БАБОЧКА

 

 

На пологом склоне небольшой лощинки сбились в кружок невесты-березки, шепчутся листьями, взмахивают время от времени ветвями, посматривая на стройные могучие сосны на противоположном склоне. На дне низинки из травы выглядывают, задирая к небу головки, полевые цветы — колокольчики, васильки, ромашки. Над ними, словно не в силах сделать выбор, колченого ныряет в полете желтая бабочка. Вот она совсем было решилась, даже коснулась матовым шелком крылышка лепестка ромашки и снова взлетела, принялась кружиться над другими цветами.

«Ох и хорошо же ей! — подумал Костя. — Ни отбоя, блин, ни подъема! И старшина мозги не сушит!»

Парень не был романтиком, восторженно закатывающим глаза при виде цветочков и веточек. Совсем наоборот, горожанин до мозга костей, он знал природу только в виде огуречных грядок на садоогороде у родителей да по одному-единственному выезду в экологический лагерь в десятом классе. Впрочем, тогда ему было совсем не до природы…

Здесь, в воинской части, отгородившейся перелеском от маленькой деревушки Вожгурт, ему не хватало шумных асфальтовых ущелий Ичкара, бензиновой вони нескончаемого стада ползущих по его улицам автомобилей, жирной копоти городских труб.

Немигающие глаза ромашек пристально глядят в бездонный голубой провал неба. Рядом покачиваются и словно даже позванивают малюсенькие резные раструбы колокольчиков. Или это звенит и лязгает железо в ремонтных мастерских за забором воинской части?

Всеми мыслями Костя там, в родном Ичкаре. И не в том дело, что на его улицах прошло всё детство парня, — там он встретил свою любовь. Любовь… Всё опаляющее, сжигающее чувство, о каком даже про себя подумать — дух захватывает, а уж вслух сказать и вовсе невозможно. При одной только мысли о высокой черноглазой Лиле Костю охватывает жаркая истома. И раньше так было: возьмет учебник, а перед глазами она, Лиля. Школу-то Костя с грехом пополам за-кончил, и даже в институт поступил, а дальше — какая уж тут учеба…

* * *

…Он завалил первую же институтскую сессию. Родители видели, что творится с парнем. Когда Костя пришел с последнего экзамена, его ждал серьезный разговор. Мать сидела на диване, напряженно выпрямившись и положив сцепленные натруженные руки на колени. От сына она старательно отводила глаза, чтобы не выказать свою жалость. Отец же, Николай Петрович, только начав говорить, раскипятился и сразу бухнул:

— Ты что думаешь, мы слепые? Значит, так! Учишься — учись, а женишься — женись! И чтобы не было больше этих разговоров, что пре-едме-ет трудный, преподава-атель непонятно объясняет, подгото-овиться времени не хватило… — протянул он, словно передразнивая сына. — Мать, сегодня же идем к ее родителям! Узнаем, может, она просто голову парню дурит!

Когда заселяли дом, и Костины, и Лилины родители получили ордера одновременно — работа-ли на одном заводе. В доме вообще половина жиль-цов была с этого завода. И дальше у двух семей всё как-то совпадало: дети их ходили в один садик, когда подросли — учились в одном классе. Так что идти было недалеко, в соседний подъезд.

Похоже, мать Лили, Лидия Григорьевна, догадывалась об отношениях дочери с Костей, потому что, открыв Костиным родителям дверь, ахнула и схватилась за сердце:

— Господи, уж не беременна ли Лилечка?

Тут же испугалась, что проговорилась, и запричитала:

— Ведь как нынче молодежь? Родной матери ничего не рассказывают… Растишь их, растишь…

Выглянувший в прихожую Иван Иванович увидел растерянную и перепуганную жену, смущенных родителей Кости и, прервав причитания жены, мрачно пригласил гостей в залу. Расселись. Николай Петрович начал было косноязычно объясняться, но Иван Иванович жестом остановил его и взревел:

— Лиля! Лилия! Тебе говорю! Иди сюда, к нам!

Девушка гостям не удивилась, напротив, похожее на торжество чувство промелькнуло в ее глазах, когда она легко присела поодаль у стола. Вроде и в сторонке, но всё же поближе к матери.

На прямой вопрос отца она ответила не смущаясь:

— Да, мы с Костей давно любим друг друга. И пожениться давно собираемся, — всё же покраснев, она добавила: — У нас всё уже было.

Мать только руками всплеснула от такой откровенности при отце и при посторонних — сама она даже с мужем стеснялась говорить о таких вещах. А Лиля, по-своему истолковав ее замешательство, успокаивающе сказала:

— Да ты, мама, не волнуйся. Сейчас с пятого класса все знают, как предохраняться! А уж мы-то давно взрослые…

Высказавшись, Лиля почувствовала облегчение, словно тяжелую работу выполнила. По-уд-муртски она говорила плохо, только дома иногда, да вот сейчас пришлось, раз уж родители повели разговор на родном языке. А так даже с Костей они говорили только по-русски.

Увидев, как обмерла Лидия Григорьевна и в бешенстве бесцельно зашарил руками по столу побагровевший Иван Иванович, Костины родители постарались замять неловкость, перешли к обсуждению практических вопросов — состоится ли свадьба детей, стало как-то само собой разумеющимся. Выждав немного и убедившись, что на нее никто не обращает внимания, Лиля проскользнула в прихожую, надела сапоги и как была, в одном халатике, выскочила из квартиры.

Как провести свадьбу, где будут жить молодые — это пусть обговорят родители. А сейчас она хотела ошарашить новостью Костю, ведь до сих пор на все просьбы выйти за него замуж лукавая Лиля так и не давала определенного ответа. Ей нравилось чувствовать над парнем свою власть. Теперь же, когда всё так неожиданно решилось, она спешила к нему — ведь наверняка сидит в квартире и нервничает. А если еще и сестренки Ларисы нет дома, будет вообще классно! Пока там старики разговоры рассусоливают, они с Костей на почти уже законных основаниях могут побыть вместе. Отведут душу! От одной только мысли об этом у Лили сладко заныло внизу живота.

* * *

Эх, припасть бы к медовым Лилиным губам, не отрываться от них… Но жена далеко, а Костя здесь, в армии… Тут даже и в увольнение некуда пойти — кругом лес, лес, лес. Солдаты и в деревню-то не ходят — одни старики в деревне, клуб и тот на замке. Только и работают что магазин да почта. Оно, может, и к лучшему, созвучно настроению парня, разлученного со своей женой. О ней все его мысли, о ней и о ее письмах, и не хочется никаких развлечений.

Вот и сейчас он возвращается с почты — отправил Лиле сразу три письма. Костя ей пишет почти каждый день и письма отправляет из Вожгурта, когда удается отпроситься у ротного. Полевая почта работает, по его мнению, из рук вон плохо — за восемь месяцев только девять писем от Лили получил, а она уверяет, что пишет ему каждую неделю. Лилины письма Костя уже до дыр зачитал, даже сейчас у него в кармане лежат два ее последних письма.

Костя прикоснулся рукой к карману, в котором прощупывались сложенные в несколько раз листочки, и откинулся в траву. В вышине над вершинами деревьев плыли облака. Через минуту стало казаться, что облака неподвижны, а он вместе со всей Землей летит, летит, летит куда-то, в тщетной надежде зацепиться за непрочную ткань облаков верхушками сосен. Вдруг мимо лица промелькнула легкая тень. Костя сфокусировал взгляд — обманутая его неподвижностью бабочка несколько раз пролетела над ним и опустилась на ромашку в полуметре.

— Попалась, красавица! — азартно выкрикнул парень и молниеносно выбросил руку, но в кулаке осталась только головка цветка, а испуганная бабочка взмахивала крылышками всё чаще и чаще, поднималась всё выше и выше и потерялась наконец в свежей, словно умытой, листве берез. Костя разжал кулак, взглянул на помятые лепестки ромашки и совсем было отбросил ее в сторону, но передумал и, не вставая, принялся лениво обрывать лепестки. «Любит, не любит, плюнет… к сердцу прижмет, к черту пошлет. К черту пошлет… что значит: к черту пошлет?» — Костя в сердцах отбросил сиротливую тугую сердцевинку цветка и поднялся. Настроение испортилось, и захотелось пить. Взглянул на часы — до обеда оставалось больше сорока минут. В часть идти не хотелось, и он решил поискать родник. В памяти еще были свежи воспоминания об экологическом лагере. Учитель им тогда много раз повторял: «В нашем родниковом крае лощинки или овражка без родника не бывает!»

Раздвигая сапогами густую траву, он двинулся вниз по ложку. За ним оставался ясно видимый след. Трава становилась выше и темнее, цветы пропали. Остро запахло сыростью. Под ногами стало вязко, затем сапог глухо стукнулся о камень. Костя остановился, удивленно вглядываясь под ноги — валун был виден даже в этой заросшей лощинке. «Кто его сюда приволок?» — подумал Костя, наклоняясь, чтобы получше разглядеть камень. Раздвинув рукой траву, он с удовлетворением обнаружил под самым бочком валуна напоминающее небольшую миску углубление в земле, из которого переливалась через край и терялась в траве тонкая ленточка воды. Она была так слаба, что совершенно не слышно было ее робкого журчания. Крупные промытые песчинки танцевали в ямке, пытаясь оторваться ото дна и не в силах покинуть теснящуюся и волнующуюся в глубине ямки стайку себе подобных.

Расставив пошире ноги — под сапогами смачно чавкнуло, — Костя оперся одной рукой о камень, склонился пониже и, зачерпывая горстью, напился. Заныл под коронкой зуб. На ходу вытирая о гимнастерку влажную руку, Костя поднялся вверх по склону и, почувствовав под ногами твердую сухую землю, уселся под деревом, навалившись на него спиной. Вытащил из помятой пачки сигарету, чиркнул спичкой, затянулся. Клуб табачного дыма повис на мгновение вровень с лицом, затем принялся медленно всплывать, цепляясь за нижние сухие ветки, но не в силах удержаться. Опять память вернула Костю в прошлое, достаточно оказалось небольшого толчка, этого родника…

* * *

…Лагерь раскинул свои палатки на поляне над малюсенькой речушкой Подборенкой, километрах в пяти от окраины. Городской шум сюда не доносился, лишь изредка где-то за леском тарахтел, пробираясь по проселку, тракторишка. На полянке разгорелась игра в волейбол, а Костя с Лилей, взявшись за руки, медленно брели вдоль больше похожей на ручеек речки. Подборенка — в названии ее чудился неумолчный шум соснового бора, но бор давно вырубили, выросшее тут чернолесье тоже безжалостно прореживали, забирая всё, что более или менее подросло. Теперь, к счастью, тут выросли светлые березовые рощицы, так и манившие прогуляться по ним, как по парку. Не сговариваясь, ребята повернули от реки, шагая по чистой шелковистой траве между густо напудренными стволами ровных, все одинакового роста, березок. Азартные выкрики игроков и пушечные удары по мячу стали почти не слышны. Появилось ощущение, что они вообще одни на Земле. Косте хотелось обнять Лилю за плечи, но он стеснялся. Она давно ему нравилась, но подойти он долго не решался — Лиля постоянно была окружена шумной ватагой парней. Да и она сама, поди, не обратила бы внимания на тихого скромного парня.

На родник они набрели неожиданно. Их товарищи из лагеря, оказывается, поработали тут: консервные банки, пластиковые бутылки, газеты, тряпки были собраны, унесены и закопаны в могильнике. Благодарная трава распрямилась, уже ничем не напоминая о людском недобром присутствии. Ключ оказался взятым в срубик из двух венцов, у самой воды в топкую землю положили доску. Лиля, жмурясь от удовольствия, тянула ледяную влагу сквозь трубку лабазника. Солнечные зайчики, пробравшиеся сквозь листву ольхи, перебегали по ее плечам и лицу, и казалось, что Лиля сейчас вскинется от щекотки.

