ИЗ ТОГО, ЧТО НАС ОКРУЖАЕТ
ДАВАЙ ПОВОЕМ
– Ууу… ууу… ауууу… Ууу…
На восьмом этаже, из форточки кухонного окна ещё со старыми деревянными (сейчас они уже редкость) рамами, торчала огромная седая башка с вытянутыми трубочкой губами.Барабановсамозабвенно, громко и старательно выл в душную пыльную ночь.
Вокруг сотрясалась тишина сонного квартала, а в ушах пульсировало… лёгкий прибой. К счастью или к сожалению, на улице было пустынно – завтра всем на работу, и люди давно отдыхали. А вот Валентин Петрович решил немного повыть, собираясь и завтра остаться дома. Уже четыре дня он был на больничном– хороший знакомый врач иногда выручал, придумывая какую-нибудь болячку.
Из комнаты, не выдержав, прибежал Сашка. Он, конечно, привык к таким обескураживающим пьяным выходкам, но тут серьёзно забеспокоился, что кто-нибудь может вызвать полицию, минут десять назад по батарее уже стучали.
– Дядя Валя! Хватит, может? Почти двенадцать ночи, ты в курсе!
– Конечно, хва-а-тит, вот и я Аньке говорю –хва-а-тит, она не понимает… вот не станет меня, тогда-а поплачете! Да и ладно, Сашик, давай лучше пово-о-ем! – Язык, как ни странно, слушался, старательно выталкивая слова, только икота, зараза, – напала.
– Такие глупости говорите, как ребёнок, честное слово, даже я понимаю! – заводился Саша. – Вам, кстати, с работы сегодня звонили, потеряли уже.
– Да пошли они, рабо-о-та – не волк… хм… как там – в лес не убежи-и-т, так говорится. Ауууу….. смешно, правда? – В глазах прозрачной тенью мелькнулатоска. Он продолжал говорить, всё ещё высунувшись в гильотину форточки так, что Сашке приходилось напрягать слух.
– Дядя Валя, ну пора завязывать, неделя прошла! Подурил и хватит, как тебя только терпят.
– Вот заладил, вра-а-жина, ну ладно, выть не хочешь, не пришло-о твоё время ещё просто… Давай хоть выпьем то-о-гда, – он печально посмотрел в небо, набрал воздуха в лёгкие, но тут же передумал, вытащил голову, махнул рукой и слез наконец-то с табурета. – Налива-а-й, а то уйду!
– У меня коллоквиум завтра по физике, спать бы уже, да и вам хватит, – хорошо, что Сашка предусмотрительно, пока Валентин Петрович не видел, спрятал полбутылки водки в свой бельевой шкаф (сначала хотел вылить в раковину, но жалко стало).
– Где беленькая-то? А-а?
– Да вы всё выпили!
– Нет, я ж помню… Вот залива-а-ет! Сам спёр, наверное. Да и хер с ней, пойдё-о-м ещё купим!
– Дядя Валя!
– И чёй-то я в тебя такой влю-у-блённый… – он потянулся к племяннику, но тот успел увернуться. – Ладно, с тобой то же… – снова махнул рукой, да так, что чуть не потерял равновесие. -Один пойду, хоть по дороге повою.
Шатаясь, но наконец-то перестав икать, он пошёл в коридор, аккуратно придерживая стены. Сашке тоже пришлось быстро одеться и идти следом. В таком состоянии дядя мог и покруче воя учудить, становился каким-то одержимым, со стороны и не подумаешь, что у такого есть высшее образование и должность начальника отдела.
Они вывалились из подъезда в унылую пустоту двора. Хорошо, что магазин был прямо в доме, с другой стороны. Небольшой круглосуточный супермаркет, каких полно в спальных районах. Валентин Петрович еле держался на ногах, да ещё пытался снова завыть, и Сашка поддерживал его под руки, ему было неловко, оставалось надеяться, что навстречу никто не попадётся.
– Да хватит уже, успокойся! – неожиданно строго и раздражённо сказал он.
