(Продолжение цикла рассказов. Начало в №11-12, 2012г.)

 

РЕЙС НА САЛЕХАРД ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ…

 

Витька, бывший студент-филолог, а ныне временно безработный, уже четвёртый день маялся в тюменском аэропорту. То, что издали казалось лёгким и быстрым, на каждом шагу оборачивалось неожиданными помехами. Как будто ровная дорога прямо под ногами пучилась кочками и разверзалась колдобинами.

Надо было всего лишь пересесть с тюменского борта на салехардский. Но не так-то просто это было – пересесть. Салехард прочно отгородился от внешнего мира буйными ураганами и снежными буранами.

Он прилетел в столицу нефтяников из тёплого южного города, где март изобилует оттепелями и влажными ветрами. Тюмень обожгла сорокаградусным морозом. Мужики ходили по аэропорту в унтах и чёрных романовских полушубках. Весну здесь явно не ждали.

Витька успел съездить в город, посмотрел импортный кинофильм, заглянул в краеведческий музей, который стоял на высоком берегу заснеженной Туры. Долго и вдумчиво рассматривал скелет динозавра. А куда спешить? Рейс опять перенесён на завтра.

Прошёлся по улице Республики – единственной в этом городе, которая заслуживала чести называться улицей. В разные стороны от неё расходились переулки, ведущие прямиком в девятнадцатый век и в более древние времена этой «столицы деревень», поднявшейся на нефти и газе, как опара на дрожжах. Витька отвесил поклон «Главтюменьгеологии», которая тоже размещалась на улице Республики, в солидной пятиэтажке. Как-никак, скоро он станет частицей этого братства людей с рюкзаками, которое олицетворяет это здание, облицованное чёрным гранитом и чем-то похожее на угрюмого мастодонта, который хмурится глазницами окон из-под тёмных карнизов.

В морозном синем небе стоял и не расходился белый скульптурный дым над котельной.

Мороз, безветрие. И маета ожидания.

Аэропорт имел неоспоримое преимущество перед улицей Республики – в нём было тепло. Поэтому, вернувшись, Витька занял удобное кресло в зале ожидания, откупорил бутылку минералки и достал из сумки кусок буженины, заботливо запечённой в фольге матерью ему в дорогу. Отрезал кусок и стал задумчиво жевать.

В аэропортах очень кстати приходится умение спать. А иначе – куда деть время? Витька сидел и с завистью глядел на соседей – храпящих, сопящих или уютно посвистывающих носом. В детстве у него была чёрная кошка с тёплым именем Муська. Она любила ложиться Витьке на грудь, класть мордочку на подбородок и закрывать ему лапками глаза. И как бы Витька ни старался, Муська не давала ему поднять веки. Такая у них была игра. При этом кошка знала, что глаза человеку очень нужны, и никогда не выпускала когти. Просто крепко надавливала и держала веки мягкими подушечками. Так он и засыпал.

Витька закрыл глаза, представил Муську, её пушистые лапки и постепенно погрузился в сон.

Очнулся он от довольно сильного тычка под бок. Открыл глаза и увидел сидящего рядом мужичонку в очень потрёпанной шубе и таким серым лицом, словно его на год закопали в землю, а потом откопали и пустили вновь гулять по свету.

- Ты что, забыл? – огорошил его вопросом сосед.

- Чего забыл-то? – спросил Витька, готовясь к недоброму.

- Да ты мне обещал все деньги отдать. Так и сказал, мол, Ванюшка, я тебе все свои деньги отдам.

- Это когда же? – поинтересовался Витька, поняв, что перед ним обыкновенный баклан, который ищет послабее себя. А главное – пугливее.

- Ты, что ли, в самом деле забыл? – стал деланно горячиться мужичонка, одновременно подмигивая и дергая углом рта. Видимо, у него был тик. – Я же тебя спас вечером, когда ты в туалет выходил на улицу. Тебя четверо тормознули, хотели на ножи поставить, а тут я подошёл, сказал, не трогайте, это мой кореш, они и отвалили. А то всё, хана бы тебе была. Ты и сказал: «Ванюшка, я тебе за это все свои деньги отдам». Давай!

- Чего «давай»? – Витька делал вид, что не понял.

- Бабки гони, – зашипел мужик, подпуская «психа» в интонацию.

- Какие бабки? Ты мне их давал? – в свою очередь прибавил металла в голос Витька.

Мужик понял, что тут «на хапок» не возьмёшь и сменил политику:

- Ну дай хоть тыщу. Жрать охота.

Витька дал бы тыщу. Но он злился, что этот бич хладнокровно хотел оставить его без средств к существованию. А ему еще в Салехарде жить неизвестно сколько. И он спросил:

- А ты у меня тыщу видел? Нет? Так че просишь?

