КЕНТОНСКИЙ ДНЕВНИК
Любимой внучке Ларе-Анастасии
посвящаю
Самолет наш «Москва—Франкфурт—Детройт» летел на высоте более десяти тысяч метров над океаном. И все десять часов перелета в салоне стоял, что называется, собачий холод. Я поджимала ноги под себя, кутала их в тонкий плед, и мои муки казались мне необходимым испытанием перед тем счастьем встречи, которая ожидала меня впереди. Каждый час приближал эту встречу…
…Наконец мы мчимся по высокоскоростному шоссе. Дочь за рулем. Беседуем, вспоминаем нашу российскую жизнь в коммунальной трехкомнатной квартире, где проживало три, а порой и четыре семьи… Мимо несется сытая газонная Америка.
20.05.2006. Ряд двухэтажных домиков расположен на берегу маленького озера Гринлейк. У самой воды на остриженных берегах аккуратными семейками стоят кусты, чуть поодаль лесок, одетый в весенний зеленый туман.
Каждое утро начинается щебетанием неизвестных мне птиц за окнами гостиной. Особенно голосисты маленькие, с воробушков, с красными «погонами». Называют их «кардиналами».
В течение дня можно видеть то на этом, то на том берегу высоконогих белых цапель, под кустами возятся канадские гуси и утки… Вчера у подножия нашей террасы пробежал заяц, а сегодня под кустом на противоположном берегу мелькал рыжий хвост бельчонка. Маленький кусочек живой природы.
Я живу в штате Мичиган, городе Кентоне, в ожидании появления внучки… И, как всегда, с досадой ощущаю, как беден мой язык, чтобы передать всё: и то великолепие, которое начинается за террасой с утра и длится до самой ночи, и мое состояние предвосхищения грандиозного для нас с дочкой события.
21.05. Гринлейк — маленькое «вечнозеленое» озеро. Даже синь неба не отражается в нем, не пробивается сквозь зеленый глянец воды. Выхожу на террасу — и сразу в горячих объятиях мичиганского солнца. Только ветерок газовой косынкой вьется вокруг плеч, только зеленая рябь не прекращает свой бег на восток, только птицы не умолкают кругом.
24.05. Город Кентон находится на западе штата Мичиган. Он состоит из десятка микрогородков, имеющих свое название. Наш городок называется Вестфилд.
Сегодня вечером мы с дочкой гуляли по Вестфилду. Здесь культ беременной женщины. Дочь со вздувшимся животом может остановить поток машин. Водители с почтением выглядывают из автомобилей и улыбаются.
Красив Вестфилд. Здесь живет американец среднего достатка. Одноэтажные дома-рэнчи сменяют буало, двухэтажные кондоминиумы и особняки, окруженные карликовыми деревьями и кипарисами. Вдоль улиц пирамидальные тополя чередуются с черным канадским кленом; у корней посыпан красный или бело-розовый камень, называемый «лавой». И, конечно же, обилие цветов, среди которых мелькают фигурки зайцев, канадских гусей, статуэтки Богоматери или маленькие американские флажки. Американцы любят украсить вход в свой дом. Землей обетованной кажется эта страна. И думается о России. Что есть родина? Известный чешский поэт Мирослав Валек писал: «Родина — это руки, на которых ты можешь плакать». А если руки оказываются беспомощны? Не поплачешь — не утешат.
25.05. Наблюдаю за жизнью Гринлейка. Все-таки в родной стихии птица изящней. Вижу, как, трепеща крылышками, легко кружатся над озером утки, но, стоит им коснуться земли, делаются похожими на толстозадых гарлемских негритянок. Цапли, раскинув свои веера, парят над водой, затем опускаются на берег и шагают, как все двуногие существа, — осторожно, вкрадчиво и затем замирают на месте, во что-то вслушиваясь, цепенеют. Цапли цепенеют.
Я особо заприметила одну, с черным беретом на голове. У нее задиристый характер. Никого из семейства белых сородичей не подпускает к тому месту, где рыбачит сама.
26.05. Вчера были в Кентонском парке. Бурундуки буквально снуют под ногами, белки перелетают с дерева на дерево…
Да, так что же есть родина? Очевидно, это то, что внутри нас. То, от чего не убежишь, не спрячешься даже за океаном. Погано на родине — неуютно, бесприютно, продажно, — но думы о ней рождают боль где-то на дне души, и вдруг начинаешь понимать, почему детдомовские дети, презрев уют и тепло интернатов, бегут к своим пропащим матерям. Кровь зовет. Зовет то, что не вмещается в наше сознание, что и объяснить невозможно. Чувство родины. Вчера прочитала в русской газете «Семь дней» статью некоего Е.Винокура о том, что в России катастрофически падает рождаемость и растет смертность и что Россия идет к гибели. Необходимо ввезти китайцев, чтобы исправить демографию страны и т. д. Словом, чушь какая-то. В отличие от автора статьи я смотрю на Россию изнутри, а не со стороны. Я — частица ее со всей ее бестолковостью, дикой мечтательностью и стихийностью, отсутствием ближайших целей. Я — дитя проклятой современным миром России, где что-что, а уж любить родину мы научились. Именно эта любовь и стала спасательным кругом в море лжи.
27.05. Утром я сидела на ступеньках террасы, наблюдая за семейкой канадских гусей, и мне казалось, что я где-нибудь на даче, в России… Переплыли озеро — впереди, должно быть, гусак, за ним пятеро подрастающих гусят, замыкала шествие мама-гусыня. Выбрались на бережок, увидели меня, замерли… И не тронулись с места, пока папаша не дал приказ на каком-то коротком гусином языке… Интересно, что им снится в холодные зимние ночи где-нибудь в камышах в стылой воде? Может быть, эта залитая солнцем и вечно зеленая от окружающей растительности вода, пересвист птиц и шепот ветра?
28.05. Продолжаем с дочерью вечерние прогулки по Вестфилду. Все встречные здороваются. И дарят улыбки. Мимолетные. Улыбки — от сытости, благополучия.
Вот «собачья мать». Так назвали мы сухощавую, но необыкновенно приветливую американку с коляской. В коляске, поблескивая глазенками из-под лохм, сидит собачонка в кружевной манишке. Женщина то и дело заботливо поглаживает ее, чем-то подкармливает и кивает нам. А то еще встречаем очень представительного мужчину с внешностью известного американского писателя. Мы называем его «Хемингуэй с собакой». У всех выгуливающих собак в руках пакетик с совочком…
А вот «цветочный барон». Пожилой джентльмен, который ежевечерне сидит у своего гаража в окружении маленького цветочного рая и приветливо машет нам рукой.