– Всё, тсс, молчу-молчу, – Барабанов, как шкодливый ребёнок, прижал указательный палец к губам, а через секунду снова вытянул в трубочку губы и шёпотом провыл-таки. Сашка хмуро посмотрел на него и хотел что-то сказать, но тот, в знак согласия, что концерт затянулся, послушно кивнул.
В магазине Барабанов как-то собрался, видимо, чтобы не спугнуть добычу, и шёл, точно канатоходец под куполом цирка, напряжённо вытянувшись. Минуя ненужную бакалею, бытовую химию и молочку, около алкоголя заулыбался и быстрым выученным движением схватил с полки гладкую, холодную, плоскую бутылку, а потом вернулся к прилавку с колбасами и разным копчёным мясом. Сашка, словно телохранитель, послушно и молча, следовал за ним.
– Девушка, а какая колбаса самая вкусная? – выдохнул крепким настоявшимсяперегаром Валентин Петрович в лицо молоденькой девушке-продавцу.
– Вся вкусная, дядя, – наморщив хорошенький носик, недовольно ответила та, косясь на сконфуженного Сашку, пытавшегося всем видом показать, что он тут ни причём, так…
– Ну, дай-ка тогда хоть откусить, проверим, правду говоришь? – вывалил Валентин Петрович новую порцию перегара.
– Да вы что это ещё придумали, – у неё округлились глаза, – ходят тут всякие… по ночам…
– Давай вот эту, – не унимался Барабанов. Он ткнул пальцем в длинную палку сервелата. – И чёй-то я втебя такой влюблённый… А выходи за меня замуж. Деньги есть, смотри сколько, – он вытащил толстую пачку новеньких тысячных. – Ну, пойдёшь? А то, есть тут одна, Анька называется, зову-зову – не идёт, говорит, есть уже один муж.
Пока обескураженная девушка хлопала красивыми глазами, Валентин Петрович схватил палку колбасы с открытого прилавка и стал по-звериному грызть прямо в целлофановой оболочке. Девушка заморгала ещё быстрее: от неожиданности и от абсурда происходящего Сашка тоже встал как вкопанный. От стыда ему хотелось провалиться сквозь землю, но он не в силах был даже шевельнуться и хоть что-нибудь сказать.
А Валентин Петрович, одной рукой поглаживая живот, продолжал жевать:
– Ничего колбаска, освежает!
Девушка через несколько мгновений пришла в себя и хотела вызвать охрану, но Сашка успел её остановить, извинившись и сославшись на то, что дядя немного не в себе, и сейчас они за всё заплатят и уйдут. Девушка сердито, но снисходительнокивнула, точно юродивым, и странная парочка зашагала к выходу, разумеется, через кассу.
Они молча вернулись домой и разошлись по своим комнатам. Было уже два часа ночи. Сашка ещё долго не мог уснуть… Он подумал, что это банально, но деньги и счастье не всегда находят пересечение в пространстве. Ему стало жалко дядю и немного жутко от этой встречи лицом к лицу со случайно вывороченным, извращённо-пьяным одиночеством.
Утром не выспавшийся Сашка ушёл в университет, а Барабанова разбудил телефонный треск:
– Ну ты и обнаглел уже! – сердитый Верёвкин орал, разбивая мозг. – Валька, ну я больше не могу тебя прикрывать! Главный сегодня звонил!
– А какой день недели?
– Пятница.
– Ладно, в понедельник приду, а сегодня что-нибудь придумай, – Барабанов говорил спокойно и размеренно, не обращая внимания на начинающуюся истерику Верёвкина.
– Какой ещё понедельник! Меня тут сгрызут, разорвут, истребят, с БМЗ звонили, спрашивали что-то про документацию на БТ5, я не знаю ни хрена! У Ивановой вселенский скандал опять был, бегают теперь по очереди и вселенский потоп у меня в кабинете устраивают!
– Ладно, справишься как-нибудь. Сказал, приду в понедельник – значит в понедельник, всё, давай, не нуди. – Валентин Петрович положил трубку, не оставив своему другу и заместителю никакого шанса. Он знал, что Верёвкин не волочёт ни в работе, ни в организации труда, но разбираться сейчас и слушать его совсем не хотелось.