— На, попробуй. Даже вкус воды меняется, — протянула она Косте стебель, и тут же сама зачерпнула воды в пригоршню, видимо, не напилась.

Костя не успел даже опустить трубочку в родник, как Лиля плеснула в него водой из сложенных ковшичком ладошек. Костю ожгло ледяное прикосновение, и он, чтобы утихомирить расшалившуюся девушку, крепко обхватил ее руками. Лиля, вместо того чтобы вырваться, притихла и прильнула к нему всем телом, так, что он почувствовал под легким сарафанчиком упругие полушария грудей. Поднятое вверх лицо ее оказалось совсем близко, и он увидел на губах оставшиеся еще кристальные капли, и сам не заметил, как прильнул к ним. Девушка ответила на его поцелуй, и у Кости закружилась голова. Когда он оторвался от ее губ и с трудом перевел дыхание, Лиля низким голосом сказала:

— Смотри, промок как. Снимай, суши, — и легкими пальчиками принялась расстегивать пуговки тенниски.

Раньше Костя целовался лишь дважды, да это и поцелуями-то нельзя было назвать — торопливо и неуклюже совался он губами куда-то в лица девушек, проводив их после школьной дискотеки. А сейчас его словно подключили к току высокого напряжения — Костя с трудом удерживал нервную дрожь. Он весь подался к Лиле, припал к ее губам и пил, пил, пил их сладкий мед. Она сама протянула руку к его брюкам и принялась теребить ремень. Обмирая, Костя только и смог чуть повернуться, чтобы ей было удобнее…

Нежную кожу кололи сухие травинки, в поясницу врезался маленький сучок. Ветер прошумел по ветвям нависшей над родником ели, а казалось, что это чьи-то шаги. Лиля гибко вскочила на ноги и, извиваясь, как ящерица, принялась натягивать на разгоряченное тело сарафан.

— Моя, ты моя! Понимаешь, Лиля? Ты моя и больше ничья! — чувства распирали Костю, он готов был кричать о них на весь мир.

— Я что, вещь, что ли? — презрительно фыркнула девушка, отыскивая трусики. Они оказались под вещами Кости. Лиля схватила их и принялась, прыгая на одной, затем на другой ноге, надевать. — Нашел чему радоваться. Мало ли кто с кем переспал…

Она наскоро провела руками по волосам, проверяя, не слишком ли растрепаны и, норовисто вскинув голову, удалилась. Парень так и остался лежать, как окаченный холодной водой.

Вечером на дискотеке Лиля нарочито не замечала Костю и всё время танцевала с Андреем из другой школы. Вот когда Костя понял, что означает выражение «чуть не лопнула от злости селезенка». На следующий день он ходил как в воду опущенный. А через день девушка как ни в чем не бывало подошла к нему:

— Послушай, Костя, давай сходим опять к нашему роднику. Мне с тобой тогда было так хорошо!

Все тягостные мысли мигом вылетели из головы. Костя подхватил любимую на руки и закружил, не думая, видят их или нет.

— Перестань, беспутый! Воспитка увидит, нытья потом не оберешься, мораль читать будет, — вырывалась из рук высокого, худого Кости Лиля.

Чуть только палатки скрылись из виду, Лиля прижалась к Косте плечом и грудью, и он всё время боролся с желанием сейчас же, прямо тут схватить ее, опустить в траву, припасть к ней и не отпускать…

Вечером, когда по обычаю гремела музыка, и потом, когда ей на смену пришли разговоры у костра, Костя с Лилей допоздна гуляли. Да что там гуляли — отойдя от лагеря, они падали в траву и занимались любовью. Чуть отдохнув, они снова и снова ласкали друг друга. В разгар ласк Лиля как бы между прочим сказала Косте:

— Настоящий мужчина всегда имеет при себе презерватив.

Парня как будто оглоушили — а если Лиля уже «залетела»? И что делать сейчас, сию минуту? Выручила опять-таки Лиля: с коротким смешком протянула ему пакетик, который он тут же, смущаясь, принялся вскрывать, пробормотав только:

— Откуда?

— А-а, у девчонки одной взяла…

Соврала, конечно. Она не любила афишировать свои похождения — начни спрашивать девчонок, нет ли у них презерватива, разговоров потом не оберешься. Косте, и без того смущенному ситуацией, было не до выяснения, откуда взялся «предмет». Он растерянно крутил в руках извлеченное из пакетика плоское податливое кольцо.

— Давай помогу, — грудным вздрагивающим голосом предложила Лиля.

…После свадьбы Лиля тоже предохранялась, да и Костя не настаивал на ребенке — молодые еще, успеют.

Когда начались свобода и демократия, Лилин отец уволился с завода и стал предпринимателем. Что уж он там предпринимал, неизвестно, но единственную дочь одел с иголочки и увешал дорогими побрякушками. Девчонки-подружки ей завидовали, парни липли как мухи на мед. Костя из-за этого не одну ночь провел без сна и только после свадьбы вздохнул спокойно.

На свадьбу Иван Иванович сделал дочери царский подарок — купил двухкомнатную квартиру. Костины родители, чтобы не ударить лицом в грязь, обменяли свою трехкомнатную на двухкомнатную с доплатой, а деньги торжествен-но вручили молодым — на мебель. По-видимому, и с мебелью сват помог — тех денег едва ли хватило бы на одни лишь зеркала. Лиля украсила ими всю квартиру, а в спальне вообще устроила зеркальные стены. Свекровь, увидев это безобразие, только поджала губы. Косте тоже неприятно было, подняв голову, натыкаться на собственный взгляд, но он быстро смирился — Лилечка, наверное, хотела и в постели показать любимому свое стройное тело, чтобы еще и еще раз слышать от него: «Какая ты, Лиля, красивая!»

Всё у них складывалось хорошо, живи — не тужи, но за всеми этими переживаниями и хлопотами весеннюю сессию Костя снова завалил, его отчислили и осенью призвали в армию. Ладно еще не отправили на Кавказ или куда-нибудь на Сахалин — отсюда до дому несколько часов езды. Да что толку, что близко? Отпуска раньше, чем прослужишь год, не получить. Кое к кому уже из дому приезжали, а к нему… Ну ладно, родители не сообразили, для них армия как-то само собой предполагает разлуку, да и восемь месяцев для них там срок, видимо, небольшой, но Лиля-то? Ее Костя приехать не просит: сама должна догадаться, наверняка ведь так же, как он, скучает…

На обед Костя опоздал, но не беда — в каптерке у Кузьмича всегда найдется что пожевать. Не спеша — всё равно не успеть, — Костя шел по тропинке вдоль забора. Тропинка обегала крупные кусты, временами спускалась в топкие низинки. Вот наконец она вильнула вбок, завернула за угол, и Косте открылся КПП, контрольно-пропускной пункт. Он уже был почти у ворот, когда неожиданно по дороге с ревом проползли четыре темно-зеленых фургона, притормозили на КПП, дожидаясь, пока солдаты распахнут пошире ворота, и скрылись на территории части. Костя непроизвольно ускорил шаг.

Часовой на воротах удостоил Костю лишь беглого взгляда — всё внимание его было приковано к стоявшим в рядок машинам, из которых выпрыгивали и сразу строились бравые солдатики в камуфляже. Костя прошел по асфальтовой дорожке и юркнул в сторону, в курилку. Там собралось человек пять досужих зрителей. Они молча наблюдали, как от штаба к вновь прибывшим идет майор Жиканов, помначштаб. Отдельной от выстроившихся солдат группкой стояли офицеры, тоже в камуфляже, и майор подошел к ним. Солдатам дали команду «разойдись». Несколько человек направились сюда, в курилку.

— Чего это? — спросил Костя стоявшего рядом Витька.

Витек всегда всё знал. Даже не взглянув на Костю, он сообщил:

— Рота быстрого реагирования, войска МВД. Сейчас, после этих терактов, их по всей России рассовывают.

— А к нам надолго? — поинтересовался Борька из второго взвода.

— А хрен его знает, товарищ майор, — ответил Витек, пожав плечами. — Вроде бы надолго, пока свои казармы не построят…

Новички обступили вкопанный в землю бак для окурков, поглядывали на солдат, но разговора пока не начинали. Наконец чернявый верткий парень, глядя на высаженные перед зданием штаба гималайские ели, сказал ни к кому не обращаясь:

— Ух ты, голубые ели!

Витек тут же отреагировал:

— Ага! — протянул он. — Мы тоже сначала так думали. А потом присмотрелись — они еще и пили!

Солдаты с готовностью посмеялись немудреной шутке, завязался общий разговор.

Месяц шел за месяцем, а эмвэдэшники оставались в их части. Им выделили половину третьей казармы. По утрам они бегали на зарядку за ворота, чуть не каждый день совершали марш-броски. Правда, в хозяйственных работах они честно принимали участие. Костя познакомился почти со всеми, там оказались неплохие ребята, хотя и немного заносчивые.

Иногда они делились на две части, одна занимала какой-то угол территории и отчаянно защищалась, вторая эту территорию брала штурмом. Поглазеть на это дело собирались все свободные от службы, даже молодые офицеры стягивались поближе — схватки здесь бывали почище любого боевика по телевизору. Стоило посмотреть только на то, как упругим кошачьим шагом эти запакованные в камуфляж ребята, в черных масках, с болтающимися на шее короткими десантными автоматами, похожими на хищные, смертельно опасные игрушки, гуськом бегут вдоль плаца, охватывая полукольцом засевшего за штабелем досок «противника»…

Новизна от прибытия роты МВД быстро прошла, и снова потянулись бесконечные дни службы…

* * *

После ухода Кости в армию Лиля осталась в квартире одна. Папа с мамой и свекор со свекровкой оказались на другом конце Ичкара. Мать, конечно, частенько навещала дочь: не голодает ли? Кроме продуктов, она давала дочери и деньги, которые Лиля с удовольствием тратила. Деньги приносила, навещая Лилю, также и свекровь — как бы от сына. Или за сына.

На работу Лиля даже не пыталась устроиться. После школы она учиться не стала, а какая работа без диплома? Да и не до того было первое время после свадьбы. Но мать почему-то всё время сводила разговоры к этому:

— Ты бы, доченька, на биржу труда сходила, записалась. Мало ли, может, и предложат чего, — завела однажды Лидия Григорьевна любимую песню.

Валявшаяся, как обычно, на диване Лиля лениво потянулась:

— Ну что ты, мамочка! Что там могут предложить? Дворника? Ты представляешь меня дворником? — и она захохотала. — Или папа уж не хочет меня кормить, раз я замуж вышла?

— Ну что ты, что ты, дочка! — мать даже замахала руками. — Отец тебя никому не даст в обиду! Слава богу, получает достаточно. Только… я думаю, скучно тебе в четырех стенах. На людях-то веселее было бы. Отец вот настоял, чтобы я работу бросила, а меня всё на завод тянет, в свой отдел.

Она присела на диван в ногах у дочери.

— Ты, мама, всё старую песню поешь! — зло сверкнула на нее глазами Лиля. — Коллективный труд облагораживает! Да это просто коммунистический бзик! Скажи еще: под руководством родной партии дружными рядами выйдем на демонстрацию! Хоть папа понял, что времена изменились!

У Лидии Григорьевны на глаза невольно навернулись слезы — не столько из-за несправедливых слов дочери, сколько из-за ее неожиданно озлобленного тона. Лиля сообразила, что мать обиделась. Вскочив с дивана, она подсела к ней и обняла за плечи:

— Ладно, мамочка, не обижайся. Я просто хотела сказать, что каждый человек — личность, а личность должна быть свободной. Тогда человек и себя уважать будет, и пользу принесет. А работа, — она кивнула на заваленный газетами, давно не убиравшийся стол, — вот, всё время смотрю объявления. Может, что и подвернется.

