ОПЫТ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

(Записки очевидца)

Я прожил в Молдавии 22 года, по доброй воле приехав в Бендеры в июне 1970-го. Первое разочарование: полное отсутствие национальной экзотики. Вся настенная информация в городе выполнена на русском языке, отовсюду слышна привычная русская речь. Даже на улице, даже в городском транспорте разговор «на лимба молдованяскэ» звучал лишь эпизодически. Это удивляло, казалось странным, потом привык, перестал замечать очевидную экспансию русского.
Работал я на заводе «Прибор», филиале Московского производственного объединения «Салют». Его рождение практически совпало с моим приездом. Заводские кадры набирались из бендерчан и, частично, тираспольчан. Были приезжие из Бельц (оттуда, в частности, пришли все первые главные специалисты) и других городов Молдавии.
Весьма значительный процент работников завода составляли выходцы из России – с Урала (Свердловск, Челябинск), из Барнаула и даже из Владивостока. В основном это были ИТР.
Число специалистов коренной национальности на заводе едва ли превышало 10 процентов. Молдавская речь на заводской территории не употреблялась вообще. Немногочисленные молдаване полностью растворились в подавляющем русскоязычном коллективе.
Внешне всё было хорошо. Никто не бастовал, не выражал протеста в какой-либо иной форме. Казалось, что национального вопроса как такового не существует вообще. Впрочем, всерьёз об этом никто и не задумывался.
Практически всё молдавское население владеет русским языком. Молодёжь знает его в совершенстве. Молдаване, красивые смугловатые люди, с выразительными тёмными глазами, доброжелательны и гостеприимны. Они общительны, миролюбивы, любят песни, музыку и танцы. Молдавская песня, зачастую зажигательно весёлая, ласкает слух и поднимает тонус, если даже вы не понимаете слов. Молдавский танец эмоционален и выразителен. Приятна и молдавская речь. Увы, мы, русские, живущие в Молдавии десятилетиями, так и не удосужились освоить этот язык, входящий в обширную группу романских языков. Не знают молдавского и русские, родившиеся и выросшие в Молдавии в послевоенные годы. По крайней мере, так обстоит дело в Тирасполе, Бендерах и Бельцах, крупнейших после Кишинёва молдавских городах. Но и это ещё не всё. В семидесятые-восьмидесятые годы выросло поколение молдаван, не владеющих родным языком. Они с рождения учились говорить только по-русски.
Слов нет, русский язык – язык могучий. Жить в Союзе (а мы жили в едином Союзе) и не владеть им – значило обречь себя на провинциальное прозябание. Это значило не иметь прямого доступа к великой русской культуре. Но… Но все мы, люди, сильны своими корнями. Наверное, нельзя безнаказанно отрываться от своих корней, превращаясь в некое безнациональное перекати-поле.
Человек, по Далю, принадлежит к той национальности, на языке которой он думает. Национальность – не такой абсолют, как обычно это представляется. Её можно утрачивать и приобретать новую, как, скажем, знания. Начальник цеха на заводе «Прибор» А.Т. Кузьменко говорил как-то в связи с этим, что ему, украинцу, который родился и вырос в Киеве, удобнее говорить на русском, потому что он учился в России, после чего уже 15 лет работает в русскоязычном коллективе. Выходит, он украинец только по паспорту. Фактически же в течение жизни незаметно переродился в русского. Шириазданов Валерий Галимарданович, инженер завода «Прибор», называл себя русским. Мы, его коллеги, бывало, подтрунивали над ним. Между тем парень был прав, поскольку русский был единственным языком, которым владел наш приятель – сын башкира и молдаванки.
Нация, чьи дети забывают родной язык, рискует потерять своё лицо. Молдавская интеллигенция, ведущие её представители, забили тревогу. В Кишинёве возникает литературный кружок, членов которого объединяет забота о судьбе родного языка. Регулярные воскресные сборы кружка проходили публично, в центральном парке Кишинёва. Число членов кружка росло стремительно. Ширится и тематика, все явственнее обретая политическую окраску. Начинается бурный процесс возрождения национального самосознания. Этому способствует и общественно-политический климат в Советском Союзе. Идёт перестройка. На дворе вторая половина восьмидесятых.
Литературный кружок в Кишинёве возглавляет известный молдавский литератор, председатель Союза писателей Молдавии Думитру Матковски. Никогда он не был столь популярен, как в эти годы. Его имя знает каждый молдаванин. На него чуть ли не молятся. Какие-то очень важные струны затронул у своего народа этот национальный писатель.
