“ВОТ И МНЕ ОСЕННИЕ ПОГОДЫ…”
Анатолий ДЕМЬЯНОВ
«…САМА ТАКОЙ БЕРЕЗКОЮ БЫЛА»
Как-то на всесоюзном еще семинаре литературных переводчиков руководитель его — Сергей Михалков дал нам, съехавшимся в Москву, памятный завет: не унижайте первородного оригинала собственным домыслом — это бесчестно дважды! Но лишь сведя свои творческие интересы только и единственно к деятельности переводчика, я понял, отчего «дважды». Ведь бездумно вторгаясь в манеру и замысел предложенной мне для перевода прозаической ли, поэтической вещи с удмуртского, скажем, языка на русский, я наношу увечье и тому и другому. А увечные долго не живут…
Владислав Кириллов, добрый мой приятель и коллега, принес мне как-то стихотворные подстрочники с удмуртского: не возьмешься ли?.. Я глянул — Людмила Хрулева… Ничего мне имя это не говорило, и первым импульсом было — отказаться: доводилось и раньше продираться чертополохами чисто женских поэтических персоналий типа «речка—сердечко»… Занятие, как правило, практически бестолковое, но изматывающее. По счастью, попался на глаза подстрочник стихотворения, посвященного памяти Володи Романова, с которым в невозвратном, увы, прошлом крепко нам дружилось, было вместе потоптано много лесных и иных в жизни тропинок. Называлось стихотворение «День-другой». Настолько родственно отозвалось оно во мне, что, еще и не перелистав всей рукописи, я понял: переводчиком Людмилы Хрулевой мне не миновать стать…
Вчитавшись же в ее творчество основательно, я сообразил, как мне подфартило: это была богатейшая жила драгоценной руды, которая и «плавки»-то почти не требовала, и ни в каких «обогатителях» не нуждалась, а нуждалась только и исключительно в дотошном приведении подстрочников в систему русской силлабо-тоники. Без всяких колоннад, кариатид, лепнины, которыми, грешным делом, порой маскируешь и свое, и авторское бессилие сделать детский лепет поэзией. Подстрочники Хрулевой уже были сделаны, и стояло передо мной как раз то опасное испытание, о котором услыхал я на вышеупомянутом семинаре: не навреди!..
Поэтический сборник (а подстрочников в данном случае набиралось на целую книжку переводов) должен содержать единый ключ авторского мироощущения — это непременное требование. И единство такое отчетливо просматривалось в ассоциативном ряду стихов Хрулевой: скоротечен человек на Земле… Вот только ощущение это отнюдь не сводилось к хрестоматийному: «Летай иль ползай, конец известен…» — как раз было более всего настроено творчество поэта против ползучести пред злодейкой-судьбой и готовности сгибаться перед нею вперегиб. Да, немало было в работах чувств и мотивов скорби, вот только не были они тупиковыми, не услаждали автора в весьма частой для сегодняшних литпроходцев интерпретации: чем хуже — тем лучше! Любит все-таки братия наша поныть, выплакаться в первую попавшуюся жилетку…
А еще помстилось ощущение предугаданности в стихотворениях Хрулевой какого-то отречения ее от суетности нашей, как будто ощущала она, что не далек ее последний час и об этом вещует ей ретивое. Без надсады, без надрыва — так исповедально перед самою собой, словно всё уже решено и необратимо. Печаль ухода, последнего «прости» была подспудной, между строк, трудноразличимой в конкретике слова. Но подобным ощущениям безоглядно веришь.
Столь по жизни хрупки и ранимы,
Други ввысь уходят навсегда…
Пресны мне, пусты мои равнины,
И — темна во облацех вода…
«День-другой»
Куда еще обостреннее, обреченнее даже, сказать о неизбежном в этом посвящении другу-поэту, ушедшему до обидного рано? Или:
…Подскажет мне душевная туга:
Носила я поддельные каменья,
Искусственные мысли-жемчуга…
«Мысли-бусины»
Согласимся: немалую надо носить в себе внутреннюю отвагу, чтобы с такой откровенностью поверить людям эту степень душевного смятения. Но ведь иначе поэзия не может, не должна состояться! Исповедальной открытостью дышат в сборнике помыслы таких работ, как «Теченье лет», «Останусь человеком», «Журавлиное перышко», «Склоненные цветы», «Предосеннее», «Падает снег», «Молитва», а также стихотворение, ставшее заглавием книжки — «Прости, моя деревня».
Но если бы вся рукопись была насыщена мотивами тоски, она была бы переизбыточно печальна. Однако жил и светил в подстрочниках Людмилы Хрулевой знаково иной тон, плюс-полюс. Такова, в частности, ее любовная лирика. Светло в таких стихах окрашены авторские чувства к близкому человеку и оптимистической ситуации, и даже к любой поре, когда не застилают неба житейские и поднебесные тучи. Лирика эта застенчива, несмела, но весенние токи приязни к окружающему, к людям и природе, пронизывают эти работы, и тогда живое вокруг становится дружественным и прекрасным. А повод для счастливой улыбки Людмила Хрулева находит и в малом — не больно-то, видать, баловало ее это самое счастье. О своем, о девичьем грезит автор с улыбчивой самоиронией, сознавая, что легкокрылые мечты, самое свежее и зоревое — минуло. Но ведь способна питать стихотворца и память, порою из вымысла ткутся самые волшебные (и непрочные!) венчальные кружева. «Мне с тобою рядом нет пути назад!» — заклинает автор в стихотворении «Будь рядом!», и этот призыв идет красной строкою через всё стихотворение.