- Ладно, – обозлился мужичонка. – Дай десятку, буфет открылся. Хоть чаю стакан выпью.

Довольный своей победой и явным поражением противника, Витька дал ему полсотни на чай и булочку, и бич радостно зашаркал расхлябанными ботами в направлении буфета.

Через полчаса он вернулся, хлюпнулся на своё место рядом с Витькой и без всякого учёта предыдущего опыта завёл новую канитель:

- Давай шапками меняться. У меня вишь, какая козырная.

Головной убор у него, действительно, был один такой на весь аэропорт – из чёрного хлопчатобумажного меха, такие в ходу в детских домах и исправительных учреждениях.

Витькина кроликовая ушанка рядом с ней смотрелась как никогда богато.

- Не пойдет, – коротко парировал он. – Пойди, поищи дурней себя в другом месте.

И бич, действительно, сразу же слинял. А чего ему, в самом деле, время зря терять? Надо же добывать хлеб насущный.

Чёртов бич прогнал сон, и Витька от скуки стал разглядывать соседей, прислушиваться к разговорам, которые висели в воздухе, как жужжанье пчёл над поляной в летний день.

Молодой мужик с прилипшим ко лбу клоком белесых волос доброжелательно объяснял соседкам, двум пожилым тёткам, замотанным в оренбургские платки:

- Химари мы. Живицу, значит, добываем. На сосне зарубки делашь, мно-о-го зарубок, эдак вот, треугольником. Вниз желобок вставляшь, а внизу бочку ставишь. Живица-то, по-вашему смола, значит, в бочку и стекат. Вот её и собираем, пока сок по деревьям гуляет. Как снег стает, в тайгу заходим, а выходим, как уже наст ляжет. Потом живицу сдаем в контору. А живём в избушке. Такая история. Всё летошнее лето таким макаром в тайге припухали. Зато нынче нам расчёт в конторе дали. Большу-у-ю кучу денег.

Для убедительности покопался во внутреннем кармане, вытащил и показал соседкам довольно толстую пачку, завёрнутую в платок. Потом бережно спрятал назад.

- Да ты хоть про деньги языком не трепи зря, – остерегла соседка. – Люди-то незнакомые кругом. Услышит кто, а потом забывай, как звали.

- Ничё-ё, – куражился мужик. – Они у нас в надёжном месте. Под замком, можно сказать. – И распахивал пиджак, показывая внутренний карман, застёгнутый на огромную английскую булавку:

- Поди-ка, добудь.

- И-и, да здесь такие ловкачи, что на ходу подмётку срежут. Непутёвая твоя голова. Чем винище жрать, ты бы лучше подарков купил жене да детям. Ждут, поди, дома отца-то. С деньгами. Живицу доить из сосны научился, а жить ещё не умеешь, – укоряла тётка.

- Всем хватит, – радостно сообщал мужик. – И жене, и детям. Всем. Жене машинку куплю стиральную и платок. Детям – игрушек и шикаладу. И на хозяйство останется. Корову купим. Молоко чтобы детям. Пущай жена хозяйствует. А я с лета опять в тайгу. Химарить. На новый дом надо…

И тут появились они. Именно – не подошли, а – как будто воздух сгустился, и образовались из него две фигуры: длинная и низенькая. Сели рядом с мужиком, потеснив соседей. И заговорили между собой, как бы о своём. Потом маленький поднялся и пошёл к двери с завлекательной вывеской «Ресторан». На ходу ноги у него как-то странно подламывались. Витька смотрел вслед и силился понять, в чём тут дело. Ага, сообразил он наконец. Ботинки-то женские, на каблуках, вот он и ковыляет, как младенец восьмимесячный.

Маленький вышел из ресторана со свёртком, этаким козерогом подскакал на высоких каблуках к скамейке и развернул свёрток. Блеснуло стекло. Длинный достал из кармана стакан. Забулькало. Оба причастились. Стали зажёвывать плавленым сырком. Потом маленький обернулся к давешнему мужику и пошептал ему на ухо. Тот кивнул. Стакан проследовал к нему.

Всё было так, словно на лавке в зале ожидания актёры разыгрывали пантомиму. Через десять минут длинный грустно посмотрел бутылку на свет и развёл руками: мол, всё, братцы, хорошо, да мало и похлопал себя по карманам. «Химарь» радостно закивал головой и полез во внутренний карман. Вот тебе и английская булавка, подумал Витька.

Тётка напротив, видно, думала то же самое, потому что усиленно вертела пальцем у виска, делала знаки, но мужик завёлся, и остановить его можно было, разве что заковав в кандалы.

Маленький опять «сделал челнок» к ресторану. На этот раз он нёс бутылки на обеих руках как дрова, охапкой. Послышалось бульканье.

