КАИН, КАИН, ГДЕ БРАТ ТВОЙ АВЕЛЬ?..

 

ДВЕ СИРИИ, ДВА МИРА, ОДНА ВОЙНА

 

Честно говоря, заголовок этих военно-путевых заметок, которые я писал параллельно с книгой о сирийской войне, встал на своё место не сразу. Как это бывает, когда пишешь о войне, потрясённый каким-либо экстраординарным эпизодом, говоришь себе: вот так, а не иначе будет называться мой материал об этой войне – «Обезглавленный Алеппо» или «Монахов Малюли сжигали живьём, как первых христиан в Риме» и т.д. и т.п. Но нет! Уже много недель спустя, в России, я вдруг вспомнил свой первый день в Сирии. Вспомнил и понял, что почти все военные эпизоды слились в одну большую панорамную картину, а вот та, первая остановка на пути из Бейрута (столица Ливана) в Дамаск, до которого по шоссе 81 километр, запомнилась отчётливо, в подробностях и деталях, на первый взгляд, ничтожнейших для военного журналиста. Так бывает, лицом к лицу – лица не увидать… Только остыв от горячки событий, начинаешь видеть их суть.

 

ГДЕ ЭТА СИРИЯ И ГДЕ МЫ?

 

Этот обывательский лейтмотив я часто слышал и до сирийской командировки и после неё. Но именно в Сирии, а точнее, возле Дамаска, среди горных хребтов, рядом с деревушкой Сук-Вади-Барада (по-арабски Базар на реке Барада), меня словно кто-то остановил и повернул лицом к тому, о чём мне было всегда думать недосуг.

Вот же она, земная колыбель человечества, а значит, и твоя тоже. Пусть через тысячи, десятки тысяч колен, но твоя связь с этим местом навечно запечатлена в ДНК твоего рода, и ты должен был однажды почувствовать её. На одной из вершин, окружавших Сук-Вади-Барада, белел купол мавзолея над могилой Авеля, второго сына первых людей на земле, – гласит священное писание, – Адама и Евы. Именно в этих местах обитала первая человеческая семья, здесь и был тот самый райский сад Эдем.

 

У МОГИЛЫ АВЕЛЯ

 

Здесь всё было в первый раз, в том числе и первое убийство в истории рода человеческого. Первый сын Адама и Евы Каин убил брата своего Авеля, а произошло это у горы Касьюн, которая, собственно говоря, самая окраина Дамаска. Если считать за точку отсчёта центральную улицу сирийской столицы – центральную площадь, то по Бейрутской улице, текущей вдоль реки Барады через современные жилые кварталы, площади и скверы составят каких-нибудь 5-6 километров… А здесь, на высоте 1375 метров, тоже совсем рядом с местом библейского преступления – могила Авеля. Мавзолей обнесён высокой каменной стеной, за которой два просторных крытых помещения; в полутьме одного из них довольно много паломников, по их лицам пробегают отсветы от пламени свечей, размеры которых необычны для прихожан православных церквей – от метра и больше… Сама могила Авеля – это надгробие длиной 6 метров и шириной 1 метр. Невольно приходит мысль, что авторы Ветхого завета были правы, утверждая, что первые люди были гигантского роста – 5-6 метров… Могильной плиты не видно, она толстым слоем (сантиметров в 10) покрыта разноцветными платками и ковриками. Рядом с могилой кованая, необычайной красоты витая решётка, к прутьям которой паломники привязывают лоскуты, оторванные от своей одежды тут же. Считается, что оставляя кусок своей нательной рубашки или платья, ты оставляешь здесь свою болезнь – прах Авеля исцеляет любой недуг. Поэтому поток паломников сюда не иссякает, очень много детей и, кажется, что никакой войны в Сирии нет, нет убитых и раненных, а только мирные паломники, озабоченные мирными же недугами.

Сопровождавший меня сотрудник пресс-службы партии Баас (Партия социалистического возрождения Сирии, правящая партия) Хасан на мой вопрос: «Это могила Авеля, а где же могила Каина?» – посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и сказал что-то по-арабски. Потом – всё же по-русски и с какой-то укоризной чуть ли не отчитал меня, что какая же может быть могила у Каина, который был проклят и место захоронения которого завещано было забыть всем правоверным.

 

ТАК ХОЧЕТ АЛЛАХ

 

Уже спускаясь вниз по узкой и опасной горной дороге на военном джипе Хасана, нас на одном из поворотов остановил армейский патруль, и я, отвлекаясь от библейской и мировой истории, снова вспомнил, что в стране война. Хотя ещё в Бейруте, куда я прилетел транзитом через Анкару и откуда начался мой путь в Сирию, о войне никто не говорил, и демонстративно все делали вид, что в Сирии полный порядок, а с террористами (дайеш – шайтанами или отмороженными в русском художественном переводе) скоро будет покончено. Меня это, надо сказать, очень удивило. Потом уже в портовом Тартусе, на нашей военной базе, майор из корпуса российских военных советников объяснил мне, что таков местный менталитет: они могут вопить, рыдать, рвать на себе волосы, призывая в свидетели Аллаха и всех окружающих у тел убитых и раненных, но в официальных беседах у чиновников и военных непроницаемые лица, дескать, ничего страшного не происходит, всё на контроле, и главное – так хочет Аллах, а как хочет Аллах, так и будет…

Я потом эту фразу «Инш Аллах» буду слышать в Сирии десятки, сотни раз при самых разных обстоятельствах. И если бы не жёсткая и психологически грамотная, я уже не говорю о воинской компетенции высочайшего уровня, работа наших военных советников, Дамаск, да и вместе с ним вся Сирия, давно уже были бы «игиловские». Такое государство, как Сирийская Арабская Республика, исчезло бы с карты мира. Когда наши военспецы появились в Сирии, у Асада оставалось не более двух с половиной боеспособных дивизий. Остальные части – что-то вроде наших партизан (термин, бытующий в узком военном кругу и определяющий гражданский контингент, отслуживший срочную 10-15 лет назад и призванный на месяц-полтора для так называемой переподготовки военнослужащих запаса). Это касается не только сирийских частей, но и ливанской «Хазболла», иранских «добровольцев», друзских ополченцев и курдских формирований, которые, впрочем, воевали только на территории вблизи своих поселений.

 

НАШИ ВОЕНСПЕЦЫ И НАТОВСКИЕ…

 

Общая численность российских военных советников едва ли превышает штат современного полка, но рассредоточенные во всех родах войск Сирии – в каждой роте, батальоне, полку, дивизии они круто изменили ситуацию. Дисциплина, планирование и подготовка боевых операций приобрели качество для сирийской армии ранее невиданное – она стала всё больше и больше походить на современную армию, а не, по выражению нашего подполковника-артиллериста Михаила (здесь и далее намеренно не указываю фамилий по известным причинам), на добровольную пожарную дружину, прибывшую на пожар, когда уже всё сгорело.

Не говорю о наших ВКС, о них я напишу отдельно.

