РЕВНОСТЬ

Митоку Петоку сегодня не до смеха. Всё из рук валится. Да и какое уж тут веселье, когда родная жена с треском выставила из дому. Зина, любимая жена! Так отчихвостила — лучше бы на раскаленную плиту голым задом усадила. Язык у нее острый, чего только не наговорила. Словно блудливый козел, говорит, от двора к двору мечешься, шастаешь по своим любовницам. Иди, живи с ними, коль на плечах у тебя вместо головы калега! Сорвала с гвоздя рубашку Митока и швырнула ему в лицо:

— Сгинь с моих глаз… Устала уже стирать твои тряпки, пальцы скрючились, — встала, руки в боки, и вновь застрочила, словно из пулемета: — Небось перед своими любашами да маняшами гоголем ходишь, петухом поешь?! Теленок ты необлизанный…

Удержу нет Зине. Словно разбушевавшаяся по весне река, льется поток бранных слов.

— Называется, живу с мужем! Уже три года стиральная машина не фурычит, ждешь, когда я взвалю ее на плечи и сама понесу к мастеру? Теперь уж и холодильник превратился в обогреватель, а тебе, Миток Петок, ни жарко, ни холодно! Подавиться бы тебе! Всё! Надоела такая жизнь! Собирай вещички, и чтобы ноги твоей здесь не было! Живи и кормись у своих потаскушек…

Ноги подкосились у Петока, а она его в тычки, в тычки. Так, ни слова не говоря, и ушел…

— О-хо, — глубоко вздыхая, медленно шагает он по скользкой от гололеда дороге. Зинкины слова, будто острые иглы, вновь и вновь вонзаются в сердце. Надо же: «Иди, — говорит, — любовницы сон по тебе потеряли». Погоди-ка, напоследок еще бросила: «Гуляй к своим пивылэсам». Где только выкопала такое слово, впервые слышу. Да-да, со злостью так сказала: «Пивылэс, — говорит, — шлюха-проститутка». Боже упаси! Сроду с потаскухами не связывался…

…Нежданная-негаданная буря в доме Митока Петока разыгралась вчера, после того как он изможденный и растрепанный вернулся домой из недельной командировки. Направили, как раньше любили говаривать, для обмена опытом, по новому методу хозяйствования. «Да, года уже не те, старые мозги быстро не расшевелишь, — разлегшись на полке вагона, размышлял Петок. — Что пытались втолковывать в течение недели, так, кажись, ничего и не понял… Эх, идрит-кудрит!..»

Дома не успел снять обувь и пальто — перед ним выросла фигура жены:

— Чего здесь в грязных ботинках гусаком топчешься? Ты хоть раз в жизни выбивал пыль из коврика?

— А-а… — отвисла губа у Петока.

— Не пяль глаза, всё равно не видать тебе сегодня бутылки.

— Что с тобой, Зина? — не может взять в толк Петок. — Ты, случаем, не того?

Он покрутил пальцем у виска.

— Сам такой, — жена на миг исчезла в комнате и вернулась с какими-то листочками. Помахала ими у Петока перед носом, грозно спросила: — Это что? Какой крале сочиняешь такие перлы?

— Зина, я ничего не понимаю, — Петок на всякий случай подался к дверям.

— Ты погляди: он еще упрямится как баран. Смотри — твоей рукой нацарапано:

 

Любовь и надежда моя,

                                               Не мыслю я жизни без тебя…

 

— А вот это, — Зина читает с другого листа:

 

Горячие вздохи твои опьянили —

                                               Удержаться нет больше мочи…

 

— Тьфу! Срамота! Плевка на тебя жалко! Не зря предупреждали соседки: мол, как это не подумавши выходишь замуж, да за такого шалопая? Эх, непутевая я! Такого нетрудно превратить в послушную овечку, отвечала им, дура. А он гляди, чего вытворяет:

 

Твои руки обвивают мой стан,

                                               В душе морская бушует волна,

                                               Все мысли мои по тебе…

 

Урод бессовестный! Всё холостяком себя считаешь?

