ВЕДЁРКО

Памяти моей мамы

С.Я. Световидовой посвящается

Мне в то время было около пяти лет. Мама работала врачом в госпитале для инвалидов Отечественной войны. Госпиталь располагался на территории бывшей усадьбы румынского помещика. Усадьба находилась на окраине большого села Каменка. Вся территория госпиталя была удалена от шоссейной и железной дороги, поэтому там всегда было очень тихо. Основное здание госпиталя – бывший трехэтажный дворец светло-серого цвета с колоннами в старинном классическом стиле. Высокие окна в темных дубовых рамах, а посредине двустворчатые стеклянные скрипучие двери, которые распахивались на просторную полукруглую террасу, украшенную снаружи замысловатой лепниной. На террасу в летнее время на специальных кроватях вывозили лежачих больных, раненых в позвоночник. Их называли «спинальниками».

С террасы перед центральным парадным входом были видны большие круглые цветочные клумбы с бело-розовыми петуньями, ночными фиалками, душистым табаком, одуряющий аромат которых доходил до второго этажа. Чуть впереди цветников на высоком постаменте стоял величественный памятник И.В. Сталину, возле которого по углам, как часовые,  росли высокие кусты красных и желтых роз. К памятнику вела нарядная дорожка из мелкого битого ракушечника. Дальше была аллея со смыкающимися  кронами деревьев широколистного канадского клена, ведущая в тенистый парк. Через несколько метров аллея раздваивалась на две дорожки, плавно огибая раскидистое дерево, стоявшее по середине аллеи, потом тропинки сходились и аллея продолжалась дальше. На стволе могучего векового дерева в три обхвата были заметны следы пуль и снарядов. К дереву относились уважительно еще и потому, что по преданию в далеком девятнадцатом веке здесь отдыхал А.С. Пушкин. Но это была не более чем легенда. В Каменке поэт не бывал. Сам парк содержался в идеальном порядке: траву на газонах подстригали, а стволы деревьев и бордюры по бокам аллеи, выложенные из простого камня, белили известью. В парке было много каштановых деревьев. Весной на них появлялись высокие белые свечки соцветий померанцевого оттенка с оранжевыми огоньками внутри, гордо стоящими на ветвях с пятипалыми темно-зелеными листьями.  А клен распускал цветочные желтовато-зеленоватые кисти, от которых на землю падали кружевные ажурные тени. Все это создавало легкое радостное настроение: значит, пришла весна! На одном из деревьев был прикреплен радиодинамик – «черная тарелка», из которого постоянно лилась музыка. Очень часто звучали песни певицы, народной артистки МССР, лауреата Сталинской премии, Тамары Чебан. У нее был замечательного тембра голос. Пела она и национальные молдавские песни, и военные песни. Также звучали бравурные марши, от которых из сада разлетались все птицы. По аллеям и дорожкам гуляли инвалиды. При поступлении в госпиталь их всех переодевали во фланелевые пижамы синего или бордового цвета с тяжелыми воротниками и манжетами. Эти пижамы всех как-то обезличивали. Грустной индивидуальностью оставались лишь костыли и палки, да инвалидные коляски с ручным приводом.

Сзади к главному корпусу почти вплотную подступал совхозный яблоневый сад. Забором служила живая изгородь из колючего кустарника. Пробраться сквозь такую плотную ограду было практически невозможно. Ранней весной, когда на яблонях еще не было листьев, распускались нежно-розовые бутоны, и тогда удивительно красивое бело-розовое облако обволакивало весь сад, легко покачиваясь от легкого дуновения ветерка. Яблоневый сад плавно спускался к реке Днестр. По краю сада тянулась осыпавшаяся окопная траншея с пулеметными гнездами, полузаросшая травой с вьюнками и голубым цикорием. Там азартно играли в войну местные мальчишки. Иногда случались трагедии, когда нырнув с берега  в воду, они попадали в воронку водоворота, который часто образовывался в местах, где  во время боев попадали бомбы.

Противоположный, правый, берег Днестра был высокий, крутой и обрывистый. Там уже начиналась Бессарабия, где когда-то в XIX веке, будучи в ссылке, бродил по степям А.С. Пушкин, и где у него родились замечательные строки к поэме «Цыгане»: «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют…».

В госпиталь еженедельно приезжала кинопередвижка, и в холле первого этажа для ходячих больных крутили кинофильмы. Экраном служила обычная белая простынь, растянутая за углы и висевшая на растяжках прямо в воздухе. Привозили тяжелые фильмы о недавней войне с солдатами в окопах, одетых в телогрейки. На экране свистели трассирующие пули, разрывались снаряды, строчили пулеметы. Пулеметчики – совсем молодые солдаты, были совсем еще мальчонками. Были также и комедии с участием Н. Крючкова «Небесный тихоход», В. Давыдова «Встреча на Эльбе», а также Л. Орловой и В. Серовой. Звук, сопровождавший кинофильмы, был не качественный, просто ужасный, лента часто рвалась.  Но больные не роптали, не ругались, они сидели на принесенных с собой стульях и табуретах. А я обычно сидела, примостившись позади экрана, и видела  их бледные и напряженные лица, следившие за событиями на экране, участниками которых они были еще совсем недавно. У некоторых по щекам текли слезы.

Мама часто дежурила в госпитале, а папа нередко уезжал в командировку по делам «Школы рабочей молодежи», где он работал учителем, поэтому меня оставлять было не с кем, и маме приходилось брать меня с собой «подежуривать», как она приговаривала, ведя меня за руку в госпиталь.