Военные советники, что называется «на земле» – по всей линии фронта, и прежде всего в Дамаске и Алеппо, и решили исход войны к концу 2016 года. Я был в Дамаске и Алеппо, я видел, я знаю, как наши советники проводили разведку, готовили группы прорыва, комплектовали следующие за ними колонны боевого движения буквально поминутно, а иногда и посекундно рассчитывали время периода действий каждого подразделения, каждой единицы боевой техники. Это филигранная работа, работа профессионалов высочайшего класса и, добавлю, людей недюжинного мужества. Да, на той стороне были американские советники, французские и британские военспецы. Я не говорю, что они хуже наших. Они делали свою работу, делали, как могли. При том что официально для всего мира никаких военных советников из США, Англии и Франции здесь как бы не было… Но когда «фронт победы» «Джабхат ан-Нусра» в Алеппо лопнул и боевики начали массово сдаваться (кстати, большинство из них «уговорили» это сделать так же и наши советники, специалисты по психологической войне, которых ещё называют переговорщиками), то все эти спецы остались в подвалах восточного Алеппо, «аки агнцы жертвенные» на заклание… Головорезы спасали свои шкуры, и пользуясь амнистией, которую объявил Асад, со своими семьями и награбленным через специально выделенные коридоры хлынули на север, в провинцию Идлиб. Идлиб – сердце врагов сирийского президента, где всегда относились к Дамаску в лучшем случае с недоверием, в худшем – с открытой враждебностью; алавитов здесь не любили всегда, а Асад – алавит, как и почти вся правящая верхушка в Сирии, бизнес-элита и местная интеллектуальная знать – эта тонкая плёнка гуманитарного жира на поверхности сирийского варева из десятков народностей, родо-племенных объединений и конфессий…

Но головорезы головорезам рознь. Только среди тех, кто считает себя так называемой сирийской оппозицией, более 170(!) партий, движений и организаций; некоторые известны только военной контрразведке и состоят из нескольких десятков местных «отмороженных», большинство же – местечковые анархисты и просто уголовники. Так вот этот сброд американские и европейские спецы научили неплохо стрелять из современных крупнокалиберных миномётов и артиллерийских ракетных комплексов ТОУ, оснащённых электроникой и щедро поставляемых боевикам НАТО через Турцию. Но теперь советники стали не нужны, и они запаниковали. В развалинах Восточного Алеппо (вы видели в старой военной кинохронике Сталинград? Руины Алеппо один к одному, только ещё масштабнее!) оставались только те, на кого амнистия Асада не распространялась – те, у кого руки по локоть в крови, и это были, по сути дела, смертники. В такой компании натовские инструкторы оставаться не захотели больше ни дня и запросили помощи наверху. Начались переговоры с Дамаском и Россией об эвакуации западных советников из Алеппо через Турцию и Египет. Американцы чуть не умоляли наших дипломатов и военных, чтобы подробности этой эвакуации остались для всего мира тайной за семью печатями.

Интересно, что самими игиловцами была запущена информация, что сирийскому спецназу, иранским «стражам исламской революции» (иранские «добровольцы» из бригады специальных операций в особых условиях) и русским «киборгам» из ГРУ (военная контрразведка) был отдан приказ: в плен инструкторов из США, Франции, Англии и Турции не брать, за исключением трёх человек (общая численность советников НАТО в игиловских отрядах тогда составляла более 150 человек), фамилии которых были известны командирам спецгрупп, и их после захвата и допросов должны были представить мировой прессе как доказательство того, что «чума ХХI-го века» была выращена в пробирках натовских лабораторий.

Паника была колоссальная. Вопрос «спасения» западных советников решался чуть ли не на уровне президентов США и России. Наконец перепуганных насмерть инструкторов НАТО вывезли в автофургонах «Красного креста», специально присланных в восточный Алеппо из Турции…

 

В ГОСТЯХ У МУСТАФЫ

 

Там, в восточном Алеппо, среди развалин и снарядных воронок – на тебе: на брюках, рубашке, бронежилете, каске, на руках и лице толстый слой смешанной с потом пыли, развеянной в воздухе кирпичной крошки, штукатурной муки, песка и сажи. Война припудрила этой палевой пылью всё вокруг: дома, разрушенные до основания, и нет-нет да кое-где с сохранившейся чудом крышей и балконами, хотя стёкол нет ни в одном из них. Пыль лежит и на покорёженных и застрявших в уличных коридорах танках, БТР-ах и пикапах с приваренными к полам кузовов пулеметными турелями. Сами пулемёты, правда, сняты… Пыль в персиковых и гранатовых садах в зелёных межквартальных зонах города, на камуфляже сирийских солдат и бесконечно длинных платках женщин, стоящих в очереди за водой или пакетами с гуманитарной помощью, на которых по-русски написано: «Сирийскому братскому народу»… И, казалось, не было этого свежего летнего утра, когда мы выехали из Бейрута на север к сирийской границе вдоль сказочно красивых оливковых рощ и апельсиновых садов. Через 25 километров неожиданно перед нами возникает 80-метровая стена на крутом выступе скалы, у подножия которой лежит тёмно-зелёным зеркалом море. Мы въезжаем в туннель, затем снова открывается море, но изумрудная сыворотка облаков здесь, над бухтой Шекка, превращается в пасмурно-серый смог. Это от цементных заводов, которых здесь очень много. Но вот и ливанско-сирийская граница, сирийский пограничник широко улыбается, увидев мой российский паспорт. После границы автострада становится шире. Ещё 50 километров быстрой и лёгкой езды и мы в Латакии, самом северном приморском городе Сирии. Никакой войны. Мирная, даже какая-то ленивая городская жизнь, никакого напряжения – рабочий день крупнейшего в стране морского порта.

При въезде в Латакию шоссе раздваивается на две автострады, и мы с Хасаном поворачиваем налево, к морю. Дорога становится уже и проходит так близко к берегу, что временами кажется, что колёса наезжают на накатывающие на асфальт волны. Это родные для Хасана места, и он везёт меня переночевать к своим родственникам. Уже вечереет, когда мы подъезжаем к Тартусу, где располагается российская военная база и который выходит на стратегическую железнодорожную ветку Хомс-Алеппо. Мы в доме дяди Хасана Мустафы. Он муниципальный чиновник, занимается городским водопроводом. Дом вовсе не роскошный, по европейским меркам даже бедный. Каменные стены, но пол глиняный, правда, много ковров, но если вспомнить Киплинга, то восток всегда восток, а кондиционер и прочая бытовая техника у Мустафы французские (Сирия – бывшая французская колония). Словом, сирийский муниципальный чиновник живёт практически точно так же, как и его ливанские коллеги; в гостях у одного из них я уже успел побывать и теперь знал, что Ливан и Сирия когда-то были одним государством, это братские народы, и разделили их государственными границами французы.

Нас зовут к ужину. На столе варёная баранина, завёрнутая в виноградные листья, чёрная фасоль, сырая нарезанная кружочками морковь, гороховая каша, чесночная подливка, баклажанная икра, лук, местный крупнолистный салат с розовыми прожилками. В гостиной, вдоль стены, шесть больших пузатых глиняных широкогорлых кувшинов, с верхом наполненных баклажанами. В середине стола, горками, на круглых медных блюдах пирожки, по форме напоминающие больше груши. Все садятся на пол, на ковры, мне, как гостю, предлагают для удобства ещё и ковровую подушку. Женщин за ужином нет. Хозяин на мой вопрос о хозяйке или хозяйках сначала удивлённо смотрит на Хасана, который переводит медленно, с долгими паузами, словно размышляя над каждым сказанным мною словом, потом на меня. Затем весело смеётся, но ничего не отвечает; Хасан в ответ тоже улыбается и, наклонившись ко мне, почти на ухо говорит, что женщины на своей половине и они уже поужинали. А в это время сын Мустафы приносит на подносе целую гору ещё горячих лепёшек. Каждый из сидящих получает по лепёшке, она будет служить салфеткой, на которую нужно накладывать подаваемые кушанья. Остальные лепёшки разрезают на куски, края которых загибают вверх, чтобы было удобно поддевать еду из глиняных или медных мисок, чаще всего это жидкие или сильно разваренные, почти как каша, блюда.