Материнское сердце отходчиво. Хоть и не поверила Лидия Григорьевна в искренность дочери, выслушав высокопарную заученную трескотню, но тоже решила сделать шаг навстречу:

— Подожди-ка, у меня ведь тоже газета есть, — она подняла с пола сумку, порылась в ней. — Мальчонка в трамвае торговал. Никто у него не покупал, мне его жалко стало. Маленький совсем, и одет бедно. Вот, здесь обо всем объявления есть, и о работе тоже.

Лидия Григорьевна протянула газету Лиле, но та, успев снова плюхнуться на диван, только мотнула головой в сторону стола: оставь, мол, потом почитаю.

Какая-то у них сегодня встреча получилась невеселая. Лидия Григорьевна засобиралась. Лиля всё же подошла к двери в прихожую, оперлась о косяк. Заходящее солнце просветило насквозь легкий халатик, обрисовало стройную, томно изогнутую фигурку девушки. С любовью и невольной гордостью посмотрела Лидия Григорьевна на дочь, уж такая она стройненькая да ладненькая.

— Может, чаю попьешь? — из вежливости предложила Лиля.

— Нет, доченька, времени уже много, отца кормить надо, — мягко сказала женщина и ушла.

«Может, всё у нее еще наладится, — думала она, спускаясь по лестнице. — В самом деле, ка-кие ее годы, найдет еще работу. Главное, с замужеством ей повезло. Костик хороший парень, добрый, и любит Лилю…»

Когда за матерью закрылась дверь, Лиля облегченно вздохнула и поспешила к телевизору — начинался один из сериалов. Сериалы Лиля не пропускала: вот это жизнь, не то что у нас! А как там все хорошо живут! Женщины целые дни проводят или в парикмахерской, или у портнихи, или занимаются на тренажерах, чтобы еще красивее стать. Ей, Лиле, тренажеры ни к чему, и так фигура хороша. Если не родит, то долго еще такой будет! Девушка любовно провела рукой по животу, по бедрам, вновь сосредоточила внимание на экране. Герои опять направились в ресторан. Каждый вечер так!

«Нет, — подумала Лиля, — я не стану как мама — кухня да завод. И Костя меня поймет, ведь он же меня любит. Когда вернется из армии, настою, чтобы он не восстанавливался в институте, а пошел охранником в какую-нибудь фирму. Бабки надо заколачивать, чтобы обеспечить нормальную жизнь…»

Лиля совсем успокоилась и поудобнее устроилась на диване. Начался рекламный блок — как всегда, пять минут кино, десять рекламы. Все рекламы были старыми, крутили их уже не первый день, и Лиля принялась лениво нажимать кнопки «лентяйки», переключая программы. Наткнувшись на концерт, она задержалась на этом канале. Ломающимся голосом подростка пел какой-то женоподобный певец, кокетливо пожимая плечиками и закатывая глазки. «Фу, голубой!» — брезгливо сморщилась Лиля, но песню оставила, даже принялась лениво покачивать ногой в такт. Внизу экрана поползли буквы бегущей строки: «…в массажный кабинет приглашаются для работы девушки в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет…».

Лиля быстро вскочила, вбежала в прихожую — так было проще, чем искать ручку, — и записала помадой на зеркале номер телефона. Может, это именно ее шанс? В массажный кабинет ведь ходят люди далеко не бедные, наверное, и зарплата будет хорошая. А что массаж не умеет делать — научится, не какая-нибудь физика с математикой, уж как-нибудь.

И Лиля совсем в хорошем настроении вновь включила первый канал и с головой погрузилась в переживания героев, красиво и длинно выяснявших, кто с кем переспал и с какой целью…

 

* * *

— Заработок будет достаточно высоким, но… Постарайтесь нас понять: к нам приходят только деловые люди. Жизнь у них не сахар, после тяжелого дня хочется отдохнуть, — высокий, выше даже Кости, широкоплечий мужчина взглянул на Лилю и неожиданно спросил:

— Размер бюстгальтера третий, талия шестьдесят восемь?

— Д-да… А как вы?.. — слегка смутилась Лиля. А вообще, разговор начинал ей даже нравиться.

— Хорошо, что не застеснялась, — белозубо, как герой рекламного ролика, улыбнулся собеседник, — я вижу, что мы с тобой друг друга поймем. Кстати, не возражаешь, если мы с тобой перейдем на «ты»?

— Как хотите… хочешь, — тут же согласилась девушка, и мужчина вновь улыбнулся:

— Так что сейчас, голубка, дуй к гинекологу за справкой, потом в кожвен, а уж тогда, если всё будет в порядке, за работу. Да, еще скажи-ка домашний телефон. У нас рабочий день ненормированный, сама понимаешь…

Вадим Бойцов сел за изнасилование однокурс-ницы. В зоне его сразу попытались «опустить». Сильный и безжалостный, он убил пахана. Ему добавили срок и перевели в другую колонию. На воле за это время произошли неожиданные перемены. Заключенные жадно следили за ними.

«Вот он, мой шанс! — сразу понял Вадим, выйдя на свободу и осмотревшись. — Надо открыть бордель, а чтобы не прикопались, назвать его кабинетом психологической разгрузки, или массажным. И “капуста” будет, и девки под рукой». Он принялся за организацию «дела». День-ги выделил «общак», под грабительский процент. Но зато о крыше беспокоиться не надо. Первым делом он снял помещение и сманил из поликлиники массажистку — хоть одна-то настоящая массажистка должна быть, а то и от ментов откупаться придется, так никогда с долгом не рассчитаешься, не то что себе на жизнь заработать.

Дело медленно, но верно вставало на ноги. У массажистки с утра выстраивалась очередь из окрестных старушек. Вадим сделал в ее кабинет отдельный вход, но всё равно она о чем-то догадывалась, пришлось увеличить ей жалованье. Теперь Вадим собирался дело расширить. Эта девчонка ему понравилась — молодая, но тертая. И Вадим привычно ощутил возбуждение. Надо будет проверить, на что она годна…

Несмотря на широкую улыбку, взгляд у работодателя был холодным и оценивающим. Лиля неуверенно встала, сжимая в руках сумочку.

— Часть заработанного будешь получать в баксах. Сколько? А это как работать будешь. Ну, дуй давай в больницу, а потом прямо сюда, о-кей?

Лиля давно уже поняла, что за работу ей предлагают. И жутковато было немного от предстоящих изменений, и потаенный восторг охватывал. Вот это уже близко к той свободной, раскрепощенной жизни, которая переливается яркими красками на телеэкране, не то что унылое размеренное существование, которое ожидало бы ее, следуй она всем советам мамы. Вот только что сказала бы мама? Схватилась бы за сердце, и не притворно, а на самом деле. И отец в ярость пришел бы, хотя сам-то наверняка заглядывает в подобные заведения. Приходит домой после полуночи, а маме врет, что на работе задержался. Какая там у предпринимателя ночью работа? Все фирмы закрыты, ни одной сделки не провернешь. А мама делает вид, что верит. Или вправду верит?

Первая острота, с какой Лиля восприняла предложение, сгладилась. Но возбуждение оконча-тельно не улеглось, и она, сама того не замечая, даже шла сейчас нарочито покачивая бедрами, и все встречные мужчины пристально вглядывались в девушку, привлеченные ее раскованной походкой и замкнутым, надменным лицом.

«Ладно, они люди устаревшие, — думала о своих и Костиных родителях Лиля. — Они ничего уже в жизни не понимают. А что плохого в том, чем я собираюсь заниматься? Можно подумать, они ни разу в жизни не трахались, детей они в капусте нашли! А что с посторонними, так чужого мужчину ласкать не каждая сможет, почему же это не работа? Я чувствую, у меня это получится. И до Кости парни были, со всеми нормально получалось. Главное, чтобы никто ничего не узнал…»

Пока дошла до остановки троллейбуса, Лиля совсем успокоилась: Кости не будет почти полтора года, не сидеть же ей совсем одной! Кстати, и денег подкопит, а то на всё, чего ей хочется, папиных денежек не хватает. А придет Костя из армии, она тут же прекратит… И вообще, Костя сам виноват! Ушел в армию, а она что, не живая, что ли?

Первого своего клиента Лиля, чуть только увидев, прозвала про себя «жирным боровом». Он сразу потребовал, чтобы Лиля уселась на него сверху — не то из-за толстого брюха, не то так ему нравилось больше. К Лилиному удивлению, он оказался вполне ничего. Их игры затянулись почти на два часа, и Лиле совсем не было противно, даже наоборот. Когда клиент, взглянув на часы, начал, пыхтя, одеваться, Лиля в мыслях его уже жирным боровом не называла. Чувствуя приятную истому во всем теле, она развалилась на постели, лениво следя взглядом за мужчиной и думала, что всё оказалось совсем не страшно и что журналы, похоже, не врут, когда пишут, что кровь разогреть полезно и что к этому надо относиться серьезно и обязательно этим заниматься регулярно… Ей-то это, несомненно, пойдет на пользу, а то, как Костя уехал, она только два или три раза встречалась со старыми, еще до Кости, любовниками. Да что встречалась — всё как-то наспех, торопливо…

Одевшись, мужчина подошел к кровати и достал из бумажника несколько зелененьких купюр.

— Ты мне понравилась, — он взял ее сильными пальцами за подбородок и повернул к себе. Она не пыталась вырваться. — Будем встречаться. Хозяину я заплачу отдельно, а это тебе.

Он уронил на кровать деньги, еще раз сказал: «Будем встречаться», — и вышел.

Лиля взяла доллары, аккуратно сложила их, зажала в кулаке и сладко потянулась. Новая работа начинала ей нравиться.

Спустя месяц Лиле стало казаться, что она занимается этим давным-давно, уже годы. Работа ее в общем устраивала. Иногда, правда, приходилось обслуживать за день трех-четырех клиентов, но она и в этом ухитрялась находить удовольствие, даже крики и стоны ее не были притворными. Потом она чувствовала себя разбитой, но предложи еще одного клиента — не отказалась бы. Особенно если молодой и симпатичный.

Иногда клиенты водили ее в рестораны для создания непринужденной обстановки при встречах с нужными им людьми. Один из клиентов сказал прямо:

— Ты, милая, мостик. По мосту что можно сделать? Перейти с одного берега на другой! А с твоей помощью — из нищеты в нормальную жизнь. Если сумеешь помочь — озолочу.

И Лиля старалась. Помимо кокетливых улыбок, она и умный разговор научилась поддерживать, и переспать с «нужными людьми» не отказывалась. А какая, в конце концов, разница? Башли бы только платили.

Одну такую встречу Лиля запомнила. Тучный шестидесятилетний мужчина, страдающий одышкой, удивил Лилю тем, что долго гладил и ласкал ее, не приступая к делу. Наконец он признался:

— Не получится, простатит у меня. А вот ты… если бы смогла оживить его хотя бы на один раз, я в долгу не остался бы. Или просто полюби его…

Лиле стало противно.

— Ничего мне от вас не нужно, — грубо сказала она.

— Так не бывает, — захихикал старик, и живот его дрябло заколыхался. — Всем чего-нибудь бывает нужно. Ты что думаешь, всю жизнь этим сможешь заниматься?