- Вот тебе и машинка жене, и шикалад детям, – не выдержала тётка. – И корова, чтобы детям молоко. Чтоб тебе здесь напиться на всю жизнь наперёд! Мало тебя, дурня, отец драл ремнём. Рано разгулялся… Милиции на вас нет.

- Ничего, тётка, держи нос бодрей, – хорохорился мужик. – Здесь ещё на много хватит. – И гордо хлопал себя по нагрудному карману.

Собутыльники жевали и помалкивали, будто это их вовсе не касалось.

Тётка зло сплюнула и замолчала, но зорко поглядывала, стерегла момент, когда злодеи полезут к мужику за пазуху, чтобы враз кликнуть патруль. Но те, услышав нехорошее слово, так же незаметно, как и появились, рассосались в воздухе. Их просто не стало. А на лавке образовался Витькин недавний знакомец. Он сидел, скорбно склонив голову на грудь – затурканный житейскими заботами человек.

Вот ведь как чуют поживу, отметил Витька. «Химарь» нахлобучил на голову новую ондатровую шапку, собираясь выйти. Он вернулся через десять минут и сразу же уснул. И Витька почувствовал, как сон мягкими лапками закрывает ему глаза. Проснулся он уже утром. Первое, что услышал, было:

-Бабоньки, а шапку-то мне подменили, – разводил руками гуляка-«химарь». На голове у него красовалась та самая чёрная шапка из матерчатого меха, которую бич недавно предлагал Витьке сменять. Место бича, конечно, пустовало.

- Да ты погляди, деньги-то на месте? Что по шапке голосить! Не пришлось бы по чём другом, похуже плакать – отвечала тётка.

- Да вроде на месте, – сообщил мужик, – ковыряясь в платке. – С убылью, однако. Неужто я столько просадил?

- «С убылью», – передразнила тётка. – Легко отделался, вот что. Скажи спасибо, мы приглядывали. Кабы не мы, сидел бы сейчас без копья в кармане. И голый, и босый. Телок ты ещё, хоть и большой вырос. Женатый, а ума-то не нажил.

- Ой, бабоньки, да я вам по гроб жизни благодарен. Я вам щас шикаладу, лимонаду, – засуетился мужик. И мигом чесанул к ресторану. Не успели бабы обсудить это его деяние,

как он вернулся, неся в одной руке пару шоколадок, а в другой двухлитровый «пузырь» пива.

- Э-э, непуть, скорее бы ты улетел, – осуждающе качали головами женщины, очищая от фольги шоколадные брусочки.

В этот момент над головами захрипело и металлический голос сообщил: «У стойки номер два начинается регистрация билетов и оформление багажа на рейс двести восемнадцать сообщением Ханты-Мансийск – Салехард. Вылет…» Витька недослушал, во сколько будет вылет, схватил свою походную сумку и помчался к стойке номер два, откуда открывалась ему дорога на Север, в геологическую экспедицию, в новую жизнь.

 

САМЫЙ ДЛИННЫЙ КАРАВАН

 

Как-то плыли мы с Серёгой Ениным по Пуру на толкаче с этакой, знаете, расплющенной мордой. Я имею в виду: у толкача морда расплющенная, чтобы удобнее было толкать баржи по водам Родины. Не у Серёги, нет. Хотя и у него будка здоровая, особенно наутро после именин.

Ну-с, плыли мы, значит, на посудине серии ОТА, которую позаимствовали в Уренгойском речном порту. Плыли на стройку с целью сделать оттуда репортаж. Я – для «Красного Севера», Серега – для «Правды Севера».

Вокруг июль нежился в жаркой истоме, переливался жаркими блёстками в речной волне. Пур неспешно тёк своим тысячелетним путём, а по берегам природа буйно справляла свой недолгий летний карнавал.

За прибрежными ивами теснились листвянки, кедры, берёзы и прочий лесной инвентарь. Берёзки были высокие и тонкие, как венчальные свечки. Некоторые из них под тяжестью кроны склонились до самой земли. Как будто медведь для забавы гнул из них коромысла. Казалось, вот-вот выйдет из зелёной чащи хозяин тайги и начнёт с рёвом ломать очередную белянку.

Мы с Серёгой шумно восторгались этой красотой, а рулевой или капитан, в общем тот, кто стоял за штурвалом, вдруг обронил:

- Это вы не видели верховья Пура. Там лес вообще картинка. Дерево к дереву, ствол к стволу. В солнечный день прямо светится! Отборный, можно сказать, лес… Корабельный!

