И жизнь прожить, и поле перейти…

ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ

Иссохшей, ковыляющей походкой
Идет старик к огню его тоски,
И седина, как будто пыль походов,
Ему покрыла впалые виски.

Помочь ему в его печали нечем —
Он с ними, там, за черным рубежом.
Огонь пылает. Он священ и вечен —
Погибли те, по коим он зажжен.

Никто не стал забытым и безродным…
Старик увечный никнет головой:
Над чашею, на мраморе холодном
Трепещет пламя памяти людской.

Кого из них и как война сломала,
Кому погибель горше, тяжелей?..
И сходятся молчком к мемориалу
Рябины и березы из аллей.

Старик морщинит лоб и думы множит
О том, как все сложилось и сошлось,
О том, что снова день на свете прожит —
За них, за тех, кому не довелось…

ЧУЖИЕ ДЕТИ

Гвоздили ей впрямую, без затей:
— Своих, а не чужих корми детей!
Чужой в годину лютую предаст
И в смертный час напиться не подаст.
Вольно согреть и солнышко не всех…
Не твой пострел — не на тебе и грех!
…Ну что ж, и это логика. Но в ней —
Пресыщенное хрюканье свиней,
Но — волчий вой среди лесной глуши,
А не прямая молвь людской души.
Нечист у этой логики ужим:
Дитя — оно не может быть чужим.
Как малый уголек в золе, светя,
Уж тем оно и свято, что — дитя!
И вся Земля принадлежит ему,
А это не подсудно никому.
Вот истина, реченная в быту:
Не стройте храм — пристройте сироту!
А с публикой, чья логика ина, —
Углями разочтется сатана!

КАМЬЯ — БОЛЬШАЯ ВОДА

По-удмуртски Кама — Камья…
Родниковы те края,
Где родится из-под камня
Камьи первая струя.

Сладкогласье молодое,
Звон апреля, птичий грай —
И уже большой водою
Ты уходишь в дальний край:

Гнать плоты и зваться Камой,
Чуять Волгу впереди,
Вместе в Каспий течь веками…
Погоди, не уходи!

Порезвись, потешься в детстве,
Поноси свои цвета.
Никуда судьбе не деться,
И не минет тягота.

Величава и упряма,
Ты упруго катишь прочь.
Все же ты по делу — Кама,
Чья-то мать, удмуртам — дочь.

ГЛАЗА ЛЮБИМОЙ

Не прячь, моя милая, взора —
Глаза у тебя хороши,
Глаза твои — словно озера
Бесценной и чистой души.
Там памятка неба живая,
И, если в нее заглянуть, —
Твердыни свои забывая,
Там немудрено утонуть.

Забыться, забыть, затеряться,
Пропасть без покрышки и дна,
На всякое лихо собраться —
Всевластна очей синина.

Бессильна судьба одиночки,
Пуста, как сухая лоза…
Я б, может, не выдал ни строчки,
Когда бы не эти глаза.

* * *
Я не познал тепла родного дома,
Мой кров — приют, сиротский дом в глуши.
Я, как сорняк на пустыре бездонном,
Не сведал ни одной родной души.

Но, сколько бы судьба ни отнимала,
Я б разучился горе горевать,
Когда бы мне щемящим словом «мама»
Хоть раз кого-то довелось назвать.

Рассвет, с которым день расцвел и ожил,
Ожог любви, который не остыл,
И родина… Она ведь — мама тоже,
Та, без которой и Москва — пустырь.

Все муки это слово унимает,
И суть его, и плоть его свята…
А если кто того не понимает,
Вот он и вправду круглый сирота!

КУЗЕБАЮ ГЕРДУ

Сронил мальчонку малого с саней
Отец, в пути потери не приметил —
Тот вслед пошел… А выли все сильней
Вечерняя пурга и стылый ветер.

Но не сробел мальчонка, дошагал,
Впотьмах прибрел к родимому порогу…
Вот так парнишкой Герд и отыскал
Впервые в жизни верную дорогу.

Да и потом она не подвела,
Когда, не вняв, последствия не взвесив,
Закинув всяко-разные дела,
Он шел пешком в свои родные веси.

Он шел опальным в добрые места,
В свои края походкою нестомкой,
И на плечах висела клевета
Тяжелой изнурительной котомкой.

И жизнь прожить, и поле перейти…
Ну, кто над кем в итоге посмеялся?..
Герд сыздетства, потерянный в пути,
Ни тьмы, ни зла гнилого не боялся.
Спешил домой хорошим ясным днем,
И был, как день, возвышенным и чистым,
Хотя вовсю иуды и о нем
Строчили челобитные чекистам.

Он был поэт. Он просто был иным,
Чем те, кто белый свет собой марает.
И тот народ, кому он стал родным,
Уже вовек его не потеряет!

* * *
Молва окрестная права —
Святая влага в речке Ва.
Она лучиста и легка,
Плывут по речке облака.
Струя торопится, бежит,
Летучей искоркой дрожит…
Но сторожит текучий день
Глухая ночь, немая тень.
Она далеко не ушла —
Густые рощи оплела,
Она сторожка и жива
Под ивами близ речки Ва.
И только блики по воде
Бросают вызов тень-воде.
Река, полудень, облака —
И тень робка и коротка.
Ей не дает вода пути,
До срока-времени прийти,
В своем теснении права —
Лишь свету служит речка Ва!

* * *
Назвали б речку речкой вы, когда
Ни рыбы в ней, ни ряби, ни колечка,
Когда она — лишь водная среда,
Когда она не стоит слова — речка?

Скажите, вы б назвали лесом — лес,
Где нет ни птичьей трели и ни зверя,
Лишь мертвый мох курчавится, белес —
Назвали б это лесом? Нет, не верю.

И вы б сочли бы Землю той землей,
Где на полях плодится только лихо,
Где жухлые сады побиты тлей,
Землей, что схожа с бабой-неродихой?

А вы узнали Солнце бы в звезде,
Что всходит ослепительно, быть может,
Но в лютой стуже, в ледяной нужде
Лучом тепла живущим не поможет?

А человек, что спесью напоен,
Как будто вскормлен он небесным млеком,
Который мнит, что в мире — только он, —
Способен называться человеком?

Такой сподлит в большом и в мелочах,
Он — хлебный токарь, слепок документа,
Что в стройках жизни кирпичом зачах,
Не схвачен единения цементом.