Он выделил голосом слово «этим», и Лиле вдруг стало обидно. Да чего он, в конце концов, мораль ей собрался читать? Что он, свекор ей? Даже платит ей не он, и в постели от него толку нет, а туда же, поучает! Но сказать она ничего не успела, потому что он продолжил:

— Время-то ой как быстро летит! Я ведь тоже не всегда таким был. Если сказать тебе, что мог заниматься любовью ночь напролет, не поверишь. И у тебя молодость пройдет. О будущем задумывалась? Я ректор коммерческого университета, могу сделать тебе диплом. От тебя одно требуется — полюби его, и всё…

Лиля задумалась: диплом? Без учебы? Хорошо, что не успела нагрубить старику, а ведь совсем готова была. Кстати, и отговорка классная будет: всем, кто поинтересуется, можно сказать, что на вечернем в университете учится. Отвращение у нее если совсем не прошло, то осталось совсем чуть-чуть, самую малость.

Она решительно повернулась и склонилась над распростертым на спине стариком.

 

* * *

После обеда Костина сестренка Лариса собралась навестить Лилю. В это время закурлыкал дверной звонок.

— Кого там черти принесли? — проворчала недовольно девочка, заглядывая в глазок.

Ну вот, когда спешишь, обязательно Машка припрется! После того как квартиру обменяли, Лариса стала редко встречаться с прежними подружками. Одна только Маша нет-нет да и приезжала. Всё же восемь лет просидели за одной партой, их даже дразнили «близняшками» за то, что всегда вместе ходили.

— Ой, Машка, — открыла Лариса дверь, — спешу очень-очень! Давай со мной, по дороге поболтаем!

— А ты куда?

— А-а, — девочка махнула рукой, — к Лиле мама сходить велела. Никак до нее дозвониться не может, вечно дома нет. Или телефон отключает. Костя жалуется, что письма от нее теряются. Попросить надо, чтоб заказными, что ли, отправляла.

— Нет, к Лиле я не пойду, — отрезала, набычившись, Маша.

Лариса и не настаивала, знала, что Маша чуть не с пятого класса сохла по Косте. Костя, конечно, ее всерьез не воспринимал. Ясно, что Маша теперь Лилю ненавидит! Лариса захлопнула дверь. Девочки спустились с лестницы и вышли из подъезда.

— А чего ты хотела-то? — виновато спросила Лариса.

— Думала сходить с тобой на праздник «Ин-вожо». Одну мама не отпускает, поздно, говорит. А с тобой пустит, — Маша засмеялась. — А какая разница, если поздно, оттуда идти или от тебя!

— Что-то не очень хочется на это «Инвожо» идти, — неуверенно сказала Лариса. — А во сколько начало?

— В шесть, — и быстро, чтобы подруга не передумала, Маша добавила: — Ой, Лариска, давай пойдем! Мне так хочется! А потом, наверное, и дискотека будет…

Услышав о дискотеке, Лариса притворно вздохнула:

— Ну что с тобой делать! Ладно, я быстро к Лиле сбегаю. Если дома нет, ждать не стану, записку оставлю. А ты к пяти к нам.

…С половины пятого и до шести прождала Маша Ларису у подъезда — квартира была заперта, на звонки никто не отвечал. Родители были еще на работе, а Лариса… Ларисе, видать, Лиля дороже. Глотая слезы, девочка поехала домой и весь вечер просидела в комнате, даже не вышла ужинать.

* * *

Лили, конечно, дома не оказалось, но Лариса даже не очень и огорчилась. Все мысли ее были заняты дискотекой. Ради танцев она готова была поскучать и даже стихи послушать. Оставив в почтовом ящике записку, девочка поспешила на автобусную остановку. На перекрестке Лариса взглянула налево, потом направо. Улица была пустынна, и девочка шагнула вперед. Вылетевшую из-за угла машину она даже не видела, потому что от удара сразу потеряла сознание.

— Остановись! Остановись, говорю! — Лиля вцепилась в широкоплечего, коротко стриженного мужчину за рулем. — Ты же ее сбил!

— Заткнись, дура! — Вадим, «хозяин» Лили, не сбавляя скорости, промчался два квартала, повернул, еще раз повернул и оказался на выходящей из города улице. Только там он остановился, вышел из машины, осмотрел капот.

— Вроде обошлось, — сообщил он сникшей, тихо плакавшей Лиле, вновь усаживаясь в зеленую «Тойоту». — Ни одной царапины. Если никто номер не заметил, то не найдут. Живо надо из города ноги делать. В Шунгу махнем, там у меня в автосервисе кореша.

Всё же он нервничал, пока не миновали пост ГАИ. Только потом язык его развязался:

— Ты чего орала? В зону захотела? Я ведь в случае чего ментам скажу, что ты меня лапала, повисла на мне — соучастницей будешь. И вообще на суде выяснится, чем ты занимаешься…

Лиля перестала плакать. В самом деле, может всё открыться. Начнется разбирательство, то да сё. Вадим — он такой: наврет с три короба, еще получится, что она-то и виновата в аварии, мешала водителю. И про проституцию скажет, с него станется. Чего ему боятся, уже отсидел, его решеткой не испугаешь…

— Может, она жива? — с надеждой спросила Лиля.

— Девчонка-то? Да конечно! — уверенно ответил Вадим. — Вечно ты из мухи слона делаешь!

Он внутренне усмехнулся: испугалась, дрянь. Не знает, что за всё в ответе водитель, боится, что и ее привлекут. Он взглянул на часы и еще прибавил скорости.

До Шунги долетели в каких-нибудь полчаса. Попетляв по окраинам города, Вадим подъехал к гаражному кооперативу, в котором обретались авторемонтники. Он пошептался со старшим из них, машину сразу взяли в работу, а Вадима с Лилей проводили в один из соседних гаражей. Внутри он был отделан так, как не каждая квартира. Выдув две банки холодного, из холодильника, пива, Вадим потянул Лилю к дивану. Впервые за все эти месяцы она не получила от занятий любовью удовольствия.

В дверь постучали.

— Входи, открыто, — крикнул Вадим. Голый, он стоял перед холодильником, искал еще пива.

Вошел чумазый автослесарь, скользнул взглядом по Вадиму, перевел его на диван. Лиля попыталась прикрыться.

— Гы-гы, может, мы напрасно торопились? — заржал слесарь.

— Что, готово? — спросил Вадим.

— В лучшем виде, — заверил слесарь.

— Ладно, выгоняйте, мы сейчас.

Слесарь вышел. Лиля кинулась одеваться. Вадим, не найдя пива, выпил бутылочку кока-колы и, ворча, тоже стал облачаться:

— Такие деньги дерут, а выпить нечего, ни пива, ни Фанты.

Когда они вышли, «Тойота» стояла у самого гаража. Теперь она была ярко-красного цвета. Трогаясь с места, Вадим недовольно сказал:

— Ну вот, теперь еще и документы менять придется…

Когда он высадил Лилю у дома, было уже совсем темно.

* * *

Дома, оказывается, ждала мама. Натащила еды, дочь встретила горячим ужином.

— Совсем ты отощала со своей учебой, — ворчала она, но была втайне довольна, что дочь взялась за ум. — Отец говорит, если за учебу заплатить надо будет, он денег даст, ты не стесняйся, говори.

Не отвечая, Лиля сняла обувь, направилась в ванную. Умывшись, постояла перед зеркалом, глядя в него и не видя своего отражения. В ушах еще стоял тупой удар, с которым машина врезалась в неожиданно возникшую перед капотом молоденькую девушку.

— Ну чего ты там? Остынет всё, и так второй раз подогреваю! — крикнула из кухни мать.

— Устала я. Сегодня семинарские занятия были, — соврала Лиля. Что устала — не соврала…

Она прошла на кухню. К супу не притронулась, а жареную курицу схватила, впилась зубами и только тогда почувствовала, что действительно проголодалась за этот бесконечный день. Мать сидела напротив, подпершись рукой.

— Сватья звонила, — сообщила она, наблюдая, как дочь рвет зубами мясо, — говорит, от Кости письмо пришло. Обижается, что ты редко пишешь.

Лиля опустила недоеденный кусок на тарелку. А Лидия Григорьевна с горечью спросила:

— Неужели ты его уже разлюбила?

— Чего болтаешь!

— А чего тогда не пишешь? Парень служит, и так ему там нелегко. Ты напиши, расскажи, как живешь, как учишься. Я, конечно, сватье сказала, что у тебя времени нет, учиться-то непросто, да и устаешь очень…

— Конечно, устаю, очень… А Костю люблю, как прежде. Вот выберу время, напишу ему. И вообще буду писать через день.

Она вновь взялась за курицу. Лидия Григорьевна, успокоенная, подошла к плите, поставила чайник.

— А у сватов несчастье: Ларису машина сбила, в реанимации лежит. К тебе собиралась, да, видать, не дошла — сбили и даже не остановились.

Сзади резко звякнуло — у Лили вывалилась из рук курица, опрокинула чашку. Лидия Григорьевна торопливо оглянулась и кинулась к Лиле:

— Ты заболела? То-то мне показалось, когда ты вошла, что лица на тебе нет, — она притронулась тыльной стороной ладони ко лбу дочери. — Да вроде температуры нет…

— Устала я очень, мама, — пожаловалась Лиля.

Лидия Григорьевна захлопотала. Она отвела дочь в спальню, устроила на постели, принесла горячего чаю и настояла, чтоб та выпила. Она собралась и заночевать здесь, но Лиля воспротивилась и еле убедила, что ей уже хорошо, просто закружилась голова, а сейчас прошло. Наконец мать сдалась.

— Как приеду, позвоню, узнаю, как ты, — сказала она напоследок.

Лиля осталась одна.

 

* * *

Как ни медленно ползет время, но вот уже и белые бабочки падают на стоящего в карауле Костю. Только вчера, кажется, было лето, а уже декабрь — до дембеля осталось меньше года. Костя принялся подсчитывать. Подсчитал и вздохнул: нет, так и осталось триста сорок два дня. И утром было триста сорок два…

Вчера пришло сразу два письма — от Лили и от матери. Лилино письмо было совсем коротеньким: о себе почти не писала, сообщила только, что поступила в университет и времени на учебу много уходит, да посетовала, что письма ее теряются. А мама прислала большое письмо. И что Лариса уже поправляется — о том, что ее машина сбила, не писала, не хотела расстраивать. Теперь уж и домой выписали, хотя гипс еще не сняли. В школу Лариса не ходит, а о себе мама писала, что договорилась на заводе работать пока на полставки, чтобы Ларису одну не оставлять. Значит, не так хорошо дела у Ларки, сама себя, видимо, обслуживать не может — понял Костя. О Лиле тоже писала: учится, должна через два года диплом получить, год за два проходят, оттого и нагрузка большая. Спасибо, сват денег на учебу дочери не жалеет. В конце письма мама приписала с надеждой: «Может, и ты, сын, за ум возьмешься, после армии в институте восстановишься?»

Становилось холодно, Костя принялся приплясывать и размахивать руками. В уме он уже составлял письмо Лилечке, ведь сегодня командир роты сказал, что если всё будет нормально, на Новый год ему предоставят отпуск. «Вот Лиля обрадуется!» — подумал Костя и улыбнулся. Так, с блаженной улыбкой на лице, его и застала смена караула.

* * *

В последнее время Бойцов всё чаще старался держать Лилю подле себя: клиентов, мол, пусть другие ублажают. Ее он посылал только к очень нужным людям. Когда Лиля вошла в кабинет, Ва-дим закончил разговор по телефону и сказал ей:

— Дверь защелкни и иди сюда…

Вместо этого Лиля сказала:

— Муж собрался на побывку. Вчера письмо получила.

Вадим нахмурился. Он привык уже в любой момент, как захочется, вызывать Лилю. И ни к чему это не обязывало, время от времени он обращал внимание и на других «массажисток». Но всё же Лиля нравилась ему больше. А сейчас муж из армии придет… На две недели, считай, Лиля отпадет от всех дел. А вот-вот должны опять турки приехать…

Он исподлобья взглянул на девушку:

— Не разрешай приезжать, отправь письмо… Нет, долго. Телеграмму. Нет, лучше всего позвони ему. Мол, после отпуска еще тяжелее служить будет. Да скажи еще, что те, кто в отпуске был, на дембель идут в последнюю очередь… Да чего я тебя учу, хитренькую лисичку!

