МОЙ ГОРОД, УЗНАЮ ТВОЁ ЗВУЧАНЬЕ

 

 

* * *

Господи, прости меня, пожалуйста,

И помилуй от всего ненужного.

Вроде бы живёшь себе, не жалуясь,

Радуясь весне, земле простуженной,

Серому воробышку бесстрашному

(Смерть его и голодом, и холодом…),

Солнцу неожиданному нашему

Над утратившим надежду городом.

 

* * *

По улицам ижевским и пустым,

Вдыхая осени прохладный дым,

Пойдём с тобой, как прежде, наизусть

Изученным маршрутом. Ну и пусть

Минуло лето – с лебедя вода,

И под ногами жёлтая слюда.

 

По Горького, где твой любимый вид:

Направо сонный водоём стоит,

Налево кроны тянутся к горе

(Наверное, как свечи, в сентябре), -

И в Летний сад, в шумилище берёз,

Уже не прячущих прощальных слёз.

 

Пойдём с тобой, без цели, просто так –

Куда глаза глядят: через овраг

По деревянным улицам резным,

По воткинским дорогам объездным,

По северным холмам, где я читаю

То самое – «Вставай, пойдём по краю…»

 

* * *

Вот скажешь: некуда спешить,

Окно открой – сирень такая…

Осталось только жить да жить,

Ни от чего не зарекаясь:

 

Ни от сумы, ни от тюрьмы,

Ни от любви, ни от надежды.

Как скоро изменились мы,

А всё такие же, как прежде.

 

* * *

Ноябрьский день сонливый, осторожный,

Бледнеющий опустошённый свет.

А я такой придурок невозможный,

Что нет мне имени. И времени мне нет.

 

И если уж совсем устал от вновь

Занывших ран, и злишься не на шутку,

То так и тянет заглянуть в кафе «Минутка»

И с алкашами выпить за любовь.

 

* * *

Это ты, на себя не похожий,

На давнишнем забытом фото.

Ну, ни кожи, сказать, ни рожи,

И улыбка, как у идиота.

 

Впрочем, можно взглянуть иначе –

Дело внутреннего объектива:

Ты такой молодой здесь и значит,

Ё-моё, до чего ж красивый!

 

* * *

Привыкаю к тебе, бездорожье камбарской земли.

Где-то в жаркой Тавриде неспешно идут корабли

И стоит Херсонес, удивляя своей глубиной…

Привыкаю к тебе, привыкаю, мой город родной.

 

После длительных странствий опять возвращаюсь сюда.

Вдоль песчаной дороги пылится трава-лебеда.

И такая тоска… И никак не поймёшь, отчего…

А в далёкой Тавриде в июле – прекрасней всего.

 

А в далёкой Тавриде не тучи, а горы стоят,

И, горячий от солнца, ещё не созрел виноград,

Но уже алыча наливается соком-вином…

А у нас – лебеда, бездорожье, разрушенный дом

 

За окном. А у нас, как всегда, за окном ни единой души.

Но куда, Одиссей, но куда от себя убежишь?

И опять возвращаешься, море покинув своё,

В тишину, в бездорожье – в такое родное житьё.

 

* * *

Не поеду ни в Москву, ни в Питер:

И Москва, и Питер – один хрен.

Вы себе живите, где хотите,

Я же остаюсь в родной дыре.

 

Скажут: глухо здесь и одиноко

И, конечно, мало перспектив.

Но зато за пазухой у Бога

И без роковых альтернатив.

 

* * *

Здесь можно жить, затаив дыханье,

И даже не думать о завтрашнем дне.

Сидеть на окне, болтая ногами.

На деревянном теплом окне.

 

Здесь тихо очень, и даже можно

Услышать, как старая дышит сосна,

И всех соседских котов и кошек –

Ты не поверишь – по имени знать.

 

Здесь можно забыться, не помнить, кто ты –

Училка в очках, кандидат в дурачках,

Какая твоя мечта идиота,

Какая дата в твоих зрачках,

 

Какая скука в твоей тетради,

Как бледно слово тебе назло.

Здесь можно зависнуть и – Бога ради –

Здесь можно не помнить, что время прошло:

 

Болтая ногами, сидеть на окошке,

Как в детстве, кузнечиков чудных ловить

И всем соседским котам и кошкам

При встрече «приветствую!» говорить.

 

* * *

Как хорошо в полуденной тени

Читать стихи, труды свои и дни

(что, в общем-то, одно и то же)

Вершить и множить, множить, множить

Бесплотных звуков стройные ряды

И говорить со временем на «ты»,

И говорить: куда, моя ладья,

Плывешь? – В небытие из бытия,

В холодный мир небесных многоточий…

(Как сложно было этот текст закончить:

Enjambement . Прости меня, язык,

Я к твоему бессмертью не привык).

 

* * *

Все, что мы называем счастьем, на самом деле –

Летний вечер, едва плывущий в оконной раме,

Шелест леса, собачий лай, горизонта гуденье,

Бирюзовое небо с малиновыми облаками.

 

Вот посмотришь на запад – и поздно, и свет без тени.

И в грядущую зиму не верится ни на йоту.

И в открытые двери, по деревянным ступеням

Мы сбегаем навстречу августу-звездочету.

 

* * *

Камы-реки синева.

Всё превращая в слова,

Ты говоришь о простом -

Камешке белом речном,

 

Береге странном, чужом.

Чей там виднеется дом?

И, велики и тихи,

Катятся волны-стихи.

 

Ты говоришь о себе.

Лодке своей, судьбе.

Женщине в дальнем краю.

Смерти в честном бою.

 

* * *

Возвращаясь на родину, думаешь: вот бы жить

Где-нибудь далеко-далеко, у самого моря,

Просыпаться под шум прибоя, не зная горя,

На другом языке и думать, и говорить.

 

Возвращаясь на родину, знаешь, какой убогий

Ожидает тебя пейзаж за окном вагона.

Между прочим, дождь. Между прочим, совсем немного

Остается времени до окончанья сезона.

 

Ах ты, Господи, до чего же здесь некрасиво –

Никаких там магнолий-фонтанов-дворцов-кораблей…

Но опять покупаешь в ларьке грошовое пиво

И дымишь сигаретой из пачки за тридцать рублей.

 

* * *

Знакомый мир как будто не знаком –

Тетрадное непаханое поле.

И снег лежит, пронзительный до боли,

Стерильным обдавая холодком.

 

Пустых трамваев полусонный бег.

Мой город, узнаю твоё звучанье.

О Господи, прости моё отчаянье –

Что, блин, такой я горе-имярек,

 

Что, блин, такой потерянный, чудной,

Себя не узнающий, между прочим,

В зеркальных отражениях, больной

На голову – придурочный, короче!

 

Что всё – то в облаках, то в дураках,

Что весь такой тупой, косноязычный,

Что я не понимаю ни фига,

Как говорить красиво и логично,

 

Что так боюсь людей и поездов,

Звонков на сотовый и электронных писем,

Своих сомнений и чужих понтов,

Что так и тянет спрятаться от жизни,

 

Что паранойя, Господи прости,

И я умру, наверно, не в России…

Но столько в небе напряженной сини -

И боль такая сильная в груди.