29.05. Сегодня в Америке День ветеранов. Едем в Кентонский парк, где напротив мэрии возвышается мемориал в окружении искусственных прудов с плакучими ивами. «В честь тех, кто воевал, в память о тех, кто погиб» — гласит на нем надпись. Возле мемориала десятка два пожилых джентльменов с усталыми от долгой жизни глазами. Должно быть, участники второй мировой. Мимо нас в окружении многочисленных семейств движутся пакистанцы, китайцы, индусы… Все они прибыли в парк на собственных автомобилях. Мечта Генриха Форда о том, чтобы каждый американец имел свою машину, становится явью и для вновь прибывающих эмигрантов.
Вечером в Кентоне оказывается добрый друг дочери — журналист Гари Маккарделл. Он бывший участник вьетнамской войны. Пьем кофе на террасе. Спрашиваю: «Как вы сейчас оцениваете войну во Вьетнаме?» — «О, это большая ошибка», — устало машет он рукой. Похоже, я не первая задаю ему этот вопрос.
30.05. Сегодня воскресенье, и дочь везет меня в предместья Детройта. Троя — крупнейший бизнес-центр. Запоминается своим Сомерсет-молом — сверкающим торговым домом с бассейном, пальмами и праздными толпами «шопингующих» американцев.
Бирмингем напоминает западноевропейский провинциальный городок. Здесь сосредоточены дорогие рестораны и бутики. Сюда по вечерам на велосипедах и мотоциклах съезжаются подростки-старшеклассники, которых еще не пускают в ночные танцевальные клубы. Размахивая касками, они галдят. Тусуются. Очень похожи на российских подростков.
Возвращаемся вдоль озера Сен-Клер, где стоят дорогие особняки с белыми яхтами.
Здесь проживают мичиганские богачи.
5.06. Удивительно, я уже дважды видела, как у самой воды играют зайцы. Не бегают, а именно играют друг с другом. А вчера из-за кустов вышел олень, прошелся по кромке леса, пожевал молодые листочки и скрылся за деревьями.
Звери, люди — рядом. Это замечательно. Здесь много замечательного. Но всё это не наше.
10.06. Наша беби уже стучится в дверь. Ася со вчерашнего дня в госпитале. Волнуюсь и жду. Переживаю и молю Бога. Мечусь по дому в ожидании телефонного звонка, и вдруг меня «осеняет»: в основе католической веры — обожествление Девы Марии. Может быть, отсюда культ беременной женщины в Америке?
Боже, кто же явится к нам?
Явилось. Милое, крошечное, совершенно беспомощное и такое родное, что я уже скучаю по нему, хотя прошел всего час, как приехала из госпиталя. Сегодня оказалась свидетелем рождения внучки и мук дочери, еще раз восхитилась ее внутренней силой, умением собраться, сосредоточиться в нужную минуту. Теперь у меня дочь и внучка.
11.06. Наша Лялька выросла на целые сутки. Не отрываем глаз от лица спящего младенца. Спит — почти растение, а лицо — мудрое… Иногда силится открыть глаза — невидящие, влажные, темно-голубые. От носа две складки, и так обиженно складываются губки, что мы пугаемся, суетимся… Родная крошечка.
Сразил медсервис — такое в России и не снилось. Опишу подробней. Думаю, что этот день станет кульминационным событием в моей кентонской жизни. Мы с Василием подъезжаем к зданию госпиталя, построенного в стиле модерн — в форме абстрактной птицы, распластавшей крылья. Услужливо открывается экзотическая дверь, на минуту мы оказываемся в лабиринте двигающейся стеклянной спирали, внутри которой растут крошечные пальмы. Вестибюль, расширяясь, выливается в огромный салон для пациентов и посетителей: мягкие кожаные кресла в окружении тропических «зарослей». В конце длинного коридора Василий берет трубку и называет свое имя. Кто-то невидимый нажимает на кнопку, и разъезжаются еще одни двери, видимо в родильное отделение. Сердце мое начинает колотиться: что там? как она? Наконец останавливаемся у раскрытой настежь палаты. Вижу в центре только невысокое ложе и на нем измученное лицо дочери. Вокруг нее стоит бригада врачей. Слышу последние слова врача, объясняющего, что обезболивающее средство уже поздно вводить, так как приблизился момент родов. «Ну что ж, — говорит моя Ася, — будем рожать, как рожали наши мамы». И опускает голову на подушку. С остановившимся сердцем вижу, как быстро и четко команда врачей делает последние приготовления. Ложе дочери превращается в хирургический стол, у широко расставленных ног ее появляются прозрачные емкости, салфетки. Врач-мужчина дает Асе последние разъяснения, мониторы над изголовьем роженицы высвечивают давление и температуру матери и ребенка. «Тук-тук-тук» — раздается в наступившей тишине. Я не сразу соображаю, что это сердце малыша стучится в наш мир. Врачи замирают вокруг роженицы. Лица их непроницаемо-улыбчивы. «Контракшен», — говорит Ася. Вижу, как от натуги краснеет, потом багровеет лицо дочери. Мои руки и ноги делаются ватными, в голове стоит какой-то звон. Схватка уходит. Врач что-то говорит коллегам, продолжая руками мять и поглаживать низ живота роженицы. «Кого вы ждете? Какое выбрали имя?» — обращается он между делом к ней. «Лара», — отвечает дочь, тяжело дыша. «О! Знакомое имя! Какой-то русский фильм?» — «Доктор Живаго», — подсказывает Ася и тут же мучительно выдыхает: «Контракшен…». «Тук-тук-тук» — продолжает настойчиво отстукивать крохотное сердечко. И снова врач дает какие-то команды, и снова напрягается и синеет лицо дочери, и снова ломает меня всю изнутри от боли за нее, но я уже вижу, как из-за ног роженицы что-то набухает красное, сизое… Очевидно, появляется головка ребенка… Однако силы покидают Асю, и она откидывается на подушку, закрывает глаза. «Вам плохо?» — слышу я вопрос доктора, обращенный ко мне. «О, ноу, ноу!» — говорю я, устыдясь того, что отвлекаю внимание на себя. Врачи о чем-то оживленно переговариваются. Должно быть, это психологический прием. «Контракшен», — шепчет Ася и, вся почернев лицом, выдыхает и выдыхает воздух, ноги ее упираются в раскрытые ладони ассистентов врача. «Тук-тук-тук!» — стучит сердце малыша, заглушая теперь уже все звуки в палате. Я шепчу про себя все возможные и невозможные на свете молитвы, прошу и Бога, и Аллаха, прошу помощи моей дочери и ребенку. В голове звон всё усиливается. Наконец слышу реплики врачей, которые можно понять без перевода, — они просят Асю еще чуть-чуть напрячься… И, вся обмирая, вижу, как возникает и растет из-за ног роженицы кровянисто-сизая головенка, появляется малиновое плечико, крошечная ручка…
…головой пробив упруго-склизкое лоно матери, я в муках вырываюсь на свет и не кричу, нет — у меня нет сил кричать — я мяукаю и дышу, дышу! Здравствуй, Божий свет!.. Чьи-то крылья, взмыв, опускают меня к мягкому и близкому и, вдыхая знакомый запах, я тяну в себя теплое, родное, и волна блаженства несет меня в завтрашний день …
…Через пару секунд дитё с наброшенной на него салфеткой прикладывается к груди матери, после чего растерянному молодому папе подаются ножницы, чтобы он перерезал пуповину. Едва переведя дух, вижу кровь дочери, стекающую в прозрачный сосуд у подножия стола, вижу, как, собирая остатки сил, дочь еще исторгает из себя то, что называется «последом». Раздается музыка: госпиталь оповещает всех о рождении нового жителя Америки.