Долго не могла успокоиться Зина, так что только поздним вечером прокрался Петок в квартиру и уснул на голом диване в дальней комнате, сквозь сон прислушиваясь, как зло гремит жена на кухне посудой…

…Сегодня чуть свет — скандал разразился вновь.

…Понурив голову, Петок медленно шагает на работу. «Из-за каких же это стихов взбесилась Зина?.. Слова какие-то чудные: вроде впервые слышу, а вспоминается что-то давнее, прошлое…»

И вдруг в голове у Петока словно искорка блеснула. Остановился он как вкопанный. «Дурень ты дурень! — Петок с досады даже кулаком себя по лбу стукнул. — Это же моя старая записная книжка — вот что нашла Зина! И стихи эти ей же и были посвящены!»

Но застеснялся он тогда, так и остались стихи на бумаге. Теперь понятен бунт Зины! Совпало так, что в последнее время всё чаще стали посылать в командировки…

Миток Петок, недолго думая, круто развернулся и зашагал обратно: «Работа не волк, в лес не убежит! Надо сейчас же рассказать Зине правду, а то Бог знает, что еще может выдумать разъяренная женщина…»

 

ЦЕЛЫЙ РУБЛЬ

 

Сквозь серые, похожие на взбитую шерсть облака временами выглядывает солнце, но улыбаться сил у него уже не хватает, недостаточно от него ни тепла, ни света. Когда осень первый раз покрыла землю инеем, Кирло принялся рыться в старом амбаре. Решил: может, найдется на осеннюю пору старая одежда. До этого лет пять или шесть носил не снимая болоневую куртку, да и сейчас до самого снега носил бы, наверно. Но куртку, оставленную на заборе проветриться-просушиться, совсем изжевал проклятый теленок. Теперь ее не только на себя не наденешь, но и вместо половой тряпки не используешь — какая уж там половая тряпка из болоньи!

«Э-эх, и для чего только держишь эту скотину, — заныло сердце у Кирло. — Может, я в этой куртке проходил бы не только осень, но и весну. А что теперь подберешь из такого старья? Эх…»

Кирло снова и снова перебирает вещи, которые пылились тут годами. По совести говоря, многое из них даже и не назовешь уже одеждой. Кое-что так обветшало, что не найдешь места для заплаты. Собрать бы всё в кучу и сдать старьевщику, хоть деньги бы заплатил. Да вот старьевщика Кирло видывал только в детстве, а везти куда-то, чтобы в утиль сдать — на автобус потратишь больше. Билеты-то сегодня ой как кусаются! А выбросить всегда успеется. И по дому, может, для чего сгодится — хотя бы дырки затыкать.

«Это же надо, сколько накопилось! — удивляется Кирло. — Ну а что же для себя выбрать?..»

Не найдя ничего подходящего, Кирло уже собрался было выйти из амбара, но тут глаза его остановились на шесте за дверью — там из-под дырявых мешков свисала пола какой-то одежды. Стараясь не поднимать пыль, Кирло по одному отодвигал мешки. Под ними оказался солдатский бушлат.

«О-о, как же я позабыл о нем? — в глазах мужчины заиграли искры. — Так это же добрая вещь! Не только на осень, но и на зиму еще будет впору».

Выйдя во двор с бушлатом, ударил его раза два-три об угол амбара, вытряхнул. Поднялась столбом скопившаяся пыль, с легким стуком выпала спичечная коробка.

«Похоже, что тут еще и спички есть», — поднял коробок Кирло. Открыл, среди обуглившихся спичек заметил маленький окурок, хотел уже коробку выбросить, но вдруг на глаза попала какая-то запись на этикетке.

«Герею Гиргорею — 1 рубль» — прочитал Кирло запись, нацарапанную обгорелой головкой спички. Он сделал два-три шага и — плюх! — сел на дощатую лавку перед амбаром.