И всё-таки Барабанов собрался с мыслями и решил, что пора завязывать. Он умел быстро переключить маленький тумблер в голове и привык себя слушаться, поэтому, ни секунды не раздумывая, встал с насиженного места и отправился в ванную. Вместе с этим утром проснулось чувство усталости, но похмелья как всегда не было – такая особенность организма, как бы Барабанов не пытался отравить его на протяжении нескольких дней. Этому мог позавидовать любой, тем более в его возрасте – без малого шестьдесят. Может потому, что в жизни всегда было место спорту, разному. До сих пор Валентин Петрович делал каждое утро зарядку (если только не пил), зимой – лыжи, бассейн, летом – велосипед, бег и даже ролики!
В молодости он занимался лёгкой атлетикой (вместе со своим лучшим другом Верёвкиным, которого потом и перетащил в отдел) и даже был мастером спорта. Рослый, статный, крепкого телосложения, с до сих пор упругими мышцами. Если бы не полнейшая седина, выглядел бы точно Аполлон в зрелости. Одет был тоже всегда безукоризненно: если костюм – отутюженный, ни складочки, ни пылинки, если джинсы –никаких потёртостей. Любая обувь будто только вынута из коробки. Стиль и вкус. По отделу даже ходили слухи, что у него есть любовница.
Он посмотрел в зеркало, висевшее над раковиной: оттуда показалось хмурое, обрюзгшее – попей-ка столько дней, -заросшее торчащими, с проседью, колючками, лицо; в лохматой, свалявшейся шапке мелко-кудрявых, как у негритёнка, только белых-белых волос.Из-под отёкших век выглядывали немного мутные, однако, совершенно добрые глаза. Точно Крошка Енот, Валентин Петрович погрозил отражению кулаком, придвинул ближе к зеркалу задрябшее лицо, оскалился, раздувая крылья большого носа с топорщащимися жёсткими волосками:
– Я тебя не знаю, но я тебя побрею! Хе…
Через час в кухне сидел, отпивая дорогой молотый кофе из белой чашки на таком же блюдце, совершенно другой человек. В глаженом зелёном махровом халате, чистый, причёсанный, посвежевший. Он немного причмокивал, отхлёбывал бодрящийнапиток и заедал бутербродами с колбасой… той самой (обгрызенную часть он, конечно же, срезал и выбросил). Вспомнив вчерашнее, его чуть передёрнуло – было неудобно перед племянником…Правду Сашка сказал, как только на работе терпят… да и вообще.
Однако на работе у него была неплохая репутация грамотного конструктора; живой гибкий ум всегда мог найти какие-то нестандартные решения, поэтому начальство закрывало глаза на случающиеся примерно раз в квартал «больничные листы». Да и подчинённые относились к нему с симпатией за справедливость, чувство юмора и мягкую дисциплину: он не зверствовал, не наказывал за опоздания, главное – не перегибать.
Детей у Барабанова не было – несмотря на то, что женщин встречал немало, так и не женился. Поэтому, когда Сашка, сын младшего брата, три года назад приехал из деревни поступать на машиностроительный факультет и успешно сдал все экзамены, Валентин Петрович предложил брату, чтобы племянник жил с ним, а не в общаге.
К Сашке относился, как к сыну: умный, толковый малый учился хорошо – в голове всегда порядок, внимательный, целеустремлённый, к тому же спортивный (как дядя), его ждало прекрасное будущее. Только вот страдал парень последнее время от неразделённой любви, но как без этого – дело молодое. Сашка был открытый человек, поэтому с дядей получились отношения доверительные. Как-то пришлось к слову, и он рассказал, что девушку зовут Олеся, одногруппница, но встречается с Мишкой со старшего курса, а он тот ещё – начинающий наркоман, и вообще, как человек – дрянь! Валентин Петрович мог только посочувствовать, прекрасно понимая Сашку, у него и самого похожее случилось.