Но неисповедимы пути господни. Автомобильная катастрофа обрывает смелый полёт. Казалось, кумир обречён. Полученные травмы не совместимы с жизнью. И всё же кишинёвские медики сделали невозможное: после многих критических месяцев Матковски остаётся жить. Позднее он даже выступит на Всенародном Собрании в Кишиневе. Только это уже не прежний лидер, красивый, вдохновенный, преисполненный энергии полёта. Это совсем другой человек. На первых ролях Думитру уже не бывать никогда.
Однако знамя подхвачено. Движение за национальное возрождение набирает силу. Образуется Народный фронт. Появились политические лидеры. Но катализаторами этого процесса, властителями дум народных по-прежнему остаются представители верхних слоёв национальной интеллигенции. Это известные поэты Григорий Виеру, Леонида Лари, драматург Ион Друцэ, популярный артист Михай Волонтир, известный союзному зрителю по роли Будулая из фильма «Цыган». Все они в той или иной мере грешат национализмом и русскоязычные относятся с некоторой настороженностью. Но судить их трудно. Ведь презренный национализм есть не что иное, как продолжение здоровой национальной гордости. Грань между этими понятиями зыбка и неуловима.
Между тем Народный фронт становится мощным национальным движением, реальной политической силой, не считаться с которой уже нельзя. На центральной площади Кишинёва проходят многотысячные митинги. На них съезжаются активисты со всей Молдавии. Требования ораторов всё категоричнее, но языковая тема остаётся центральной. «Мы у себя дома» – самоутверждаются молдаване. В Кишинёве становится небезопасно говорить по-русски.
Молдавская речь возвращается и на бендерские улицы. Заговорили по-молдавски даже на заводе «Прибор». Заговорили демонстративно, вызывающе. Правда, число говорящих можно было сосчитать по пальцам. Их знали поимённо, и шансов в Бендерах у них не было никаких.
Правительство Молдавии публикует проект закона о языке, по которому молдавскому языку предполагается придать статус государственного. Повсеместно проводятся собрания, где обсуждается обнародованный проект.
Русскоязычные встревожены. Они усматривают в проекте покушение на их права. Они догадываются, что это только начало.
Молдаванам не даёт спокойно спать дурной пример прибалтов. Нет никакого сомнения – Молдова ложится курсом на независимость.
На цеховых собраниях завода «Прибор», как, впрочем, и на других заводах, где преобладают русскоязычные, вырабатывается встречный проект – провозгласить не один, а два государственных языка. Вторым государственным предлагается признать, естественно, русский.
Между тем, пока шли собрания, Кишинёв, не ожидая итогов обсуждения, принимает закон о языке в первозданном виде: молдавский язык законодательно получает статус государственного.
В Приднестровье, как по команде, остановились заводы. То был сентябрь 1990-го. Люди собирались на рабочих местах, но к работе не приступали. Ждали указаний. Указаний работать не было. Инициаторами и руководителями забастовочного движения стали директора заводов, главные инженеры. Организованно, по команде дирекции и под её началом, проводились заводские митинги. Никакой самодеятельности. Коллективы стройными колоннами, во главе с заводской администрацией, шли на центральные площади городов, где проводились митинги, организуемые уже городской властью. Выступающие на митингах дружно клеймили кишинёвский национализм.
Женщина-учительница: «Что случилось с молдаванами? Они всегда были такие добрые. Мы жили так дружно. Вместе работали, вместе гуляли на праздниках, даже роднились с ними. Кто их так изменил?» Искали виновных. Седовласый ветеран недоумевает искренне: «Не понимаю, чего они хотят. Мы же не запрещаем им говорить на своём языке. Пожалуйста, сколько угодно у себя дома».
В сущности, русскоязычные боролись за сохранение языковой привилегии, которой пользовались почти 50 послевоенных лет: живя в Молдавии, общаться исключительно на великом и могучем, в том числе и с молдаванами. Леонида Лари: «Русским нравятся молдавские фрукты, молдавский виноград, молдавское вино, а вот язык молдавский им не нравится». Поэтесса права.
Вместе с приднестровцами включились в борьбу против государственного молдавского языка, а позже и за политическую национальную автономию гагаузы – небольшая, всего около ста тысяч человек, народность, компактно проживающая на юге Молдавии. Гагаузы, прямые потомки турок, оставшиеся в своё время в Молдавии, доселе мирно уживались с коренным населением этой земли. А тут их словно муха укусила – не хотим изучать молдавский язык и всё тут, хотим русский. Действия мятежных регионов умело координируются. На митингах в Приднестровье выступают представители от гагаузов, у гагаузов в Чадыр-Лунге – приднестровцы.
