку» прежде, чем его башню снесло взрывом.

Долго мы потом удивлялись. Ну мы-то ладно, нам некуда уходить со своей земли, и мы защищаем её до последней капли крови. А они что? Ведь они же захватчики. У них должны быть другие мотивы. Главное для оккупантов – выжить в этой бойне и дождаться делёжки добычи.

Кроме того, одно дело – драться стенка на стенку, когда рядом чувствуешь локоть товарища. Совсем другое – забраться в самую гущу врага и погибнуть, словно японские камикадзе. Но тех, по крайней мере, специально для этого выбирают и долго воспитывают особым образом. Но где фашисты набрали целых четыре экипажа добровольцев, готовых пойти на верную смерть?

Слепая любовь к Гитлеру? Германия превыше всего, и прочие бредни об арийской расе и мировом господстве? А какого хрена здесь делают все остальные? Италия, Румыния, Венгрия, Хорватия. Я слышал, здесь даже финны есть. Ну ладно, можно предположить, что они тоже надеются на свой кусок пирога, но ведь на каких танках они воюют? Это же жуть, какое барахло. Пушки двадцать миллиметров, лобовая броня двенадцать. Да наши 76-миллиметровые орудия пробивают их насквозь, словно картонные. Ведь верная гибель идти в бой на таких «коробках», а они лезут очертя голову.

– «Лапотники» тоже нападают на зенитки с такой яростью, словно их никакой снаряд не берёт, – добавил Яков, а затем выразился весьма наукообразно: – Верность идее и патриотизм, конечно, могут играть определённую роль, но мне кажется, что всё дело в «первитине», который дают фашисты своим солдатам, в первую очередь танкистам и лётчикам.

– А что это такое? – удивился сосед, впервые услышавший это слово.

Парень объяснил, как действует этот наркотик, какие последствия вызывает, и посоветовал никогда его не принимать. В качестве примера рассказал, как немцы напали на батарею. Как они кидались в атаку за сотню метров и дрались так жестоко, словно хотели поскорей умереть. В заключение Яков описал, какие огромные зрачки у них были.

– Теперь понято, почему они бьются, как черти. Будто надеются прямо отсюда попасть в рай, – задумался Доля.

– Насколько я помню, – вставил Яков, – у древних германцев и скандинавов он назывался Вальхалла. Именно там боги построили небесный город Асгард, а в нём возвели чертог для доблестных воинов, павших в бою.

Сержант помолчал. Покачал головой, а потом опять вернулся к своему рассказу.

– После того, как сожгли фашистов, ворвавшихся на площадку, мы посчитали потери. Оказалось, что в перестрелке погибло много танкистов, заводских механиков и водителей. То есть, подбитые «тридцатьчетверки» стало некому ремонтировать, а готовые перегонять в полк.

Обычно после того, как экипаж приезжал на завод в повреждённой технике, он забирал отремонтированную. Перекидывал в неё оставшийся боезапас и возвращался на передовую. Теперь людей не хватало. Поэтому сначала мы помогали ремонтникам навести порядок возле цеха. Потом экипажам пришлось разделиться и сесть в разные танки. В некоторых вообще сидело по одному человеку. Плюс ко всему, машины только что сошли с конвейера, и в них не оказалось ни одного снаряда, ни одного патрона к пулемёту.

Выехали мы из цеха. Смотрим, вдалеке стоит зенитная батарея. Вокруг неё кипит бой, а мы и помочь ничем не можем. Порычали моторами, сделали вид, что перестраиваемся в боевой порядок. Глядь, немцы повернули назад и бросились бежать. Ну, думаю: «Слава Богу! А то пришлось бы кидаться в драку с голыми гусеницами».

– А когда это было? – спросил Яков.

– Второго сентября, – ответил сержант.

– Так значит, мы с тобой могли ещё там встретиться? – удивился Яков.