Инвалиды, лечившиеся в госпитале, они же недавние солдаты, были не только бойцами Советской Армии, они были еще и замечательными мастеровыми, художниками, шахматистами, и часами просиживали в клубах табачного дыма за шахматной доской. Из какого-то картона, спичек и других подручных материалов они мастерили различные игрушки, и даже макеты красивых зданий, в том числе сделали макет и главного  корпуса самого госпиталя. Для нас, детей, к новогодним праздникам, они разрисовывали и склеивали бумажные пакеты для подарков. На небольшой поверхности подарочных пакетов умещались стройные елки, добрые румяные Деды Морозы, нарядные Снегурочки, веселые зайчата. И все это делалось с помощью детских карандашей из шести цветов.

Очень жаль, что не сохранились эти пакетики искренней теплоты и радости. А подарки в них были просты и незатейливы: конфетки-карамельки, пряники, яблоки, да пара орешков. Но все, что было в этом красочном пакете, нам казалось необыкновенно вкусным.

Помню, как уже немолодой больной, но еще черноволосый, в очередной раз что-то мастерил израненными руками. Пальцы кистей рук плохо слушались, правая рука почти не двигалась и дрожала. Но он, как-то ухитряясь, закрутил проволоку, потом вдел ее в круглые отверстия яркой железной банки из-под двухсотграммовой американской тушенки, и вдруг получилось ведерко. Вишнево-красное блестящее ведерко. Он с удовлетворением осмотрел свою работу и потом протянул ее мне. Необыкновенная радость и гордость едва умещались в моей детской душе: ведь такого больше ни у кого не было. Это ведерко еще долго служило мне в детских играх. Но, как обычно бывает в жизни, потом где-то затерялось.

Запомнился еще один случай, свидетельницей которого я невольно оказалась. Маме в очередной раз пришлось взять меня с собой «подежуривать». Она завела меня в ординаторскую и строго-настрого наказала никуда не сметь выходить. А сама, переодевшись в белый халат, пошла в отделение по палатам на вечерний обход больных. Я смирно сидела в комнате, рассматривая развешанные по стенам трофейные картины в позолоченных багетах с великолепными пейзажами заходящего солнца над морем, старинных замков с остроконечными башенками и высокими зубчатыми стенами, и пасущимся стадом овец поодаль. Были картины и с изображениями цветов. Особенно были хороши астры: роскошные, пушистые, переливающихся розовато-лилово-сиреневых оттенков. Они стояли в каком-то серебристом кувшине. Астры я люблю и по сегодняшний день за спокойную красоту и неувядающую стойкость перед осенними холодами.

Пока я разглядывала картины, в коридоре послышался шум и какой-то топот. Я тихонько приоткрыла дверь, высунула голову. По слабо освещенному коридору, тяжело дыша, бежал больной. Остановившись у какого-то окна, он вдруг громко, командирским голосом крикнул: «За Родину! За Сталина! Вперед!». Вскочил на подоконник, распахнул окно… В последний момент дежурная медсестра, опрометью бросившаяся к нему, намертво схватила его за пижаму. И удержала его, не дав ему сделать последний шаг в вечность. Через мгновение по коридору бежала мама с белым, как мел, лицом. Вдвоем с медсестрой они осторожно спустили больного на пол и увели в палату. Если бы больной успел выпрыгнуть из окна, медсестре и врачу грозил бы трибунал.

Почему? Что заставило солдата вновь погрузиться в память войны? Может быть, просмотренный накануне фильм с рвущимися снарядами, трассирующими пулями и окопами, всколыхнул в душе еще совсем недавнее прошлое. Кто знает…

Прошли годы. Я уже ходила в школу. Исправно переходила из класса в класс.

В то время мы с подружкой Люсей повадились ездить в Рыбницу на железнодорожную станцию. Там в станционном буфете продавали вафли. На эту станцию ежедневно ходил бесплатный госпитальный автобус встречать приехавших инвалидов. А мы с Люсей ездили за вафлями. Вкусноты они были необыкновенной – хрустящие вафельки с белоснежной нежнейшей начинкой просто таяли во рту. Мы даже не всякий раз довозили их до дому.

Однажды с купленными вафлями мы уже сидели в автобусе. Шофер, как обычно, встречал приехавших на лечение в госпиталь инвалидов. На сей раз их было не очень много. Последним вошел пожилой человек и сел у противоположного окна. При взгляде на него что-то тревожно всколыхнулось в моей душе. Где-то виденное лицо, что-то очень знакомое…  Эти поседевшие и поредевшие волосы, зачесанные назад, глубокие морщины по лицу, спокойные глаза… Тут мой взгляд упал на руки… Исковерканные кисти, тугоподвижные, слегка дрожащие пальцы. И тут молнией вспыхнуло воспоминание – вишнево-красное ведерко!

Старенький автобус, тяжело урча и переваливаясь с боку на бок, ковылял по ухабистой каменистой дороге. День был солнечный, ясный. Скоро мне надо было выходить. Я встала, достала из сумки кулек с вафлями и молча положила ему на колени.

– Что это? – Недоуменно спросил он.

– Вафли, –  ответила я.

– Почему? За что? – Еще недоуменнее спросил он.

– За ведерко! – Ответила я.

Автобус остановился. Мне надо было выходить. Я оглянулась. Мужчина удивленно  переводил взгляд на вафли, потом на меня, явно ничего не понимая.

– Помните, вы были в госпитале, вы сделали из железной банки вишнево-красное ведерко и подарили мне. – Произнесла я и вышла из автобуса вслед за подругой.