В синхронности событий, в масштабности и согласованности действий чувствуется крепкая рука, талант и опыт профессиональных столичных дирижёров.
К чести гагаузов надо сказать, что они петушились только на митингах. Когда же всерьёз запахло порохом, они одумались и заявили, что воевать с молдаванами не будут. И действительно, второго, гагаузского, фронта они так и не открыли.
Кишинёв озадачен размахом забастовочного движения. Прекратила работу и железная дорога. Это затронуло Кишинёв напрямую. Кое-кто засомневался: «Не перегнули ли палку с законом о языке?» Заговорили даже о пересмотре закона. Однако речь шла о частностях. Скажем, о продлении срока, который отпускался законом на изучение языка. Об уступках же в главном не было и речи. Очевидно, кишинёвские лидеры отдавали себе отчёт в том, что утверждение двух языков в качестве государственных узаконит существующее положение вещей: общение, как и ведение деловой документации, по-прежнему будет осуществляться только на русском. Добровольно русскоязычные изучать молдавский язык не будут. 50-летний опыт показал это с полной очевидностью.
Выход один: чтобы достичь национального согласия, надо поставить русскоязычных перед необходимостью изучения языка. Такой необходимостью, таким рычагом воздействия и мыслился закон о языке. Отказ от этого закона или существенная его редакция были равносильны капитуляции. Отступать Кишинёву было некуда.
Заводы в Приднестровье (пока ещё это понятие только географическое) бездействовали. Около ста предприятий, больших и малых, простояли целый месяц. Ущерб от забастовок исчислялся восьмизначными цифрами.
Как же на эти события реагировала белокаменная, столица тогда ещё единого Союза? Москва хранила олимпийское спокойствие. Ни Центральный Комитет партии, тогда ещё всесильный, ни Верховный Совет страны не поставили этот вопрос на обсуждение, не дали чрезвычайным обстоятельствам в Молдавии политической оценки. Они «не заметили» этих событий. И только Михаил Сергеевич Горбачёв официально выразил по этому поводу свою, Президента страны, озабоченность. Однако и она, озабоченность эта, также не содержала принципиальной оценки событий и по существу сводилась к банальному призыву: «Ребята! Давайте жить дружно!» Главный арбитр страны и на сей раз, как уже бывало не однажды, не разглядел виновника конфликта и не только не приостановил развитие последнего, но даже способствовал этому.
Прогнозировать дальнейшее развитие событий уже не составляло труда. По существу оно было запрограммировано. Ведь всё, что не запрещается – разрешается, и всё, что не осуждается – поощряется.
Организаторам забастовок в политическом чутье не откажешь. Они все поняли – путь к эскалации противостояния открыт. В городах Приднестровья зародилась гвардия. На заводах стали формироваться отряды самообороны. Молдова ответила образованием отрядов ОПОН (отрядов полиции особого назначения) и созданием собственной армии. На горизонте солнечной, виноградно-песенной Молдовы со всей определенностью замаячил призрак войны.
Случается, что наш брат, русский, живущий в Молдавии (Литве, Узбекистане и т.д.), бьёт себя в грудь, уверяя окружающих, что он уважает коренное население республики. При этом он искренен в своих уверениях. Однако так ли это на самом деле? Подлинное уважение отличается от декларативного действенностью. Уважать народ, значит, прежде всего, знать культуру этого народа. А всякая культура начинается с языка. Можно ли всерьёз говорить об уважении к народу, когда, живя рядом с ним, вместе с ним десятилетиями, мы не узнали и двух десятков слов на его родном языке?
Часто, увы очень часто, мы эгоистичны, невежественны и заражены вирусом великорусского шовинизма. С.Я. Маршак писал в основном для детской аудитории, но его мудрые советы годятся и нам, взрослым:

И без друзей прожить нельзя,
И без друзей не стоит жить,
Но чтоб тебе нашлись друзья,
Ты должен сам уметь дружить.

Кто не согласится с этой, казалось бы, прописной истиной?
Однако дружить мы не умеем и своим высокомерием, грубо замешанным на невежестве, сами отталкиваем своих вчерашних друзей. Мы не знаем ни одного языка, кроме русского, и вполне довольны собой. Да это бы ещё полбеды – знания дело наживное. Но мы и знать не хотим. Между тем европеец, и хотя бы тот же молдаванин или гагауз, нередко владеет тремя-четырьмя языками, а уж двумя как минимум.