Улыбающиеся и уставшие врачи поздравляют роженицу, мужа, меня. Я плачу. Глажу худенькие руки дочери, целую ее в серое изможденное лицо. Она так измучена, что едва находит силы отвечать на наши вопросы, но всё же поминутно обращает глаза в сторону дитя, которое помещено под стеклянный колпак, где проведет первые три часа, обретая нужную температуру тела. Дитя издает жалобные звуки…
Я валюсь с ног, но в потоке какого-то безмерного счастья и света…
…Ларой назвала дочь малютку. Имя это впорхнуло в сознание ее со страниц «Доктора Живаго». Здесь фильм по роману Пастернака — классика американского кино. Не случайно все, услышав, как назвали девочку, восклицают: «О, доктор Живаго!».
…А глаза у тебя синие-синие, потому что полыхают в них синие снега далекой Сибири и голубые волго-вятские рассветы. Когда-нибудь, собираясь на родину родителей, ты откроешь карту России…
16.06. Вот уже пятые сутки нашей Ларе-Анастасии (здесь дают двойное имя). Лялечка уже пытается держать головку. Много спит и мало ест. Молодой папа, наблюдая за спящей дочуркой, констатирует: «Проснется, понюхает молока и опять спит». Мы умираем от смеха. Но какое блаженство вызывают ее гримаски — подобие улыбки и невероятный слух. Шепни возле нее спящей — и тотчас проснется! Мы плохо спим по ночам, но стоит днем приложить голову к подушке — не можем уснуть от счастья.
17.06. Сегодня исполнилась неделя со дня рождения нашей Лялечки. Часами смотрю на крошечное лицо спящего младенца. Никогда не поверю, что лицо новорожденного бессмысленно. На нем, словно на маленьком экране, как предвосхищение будущих страстей, сменяя друг друга, мелькают десятки выражений и чувств: то удивление, то улыбка, то мудрая ирония, то гнев. Иногда она спит в гостиной в колыбельке с музыкальным устройством. Немного грустно думать, что не русские колыбельные, а немецкие и английские песни вольются в младенческую душу моей внучки. И я тихонько напеваю ей русские песенки.
…и на волне блаженства где-то над собой я слышу длинное и протяжное: а-оу-ии-и… Где, в какой жизни я уже слышала это?..
Быстро летит время. Мы с Асяткой пребываем в каком-то сонно-солнечном мире, наполненном пеленками, ползунками и непрекращающимся ароматом материнского молока.
А за окнами — роскошное мичиганское лето. Пьем чай на террасе, и перед нами переливается Гринлейк, весь в солнечных бликах.
18.06. Ася перебирает детское бельишко. Крошечную розовую маечку с надписью: «Меня первый раз обняли в госпитале святой Марии» — подарила ей монашка из монастыря, опекающего госпиталь. Такова традиция в Америке: служащие монастырей трудятся совместно с врачами.
20.06. Сегодня был дождливый день. Погромыхивало, и неясные тени мелькали на лице спящей малютки… А я стояла и смотрела из окна гостиной, как целое небо с ползущими по нему пепельно-бурыми облаками проплывает по озеру… Моя знакомая серая цапля шла по кромке воды, держа в клюве довольно крупную серебристую рыбину. Потом она опустила ее в воду, пополоскала там и продолжила терзать добычу. Я назвала ее «рыбачка Соня». Несмотря на дождь, она как ни в чем не бывало разгуливала по берегу. Должно быть, была в своей стихии.
30.06. Третья неделя подходит к концу со дня рождения Ляльки. Лицо ее, утрачивая страдальческое выражение мудрости новорожденного, округляется, обретая выражение розовой сытости.
У Ларочки забавная привычка теребить ручонками свою кругленькую, как маленький глобус, с голубыми прожилками головенку.
…непослушными крылышками я тянусь вверх и… ой, что это такое горячее и твердое? Ой, а кто это трогает мою голову, а?..
1.07. Купание внучки — еще одна забытая прелесть жизни. Вместе с Лялькой мы погружаемся в воду и вместе с ней, распаренные и умиротворенные, кутаемся в пушистые полотенца. Непреходящее ощущение счастья от прикосновения к крохотному тельцу, кукольным ручкам и ножками, и наша огромная любовь. Боже, как же много любви в нас, — кажется, вся любовь мира вместилась в наших сердцах.
…чьи-то крепкие крылья несут меня в белое-белое пространство и опускают в теплое, мягкое, и оно раскачивает меня… А где-то рядом что-то со страшным грохотом гудит, и сердчишко во мне стучит от ужаса. Что это?.. Но постепенно знакомое тепло окутывает меня, и я тону в нем. Ничего. Очень даже жить можно…
2.07. Сегодня я взяла малютку на руки и вынесла на террасу. Она спала у меня на руках. Все птицы мира пели для нас в этот час. Гринлейк лежал у наших ног и весь светился.
