СОКРОВЕННОЕ ДРЕВО ДУШИ
Молитва хлебопашца
Поможет Бог, коль Бога не забыли…
Молитву, где надежда и тоска,
Мольбу о ниспосланье изобилья
В рассветный час творит удмурт Юська:
— Боже Инмар, повелитель Вселенной,
Слабым защита, всевечный Отец,
Светит, как солнышко, силой нетленной
Твой золотой, твой алмазный венец…
Чтобы воистину выдался злачен
Тяжкий наш труд от зари до зари —
Над хлеборобской неверной удачей
Руку твою милосердно простри!
Пусть над колосьями дождик поплачет,
Пусть его сменят погожие дни.
За трое суток пускай не обскачет
Пажити резвая белка-коньы!
Дай урожай — да исполнится это! —
Чтобы сусеки заполнили мы
На три недобрых засушливых лета,
На три холодных-голодных зимы!
Для табаней, перепечей и пышек
И для посева на новый сезон.
Ну а объявится малый излишек —
Хлеб на базар, на продажу свезем…
…В своих приятьях Неба люди — братья:
Чти Бога, а в работе — не зевай!
Творит слова старинного заклятья
Удмурт Юська в деревне Тыловай.
Он знает, что хозяин грома-молний
Поправших веру пепелит дотла,
Но стойким верой только слово молвит —
В нем на три года света и тепла.
И нет труда, который был бы краше,
Тропы желанней между прочих троп…
Бессмертным плугом Солнца небо пашет
Отец Инмар, высокий хлебороб!
Песня удмурта
Песнею предки судьбу привечали,
Песней поныне удмурт оделен,
Будь эта песня грузна от печали
Или нежна, как расчесанный лен.
На поле брани, на дружью беседу —
Песни не минуть и не обойти.
В странствии дальнем иль тропкой к соседу
Нету удмурту без песни пути.
Нету удмурту без песни дороги —
Песни, просторно живущей в крови,
Песни, исполненной мрака тревоги,
Песни, исполненной света любви.
Ближе к исходу житейского круга,
Счастья изведав и вытерпев лих,
Сядет удмурт подле старого друга,
Песню затянет, одну на двоих.
Песня поведает холод разлуки,
Жар, если душу сжигает гроза.
Песня расскажет про счастье и муки,
Влагой святою омоет глаза.
Жили — как заживо в пекле варились,
Жили — как птицы, о воле трубя…
Семьдесят песен тебе покорились —
Я на порядок богаче тебя.
Доля удмурта: напружены жилы,
Ясна душа и упорна рука…
Едет он с песней на мельницу жизни —
Всё перемелется, будет мука…
Подорожник
Без проблем переживая
Эхо злых и добрых слав,
В деревеньке проживает
Русский лекарь Доброслав.
Отпрыск знахарского рода,
В ремесле — великий спец,
Мать ему — сама природа,
Дух лесов — ему отец.
Так что миром да собором
В кумовья ему пришлись
И медведь, хозяин бора,
И лиса, и волк, и рысь…
Нету трав пустопорожних,
Но, венчая этот круг,
Лопушистый подорожник
Доброславу первый друг!
Возле троп ногами мятый,
Ликом жилист, видом сир,
За шиповником и мятой —
Самый главный эликсир!
И когда мне хворь-отрава
Душу грешную сожмет,
Поспешаю к Доброславу —
Он поверит, он поймет…
Такова его порода,
Где целебной силы власть
Подала ему природа —
Мать-природа Инкуазь.
В нашей жизни, вечной драчке —
Выходи по одному! —
Все недуги и болячки
Покоряются ему.
Вековечной пашни пахарь,
Мой поклон земной прими,
Доброслав, природный знахарь,
Подорожник меж людьми!
Пора
Наследует утро закатной поре
Денницею новой восстать на дворе.
На луг заливной за излукой реки
Порой сенокоса идут Петровки.
И в зиму скоту не клонить головы —
Лишь выгадай самую силу травы,
Да если Господь, на грехи снизойдя,
Пошлет в опалимую пору дождя.
А коли не в пору пошлет сеногной —
Себя лежебоку кляни, а не ной!
Великое дело в заботе — пора…
Не чающий пору в работе — дыра,
Любому пристойному делу беда,
Заплата на доброй одежде труда.
А чающим пору — и петь, и плясать,
И стылое в силу железо кусать,
И хлеба добыть, и ухитить дворы —
До поздней зари, до закатной поры,
До дней листопадных, умытых дождем…
С того-то рассвета столь трепетно ждем!
Перистые облака
Что-то облака сегодня перисты…
Пенится небесная река,
И в ненастье слякотное верится,
В холода, не близкие пока.
Дух Пери, студеный и неласковый,
Обитает в этих облаках —
Мощь стихии, людям неподвластная,
Сила злобы в сердце и руках.
Дух Пери — печалей воспарение,
От веку угрюмый кознодей…
Это время требует смирения
В суетных стремлениях людей.
Колыбелит небо плену мутную
Перистых тревожных облаков.
Даже волки в пору эту смутную
Не кровавят жертвою клыков.
Тени пролегают на строения,
Тени благоденствуют внутри.