На щеках у мужика темнела трёхдневная щетина, а к нижней губе прилип окурок, который болтался в такт его словам, будто подтверждая их истинность. Рулевой или капитан выплюнул его с третьей попытки и продолжал:

- Раньше там лес заготавливали для строек. Геофизики из Старого Уренгоя, строители потребляли… Да и Новый Уренгой много брал. Всю зиму лес валили и на берегах плоты сбивали. А по весне с высокой водой они всплывали, их в караваны сшивали и гнали на север.

Мы туда пошли за лесом, как река вскрылась, – продолжал штурвальный. – Не помню, в каком году это было. Я в этом же порту работал, только на буксире. Загрузили в трюм, чтобы не скучно было, пару ящиков водки. Делать-то нечего, фарватер знакомый и длинный, что немаловажно. Один у штурвала стоит, другой у движка, остальные в кубике освежаются.

Пришли на место, пришвартовались к берегу за сосну. Вода-то высокая. Пару дней простояли – то да сё. Дело не сразу делается. Однако помаленьку плоты связываем, караван ладим.

Нацепляли, сколько положено – будим капитана. А у него клинит мозги, когда выпьет больше литра. Выполз он на мостик, глянул на нашу работу и кричит:

Мало, цепляй ещё!

Наше дело маленькое, добавили ещё плот.

Он опять поглядел и снова даёт команду (видать, капитально у него перемкнуло):

- Ещё цепляй!

Ну, мы люди простые, как три копейки. Сказали нам: «Ещё», – мы и рады стараться. Давай плоты строить друг за дружкой, а он всё покрикивает.  В общем, когда капитан успокоился, глянули мы – мама родная! Я такого каравана в жизни не видал. Конец где-то за излучиной реки в тумане теряется. Ладно, думаю, капитан лучше знает. Прорвёмся.

Ну, и прорвались. Сдёрнули караван с места и пошли… До первого поворота. Голову-то каравана за мыс завели, а серединой за него и зацепились. Сели на мель, да капитально так! Тык-мык, ни с места.

Капитан и тут не растерялся. Командует:

- Отцепляй к чёртовой матери ту часть, что за мысом осталась!

Взялись мы за топоры, давай рубить тросы, а кой чёрт рубить, если в руках и ложка не держится. Плюнули мы на это дело, топоры побросали, полезли в трюм, чтобы ум, значит, освежить. Освежились и стали думать: как же дальше жить-то? Один выход: ждать, когда встречный буксир сверху за лесом пойдёт и нам хвост занесёт.

Так и вышло. Правда, два дня томились. Но дождались. Вырвались мы на волю, но ненадолго – до ближайшего мыса. Караван ведь длиннющий – глазом не ухватишь. Только по прямой и может идти. А Пур, хоть и большая река, но поворотов на ней хватает.

Потом мы уже привыкли: как впереди мыс замаячит, у нас остановка – ждём встречного буксира, чтобы он нас развернул.

Сколько так плыли – хрен его знает. Счёт времени потеряли, пароходство нас тоже, но нам не до того было. Одной мечтой мучились – как бы довести до места эту байду и сбагрить со своих плеч.

Капитан один не унывает. «Прорвёмся!» – кричит.

В общем, все повороты на реке пересчитали, на каждой мели отметились. Приходим в речпорт. Кой-как плоты к берегу приткнули.

Капитан пошёл в контору на расправу, а мы в общагу – отдохнуть от впечатлений, товарищей старых повидать.

Да недолго отдыхали. Слышим – всех требуют на причал. Выходим – там руководство в полном составе: начальник порта, секретарь парткома, председатель профкома и ещё какое-то начальство.

И оркестр зачем-то. Трубы блестят на солнце. Ну, думаю, новая мода пошла – раздачу под музыку делать. Сейчас нам сыграют отходняк. Не я один, видать, так подумал, потому что у товарищей тоже лица вытянулись.

Выходит вперёд председатель профкома, читает по бумажке: мол, экипаж теплохода такого-то привёл самый длинный плотокараван в истории пароходства, выполнив план навигации, и стал победителем социалистического соревнования. Коллектив награждается Почетной грамотой и денежной премией. Оркестр играет туш. Начальство жмёт нам руки и поздравляет с трудовой победой…

По этому случаю мы, конечно, дали копоти. Сначала в кассу за премией, потом в магазин. Гуляли – аж крыша над общагой поднималась. Начальство на это дело сквозь пальцы смотрело: надо же людям отметить трудовую победу. Гуляли-гуляли, и вдруг капитан объявляет:

- Если план выполнен, значит, у нас Новый год на трудовом календаре!

Мы киваем: знамо дело, Новый год. Чего попусту спорить. Ему виднее.

А капитану неймётся. Кричит:

- А где снег? Что за Новый год без снега? Хочу, – кричит, – босиком по снегу походить! Душа у меня горит!