Посмотрев на девушку внимательно, Вадим, по-видимому, остался не уверен, что она позвонит в часть, и всё скажет, как надо.

— Какой номер части у твоего благоверного?

Лиля ответила. Вадим взялся за телефонную трубку и поинтересовался:

— Ты как-то говорила, что деревня, около которой часть стоит, называется Вожгурт? Это у нас или в Пермской области?

Уже минут через десять Вадим весело говорил в трубку:

— Красавица, выдай мне военную тайну: у вас с воинской частью связь есть или мне придется через пермский гарнизон дозваниваться? Ну, молодец, дай бог тебе мужа хорошего. А если сейчас со штабом соединишь, я сам к вам приеду и на тебе женюсь. Ну и что, что замужем! Разведешься!

Еще через пару минут он так же напористо говорил в трубку, поглядывая в лежащую на столе бумажку:

— Войсковая часть номер NNN? Мне бы поговорить с рядовым Ивановым, Константином Николаевичем…

* * *

Узнав, что Лариса в больнице, Маша почувствовала укол совести — плохо о ней подумала. Всячески ее поносила, а та в это время в реанимации без сознания лежала. Конечно, в случившемся Маша винила Лилю: ведь если бы Лариса к ней не пошла, ничего бы не произошло.

«Ладно-ладно, дрянь такая! — зло думала Маша. — Я еще выясню, где ты шляешься! Месяц следить буду, а выслежу!» Ларисе, когда ее навещала, она о своих мыслях ничего не сказала, зная, что та примется, как всегда, Лилю защищать.

Маша не только внешне походила на погибшего отца, но и характером была такая же упрямая.

— Как только экзамены за девятый класс сдам, поступлю в училище культуры, на библиотекаря, — заявила Маша матери.

Та пыталась настоять, чтобы дочь хоть среднюю школу закончила, но куда там, девочка и слушать ее не стала. И то, легко ли смотреть, как мать жилы рвет, чтоб свести концы с концами — на зарплату медсестры не очень-то разгуляешься, а пенсия за отца… Слезы это, а не пенсия…

Хотя до окончания девятого класса оставалось еще много времени, Маша решила сходить в училище, узнать условия приема. Но до училища она так и не добралась — увидела на улице Лилю и отпрянула за киоск. Лиля ее не заметила. Немного отстав, девочка двигалась по тротуару, неотступно следуя за высокой, стройной, в турецкой дубленке до пят Лилей. А та ни разу и не обернулась. «Будет еще такая фифа оборачиваться, — подумала Маша. — Она и на встречных-то свысока смотрит. Тоже, королева! А Наташке из “б” класса брат еще года три назад рассказывал, как Лилька в школе с парнями трахалась. В спортзале, на матах… А сейчас — посмотри-ка!»

У стеклянного фасада коммерческого банка Лилю уже поджидал высокий широкоплечий мужчина в короткой дубленке и без шапки. Он взглянул на часы и что-то сказал Лиле. Та засмеялась — в профиль хорошо видно было ее поднятое к нему лицо. Мужчина подхватил ее под руку и повел к ярко-красной толстозадой иномарке, стоявшей прямо на тротуаре. Громко пискнула сторожевая система, мигнули фары. Лиля прижалась на мгновение плечом к мужчине, затем он открыл водительскую дверцу, а Лиля обошла машину, направляясь к другой. Со стороны Лиля с мужчиной походили на любовников, во всяком случае, Маша была в этом уверена. Иномарка почти беззвучно заурчала мотором, мягко перевалилась с тротуара на мостовую и укатила.

На следующий день Маша в школу не пошла и уже с утра была во дворе Лилиного дома. Осмотревшись, она нырнула в занесенный снегом домик на детской площадке, но довольно скоро пожалела об этом — без движения стало холодно, а подвигаться было негде, и ей оставалось только шевелить пальцами ног в сапожишках да растирать варежкой нос и щеки.

Лиля вышла из подъезда только перед обедом, и окончательно закоченевшая Маша потянулась вслед за ней в сторону автобусной остановки. Следить за Лилей оказалось легко, она опять не оглядывалась. Народу в автобусе было много, поэтому Маша, затерявшись в толпе на задней площадке, могла без опаски наблюдать за высокой нарядной Лилей. Когда Лиля двинулась к двери, Маша тоже рванулась наружу и едва протолкалась к выходу. Чуть не сбив с ног пожилую женщину и даже не извинившись, Маша вылетела из автобуса.

Через несколько кварталов Лиля свернула во дворы, и Маше пришлось ускорить шаг, почти бежать, чтобы не потерять ее из виду. Лиля направилась к девятиэтажке из белого кирпича и открыла дверь в торце здания. Шла она уверенно, как будто проделывала этот путь не первый раз. Маша подошла к двери и прочла на узкой табличке: «Служебный вход». Она в нерешительности остановилась. Войти? Но можно нарваться на Лилю, кроме того, что сказать, если кто-нибудь спросит, что ей здесь нужно? Маша повернула за угол и медленно пошла вдоль здания. Неподалеку была еще одна дверь. Судя по расположению, двери вели в одно и то же помещение. Здесь висела большая вывеска: «Массажный кабинет», ниже были три номера телефонов, два из них — сотовые. Маша безнадежно пошарила в карманах — может, завалялся огрызок карандаша? Карандаша, конечно, не оказалось, да и писать было не на чем, поэтому Маша несколько раз повторила вслух номер телефона, запоминая, и потом всё время бормотала его про себя, чтобы не забыть.

Она поехала к Ларисе — у Маши дома телефона не было, отключили за неуплату, и они с мамой смирились. После долгого ожидания дверь Маше открыла Лариса: мама вышла на работу, и дочь ковыляла по квартире сама. Рассеянно поздоровавшись с Ларисой и даже не сняв пальтецо, Маша углядела на полочке в прихожей шариковую ручку, кинулась к ней и записала на ладони номер телефона. Лариса с изумлением следила за ней.

— Чаю будешь? — спросила она.

— Ой, буду! Я так промерзла, — пожаловалась Маша.

Лариса заковыляла на кухню, а Маша кинулась к телефону.

— Массажный кабинет? Скажите, вам работницы не нужны? Да, почти девятнадцать…

Лариса стояла в дверях и непонимающе смотрела на Машу. Та разговаривала по телефону, как-то неестественно растягивая слова, и даже голос у нее стал каким-то незнакомым и низким, как у взрослой:

— Ну как вам сказать… Мужчины на улицах оборачиваются… — хохотнула Маша жирным смешком и продолжила: — Значит, массажистка, но в кабинет психологической разгрузки. Да, физически здорова. Да, я понимаю…

Она молчала какое-то время, слушая, что ей говорят, затем спросила:

— Да, еще хотела спросить, моя подруга, Лиля Тарасова… простите, у нее теперь фамилия Иванова… сейчас здесь? Понятно, выехала к клиенту… Хорошо, завтра с утра приду…

Маша бережно, словно стеклянную, положила трубку.

— Шлюха! Ее же еще и жалеют: ах, бедная! Ах, учится! За два года высшее образование получит! Получит она — СПИД она получит!

Лариса испуганно смотрела на Машу — никогда она не видела подругу в таком состоянии. А Маша обращалась уже к Ларисе:

— Ты еще всё бегала к ней, обнималась. Лилечка, Лилечка! Знаешь, кто она? Девушка по вызову! Я второй день ее пасу. На, звони сама! — и Маша резким движением выкинула в сторону оцепеневшей Ларисы раскрытую ладонь.

Только когда Маша успокоилась и рассказала всё по порядку, Лариса ей наконец поверила и в страхе прижала щеки руками:

— Ой, а если СПИД?

Она мало что о нем знала, только что передается через наркотики да проституток.

— Да ее-то не жалко, за чем шла, то и нашла, — зло махнула рукой Маша. — А вот Костя… Он же с ней переспит и тоже…

Лариса захлюпала носом:

— Он умре-от!

— Тихо, Ларка! Еще ведь не умер! Предупредить его надо, вот что!

— Да-а… Предупреди-ить… Я боюсь… Давай ты ему напиши.

— Он мне не поверит.

— Ну давай вместе напишем…

Лариса нашла лист бумаги, сунула Маше ручку, и девочки склонились над столом.

 

* * *

Когда с работы прибежала раскрасневшаяся с морозца Нина Андреевна, подружки, нахохлившись, сидели рядком на диване. Перед Ларисой, прямая и толстая, торчала нога в гипсе.

— Чего это сумерничаете? — весело спросила Нина Андреевна и щелкнула выключателем.

Девочки невольно сощурились и отвернулись от яркого света.

— Что случилось? Ну-ка выкладывайте! — потребовала добродушно женщина, сообразив, что девочки неспроста такие хмурые.

— Мы Косте письмо отправили, — убитым голосом сообщила Лариса.

— Ну и ладно. Отправили так отправили. А я сейчас ужин готовить буду. Маша, ты у нас поужинаешь, и не отказывайся!

— Мама… Лиля, оказывается, проституцией занимается. Маша точно узнала…

Нина Андреевна побледнела и поначалу не смогла слова выговорить. А потом набросилась на дочь:

— Что вы наделали! Кто это в армию такую весть посылает! Захотели убить парня?! Ой, мое сердце, ой, моя душа, зарезали, живьем сунули в гроб эти ненормальные!

Рыдая в голос и не вытирая слез, Нина Андре-евна вышла из комнаты. Девочки сидели, не глядя друг на друга. Такого оборота они не ожидали.

— Всё равно надо было сообщить! — непримиримо сказала Маша. — Он там служит, а она…

Лариса молчала. Маша собралась и отправилась домой. Ее никто не удерживал. Нина Андреевна едва ли заметила, что она ушла, а Лариса доковыляла до кровати и взгромоздилась на нее, отвернувшись к стене.

Нина Андреевна нетерпеливо ждала прихода мужа. Висящие на стене часы, перед тем весело отсчитывавшие секунду за секундой, словно замерли. Заслышав, что дверь открывается, женщина тотчас бросилась в прихожую.

После стольких лет, прожитых вместе, Николай Петрович сразу почувствовал неладное, лишь только увидел жену.

— Что? Что случилось? С Ларисой что-то?

— Ой, Коля, не спрашивай… У Ларисы всё нормально. Пойдем ужинать, а там и расскажу…

«Опять какие-то бабские страхи, — подумал Николай Иванович, отправляясь мыть руки. — Вечно они из мухи слона делают. Тарелка разбилась, а у них уже трагедия!»

Помыв руки, он заглянул в комнату к Ларисе. Та молча лежала на кровати, неудобно выставив закованную в гипс ногу. Николай Иванович шутливо взъерошил дочери волосы:

— Ну что? Танцевать скоро будем?

Лариса промолчала.

— Ну-ну, всё хорошо будет. Пойдем лучше поедим. Вон у матери там уже супом пахнет!

Лариса молча потянула на себя одеяло. Нико-лай Иванович потоптался и отправился на кухню. «Точно, поцапались. Сейчас мать будет на Ларку жаловаться», — подумал он, успокаиваясь.

Усевшись, он придвинул тарелку, взял хлеб и приступил к супу.

— Сказала, что за ужином расскажешь, что случилось, — добродушно произнес он, посмотрев на пристроившуюся сбоку жену.

— Ой, Коля, не знаю, как и сказать, — траурным голосом ответила Нина Андреевна, сразу перестав есть и даже положив ложку на стол. — Лариса с Машей письмо отправили Косте…

— Ну отправили и отправили, — не понял беспокойства жены Николай Иванович. — Чего ты-то нервничаешь?