То же касается и национальной политики. Мы переусердствовали со стиранием граней и, как реакцию на неумеренную русификацию, получили в ответ русофобию. И не только в Молдове…
Население в Приднестровье размежевалось. Каждый определил свою позицию по отношению к происходящим событиям. Позиция молдаван была ясна изначально. С разной степенью активности они почти на сто процентов были на стороне Кишинёва. Исключения всё же встречались. Почти в каждом коллективе нашёлся хотя бы один свой маленький маракуца (Григорий Маракуца – премьер-министр Приднестровской республики, молдаванин). Особо следует сказать о детях от смешанных русско- молдавских браков. Они, такие дети, в абсолютном большинстве случаев решительно приняли сторону Тирасполя (Приднестровья). Непримиримую антимолдавскую позицию (за редкими исключениями) почему-то заняли многочисленные в Приднестровье болгары, а также едва ли не весь жиденький спектр из представителей малых народов России (татары, удмурты, коми и т.д.) Те же из немногих русских, кому достало мужества солидаризироваться с молдавским народом (выступлением на митинге или в какой-либо иной форме), были подвергнуты жесточайшему остракизму. Их уделом стало отторжение толпы и мощный прессинг заводской администрации. Прямолинейно, в лоб, им увольняться всё же не предлагали, но кислород перекрыли полностью. В частности, это касалось оплаты труда. Зарплата Воропаева, специалиста опытного и с большим стажем работы, была сведена к минимуму. Ему платили бы ещё меньше, да мешала планка, установленная сверху. А провинился он тем, что в национальном вопросе занял позицию, не совпадающую с линией администрации.
Начальник участка Н.В. Бугаев на совещании у директора завода обмолвился словом сочувствия молдавскому народу в период, когда уже постреливали, и молниеносно получил расчёт. По собственному, правда, желанию.
Активисты же антимолдавского движения, бойцы отрядов самообороны, напротив, пребывали в режиме благоприятствования. Им хорошо платили (в пределах скромных заводских возможностей), им многое позволялось.
К работающим на заводе молдаванам, не запятнавшим себя антирусской активностью, администрация завода относилась с определённой долей понимания. Скажем, во время забастовки им позволялось работать на своих рабочих местах. И всё же в предвоенный период с завода ушла заметная группа молдаван с активной гражданской позицией, а также те из русскоязычных, на кого не распространялся режим благоприятствования. Остались лишь самые стойкие. Такова была политическая атмосфера, таким был микроклимат в заводских коллективах накануне войны.
Забастовке предшествовала тайная встреча директоров заводов Приднестровья. Эта встреча, состоявшаяся в Рыбнице, едва ли была стихийной. Только некто очень влиятельный мог собрать одновременно и в одном месте целую сотню руководителей столь высокого ранга.
Между забастовкой директоров и военными действиями в Молдове прошло немало времени. Оно включило в себя много разных событий. Это баталии вокруг введения в Молдове латинского алфавита и страсти по триколору (молдавский трёхцветный флаг), провозглашение Гагаузкой и Приднестровской республик и выборы их президентов, блокада железных дорог и так далее. Но все эти события при всей их значимости были лишь производными от главного, определившего общее направление движения (на конфронтацию и войну) – от забастовки.
Первые кровавые столкновения произошли в начале 1992 года в Дубоссарах. Погибли три человека из числа защитников Дубоссар. Атаковали молдавские полицейские. Им было приказано взять заблокированный мост через Днестр. Преодолев блок на мосту без применения оружия, полицейские вошли в город и стали продвигаться по направлению к горисполкому. Путь им преградили патриотически настроенные горожане, тоже, кстати, вооружённые. Тогда-то и пролилась кровь. Один из убитых был молдаванином.
В городах Приднестровья прошли митинги. Митингующие выражали гнев и возмущение. Выясняли, кто виноват, кто отдал команду открыть огонь по «мирным жителям». Призывали к борьбе за независимость Приднестровья «до последней капли крови».
Столкновение не воспринималось ещё прелюдией к войне, а казалось хоть и кровавым, но всё же только инцидентом. Однако заблокированный вновь Дубоссарский мост стал постоянным источником военно-политического напряжения. Сообщения о положении на мосту на долгое время стали дежурной темой средств массовой информации.
Приближение войны становилось всё ощутимее и в Бендерах. Обстоятельства сложились так, что порядок в городе контролировали две силы: молдавские полицейские и милиция Приднестровья. Это были антагонистические силы – мирное сосуществование, тем более сотрудничество, между ними были невозможны. Полицейский участок в Бендерах уже одним своим присутствием раздражал горожан, был постоянной зубной болью городских властей. Требования вывести полицейских из города, давление на участок в разных его проявлениях были повседневной заботой воинствующих бендерчан.