Звенит надежды голос тающий,
И не дано избыть его…
Где, мой невстреченный, скитаешься
Помимо сердца моего?
«Невстреченная любовь»
Вопреки именитой «Песне о встречном» Бориса Корнилова здесь — «невстреченный»: строки Людмилы Хрулевой о надежде, они вызывают ответную душевную отраду. Давно традиционные повороты ее любовной лирики звучат все-таки неожиданно, они убедительно личностны: «Мне в одиночку этого огня не погасить, / Не сладить с этой раной», «Мы вместе оборвали песню, / Но я одна схожу с ума: / Ты, как в войну, пропал без вести — / Ни похоронки, ни письма!». Кстати, о лихе войны — этого кипятка Людмила Хрулева в малолетстве хватила до слез, ее работы этой тематики биографичны:
Война в свою палящую утробу
Ввергала все, куда достать руке.
В слезах она, в крови искала брода.
Не спрашивала, чья и в чем вина.
Четыре года — о, четыре года
Душила нас проклятая война!
«Поставил век безжалостную пробу…»
Выразительно вписана в ее творчество тема отчего гнездовья — та самая, что уже навязла на зубах, исхожена вдоль и поперек в республике теми литературными бедолагами, кто и от родных сельских парадизов сбежал, и в городской своей жизни остался чужаком — ни в тех, ни в сех… Людмила Хрулева, однако, печется о родовом прошлом не образцово-показательно, ее покаяние неподдельно, а память впитала выразительные детали и образы деревенского детства, природы, всего того, что ощущает она и в городе — неизменным по праву родства и крови. Не режут уха фальшивые ноты, нет рисовки в ее поклонах родимому крову, очагу, порогу:
Зовут поля и луговины,
Растут рябины, тополя,
А мне — шагать дорогой длинной,
Давать по свету кругаля.
«Деревня»
А вот еще частица облика ее малой родины:
Там все — восторг.
Захватывает дух
От тяги воротиться и остаться…
С еловых лап слетает снежный пух,
И сам его полет подобен танцу.
«Мой дальний, мой родимый уголок…»
Зачастую ощущаешь, что троп или образ Хрулевой — открытие для нее самой — пришли негаданно-нежданно и действительно открыли ей строку: «…Но светлее ландышей поют / Думы человека дорогого», «…И встают меж нами расстоянья, / Гулкие, как ранний листопад», «Запашем старые окопы, / Морщины на лице Земли». «Ты нежелательный, ты — опоздалый, / Ты порожденье не света, а тьмы» — столь оригинальна оценка запоздавшего сроками снегопада.
Словно бы из особенного творческого материала создала Людмила Хрулева стихи, героиня которых — мать и продолжательница рода человеческого. Об этом ее стихотворения «Родник зовется Тит Васильич», «Сны не тесны», «Трижды бабушка», «Дитя весны», «Друга взяв на житейскую долю», «Доченька», «Кукушкина доля» и другие.
Давно, с возрастом отошло от меня, по зрелости лет, лихое безверие, поселенное в душах нашего поколения спецификой воспитания. Вера — души мера, хоть это-то остается невозбранным теперь для каждого из нас на наши вечереющие дни, когда строки «Быть может, я в другой какой-то жизни / Сама такой березкою была» не порождают возражений. А строки эти принадлежат Людмиле Хрулевой… За свой счет издала она поэтическую книжку «Прости, моя деревня…» и переслала через общих знакомых мне — сигнальный еще экземпляр. С дружеской, искренней надписью — как переводчику, сотоварищу, коллеге. А меньше чем через месяц после того как вышел в свет этот первый у нее на русском языке поэтический сборник — она ушла из жизни…
Кланяюсь памяти этого неординарного талантливого человека и печалюсь, что в жизни нам встретиться так и не довелось. Встретились в книжке…
Людмила ХРУЛЕВА
ДЕНЬ-ДРУГОЙ
Владимиру Романову
Вот и мне осенние погоды
Стали тоже в тягость, дорогой…
Шаг к шажку отверстываю годы:
День-другой, и снова — день-другой…
Я делилась светлыми вестями.
Все, чем душу тешу, чем дышу,
Отмеряла добрыми ломтями,
А теперь — по крошечке крошу.
Много реже думы поверяю:
Моего, заветного, не тронь!
И по малой искорке теряю
Преполнявший жилочки огонь.