Жена молча теребила передник, лицо у нее было несчастное. Николай Иванович поднял голову, посмотрел на нее и засмеялся:

— Ну чего ты? Теперь, выходит, и письма уже писать нельзя?

— Да не до смеха, Коля! — с досадой произнесла Нина Андреевна. — Они про Лилю что-то нехорошее узнали.

— Кто?

— Да Лариска с Машей!

— Да чего они там могли узнать? Ерунда какая!

— Сноха наша… — собралась с духом женщина, — сноха наша в какой-то фирме «девочкой по вызову» работает.

Как ни крепилась Нина Андреевна, а сообщив мужу такую новость, в голос заплакала. Правда, быстро взяла себя в руки, отошла к раковине и умылась.

— Что, проституткой, что ли? — спросил в спину Николай Иванович. — И как это они узнали? За ноги держали, что ли?

Женщина замерла, потом медленно повернулась:

— Машка следила за ней. И с мужиком видела, на иномарке раскатывает. И до фирмы этой проследила. Они звонили туда, на работу насылались. Сказали, что восемнадцать лет, и фигурки хорошие. Им предложили массажистками работать. Намекнули, что не только массаж делать придется…

— Ну да, слышал я что-то про эти «массажные кабинеты», — у Николая Ивановича сразу пропал аппетит. — Это у них теперь так называется.

— Ах, боже мой! Боже мой! — Нина Андреевна вернулась к столу, села на стул, принялась раскачиваться, причитая. — И за что это нам! И зараза же всякая. И сифилис, и СПИД! Эти дурехи и письмо-то написали, чтобы Костю предупредить, вдруг она его заразит.

— Ну, начала! — Николай Иванович явно растерялся. — Еще гром не грянул, а она уже крестится. Когда это еще Костя из армии придет!

— Да разве я об этом! Ты что, Костю нашего не знаешь? Он ведь не знай что натворит. Убежит еще из армии… Он ведь такой импульсивный!

— Пошла-поехала! Слова-то какие: импульсивный! Да, характер у него горячий. В меня. Но ведь он же мужик!

Николай Иванович в сердцах пристукнул кулаком по столу и попал по ложке, которая так и оставалась в супе. Ложка звякнула по тарелке, взметнулась, выплеснув суп в лицо и на рубашку. Николай Иванович вскочил: «У-у, лешак!» — и забегал по кухне, два шага туда, два обратно, подскочил к мойке, схватил посудное полотенце и стал вытираться.

— Черт бы тебя побрал, — ругался Николай Иванович. — Хорошо хоть суп остыл! Будешь вот теперь стирать! Затеяла тут слезы-мимозы…

Когда муж раскипятился — того и гляди из ушей пар пойдет, — Нина Андреевна неожиданно успокоилась. Она наклонилась, подобрала с полу ложку и сказала негромко:

— Я думаю, пока Костя чего не натворил, надо туда поехать. На недельку-то нас с работы всяко-разно отпустят…

— Ну вот теперь дело говоришь. Съездить проведать парня и я не против. Давай-ка расскажи подробнее, чего там они написали…

После разговора с мужем, когда решение поехать к сыну было окончательно принято, Нина Андреевна, не откладывая дела в долгий ящик, принялась звонить сватье — все-таки о ее дочери идет речь. Может, приструнит как ни то…

…Лидия Григорьевна, мать Лили, встретила сватью с виноватой улыбкой, словно заискивая. Внутренне она, видимо, ожидала и боялась этого разговора. Она уселась на краешек дивана — робко, как не у себя дома. Серенькая, рано постаревшая женщина побаивалась и мужа-бизнес-мена, и своевольную, всю в отца, дочь.

— Неладно ведь, Григорьевна. Про Лилю мне плохое сказали. Гуляет она. Ты сама ничего такого не замечала? — словно ушат холодной воды вылила на Лидию Григорьевну Костина мать.

— Не знаю, она давно уже мне ничего не рассказывает… — Лидия Григорьевна даже не стала расспрашивать, что именно сватье сказали про сноху. — Когда Лилины вещи в стирку забирала, из кармана выпала бумажка с номером телефона. Так она так на меня накричала: «Что ты по карманам шаришься! Что за привычка шпионить!» — я уж и не рада была, куда уж там спрашивать, что за бумажка…

Лидия Григорьевна опустила голову и добавила, словно про себя:

— Чего бы ей так взбелениться, если скрывать нечего? Видать, и Косте твоему от нее терпеть придется, как я всю жизнь от мужа терплю…

Наутро Лидия Григорьевна всё же решила сообщить Лиле о намерении сватьи и свата ехать к сыну. С этим она и отправилась через весь город, зная, что с утра дочь всегда дома. Лиля обрадовалась приезду матери:

— Как хорошо, а то я вчера из университета поздно пришла. Да на работе устала, даже сил не было посуду вымыть!

Мать промолчала — посуда у Лили копилась в мойке по два-три дня, до прихода матери.

Лидия Григорьевна взялась за посуду. Лиля поставила на газ чайник и присела у стола — нечесаная, в расстегнутом халате. Перекрывая плеск бегущей из крана воды, Лидия Григорьевна сообщила дочери:

— Сваты собрались к Косте съездить.

Лиля зевнула и равнодушно сказала:

— Ну и хорошо, а то этот дундук собрался на побывку под самый Новый год. Еле отговорила…

Мать повернулась к Лиле:

— Как отговорила?

— Как, как… По телефону! Сказала, что время службы удлинится на эти две недели. И на работе у меня сейчас забот много.

— А где ты всё же работаешь? — несмело спросила Лидия Григорьевна.

— Сколько раз говорить: мас-са-жист-кой! Неужели так трудно запомнить!

— Ну-ну, доченька, не расстраивайся. Это всё сватья… — и осеклась, поняв, что проговорилась.

Лиля вскочила с табуретки, полы халата, надетого на голое тело, разошлись. Она злобно подступила к матери:

— Что там еще свекровка? Чего наговорила?

У Лидии Григорьевны выскользнула из рук тарелка и со звоном разлетелась на осколки. Даже не заметив этого, Лидия Григорьевна горько сказала:

— И ты, дочь, такая же, как отец — всё бы только по-вашему было, всё чтобы ради вас… Весь век терплю… Сейчас бы мне спросить тебя, а я даже этого не могу…

— Чего еще спросить? И так как придешь, так допрашиваешь! Ну спрашивай, спрашивай!

Мать выпрямилась, поджала губы:

— Вижу, сватья права была. Да я и сама знала, просто верить не хотела… Гулящая ты, она говорит. Видели тебя. Массажистка — известно, какой массаж мужикам требуется…

— Ну и что! — подбоченилась Лиля. — Каждый зарабатывает как может! Кому я плохо сделала? Зато деньги получаю! Сама! А того, что вы с папулечкой даете, только и хватит что на хлеб да картошку! Так что заткнись! И своей сватье рот заткни! Пусть едут к своему Косте да не возвращаются! Так и скажи своей сватье. Иди, прямо сейчас иди к ним и скажи!

Лиля разрыдалась и выбежала из кухни. Немного погодя мать пошла следом. Дочь лежала на диване ничком, но уже не плакала. Лидия Григорьевна тихонько присела рядом и несмело погладила дочь по голове. Та не отреагировала.

— Ох, доченька, доченька… Муж ведь Костя тебе… А ты…

— А чего он, уехал, и всё. А я тут как хочешь, так и живи. Я ведь тоже не железная… — глухо в подушку сказала Лиля.

Воцарилось молчание. Сквозь штору пробился несмелый солнечный лучик — снегопад наконец-то прекратился.

* * *

Турки приехали, и у Лили вместе с остальными девушками добавилось работы. Днем турки занимались бизнесом, а ночи проводили в заведении Вадима — расслаблялись.

— Ох и надоел мне этот черный домовой! — в сердцах заявила Вадиму девушка, когда он почти в обед приехал в «фирму».

Вадим обнял ее за бедра, она привалилась к нему, упершись коленями в кресло.

— Надо, миленькая. У этих чурок «капусты» немеряно. Потерпи, в среду уезжают. Остальные же бабы всю жизнь с одним мужиком, других и не пробуют, и ничего, терпят.

— Да больно противный, волосатый, как кобель — не откликнулась на шутку Лиля. — Изнахратил всю, полчаса не пройдет, снова лезет. Да каждый раз норовит новым способом… — и она передернулась.

Вадим понял, что девушка измучена и еле сдерживается, чтобы не впасть в истерику. Он дружелюбно сказал:

— Ладно, попробую сегодня Наташку ему подсунуть. И вообще, я собирался тебя «мамкой» поставить. Сама решать будешь, какому клиенту кого дать, — он положил ей руку на живот и добавил. — И вообще, я по тебе соскучился.

Лиля, смягчившись, запустила пальчики ему в шевелюру и сказала низким голосом:

— Дверь не закрыта…

* * *

После разговора с Лилей по телефону настроение у Кости упало. Он уже настроился на отпуск и считал дни — ротный сказал, что через неделю, как только из учебки придет молодежь, можно будет и ехать.

Он вернулся к своему отделению. Ребята сидели и перекуривали. К казарме должны были сделать пристройку — в стене еще вчера пробили проем, и сейчас надо было заколотить его досками, пока пристройку не сложат. Кирпич лежал в штабелях рядом, прикрытый от снега рубероидом.

В проеме стоял караульный, не из их части, а от эмвэдэшников. Пост здесь назначили еще утром, потому что в этой угловой каптерке, отданной роте быстрого реагирования, стояли пирамиды с оружием. Потому и старшина уже дважды прибегал, что побыстрее надо было заколотить проем досками, да поплотнее, чтобы снег не задувало. Увидев Костю, все радостно загалдели: «Ну чего? Кто это?»

— Мать звонила — сказать, что сестренка поправляется, — соврал Костя и, чтобы избежать дальнейших вопросов, пошел к сваленной в стороне груде досок. Подхватил плаху из-под низу и с натугой потянул.

Солдаты побросали в снег окурки и нехотя взялись за инструмент.

Работа была закончена только к вечеру. Дни уже были самыми короткими в году, поэтому, пока старшина принял работу, стало смеркаться.

— Доски сложить и можно в казарму, — сказал старшина и ушел.

Костя подошел к только что сколоченной загородке и, собирая лежащие рядом обрезки, услышал, как внутри колотится в запертую дверь караульный, чтобы его выпустили в коридор.

Дня через два настроение у Кости стало чуть получше. Он уже смирился с тем, что не поедет в отпуск, даже старшему лейтенанту сказал об этом, чем немало его удивил. Тот даже расспрашивать принялся, всё ли в порядке у Кости дома, еле Костя от него отделался.

А теперь он и сам себя уже убедил, что действительно, когда выйдет приказ, припомнят, что в отпуске побывал, и отпустят в самом конце. Всё равно, конечно, хотелось повидать Лилю, но он привык во всем на нее полагаться. Наверное, и в самом деле так лучше…

…Когда рота вернулась перед ужином в казарму, дневальный заорал:

— Иванов! Где Иванов? Ему письмо от любимой женщины!

— Ты почем знаешь, — пробормотал Костя, растолкав солдат и пробравшись к дневальному.

— Так по почерку же видно, — осклабился молодой солдат.

Почти час до ужина солдаты были предоставлены самим себе. Кто пришивал чистый подворотничок, кто пошел в красный уголок поиграть в шахматы или написать письмо, кто уселся перед телевизором, мешая им. Костя прошел в пустую в этот час курилку и торопливо распечатал письмо. Он уже понял, только взяв в руки конверт, что оно от Ларисы. Костя достал листочек, густо исписанный с обеих сторон, и погрузился в чтение. В минуту пробежав письмо глазами, он выругался: «Сучка!» — и быстро убрал письмо в карман, словно боясь, что кто-то его увидит.