Ещё в городе находились отряды гвардейцев – полупрофессиональных военных формирований Приднестровья. Потому «полу», что сформированы эти отряды были из добровольцев, вчерашних токарей и фрезеровщиков, пожелавших служить в гвардии, но мало знакомых как с боевой техникой, так и с воинской дисциплиной. Тем не менее, гвардейцы несли боевые дежурства у горисполкома, перед зданием Совета трудового коллектива города и на других постах.
А ещё в Бендерах есть крепость – древнее сооружение, возведённое турками при основании города. Бендеры – слово турецкое и переводится приблизительно как крепость у воды. Крепость и ныне не утратила военно-стратегического значения. В её обнесённых глубоким рвом и высоким валом, скрытых от постороннего глаза полуподземных казармах дислоцируются и проходят службу солдаты советской, а в последнее время – российской армии. Крепость стоит на берегу Днестра вплотную к капитальному железнодорожно-шоссейному мосту через реку. Она стережёт этот мост.
Где-то по весне, точных дат, простите, не помню, в пригороде Бендер было обнаружено тело гвардейца со следами смертельных побоев, с вырезанной на лбу звездой.
Яростный гнев вызвала у горожан эта находка. В адрес правительства Молдовы, в адрес её президента Мирчи Снегура раздавались проклятия. Похороны гвардейца превратились в мощную демонстрацию гнева и протеста.
Спустя неделю в городе находят ещё один обезображенный пытками труп. Но это уже труп молдавского полицейского. С печалью и почестями Молдова хоронит погибшего. Колонна провожающих бесконечна. И те же чувства – слёзы и гнев.
Напряженность нарастает. Люди избегают выходить по вечерам на улицу. Да уже и действует комендантский час – не разгуляешься. При въездах в город, на магистральных улицах, выставлены боевые посты. Это небольшие группы вооружённых автоматами людей из числа гвардейцев и милиции. Ходят слухи, что к городу подтянуты отряды волонтёров – бойцов молдавской армии.
Упомянутые выше трупы – не последние. Находки такого рода становятся суровой приметой времени. То мутный Днестр вынесет мёртвое тело на берег, то чёрный гость объявится где-нибудь на очистных сооружениях. Идёт партизанская война.
В апреле происходит событие, которое взбудоражило и взвинтило весь город. В 6 часов утра со стороны Протягайловки (один из районов города) в Бендеры вошли два молдавских бронетранспортёра. Они проследовали до первого боевого поста и в упор расстреляли постовых. Погибли 4 человека. Потом открыли огонь по проходившему мимо городскому маршрутному автобусу. Из пассажиров, ехавших на работу, были убиты двое: мужчина и женщина-молдаванка. Совершив эту дикую акцию, экстремисты развернули бэтээры и безнаказанно ушли из города.
Для чего это было сделано? Какую цель преследовали нападавшие? Понять трудно. Если это была попытка запугать население города, посеять панику, то надо признать, такая цель в известной мере была достигнута. В этот день в городе толком не работали. Сначала был шок, потом возбуждение. Подробности не были известны, ходили разные версии. Короче, было не до работы. Потом люди постепенно стали приходить в себя. Но в неизбежности войны уже мало кто сомневался.
Прошло десять дней или, может быть, две недели, и в окрестностях Бендер, в селе Гызка, произошло новое событие из того же ряда. Попала в засаду, была расстреляна и сожжена молдавская машина – уазик. В машине погибли четыре человека: трое полицейских и кто-то штатский.
Обгоревшие трупы погибших подробно и неоднократно показывало молдавское телевидение. Недобрый счёт продолжал расти неуклонно.
Войну ждали. И тем не менее для большинства бендерчан она началась неожиданно. Это случилось 19-го июня. В бендерскую типографию в 17 часов вечера приехал офицер тираспольской службы безопасности – якобы за какими-то бланками. О его приезде некий анонимный доброжелатель заблаговременно сообщил по телефону в бендерский полицейский участок. Полицейские попытались арестовать офицера при выходе из машины, но он успел раза два выстрелить. На выстрелы откликнулась группа гвардейцев, как бы по случайности оказавшихся рядом. Завязался бой.
Всё это очень похоже на провокацию, но кем она была подготовлена, неизвестно. Стрельба стала быстро распространяться вширь.
Через три часа после первых выстрелов у типографии молдавские подразделения вошли в город и к утру овладели им практически полностью. Они взяли даже мост через Днестр при полном, надо заметить, бездействии 14-й армии, дислоцированной в Тирасполе и частично в Бендерах. Дорога на Тирасполь была открыта. До центра столицы Приднестровья оставалось всего 10 километров.