Самый торжественный момент ужина – подача специально зажаренного по случаю нашего приезда барашка. Мустафа, как хозяин, сам разрезает мясо, и лучшие куски достаются, по восточной традиции, разумеется, гостю, то есть мне. Никакого вина, зелёный чай, гранатовый сок, холодная родниковая вода.

Правда, в середине застолья хозяин удаляется в другую комнату и вскоре с радостной улыбкой возвращается. В руке у него бутылка водки, специально для гостя – русская водка. «Русские умеют воевать и умеют и любят пить водку», – говорит хозяин и смотрит на меня: какой эффект произведёт его сюрприз, он ждёт ответной радости. Искренность Мустафы, Хасана и всех сидящих за столом неподдельная, поэтому я изображаю эту ответную радость. Хасан снова наклоняется к моему уху, чтобы прошептать: это как привет тебе с твоей родины, дядя специально заказывал эту водку, когда я ему позвонил и сказал, что привезу к нему в гости русского военного журналиста.

Приветом с родины оказалась «Столичная», сделанная в Польше… Мне налили в откуда-то взявшийся в этом восточном доме гранёный стакан, остальные пили из крохотных, как напёрстки, серебряных рюмок…

 

ДВЕ СИРИИ – ЭТО НЕ МЕТАФОРА, А РЕАЛЬНОСТЬ…

 

После ужина разговор неизбежно зашёл о войне. Я посмотрел на сына хозяина, на его друзей, живших по соседству, всем на вид явно за 20, но все они в гражданском. Спрашиваю хозяина про мобилизацию, но отвечает мне не Мустафа, а Хасан: «У нас нет мобилизации, воюет только армия и добровольцы…»

Меня это удивляет, Асад уже потерял более 60% сирийской территории, просит помощи у России, Ирана и даже Китая, но мобилизацию не объявляет. Бережёт сирийскую кровь? Или есть другая какая-то причина? Без обиняков напрямую спрашиваю Хасана и при этом пристально смотрю на Мустафу, на его сына и его друзей: «Что, Асад боится всем раздать оружие, не верит в благонадёжность сунитов, которых в Сирии более 40% населения?» Хасан опускает глаза в свою миску, молчит. Остальные не понимают, о чём идёт разговор, так как Хасан не переводит, но чувствуют что-то неладное и становятся серьёзными и молчаливыми. То, что Хасан – сунит, я знал ещё в Ливане, знал и то, что дезертирство среди сунитов в сирийской армии на момент прибытия российских подразделений в Сирию уже приобрело массовый характер, хотя сунитов, занимавших генеральские и офицерские должности в армии, было ещё много…

И тут я начал понимать, откуда эта странная для воюющей страны картина двух Сирий: одна, залитая кровью, заваленная десятками тысяч трупов, разрушенная в пыль, умирающая от жажды и голода в осаждённых игиловцами Алеппо и Хомсе, других городах и деревушках, где проходит линия фронта… И другая – с переполненными пляжами, ресторанами и кафе, с театральными и кинофестивалями, с салонами высокой моды, куда съезжаются кутюрье всего Ближнего Востока и Европы, с ослепительными восточными базарами, мирными паломниками и километровыми свадебными кортежами, которые я видел в Дамаске. И всё это в воюющей стране, стране, название которой не сходит с новостных лент мира вот уже несколько лет.

По всей видимости, Асад – его окружение, его союзники в Ливане и Иране уже смирились с тем, что никакой единой Сирии уже больше нет и не будет. А будет две Сирии: та, что сегодня контролируется президентом и алавитами, и остальная часть, где к власти всё равно придут суниты, поддерживаемые американцами и Турцией. А игиловцев частью уничтожат, частью выдавят в Афганистан через Турцию, поближе к нам, к границам Таджикистана, Узбекистана и Киргизии…

Обо всём этом я и думал, уже засыпая, в доме гостеприимного Мустафы.

На следующее утро мы должны были ехать в Алеппо, предварительно побывав на российской базе в Тартусе.

 

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ СИРИЙСКОЙ ВОЙНЫ

 

Не хочу обижать сирийскую армию и сирийских солдат, ибо смерть с оружием в руках не имеет национальных привилегий. Русский солдат де умирает героически, а сирийский – не совсем. Наш воин воюет де по уставу, а сирийский – по понятиям арабского мира, в которых 80% правил средневекового происхождения, из кодекса бедуинских войн, в котором верблюд, конь, сабля да кремневое ружьё – главный технический ресурс театра военных действий. Конечно, это не так.

И сирийская техника частью ещё советская, частью уже российская – вполне современная для региональных ближневосточных войн. Сирийские офицеры на 60% – выходцы из наших военных вузов. Но есть детали, которые любого европейского военспеца ставят в тупик. Ну, например, сирийского солдата ни за что не заставишь вырыть окоп в полный профиль. Нет, он, конечно, может залечь в воронку от снаряда или спрятаться в уже готовой траншее, но рыть себе окоп – ни за что. Что такое по-сирийски подготовить рубеж обороны, если ты воюешь не в городе? Это насыпать холм из песка и каменистой земли, втащить на него пулемёт, распластаться на нём, уложив рядом с собой боеприпасы, автомат, баклагу с водой и всё. И этот твой холм в пустыне виден за 5 километров… Бей по его вершине хоть чем, а лучше всего из миномёта, который прицеливается сегодня с помощью электроники. Это как в цифровом фотоаппарате – поймал в «квадратик» и лупи 80- или 120-миллиметровой «дурой» поочерёдно по каждому такому холму…

Или всегда поражающая мою логику офицера готовность сирийских бойцов вести огонь по позициям противника не прицельно, а наугад, в ту сторону, где или был, или ещё может оставаться враг. Тупо, ритмично и монотонно палят в бесконечную пустоту безлюдной каменистой сирийской пустыни. Или могут расположиться дивизией в каком-либо населённом пункте, рассредоточить по периметру боевую технику, внутри – хозяйственные службы, транспорт с боеприпасами и продовольствием и не выставить при этом надлежащего боевого охранения, и не послать передвижные наблюдательные посты вперёд на 5-6 километров, чтобы предупредить неожиданное появление противника у себя под носом. Ведь именно так, неожиданной атакой боевиков была взята Пальмира в первый раз. Террористов было всего-то 500 человек, и они просто опрокинули целую дивизию регулярных войск Сирии. Кстати, и во второй раз Пальмиру боевики взяли «неожиданно», хотя на этот раз их было в 10 раз больше.

