МЫ ГАЗЕТ НЕ ЧИТАЕМ…  МЫ ИХ ПИШЕМ

(Редакционная шутка тех времён, корнями из анекдота про писателя-чукчу)

 

ТОТ ЕЩЁ «КОМСОМОЛЕЦ УДМУРТИИ»

 

1980-й, весна, ближе к четырём пополудни. Наш Дом печати на Пастухова, 13, наша с Лёвой Родновым комнатка рядом с непарадной лестницей. Только что открылся вечерний буфет, и мы затарились пивом. Сидим, курим. Газета свёрстана, народ подтягивается…
Даже не знаю, как писать об этом. Так вот оно, фото, а это реальность, как-никак. Неудобно сравнивать, ведь нынче редакции все такие стерильные. Грустная норма новых времён. Но если в нашем буфете после обеда давали пиво и никому не запрещалось курить на рабочем месте, то это тоже норма была. Tempora mutantur, понять бы ещё смысл этих изменений в погоне за ЗОЖ и степень «мутантур»…

«Комсомолец» для меня – это кайф от любимой работы, от друзей и свободы. Да, от свободы. И в том смысле, что не надо отбывать повинность от звонка до звонка, как на заводе или в вузе, но больше в том, что сам выбираешь слова, никто твоей рукой не водит, никто тебе текст не диктует. А какая ещё может быть свобода у журналиста?

По прибытию в коллектив я сразу же разорился почти на всю зарплату, купил себе в ЦУМе «Ижевск» портативную пишущую машинку «Москва». Поговаривали, что стационарные надо регистрировать в КГБ, а эту – нет. Ура, теперь можно втихаря печатать самиздат сколько хочешь. И свои тексты тоже. Хоть стихи, хоть информашки, хоть очерк навалять. После машинки всё выглядит достойным публикации.

Вообще-то, наша газета просуществовала с небольшим перерывом 70 лет, с 1921-го по 91-й. Не выходила только в годы войны и первое время после, пока культ подавлял культуру.

В шестидесятые «КУ» редактировал легендарный удмуртский поэт Флор Васильев. В семидесятые в газете работал талантливый журналист и писатель Лев Бяков, спасибо судьбе за недолгое с ними знакомство.

А наши годы – восьмидесятые. Те самые, когда страна балансировала на грани, и толком никто не знал, в какой стороне пропасть. Но мы были сначала достаточно юны и глупы, чтобы зацикливаться или заморачиваться, а когда поумнели, стало поздно махать руками, сердиться на время и возвращать невозвратное.

После 1991-го газета поменяла бренд («Курьер», Курьер-2»), пыталась опереться на коммерческие структуры, но вскоре тихонько почила. Все последующие попытки возродить «КУ» выглядят одинаково смешными и грустными. Хотя и я сдуру пытался в 95-м, и небезызвестный Андрес Вальме немного позже, но всё это уже напоминало страшненькую картину судорог из «Соляриса». Нет, ребята, умерла так умерла. Без атмосферы нет газеты.

 

ЛИТЕРАТУРНАЯ «РАДУГА»

 

Впервые нюхнуть этой самой атмосферы мне счастье привалило в 1971 году, когда я рискнул объявиться в том ещё «Комсомольце Удмуртии» со стихами. Примесь наглости в этом поступке была, хотя и лёгкий мандраж вспоминается. Ну, как? Там солидные люди, а ты кто? Человек от верстака, друг молотка и прочего слесарного инструмента. В общем, не стреляйте в пианиста, он играет, как может.

И первое явление, с которым я столкнулся на втором этаже Дома печати, оказалось поэтом и журналистом Анатолием Демьяновым. Старик, а в тебе что-то есть, сказал Илларионыч, бегло прочтя мои накарябанные в тетрадке строчки. Обращение «старик» звучало необычно. Потом я узнаю, что оно как раз было общепринятым в газетах тех лет. К тебе обращались как к равному. Демьянов давал понять, что даже если поэт ты ещё никудышный, зато уже почти газетчик. Он выразительно глянул на меня и добавил: а ты приходи к нам на «Радугу».

Ну, я и пришёл. Литобъединение собиралось раз в месяц, существовало при газете и открывало возможность напечататься. Всё было серьёзно. Если уж били, то больно, если похваливали, то скупо. Но почему-то после этих головомоек никогда не хотелось бросить всё к чертям собачьим. Наоборот: а вот я ещё напишу, вот вы ещё увидите!

Ничему научиться там было нельзя, кроме того, что предлагалось взглянуть на свою ахинею под другим углом. Прочесть со стороны. Самому увидеть соринку в чужом глазу. Обнаружить бревно в собственном.

Там я познакомился со многими поэтами, с которыми и потом сводила судьба. Среди них, например, Герасим Иванцов, Игорь Крестьянинов, Катя Глушик. Коля Сомов (он же Малышев), будущий редактор журнала «Луч», кажется, тоже иногда заглядывал. Там я подружился с Аллой Гинчицкой, писавшей прозу, и с Олегом Хлебниковым. Тогда ему было пятнадцать всего. Девятиклассник, который уже через год заставит говорить о своей поэзии самого Бориса Слуцкого и опубликуется в «Комсомолке».