Не были заняты некоторые заводы бывшего союзного значения, ныне российского подчинения, в числе которых был и завод «Прибор». Вскоре была организована оборона этих заводов вооруженными отрядами боевиков, сформированными из числа работников заводов. Но ни в первые сутки, ни за весь последующий месяц попыток взять эти заводы не предпринималось, тогда как заводы местного значения были заняты все до единого. Едва ли это было случайностью.
Но мало взять плацдарм. Его надо ещё и удержать. И вторая задача зачастую сложнее первой. Мост через Днестр молдаване удерживали всего несколько часов. Командующий объединенными вооружёнными силами Приднестровья генерал-майор Кицак бросил в атаку взвод казаков. Отчаянные ребята не только прорвали оборону волонтёров на мосту, но и дошли до горисполкома (в километре от моста), разорвав тем самым кольцо его осады. В бою перед горисполкомом, на центральной площади Бендер, погиб командир взвода казаков, личная отвага которого в значительной мере определила успех этой операции.
Следом за казаками в город вошли гвардейцы на бронетранспортёрах в сопровождении танка. Очевидно, молдаване переоценили мощь атакующих и оставили центр города практически без сопротивления.
Активные боевые действия в Бендерах происходили только в первые четверо суток. Потом война перешла в позиционную. Обе стороны удерживали занятые позиции, ежесуточно атакуя и нанося друг другу удары, главным образом ночные.
Линия фронта ломаной прямой пересекла город. Она обозначилась многочисленными окопами, вырытыми повсеместно, но чаще всего в ряду газонов. Городские улицы во многих местах оказались перекрыты бетонными блоками. За блоками появились вооружённые люди.
Перестала работать почта и вся сфера услуг, отключили газ, закрылись магазины. Однако бесперебойно работали хлебозавод и молокозавод, расположенные рядом. Хлеб и молоко можно было купить каждый день. Правда, хлеб был только чёрный. Испечённые в электропечи круглые каравайчики имели непритязательный вид, неважный вкус и быстро прокисали, но хлеб всё же был регулярно. Транспорт бездействовал, и люди пешком приходили к хлебозаводу со всех концов города. Брали сразу по 6-10 буханок, благо давали без ограничения.
Не всегда, не в любое время, но можно было купить также молоко и сметану. Люди приходили за продуктами питания даже из пригородов, пересекая линию фронта и раз, и два. Линия фронта – это прежде всего посты. Постовые могут проверить документы (паспорт), могут пропустить и так, оценив прохожего на глазок. Обычно без осложнений миновали посты люди пожилого и старшего возраста. Хуже приходилось молодым. К девчатам (молодым женщинам) постовые обычно цеплялись. Не всегда такие контакты заканчивались для девчат благополучно. Молодых мужчин задерживали и часто отправляли на рытье окопов. Иногда били. Оказавших сопротивление расстреливали. Делалось это легко – война спишет.
Сказанное относится к обеим воюющим сторонам. Особой разницы между ними не было. «Хороши» были и те, и другие.
Но в общем днём, хотя и не без риска, передвигаться по городу было можно. Ближе к вечеру, часов с пятнадцати, начинали понемногу постреливать. Вообще-то стреляли в любое время. Я насчитал до десятка эпизодов, когда были слышны не просто выстрелы, а свист пролетавших мимо пуль. Раза два определённо стреляли в меня, стреляли прицельно. И это средь бела дня.
В 17 часов палили уже вовсю. В это время лучше было держаться поближе к дому. Движение на улицах прекращалось, а во дворах ещё готовили ужины да обсуждали дела наши скорбные. Где-нибудь около 18 гремели первые залпы гранатомётов, вступала в дело другая тяжёлая техника. Но когда начинали рваться мины, благоразумнее было укрыться дома. Во дворах тогда оставались только самые невозмутимые.
С наступлением темноты город замирал. Смотришь в окно – ни огонька. Пусто. Только трещат автоматы и пулемёты, да бухают гранатомёты. Снаряды «Алазань» с шипением выписывают дугообразные траектории и глухо рвутся в районе боевых позиций. Чёткий красноватый след оставляют в ночном небе и мины, звонко лопаясь в воздухе где-то на уровне крыш. От близких взрывов дребезжат стёкла, распахиваются балконные двери. Вдали гулко бьёт тяжёлая артиллерия.
Наш дом оказался в приграничной полосе. Ночью у нас всегда жарко. Автоматная стрельба, почти не прекращающаяся, порой принимает шквальный характер. Стреляют с обеих сторон дома, во дворе и на улице. Иногда вдруг звякнет где-то близко и со звоном осыплется оконное стекло. Смотришь на улицу – темнота, никого не видно. Где они, стрелки?