Вот такие детали… Из них и складывается эта странная война, и если бы не российские военные советники, сирийская армия перестала бы существовать ещё в декабре 2015 года…

Именно с этой невесёлой максимы и начался наш разговор с Петром Алексеевичем, полковником российской армии. На нашей военной базе в приморском Тартусе он отвечал за техническое обеспечение действий российских военных советников в Сирии. Пётр Алексеевич, специалист высочайшего класса, точно и ёмко описал все сложности, с какими пришлось столкнуться нам, с этой гремучей смесью сирийских религиозных и родоплеменных противоречий. Непростой оказалась и работа по согласованию полномочий наших советников в сирийских частях. Генштаб сирийской армии капризничал, и только личное вмешательство Башира Асада поставило все точки над «i». Все сколько-нибудь значимые операции теперь планировались исключительно российскими офицерами. Кстати, полковник Галицкий, погибший в ноябре 2016 года, как раз и разрабатывал операцию – сначала освобождения Пальмиры от моджахедов, а потом и Алеппо; его фамилию называю, потому что погиб. Плюс оперативное руководство этими операциями, что почти сразу же сказалось на положении сирийской армии, она начала одерживать одну победу за другой. Пусть сначала масштаб этих побед был невелик, но главное было сделано – наши военспецы сумели переломить ситуацию.

 

НАШЕ ОРУЖИЕ

 

Затрагиваем наиважнейшую составляющую российского присутствия в Сирии – уникальную возможность опробовать новейшие виды вооружения и боеприпасов в условиях реальных боевых действий, а также испытать уже давно находящуюся на вооружении технику в экстремальных условиях этой необычной войны – максимально мобильной и тотальной. Узнаю, что всего за какой-нибудь год боевое крещение получили более 70 новейших ракетных систем самого различного назначения, среди них свыше десятка выпускают оборонные предприятия Удмуртии. Спрашиваю полковника о неудачах, забраковавших ту или иную систему, опробованную в Сирии. Таких не было. Более того, наши «друзья» из НАТО будто осатанели, узнавая каждый день о чудо-снарядах, испытанных русскими. Они требовали «призвать Россию к ответу» за то, что та уничтожает террористов. По фигуральному выражению американского военного эксперта, специально находящегося в Иране по соседству с сирийским фронтом войны с ИГ (Исламское государство, как известно, запрещённое в России и в других государствах), чтобы следить за действиями русских: «они (русские) вычёркивают повстанцев, словно электронным карандашом, целыми подразделениями, не десятками, а сразу сотнями»…

Снова и снова возвращаемся к особенностям не только этой сирийской войны, а вообще – войны современной. Прежде всего, это конкуренция моделей военной логистики, возрастание (в разы!) роли тылового обеспечения и связи войск, электронной разведки и оперативного управления частями в максимально чрезвычайных ситуациях (например, в окружении). Говоря о логистике, полковник энергично чиркнул указательным пальцем по стоящему на столе глобусу: «Где Россия и где Сирия, где места дислокации наших авиачастей и других войск и где Тартус, Латакия, Дамаск и «Хменин»?!» Американцы так никогда не работали, они, в лучшем случае, готовили такие операции по полгода…»

Перевожу разговор на Алеппо, так как к вечеру предполагаю быть там. Полковник замечает, что несмотря на сложность боёв в городских кварталах и к тому же ещё в густонаселённых районах, практически уже разработаны в мельчайших деталях все операции по зачистке каждого квартала восточного Алеппо. «Там самые опытные наши офицеры, прошедшие Афган и Чечню. Вы же тоже бывали в Афганистане и знаете, что это за «отморозки», так называемые «афганские арабы», они способны на всё: режут своих с ещё большим удовольствием, чем чужих…»

 

ДАМАСК ИЛИ АЛЕППО?

 

Мы с Ахмедом, офицером сирийского генштаба, хорошо знающим русский язык, едем в Алеппо. По-арабски это звучит как Халеб, а сами арабы Алеппо (французский вариант) называют Эш-Шахба (что означает серый). Почему серый? Да потому, что нет полноводной реки (как, например, Барады в Дамаске) и потому мало зелени, а на сером каменистом фоне сирийских плоскогорий и пустынь Алеппо красками не ослепляет. А уж развалины города в плотном густом смоге из пыли и дыма и вовсе заставляет покоряться этому арабскому прозвищу Эш-Шахба… Правда, Алеппо не весь такой, его западная часть, чудом сохранившаяся и на день моего приезда контролируемая Асадом, – на редкость живописные кварталы. Всего в Алеппо 110 кварталов с невероятным переплетением архитектурных стилей, исторических эпох и традиций. Я-то, грешным делом, всегда думал, что древнее Дамаска в Сирии городов нет; та же Пальмира была построена легендарной царицей Зенобией намного позже упоминания о Димашке (Дамаск), которое встречается уже в египетских текстах, датированных учёными примерно 1500 годом до н.э. Оказалось, что Алеппо ещё древнее! Во всяком случае, мне любезно посоветовали не упоминать в Алеппо о том, что Дамаск самый древний город в Сирии и вообще в мире. Потому что вряд ли вы найдёте в Алеппо человека, который бы не был глубоко убеждён в том, что Алеппо намного древнее Дамаска, а тем более, красивее и богаче. Насчёт красоты и богатства Алеппо, разделённого линией фронта, можно было говорить, только посмотрев довоенные плёнки, где экономическая столица Сирии, расправив павлиньи перья коммерческого благоденствия и туристической привлекательности, была показана во всей своей рекламной красе.

А насчёт древности Алеппо, то мне об этом битый час читал лекцию один местный историк, работавший в департаменте культуры, туризма и музейного дела, когда я ждал, пока освободится от своих неотложных дел мэр Алеппо, он же на данный момент военный комендант города, а если быть точным, его западной части. Оказывается, Халпа (древнее название Алеппо) была столицей богатейшего царства Иамхад, и об этом якобы свидетельствуют найденные здесь глиняные таблички, относящиеся к хеттским временам (II-е тысячелетие до н.э), а это на несколько сот лет раньше, чем первое упоминание о Дамаске. Я хладнокровно воспринимал все эти эмоционально горячие аргументы об историческом первенстве, ибо это было так похоже на конкуренцию той же Варшавы с Краковым или нашей Москвы с Петербургом, так как чем дальше заходило, то оспаривалось уже не только древность происхождения, но и какой город важнее, красивее и т.д. Последний рубеж таких дискуссий всегда заканчивался на том, где красивее девушки и, как правило, каждый чувствовал себя победителем – и алеппцы и дамаскинцы…

 

…И ВОСТОЧНЫЙ БАЗАР…

 

Но вот что любопытно, если сравнивать базары Дамаска и Алеппо (а писать о Сирии и обойти тему арабских базаров просто невозможно), то, несмотря на войну и руины десятков кварталов в восточной части города, базар в Алеппо был живописнее и грандиознее своего собрата в Дамаске.