На каждом занятии «Радуги» мы с волнением ждали предварительного и заключительного диагноза, да и реплик мэтров.

Толя Демьянов обычно нас жалел, подбирал слова, старался найти в наших виршах что-нибудь стоящее. Увы, мы не всегда соответствовали. Однажды (правда, было это один на один) я принёс ему свой выстраданный опус, над которым он хохотал так долго и заразительно, что я вынужден был присоединиться. Там была такая строчка, она казалась мне точной и списанной с натуры: «Тупым, тяжёлым колесом трамвая надрезало собаку поперёк…» Илларионыч почти каждое слово повторял, смакуя: тупым… надрезало… поперёк… – и смеялся до слёз. Я понял, что о трагедии надо писать так, чтобы она вызывала совсем иные слёзы.

Но самым большим оригиналом и остряком был другой руководитель «Радуги», незабвенный Григорий Юрьевич Рубинштейн. Реакция у него была мгновенной. На одном из занятий в октябре 1971-го кто-то процитировал первую строчку моего только что опубликованного в «Комсомольце» стихотворения: «Невидимые, ржали где-то кони…» Рубинштейн отреагировал сразу: «Ну, кони ржут теперь в каждом стихотвореньи». Это был вердикт!

Но меня он всё-таки принял, кое за что хотя бы не ругал, смотрел сочувственно. Критик Григорий Юрьевич был потрясающий, да и сам писал стихи дай Бог каждому.

 

МОЙ ПЕРВЫЙ НОМЕР

 

В конце 70-х как-то сама собой стала закатываться моя звезда ассистента кафедры русского языка, она же карьера учёного в УдГУ. Надо было кормить семью, сыну ещё пяти не было. В башке опять засвербила мысль о работе в газете.

Как раз летом 1979-го мы вместе с Валеркой Болтышевым делали для «Комсомольца» и стройотрядов вкладыш «Студенческий ритм». В общем, в редакции я стал уже почти своим. А после того как спел ребятам свежеизготовленную песенку «Куплю себе слона» про тогдашний Союз писателей, газета окончательно рассмеялась и дрогнула, и осенью меня пригласили в штат. Я был счастлив.

К концу декабря удалось завершить формальности развода с филфаком – и вот я уже, как говорится, при столе и при новой должности. Завотделом учащейся молодёжи с окладом 145 рэ плюс гонорары. Это после хиловатых ассистентских 125. Чутьё подсказывало, что жизнь налаживается, и разум не смел ему противиться.

В отделе я один, и главная моя обязанность – раз в месяц выдавать полоску «Роза ветров» для старшеклассников. Их мечты, профориентация, закалка характера, становление личности и прочая лабуда. Плюс студенты заведений разных калибров, их тоже надо по возможности охватывать. Всё это меня ещё как устраивало: темы знакомые, а главное, далеко в стороне от идеологической трескотни.

Новогодний номер верстался 31 декабря. Я жил тогда рядом с Домом печати и, естественно, дежурить по номеру оставили меня: мол, к столу всё равно успеешь. После обеда люди стали один за другим пропадать, а к шести все куда-то рассосались. Ну, почти все. А на мне газета. Первый в моей жизни номер, и я за него отвечаю.

И вот. Насколько помню, связь с типографией уже тогда держала немногословная и всегда приветливая Надя Маслова. И приносит она мне правленые полосы праздничного разворота. Проверяю, как всё будет при коммунизме на будущий год. Обещал же Хрущёв коммунизм в 80-м? Газета об этом не пишет, но всё равно заживём! Правда, почему-то опять через 20 лет, все прогнозы на 2000-й. Но уж тогда-то! Достигнем практического бессмертия. И Нечерноземье наше в том светлом будущем вообще потеряет отрицание «не». А вот и Нью-Васюки… пардон, наша деревенька Н.Армязь на рисунке неизвестного футуриста-архитектора: ни одной развалюшки, кругом асфальт и сплошные школы, больницы и дворцы очевидной культуры. Умели раньше мечтать!

Поверх разворота брошена шапка красивая: «Здравствуй, новое десятилетие!» Буквы все на месте, но что-то не так. Всё хорошо, но что-то не хорошо, гадкое такое предчувствие, как у Кибальчиша гайдаровского. А, вон оно что! Какое «новое десятилетие»?! Завтрашний 80-й год завершает старое, как число 10 заканчивает десяток, так меня на филфаке учили. Что делать? Совсем-то шапку не выкинешь, дыра будет, кто понимает.

Звоню редактору домой, так, мол, и так, Паша, вроде бы лажа у нас. Предлагаю свой вариант – и сразу получаю согласие. Вероятно, от стола оторвал. А вот типографские меня, наверное, костерили: кому охота делать перенабор и перевёрстку двух полос чуть ли не за час до Нового года? Но этот номер вышел 1 января 1980-го с шапкой на развороте «Здравствуйте, 80-е годы!» До сих пор сомневаюсь, грамотен ли был такой компромисс, но ведь цифра 8 в числительном и впрямь появилась?