Спрашиваю знакомого боевика В.М. Кузьмина, как они ориентируются ночью, как различают своих и чужих. «По вспышке», – уверенно улыбается он в ответ. «Как по вспышке?» – недоумеваю я. «А просто, – отвечает, – если видишь вспышку, значит, стреляют в тебя. И ещё по очередям. Если очереди короткие – наши, если длинные – они. У нас патронов мало – мы бережём, у них много – они их не жалеют», – с той же улыбкой завершает объяснение ополченец.
На следующий день случайная мина разорвалась у его ног, и Вити не стало. Слесарь завода «Прибор», депутат городского Совета Кузьмин был весёлым и общительным парнем, бесстрашным боевиком.
Вместе с ним погиб Паша Смирнов, двадцатидвухлетний специалист с высшим образованием, один сын у родителей. Они погибли на боевом посту. Похоронили их с воинскими почестями на площади Героев в Тирасполе.
Паша не был фанатом, как некоторые другие, и в отряд бойцов его привели скорее обстоятельства, чем убеждения. Его смерть обидно нелепа. Кто ответствен за эти прерванные жизни? Не те ли, что призывали к борьбе до последней капли? Они-то живы…
Почти каждую ночь от артиллерийского огня в городе возникали пожары. Горели то заводской цех, то административный корпус, то жилой дом. Однажды из окна своей квартиры я наблюдал четыре пожара сразу. Вообще, огня всякого было очень много. Афганцы говорят: «В Афгане мы такого не видели».
В центре города ожесточённые бои происходили в первые несколько суток. На центральной улице Ленина появились россыпи битого стекла. Полированное витринное стекло, которым были облицованы фасады главпочтамта, центрального гастронома, центрального детского и книжного магазинов, оказалось разнесенным вдребезги. Сами магазины подверглись разграблению. Много окон было разбито и в жилых домах. Стены почтамта, магазинов, жилых домов сплошь исклёваны пулями, избиты снарядами и минными осколками. На улицах поломаны деревья, повалены электроопоры.
Серьёзно пострадало здание горисполкома, которое в упор расстреливалось из орудия. Разбитые рамы, сколы, выбоины на респектабельном его фасаде. Но сквозной все-таки оказалась только одна пробоина – слава советским строителям, стены горисполкома были сделаны добротно.
Разрушения в других частях города являли собой подобную же картину. Повсюду много битого стекла. В некоторых жилых домах стёкла вынесены вместе с рамами. Кое-где смотрят чёрными глазницами оконных проёмов квартиры, выгоревшие от прямых попаданий снарядов.
Разрушенных зданий в городе нет. Есть повреждённые и выгоревшие, где частично, где полностью. Я сам видел шесть пятиэтажек выгоревших снизу доверху.
Значительные потери понёс частный сектор. Много домов разрушено, много сгорело. Большие разрушения окрест очагов сопротивления, таких, как полицейский участок или кинотеатр «Дружба». Кинотеатр был одним из плацдармов молдавских волонтеров на переднем рубеже и, естественно, был постоянным объектом обстрела. Результат: кинотеатр стоит, а частный сектор вокруг в радиусе квартала лежит в руинах.
С первых дней войны город стали покидать люди. Поток беженцев нарастал и к концу недели достиг максимума. Надо признать, что отъезд людей из города, особенно детей и женщин, был шагом оправданным. Жить в городе, в котором идёт война, было опасно. Пьяное насилие, разбой, мародерство – все эти грязные спутники войны в полной мере проявили себя и в Бендерах. Проявили себя опять-таки с обеих сторон. Но и сама война собирала ежедневную дань. За месяц войны в Бендерах погибло около 500 человек. Около трёх тысяч человек получили ранения. По крайней мере, половину из них составили мирные граждане. Были случаи, когда людей убивало в своей квартире, даже в своей постели.
В городе появилось много могил. В дни войны стояла летняя, тридцати- (и более) градусная жара. Городскими властями было дано указание хоронить убитых на месте гибели. Так и поступали. Сейчас в городе можно увидеть могилы в самых неожиданных местах, нередко среди уличных газонов. Хоронили людей и в огородах около частных домов.
Ко второй половине июля в Молдавской войне создалась патовая ситуация. Давление со стороны Приднестровья нарастало – сказывался нейтралитет по-лебедевски. «Мы будем соблюдать нейтралитет, но это будет другой нейтралитет» – заявил сразу после своего назначения генерал Александр Лебедь, третий за последние два года командующий 14-й армией. Предыдущий командующий, генерал-майор Неткачев, был смещён уже в ходе войны, очевидно, за то, что поставленную задачу сохранять нейтралитет понял буквально и допустил захват Бендер.