4.07. Сегодня Америка празднует День независимости. К бабушке Пэт (она проживает в соседнем рэнче) приехали дети. «У меня трое правнуков», — говорит миссис Олсон с загадочной улыбкой. Младенец лялькиного возраста лежит в коляске. Славные курносенькие мальчуган с девчушкой спускаются с удочками к озеру. Правда, рыбачит только девятилетняя Келли. Курт (отец детей и внук Патриции) терпеливо учит ее делать наживку. А десятилетний Остин тем временем кувыркается на лужайке, вскидывая вверх свои модные, с мигающими огоньками кроссовки. Вечером с семейством Олсонов мы наблюдаем, как огненные стрелы праздничного салюта озаряют кентонское небо и угасают в притихших водах Гринлейка.
5.07. Сегодня (5 июля!) утром Ляля впервые улыбнулась мне. На всю оставшуюся жизнь я запечатала в сердце эту улыбку, над верхней губкой обозначившиеся две трогательные ямочки. Так же улыбнулась мне тридцать лет назад другая малютка, очень похожая на Ляльку.
6.07. Боже, как она умеет слушать. Она замирает, заслыша мой голос. Крохотная, умненькая букашечка. Нет, человечек.
7.07. Не могу насмотреться на озеро. Утром и вечером, когда ветер спит, вода в нем стоит. И весь мир с небесами стоит в нем. А еще раньше, часов в шесть утра, когда я спускаюсь за лялькиным молоком в столовую, над озером поднимаются туманы в виде застывших прозрачных фонтанов. И над ними в тугой тишине зарождаются, розовея, небеса младенческой чистоты…
А «рыбачка Соня» — щеголиха. У нее лиловато-жемчужного цвета юбка и светлая тонкая шея, переходящая в точеную головку с черным беретом. Сегодня она стояла у нижней ступеньки нашей террасы, и я рассмотрела ее.
8.07. К концу первого месяца замечаю, что Лялька уже не спит с зажатыми кулачками. Всё чаще ручонки ее лежат вдоль тела и встречаются друг с другом крохотные пальчики. Всё: каждый изгиб пальчика, удлиненные овальные ноготочки — всё полно невыразимого младенческого изящества. Миниатюрное чудо природы. Бога. А сегодня она спала, раскинув ручонки, как самый усталый труженик планеты.
Я изучила все скрипучие ступеньки и, когда спускаюсь в гостиную, где спит малышка, двигаюсь бесшумно, как тень. Раба любви.
9.07. Она любит угнездиться у меня на груди и уснуть, слушая мой голос, так лечь и прижаться, словно вся, вся, каждым изгибом крошечного тельца проникает в меня, растворяется во мне.
Любовь бабушки — это неизведанные пласты нежности, это внезапная, Богом возвращенная молодость. И в то же время мы подходим, очевидно, к тому возрасту, когда душа утихает, а ум согревается. Когда внутренний жар, распределяясь по всему телу, питает наши руки… Ничто малыш так не чувствует, как наши руки. Руки-крылья.
10.07. Сегодня нашей Ляльке исполнился месяц, и мы пригласили ближайших соседей на барбекю. Юбилярша лежала на террасе в своей летней качалке и принимала поздравления и комплименты.
«О, май блубери!» — восклицает бабулька Пэт. («Блубери» в переводе с английского значит «голубая ягода».) С нею — ее неизменный шпиц. Точно такой, как у чеховской героини. Правда, Патриция Олсон старше ее лет на шестьдесят. Она лихо водит свой огненно-красный лимузин. Раз в неделю встречается на ленче в ресторане с подругами по коллежу. (Невольно вспоминаются российские старушки, дотлевающие на скамейках возле своих подъездов.)
Сьюзи — «собачья мать», пожимая плечами, всё повторяет: «Ай, ханни!» («ханни» — мед). Из-под мышки у нее также выглядывает дружочек — ее лохматая собачонка. «Цветочный барон» Джо принес какие-то особенные цветы в горшочке.
У всех свои судьбы. Сьюзи — сорокалетняя дева-креолка родом с Сейшельских островов. Туда она мечтает вернуться, как только выйдет на пенсию. «Там такой воздух! Там я молодею лет на десять. А здесь меня ничего не держит. И славно, что мы с тобой одни, правда, Пэт?» — «О, нет, — горячо возражает миссис Олсон, — я не сетую на одиночество. Дети выросли, разъехались… Но я прожила счастливую жизнь с моим мужем…» И мы слушаем историю обычной американской семьи. После рождения первенца у супругов Олсонов долго не было детей, и они усыновили двоих мальчиков, после чего у них снова родился свой ребенок. Подобных случаев в Америке много.
А Джо убежден в том, что с ним — Бог. 11 сентября 2001 года его единственный сын, работавший в известном торговом центре в Нью-Йорке, когда там началась паника, позвонил отцу в замешательстве, не зная, оставаться ему или покинуть здание, и Джо посоветовал ему немедленно бежать оттуда. И, когда молодой человек покинул здание, через пять минут оно рухнуло… «Бог слышит меня», — говорит Джо.
В отличие от нас, они никогда не теряли Бога. «Помолимся, друзья! Возблагодарим Господа нашего», — так начинает наше застолье как самый старший среди нас Джо. И мы все держимся за руки, пока он молится.
15.07. Идут часы и недели, а Лялька наша уже второй месяц живет в череде естественных отправлений, неизбежных мук и страданий, радостного узнавания окружающих предметов и лиц.
…вдруг где-то внутри меня возникает пузырь, он растет, поднимается к горлу, и я начинаю вся сотрясаться от беспрерывного и неприятного «ик!». Но вот большие сильные крылья обнимают меня, и я тону в тепле, затихаю…
…я не знаю, кто я… Пока я то, что хочет есть, с муками освобождается от излишек и кричит от боли. Пройдет немало времени, прежде чем я спрошу: кто я?