 

ГАЗЕТА КАК КИНО

 

Длинный коридор второго этажа Дома печати на углу Пастухова и Маркса в те годы пах сигаретным дымом. Ну да, повторяюсь, но факт требует уточнения. Такая (по нынешним временам) вольность отнюдь не воспринималась как знак принадлежности к особой касте. Нет, просто никакой администратор, депутат, пожарный и даже секретарь обкома – никто не мог запретить журналисту курить там, где ему хочется. Тем более, на рабочем месте. Это было естественным, так было принято во всех редакциях газет и журналов что в Москве, что в Ижевске. Девчата наши тоже курили, а кто нет, те кучковались в помещениях с себе подобными, какая проблема?

Кабинет некурящего Паши Никитина находился справа в конце коридора, сейчас тут Союз журналистов. О тех временах в бывшем редакторском кабинете напоминает сегодня разве что сохранившееся высоченное угловое окно полукругом.

К редактору «КУ», в основном, являлись по приглашению или на какой-нибудь общий сбор. Помню, в начале 1980-го здесь разъяснял нам смысл афганской авантюры какой-то пограничник-кагэбэшник: мол, если бы мы туда не вошли, в Кабуле были бы американцы и базы НАТО, а нам это надо? Мы вроде бы проникались: да, вражьи базы в Афгане – для нас последнее дело. Хотя для кого это – для нас? Для брежневского политбюро? Но вряд ли кто из нас задумывался тогда о цене той войны, о тысячах будущих загубленных жизней.

Редактору по штату полагался секретарь, и его обязанности долгие годы выполняла Валентина Фёдоровна Быстрова. С юных лет и до пенсии, с начала 50-х по 90-й год. Менялись редакторы и журналисты, а наша Валя оставалась на посту. Вся корреспонденция на ней (а писем тогда было очень много), все журналы отчётности. Приходила раньше всех, отвечала на звонки, всегда была в курсе, словом, была сама внимательность, надёжность и исполнительность. А кто-то, наоборот, вскоре покинул «КУ», и остался в памяти от целого редакционного человека жалкий кусочек: голос, образ да один-два эпизода.

Я ещё застал Яна Львовского, можно сказать, на выходе из газеты куда-то в электронные СМИ, на радио, кажется. Курьёзно познакомились. Захожу в нашу комнату с улицы, никого нет, только расставленные шахматы. Партия в разгаре, а этот стол мне почему-то нужен, сдвигаю доску в сторону, фигуры смешиваются… И тут входит Ян. И не вяло так вопрошает: мол, это что за пироги и кто ты вообще такой? Потом подружились, не раз спортивное что-то вместе освещали для своих редакций, но про нетипичную картинку знакомства никогда не заговаривали.

Не помню уже, за что отвечала в газете мягкая и улыбчивая Люся Нуретдинова. Она дружила с женой Паши, умницей Яной Никитиной. Какую тему копала Яна, тоже боюсь соврать, память почему-то хранит другие детали. Могла она, скажем, поёрничать в стиле 19 века вслед любому из наших, кто нёсся мимо неё, типа – ты что, манкируешь меня сегодня? А любимой поговоркой Яны, когда она с насмешливым взглядом обращалась к редакционным мужчинам, была «в позе Ромберга морально устойчив». Ухохочешься! И пойдёшь ваять-доваивать свою гениальную материю…

Наши бесподобные Оля Евсеева, Наташа Селезнёва, Таня Филимонова, Ирина Мерзлякова. Точным взглядом на явление или проблему и лёгкими перьями обладали, по-моему, все. У кого-то получалось помягче, у кого-то жёстко и не по-детски. До сих пор помню заголовок и смысл материала Ирины «Не прощаем!» – о безмозглых человеческих детёнышах, осквернивших могилы солдат на Северном кладбище.

Гера Иванцов, будучи уже тогда признанным русским поэтом-лириком, кажется, сидел на пропаганде. Прямо как Маяковский, поэзия и агитация за советскую власть как-то в нём совмещались. Но и разделялись, когда надо, в книжках-то поэтических. Полгода не пройдёт – и доверит ему партия пост редактора «КУ», и обкомовцы будут уважительно звать его Герасим Степанович. А для нас он всё равно Герой останется. С ударением на первом слоге.

Коля Малышев (в те времена больше Сомов) просто наблюдал жизнь во всех её проявлениях, отчего рождались его изумительные «сомовские» формулы. Выскакивали они не на страницах газеты, там надо было писать попроще, а в обычном общении. До сих пор удивляюсь, как это у него получается. Лучше пусть сам расколется, если захочет.

Вова Скворцов предпочитал учиться у классиков. Думаю, он был самым начитанным среди нас, это чувствовалось и когда выпивали вместе, и в текстах.

В этом смысле Валера Скурихин, несмотря на свой рост, всё-таки не смог бы посмотреть на Скворца (отфамильное прозвище, для краткости) сверху вниз. Но Валера умел писать быстро, хорошо, много, не забывая упоминать в репортажах об особенностях погоды. А кто из нас, пиша (говорим по-русски) строчку за строчкой, не отгонял навязчивые мысли о будущем гонораре?

Если я ещё не спросил об этом Сашу Ходыкина, то даже и пытаться не буду. Он давно знает толк в юморе и ответит точнее и короче, чем Валера. На этой волне он тогда и пришёл в «КУ», а нынче радует своим творчеством читателей журнала «Луч».

Наш художник Саша Балтин. Своё виденье, свой стиль, не случайно потом с его именем свяжутся персональные выставки и оформление десятков книг.