Представьте себе Гостиный двор в Питере только в восточном стиле, в антураже «Тысячи и одной ночи», и раз в 10 масштабнее, с немыслимыми лабиринтами каменных сводов, в каждом из которых магазин или лавка или бутик, если хотите. Целый город крытых рядов, где Восток словно вывернут наизнанку своей самой яркой стороной, поражающей ваше воображение красками и запахами, виртуозным искусством соблазнять и необычной для европейца философией торговли как смысла человеческой жизни…

Вот ряд, где ты ходишь, как одурманенный, как сомнамбула. Это ряд пряностей. И вроде бы тебе ничего не надо, но ты смотришь на всё органами обоняния и вдыхаешь каждый товар, каждую специю глазами. Это какой-то наркотический сон. И этот сон не кончается, когда вы идёте дальше, а лишь завораживает другими фантастическими картинами. Вот ряды лавок, торгующие тканями. Какая-то красочная избыточность тканого изобилия: блистающая золотом и серебром парча, белый и кремовый дамаст, фиолетовые, алые, шоколадные, ярко-голубые и иссиня-чёрные шелка, пёстрое шёлковое море, каждый рулон, кажется, весит не меньше полтонны. Во всём этом цветном хаосе покупатели копошились, как муравьи, – щупали, вытягивали яркие куски из рулонных штабелей, пробовали ткани на крепость, на разрыв так, что казалось, вот сейчас лопнет изумительной выделки мавританский шёлк, треснет тончайшая иранская шерсть… Но нет, качество восточных тканей отменное, и все довольны: и дотошные покупатели, и ласково услужливые продавцы…

А это ювелирный рай. На простых бельевых верёвках и жердях, как сушёная рыба, развешаны сотни золотых цепочек и браслетов – золото от ярко-солнечного до тёмно-красного (так называемое «мавританское золото») цвета. Рядом – кольца с «лучшими друзьями девушек» (бриллиантами), топазами, яхонтами, бирюзой и агатами, которые вкупе с жемчужными колье разной длины, с жемчужными ягодами разной формы, цвета и блеска слепили глаза и смущали покупательские души изощрёнными соблазнами, перед которыми слабому человеку трудно устоять; кстати, цена на золото в 1,5 раза ниже, чем в ижевском «Адамасе» или в любом другом российском салоне этих изящных дорогих вещей. Я тоже не удержался и купил золотую цепочку дочери за 50 долларов. Плотный запах кожи висит над рядами с кожаными изделиями. Кажется, что нет на свете вещей, не сделанных из кожи. Всё из кожи, всех цветов, любого качества, по божеской цене. Да и что такое цена на восточном базаре? Продукт взаимной симпатии продавца и покупателя.

Заходим в ковровую лавку. «Рад вас видеть, господин, не желаете ли чай, кофе?» Здесь покупателя усаживают в низкие широкие кресла, потчуют кофе, чаем, соками, даже если он пришёл просто посмотреть и ничего не купит. Такое отношение к покупателю в далёкой Сирии в демократическом мире малого бизнеса (а восточный базар – это малый бизнес по определению) может показаться чересчур театральным, показным. Дескать, восточный лубок для туриста… Нет, тут если и есть игра, то природного свойства. Это вбито в генетический код базарных торговцев Востока.

«Господин желает купить у нас ковёр? Он не ошибся, у нас лучшие ковры во всём Востоке. Вы смотрите на персидский ковёр, он особенно хорош, убедитесь сами! Или вот этот из Смирны?! Или рядом с ним – из Белуджистана»… Ловкий и подвижный, как танцор, продавец берёт один за другим ковры, разворачивает их, легко и грациозно, сам восхищается и ждёт ответного восхищения, но недолго, в руках у него уже другой ковёр: «Вот это молитвенный ковёр из Армины, ему 250 лет, качество удивительное, его как будто сняли с ткацкого станка только вчера… Я понимаю, господину трудно выбрать, все ковры очень хороши…»

«Сразу видно, что господин – знаток ковров. Если вы сомневаетесь в выборе, то возьмите с собой в отель сразу несколько, постелите в разных комнатах, посмотрите, а если вы у нас с госпожой, то я думаю, что ваш выбор определится сам собой… А недели через две-три вы придёте к нам снова и скажете, какой ковёр остаётся, а какой можно забирать. Или купите все, или откажетесь от всех…» Каков пассаж! Такой высоты полёта коммерческого соблазна мне ещё не приходилось видеть. А главное, продавец даёт тебе дорогой товар без всяких денежных залогов (а ковры – товар очень дорогой – от 600 долларов до десятков тысяч) и при этом даже не требует от тебя адреса, достаточно того, что у тебя есть его адрес на визитке… Это высший пилотаж в отношениях покупатель – продавец. «Мы никогда задаток не требуем, у нас такое правило. Доверие за доверие!» – вбивает последний гвоздь этот продавец ковров, исполняющий танцевальные па между стеллажами с драгоценными товарами, в мои представления об этике современной торговли…

Базар в Алеппо – целый мир, конечно, здесь торгуют не ради спортивного интереса. Как и везде, на Востоке цены задирают, но всегда надо помнить, что начальная и итоговая цена на восточном базаре – это как небо и земля. Мы уходили, но в ушах всё ещё раздаётся много голосов «Ахлан васахлан!» (Добро пожаловать!), и только через 10-15 минут ты начинаешь приходить в себя и медленно осознавать, что ты только что сейчас видел – это был сказочный восточный сон…

 

МЫ РЕБЯТА – ВЯТСКИЕ…

 

Война. Мы на позициях батальона сирийского спецназа. Командир батальона майор Юсеф и его советник – российский майор Александр. Ясно, что никаких фамилий здесь просто быть не может, пока ты жив…

Правда, нет-нет, да наш майор вставит в разговор, обсуждая вчерашние рейды по позициям боевиков: «Ну, нам, неграм, всё равно – что песок, что снег. Мы ребята вятские, мужики хватские…»

Ребята – вятские – уставшие, заросшие двухнедельной щетиной, смуглые, как оливки, сирийские бойцы спецназа в подвале разрушенной школы расположились на краткий отдых. Кто спит, завернувшись в брезент, укрывавший ящики с патронами, кто ест, расстелив на земельном полу платки с лепёшками, яблоками, кусками холодного мяса.

«Понимаешь, – рассказывает российский майор, – мне повезло, это профессиональные бойцы, это не добровольцы – шииты из Ливана, которые чуть что – сразу драпают. Все контрактники. Могут и в «ножи» ночью без шума и пыли ударить по противнику да хоть сырыми берёзовыми поленьями по «бамперам». Я только чему их научил? Чтобы каждый знал своё место в бою, знал общий тактический рисунок в предстоящей операции, как закрывать образовавшиеся дыры в позициях атаки или обороны. Я им для ясности всегда говорил: «Это как в любимом вами футболе – каждый защитник, полузащитник, нападающий знает свой манёвр и держит свою зону, отвечает за неё. Любят футбол мужики, чуть не до драки иногда доходит, когда обсуждают очередной тур местного чемпионата…» Да-да, война – не помеха не только кинофестивалям, салонам мод, но и футболу тоже…

 

ПОРА УХОДИТЬ…

 

Командир батальона – сын местного шейха. Более чем сдержан, он смотрит на меня с некоторым недоверием. Юсеф – сирийский аристократ, из короткого разговора с ним узнаю, что Юсеф – сунит и он не хотел бы, чтобы в сирийские дела вмешивались иностранцы; русским, конечно, спасибо, но мы, сирийцы, разобрались бы и сами…

Что же вы, «сами»!? Довоевались до того, что у вас, кроме Дамаска, ничего не осталось, – размышлял я не вслух, но взгляд мой был красноречив, и Юсеф отвёл глаза: «Так получилось, мы поздно спохватились, надо было начать модернизацию Сирии лет 15 назад…»

Я спросил нашего майора, как он ладит с этим аристократом?

