«…Огонь моей тоскующей свечи»
* * *
Наберу в старое ведро беглых звуков,
Занесу аккуратно туда, где мой дом.
И пока не согреются руки,
Буду с ними шептаться тайком.
Разложу их по полкам, над буквами «и»,
Имя каждому дам и название,
Буду перышком птичьим их щекотать,
По ночам напевать заклинания.
А когда они вырастут и убегут
В те места, где их вовсе не было,
Я начну в свой карман собирать
Птичьи песни и прочие небыли.
* * *
Я хочу, чтоб моя жена умерла,
Чтоб меня все жалели на похоронах;
Я хочу, чтоб я был совсем одинок,
Как из детской песенки мокрый щенок.
Я хочу плакать за ночью ночь,
Я хочу, чтоб мне каждый мечтал помочь.
На кровати своей из белья сделав дом,
Я из бед соберу липкий маленький ком.
Он разбухнет под влажностью слез…
И щенок не успел прыгнуть из-под колес,
Дети плачут вокруг, в их глазищах испуг,
Его грязному телу не чувствовать рук…
Мой диван мне напомнил сгоревший омлет,
Ветер в небо подкинул скучный ворох газет…
Просто мне в тишине так тоскливо без вас.
И моргает в ночи лишь фонарный глаз.
* * *
И на стенах сортира можно прибить распятье,
И на тире военном выбить «долой войну»,
Ведь такую чертовщину наблюдал раз пять я,
А такой пацифизм видел в гробу.
После всей этой мути мне вечно кажется,
Что душа моя, будто детская копилка,
Глубоко оскорбленная, страдает, мается,
Да и тряс больно сильно, разбил так.
Почему-то по улице топаю — клонит
В только мой, одинокий, обузданный сон,
Что-то странное днем на меня находит,
Всё смеются, глумятся рожи окон.
То ли дело ночью — слышен пьяный хохот,
Дворовой, подноготный, до плача родной…
Я устал писать свой слащавый клекот —
«О тебе лишь единственной, милой такой».
Наслаждаюсь я пальцами в высохшей глотке —
Так и рвется на плаху изгвазданный слог,
Не в тебе, такой сладкой, счастье, а в водке —
Она лучше сбивает меня с длинных ног.
Мне твердят там и тут, что любовь — это дар.
Как же одарен этой гадостью до края!
Злободневная злоба мне стала родней
Поцелуев твоих, обжигающих, мокрых…
Вот он, мой документ. Подавись, Бог-отец.
Вот врача заключенье желанное.
Я — поэт. Я — подлец.
Только исподтишка бью страхом, нанося раны рваные.
Где же молнии, кара твоя где?
Где хваленая воля Господня?
Мне зияет багровою пастью своей
Не твоя преисподняя!
Дай мне волю, я сам себя погублю —
Обожаю себя губить я!
По-эстетски, по-снобски на краю пригублю
У сортира, под тертым распятьем.
* * *
Когда заходишь за угол своего дома
И видишь не привычную, скучную улицу,
А чужую, светлую, весеннюю кому,
В замедленных кадрах пухнет и дуется
Снег. Параллельно земле растекается
Грязных ручьев голубой варикоз,
С пением пташек перекликаются
Марши военные злобных стрекоз…
Идешь как по площади, чавкающей глиною,
Дышишь пучками растаявшей прелости…
Кажется жизнь бесконечно длинною,
Полною радости, зрелости, прелести!
Хлюпаешь жадно соплями холодными,
Думаешь о пустяках незначительных.
Жадно плюешься зрачками голодными,
Сердцу свободу даешь умилительно
В своем будущем, маленьком, буквально
крохотном,
Коме стучащей, чужой, безропотной.
* * *
Брызжет свет на твой портрет,
В глазах весь свет за горсть монет,
Дрожит стилет, в руках стилет, скажу «привет!», а может, нет.
Дверной косяк под стук иссяк,
Какой пустяк — больной босяк,
И стук — привет! «Привет, мой друг!»
Сказал «Привет!» — продал весь свет,
Продал портрет за горсть монет…
И стонет старый пистолет,
Да хнычет за стеной сопляк,
И это в общем-то пустяк…
Купил конверт вчера в обед
И в вечер сжег пустые свечи,
Кто лечит, кто кого калечит —
Не въехал бы за тридцать лет.
Тушите свет — я дал обет,
И нет меня — и нету бед.
Возьми же, друг, мой пистолет,
Скажи последнее «привет».
Пустил на самотек урок.
Нет сил, натер мозоль курок.
Какой пустяк — слепой дурак.
Ты если враг — кричи «ура!»,
А если друг — скажи «привет!»,
Сожги портрет под старость лет.
Туза пускай побьет валет,
Пусть кольт стреляет сигарет,
И смерти больше нет как нет.
Ослабь на барышне корсет,
Открой бутыль, зажги свечу,
Я, может, позже прилечу.
Соринке место на столе,
Дай волю бешеной юле,
Дай волю сказанным словам —
И побежим по головам.
* * *
Почему-то весело вам без меня!
Трепещу до визга в ожидании встречи.
Наше с вами давно допито вино,
Но еще недосказаны добрые речи.
Семеро одного наконец дождались.
Нечего плакать, просто многим не по пути,
Нечего плакать, родная, гуляй, веселись,
Главное — утром тихонько меня разбуди.
У часов лишь один язык — так и так,
Тик куда-то исчез, видно, нервы мои успокоились.
Эй, гонец, а возьми у меня пятак,
Принеси нам огня, чтобы в пьяном угаре корчились.
Расскажи, пьяный друг, мне еще историю,
Да такую, чтоб петь и плясать расхотелося,
Да такую, чтоб я хохотал гнойной красной корью!
Эх, да что с тебя взять, зря на дурость свою понадеялся,
Ночь давно старой шлюхой легла под утро,
Затянуло зарей небосвода звездный сифилис.
За окном ерунда укрывает глаза мои мутью…
Как же здорово, братцы, что мы все-таки свиделись!
Весна
«Берегись!» — мне заорала кошка.
Ну ее, болезную, к чертям!
Ну и пусть открытое окошко,
Стрелы пусть летают тут и там,
Хулиганят пьяные амуры,
Что ж поделать, старая, весна!
Кошка, я один, и ты одна,
Не кричат тебе мохнатые солисты,
Мне не посылают поцелуи…
Знаешь, ты без лапок — как сосиска…
Эту партию, кошка, мы продули.
* * *
Мне страшно даже спать в темноте,
Какой уж там любовью заниматься!
Ты даже не заметишь в суете,
Как я сквозь стоны стану вдруг бояться.
Вообще я не из тех, кто любит ночь,
Но ночью чувствуешь себя подобным богу.
Представь: кругом темно и некому помочь,
И тут мой свет в окошке льется на подмогу!
Собой довольный, зажигаешь свечи,
Оттяпываешь у тьмы кусочки.
Какой там ветер! Свет свечей — он вечен,
Он не сухой, он очень, очень сочный.
Ну ладно, я молчу, давай поспим,
Ведь я не против, просто очень страшно.
И только где-то еле-еле различим
Пульсирует единственный и страстный
Огонь моей тоскующей свечи.