Наш фотограф Саша Батрак. Уникальная личность. После «Комсомольца» работал на Свердловской киностудии. Давно живёт в Тюмени, но те ижевские времена любит и ценит. Юность! Несколько лет назад привёз в Ижевск снятый в те годы фильм о той самой редакции, собрал всех нас на презентацию. Сам при бабочке, праздник-то общий, а бенефис – его. И мы увидели те самые коридоры, тех самых людей и то, в каких всё-таки нечеловеческих муках рождается номер.

На планёрки и летучки собирались в секретариате. В кадре и в памяти ответственный секретарь, «отсек» на газетном жаргоне. Коля Былёв. Неизменная улыбка, мягкая картавость, тонкий юморок – и ни одного худого слова в твой адрес, когда переминаешься с ноги на ногу и мямлишь: такое дело, Коль, не успел, задержался в командировке, ну, ты понимаешь, а завтра сдам обязательно… Дарлинг (редакционный псевдоним Былёва) невозмутим и беспечен, ко всему готов и не бежит жаловаться Паше. Дарлинг поэт, а для поэта есть вещи поважнее, чем не сданный тобой вовремя материал. «В лес уйду, заберу картон, пачку красок и сигареты…» Ушёл Коля недавно – и если бы в лес – нет, нынче уже навсегда…

 

ГАЗЕТА КАК НЕИЗБЕЖНОСТЬ

 

Работая в редакции, очень быстро начинаешь соображать: даже если ты умрёшь, газета всё равно выйдет. Это неизбежность. Выйдет, даже если все умрут, или не успеют, или задержатся в командировках. Все, кроме «отсека». Потому что есть запас и ТАСС. Запас – это то, что все успели написать и сдать в секретариат, пока ещё были живы, а тассовки вообще умирать не умеют.

В этой связи бессмертный Лев Ильич всплывает в памяти как участник эпизода, когда газета базировались уже на Воткинском шоссе.

Роднов время от времени вынужденно покидал редакцию «КУ», чтобы отсидеться в многотиражке, пока не затихнет какой-нибудь связанный с ним скандал. Улёгся, забылся – можно и обратно в «Комсомолец». Тактическая хитрость. Впрочем, так многие делали.

Так вот, Лёва тогда по очередному неприятному для себя случаю временно окопался в заводской газете «Прогресс». Но мы-то с ним созваниваемся периодически, а уж три раза в месяц обязательно. Это когда аванс, гонорар и окончаловка. И в такой примерно день звоню я туда в редакцию, чтобы Лёве интересное предложение сделать, пока гастроном не закрылся. Трубку редактор берёт, телефон-то один у них. Меня не узнаёт, конечно. А Роднова, говорит, сегодня не было, нет и не будет! И добавляет зловеще, как мне показалось: потому что умер Гулин и надо его хоронить.

Ну, Лёва… Предупреждать же надо. Кладу трубку и думаю: отмазка у тебя, конечно, верняк на сегодня, но что дальше-то будет, когда выяснится, что я воскрес?

 

ССЫЛКА

 

За всех не скажу, но многие журналисты восприняли перемещение республиканских редакций в новый Дом печати летом 1980-го как ссылку. Из центра города да на 10-й километр – это как?! Троллейбус с полверсты не доезжает, вот и кандыбай пешком от остановки туда и обратно, да порой не по разу в день.

Исключительный случай, я бы сказал – вопиющий для страны и нашего города. Терялись или слабели наработанные связи с читателями, ускорился процесс ротации кадров в редакциях. Проще говоря, уходить стали люди. По разным причинам, но эта тоже работала.

Паша Никитин вместе с семьёй накануне пошёл на повышение в Москву, так что командовал нашим переездом новый редактор «КУ» Герасим Иванцов. Да как командовал? Махнул рукой – вот вам этаж, занимайте! – и ушёл к себе в самый просторный кабинет мебель собирать.

Нет, не весь 6-й этаж нам отдали, но чуть ли не половину, на другой разместились коллеги из пионерской «Дась лу!».

Мы с Лёвой присмотрели себе 601-й номер в торце здания с видом на лес и прудик за шоссе. Окна во всю стену – красота! И метраж подходящий. Диванчик от щедрот души завхоз для нас оторвал, так что редакция на неформальное общение обычно к нам жаловала.

Нижние этажи заняли все «взрослые» издания, администрации и бухгалтерия, а выше нас оказался только актовый зал, Союз журналистов и Обллит, то есть, цензоры. Ещё фотолаборатория.

И был лифт, и была своя столовая внизу в пристрое! А утром и вечером спецавтобус! Правда, его маршрут был каким-то загадочным, и мы редко им пользовались.

Зато поставили рядом с цензорами на площадке у лифта зелёный стол и резались там в теннис. Турниры устраивали! А в одном из кабинетов «КУ» стоял прислонённый к стенке биллиард, и шары, и два кия, и мел где-то в районе шкафа. Понятно, что всё это хозяйство нет-нет да и отлепляли от стенки, чтобы размяться. И строительные запахи красок, лаков и паркетов, постепенно сходили на нет, и родным табачком потянуло…

Так что в этой ссылке можно было жить. А мы и жили – газета ведь выходила! Иногда даже было что почитать. И сюрпризы бывали.

