На краешке земли

* * *
Младенец, лишь увидев свет,
Зальется вдруг слезами,
Как будто разглядел он смерть,
Ту, что следит за нами.

О, сколько же еще смертей
За жизнь он повидает,
До той, единственной, своей,
Что где-то поджидает.

Вспоминая притчу
о блудном сыне
Розе Коевой

Несутся к берегу громады
Веселых и могучих волн.
Им океан вослед:
— Не надо! —
Тревожится о детях он.

А молодость не знает страха,
И, о родителе забыв,
О камни волны бьют с размаха,
Вставая гневно на дыбы.

Но бой недолог…
Белой пеной,
Шурша, они стекают вниз
И возвращаются смиренно
К тому, кто подарил им жизнь.

Им океан не шлет проклятья,
Разбившим головы у скал…
Он принимает их в объятья,
Как добрый, мудрый аксакал.

Жестокосердие

Когда печаль мой посетила дом,
Подруга та, в которую влюблен,
Украдкой в ванной увлажнила щеки.
Чтобы доверчиво поверил я:
Меня жалеет милая моя,
И я в своей беде — не одинокий.

Жестокосердная! Меня не обмануть!
И если вновь увижу как-нибудь,
Что сделались мокры твои глаза,
То я готов поклясться на Коране,
Блестит в них не сочувствия слеза,
А только влага, влага из-под крана.

О дружбе

В огне оказавшись вне воли своей,
Сырые поленья сгорели…
Мы, в жизни себе выбирая друзей,
Ах, если бы только умели
Хранить независимость нашу от них,
Чтоб дружба не стала неволей
И участь сгоревших поленьев сырых
Не сделалась нашею долей.

К матери

Права ты, мама, говоря,
Что я с тобой жить должен рядом.
А я уехал за моря —
Снега меж нами как преграда.

Когда покинул отчий дом,
Познал я многое в разлуке:
Тоску по матери с отцом
И совести бессонной муки.

Когда отец мой умирал,
Не смог я с ним проститься даже.
Он к сердцу фото прижимал —
Об этом, мама, ты мне скажешь.

Когда сама хворала ты,
Когда беда стучалась к близким,
Я был в объятьях мерзлоты
И лишь по почте слал записки,

Ссылаясь, что дела, дела,
Что вновь зовут меня дороги…
А ты всегда меня ждала,
Ждала у отчего порога.

И в утешенье лишь одно
Я оправдание придумал:
Я не с тобою рядом, но
Я о тебе так часто думал.

И знал: на краешке земли
Жизнь эта всё же плюс имеет —
Сын, что от матери вдали,
Он для нее всегда милее.

Бедолага

Мечтал увидеть целый мир,
Всю жизнь об этом грезил…
Растил и хлопок, и инжир,
В колхозе сто потов пролил
И — никуда не съездил!

Он дальше улицы родной
Не сделал даже шага.
И в книгах встретиться с мечтой
Не смог, не знавший ни одной
Ни буковки, ни запятой, —
Отец мой — бедолага.

Перевод с азербайджанского
Александра Кердана

Сибирский поэт из Азербайджана

В Ханты-Мансийске живет и работает мой старинный друг, прекрасный мансийский поэт Андрей Тарханов. В прошлом году он выпустил в Екатеринбурге свою очередную книгу стихов «День боренья». По прочтении этой книги хочется, бросив все свои дела, и нужные и ненужные, выехать за город, зайти в сосновый бор, что растет у безымянной речушки и, замерев, снова прислушаться к мудрому голосу Природы.
С большим интересом я причитал его стихотворение, посвященное поэту из города Пыть-Ях, что километрах в трехстах от Ханты-Мансийска (по сибирским меркам совсем рядом), — Князу Гочагу. И мысленно тут же перенесся на два года назад, ко дням работы Всемирного конгресса финно-угорских писателей, который проходил в Ханты-Мансийске. На приеме у мэра столицы автономного округа мне представили поэта Княза Гочага. На таких мероприятиях происходит масса знакомств, многие из которых уходят из памяти, но лица некоторых всплывают позднее при разборе визитных карточек…
Встреча с поэтом Князом Гочагом запомнилась мне сразу. Среднего роста, крепкого телосложения, черноволосый, с уверенно посаженной головой и древней, восточной, светлой грустью в глазах цвета маслин. Тактичен, интеллигентен, слова взвешены и коротки, улыбка же подобна лучику солнца, пробивающемуся сквозь нелегкие облака.
Мне показалось, что имя его я уже где-то слышал. Точно… Я встречал его стихи в некоторых московских изданиях. В частности, мы тут же вспомнили его недавнюю солидную публикацию в еженедельнике «Литературная Россия». Я уже тогда, не зная еще автора лично, отметил его умение находить поэтическую мысль буквально рядом, в так называемой прозе повседневности. Автор ювелирно шлифовал свою находку, доводил до такой кондиции, что слово приобретало чистейший поэтический звук.
Княз Гочаг — уроженец Азербайджана, на многие годы связавший свою судьбу с Югорским краем, беззаветно полюбив его бескрайние просторы и найдя здесь настоящих друзей. Он, как чинар, прирос к суровой земле Обь-Иртышского Севера. Не знаю, произрастает ли чинар-платан в Югорье (вряд ли…), но люди, видно, много выносливее деревьев. Ибо они согреваются людской теплотой в этом суровом крае. И сами согревают его горячим дыханием. Княз Гочаг не только давно живет здесь, но здесь творит и свою неповторимую поэзию.
Княз Гочаг — член Союза писателей России и Азербайджана, почетный гражданин города Пыть-Ях. Работает в местной журналистике и пишет стихи. Он не томит себя строчкогонством, его стихи не многочисленны, но каждую строку он подолгу вынашивает в своей душе и лишь затем соглашается на встречу с читателем. Он очень обстоятельный и честный автор, буквально телесно чувствующий ответственность за свое слово. За его плечами годы раздумий о назначении Ее Величества поэзии, вылившихся в несколько поэтических сборников. И работает он по-крестьянски — неторопливо, вдумчиво и вместе с тем уверенно и надежно. Северные мотивы, исполненные его южным голосом, не пропадают в небытие. Его стихи после прочтения вновь и вновь, будто сами собой, возрождаются, возвращаясь к читателю. Потому что у него нет случайных строк. С поэзией он говорит на «вы», и чуткий читатель это сразу же понимает, наполняясь ощущением встречи с Истинным. Кавказский хлеб поэта густо замешан на аромате западносибирской тайги, запахах обских и иртышских плесов, испечен под звуки шаманского бубна северного края. Этому краю Гочаг стал уже своим. Белое безмолвие определило: быть ему его поэтом. Вслушаемся в этот голос. Ненарочитый, негромкий и искренний.

Вячеслав Ар-Серги,
народный писатель Удмуртии