- Да нет проблем. Поначалу, правда, были кое-какие «непонятки», типа «по ночам я воевать не научен»; Юсеф учился во французской офицерской школе, а там всё по расписанию: когда стрелять, а когда пить кофе с ликёром…

Над головой так тряхануло, что казалось: бетонный потолок сдвинулся метра на два, при этом подпрыгнув и осыпав нас штукатуркой и ещё каким-то строительным мусором.

- 120-миллиметровка… – буднично заметил российский майор, – надо менять диспозицию, сейчас начнут заряжать одну за другой. Это, скорее всего, из-за вас и, кстати, у моджахедов неплохая разведка, их люди везде…

И точно, над нами потолок заходил ходуном, уши заложило, земля под ногами ожила и зашевелилась. Мы стали собираться. Шли вслед за первой группой сирийских солдат, двигавшихся по одной лишь им известной траектории. То вправо, то влево, то ныряя в подвалы, то перебегая улицы по 4-5 человек, мы наконец оказались в каком-то туннеле, где была ещё какая-то сирийская часть. Вдоль стен на носилках лежали раненые, а в чёрных пластиковых мешках – убитые. Здесь мы стали прощаться. Я пожелал удачи своему земляку – майору Юсефу, который о чём-то минут пять говорил моему сопровождающему Ахмеду по-арабски и передал ему какой-то конверт.

Уже потом, когда мы на «лендровере» Ахмеда, минуя армейские патрули, уезжали по улицам Алеппо на запад, Ахмед пояснил: Юсеф просил передать кое-какие бумаги своему отцу. Поместье отца в 60 километрах от Алеппо. «Я же не мог ему отказать. Юсеф – наш герой. Его батальон участвовал в самых опасных и кровопролитных операциях, к тому же я подумал, что русскому журналисту будет интересно посмотреть, как живут наши настоящие шейхи…»

А мы между тем проезжаем лагеря беженцев. Очень много палаток, тысячи людей, тоскливые глаза, старики, женщины, дети, фургон, к которому выстроилась необычно молчаливая для Востока очередь… Два бойца, явно родом из среднерусской полосы, в походном камуфляже раздают коробки с продуктовыми наборами, пластиковые пакеты с вещами…

 

В ШАТРЕ БЕДУИНА

 

Наш «лендровер» уже далеко за пределами Алеппо… Жарко… Сирийская пустыня по бокам шоссе, каменистая сухая степь, лишь изредка пара кривых деревьев, шатёр пастуха бедуина. У одного из таких шатров останавливаемся, неподалёку от него припаркованы грузовичок и мощный джип. Входим внутрь. В центре шатра спокойный и неподвижный, как Будда, сидит старик. О том, что он не спит и не окаменел окончательно, свидетельствует только дым из его трубки, сделанной из наргиле (дерева с твёрдой, как камень, древесиной). Рядом со стариком очаг – круглая земляная яма, в котором горит вонючий навоз (смесь верблюжьего с овечьим). Рядом с очагом ряд металлических кувшинов, скорее всего, оловянных, которые поблескивают своими начищенными боками в отсветах мазутной лампы, закреплённой на железной треноге, воткнутой прямо в землю. Чуть поодаль огромный, богато украшенный резьбой и дорогой инкрустацией сундук из восточной сказки. В полутьме можно разглядеть, что в шатре бедуина есть ещё одна комната, из которой слышится детский смех и овечье блеяние, – дети играют с маленькими ягнятами.

Ахмед церемонно здоровается, что-то говорит, показывая на меня. Старик, не вынимая трубки изо рта, издаёт резкий гортанный звук, и оказывается, что слева от нас есть ещё одно помещение в шатре, потому что отодвигаются циновки, и две укутанные с головы до ног женские фигуры появляются в колеблющемся свете очага и начинают нас кормить.

Получаю большую миску кислого молока, которое здесь, в сирийской пустыне, называют «лабан».

Нельзя даже представить местную кухню без этого «лабана». Он незаменим ни в жару, ни в холод – утоляет голод и жажду, служит едой и лекарством. Его можно принимать внутрь и наружно. К «лабану» подают очень сладкий и горячий чай, а также холодное молоко. Пью «лабан» – нечто среднее межу козьим и верблюжьим молоком, которые я здесь уже распробовал.

Утолив жажду, замечаю: у сундука стоят два автомата. Наши «калаши».

«Бедуины никогда не расстаются с оружием», – поймав мой взгляд, тихо сказал Ахмед. У этого старика за поясом всегда пистолет, а может быть, даже два…

 

ПЕСЧАНАЯ БУРЯ

 

Мы покидаем гостеприимный шатёр бедуина и продолжаем путь на запад, где должны побывать в усадьбе настоящего сирийского шейха и передать ему конверт от сына – майора сирийского спецназа Юсефа, с которым ранее встретились в Алеппо.

Дорога становится ещё более унылой и однообразной. Почему-то вспоминаются слова немецкого поэта Уланда, который писал о первых крестовых походах и которого я читал когда-то в университете: «Было много песка и камней, но мало хлеба…»

Но вот и конец однообразию. Небо как-то мгновенно изменило свой цвет – исчезла его невыразимая словами пронзительная голубизна, оно стало лилово-серым, мрачным. А затем небосвод окрасился багровым и, наконец, стал свинцово-тяжёлым. Надвигалась песчаная буря.

Сначала ты ощущаешь только вкус песка, и всё. Потом песок уже скрипит на зубах, больно сечёт глаза, врывается под ворот рубашки… Песок в волосах, ушах, песок в салоне машины… Дорога уже совершенно не видна в ветровое стекло, Ахмед останавливает машину и выключает мотор. Он непроницаем, даже равнодушен, он молча смотрит в этот песчаный мрак и терпеливо ждёт. У меня же состояние неописуемо хреновое.

Я много слышал о песчаных бурях в сирийской пустыне, но попал в такую переделку в первый раз. Я ждал чего-то несусветного, по крайней мере, представлял, что через час от нас, затаившихся в «лендровере», останется в этой бескрайней пустыне только песчаный холмик или бархан, ничем не отличающийся от десятков, сотен точно таких же вокруг. Нас никогда больше никто не найдёт и не откопает. Вот такие мысли.

Но поскольку Ахмед сохранял поразительное нордическое спокойствие, чего я, честно говоря, от восточного человека не ожидал, то я тоже помалкивал и только смотрел на стрелки своих командирских часов, которые медленно-медленно ползли к цифре 12.

Но вот чудо – не прошло и 30 минут, как небо просветлело, и я начал различать дорогу. Буря также мгновенно, как и началась, закончилась, и уже через несколько минут мы тронулись дальше.

У сирийцев, как, собственно, у всех арабов, очень своеобразное представление о времени. Когда они говорят сейчас – это может означать через 5-6 часов. А бадеин (скоро) – это вполне может превратиться в несколько дней или даже недель. Поэтому на мой вопрос, скоро ли мы будем гулять по дворцу настоящего сирийского шейха, Ахмед ответил, что, оказывается, мы уже приехали… А потом наш «лендровер» ещё минут 30 пылил по пустыне.

Наконец мы оказались на месте.