Однажды летом, в июле 81-го, явился ко мне домой тогда ещё не шибко известный ижевский собиратель авторской песни Лёша Краснопёров. Мы-то с ним давно уж были знакомы, естественно. Пришёл с идеей: вот ты сейчас за редактора, давай к годовщине смерти Высоцкого страничку в газете забабахаем. А почему нет, давай. Договорились, что он вступиловку напишет, стихи притаранит и фото. Герасим Степанович в отпуске, вопросов от него не будет.

Вышел номер со стихами, целая полоса. Лёшина сопроводиловка со строчкой Высоцкого «Он был чистого слога слуга» и фото. Подпись скупая: Владимир Высоцкий и Марина Влади. И оба домашние такие. А редактор (или кто там за него) обязан по понедельникам в обкоме ВЛКСМ отчёт за всю неделю держать. Вопросов по двум другим номерам не было, да и стихи как-то проскочили, а вот фотографией первый секретарь Виктор Ильич Русских не впечатлился.

Пришлось мне согласиться, что Марина иностранка, француженка и актриса. Но не посторонняя женщина, а жена Высоцкого. О чём, говорю, мы предусмотрительно умолчали. Молодцы ведь? Конечно, закивали все, конечно. Но ты там повнимательней смотри… Конечно, киваю, конечно, это моя работа. Будем ещё повнимательней. Ещё более.

 

НАШИ ЛЮДИ

 

Время от времени в коридоре шестого этажа возникали новые лица. Нам с Лёвой иногда удавалось сразу поприветствовать новичков в нашей 601-й кают-компании. И всем становилось хорошо.

Откуда, в какой последовательности они являлись, куда исчезали, почему некоторые возвращались в редакцию – трудно сказать, память бунтует. Без обид. Провалы у всех бывают, к тому же с 84-го по 86-й меня в редакции не было физически. И без похвал. Все мы варились в одной газетной каше, и каждый придавал ей свои оттенки вкуса, кто во что был горазд. Просто раньше были чьи-то, а стали наши люди.

Света Соловьёва, насколько помню, журфак закончила. Тише воды вроде бы, хрупкая такая вся, но и читателя могла удивить, и нас, газетчиков. Плюс женское обаяние, куда от него денешься. Ещё один обаятельный, Юра Сидоров прибыл позднее, откуда-то с Астрахани к нам его занесло, что ли, – и влюбился в Свету, и стала она Сидоровой. И родилась у них прелестная дочка, но Юрка, если кто не понял, был не только мужчиной, но и журналистом. Будь не так – может, и остался бы нужен Свете. А газете?

Лена Бородина пришла с филфака, кажется, и сначала работала как корректор, но потом стала писать сама, вошла во вкус, и появилось в газете новое имя вместе с тем, что можно обсуждать. Миша Зайцев, изначально крепкое перо, ненадолго, увы, у нас задержался, пошёл своей дорогой. Как и Саша Жуйков: явился – отбыл срок – и пропал куда-то. Никому из наших дурацкий эпитет «самый-самый» не приклею. Все были неодинаковые – вот это правда.

Отражал жизнь поэтически «весомо, грубо, зримо» наш художник Володя Гришин. Радовал глаз художественными снимками наш фотокор Женя Аксёнов. Вот без этого всего, без, что называется, оформления – какая газета? Без формы – какое содержание? О чём и речь.

Делать газету – это рутина, но бывают и потрясения.

Однажды, как раз когда Лёва Роднов перебрал лишних эмоций, видимо, тихо протестуя против своей новой, навязанной редактором должности «почтальон Печкин» (завотделом писем), и отсиживался по этому случаю в многотиражке, у нас в 601-м номере появился москвич. Так Герасим его и представил: Юрий Гладыш, московский журналист, будет у нас работать. Стул, стол и все тягостные с точки зрения Лёвы обязанности главного письмоносца газеты, стало быть, перешли к нему.

И был его ответ на первый телефонный звонок. Помню побуквенно, поскольку не раз потом слышал повторы: «Завотделом писем газеты «Комсомолец Удмуртии» Юрий Львович Гладыш слушает!» Чётко, дробно, без пауз. Впечатлило. И напрягло. Ненадолго, впрочем. Задержались ближе к вечеру несколько наших, исключительно чтобы посмотреть на москвича, а он загадочно улыбнулся и открыл дипломат… А после того как чокнулись и прозвучало его знаменитое «ша, матросики, всё нещак!», кто-нибудь ещё сомневался? Наш человек.

 

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ПАСПОРТА

 

Не газетный эпизод, но в результате всё равно выговор от Герасима. Точно помню начало. Даты все помню, детали не очень.

7 ноября 1982 года в мою комнатёнку на Пушкинской (кубик малый три на три метра) c утра заглянул бывший наш фотокор Саша Батрак. Не пустой. Да и у меня с собой было. Посидели за столиком раскладным, через час выяснилось, что он сегодня улетает в Свердловск, дела личные и по работе. Полетели вместе! А почему бы и нет? Праздники же. Улетели.