– Могли! – мрачно сказал Доля. – Если бы у нас были снаряды. Танк – он ведь только с виду такой грозный. Он, конечно, молодец, когда воюет в чистом поле да против пехоты, которая не успела, как следует окопаться. А в городских боях он живёт не больше трёх суток. Сгорает вместе с людьми. Даже такой хороший агрегат, как «Т-34», и тот недолго воюет.

– Знаю, – хмуро отозвался лейтенант. – Сами сожгли два таких в том бою.

Словно не расслышав, Доля продолжал:

– Мне ещё повезло. Продержался почти неделю, а когда подбили, смог целым вылезть наружу. Иной раз вокруг идёт такая стрельба, что машина горит, а экипаж боится нос высунуть. Оно и понятно, пока маячишь на башне, в тебя палят, словно в тире.

– Так ведь у танков внизу есть аварийный люк, – удивился Яков.

– Есть! И высокий клиренс вполне позволяет выползти через него. Но на окраинах Сталинграда уже нет ни одного ровного места. Кругом глубокие воронки от бомб и кучи битого кирпича. Да ещё трупы лежат на каждом квадратном метре. Иногда улицы и пустыри сплошь усыпаны мёртвыми телами. Едешь прямо по ним и только по форме понимаешь, здесь наши полегли, а здесь немцы. – Сержант вдруг озлобился. Почти выкрикнул:

– Так что хрен его, где откроешь! Обязательно во что-нибудь да упрётся, – отвернулся к стене вагона и надолго умолк.

Сто восемьдесят километров пути санитарный эшелон прошёл за пять суток и постоянно подвергался атакам с воздуха. К счастью Якова, его вагон был одним из многих и находился в сплошной веренице таких же составов. Гитлеровские лётчики били по тем, что подвернутся под руку и не следили за очерёдностью. Фашистам было всё равно, кого они уже обстреляли, а кого ещё нет. Главное, чтобы нанести наибольший урон технике и живой силе врага.

Добравшись до станции Верхний Баскунчак, поезд простоял у развилки целый день. После чего тронулся, но свернул не на юг, к Астрахани, как ожидал парень, а в другую сторону. Двинулся точно на север и медленно потащился к посёлку Пушкино, до которого оказалось четыреста вёрст.

Ветка отстояла от Сталинграда почти на двести километров, но по ней подвозили большую часть солдат и техники. Поэтому она бомбилась так же часто, как и дорога, по которой недавно ехал Яков. Регулярные налёты продолжались приблизительно до середины пути, а потом прекратились.

«Видимо, все самолёты немцев сейчас находятся у Сталинграда и его окрестностей, – думал парень. – Да и зачем летать за тридевять земель, когда красноармейцы сами подойдут на нужное расстояние? Достаточно разбомбить железную дорогу в одном месте. Военные эшелоны собьются в плотную кучу и можно бить их на выбор».

Пятнадцатого сентября поезд миновал узловую станцию, возле которой до войны находился посёлок Урбах. Год назад все поволжские немцы были срочно подняты с места и депортированы в Казахстан и Сибирь. Опустевшее местечко переименовали и почему-то назвали в честь великого русского поэта. То ли он здесь бывал проездом, то ли просто выбрали нечто нейтральное?

Здесь эшелоны повернули на запад. Проползли восемьдесят километров и въехали на мост через Волгу длиною почти в две версты. Обеспокоенный Яков выглянул в окно и заметил, что возле крайней опоры расположена батарея из четырёх зенитных орудий диаметром 85-миллиметров. Возле них находились расчёты, состоящие из молоденьких девушек.

Вокруг не было видно воронок от бомб, и парень понял, что пикирующие «лапотники» здесь ещё не появляются. Слишком для них далеко. А если и залетают сюда бомбардировщики, так только двухмоторные. Но чтобы не угодить под шрапнель орудий, они должны держаться на максимально большой высоте. С восьми, а то и с девяти тысяч метров мост выглядит тоненькой ниточкой, и попасть в него практически невозможно. Куда прощё бить по железнодорожным станциям и заводам. Там можно нанести огромный урон.