Территория, которую молдавские военные формирования контролировали в Бендерах в середине июля, составляла уже менее половины города. Для руководства Молдовы, видимо, стало ясно, что добиться победы вооружённым путем не представляется возможным. Между тем, каждый день лилась кровь, продолжали гибнуть люди. И тогда в Москве состоялась важная встреча российского и молдавского Президентов. За встречей последовало заключение договора и ввод в зону боевых действий смешанных миротворческих сил. Война пошла на убыль. Охотники воевать до победы с обеих сторон ещё подбрасывали поленья в угасающий костёр войны, однако мирный курс двух Президентов был непоколебим.
Мирча Ион Снегур избран Президентом Молдовы путём всенародного голосования почти единогласно (Приднестровье в выборах участия не принимало). Это умеренный, трезвый, сдержанный политик, отлично знающий Молдову и свой народ, преданный этому народу. На всех этапах противостояния между Молдовой и Приднестровьем М. Снегур в телевизионных обращениях к народу неизменно давал точную политическую оценку создавшейся ситуации, умел понять и выразить словом глубинную подоплеку явлений. В период московского августовского переворота Снегур был едва ли не первым, кто назвал это событие путчем, и решительно отказался признать новоявленное правительство.
Почему же он при его прозорливости всё-таки решился на столь крайний шаг, как военные действия в Приднестровье?
Объяснение, мне кажется, в следующем. Если в любой произвольно взятой стране какой-либо регион отказывается выполнять действующие в стране законы, правительству остается одно из двух: либо призвать непокорных к порядку (любым способом, включая и военный), либо уйти в отставку. Третьего не дано. Облечённый всенародным доверием, в отставку Снегур уйти не мог. Следовательно, выбора у него не было вообще. А насколько его действия были оправданны, покажет история.
Я покинул Молдову, когда ни в Бендерах, ни на её зелёных холмах уже не звучали выстрелы. Нет, это не было бегством. Это был сознательный, осмысленный отъезд. В критических обстоятельствах хорошо думается. Там, в горящих Бендерах, я лучше, чем когда-либо раньше, осознал, что не следует кому бы то ни было навязывать своё общество. Что человеку лучше жить там, где он родился, в меру сил принося пользу своим близким, своим землякам, своей малой родине.
Не думаю, что это лучший выход из положения и никого не призываю следовать моему примеру. Путь возвращенца, как и беженца, нелёгкий путь. Он тернист. Никто не ждёт нас с распростёртыми объятиями. У России, у россиянина хватает своих забот. Мой выбор обусловлен ещё и субъективными причинами. Что касается других «русскоязычных», живущих в Молдове давно и пустивших там глубокие корни, то им, как мне кажется, благоразумнее остаться на месте. Всё образуется. Мир и песня вернутся к молдавским виноградарям.
Молдова гостеприимна. На её маленькой территории живут люди многих национальностей. Молдова демократична. Она никого не преследует по национальному признаку, никого не гонит. Живи, если нравится, только соблюдай действующие в стране законы.
Последнее важно. Следует уважать правительство страны пребывания и оставаться законопослушными гражданами. Это необходимое условие нормальной жизни не только в Молдове, но и в любой стране мира. А спорные вопросы надо решать парламентским путём, как это делается во всех цивилизованных государствах.
Все ли к этому готовы? Боюсь, что нет. И потому не спокойно на берегах Днестра. Спрашиваю монтажника нашего завода земляка-удмурта В.Г. Корепанова: «Твоя родина на Урале. Какие ценности защищаешь ты здесь, на молдавской земле, с автоматом в руках?» Ответ: «Я защищаю свой дом». Что-то здесь не сходится. Логично ли, живя в Молдове, защищаться от нашествия молдаван? Зачем было лезть в реку, если воспринимаешь воду, как среду враждебную? Первое правило российской памятки гостю гласит: «Будь, как дома, но не забывай, что ты в гостях». Никогда не следует злоупотреблять гостеприимством. С автоматом в гости не ходят.
Я работал на том же заводе и жил в том же городе, но в обстоятельствах экстремальных не взял в руки оружия. Убежден: если живёшь на молдавской земле, ешь молдавский хлеб и пьёшь молдавское вино, то стрелять в молдаван – преступление.
Я не причинил народу Молдовы никакого вреда и надеюсь, что ни один знакомый мне молдаванин не помянет меня недобрым словом. Я от души полюбил этот щедрый край, уважаю весёлый, трудолюбивый, жизнестойкий молдавский народ и говорю без горечи в сердце: «Мир тебе, дорогая Молдова!»