В человечьих смутах, настроениях
Тайно возрождается Пери.
Теплыми страстями управляются,
Шелестят в крови кристаллы льда —
И душа людская отравляется
Слепотою смуты навсегда.
Вековечны тайны подзенитные,
И крепка превечная рука…
Что-то мы повадились зенитками
Разгонять на небе облака.
Не желаю, чтобы меж пределами
Края долгой древности, Перми,
Бил своими крыльями небелыми
Дух страданья, злобный дух Пери.
Пусть истает в небыли, в безмерности,
Пусть уйдет на долгие века!
…Что-то облака сегодня перисты,
Перисты сегодня облака…
Починок Палъюсь
Охотник Юбер (из немудрых людей!)
Завидел над полем чету лебедей,
Поверил в охотничье счастье свое,
В удачу, добычу — и вскинул ружье…
Картечь в помертвелое небо ушла,
Картечина сердце лебедки нашла…
И падала птица светло и легко,
И где-то легла далеко-далеко,
Листвою оделась, травой заплелась,
И в руки Юберу она не далась.
Лишь лебедь над полем крылами плескал,
Покуда охотник добычу искал,
И так он кричал, что охотник не смог
Для ради наживы нажать на курок…
За всякую пакость вина воздана:
До времени-срока угасла жена,
И так же Юбер тосковал и грустил,
Как лебедь, которого осиротил!
Томимый стыдом и негласным судом,
В березовой роще он выстроил дом,
Ушел одиночкой в лесные края —
Но с этой поры он не трогал ружья:
— Проклятия крови безвинной боюсь!
А имя починку нарек он — Палъюсь,
Как горькую времени память о том,
Кто стал одинцом в поднебесье крутом…
…Юбер похилился, как в поле трава,
И время в свои заступило права.
Людьми обустроилась та сторона,
Деревней Лебедки зовется она.
От хаты Юбера не стало следа —
На мертвом подворье шумит лебеда…
Древо души
Лул — душа… И удмурт глубоко почитает,
Уважает ольховое древо — лулпу.
Он особенной каждую ветку считает
И не видит в ольховнике только толпу,
Ибо даже в ольховой пространственной роще
На особинку всякое древо шумит
И по-своему кроною в небе полощет,
И душа от других по-иному щемит…
Не подобна ольха на дрова и строенье,
Оттого не охочи к ольхе топоры,
Нету в дереве этом высокопаренья,
Некрасива шершавая серость коры…
Но душевна ольха! И стремления духа
Обиталицы влажных, неласковых мест
Благотворны тому, в чьей планиде — поруха,
Словно слово надежды и добрая весть.
Всяк земной на земле изначально не вечен,
Всяк земной обречен невозвратной тиши,
Но и всяк же таинственным жребием мечен,
Как лулпу — сокровенное древо души.
Перевод с удмуртского А.Демьянова
ГОДА ГЛАСЯТ ПРО ПЯТЬДЕСЯТ…
Детство поэта Владислава Кириллова питали чистые деревенские родники, студенческую юность — сотоварищество будущих педагогов, зрелую жизнь — служение всему, что достойно службы. Служение, а не услужение, вот отчего стихи его столь ершисты и неуступчивы, вот почему они существуют в собственном, нажитом и осмысленном видении мира. Вслед за Флором Васильевым он на полном резоне вправе воскликнуть: «Язычник я! Мой бог — природа…» — и предъявить самому дотошному критику и аналитику десяток и других своих стихотворений, подтверждающих: да, во всем окружающем и он, Кириллов, видит и воспевает душу живу…
Кирилловскому поэтическому герою свойственно именно коллективное. Слава Богу, это не «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — дело прошлое и к творчеству Кириллова отношения вовсе не имеющее, слишком для него механическое… Другое единение исследует этот поэт. Одиноко человеку без человека — тема в литературе апробированная неисчислимо, исхоженная, что называется, вдоль и поперек… А вот каково, скажем, осине без осины, отчего «пихта» не имеет аналогов по-эстонски, в память о ком на Малиновой горе близ Ижевска так пылко зреют и рдеют полевые гвоздики?.. Все эти вопросы задавал себе Владислав Кириллов (и много еще подобных вопросов) — и отвечал на такие вопросы сам же. С разной степенью достоверности и убедительности отвечал, но при полном своеобразии и самостоятельности ответов. Вчитайтесь в эти стихи — за ними простота и прелесть открытия мира, а это всегда убеждает. В пятьдесят лет трудно играть в простоту и искренность, надо реально обладать этими качествами, и в особенности если ты работаешь со словом и образом, иначе — творишь…
Владислав Кириллов уже не однажды публиковался в «Луче» со своими стихами. Вдумчивый, внимательный читатель может отметить градацию в его творчестве, весьма обнадеживающие изменения — поэт крепнет образом-тропом, глубиной мироощущения, его философия становится всё незаемней и глубже и, главное, оптимистичней. Поскольку любителей поплакаться в жилетку и без него хватает. В конце концов, полагает Владислав Кириллов (и его творчество, разумеется), «всё минется, одна правда останется», и это жизнеутверждающая позиция.
Анатолий Демьянов,
член Союза писателей России