Усадьба шейха Фейсала, которая почему-то называлась палшой, была неожиданно скромной. Высокие каменные стены скрывали отнюдь не дворец из восточной сказки, а обыкновенный двухэтажный дом, каких в пригородах Дамаска десятки, и он ничем не отличался от тех, где мне уже удалось побывать. Правда, шейх Фейсал, который паша, то есть князь, принял нас в «роскошной» гостиной, стиль которой можно было назвать псевдо рококо. Это было помещение с мраморной столешницей на столе красного дерева, резные, украшенные позолотой и «серебром», обтянутые узорчатым шёлком кресла и стулья, и… выглядевшие странно среди такой мебели две стеклянные витрины, в которых были расставлены вазы, скульптурные фигурки и посуда из мейсенского или псевдомейсенского фарфора. Словом, впечатление странноватое – гостиная это или же выставочный салон?! По всему было видно, что это всё-таки гостиная-салон и что это предмет его особой гордости.

Нам подали кофе, и мы молча отпробовали его. Мне было особо не о чем спрашивать у хозяина, ну разве насчёт выставленного в витринах фарфора, а Фейсал и Ахмед тоже молчали и первыми не начинали разговор. Выручил слуга шейха, он сообщил, что обед готов и ждёт нас в столовой.

А вот столовая шейха была действительно из восточной сказки. Во-первых, помещение столовой в несколько раз больше гостиной, стены выложены узорной эмалированной плиткой, расписанной цветами изумительной красоты, какой обладает арабская настенная художественная роспись средних веков. Одна из таких стен имела нишу в виде сталактитовой пещеры, из которой течёт по изразцовому жёлобу ледяная родниковая вода, поддерживая в столовой даже в самый жаркий сирийский день приятную прохладу без кондиционера. Потолок столовой – отдельная песня. Розовый мрамор, украшенный великолепной резьбой и инкрустацией драгоценными камнями. Ну а ковры – вершина настоящей восточной роскоши, таких я не видел на базарах Дамаска и Алеппо. По всей видимости, эта работа по штучному заказу – из чистейшей шерсти вытканные сказочные сюжеты из райской жизни, которыми соблазняет Коран своих почитателей.

Продолжает стиль «тысячи и одной ночи» и мебель столовой. Воспевая восьмиугольник как совершенство формы, старинный мастер изготовил обеденный стол для шейха, использовав изображение четырёх концентрических восьмиугольников на столешнице, грани которых были инкрустированы слоновой костью, деревом редких и ценных пород, перламутром. Стулья, больше похожие на табуреты, – этакие тумбы, тоже восьмиугольной формы. Кресла тоже – восточного стиля со сплошными боковиками из палисандра и также украшены резьбой, орнаментированы вязью арабского письма и причудливыми цветами, сказочными птицами и рыбами.

Обед был не менее роскошен, но почему-то из всего представленного на столе мне запомнилось лишь одно блюдо – чудесная рыба. По вкусу эта рыба напоминала сига, называлась сирийцами ому и подавалась с гарниром из обыкновенного сливового варенья… Рыба с вареньем – это напоминало китайскую кухню, чем я и поделился с шейхом, который благосклонно улыбнулся: «У меня китайский повар…».

Уже в курительной комнате шейх, ну как это можно отказаться от такого удовольствия – выкурить трубочку наргиле! – пожелал моей семье и всем моим близким здоровья и всех благ, почти философски безупречно изложил своё жизненное кредо. «Благоденствовать, – заявил шейх, – на этой земле все не могут и не имеют на это права. Этого, кстати, не понимает наш президент Башир Асад, хотя мы с ним хорошо знакомы и у нас замечательные личные отношения, мы и с его отцом неплохо ладили… Так вот, благоденствие – это не просто богатство, оно означает, что человек имеет и ещё что-то, чего не имеют другие люди. Это благословение Аллаха, оно не может быть доступно для всех, поэтому равенства людей не будет никогда».

Шейх, кстати, был одет по-европейски, но на его седой голове покоилась красная феска, повязанная платком, что означает, что он имеет право называться хаджи, то есть тем, кто совершил паломничество в Мекку, а это среди мусульман всегда вызывает особое уважение.

Кроме майора Юсефа, у шейха было ещё пять сыновей, двое из которых – врачи, как Башир Асад (они и учились вместе во Франции). Один сын – полковник сирийских ВВС, а остальные занимаются бизнесом в Бейруте. Что интересно, у шейха, кроме шести сыновей, ещё четыре дочери, но при вопросах о детях он упоминает только о сыновьях. Дело в том, что у арабов традиционно, когда речь заходит о детях, в счёт идут только мальчики, девочки в расчёт никогда не берутся…

Предупреждая мои возможные возражения по поводу своего жизненного кредо, шейх сам ставит точку в нашей беседе, которая больше похожа на монолог. «Равенства не будет никогда, разве что тогда, когда наступит конец света».

Вот так.

 

ВСТРЕЧА С «НАШИМИ»

 

Надо было возвращаться в Дамаск, и мы прощаемся с шейхом. Прощаясь, между делом он замечает, что у него есть крупный бизнес по скупке и продаже арахиса, и в России он, если конечно захочет этого аллах, может быть, найдёт партнёров. Фейсал даёт мне свою визитку, записывает мой телефон и покровительственно хлопает по плечу Ахмеда.

Дорога идёт по пустынной равнине, потом начинает забирать вверх, иногда очень круто. Пошли горы. Проезжаем солёное озеро Джеруд, небольшой гарнизонный городок Кутейфе в 40 километрах от Дамаска. Здесь встречаем наших, подразделение инженерных войск – сапёров. Они обучают сирийских сапёров, подготовка которых в сирийской армии до этого была поставлена так худо, что их открыто называли смертниками. Всё изменилось, когда появились наши спецы из российского международного центра по разминированию. Вот уж чего-чего не ожидал, так это встретить в этой гарнизонной сирийской «дыре» – Кутейфе своего старого знакомого Игоря Михайлика, с которым знаком более 20 лет и где нас только не сводила судьба… Теперь полковник Михайлик – начальник этого центра, это его ребята разминировали Пальмиру (сегодня уже повторно), пригороды Алеппо и Дамаска. Игорь Михайлик – сам сапёр от бога, и когда думаешь, что лучше кандидатуры на такой важнейший пост в российской армии, в её инженерных войсках и придумать невозможно, то неизбежно приходит в голову, что наступили наконец-то времена, когда не служаки-карьеристы, а боевые офицеры стали определять лицо нашего командирского корпуса. Вижу, что военная реформа в армии – это не пустые слова…

Полковник абсолютно спокойно, правда, иногда чуть иронично говорит: «Докладываю, что за время нахождения здесь подразделений нашего центра у нас 0 целых, 0 десятых потерь, разминировано более 75 тысяч квадратных метров важнейших военных и гражданских объектов, дорог…». Конечно, у полковника Михайлика лучшие сапёры российской армии, у них новейшее снаряжение, у каждого сапёра слух композитора, интуиция и чутьё степного волка плюс инженерное образование… «Вот смотри, список представленных к наградам». – Полковник достаёт из планшетки бумаги, страниц двадцать, бегло просматриваю – ордена мужества, медаль Суворова, «Красная звезда»…

Пьём чай с бутербродами, спрашиваю про американских сапёров, кто лучше, у кого современнее оснастка и оборудование.