17.07. Ширится круг вестфилдских знакомых. Вчера вечером пили чай на террасе с девушками-халдейками. Кристин и Кристл — двоюродные сестры. «Мы потомки древних вавилонян», — говорят они о себе. Когда-то их родители эмигрировали из Ирана в Америку. Кристин — высокая, мускулистая, смуглая девушка. Кристл — маленькая, белокожая, с черной копной роскошных волос. Обе скромны и почтительны, но держатся с достоинством. Чувствуются особые манеры, внушенные в пуританской семье. Обе мечтают закончить коллеж и выйти замуж, но только за «своих». Плохо это? Нет. Это чувство этнической родины. Оно в крови. Девочки продолжают нести в себе родину предков. Родину, которую даже не видели.
Почему же мы, русские, насытив желудки за океаном, готовы порой отказаться от российского гражданства?
18.07. Наблюдаю за тем, как она просыпается. Спит — не слышно дыхания. Но вот вдруг вздрогнет вся, как будто в ней невидимый звоночек сработал, ручки взлетают вверх, она тянется, кряхтит, краснеет, щечки и носик багровеют, губки надуваются, потом вдруг оцепенеет, замрет со вскинутыми ручонками. Через минуту всё повторяется… Наконец губки поджимаются так горестно, что я (учитель достаточно строгий в школе), теряя голову, мчусь за бутылкой с молоком. Я готова умереть за нее в эту минуту.
19.07. Интересные здесь дожди. Их называют штормовыми. Они идут через день. Придут тучи, заполнят собою всё пространство вокруг, потом кто-то шарахнет и выльет столько воды, что, кажется, сейчас мировой потоп. Отсверкает, отгрохочет, отштормит — и снова сияет безбрежный мичиганский день. В дождь Лялька крепко спит. И совершенно не спит в зной.
…у-у, какой грохот! И при каждом новом ударе крылышки мои как будто отрываются и улетают вверх. Но вот знакомо-теплая стена заслоняет меня, и я проваливаюсь в сон…
20.07. Я смотрю на спящего ребенка. Кристаллик невинности и равнодушия.
…я еще никого не люблю. Я только насыщаю голод и греюсь в тени ваших крыльев…
Что есть дочерне-материнская любовь? Несмотря на мои пятьдесят и мамины восемьдесят, мы до сих пор в пути — и до сих пор пробиваемся к сердцу друг друга. Сквозь пелену времени, через тернии недопониманий, обид и размолвок мы постигаем то, что зовется Любовью, — бабушка, мама и дочь. В одной цепи — дряхлые руки бабушки, начавшие увядать руки мамы, молодые, энергичные руки внучки и твои, крошечные, беспомощные ручонки — в одной цепи. Держись крепче за руки своей матери, малышка. Ты в одной с нами цепи. Ты на пути к тому, что зовется Любовью.
21.07. Стою в тени под черным кленом. Солнце сквозь листву играет своим ожерельем на ножках малютки. Она лежит в коляске, пятки розовыми оладушками встретились друг с другом.
25.07. Выношу на террасу. Уже не спит, как прежде. Но тут же ищет, где спасти головку, жмурится, подбирает под себя ноги и роет себе лбом убежище у меня на груди. Вся — горячий тугой комочек. Комочек сопит и сердится на солнце.
…и вдруг я оказываюсь в потоке горячего света. Он струится сквозь меня и жжет…Но, Боже, что это за звуки вокруг: шелест, свист, шуршание и гул… Куда деваться мне от всего этого?.. Караул!
26.07. Сегодня жара достигла предела. Однако не все на мичиганской земле изнывают от солнца. Вот мимо террасы проплыла знакомая гусиная семейка. За два месяца детвора подросла и уже не отличается от своих мамаши и папаши. А по вечерам вовсю поют цикады, и ночная мгла вспыхивает сотнями тысяч светлячков, как будто звезды Вселенной рухнули на Гринлейк, и разбрелись, и блуждают по всему Кентону.
27.07. С утра любовалась зеленым глянцем озера. Над водой серым роскошным зонтом пронеслась моя знакомая цапля и, сделав круг, опустилась на берег. Я схватила фотоаппарат, но, стоило мне навести его на «рыбачку Соню», как она, резко встрепенувшись, взлетела к верхушкам деревьев и исчезла. Щеголиха-то щеголиха, а позировать не любит.
31.07. «Блубери» — назвала ее бабулька Пэт. Действительно, у нее глаза как две чернички с голубинкой. И какой-то розовый пушок на голове. Каждый день привносит в облик Ляльки новое и вызывает у нас радость и смех.
…склоненные надо мной знакомые лица, раздвигаются губы в улыбках, в потоке слов… Какая-то сила из глубин моего существа рождает в ответ короткий звук н-г-кхы, и я исторгаю его, вливаясь в общий хор голосов…
1.08. Лялька привыкает к вертикальному положению и требует, чтобы ее взяли на руки. Головенка ее не устает вертеться то вправо, то влево, глаза-черничинки то и дело расширяются от удивления…
С утра она обнаружила у себя руки и неустанно занималась ими.
…вскидываю вверх крылышки и вижу, как они раздвигаются, распадаются на крошечные перышки, потом я сжимаю их и толкаю в рот, и сосу, и тяну из них все соки… Что они такое? Да это же мои перышки! Это — я…
3.08. Идем с коляской воскресным утром по улицам Вестфилда. Средний американец уже проснулся. «Расхаживает» свое солидное тело или поливает цветник из шланга. Вот какой-то респектабельный «дядя Сэм» проверяет ногой прочность колес своего «форда». Готовится везти многочисленную семью в церковь. (По традиции все американцы по воскресным дням едут в церковь.) Навстречу нам движется разрисованный фургончик, наполненный мороженым, и колокольчиком будит вестфилдских ребятишек. Постепенно машины всё чаще проносятся мимо нас. Я вся трепещу, заслыша за спиной гул очередного автомобиля. Но, не доезжая до нас, водители притормаживают. «Видишь, тебя они боятся больше, чем ты их», — смеется дочь. Здесь закон: в автомобильной катастрофе в любом случае виновен тот, кто за рулем. И детская коляска вызывает особое почтение.
10.08. Сегодня два месяца, как маленькая русская девочка появилась на американской земле. Узнает близких и улыбается им. И даже малознакомым может подарить свою очаровательную застенчивую улыбку. Думаю, в этой застенчивой улыбке — основа будущего характера. Уже нет судорожно сжатых кулачков. Ручки спокойно встречаются друг с другом, а правая ножка настойчиво бьет в первый попавшийся предмет. Этот предмет — бабушка.