Когда в жизни Валентина Петровича появилась Анечка, он полюбил всерьёз и по-настоящему. Однажды по дороге на работу в автобусе он уступил место задумчивой молодой женщине, она села, бросив лёгкий, светлый взгляд и тихо улыбнулась – этого оказалось достаточно. В итоге, будучи известным ловеласом, Барабанов уговорил её разок встретиться, а дальше всё само собой, только была одна проблема: муж, от которого Аня уходить не собиралась. Она была моложе Валентина Петровича лет на двадцать, но далеко не красавица: вытянутое лицо, длинный нос, непримечательные глаза, правда, с каким-то девичьим задором и неправильный прикус, из-за чего подбородок чуть выдавался вперёд (в школе её дразнили экскаватором). Ещё она не красилась, только тонкие губы иногда. Зато фигурка точёная, гибкая, до сих пор было заметно, что миниатюрная Анечка когда-то занималась танцами. Жалко, что такую стройную фигуру скрывала скучная до слёз одежда, точно из старых выпусков «Burdamoden».
Валентин Петрович вспомнил, что сегодня пятница – а значит, Анечка должна прийти. На неделе случалось по-разному, но в пятницу они всегда проводили вечер вместе. Целый день он занимался уборкой. Вытер пыль, вымыл пол и пропылесосил, застелил кровать свежим постельным бельем. Аниным любимым. До блеска натёр сантехнику и особенно ванную. Сходил в магазин (ночной супермаркет обошёл стороной), купил вина, фруктов, сыр, ну и так далее. Накрыл красиво стол, достал свечи и, включив музыку, сел в мягкое кресло ждать.
Когда стрелки часов нацелились на девять, Валентин Петрович сильно забеспокоился. Аня всегда приходила не позже половины девятого (Сашка после пятничных пар сразу уезжал домой в деревню). Пришлось, чтобы как-то занять себя,ходить от окна к окну, из комнаты в комнату. Вдруг раздался звонок, и радостный Барабанов поспешил к трубке домофона, чтобы открыть дверь, но тутже сообразил, что это телефонная трель, не обещающая ничего хорошего.
– Алло!
– Валя, привет, – голос Анечки неприятно вибрировал.
– Ты где, я тебя заждался!
– Сегодня не приду, не получится.
Повисла немая, но многозначительная наэлектризованная пауза.
– Но я, я целый день ждал вечера.
– Знаю, но не могу, сегодня не получится.
– Что случилось?
– Потом, сейчас неудобно говорить. Да-да, пожалуйста, запишите на другое время. Только на вторник? Ладно, я подумаю и перезвоню, до свидания.
– До свидания, только талонов, возможно, не будет.
– Ну и ладно, в другой раз, до свидания. – Валентин Петрович понял, что она не сильно расстроится, если встречи не случится, и хотел смягчить разговор, сказать что-нибудь приятное, но Аня быстро и громко стукнула трубкой.
Он сидел и слушал, как короткие безжизненные гудки разгоняются, точно взбесившийся метроном, и сливаются в один протяжный, режущий ухо стон. Барабанов положил трубку, встал, подошёл к окну и раздвинул шторы. Потом снова их задёрнул, выключил музыку, сел и прикрыл глаза… Да… Анечка… что же так…
Валентин Петрович не знал, сколько прошло времени и куда теперь бегут стрелки-копья, но в пустой комнате, как и в душе, царил густой, окутывающий чем-то липким мрак; он был совершенно живой: дышал и шелестел шёпотом тихой ночи. Дикое одиночество навалилось как-то вдруг, придавило плотными тоннами. Валентин Петрович стал задыхаться, как тогда, в детстве, упав на живот с козырька подъезда. В это мгновение он по-настоящему осознал, что сидит один, в темноте, вроде всегда нарасхват, но как бы и никому ненужный.
Жизнь показалась прекрасной, далёкой и старой, а рядом, уходящий сквозь пальцы,бесплодный, бесплотный пятничный вечер… или уже ночь… Злая меланхолия.
Было так мерзко, что даже пить не хотелось. Первый раз он высунул в форточку совершенно трезвую кучерявую голову.
МЕТЕОРИТНЫЙ ДОЖДЬ
Я проснулся и посмотрел на часы: все три стрелки застыли в холодную вертикаль – ровно двенадцать. Это мгновение повисло леденящей кожу четвёртной паузой в поисках времени суток, но через пару секунд всё встало на свои места – солнечный свет определил полдень. Я прикрыл казавшиеся прозрачными веки… в памяти всплыло мягкое бесконечно-чистое, иссиня-чёрное гуашевое небо.