Хорошо там погуляли с компанией Свердловской киностудии, вроде бы даже с Балобановым водочки хлебнули, пора и домой. Я говорю: Саш, в Ижевск надо, газета ждёт. А улетел я, дурак, без паспорта и вообще без всякой ксивы, Сашка по своим студийным корочкам в аэропорту мне билет покупал. Какие проблемы, он мне и обратный через студию заказал. Во времена были – ни паспортов, ни рамок, ни террористов. Но не говори «гоп».

Рано утречком 10-го я на автобус – и в Кольцово. Сижу в зале ожидания на втором этаже, жду посадки. Толпа от нечего делать в экран пялится. И вдруг. С глубоким прискорбием и всё такое. Брежнев умер. Все встают. Нет, на самом деле, все, кто там был, подымаются с шумным траурным грохотом и стоят такие понурые. Ну, я тоже встал и пошёл вниз покурить. А там и посадку объявили.

Надо ли говорить, что в самолёт меня не пустили и билет заставили сдать? В такие дни государство мобилизуется и человек без паспорта начинает у него вызывать нехорошие подозрения. Как будто это я в Свердловске подстроил так, что у них там в Москве кто-то умер. Пусть даже генеральный секретарь. Один в штатском так мне и сказал: двигай отсюда подальше, а то быстро загремишь у меня. Греметь я не хотел.

Короче, сдаю билет, обратно к Сашке, звоню из киностудии в редакцию лично Герасима предупредить и возвращаюсь в Ижевск поездом через сутки. Сейчас и на поезд мне билет не продали бы, потому как заведомый террорист. И никому не продадут по тем же причинам.

А тогда… Говорю же, газета всегда и без тебя выйдет, да и тебе, хочешь или нет, тоже чего-нибудь обломится. В моём случае – выговор. За то, что сорвал, не сдал, за то, что был жив, а не явился.

 

ЭТО ШКОЛА…

 

Куда приятнее были официальные командировки – и по республике, и в Москву. Как-то на весь май на учёбу в ВКШ был послан. Да какая там учёба! Лёва до меня ездил, привёз песенку переделанную «Это школа ЦК комсомола, ЦК комсомола, вам говорят…» Всё точно так и было. Особенно мне нравилось гулять в Замоскворечье, вдыхать запахи цветущих яблонь.

А ещё знакомства невероятные. Через Олега Хлебникова – с Пашей Гутионтовым, который тогда весь утопал в «Известиях», с Толей Головковым, который притворялся Марией Ивановной, давая рецепты в журнале «Крестьянка», с Юрой Щекочихиным, который из капитана странички «Алый парус» в «Комсомолке» постепенно превращался в золотое перо «Литературки»… Все они крепко дружили. Кстати, у Юры в Очаково наш Олег тогда и снимал угол. Потом жил у поэта Давида Самойлова в Астраханском переулке, пока его московский жилищный вопрос не решился.

И мой ижевский жилищный вопрос тоже вскоре сдвинулся с места. Удалось с соседями по коммуналке договориться и разъехаться. Поменять трёхметровый «кубик», то есть, комнатку мою аж на однокомнатную квартиру в 20 метров. Горячую воду на титан, Центр на Городок строителей. До редакции стало как до Луны с пересадками на Марсе, и я всерьёз задумался о новой судьбе, как ни жаль было расставаться с ребятами…

 

БУДНИ «МЕТАЛЛУРГА»

 

Сунулся в многотиражку «Ижстали» – и удачно. И место в штате оказалось – да ещё какое! Замредактора – должность непыльная, по цехам особо бегать не надо. Зарплата приличная, премии… И знакомые лица обнаружились.

Не ожидал встретить тут Германа Прорехина, отца моих друзей по двору детства. Да и с моим отцом они на почве любви к живописи не раз общались. Неугомонный Герман Иванович двигался быстро, газетное дело любил, завод знал досконально. Вот они вместе с Колей Марчуком, по сути, газету и делали. Ну, конечно, не без помощи милых наших Маши Кандалинцевой, Любы Егоровой, Валентины Ивановны Барановой, на которых висело ещё и радиовещание.

Руководил всем этим хозяйством немногословный Анатолий Андреевич Гетманцев, ветеран войны, добрейшей души человек. Отпускал пораньше к семье, не возражал против командировки в составе агитпоезда ЦК комсомола на север Тюменской области, мог защитить в парткоме, если случались недоразумения.

Хотя ни Евгений Сергеевич Цыпляшов, ни Светлана Петровна Овчинникова не были для меня строгими начальниками. Наоборот, с их подачи иногда удавалось поднять на страницах «Металлурга» живую тему, рассказать о стоящем того человеке. Лишь однажды моей песне наступили на горло. Когда не дали опубликовать материал об Олеге Шамшурине, ремонтнике из 20-го прокатного цеха, который погиб в Афганистане. Но не партком зарубил – первый отдел, КГБ.

Но в целом, было мне в этом небольшом коллективе очень комфортно, день шёл за днём, два года прошагали весьма буднично, без катаклизмов. Если не считать горечь и недоумение по поводу переименования Ижевска в Устинов и безумную антиалкогольную компанию, когда народ заставили давиться в диких очередях.