15.08. Заматерел лес на том берегу. Это уже не майский зеленый туманец, а сплошная зеленая стена. Вторую неделю не появляется моя «рыбачка Соня». Видно, я спугнула ее своим фотоаппаратом. Есть и радостное событие: Ляльку как прорвало — она заговорила на своем лепетунском языке. Часы приема пища у нее сопровождаются особыми озарениями интеллекта и вдохновением. Держа соску во рту, она мило скашивает на тебя глаза и кокетливо улыбается. При этом что-то говорит-поет. «Ты у нас будешь синеглазой красавицей-умницей», — пою в ответ, а где-то рядом бьется: увижу ли?
23.08. Вчера отмечали день рождения папы нашей Лялечки. Приехали два друга из Чикаго. Земляки и одноклассники виновника торжества. С утра мужчины начали тянуть пиво и к началу застолья были уже слегка хмельные. Вспоминали школьное детство, какого-то Мишку Метаева, который мог с последней парты, вытянув шею, списывать у тех, кто сидел за первой. Замазав заржавелую раму велосипеда розовым лаком для ногтей, Мишка летал по Новосибирску… А через несколько лет друзья встретили Метаева тянувшего санки, груженные пустыми бутылками… И так жарко и горько пахнуло от этих воспоминаний чем-то родным, русским. Невольно вспомнились слова, приписываемые князю Владимиру, избравшему христианство, допускающее винопитие: «Веселие Руси есть пити, не можем без этого быти».
И было странно, что все мы сидим в этот час так далеко от родины, а над нами плывет черное мичиганское небо с какой-то красной индейской луной.
И я поняла, что начала скучать.
26.08. Лес за озером продолжает набирать возраст. Местами порыжела листва. Газонные лужайки побледнели, хотя их каждое утро орошают встроенные в почву фонтанчики. Глубокая синь неба и чуть опаленные верхушки кленов напоминают о скорой осени. Но всё еще пронизано каким-то божественным светом. Удивительно щедро мичиганское солнце. Оно так насыщает воздух, что вечера и ночи до самого утра дышат теплом материнского молока, и неустанно звенят цикады.
27.08. Конец августа. А пчелы до сих пор копаются в чашечках петунии, что увядают за нашей террасой. Яблони налились. Лето не устает трудиться.
28.08. Начался характерный для конца августа сезон холодных дождей. Гринлейк поскучнел. Он покорно отдается дождю, который неслышно бьет по глянцевому телу озера. Туманные фонтанчики покинули его, ушли в лесок. Близится осень. А Соня моя так и не вернулась.
3.09. Сегодня с утра опять засияло солнце. Помчались по улицам Кентона длинные желтые автобусы, развозя ребятишек по школам. Скосили траву с гринлейкских берегов, и сильно пахнуло уходящим летом. Мы с Лялечкой на ступеньках террасы слушали природу: редкий пересвист птиц, шелест ветра в кустах. Бабушка изображала голоса птиц (не очень, конечно, умело), а Лялька радостно барабанила бабушку по животу.
Гринлейк — окно в мир.
Когда-нибудь именно с Гринлейка ты начнешь открывать Америку. Поразишься Франкенмуту — вечному рождественскому празднику мичиганских детей, откроешь тихие изящные улицы Бирмингема и Трои, посидишь с друзьями-подростками в одном из многочисленных кафешек Анарбора, позднее, подобно бабушке, затеряешься среди небоскребов города Большого яблока. А потом ты откроешь карту России…
5.09. Вчера были в Кренбруке. Это довольно большой старый парк, основанный частным лицом в начале прошлого столетия. На территории его известная в Мичигане Академия искусств.
Лялька безмятежно спала под сентябрьским небом. Всё еще зелено, хотя клены уже местами порозовели. А черный клен словно оторопел, стоит взлохмаченный, с подвороченными листьями. Здесь всюду царствует клен. Мичиган — кленовая страна.
10.09. По случаю трехмесячного юбилея Ларочки отправляемся в Анарбор, известный студенческий городок. Какими-то совершенно запутанными дорогами въезжаем на Даунтаун, затем поднимаемся на Мейн-стрит. И снова на нас веет Западной Европой, маленькие дорогие бутики и сувенирные лавочки сменяют кафе и пабы. Особенно много ресторанов под открытым небом. И студенты, студенты… Такие же шумные, как и у нас. Только одеты проще, небрежней… Вспомнились студенческие годы и еще молодые мать и отец, захотелось позвонить домой, в Россию.
Возвращение к своим родителям начинается с рождения собственных детей. Всё та же притча о блудном сыне.
11.09. Мы завтракали в гостиной, когда услышали по телевизору признание мэра Нью-Йорка о том, что, выйдя на улицу, он сегодня первым делом взглянул на небо…
В памятном 2001 году дочь с мужем жили в Нью-Йорке и снимали квартиру в бруклинском двухэтажном доме, хозяином которого был пожарник Кевин Харрисон. У Харрисонов к тому времени — четверо сыновей, и они с нетерпением ждали пятого ребенка. Родилась дочь. Но Кевин не увидел ее, так как погиб, туша пожар после катастрофы. Ася вспоминает, как потом три дня летели в Бруклин со стороны Манхэттена черные хлопья и долго держался в воздухе запах гари. Страшно. Дочь Кевина никогда не вспомнит отца, а мальчики никогда не забудут его.
Но еще я вспоминаю глаза иранских стариков и детишек.
12.09. Запестрел лес на том берегу. На зеленом глянце озера усиливается холодный блеск осени. Патио пустеют, с них убирают дачные столы и стулья, исчезают вазоны с цветами.
Сегодня утром миссис Олсон положила под нашу дверь подарок для «беби» — видеоальбом с музыкой Моцарта и Бетховена для малюток от двух месяцев. Лялечка замерла в своей раскладушке, широко раскрыв черничные глазки на экран телевизора.
…ой, что это? В светящейся пустоте возникает диковинная фигурка, крутится, вертится, прыгает, потом появляется другая, обе подпрыгивают, танцуют… Возникает звон, рассыпается на звуки. Звуки катятся и катятся и вплывают в меня, и я плыву вместе с ними… Что же это всё такое?!…
15.09. Необыкновенно холодные дни стоят в середине сентября в Мичигане. А я упорно продолжаю наши прогулки с внучкой по Вестфилду. «Пойдем у-у-у», — говорю я, одевая свою бесценную Ляльку. Она лежит, улыбаясь, и вторит мне: «Ы-и-и..!» Замечательно. Мы уже понимаем друг друга. Всё ярче краски осени. Округлые шапки кустов барбариса тронулись красным. И я под скрип коляски напеваю строчки из ниоткуда: «Барбарис взялся красным, красным тронулся клен…».