Вчера из летнего загородного дома я возвращался уже глубоко за полночь, дорога была свободная, однообразная, к тому же дико хотелось спать – ехал практически на автопилоте. Вдруг через грязное лобовое стекло я увидел, как падающая звезда своим металлическим брюхом вспорола пространство прямо в середине ковша Большой Медведицы. Тут же промчалась ещё одна и следом, точно соревнуясь, – третья. Они мёртво сыпались из чёрной дыры расшитого кармана…
Как тогда. Однажды я был маленький… давно…
Лёжа в кроватке после обеда, он, в ожидании предстоящего приключения, не мог заснуть и, чтобы развлечься, решил стать капитаном бригантины. Звёздная ночь. Паруса опустили свои белые крылья в поисках тихого покоя, а пушки, затаив жар дыхания до рассвета, мирно наклонили чугунныеголовы-дыры. Высокое, густо-слоистое небо совершенно равнодушно и привычно лениво глотало круглую щекастую луну, оно казалось пустым и забытым. Космическая пантера, проплывая, щурила мутные глазища.
Он подумал, какой могла бы представиться Земля лунатикам, если бы они существовали? Хотя, может, они и не думали бы про людей, а спали в своих лунных домиках, чтобы утром, как ни в чём не бывало, проснуться, почистить зубы, выпить стакан кефира и отправиться в лунные садики по узеньким лунным тропинкам.
Стоя на капитанском мостике, он вдыхал солёную свежесть и смотрел в подзорную трубу, разглядывая прозрачно-вытертую линию горизонта, смешавшую небо и море в загадочный квадрат Малевича, а бриг, остро приподняв бушприт, пытался проткнуть своим стерляжьим носом ситцевого призрака дикой чёрной кошки.
Однако, блуждая в мечтах и мыслях, нельзя было забывать поглядывать на часы. Большие такие часы с бутафорскимкорабликом-маятником… давно замершим и ставшим каким-то тяжёлым и молчаливо-грустным. Раньше он раскачивался на своей палочкеиз стороны в сторону, вздыхая по уплывающему времени… и стучал… стучал… исправно отбивая ритм секундам… за этот шум его однажды и остановили. Наконец длинная медленная стрелка наползла на «ровно», а самая короткая и пузатая – на цифру четыре – значит, можно звать маму. День почти закончился – вечер наступил на босые пятки, но уже совсем скоро станет прятать свои… и тогда… тогдапора будет ехать смотреть метеоритный дождь.Интересно, что это за осадки.
Дома было холодно, и он лежал под толстым ватным одеялом. Захотелось залезть под него с головой и стать детёнышем динозавра, готовящимся вылупиться из яйца. Это так странно, что давным-давно, когда Земля была сочная, а материки сиротливо прижимались друг к другу слепыми котятами, существовали какие-то страшно-животные «господствующие ящеры», грызли друг друга и мощные деревья, а потом взяли и вымерли, исчезли все до одного…даже тираннозавр, самый свирепый и беспощадный хищник. Холод и голод. Всё. Тогда Бог придумал другую жизнь – он создал человека, люди не похожи на динозавров, их головная кость эволюционировала, научилась управлять инстинктами и притуплять чувство голода, но теперь планете грозит перенаселение, так говорила мама. Ещё она говорила, что если люди будут продолжать мусорить в лесах и бросать бутылки в реки, то все превратятся в… доисторических, глупых обезьян…
– Я проснулся!- тишина, – Почему никто не отвечает? – нет ответа, – Я проснулсяаа!
– Иду, мой хороший, я думала, что ты подольше поспишь, так рано утром встал.
– А я и не спал, я вообще не сплю никогда, только глаза закрываю.
– Ладно, ладно, иди ко мне, полежим ещё немного на диванчике, обними-ка маму!
– Нет, высиживай меня!