Был тогда некий когнитивный диссонанс, если передать моё состояние на нынешнем мудрёном сленге. Поскольку параллельно с этой явной дичью в прессу стали навязчиво проникать свежие слова: Горбачёв, «ускорение», «новое мышление», «перестройка». И однажды, в начале 1986-го, в редакции раздался звонок, и Анатолий Андреевич сказал, что меня требует обком партии. Обкомом оказался знакомый мне ранее Олег Корнилович Шибанов. И прозвучало предложение, от которого трудно было отказаться: вернуться в «Комсомолец Удмуртии», теперь уже редактором.

 

ПЕРВЫЙ ШОК

 

Эти пять лет… Нужно лезть в архивы, чтобы не ошибиться в деталях. Пока этого не сделал, делюсь несколькими эпизодами по памяти.

Этот мой второй заход в «КУ» от первого поначалу не сильно отличался. Командовать мне никогда не было по душе, так что с ребятами установились демократичные отношения, вполне в духе времени. Тем более, было на кого опереться из тех, с кем работал раньше.

Новый первый секретарь обкома партии Пётр Семёнович Грищенко показался мне деловым, энергичным, хотя у него-то как раз командный стиль трудно было не заметить. Герасима Степановича направили на укрепление в «Удмуртскую правду» ответственным секретарём, заодно и руководство «молодёжки» обновили. Правда, ещё никто не знал, что из этого выйдет.

Пока я был в многотиражке, «Комсомолец» пополнили выпускники журфаков страны. Не похожие друг на друга манерой письма, но стильные и принципиальные Люба Поленок, Лариса Ревина и Наиля Хайретдинова. Вот с Нелли-то как раз всё и началось. Проявилось и попёрло противостояние с обкомами.

Москва чуть ли не раз в полгода собирала редакторов молодёжных газет – чтобы держали руку на пульсе. Понятно, журналисты ведущие выступали, помню, редактор продвинутой «Сельской молодёжи» Олег Попцов мыслями делился, даже академик Александр Николаевич Яковлев, как его называли, архитектор перестройки отвечал на вопросы. Это было что-то ни с чем не сравнимое.

В кулуарах я слушал коллег и завидовал редакторам саратовской и барнаульской «молодёжек»: они первыми в стране перешли на еженедельники. Они показывали свои газеты, и я видел, какие перспективы открываются, какой простор для аналитических материалов. И весь остаток 86-го года провёл, пробивая по кабинетам наш еженедельник. Пробил.

«КУ» стал выходить по субботам, в цвете на 1-й и 12-й полосах. Наш художник Валера Новосёлов постарался, выдал отличный макет.

Первый же номер 87-го года, видимо, вызвал шок. Главным образом, из-за неожиданной для республики статьи Нелли Хайретдиновой «Культурные люди». Рассказ о скрытой от посторонних глаз жизни чиновников минкульта, профессиональный материал с элементами журналистского расследования. Министр в редакцию почти сразу приехала – поговорить с коллективом. Нелю нашу я на всякий случай отправил, как говорится, в командировку, чтобы не травмировать. У министра была молчаливая команда поддержки из библиотекарей. Нас немного поучили профессии: как и о чём писать, а мы и не спорили. Зачем спорить в редакции, когда есть страницы газеты? Надо делом заниматься.

И мы занимались. Чуть ли не первыми в стране в таком объёме опубликовали Александра Галича (целая полоса!), мотором тоже был Лёха Краснопёров. Чтобы Галич у нас появился, мне пришлось жёстко в обллите сказать: нет такой фамилии в перечне запрещённых к печати объектов. Берёте под свою ответственность? Беру. Потом там же пришлось объяснять, в чём разница между порнографией и эротикой, когда не хотели «пропускать» прекрасные и нежные фотографии Жени Аксёнова.

Еженедельник вытянул на свет и потянул за собой новых авторов, придал свежий импульс сотрудничеству с постоянными. Продолжил свою успешную и оригинальную музыкальную страничку Володя Лучников. Впервые опубликовались с небольшими и робкими ещё заметками Вадим Лушников, Денис Модзелевский, Марина Цветухина.

И сразу по-серьёзному заявили о себе Виктор Любич и Сергей Жилин. Витя, как выпускник истфака, друг Серёжи Дерендяева и всей этой шатии-братии из университетского «Балагана», выступил с каким-то острым политобзором. Серёга, которого я знал лучше других, поделился со мной проблемами сельской школы, он учителем работал тогда. Я говорю: так ты напиши об этом!

И вышел его материал «Уроки в нетопленом доме», и пришёл ответ из его школы, где по существу поднятых проблем не было ни слова, зато я, наконец-то, узнал, какой такой-сякой Жилин. Заехал он к нам в редакцию, я ему эту отписку протягиваю: что, Серёжа, впервые донос на себя читаешь?

 

ВОЙНА МИРОВ

 

Было дело, Петру Семёновичу от газеты не так уж часто, но доставалось. То статью Кузьмы Куликова опубликует, где Грищенко, по мнению автора, чуть ли не задушить хочет Общество удмуртской культуры, то я на него огрызнусь в «Огоньке» (спасибо, Хлебников с Коротичем познакомил).

Вроде бы, Грищенко сам кому-то признавался, что начинает понедельник с чтения «Комсомольца Удмуртии». Врали, небось. Но комсомольский секретарь по идеологии ко мне взволнованный и бледный приезжал, по кабинету бегал и признавался, что наша газета ему как шило в одном месте. Я это ребятам немедленно передавал, и мы вместе радовались, что живём не зря.