Столь по жизни хрупки и ранимы,
Други ввысь уходят навсегда…
Пресны мне, пусты мои равнины,
И — темна во облацех вода…
СЕРДЦЕ И ДУША
По простоте и без наитий
Живем, как можется, дыша…
Но связаны единой нитью
В нас, грешных, сердце и душа.
Я этой нити не порушу:
В пределе века моего
Обогревает сердце душу
И пестует душа — его.
Меня одно томит смущенье:
Когда прощанья час придет —
Душа в истоки всепрощенья
Одна от тела отойдет,
И оборвется нить навеки…
Так что ты — сердце в человеке?
СЛОВО – ЗОЛОТО
Не всякому удачей воздается,
Хоть всякий к ней тропу свою стремит…
Сколь тяжко слово-золото дается,
Сколь часто слово-олово томит!
Собратья мне советами радеют,
Корят за непоседливость и лень:
Неужто нет охотки, в самом деле,
Хоть строчку сотворить за божий день?
Охотка есть. Находка мимо, други —
Я ль ради злата слова не бегу?
Как тень свою, ищу по всей округе,
Шукаю, как иголочку в стогу.
А слова золотого нет и нету…
И все же зазвенит оно в крови,
Когда, как безобманную примету,
Душа заслышит музыку любви.
И дрогнет сердце, наполняясь снова
Заветной песней, юностью дрожа.
Тогда приходит золотое слово,
Не олово — его не тронет ржа.
* * *
На лугах, где горят
Золотые цветы,
Я искал: не меж них
Зацветаешь и ты?
В звонком гомоне птиц
Все угадывал я,
Ты ль — малиновки зов,
Ты ли — трель соловья?
Я гадал, я искал,
Сведал стужу и зной,
Но не ведал, слепец,
Что была ты — со мной.
И была ты цветком
И денницей утра,
И желали нам птицы
Удачи-добра.
Глубоко и тепло
Наши души сплелись.
Наши встретились руки
И губы слились…
МОЯ НАДЕЖДА
— Прощай, соседка Ася:
Собрался в институт!
…А мы одну на квасе
Хлебали тюрю тут,
Делили нашу долю
Родней иных родных.
Одно кормило поле,
Один поил родник.
Поклонишься любимым
И ступишь за порог —
Так много на чужбину
Протоптано дорог!
Зовут искать царевну,
Сулят всего сполна…
Но вот назад, в деревню,
Воротит лишь одна.
СНОВА ПРИШЛА
Ты воротилась, яркая и ясная,
Весна — с тобою горе нипочем.
И масленица нынче препоясана
Широким, шитым золотом, лучом.
И солнце, словно в масле сыр, катается,
И воздух пьян, и кругом голова.
И думы потаенные сплетаются
В просторные звенящие слова.
Весна-красна, где счастью умиляются,
Где широты души не берегут…
А строчки ниоткуда появляются
И скакунами резвыми бегут.
* * *
Мой дальний, мой родимый уголок —
Мне на тебя во сне не наглядеться,
Ты светишь мне, как в пепле уголек,
Как елка новогодняя из детства.
Там всё — восторг.
Захватывает дух
От тяги воротиться и остаться…
С еловых лап слетает снежный пух,
И сам его полет подобен танцу.
ПОГАСИМ ВМЕСТЕ
Лишь взглядом тронул, жарким, как ожог,
Лишь только мимолетом бросил слово —
Но пламенный огонь во мне возжег,
И я сгореть в том пламени готова.
Жаркое слово —
Искра в крови…
Я не готова
Сгореть от любви.
Мне в одиночку этого огня
Не погасить, не сладить с этой раной.
Ты помоги, ты не оставь меня
В пылающем чаду любви нежданной!
Мне в одиночку
В страсти лихой
Сердце источит
В пепел сухой…
Я — женщина. Мне совестно просить,
Но все-таки: приди ко мне, пожалуй
И помоги мне пламя погасить,
Будь милосерд, нежданный мой пожарный!
Вечер прекрасен,
Сердце поет…
Вместе погасим
Пламя мое!
МЫСЛИ-БУСИНЫ
Опять я нижу мысли в ожерелье,
Висящее на шее у меня,
Чтобы они играли и горели
Сиянием прозрачного огня.
Ах, бусинки мои, ах, мысли-перлы —
От вас ли душу холодом свело?
Как будто бы нанизано на нервы
Граненое холодное стекло…
Участием никто не отзовется,
Рассыплются, и некого винить:
Столь коротка и так легко порвется
Непрочная связующая нить.
И не поверив, что не дослужили,
Не осветили мне худые дни —
В угрюмые углы укромной жизни
По бусинке раскатятся они.
И в это невеселое мгновенье
Подскажет мне душевная туга:
Носила я поддельные каменья,
Искусственные мысли-жемчуга…
ДАРУЯ СВЕТ
И каждый вечер для меня — обновка,
А кто любил — поймет меня, простит…
Моя душа, как бабочка-огневка
Трепещется, к душе твоей летит.
Как будто на призыв свечи горящей,
Как на костер в полночной глубине
Лечу, мой друг!
И мне совсем не страшно
Погибнуть и сгореть в твоем огне.