- В общем и целом мы с американцами на одном хорошем уровне, чего не скажешь о французах и англичанах. Но кое в чём мы можем дать фору и американцам, но это, как ты понимаешь, не для…

А вот китайцы, спрашиваю, они же тоже здесь, как они?

- Китайцы – ребята скрытные, работают в Сирии втихую. Вроде бы они здесь есть и как бы их нет вовсе, поэтому пока мне о китайских сапёрах сказать нечего. Слышал, что в двух учебных центрах есть китайские специалисты, а более подробно – ничего определённого…

- Много ли у сирийских сапёров потерь и вообще, как они в обучении?

- Потери есть, цифры озвучивать не буду, но в последнее время их стало меньше. Способные ребята везде есть, но ты же знаешь, что сапёром может быть не каждый, кое-кого отсеиваем, но в общем дело идёт, думаю, через полгода сирийцы смогут работать здесь и без нас…

Уезжаем из Кутейфе, по дороге встречаем разрушенные стены какой-то древней крепости. Ахмед говорит, что это руины римского военного лагеря, позже здесь был караван-сарай по пути из Пальмиры в Дамаск. Тут и там обломки мраморных колонн и римская арка, за которой стойло для ослов, потому что здесь начинается или продолжается жизнь бедной сирийской деревушки Атна. К слову сказать, здесь, в Сирии, подобных римских руин почти в каждой деревне, особенно на побережье. Проезжаешь и видишь на коринфских капителях, как в наших деревнях на завалинках, греются на солнышке старики и покуривают трубки из наргиле. А рядом ветхие навесы для курятников поддерживают римские колонны, которым этак по две тысячи лет…

 

МНОГОСТРАДАЛЬНАЯ МАЛЮЛЯ

 

Мы уже от Дамаска в часе езды, я прошу Ахмеда заехать в деревню Малюля, в пещерах которой по легенде скрывался апостол Павел и где «игиловцы» покуражились с особым цинизмом «правоверных». Они жгли уникальные иконы, взрывали надгробия, расстреливали из пулемётов древние фрески, ценность которых для христианского мира, в том числе и для нашего православного, определять бессмысленно не только потому, что нет такой шкалы в системе человеческих ценностей, но ещё и потому, что нет уже никакой возможности когда-нибудь это сделать. Все фрески практически уничтожены, только лик Спасителя в одной из пещерных часовен на базальтовом потолке остался неповреждённым. Видно, как пули отскакивали от этого плотного, как титановый сплав, камня. А краска даже не осыпалась, состав её, по словам одного из двух православных монахов, чудом оставшихся в живых (все остальные были убиты), до сих пор не смогли точно определить ни японские, ни французские химики, побывавшие в Малюле ещё до войны…

Малюля. Здесь до сих пор говорят на арамейском языке, на котором Иисус Христос обращался к своим ученикам с бессмертными проповедями. На этом языке появилась первая рукописная Библия. Таких уникальных мест, как Малюля, в мире осталось очень мало, сам арамейский умирает, и сегодня на нём говорят не больше пяти тысяч человек, среди которых всё больше не местных жителей, а лингвистов…

…А деревня словно упала с неба в эту глубокую и обширную котловину между скалами. Здесь много виноградников и мало жилых домов, лишь обгоревшие телефонные столбы с оборванными проводами намекают на какую-то цивилизацию, да ещё брошенные на обочине единственной здесь дороги сожжённые джипы, снабжённые разбитыми пулемётными турелями игиловцев.

На одной из скал расположена главная достопримечательность Малюли – византийский монастырь III века, в котором, как говорили мне в Дамаске, было когда-то и три русских монаха. В скале этой узкая и глубокая щель, рассекающая её от самого гребня до основания; именно так, по легенде, Господь спас Павла от преследующих его врагов, расколов молнией скалу и спрятав апостола в её недрах. В этой расщелине, куда можно протиснуться едва ли двум, идущим плечом к плечу, множество рукотворных келий и помещений. Здесь множество раннехристианских захоронений, выдолбленных прямо в стенах пещер, много надписей на арамейском, одна из них, как перевёл мне оставшийся в живых монах-серб, читается как «Кровь Иисуса Христа, Сына Его (Бога), очищает нас от всякого греха». Это из евангелия от Иоанна. Монах смущённо признаётся, что его тоже зовут Иоанном, и он приглашает нас в свою келью.

Я почти двухметровый, почти встаю на колени, чтобы пробраться в монашескую каморку. Здесь полутьма, сырость, груды книг, какое-то тряпьё на каменной скамье, вырубленной в стене кельи. В слабом свете лампадки колеблются лики святых на древних, чёрных от времени и копоти досках икон. Мы пьём чай, монах достаёт какой-то фолиант в толстокожем переплёте. Большая и тяжёлая книга на коленях монаха, он начинает читать – язык немного похож на еврейский, немного на арабский. Это рукописная Библия на арамейском языке. Монах с гордостью сообщает мне, что эта книга бесценна. Соглашаюсь с ним беспрекословно. Заметив, что я, подходя к иконам в его келье, крестился, и определив во мне православного, нашего византийского толка, монах долго копался в вещах в дальнем углу своего жилища, наконец-то найдя нужное. С нескрываемым удовольствием он вручил мне подарок – маленькую икону святого Валерия на кипарисовой дощечке. Явно не копия, в византийской манере, и, судя по всему, более чем на век старше всех нас. Подарок был для меня неожиданным и очень дорогим. Поэтому мне пришлось, прежде чем проститься с православным монахом, сходить к нашей машине и достать заначку – бутылку «Столичной». Монах, в свою очередь, также был ответно рад.

Мы снова на пути в Дамаск. Снова каменистая пустыня, потом горные кряжи и скалы. Армейские посты, лица сирийцев, на которых любопытство и доброжелательность. Смотрю и думаю, а сколько среди них тайных сторонников мятежной оппозиции, исламских радикалов? Я спрашиваю об этом Ахмеда, а Ахмед говорит, что лучше об этом и не думать, страна сегодня напоминает лоскутное одеяло. «Пусть лоскутное, – размышляет дальше Ахмед, – главное сейчас – закончить войну, а там мы разберёмся. Ведь жили же при Хафезе (отец Башира Асада, основатель Сирийской арабской республики), жили мирно и суниты, и шииты, христиане и мусульмане…»

Этого нет в Библии, но один сирийский журналист мне рассказывал, что не в христианской, а в арабской версии брат Каин, убив своего брата Авеля, не знал, куда деть мёртвое тело и якобы носил его на плечах 40 лет(!). Но однажды, увидев смертельную схватку двух воронов, в которой победитель зарыл убитого собрата в землю, Каин поступил точно так же с Авелем. Это стало первым человеческим захоронением. Могилу Авеля у вершины Касьюн я видел, но сколько же после того исторического захоронения ещё хранит могил наша земля? Сколько братских кладбищ и безымянных могил оставляет на земле каждая война? Сирия уже похоронила более 350 тысяч сунитов и шиитов, христиан и мусульман в этой бессмысленной войне за то, чтобы у новых газопроводов и нефтепроводов на сирийской земле, выходящих к средиземным роскимхабам, появились новые хозяева. У Авеля есть могила, у Каина её нет. Но вопрос к Каину: где твой брат? – остаётся вечным. Таким же вечным, как и тиражирование новых каинов – маленьких и больших…

 

 

Дамаск, Москва, Ижевск