Поезд спокойно переехал через широкую Волгу, добрался до Саратова и замер на какой-то станции. Было достаточно людно и не слышалось грохота канонады. Вокруг царило такое спокойствие, что парню казалось, будто он вернулся в Баку, где нет никакой войны. Вот только сотни калек в окровавленных бинтах не давали забыть о том, что в Сталинграде идёт жуткая бойня.

Через пару часов прибыли местные медики. Часть раненых, тех, кто полегче, выгрузили и отправили в ближайший эвакогоспиталь. Почти пришедшего в себя Якова почему-то оставили на месте. Ослепшего Долю и любопытного зенитчика Павла, который начал иногда приходить в сознание, тоже. Ближе к вечеру привезли партию очень «тяжёлых». Уложили на свободные места и сообщили, что утром поезд отправится в Куйбышев.

«Не стоит нам задерживаться здесь до вечера, – подумал зенитчик. – Не ровён час, налетят фашисты. Начнут сыпать бомбами, и погибнешь в глубоком тылу ни за грош».

Однако никто не интересовался его мнением. Эшелон остался на месте. Наступила ночь, и всё произошло почти так, как представлял себе Яков. Ближе к двенадцати раздался звук сирены и поднял его с койки. Станционные громкоговорители громко прокаркали: «Воздушная тревога!» – и начался налёт фашистов.

Ярко вспыхнули десятки прожекторов и стали полосовать небо широкими лучами. То один, то другой захватывал самолёт с крестами, медленно летящий на огромной высоте. Высвечивал его на чёрном фоне и сопровождал до тех пор, пока  он не уйдёт из воздушного пространства станции. Зенитки посылали снаряд за снарядом. Вспышки взрывов вспухали меж звёзд и тысячи картечных пуль летели во всех направлениях.

Попавшие под огонь бомбардировщики торопливо открывали люки и освобождались от нескольких тонн смертоносного груза. Резко виляли в сторону. Проводили противозенитный манёвр и спешили поскорее убраться в спасительную тьму. Некоторая часть стервятников получила серьёзные повреждения и, дымя моторами, повернула на юго-запад.

Один снаряд попал «Хейнкелю» в левое крыло. Потеряв несущую плоскость, самолёт вошёл в штопор и, разрывая воздух душераздирающим воем, устремился к земле. От фюзеляжа отделилось несколько тёмных точек. Над ними раскрылись купола парашютов, и пилоты сбитой машины повисли над городом. Каждого из них захватил луч прожектора и вёл столько, сколько мог. К месту посадки бросились милиционеры и стали искать четверых лётчиков.

Сброшенные бомбы сыпались вниз. Падали на жилые дома, окружавшие станцию, на железнодорожные пути и составы, стоящие вплотную друг к другу. Сотни килограммов тротила взрывались с жутким грохотом. Огненные смерчи поджигали то, что могло гореть, и разносили всё в щепки. Тлеющие головни разлетались на десятки метров, и от них начинали пылать другие постройки. Пожар стремительно разрастался и захватывал квартал за кварталом. Пожарные команды метались среди языков пламени. Разворачивали длинные шланги и при помощи ручных насосов пытались залить угли водой.

Один фугас попал в эшелон Якова, и вагон с ранеными превратился в облако плазмы. Разорванный состав дёрнулся от удара. Буфера громко лязгнули. Задняя часть поезда тронулась с места и медленно покатилась под уклон. Прямо на паровоз, стоящий сзади.

Находившийся рядом железнодорожник схватил «тормозные башмаки», лежавшие между путями, и положил их на рельсы. Колёса наехали на упорные колодки и пошли юзом. Раздался мерзкий скрип железа по железу. Вагоны остановились, и крушения эшелона удалось избежать.

К утру пожар потушили. Пути восстановили, и санитарный поезд двинулся дальше, в Куйбышев. Яков посмотрел в окно. Увидел, как Саратов исчез далеко позади, и лишь после этого поверил в то, что оказался в тылу. Впереди было двухмесячное лечение. Благополучное избавление от внезапных приступов жесточайшей мигрени. Возвращение в строй и участие в боях, вплоть до последних дней войны.