«Когда это и почему я дал Гиргорею рублевку? — лихорадочно заметались его мысли. — Вроде особо с ним не общались, лясы не точили. Герей Гиргорей всю жизнь проводит в кузнице. Я же заходил еще в ту кузницу, которая была у реки, а ее давно уже перевели в гараж. Но когда же, когда Гиргорей одолжил у меня деньги?..»

Кирло так и не уснул за всю ночь — не давала покою рублевка, отданная взаймы. Сегодня, если бы увидел ее на земле, даже не нагнулся бы, не стоит того, чтобы поклониться в пояс. А тогда?.. «Но когда же это было? — как жернова, тяжело ворочаются мысли Кирло. — О-о, тогда еще рубль, должно быть, был в цене! С тех пор, как одолжил Гиргорею, наверно, прошло лет двадцать. Теперь вот не могу даже и вспомнить, когда в последний раз надевал бушлат. Ведь целый рубль…»

От долгих дум у Кирло даже зачесалась спина. «На рублевку в свое время можно было много чего купить, — вспоминал Кирло далекие прошлые годы. — Вот взять хотя бы эти же спички. О-о, целых сто коробков можно было купить, а сейчас за один приходится платить двести рублей! Стой-ка, то ли вчера, то ли позавчера говорили, что в магазин привезли уже по 250 рублей за коробок… Нет, нельзя так просто оставлять целый рубль Гиргорею!»

От того, что принял наконец решение, Кирло даже шлепнул себя по лысине. «Вот голова-брюква, как мне раньше не пришло это в голову! Сегодня же, прямо с утра, надо сходить в кузницу, напомнить ему о долге. Или пусть вернет спичками, или их нынешнюю стоимость деньгами…»

Завертелся Кирло с боку на бок, настроение у него поднималось как тесто на теплой печке. Но… через какое-то время вновь упало: «Так вдруг, сгоряча, брать нельзя. Сколько прожил — никогда сразу столько спичек не покупал. Надо что-то другое взять, пожалуй…»

Снова Кирло стал вспоминать-считать, что раньше можно было купить на рубль: «Курево? “Астра”, “Прима” стоили 14 копеек. Значит… значит… досталось бы семь пачек! И к ним еще две коробки спичек. Э-э, да что делать с этим куревом? Есть же у меня свой посеянный табак, слава богу, хорошо уродился, знай дыми. А хороший табак, между прочим, и на работе у кого-нибудь стрельнуть можно».

Кирло не выдержал, встал с постели и сел за стол. На глаза попались хлебные крошки, и мысли тут же повернули в другом направлении.

«Если хлеба купить — на рубль вышло бы целых шесть буханок, а сейчас за одну буханку платишь три тысячи. Но хлебом-то одним сыт не будешь!..»

Вот, например, этим летом ему не досталось ни одного яйца. А как Кирло их любил! За один присест мог проглотить десяток. К сожалению, он так и не смог уберечь в своем хозяйстве кур. Три курицы все-таки перезимовали, прокормил он их, но с приходом весны две из них свалились с насеста на пол, побились некоторое время в судорогах и отдали концы. Соседка сказала, что это, наверное, из-за запаха хорька. Как понюхали с голодухи, так и околели. «О-о, в прошлые годы на базаре на рубль можно было купить даже не десяток, а целых двенадцать или тринадцать яиц», — у Кирло прямо сердце заныло.

Конечно, с одной курицы не разживешься, но и то накопилось несколько яиц. Но стала курица кудахтать, и хозяин посадил ее на эти же самые яйца. «Сам виноват, голова садовая, — до сих пор не мог Кирло простить себя. — Раз наседка села на яйца, которые снесла без петуха, можно ли ожидать цыплят?..» Все насиженные яйца оказались без зародыша.

Да и потом от этой единственной курицы «подарков» не дождались — привыкла летать к соседскому петуху, там, видать, и яйца оставляла.

По осени зарезал Кирло курицу — захотелось похлебать щей со свежим мяском. Но и тут ему не повезло, успел обглодать одну только ножку. Кот Васька оказался счастливей, почти всё досталось ему. Сам виноват, надо было закрыть чугун крышкой, да чем-то тяжелым придавить.

