«…Я УСТУПАЮ ВАМ ЭТОТ ГОРОД…»

* * *

Человек, скажи.

По его следам

я пришла к твоему крыльцу.

А тебе Господь говорил: «Воздам»,

Значит, врать тебе не к лицу.

Говори, не прячь — я живу, поверь,

только слухом в моей степи —

Где он ходит, мой очень редкий зверь,

что он делает, как он спит?

 

Пусть он будет вечно красив, здоров,

пусть играет в свои слова.

Дай мне дом стеречь от плохих ветров,

в пиалу наливать отвар.

У него такая чужая стать,

непонятно какая боль.

Утешеньем ему и опорой стать

хоть на час…

Позволишь?

Позволь…

 

* * *

Ищешь плавки по комодам,

Я разглядываю тюль.

Долгий зной тягучим медом

В сотах дней хранит июль.

 

Крыл стрекозьих трепетанье —

Праздник света и слюды.

Не осознанная тайна —

Целый пруд живой воды.

 

Исполняйся, отпуск длинный, —

Здесь что вторник, что среда —

Куст крыжовник, куст малина,

Вдоль забора лебеда.

 

Это дача. Мы на даче

В междувременье парим,

Руки моем, лейки прячем

И о море говорим.

 

* * *

В.Ю.

 

Не сможешь ты. И я бы не смогла.

Да кто сумел бы выбраться из плена,

пока жужжала тоненько юла,

свивая быт из жизни постепенной?..

Как мы дорожки расчищали для

колес колясочных, и шмель дрожал от смеха,

и мы гоняли дерзкого шмеля,

и пили чай, и думали уехать

подальше, к морю. Море, море, мо…

а сад зарос крапивой до крылечка,

а в доме предстоит большой ремонт,

дымит камин и плохо греет печка.

Но утром рано соловьи орут,

и начат день с прогулки, как с обряда.

Тугих смородин юный изумруд

из рук твоих разглядывает чадо.

 

* * *

Моей давани

 

Ничего не скажешь, а скажешь — ложь,

только горько в горле глухим словам.

Я запомню темный глубокий дождь

в ночь, когда была ты еще жива.

Дорогая, как беспокоен свет,

на расправу скор, да на ласку скуп…

У кого теперь изыскать ответ,

сколько надо было картошин в суп?

 

У кого спросить, где вернее брод

через речку глупую Черемшан?

Не туда ли, сонных касаясь вод,

полетела нынче твоя душа…

 

Дорогая, милая, правнук твой

хорошо умеет уже ходить.

Ручку требует и листок — долой,

у моих колен, на меня сердит.

 

Он не знает, как нам с тобой жилось

в деревеньке, влево от большака,

как в саду малина, в воротах — гость,

как черна черемуха в кузовках.

 

За деревней озеро Султанбей.

Надувной купила зеленый круг.

И вручила: «На, балам, не робей,

удиви крикливых своих подруг».

 

А коза Чернушка, как пес, за мной —

своенравна тоже. В хозяйку… Вот,

так и жили…

 

Слышишь, детеныш мой?

Только он не слушает, кривит рот.

 

У него теперь давани своя,

и свои секреты у них двоих.

Дорогая, это и есть семья?

Зур рахмат. Спасибо тебе за них.

 

* * *

В небесные дали ушел минарет.

Пушистые, царские светятся вербы.

Российская греет весна на дворе.

Куда тебя клонит, мой век двадцать первый?

 

Всё спешка и шум в переходах метро,

шикарные розы в пластмассовых вазах.

Сограждане, будемте делать добро!

Вот здесь и сейчас, непосредственно, сразу

заморской едой безо всяких проблем

давайте накормим бомжа и пиита.

Сограждане, эта округлая «М»

и в Африке символ теперь общепита.

 

В пространстве Вселенной, пустом и кривом,

героем в поношенных джинсах с дырою

забавно себя ощущать в мировом

контексте, ища, как пропавшую Трою,

свой правильный город, и свой огород,

в котором уж некуда складывать камни,

но есть чем дышать, и такой кислород

нигде окромя не найти никогда мне.

 

* * *

Пламенной осенью джинны грустят о небывшем…

Всюду на ветках дрожат золотые фальшивки.

Выпрямишь спину, о жарком июле забывши, —

тут же ноябрь о тебе раззаботится шибко.

 

В наших широтах дожди пробирают до дрожи,

мокрый чинарик бомжу и подростку не в радость.

Боже, с чего манекенные все эти рожи

прячут усмешки? Вот я — вспоминаю парады:

Красную площадь, огромных гвоздик целлофаны…

Помнишь, такую прилаживал дядя из жэка

к палке от швабры, хранившейся в цинковой ванне

в чьем-то сарае постройки минувшего века.

 

Кроме бессонницы, всё справедливо в итоге,

даже ноябрь справедлив, как гуманный патриций,

даже декабрь. Даже ты в незапятнанной тоге,

Боже мой ветхий. Зачем муэдзинам не спится?

 

* * *

Ты его знаешь, а я не знаю,

ты его любишь, а я — не очень.

Он тебе нужен, а мне — не знаю —

может быть, ночью.

 

Остановись — между нами спора

нет и не может быть никакого,

я уступаю вам этот город,

весь этот говор материковый,

гон и истерику в понедельник,

предощущение сна субботы,

я вообще от всего отдельно,

что ты.

 

* * *

…Ах, дудочка, как сладко танцевать

в ответ тебе, змеею извиваться.

 

И после танца остро целовать

его ступни, не замечать оваций.

 

И видеть сон, как побледнел и вот —

уже упал мой господин, покорен.

 

Огонь внутри меня еще живет —

и он еще выплескиваться волен!

 

Волною колыхнет ко мне ряды —

И будет каждый зритель мой взволнован.

 

Я — грация, и нет во мне беды —

мой каждый жест любовью продиктован…

 

Сбывайся, жизнь! Веди меня, восток!

Факир играет. Вечер на манеже.

 

Все ждут меня — я прячу свой восторг

и притворяюсь девочкой прилежной…