А какой снег, когда на дворе середина лета! Жара, июль, комары. Палит – головы не поднять. Стали мы про это объяснять капитану. Он ни в какую: «Хочу ходить по снегу босиком, и никакая гайка!» Тут мы приуныли: где ж мы ему летом снегу возьмём? Разве что в холодильнике наскрести, так ему ж много надо.

Вдруг моторист встрепенулся:

- Я знаю, где! Поехали!

Мы ему:

- Ково, поехали? Не видишь – жара, июль.

Он опять своё:

- Точно знаю, братцы! В Тарко-Сале всё лето снег по оврагам держится. Поплыли!

А до Тарко-Сале, и правда, рукой подать – сто километров вверх по реке. Мы всей компанией на буксир загрузились, завелись и попёрли.

Пришли туда, в первый попавшийся овраг залезли – и правда, снег в тени под обрывом лежит. Овраги там глубокие, солнце никогда до дна не достаёт. Поскидывали ботинки, стали бегать по снегу, как чумовые. Потом раззадорились, вовсе разделись, стали снегом обтираться. И через полчаса – ну, как снова на свет народились. Всю гадость оттянуло, почувствовали наконец себя людьми…

Штурвальный резко замолчал и вперился мутными очами в речную перспективу, будто увидел там своего забубённого капитана и тот далёкий, самый длинный в мире плотокараван.

 

СВОИМ УМОМ

 

В Надымском экологическом центре мне довелось проработать несколько лет. В его состав входили Дом природы – так назывался краеведческий музей – и наш «идеологический» отдел. Я пытался доказать шефу, что название «экологический» больше отвечает профилю нашей лекторской группы, которая несла свет знаний о чуткой и ранимой природе Севера в души геологов, строителей и транспортников. Но шеф опроверг мои утверждения простым заявлением, что экология есть наша идеология, следовательно, отдел наш будет называться идеологическим.

Памятник рукотворный

 

Группа наша, кроме чтения лекций, занималась реальными делами. Мы высаживали в городе деревья и кусты, разбивали цветники. А на Ямбурге вообще заложили целую ивовую рощу.

Если доведётся бывать там, обратите внимание на скопление больших красивых деревьев возле аэропорта. Так вот, это наш труд шелестит зелёной листвой и вообще, оживляет местность.

Роща сия была результатом испытаний, которые проводились под руководством нашего ботаника Валеры Брянцева. Целью их было выяснить возможности быстрого восстановления растительности на отработанных карьерах.

Для проведения эксперимента были засыпаны торфом несколько гектаров песчаной «плеши» по соседству с аэропортом. Мы высадили на этом участке изрядное количество черенков ивы, что нарезали рядом, в кустах, на берегу Обской губы.

Валера бегал по участку в резиновых сапогах, натянутых «по самое не могу», размахивая топором, коим крушил глыбы заледеневшего торфа. Его кудрявая борода развевалась, казалось, во всех углах участка одновременно.

Волны житейского моря прибили Валеру Брянцева к нашему экологическому берегу после ряда житейских бурь.

По-моему, его снедал тайный недуг, который древние римляне называли «Auri sacra fames», что в поэтическом переводе на русский язык означает «К злату проклятая страсть».

Он окончил аспирантуру в Тюменском сельскохозяйственном институте, однако защитой диссертации она не увенчалась по вине научного руководителя. Тот попросту присвоил результаты Валеркиных исследований и защитил по ним докторскую. А Валере предложил поработать над другой темой.

Но он от столь лестного предложения отказался и подался на Север, а именно – в город Надым, зарабатывать деньги своим умом, как он выражался.

Потерянный рай

По приезде Валера заключил договор с одной богатой организацией на предмет устройства в её обширном офисе зимнего сада. И горячо взялся за дело. Ручаюсь, что нигде на территории Ямало-Ненецкого автономного округа вы не найдете подобного райского уголка.

Пользуясь своими разнообразными контактами, Валера сумел завезти в Надым из ботанических садов страны апельсиновые, лимонные и кофейные деревья, финиковые пальмы, бананы и другие чудеса тропических лесов.

Благодаря его заботам новосёлы успешно прижились, зацвели и успешно плодоносили под стеклянной крышей зимнего сада. Здесь журчал ручеёк, плескался водопадик, росли ананасы, с металлических конструкций свисали лианы, а в многочисленных клетках, развешанных на ветвях, пели канарейки и кричали разноцветные попугаи.

Кормился наш натуралист всё это время авансами, которые выделял ему на пропитание заказчик. Когда же пришёл день окончательного расчёта, оказалось, что получать-то нечего. В бухгалтерии Валере указали на некоторые места в тексте составленного договора, которые не давали оснований для выплаты оговорённой суммы. Валера кинулся к директору, тот развёл руками, и Валера не получил за свои труды ни шиша. Говоря современным языком, его элементарно «кинули».