– Ну конечно, как ещё можно появиться на свет из-под одеяла! Тук-тук-тук, что за трещинка в скорлупке? Наверное, сейчас кто-то вылупится. А вот и мой птенчик…
– Я не птенчик, я дейноних!
– Ничего себе, это что ещё за чудо-юдо?
– И вовсе никакое не юдо, а динозавр! От которого, между прочим, потом произошли даже все птицы! – мы с папой в энциклопедии читали.
– Мм, с папой, тогда всё понятно.
– А люди тоже вымрут?
– Нет-нет, зайка, люди не вымрут, у людей есть… ммм… нанотехнологии, -«технологии» она вытолкнула очень быстро, но зато медленно улыбнулась.
– А что это такое?
Мама задумалась, гуляя взглядом по комнате, что-то искала, потом сжала губы, облизнула их, точно пробовала слова на вкус перед тем, как произнести:
– Это когда можно управлять мельчайшими частичками, из которых состоит всё-всё, что нас окружает, а для этого надо выдумывать разные полезные приборы и штуки. Они помогают бороться с холодом, голодом и болезнями.
– А если люди всё-таки вымрут, то что будет?
Мама долго молчала, и глаза её теперь смотрели в одну точку.
– Да ничего не будет, сынок, – уверенно сказала она, а потом прошептала так тихонечко: «Может, вздохнёт наша планета с облегчением», не зная, что он давно умел читать по губам.
Ночью стояли в середине поля, на затерянном островке бушующего мира, и смотрели в небо; звёзды почему-то друг за другом падали вниз, и это действительно выглядело мелким сверкающим дождём. Папа присел на корточки, так что получился почти одного с ним роста, и дотронулся тёплыми губами до кончика маленького носа – почувствовалось лёгкое дыхание, сладкое песочное печенье… потом папа поцеловал его ещё в лоб, взял на руки и стал показывать Млечный Путь и Большую Медведицу. Мамочка подошла и заключила их в объятия своей необъятной вселенной, сливаясь в немой унисон. Скоро стало как-то зябко, они замёрзли и отправились к машине. Теперь он оказался выше всех, потому что сидел на папиных плечах. Прикрыв глаза и рыбой хватая вкусный воздух, старался, придумывал желание. Надо было успеть. Загадать. На падающую звезду. Загадал – чтобы нанотехнологии развивались быстрее, и мама с папой никогда не умирали…
Мы вырастаем. Исчезает милая наивность. Появляется приятно сдавливающая грудь меланхолия и утренняя дрожь. А потом остаётся послевкусие от разбавленного водой сухого вина. Но вчера я почувствовал другое… поэтому, шумно затормозив, съехал на покрытую мелким щебнем обочину и заглушилдвигатель, прислушался – только тихое спокойствие мироздания. Вышел из машины и, пробираясь через высоченные пыльные придорожные подсолнухи, побрёл прямо в поле, белеющее в темноте густо торчащими колосьями. Перед глазами сверкали, летя откуда-то из бесконечности, светящиеся куски, короткие вспышки.
Пройдя ещё немного, пока под тонкой подошвой кед со звёздами не почувствовался жёсткий ёжик скошенной травы, я встал и, задрав голову, завороженными глазами мальчишки настойчиво заглянул ввысь, туда, где искривляется время и пространство. Не знаю, сколько так простоял, всего несколько секунд или целый час… это и не важно… всё не важно… Когда затекла шея и зазвенело в ушах, я сделал несколько вращающих движений потяжелевшей головой, покачал из стороны в сторону и оглянулся вокруг. Было так тихо и пряно, только сверчки стрекотали на каждом сантиметре безбрежного хлебного моря. Я постоял ещё немного, боясь нарушить такую шёлковую, еле осязаемую красоту… пытаясь преодолеть пределы…
Окостенелые пальцы сжимали холодную пластмассу руля, я сидел в глухом коконе, стеклянно моргая на редкие фары встречки. Ощущение космоса не покидало. Пластилиновые ноги тупо прилипли к полу, не желая выжимать ни сцепление, ни тормоз, а ключ зажигания растерялся в подсвеченном красным кольце замка. Настоящее, будущее, прошлое – всё смешалось, в голове была приятная, тёплая немного липкая вата… медленно стекали круглые розовые капли сиропа. Когда мама обнимала, от неё пахло карамельным уютом, добротой и лаской, это казалось глупой телячьей нежностью… Но теперь мамы нет. Бог хранит её бессмертную душу, укутывая в мягкий солнечный ветер… а может, она стала им самим и гуляет теперь между упруго натянутыми суперструнами вселенской материи… кто знает…
ДОЧЬ
– Мамочка-мамулечка, привет!