Хоть бы суп, в котором Васька свои загребущие лапы вымыл, Кирло достался, так ведь нет! На ночь поставил на теплый очаг и забыл. И утром не вспомнил. В полдень хотел согреть суп, да поздно, скис уже…

«Раньше на базаре в Можге суточных цыплят продавали за пять копеек. На рубль купил бы аж целых двадцать голов. Не только на осень, но и до масленицы хватило бы курятины… Вот недотепа! Надо у Гиргорея выпросить хоть одного петуха. Тогда поймет, что значит не возвращать долги!..»

Эта мысль окрылила Кирло.

На улице рассвело. Кирло быстро оделся и помчался в сторону кузницы. Под ногами чавкает густая грязь, но и это только поднимает настроение. Не замечает, что уже вслух говорит, руками размахивает.

«Нет, не отделается он от меня одним петухом! Я бы смог в то время купить на эти деньги целый двор цыплят… Ведь целый рубль! Ну, скажем, Гиргорей их тогда купил, откормил. А чьи были деньги? То-то вот. Значит, напополам. Получается по десять куриц… Ну, я не жадный. Я скажу: четвертую часть — и хватит. Узнает, как богатеть за чужой счет! Держись, Гиргорей!..»

— Ты что-то сказал, Кирло? — услышал он вдруг чей-то голос и остановился. Посмотрел, оказывается, они с Гереем Гиргореем шли навстречу друг другу. Вот уже и рядом стоят.

— Тебя не узнать, Кирло. Вижу, вспомнил солдатские годы, даже бушлат нашел. Или это твой до сих пор сохранился? Ничего не скажешь, умеешь ты, Кирло, бережно обращаться с вещами!

— Купить себе хорошую одежду сил не хватает, что нахожу, то и надеваю. Теперь за ценами не угонишься. А деньги, которые раньше в долг давал, не возвращали, — Кирло не скрывал своего настроения.

— Что и говорить, есть еще среди нас дармоеды, — поддержал разговор Гиргорей. — Иногда просто удивляешься, как терпит белый свет таких! А ты, Кирло, куда это с утра собрался?

— А-а, — Кирло стал искать, с чего бы начать нужный ему разговор, — к тебе вот шел.

— В кузницу? Что-то заказать хотел?

Кирло второпях даже не стал думать, что сказать, порылся в кармане бушлата и вытащил спичечный коробок:

— Вот… я тебе, оказывается, давал взаймы рублевку…

Взяв из руки Кирло коробок, Гиргорей повертел его в руке, затем, пытаясь что-то вспомнить, снова стал рассматривать. А у Кирло язык наконец развязался:

— Теперь цена у этого рубля другая, Гири… Раньше на целый рубль, бывало, чего только не купишь. Вот, скажем, на рынке в Можге цыплят продавали по пять копеек…

— Ха, — засмеялся Гиргорей, — вспомнил! Я как раз собрался ехать в Можгу, а ты попросил купить выпивки. Ты в этом бушлате был, сидел перед гаражом, ждал моего возвращения. Там же я и отдал тебе привезенный «Вермут»…

Перед глазами Кирло словно молния сверкнула, а слова Гиргорея били в голову, словно молотком:

— Ты должен был мне рубль двенадцать. Сказал, с собой денег нет, а чтобы не забыть долг, записал на спичечную коробку и сунул ее в карман бушлата. Обещал обязательно вернуть на другой день. Двенадцать-то копеек я сам не просил, с этого, мол, не обеднеем и не разбогатеем. А рублевку ты все-таки не отдал. Самому мне спрашивать показалось неприличным, а после и совсем из головы вылетело. Если бы не сунул ты мне коробок под нос, не знаю, вспомнил ли когда-нибудь…

Еще чего-то говорил Герей Гиргорей, но Кирло уже ничего не слышал. Еле передвигая ноги, он зашагал домой. Словно искал по дороге оброненную рублевку.

 

Перевел Анатолий АНДРЕЕВ