В курилку заходили солдаты, о чем-то спрашивали, он что-то им отвечал.

— Строиться на ужин! — донесся до него крик сержанта, и Костя торопливо надел бушлат.

«Сучка, сучка…» — беззвучно повторял он. Все строем отправились в столовую, а Костя скользнул в сторону и направился к каптерке. Замок на ней был так себе, он уже не раз ее открывал. Не включая света, он на ощупь нашел в темноте гвоздодер и топор, а потом аккуратно запер дверь.

Висящий на столбе фонарь не доставал за угол, и дощаная загородка была в тени. Костя выждал, пока глаза привыкнут к темноте, осторожно вставил лезвие топора между досок и нажал. Послышался слабый скрип, и он остановился, боясь, что услышит караульный в коридоре, у запертой двери. Через некоторое время ему удалось оторвать доску, гвоздодер даже не понадобился. Отодвинув доску, Костя с трудом пролез внутрь. Сквозь зарешеченное окно падал луч света. Костя взломал ящик, взял короткий десантный автомат и тихонько вылез обратно. Кое-как приладив на место доску, он снял бушлат, повесил автомат на шею, снова надел бушлат и застегнул его на все пуговицы. Впервые он порадовался, что такой тощий — бушлат болтался на нем, и, если слегка ссутулиться и сунуть руки в карманы, автомата под бушлатом заметно не будет.

«Сучка», — опять выругался он и направился к забору.

Взобравшись на уложенные кирпичи, он перемахнул через забор и, увязая в снегу, двинулся прочь от части. На дорогу он вышел только метрах в восьмистах от КПП, за поворотом, где его уже невозможно было увидеть.

«Сучка», — уже привычно повторил он и принялся холодно и трезво думать, что если повезет и вскрытое хранилище сразу не обнаружат, то ночью его искать не станут, а к тому времени, как рассветет, он уже будет далеко…

 

* * *

Минут через сорок он вышел на автотрассу. Уже давно стемнело, и поток машин оскудел. Остановившись на несколько секунд, Костя сориентировался и пошел в сторону Ичкара. Навстречу время от времени проезжали машины, иногда и сзади ложился отсвет. Костя отступал в сторону, к самой обочине, и присматривался к слепящим прожекторам автомобилей. Легковые машины он пропускал, а грузовикам поднимал руку, прося подвезти. Никто даже не притормозил. Так прошло с полчаса. Слабый поначалу морозец крепчал, начало пощипывать уши, и Костя ускорил шаг.

«Теперь вся надежда только на дальнобойщиков», — подумал Костя равнодушно. Сорвавшись с зарубки, он совершил непоправимое и ухудшал свое положение всё больше и больше, но не собирался останавливаться на полдороге. На сугробы на обочине лег синеватый отсвет, и Костя обернулся. Судя по расположению фар, мчался большегруз. Костя поднял руку и без эмоций увидел, как в темноте около фар замигал желтенький огонек указателя поворотов. Машина, притормаживая, промчалась мимо, ощутимо толкнув Костю плотной подушкой рассекаемого воздуха, замедлила ход и остановилась метрах в восьмидесяти впереди. Горели красненькие огоньки стоп-сигналов, и всё так же мигал желтый поворотник. Костя сделал несколько торопливых шагов, затем побежал, придерживая рукой бьющийся под бушлатом о грудь автомат.

— Куда ходым? — прозвучал сверху гортанный голос.

— Ичкар, Ичкар надо, — хрипло выкрикнул Костя.

— Садыс, подвезу мал-мал, — предложил водитель.

Костя торопливо обежал грузовик спереди, снова ослепнув от близких фар. Дверца приоткрылась. Он скорее угадал, чем увидел это, и с трудом, сорвавшись со ступеньки и больно ушибив голень, вскарабкался в кабину.

Здесь было тепло, сквозь большое панорамное стекло далеко просматривалась залитая светом фар дорога. Негромко играла восточная повизгивающая музыка. Уютно теплились огни приборной доски.

— Крыстмэс едэшь? Раждэство? — поинтересовался водитель, тронув машину и выруливая на дорогу.

Костя не сразу понял, а потом торопливо закивал:

— Да-да, Новый год. Рождество…

На полное горбоносое лицо водителя ложился свет от приборов. Глаза его не отрывались от дороги, под самое горло поднимался толстый ворот вязаного свитера. Дорога была практически пуста, даже тот реденький поток машин, что встречались Косте, иссяк. Падали крупные рыхлые снежинки. В свете фар мчавшейся машины они, как белые бабочки, словно вылетали откуда-то из одной отдаленной точки и неслись навстречу автомобилю, в последний момент сворачивая мимо. Легкая пороша покрыла дорогу, с чуть различимым в гуле мотора хрустом прокладывали след по этому свежему снегу шины. «Вот так и моя любовь, — с горечью подумал Костя. — Вылетела бабочкой, покружилась-покружилась, а ее колесами, колесами…»

Водитель гнал машину. Костя скосил глаза на спидометр: «Ого! Сто тридцать!» Внутреннее напряжение стало его отпускать, и он произнес вполголоса:

— Сучка! Ах, сучка!

Водитель на мгновение повернул к нему лицо, сказал что-то не по-русски. «Турок, небось», — подумал Костя и тотчас же забыл об этом. Стало жарко, и он, забывшись, чуть не расстегнул бушлат, но вовремя вспомнил об автомате и ограничился тем, что снял шапку. Турок негромко мурлыкал, подпевая льющейся из динамиков мелодии.

Начали мелькать знакомые названия на указателях — большегруз приближался к Ичкару. Сзади, где находилось спальное место, заворочался сменщик и что-то недовольно сказал водителю. Водитель засмеялся, ответил гортанным голосом. Приближался пост ГАИ, и Костя со звериной хитростью вдруг сообразил, что вот тут-то его и заберут — известно, что по ночам останавливают и проверяют все машины. Заметив впереди очередной сворот к какому-то селу, он крикнул водителю:

— Останови! Стоп! Стоп, плиз, — и показал жестом, что ему надо сворачивать в сторону от трассы.

Водитель весело ответил не по-русски, и машина остановилась. Костя выпрыгнул, от души поблагодарил турка:

— Спасибо! Спасибо большое, что подвез!

— Счастлывый раждэства! — откликнулся водитель.

Хлопнула, закрываясь, дверка, и громадный, как вагон, грузовик, заревев, уполз, оставив после себя темноту да прогорклую вонь сгоревшего дизельного топлива.

Пост ГАИ Костя обошел по лесу, всё время проваливаясь в какие-то занесенные снегом ямы, падая и вновь упрямо поднимаясь. Когда он снова выбрался на шоссе, от него валил пар. Скорым шагом он двинулся к городу — здесь уже было недалеко, и Костя рассчитывал дойти за два-три часа.

Когда обогнавший его «Москвич» остановился, Костя даже не подумал, что это имеет какое-то отношение к нему, но пожилой водитель, опустив стекло, спросил, когда он поравнялся с машиной:

— Что, солдат, в Ичкар добираешься?

По выговору Костя признал в нем удмурта и ответил по-удмуртски:

— В Ичкар спешу, надо очень.

— Садись, солдат, подвезу. Один еду, — по-удмуртски же весело предложил водитель.

Костя, даже не удивляясь такому везению, сел в машину. Время еще только приближалось к полуночи.

— Телеграмму утром получили, — словоохотливо сообщил мужчина. — Внук родился. Жена говорит: поезжай. Первый у нас внук-то. Вместе ехать не получилось, скотину не бросишь. Ну ничего, съезжу, потом старуху на автобусе отправлю. Как раз и сноха с ребенком из роддома выпишется.

Костя промычал что-то, завидуя простому, незатейливому счастью этого человека. А тот всё никак не мог успокоиться:

— У меня сноха знаешь какая хорошая? Ох и повезло нам со снохой!

«Сучка…» — одними губами снова сказал Костя.

Внутри у него всё заледенело, словно он сорвался откуда-то с высоты и летел, летел, летел…

— Тебе куда в городе надо-то? — поинтересовался мужчина.

Костя назвал улицу.

— Ну надо же, совсем рядом с моим сыном! — восхитился водитель. — А ты в отпуск? На Новый год отпустили?

— Мама у меня здесь, — невпопад ответил Костя, и мужчина, удовольствовавшись таким ответом, вновь принялся рассказывать, какая хорошая у него сноха.

 

* * *

— Ну, счастливо, солдат! — высадил Костю почти у самого дома мужчина.

Костя, не ответив, заторопился во дворы. Железная дверь подъезда оказалась закрыта. Костя обошел дом и посмотрел вверх, на свои окна. Темно.

— Что же ты, сучка, в зеркала не смотришь, как тебя трахают, — процедил солдат и опять направился к подъезду.

Фонари не горели. Костя выпростал из рукава и с трудом разглядел в слабом отсвете окон часы: без двадцати два. «Это же пермское, здесь еще часу нет», — сообразил он. Внутри всё сжигало нетерпение, даже отзывалось дрожью, сотрясавшей тело. Никто так и не появился, и Костя торопливо расстегнул бушлат, потащил через голову автомат, приставил ствол к скважине и нажал на спуск. Грохнуло так, что заложило уши. Он вошел в подъезд и, не вызывая лифта, загремел сапогами по лестнице. Несмотря на выстрел и топот, никто даже не выглянул из квартир. А может, именно поэтому…

На трель звонка, слышного даже за закрытой дверью, Лиля не вышла, не открыла, не кинулась ему на шею. Вгорячах Костя поднял было автомат, но одумался, опустил его на пол, прислонив к стене, и принялся шарить в карманах брюк. Вот он, Лилин подарок — он достал перочинный ножичек. Отодвинуть язычок замка никак не получалось, и он прервался на минутку, утишил нетерпеливую дрожь в руках, снял и бросил на пол шапку.

На этот раз всё получилось. Он распахнул настежь дверь и, включая по дороге свет, ринулся в спальню. В квартире никого не было. Он постоял немного, бессмысленно глядя на широкую небрежно заправленную постель, покосился в сторону: какой-то долговязый парень в армейском бушлате зверовато выпялился на него из зеркала, — и поплелся назад — подобрать шапку и автомат и закрыть дверь.

Потом Костя прошел на кухню, поставил на газ чайник, открыл холодильник и долго смотрел внутрь, забыв, что ему там было нужно. Чайник вскипел, он выключил его и продолжал сидеть так же не шевелясь. Всю долгую дорогу сюда он представлял себе, как выдохнет в лицо Лиле: «Ах, сучка». А она, увидев его каменное лицо и автомат в руке, испугается, и в страхе исказится ее красивое личико. И вот ее не оказалось…

Костя взглянул на часы на стене — пятнадцать минут второго, а казалось, что он просидел так целую вечность. Он полез в карман и вытащил письмо Ларисы — на мгновение его прошил страх, что оно осталось там, в части. Письмо оказалось на месте, но теперь он забыл, зачем оно ему понадобилось, потом вспомнил и развернул листок. Всё точно, Лариса с Машей для убедительности написали название фирмы и адрес. Он посидел, прикидывая, где это, вспомнил приблизительно и поднялся с табурета.