Тогда он, считая (и справедливо) все чудеса флоры, собранные под крышей зимнего сада, своей собственностью, попытался забрать оттуда хотя бы часть того, что с такими трудами туда доставил. Однако не тут-то было. Все пальмы, лианы и бананы имели инвентарные номера и состояли на балансе указанной фирмы. Валеру с женой охрана задержала на выходе, когда под покровом ночи они пытались вынести пару кофейных деревьев.

Их едва не привлекли за попытку кражи чужой собственности. Но, в конце концов, фирма великодушно отказалась от уголовного преследования. Но охранникам было дано строгое указание не пускать кудрявую бороду дальше входной двери.

В экологическом центре Валера работал на должности инженера первой категории и руководил работами, связанными с озеленением. Он знал такие научные слова, как «доломитка», «раскисление» и т.п.

Да что там! Когда на экологическую конференцию приехали профессора из американского города Анкориджа, Валера сумел найти с ними общий язык, хотя в английском был, что называется, ни бум-бум. Все очень просто: он знал латинские названия всех растений, что произрастали в нашей климатической зоне. (А может быть, и вообще всех - в планетарном масштабе).

Профессора тоже были подкованы по этой части. На этом растительном языке они и объяснялись, притом вполне успешно.

Гори оно огнем

 

И вот Валера, не оставляя мечты – заработать деньги своим умом, – взялся за разведение шампиньонов. В перспективе он собирался снабжать ими ресторан «65-я параллель» и кафешки, коих развелось в городе великое множество. Предварительно он провёл своего рода «бизнес-разведку», и результат, видимо, его удовлетворил.

Он арендовал подвал в пятиэтажке, завёз туда опилки, затем слетал в Тюмень за посадочным материалом и приступил к реализации своего плана. Надо сказать, поначалу шампиньоны успешно размножались, и можно было отгружать первую партию товара.

Но вдруг на лице Валеры появилось выражение озабоченности, граничащей со скорбью. Выяснилось, что на нежные грибки напала какая-то то зараза – то ли хворь, то ли плесень.

Очень быстро эта зараза съела все посадки и принялась жрать опилки, на которых они, собственно говоря, росли.

К тому же нежданная напасть наполняла подъезд невыносимыми миазмами, по сравнению с которыми аромат гниющих рыбных потрохов казался «Шанелью №5».

Жильцы вызвали санинспектора, который оштрафовал предпринимателя и начальника ЖКК, сдавшего подвал в аренду. Было предписано немедленно вывезти заразу вместе с опилками на свалку и уничтожить путем сожжения.

Валера послушно выполнил все предписания и только чесал в затылке, подсчитывая убытки…

Когда наш экологический центр закрылся, наши с Валерой жизненные дороги разошлись, и я на некоторое время потерял его из виду. Но однажды, проходя по центральной улице, обратил внимание на броскую вывеску типа «Россыпи мудрости» или что-то в этом роде.

Из любопытства я зашёл: интересно было посмотреть, как торгуют мудростью, – и… увидел за прилавком Валеру собственной персоной. Рядом стоял мужик – как бы второе издание Валеры, только без бороды, зато с чапаевскими усами. Как оказалось, это был Василий, меньшой брат, прибывший из тюменской глубинки на подмогу братану.

В кратком, но темпераментном спиче Валера обосновал неизбежность успеха, который ожидает его новое начинание. Я не стал с ним спорить и не спросил, для чего городу с 50-тысячным населением третий книжный магазин. Зачем огорчать человека? Сам всё увидит. К тому же Валера подарил мне прекрасно изданный сборник средневековой японской поэзии «Осенние цикады».

После этого я регулярно захаживал в «Россыпи мудрости» за книжными новинками. Да и Валеру надо было поддержать. К сожалению, таких, как я, было мало. Несколько месяцев спустя Валера уже был готов прикрыть торговлишку. Но как погашать взятые кредиты? К тому же, он нахватал денег взаймы у знакомых. Доставлять книги самолетом из Тюмени – это, знаете ли, выливается в немалую копейку.

И концы в воду…

 

Донимали его кредиторы изрядно. Как сейчас говорят, конкретно. Под таким прессом на многое пойдёшь. Но всё-таки меня поразило известие, полученное мною от Любки, бывшей коллеги по экологии. Она позвонила и сообщила: «А Валерка-то наш… того… утопился. Вместе с Васькой. В озере городском. Оставили на берегу шмотки и прощальную записку. Дескать, уходим из жизни, не в силах справиться с невзгодами и вынести бремя позора. Просим прощения у людей, которых мы подвели. Но вот, мол, так фишка легла, что другого выхода не видим».