А Лариса Ревина, которая со временем стала у нас ответственным секретарём, вывесила в моём кабинете отпечатанное на машинке ёмкое слово А. Солженицина «Жить не по лжи». И меня поддержать, и вообще всем нашим напоминание.

Скандалы вокруг газеты то утихали, то разгорались с новой силой. То вокруг экологии, которую со знанием проблем вела в газете Оля Денисова, то вообще на ровном месте. Помнится, Володю Павлова вызвали в прокуратуру за резкую фразу в адрес правительства. По совету нашего юриста, моего друга Фарида Кабирова, мы вежливо выслушали прокуроршу, но предупреждение в свой адрес подписать отказались.

После небольшого выступления Евгения Шумилова на тему переименования Ижевска пришло много писем, и редакция подготовила разворот, где читатели спокойно и аргументированно делились мнениями. Взвешенно, пополам: эти за Устинов, а эти за Ижевск. Что тут началось!

Каким-то образом обе странички оказались в здании у Вечного огня, меня с ответственным секретарём Ольгой Евсеевой выдернули из редакции и стали давить на психику: снимай! На каком основании? Снимай – и всё. Обком комсомольский не справился, подключился партийный. Грищенко не было почему-то, второй секретарь Леонид Николаевич Булгаков собрал аппарат: снимай! Да пусть люди слышат друг друга! А если начнутся выступления? Вот чего они боялись больше всего.

Да, газета – орган обкома ВЛКМ, а я – член бюро, вот пусть и спрашивают с меня товарищи после того, как газета выйдет. Упрямство, мальчишество. Хотите снять материал, говорю уже в обкоме комсомола – пишите распоряжение!

И они написали, и выдали мне на руки. С диким обоснованием: «ввиду нецелесообразности». Но это уже письменный приказ, которому я вынужден был подчиниться, чтобы сохранить газету. Да и себя, если честно. Саша Ходыкин тут же сообразил, какими материалами ТАСС заполнить снятый разворот. Все заголовки просто кричали о засилии партийной бюрократии и о сопротивлении общества. А типографские, прежде чем разобрать материалы об Ижевске, откатали с них десятки копий и, говорят, оттиски долго ходили в городе по рукам. А у кого-то, возможно, и сейчас хранятся.

 

КАК МЕНЯ И ГАЗЕТУ ГРИЩЕНКО СПАС

 

Напряжение росло. Помню заголовок «Только для избранных». Скандал. Или «Царь земли». Выступление одного малопургинского правдоискателя, советского работника о том, с какими, на его взгляд, нарушениями, завладел земельным участком бывший военный и партийный деятель. Опять скандал. И суд, длинный, бесполезный, заранее проигрышный…

По-моему, мы были первой газетой в республике, на которую стали регулярно подавать в суд. В тот, который да здравствует, ибо самый гуманный в мире.

Не скрою, положение наше было аховое. Грищенко, выступая у нас в Доме печати перед журналистами, назвал нас полусумасшедшими. Но то ли с отчаянья, то ли в силу характера, я так и не сказал: ну всё, ребята, надо чуток сбавить обороты. Скорей всего, уважение коллег и самооценка были для меня важнее инстинкта самосохранения. Доходили слухи, что инициативная группа горожан во главе с Евгением Шумиловым собирает подписи в защиту газеты и редактора. А меня песочили на бюро обкома комсомола, посыпали выговорами и приближали час окончательной расплаты.

Час мой настал на бюро обкома КПСС. Персональное дело. Пахло горелым. Подготовились они капитально, в справке собрали все реальные и мнимые проколы газеты. Я знаю, кто готовил эту справку, но не зол на него. Это была его работа, ничего личного.

Горячо было. Я, хоть и потел, кратко и спокойно высказался в духе, что ЦК партии требует новых подходов и критики, а не ошибается тот, кто не работает. Потом по кругу прошлись по моей персоне. Оттоптались кто по-злому, кто по-доброму, кто почти равнодушно. Блеснул юмором член бюро прокурор республики Виктор Михайлович Походин, заявив, что судя по моему виду, для меня это не бюро обкома, а прогулка по Невскому. И – один за другим: исключить.

Я гляжу в отчаяньи на Диму Главатских, он тогда был главным в обкоме ВЛКСМ: неужто и ты? Но Дима говорит: Гулин всё осознал, газета сложная, но интересная, и выговора будет достаточно. Смело. Но последнее слово – не за мной, не за Главатских, а за Петром Семёновичем Грищенко. И вдруг он соглашается с Димой: строгача будет довольно. И проголосовали.

Вот так, по существу, одним коротким словом Пётр Семёнович спас тогда газету, потому что после моего изгнания там обязательно последовал бы разгром. И меня спас, конечно.

А вскоре комсомольская конференция по моей же просьбе утвердила меня редактором, согласилась с моим предложением исключить странное слово «орган» из титула еженедельника, заменив его на «независимая газета молодёжи республики».

Про не менее странных пролетариев в правом верхнем углу титула на конференции я не заикался, но художнику Володе Гришину намекнул, что они какие-то лишние. И он намёк понял. И стали мы выходить без пролетариев. И хоть бы кто-нибудь это тогда заметил…