Теперь он действовал точно, скупо, без лишних движений, хотя и не спеша. Для начала, скидывая на ходу прямо на пол армейскую одежду, он прошел в ванную и сделал такую горячую воду, какую только можно было вытерпеть. Он стоял под душем и ожесточенно терся мочалкой, словно смывая покрывшую всё тело липкую грязь. Потом, не вытираясь — не хотел он вытираться ее полотенцем, — прошел в спальню, оставляя мокрые следы. Поискал в шифоньере, выбрасывая какие-то полупрозрачные дамские штучки. Нашел свое белье, аккуратно сложенное стопочкой на самой нижней полке, достал чистое полотенце, вытерся, бросив его на пол, и оделся. Гражданскую одежду он надевал со странным чувством, словно какой-то маскарадный наряд. Застегнув куртку, накинул было на шею ремень автомата, но передумал и вернулся в спальню за сумкой. Вытряхнув всё из нее, оглянулся в дверях — в спальне словно Мамай прошел — и отправился на кухню. Взяв со стола автомат, положил его в сумку, задернул молнию и совсем собрался уходить, но вспомнил про деньги. Деньги оказались на обычном месте, где и были во время их короткой счастливой жизни в этой квартире. Их было много, очень много, и он, не считая, сунул в карман куртки толстую пачку купюр. Теперь было всё, и он, не выключая света, надел зимние ботинки и вышел.

Частник попался относительно быстро и довез Костю за пятнадцать минут. Правда, во двор заезжать отказался, и Костя расплатился с ним, не глядя на купюры. По-видимому, это было очень много, потому что машина тут же рванула с места — водила испугался, что пассажир спохватится.

Костя подхватил невесомую сумку и направился во дворы.

Сейчас он пожалел, что не взял из холодильника стоявшую там бутылку «Белого аиста» и не выпил хоть немного. Но не возвращаться же было, и Костя тут же забыл об этом, потому что подошел к нужному дому.

Тяжелая железная дверь вся в евроотделке, с гнутыми ручками из хромированных труб еще медленно и беззвучно закрывалась за Костей, а из-за маленького столика у стены уже вставал навстречу ему крепыш в неизменном камуфляже и с короткой стрижкой на круглой голове. «Вы кого-то ищете?» — вежливо, но холодновато поинтересовался он. «Сейчас, сейчас, братан», — скороговоркой ответил ему Костя и поставил на пол сумку. С брезгливым любопытством наблюдавший за ним охранник отпрянул к стене, когда Костя, расстегнув молнию, потащил из сумки автомат. Охранник еще скреб ногтями по кобуре, когда Костя коротко нажал на спусковой крючок и, не глядя на отброшенного ударами пуль «бычка», пошел дальше, держа автомат в опущенной руке.

* * *

Месяц рамадан прошел уже давно, а азербайджанцы всё не успокоятся, не перестанут праздновать его окончание. Заведение Вадима Бойцова работало в эти дни с полной нагрузкой. Заставил Вадим работать и Лилю — нельзя же упускать деньги, которыми щедро сорят разгулявшиеся клиенты.

Сегодня с вечера у Лили уже третий клиент. К счастью, он уже напился до такой степени, что чуть только получил свое, как отвалился к стене и захрапел. Лиля лежала на спине, подсчитывая в уме, сколько ей заплатит за сегодняшний вечер Вадим. Один из гостей вдобавок подарил ей колечко с бриллиантом. Его Лиля сразу же надела на палец. Вадиму о нем она говорить не собиралась…

Оглушительно прозвучавшие где-то у входа выстрелы подбросили ее словно пружиной. Лиля набросила халат и торопливо зашаркала ногой, пытаясь попасть в тапочку. Выстрелы повторились, но уже ближе, словно кто-то шел по коридору, стреляя в двери расположенных вдоль него комнат. Кое-как запахнувшись и на ходу завязывая поясок, Лиля бросилась к двери, но не успела — от сильного пинка ногой шпингалет не выдержал, дверь распахнулась, ударив о стоящую за ней тумбочку. На пороге вырос… Костя.

— Костя, Костенька… — прошептала Лиля помертвевшими губами. Внутри у нее всё оборвалось.

Костя властно отодвинул ее в сторону левой рукой, в правой у него был опущенный стволом в пол автомат. Лиля пыталась ухватить его за руку, прижать ее к себе, пригреть кисть меж грудей, где ей так нравилось покоиться когда-то… Одним движением Костя отшвырнул Лилю и вошел в комнату.

Несмотря на адский шум, азербайджанец даже не проснулся. Костя остановился у постели, посмотрел на измятые, сбитые простыни, на спящего на спине голого мужчину и поднял автомат. Сухо треснул выстрел. «Ко-остя-а-а!!.» — зашлась в крике Лиля.

Костя повернулся к ней, на девушку холодно глянул змеиный зрачок ствола, и крик замер на ее устах. Потом неестественно спокойное, словно каменное, лицо Кости дрогнуло и исказилось в жалкой гримасе, автомат медленно опустился вниз.

— Одевайся, быстро! — прохрипел он.

Лиля кинулась одеваться, изо всех сил стараясь не смотреть на то, что еще недавно было пьяным, жадным и бесстыдным Хусейном. Пока она одевалась, у Кости принялась дрожать рука, в которой висел автомат. Лиля в страхе уставилась на эту руку, забыв о мертвом Хусейне рядом. Когда она оделась и пошла за Костей к выходу, его всего сотрясал озноб, но он шагал уверенно, не обращая внимания на лежащие в коридоре еще четыре мертвых тела. Одним из них был хозяин Лили, Вадим, но она не поняла этого. Она вообще уже ничего не понимала, просто шла куда-то, потому что так сказали, а кто сказал, зачем, она не знала…

На входе, рядом с трупом охранника, Костя внезапно остановился. Двигавшаяся как сомнамбула Лиля с ходу налетела на него и тоже остановилась. Костя наклонился, поднял с полу сумку, уложил в нее автомат и аккуратно закрыл молнию. Руки у него уже не дрожали. Он внимательно оглядел себя — брюки, руки, сумку — и толкнул дверь. Лиля вышла за ним. Дверь сама мягко, без стука, закрылась. Это была очень дорогая дверь. Евродверь…

В этот раз тачку удалось поймать не сразу. Водитель открыл правую дверку, Костя наклонился к ней, но забыл адрес и, постояв секунду, подтолкнул к двери Лилю:

— Адрес скажи…

Голос у него был совершенно неузнаваемый, чужой голос. Долго ли они ехали, ни Лиля ни Костя не заметили. Костя вдруг обнаружил, что машина стоит и водитель, обернувшись, смотрит на них. Он засунул руку в карман, вытащил комок денег и, молча сунув водителю, полез из машины. Торопясь за ним к подъезду, Лиля немного пришла в себя, даже сообразила вытащить ключи и, забежав сбоку, протянула их Косте.

— Не надо. Теперь навсегда открыто, — со странным смешком сказал он.

Они поднялись на лифте, и он кивнул Лиле на дверь:

— А эту открывай.

По всей квартире горел свет. Они не раздеваясь прошли в гостиную. Лиля без сил, как была, в шубе, опустилась на диван. Костя встал напротив нее, широко расставив ноги.

— Ну что, сучка… — его едва можно было понять, так он хрипел.

Он откашлялся и снова сказал:

— Ну что, сучка…

Тут лицо его жалобно сморщилось, рука, в которой так и была зажата сумка, опять задрожала. Он резко повернулся и вышел в коридор. Резко щелкнул в тишине шпингалет — не то в туалете, не то в ванной.

Лиля всё так же ни жива ни мертва сидела на диване, когда оглушительно хлопнул выстрел. И словно очнувшись от чар, она вдруг подхватилась, бросилась к двери ванной, из-под которой желтоватым лезвием разрезaл коврик узкий луч света. Она бессильно трясла дверь, потом выскочила в подъезд, колотила кулачками в равнодушные двери, потом снова кинулась в квартиру, к телефону, куда-то звонила, кто-то приехал, вошел в распахнутые двери, сломали дверь в ванную, и она кинулась к безжизненному телу Кости, кричала звериным криком без слов, и кто-то удерживал ее за плечи, а память сохранила только чьи-то слова: «Жив еще…».

 

* * *

Тело Кости опутано проводами и трубками, у изголовья мерно пикает какой-то прибор с зелененьким экранчиком. Из поднятой на штативе капельницы медленно сочится в вену лекарство. Кома. А душа Кости… Кто знает, в каком состоянии сейчас его душа? Может, она витает над распростертым телом, видит и Костю, вторые сутки не приходящего в себя, и бессильно склонившуюся на спинку диванчика Лилю, которую так и не смогли выгнать отсюда.

А может, она улетела сейчас в те далекие, невозвратные дни детства, которые сам Костя уже не смог бы вспомнить.

…Вот он, дошкольник, у бабушки в деревне. Всё ему любопытно, всё в новинку. Вот они с бабушкой в березовой роще, заготавливают веточки на веники. «Баба, неужели этим бьют себя?» — искренне удивляется Костик. Доброе морщинистое лицо бабушки поворачивается к нему, голос полон веселой усмешки: «Да еще как хорошо-то будет! Вот подожди, суббота подойдет, мы с тобой пойдем в баньку да и попаримся! Чище чистого будешь!»

Когда вернулись из лесу — Костик тоже нес на спине целую связку свежих веток, — пошли с бабушкой в амбар развешивать. С улицы здесь показалось темно, и он не сразу разглядел длинную, через весь амбар, перекладину. «Белье здесь сушим, а сейчас веники повесим. И солнышка нет, и ветерок. Хорошо высохнут!» — журчит бабушкин голос. Глаза уже привыкли, пробивающегося сквозь щели в стенах света хватает. Пока бабушка связывает ветки в веники и развешивает их попарно на перекладине, Костя отправляется исследовать амбар — он в этом, верхнем амбаре в первый раз. Вот какой-то большой чурбак, на котором сверху приделана жестяная то ли кастрюлька, то ли еще что. Зачем? Вот стоит, прислоненная к стенке, деревянная выгнутая дугой палка с крючками на концах. Это Костя знает — коромысло… А вот… «Бабушка! — кричит Костя. — Здесь бабочки, много-много!»

— Не делай им больно, — строго говорит бабушка. Костя еще не слышал у нее такого строгого голоса. — Это души наших умерших родственников. Тело в земле, а душа бабочкой прилетает туда, где человек жил.

Услышав об умерших, мальчик отпрянул от стены, на которой рядами сидели, слабо шевеля крылышками, бабочки. «Как много…» — уже со страхом прошептал он.

— Видишь, как много людей на этой земле жило. Испокон веку, когда еще ни дорог, ни городов не было. А люди селились…

Долго Костя из-за суеверного страха не мог ловить бабочек, особенно когда и бабушка превратилась в одну из них…

…Ночью дежурный врач сжалился над Лилей и пустил ее в палату, наказав ничего не трогать, а ежели чего — тут же звать медсестру. А может, захотел дать отдохнуть медсестричке — от такого больного не очень ведь отойдешь… Лиля придвинула к изголовью кровати стул, села и низко склонилась над лицом мужа, словно собираясь целовать его.

— Костя, Костечка… — чуть слышно позвала она, вглядываясь в постаревшее и словно незнакомое лицо.

Как будто услышав, Костя глубоко вздохнул, губы его дрогнули, и он чуть слышно проговорил: «Бабочка». Что-то невесомое пронеслось мимо лица Лили, будто легкая летняя паутинка пролетела, или бабочка даже не крылом коснулась, а только дуновение от ее взмахов опахнуло на мгновение щеки и губы легким дыханием. Глаза Кости открылись, он посмотрел на Лилю, лицо его смягчилось, и он вновь закрыл глаза, как уснул.

— Женя! Женя! Евгения Викторовна! — вылетела в коридор Лиля.

Привлеченная таким неподобающим шумом, из-за столика в коридоре встала и заспешила ей навстречу медсестра, размахивая руками, чтобы Лиля замолчала.

— Женя! Он открыл глаза! — шепотом закричала Лиля и повисла на шее у медсестры.

 

Перевел Анатолий Андреев