Погрустили мы, помянули товарища добрым словом. А жизнь продолжалась. У каждого были свои каждодневные заботы. И Валера вскоре остался в прошлом с его грёзами о больших заработках.

Голубые розы

 

Через полгода, наверное, я встретил на улице ту самую Любку, и она мне под большим секретом поведала: «Представляешь, была я недавно в Тюмени. Иду по улице Республики, а навстречу мне – наш утопленник!

Он меня узрел, сделал вид, что не узнал, попытался мимо проскользнуть. Да я его за рукав придержала и взяла в оборот – что произошло? Как это он ни с того, ни с сего сначала утонул, а потом воскрес?

Признался он, что эту комбинацию с утоплением они с Васькой осуществили, когда им стали угрожать летальными последствиями, если бабки не вернут. После «утонутия» уехали они в родное село Брянцево на юге Тюменской области. Там Валерка взял фамилию жены и вскоре вернулся в Тюмень. Работает в цветоводческом кооперативе, какие-то голубые розы выводит. Собирается своё дело открывать. Уверен – дело верное, деньги валом пойдут. Голубые розы – это ого-го! Не куча дров! Ну, помоги ему Бог. А то сильно ему не везло последние годы».

Мне осталось только присоединиться к ней. Хотелось бы, конечно, встретиться с моим надымским приятелем. Расспросить – поймал ли он за хвост синюю птицу удачи? И чем сейчас занимается? Сумел ли заработать деньги своим умом? Ведь умный человек и из навоза деньги сделает. По авторитетному мнению Валеры.

СВИДАНИЕ НА ХАРАСАВЭЕ

 

Известно, что основным образом жизни журналиста является командировка. И разумеется, не всё, происшедшее в период командировки, попадает на страницы газеты. А между тем то, что не попало, порой и есть самое интересное. Вот, к примеру, наша командировка на мыс Харасавэй. Фамилии героев по этическим соображениям изменены. Это единственный домысел. Всё остальное – чистейшая правда.

Итак, солнечным апрельским утром корреспондент Надымов с фотокором Сенцовым погрузились в серебристый ЯК-40, который вылетел из салехардского аэропорта и спустя два часа приземлился на промёрзшей земле Харасавэя. В то время попасть сюда было заветной мечтой для журналистов: здесь располагалась геологоразведочная экспедиция, уже открывшая громадные запасы газа на севере Ямала. Работала она вахтовым методом (впервые в стране). Наконец, оборудование сюда доставлялось по Карскому морю из Архангельска с помощью атомных ледоходов и выгружалось на ледовый причал (тоже впервые в стране). Наконец, это была Арктика, что немаловажно.

Поселились газетчики в экспедиционной гостинице – уютном «бамовском» домике. В соседнем номере размещался экипаж вертолёта, а третью комнату заняли пастух-оленевод из тундры – кандидат в депутаты районной Думы, с ним доверенные лица: заместитель главы района Емельянов и начальник районной милиции Петров.

Первый день провели в офисе экспедиции, составляя план полётов в бригады буровиков, испытателей и вышкарей. Между делом наблюдали белого медведя, который как-то обыденно прохаживался по главной улице. Бросили ему в форточку банку со сгущёнкой. Лохматый гость немедленно её подобрал, расплющил между лапами, а затем старательно их облизал.

Сенцов рвался на улицу – запечатлеть хозяина Арктики крупным планом, его общими силами удерживали, пока председатель профкома Краснов не успокоил: «Да успеешь ещё, он почти каждый день этим маршрутом ходит. К теплоходу шастает. Его морячки прикормили, и он, как по часам, к половине второго туда на обед подгребает. Сами увидите».

Выяснилось, что километрах в десяти от берега стоит во льду сухогруз «Якутия» – ожидает ледоколов. По пути из Дудинки в Архангельск они должны были забрать его с собой.

Остаток дня посвятили знакомству с поселком геологов. Походили по цехам, зашли в магазин, столовую, библиотеку. Потом выяснилось, что в полутора километрах оттуда расположен вагон-городок воркутинских строителей. Заглянули и туда. Воркутинцы строили дороги, промышленные объекты, жильё, в частности возвели на берегу Карского моря самую северную в России пятиэтажку – потом специально проверяли по карте. Зашли и в медпункт строителей. Симпатичная фельдшерица с романтическим именем Майя пригласила заходить в гости. Запомнили. Обещали.

 

Огни в ночи

 

Вернувшись в поселок геологов, завалились спать. Ночью неугомонный фотокор растолкал Надымова: «Пошли ледоколы смотреть».

Оказывается, пока Надымов спал, он не поленился сходить на радиостанцию и своими ушами слышал переговоры радиста экспедиции с подошедшими ледоколами. Два атомохода – «Сибирь» и «Арктика» – стояли на глубине, у края материковой отмели, а мелкосидящий дизельный «Киев» пробивал во льду канал к «Якутии», рассказал Сенцов.