20.09. А наши пальчики продолжают трудиться. Они научились не только хватать и тащить в рот, но даже подолгу ощупывать предмет. При этом Лялька вытягивает губы трубочкой, сводя глаза у переносицы, и пыхтит, пыхтит.
…тяну к себе кончиками перьев диковинного глазастика… Мягко, ласково, но… невкусно…
25.09. Сегодня отметила, что хозяйки Вестфилда начали готовиться к осеннему празднику ведьм. На крылечках и увядающих клумбах появились огромные оранжевые тыквы. Яркие летние венки на входных дверях сменились на более сдержанные, из осеннего желтоцветья. А по вечерам фонари вдоль дорог освещают зеленоватым светом фигурки соломенныхведьм в шляпах, которые вестфилдцы выставляют в эту пору каждую осень у своих дверей. Впереди Хеллоуин.
28.09. И вновь в Мичиган вернулось лето. Здесь оно называется «индейским летом». Вновь в синь неба ныряют птицы. Откуда-то в воздух поднялась мошкара. Жарко. По утрам Гринлейк слепит Ляльку упавшим в него солнцем. Она вздрагивает, жмурится… Не бойся солнца, малышка. Оно освещало лучшие мгновения моей жизни. Я язычески обожала его. И тебе завещаю Солнце. Пусть оно царствует и в твоей крови.
30.09. Всё ярче краски осеннего перелеска на том берегу. Каждое дерево обнаружило себя. И вдруг из этого разноцветья возникли сегодня два светло-коричневых олененка, постояли и скрылись за цветным пологом осени.
1.10. Октябрь. Время бежит. С чем же сравнить бег времени? Разве что с бегущими над Гринлейком облаками? Скоро разлука… Между тем Лялькины ножки окрепли. Она теперь всё чаще упирается ими и приподнимает головенку. Девочка всё упорней стремится вверх.
…какая-то сила пружинит всё мое тело… Я хочу вверх, где так много интересного… И я кряхчу и лбом пробиваюсь вперед, вверх… Крылышки мои находят опору, а я чуть-чуть отрываюсь от плоскости, на которой лежу…
5.10. Рэнч Патриции Олсон сегодня с утра звенит детскими голосами. Остин с Келли снова в гостях у прабабушки, которая еще с вечера объехала все ближайшие фермерские лавочки, выбирая для гостей лучшие сорта овощей и фруктов. Наша терраса находится рядом с патио соседки. Срезая блестящую кожуру с авокадо, миссис Олсон говорит мне шепотом: «Это приемные дети Курта. У них с Лори не было детей, и они усыновили Остина и Келли… Потом Курт познакомился с Мартой, и та родила ему дочь. Курт оставил Лори, но очень привязан к детям. Два раза в неделю они забирают их к себе… И я, знаете, уже так привыкла к ним. Келли такая милая девочка. Правда, Остин немного с ленцой…». В это время Остин валяется в гамаке и всё пытается ногой сбить желтый листок с ближайшего куста. А Келли читает ему вслух «Гарри Поттера» по карманному компьютеру. И я, очевидно сильно приотставший от 21-го века человек, с ужасом думаю: неужели исчезнут все книги и останутся одни компьютеры?
Крошка моя, я завещаю тебе великую русскую литературу. Ее нельзя читать с компьютера. Чары ее живут в переплетах зачитанного Пушкина, потрепанного Блока, измусоленного Булгакова. И поверь мне, компьютер лишает ее этих чар.
7.10. Сегодня — радость. С утра смотрела, как таял туман над Гринлейком и как неожиданно открылась чистая зеркальная вода озера. И вдруг увидела мою Соню. Как ни в чем не бывало щеголиха стояла у воды, вглядываясь в собственное отражение. Вернулась! Теперь здесь пиршествуют черноголовые канадские гуси. Они приносят с собой внезапный шум ветра и с торжествующими криками врезаются в глянцевое тело воды. А к вечеру улетают в поисках больших озер.
9.10. Всё еще тепло. Вечерний воздух поет сотнями тысяч цикад. Это сквозное струение прямо из сердца ночи напоминает далекое, забытое… Тепло июльских ночей, стук моих каблучков по асфальту, звуки вокально-инструментальных ансамблей в городских парках России конца шестидесятых годов прошлого века. И вдруг осознаешь, что родина — это не только пространственное, но и временное понятие. Это наше пережитое, ушедшая молодость. «А на том берегу незабудки цветут». Нет возврата на тот берег.
10.10. Индейское лето в разгаре. Сегодня Ляльке четыре месяца, и мы едем на яблочную ярмарку в Норсвил. С центрального шоссе сворачиваем на Бэкроуд. Это узкая дорога, по обеим сторонам которой мимо нас пролетают всё еще зеленые лужайки, озерки с фонтанами посередине, коттеджи и запестревшие перелески. Каждое дерево заявило о себе. Но особенно роскошно на зеленом вспыхнули клены. Пылает весь Мичиган. По мере приближения к Норсвилу дорога сужается, растущие по обеим сторонам клены, склоняясь друг к другу, образуют длинный пылающий резной шатер. Вырвавшись из кленового шатра, мы наконец въезжаем в Норсвил, который состоит из нескольких улиц, пестреющих витринами и рекламой. А вот и небольшая плаза, на которой толпится местный люд. Это яблочная ярмарка. Под навесом стоит сидровая мельница, которая перемалывает яблоки в сидр. Его разливают по кружкам и пьют. Кругом горки свежих яблок и надписи под ними: «Гала», «Империя», «Мичиган», «Фиджи». Тут же продаются пончики с яблочной глазурью и жаренные в сахаре орехи. Словом, яблочное пиршество.
Возвращаемся под вечер. Солнце уже за нашими спинами и бьет прямо в черные очки и шлемы нескольких десятков байкеров, которые несутся навстречу нам.
16.10. Вчера был, очевидно, последний день индейского лета. Как изумруд в оправе из красных кораллов, играл Гринлейк под высоким небом.