– Алло, доча, что-то связь плохая, как дела у тебя?
– Всё хорошо, только ты должна мне денежку выслать!
– Но у меня нет.
– Мне надо, ты не понимаешь что ли?!
– Сколько тебе надо?
– Тридцать пять.
– Да… зачем тебе столько, Кирюш?
– Я хочу сделать подарок Серёже.
– Что, обязательно за тридцать тысяч надо?!
– Не тридцать, а тридцать пять! Дашь или нет?
– Я не знаю… у меня сейчас совсем нет, а зарплата только через неделю….
– Мне не надо через неделю, мне надо сейчас!
– Кирюш, ты пойми, я ведь ипотеку плачу за твою квартиру, у меня нет таких денег, так, чтобы раз – и пожалуйста.
– Вот не надо это выговаривать! Не плати, я что ли тебя заставляла квартиру брать?!
– А где б тебе жить тогда?
– А где я сейчас живу! И вообще, долгострой твой заморозят скоро… тьфу, долевое – говно.Говорила тебе!
– Кира!!! Зачем ты работу бросила?! Так бы хоть на карманные расходы было.
– Отстань! У его друзей ни одна девушка не работает! Что я, белошвейка что ли? Хочешь, чтобы на меня как на лоха трущобного смотрели?!
– Да они просто все из богатых семей – вот и не работают.
– Ну и что, это так-то ты виновата, что я не из богатой семьи!
– Кирочка!
– Ладно, у меня пропало настроение с тобой разговаривать! Пока!
– Доча, подожди…
Пип-пип-пип-пип.
– Алло! Кирюш!
– Ну что ещё? Сказала же, что не хочу с тобой разговаривать, слушать твои обвинения.
– Извини, доченька, я не должна была так говорить.
– Ладно. Дашь денег? Мамуля, ну очень важно, ты должна понимать!
– Кирюш, может хоть поменьше немного? Ну пять…
– Конечно поменьше, он мне, значит, шубу за двести, а я ему вшивый кошелёчек, ты как себе представляешь, ничего так, да?!
– Ну за пятнадцать… хотя бы часы можно.
– Своему Андрюше за пятнадцать дари! У Серёжи все часы минимум пятьдесят стоят!
– Ну, тогда у меня такое предложение: я тебе сейчас найду, но в долг, а ты, когда на работу устроишься, – отдашь!
– Отстойное предложение! Я не буду на работу устраиваться, сказала ж. Меня так всё устраивает! И кстати, мы послезавтра улетаем в Испанию, юх-ху!
– Вот это здорово, я за тебя так рада! А надолго?
– Недели две-три, не меньше!
– Слушай, а что он жене скажет?
– Да мои какие проблемы, пусть говорит, что хочет.
– Кирюш, ну он хоть любит тебя?
– Думаю, да… Конечно не говорил, да что…
– Не знаю, доча, семью ведь разрушаешь.
– Ты чё, наверное, шутишь, пока Андрей Петрович не слышит. Я оценила, ха-ха-ха! Пятёрка тебе! Сама-то помнишь, когда он к тебе все манатки перетащил… из семьи, между прочим, из чужой! И вообще, не я – так другая бы нашлась!
– И то верно, ладно, хм, ты права – если завёл себе кого-то мужик, значит, не всё так гладко было. Просто теперь надо, чтобы он обязательно женился на тебе.
– Мама, да ты в ударе сегодня. Или, может, расписались вы вчера с Андрюшей, а я не в курсе!
– Ну, мы хоть живём вместе, а твой периодически к семье бегает, а…
– У него ребёнок маленький, во-первых,
– Ребёнок – ребёнком, но любимая женщина на первом месте должна быть!