А сегодня с утра — дождь и холод, небо опустилось. Огромная тяжелая тень легла на Гринлейк. Из окна спальни мы с Лялькой наблюдали, как гнет и ломает ветер дерево магнолии у нашего крыльца. Глаза ее потемнели от удивления. Насмотревшись, она вздохнула. Что бы значил этот вздох?
18.10. Разнузданно-красная осень покидает Мичиган. Вторые сутки не утихает штормовой ветер, треплет и треплет деревья, осыпая берега Гринлейка сгоревшей листвой… С утра повалил снег, покрывая собою кентонские дороги, поэтому отменили занятия в школах. А мы едем в клинику. «Здравствуйте, молодая леди!» — так встречает нашу Ляльку мистер Розен, доктор Айболит всех детей Кентона. Стены его кабинета увешаны смешными каракулями пациентов. Будьте спокойны, мистер Розен, скоро ваша галерея пополнится шедеврами Лары-Анастасии. Очень скоро!
После необходимых уколов возвращаемся в Вестфилд. Лялечка в машине улыбается и плачет одновременно. Ей-богу, так только ангелы умеют. Да еще дети.
Подъезжая к дому, видим семейство Олсонов в полном сборе. Остин с Келли с сумасшедшими от счастья глазами хватают пригоршнями жидкий снег и швыряют им в папу. «Ребятишки носа не высунут на улицу, а моих теперь домой не загонишь!» — говорит со смехом Курт, отбиваясь от детей.
К вечеру немного стихает. Из окна вижу на берегу неподвижный темный силуэт «рыбачки Сони». Она как-то непривычно нахохлилась, дремлет в прибрежной осоке под слабым светом луны. Бедная.
25.10. В последние дни Лялечка всё чаще пытается привстать. Мы начали ее подсаживать. Глаза малютки вспыхивают от радости, когда, отлучившись на какое-то время, мы подходим к ней. Она радостно взвизгивает, сидя среди подушек.
Где-то далеко на горизонте замаячил огонек Любви… Но как еще долог путь к нему.
…ба, знакомые предметы вокруг изменили положение. Светящаяся темная рама теперь смотрит прямо на меня… Где-то внизу оказалась моя колыбель с качающимися над ней фигурками… Ваши глаза стали ближе. Сердчишко мое стучит и исторгает крик радости… О, как вы нужны мне!..
Остаются считанные дни до детского сада, где у нашей Ляльки начнется новая жизнь. А на душе тревожно: не перестанешь ли ты петь, родная, как последний месяц пела мне по утрам?
27.10. Вот и октябрь на исходе. Как красиво осыпается листва на улицах Вестфилда. На зеленых лужайках возле домов бордово-пунцовые узоры.
Американцы живут, естественно вливаясь в саму природу: ставят дома на берегах озер, где посреди воды сооружают фонтаны, оставляют перелески, где водится зверье… Что-то это напоминает. Не сады ли Эдема? Нет, здесь не рай. Просто разумно построенная жизнь, где главная цель каждого человека — так называемая «американ дрим» — свой собственный дом. И по мере процветания американца его дом улучшается.
У нас всегда был «наш дом» и зачастую не было даже собственных квартир. Но вот феномен: в «нашем» доме мы создали такие песни и написали такие книги…
31.10. Пришел Хеллоуин. К вечеру зашевелилась «нечисть» Вестфилда: загорелись глаза тыквенных человечков на крылечках домов, на осыпавшихся яблонях закачались прозрачные тюлевые привидения, за стеклами окон засветились электрические морды чудовищ. По улицам Вестфилда двинулись толпы разряженных детишек. Мы осветили крыльцо, и через минуту к нам постучали. «Трик о трит!» (Угощение или наказание) — хором и вразнобой произносят детские голоса. Лиц не видно. Все в масках и сказочных облачениях. «Трик о трит!» — угрожающим голосом, сжав кулачки, говорит человек-паук с глазами Остина. «Трик о трит!» — вторит ему Синдерелла-Келли. Мы кидаем им в мешок конфеты и орехи. Дети со смехом удаляются. И тут из темноты возникает Курт, который, очевидно, шел вслед за ними. Он видит мои дорожные сумки в прихожей, прощается со мной, потом, немного помявшись, говорит: «Я должен признаться… Остин и Келли… Словом, это Арсений и Валентина. Мы взяли их девяти- и десятимесячными из детдома… Знаете, есть такой город в России… Пермь».
Мы ошеломлены. Остин и Келли — наши соотечественники и почти земляки?!
И почему миссис Олсон не сказала мне всей правды, а внук признался? Как-то сложится дальнейшая судьба пермских детишек? Добра ли к ним Марта? И любит ли их первая жена Курта? Теперь мне понятна их тяга к снегу. И как странно, что судьба Патриции повторилась в судьбе внука…
Все эти мысли долго не дают мне уснуть в мою последнюю ночь в Кентоне. Я спускаюсь в гостиную. Одинокий месяц серебрит озеро. Тихо и нежно светится, засыпая на зиму, Гринлейк. По воде, как дрожь по лицу спящего человека, пробегает рябь…
…Я прощаюсь с озером. Я попыталась взглянуть на Гринлейк глазами будущей Лары. Однажды весенним утром она обнаружит его за окнами гостиной…
…Я собираю вещи. На дно своей дорожной сумки я кладу зеленую, цвета гринлейкской воды рубашонку Ляльки. Каждое утро я буду подносить ее к лицу и вдыхать самый лучший для меня аромат на земле…
1.11.2006. Вот и опустели мои руки…
С Мичиган-авеню мы сворачиваем на 275-е шоссе и мчимся дальше, в сторону аэропорта… Я мысленно иронией пытаюсь разбавить горечь разлуки. Представляю, как какой-нибудь Арсеньев папаша наездится по газонной Америке, насмотрится, наудивляется и махнет рукой: «Нет, домой пора! Мне бы в лес, настоящий, чтобы костер до неба, и комары, и стакан водки…».
Что ж, это его правда. Истина, как известно, субъективна…
…Через час ослепительно-белые крылья мощного боинга «Детройт—Фракфурт—Москва» поднимают меня за облака и несут на восток… Где-то далеко внизу остаются маленькое озеро с заглядевшейся в него серой цаплей и крошечная девочка с глазами цвета спелой черники.