– А во-вторых, сегодня живёте – завтра разбежались! И не ты ли жаловалась, что Петрович твой кучу денег тратит на сына, который в Москве учится! Слушай, я туфли купила, клёвые какие, ммм! Две пары! Сейчас фотку пошлю, лови!
– Давай. Знаешь, я тут Иванову встретила, у неё Танька замуж вышла.
– Иванова… Танька…
– Ну, училась с вами в классе с девятого по одиннадцатый, а мы с её матерью работали в одном отделе… лет пять назад… Господи, та ещё истеричка.
– Да-да, вспомнила, мышь такая, хотя симпатичная, мы её дразнили ещё с девчонками… кажется, крошкой Вини, не помню только, почему так прицепилось, строила из себя самую умную. Она же вроде в МГУ уехала учиться со своей золотой медалью. И что?
– Вот, окончила с красным дипломом, вернулась в город, надо же такой бестолковой быть… вышла за какого-то казаха… или татарина, в общем, без денег, без квартиры, образование какое-то кулинарное у него, что ли… не работает. Так там отец упирался, против был, в итоге из семьи ушёл. Ой, фотка твоя дошла. Ну, класс! Лимонные и мятные – сейчас как раз, очень модненько, молодец, не вижу только – отсвечивает, лаковые или нет?
– Конечно, лаковые, только всякие Таньки сейчас нелаковые и носят! И чё она там со своим татарином?
– Да снимают комнату с подселением, это мне уже рассказали. Вот Иванова вечно хвасталась, что Танечка у неё такая умница – отличница, и что теперь? Перебиваться со своим красным дипломом.
– Вот видишь, зато я у тебя умницей оказалась!
– Да, поживёшь, попутешествуешь… Только я тебе говорю, работать всё равно надо, мужикам быстро надоедают домохозяйки.
– Опять начинаешь, сама разберусь.
– Ладно, смотри – большая уже конечно, только для мамочки всегда малыхой будешь.
– Ну, сейчас расплачусь. Лучше скажи, что тебе из Испании привезти.
– Подожди, Андрей у меня пришёл. Андрюшенька, ты руки мой и кушай иди, я там курочку запекала, сейчас с Кирюшкой договорю и приду чаем поить. Как на работе? Всё хорошо – я рада, иди отдыхай. Доченька, ну что, господи, привезти-то, я так всему рада
буду; ты тогда помнишь, сумочку Луи Витона привозила – вот это вещь, а то в нашей дыревсякие деревенщины таскают подделки китайские. А я хожу, модничаю иногда, знаю, что у меня настоящая!
– Ясно, посмотрю шарфик какой-нибудь, если хорошо себя вести будешь.
– Ой, лиса. Отцу, кстати, не звонила?
– Звонила, денег просила – не дал, говорит, две недели назад выслал десять тысяч, а что такое эта десятка? Да пару раз в кафе посидеть, и то в забегаловке какой-нибудь! Ну, ты представляешь… если б не Серёженька, я бы уже давно оборванкой стала.
– Вот козёл, думает, так просто дочь растить, но ты, Кирочка, девочка, поэкономнее будь, всё-таки по средствам немного старайся.
– Не нуди, злишь меня прям опять!!! Сама живи по средствам, надоела!
– Чего сразу сердишься, мать тебе плохо никогда не скажет, прислушиваться надо, я переживаю за тебя, всё-таки училась, высшее образование получала, надо кем-то быть в жизни, своё иметь.
– Ой, успокойся, выбесила-таки, давай, пока!
– Доча!
– Да пошла ты!
Пип-пип-пип-пип.
– Алло, Кирюшенька! Да прости меня, чё ссориться-то.
– Денег дашь?
– Ладно, дедушка там отложил мне сколько-то, хотела диван новый купить.
– Спасибо, мамуль. А что там у тебя с диваном, этот вроде нормальный ещё, потом купишь. Короче,ты переводи мне быстренько, а я побегу в Мегаполис, выберу что-нибудь, пока Серёжа не пришёл. Чмоки – поцелуйчики!
– Пока, не… – пип-пип-пип-пип, – пропадай хоть, звони!