Друзья выбрались на невысокий береговой откос и уставились в темноту, где неслышно передвигались яркие огни. В море явно шла невидимая, но интенсивная работа.

Жутковато было себе представить, что от этого берега до самой Канады – никакой суши, только тысячи километров ледяных полей, где бродят лишь белые медведи да тюлени выглядывают из лунок. Холодок рождался под сердцем от безмерности этих пространств и ощущения собственной малости среди них.

 

«Якутия» и мишка

 

Утром на «БАТе» (большом артиллерийском тягаче) отправились к «Якутии», стоявшей у ледового причала километрах в десяти от берега. До места не доехали – дорогу пересекал свежий канал, заполненный битым льдом – очевидный след ночной работы «Киева». На тридцатиградусном морозе открытая вода сильно парила, и канал словно дымился.

Поверхность его, впрочем, кое-где уже прихватило ледком, и по глыбам можно было перебраться на другой берег. Прыгая с одной льдины на другую, журналисты успешно форсировали нежданную преграду и двинулись пешим порядком к «Якутии», чей чёрный корпус возвышался среди льдов. Чуть дальше виднелся «Киев», изящный, как эсминец, только белый, а вдали в морозной дымке маячили внушительные громады «Сибири» и «Арктики».

По пути встретили криолога. Оказывается, здесь было его рабочее место. А работа состояла в контроле качества ледяной дороги. Для этого вдоль трассы были пробурены лунки, и он расхаживал между лунками, как на поле для гольфа.

Прямо на льду, у борта сухогруза, взяли интервью у капитана, который с озабоченным видом расхаживал вокруг своего судна. Спросили, конечно, про арктического гостя. Капитан подтвердил, что мишка, в самом деле, у них на довольствии. Пожаловался на своих матросов – до того с медведем побратались, что фотографируются чуть ли не в обнимку. А ведь это зверь. Случись что – капитану первому надерут то, что надирают в таких случаях. Вот он и ходил – отпугивал моряков от медведя…

 

Баня – это «саво»!

 

Вечером Краснов пригласил попариться. В экспедиции была большая баня с хорошей парной. Что такое хороший пар для северянина – и говорить нечего.

Нахлеставшись до изнеможения берёзовыми вениками, журналисты вкушали блаженство, растянувшись на лавках в прохладном предбаннике. В помещении было пусто, только на соседней лавке одинокий геолог стирал в шайке свое нехитрое бельишко.

Вдруг дверь распахнулась, и нерешительно вошёл сосед по гостинице – оленевод. Звали его, помнится, Паля. Сзади его подпирали доверенные лица и лётчик из соседнего номера – высокий блондин в форменной голубой рубашке. Он присел на лавку рядом и поведал с таинственной улыбкой: «Как он начал на ночь раздеваться, такой дух по комнате пошёл, что хоть святых выноси. Они сразу ему: пошли, паря, в баню. Он поначалу ни в какую. Упирался! А они – в баню, и никакая гайка! Вот, привели кое-как».

Тем временем пастух сбросил на пол малицу и вопросительно посмотрел на спутников. «Раздевайся-раздевайся. Всё снимай», – поощряюще молвил милицейский начальник. Через несколько минут на полу образовалась куча оленьих шкур. Паля всё-таки оставил на себе коротенькие голубые подштанники.

«Это тоже снимай», – поторопил Петров.

Паля стыдливо стянул кальсоны, обнажив сухощавые тёмные ноги. Постоял с минуту, а потом неожиданно для всех подпрыгнул и приземлился в шайку, в которой геолог стирал свои носки. Содержимое посудины плеснуло во все стороны, как маленькое цунами.

Облитый мыльной водой, геолог вскочил на ноги и разразился многоэтажной импровизацией в адрес пастуха, его мамы, папы и всей родни.

Паля выскочил из шайки ещё быстрее, чем вскочил в неё, и забился в свободный угол между шкафчиками, опасливо зыркая на геолога.

«Земляк, не сердись, – вступился за пастуха лётчик. – Он, понимаешь, ни разу в бане не был за всю жизнь. А ему уже пятьдесят два года, прикинь. Вот он и решил, наконец, помыться. Откуда ж ему знать, что тут и как…»

«Да-а? – раскрыл рот геолог.- Первый раз вижу такого… немытого».

Лётчик явно получал от происходящего огромное удовольствие. Он стал объяснять пастуху: «Это ты, паря, поторопился маленько. Здесь ещё не баня, а предбанник. Баня дальше будет». Взял за руку, подвёл к двери в мыльню, открыл…

Из распахнутого проёма повалил пар, послышались громкие голоса, грохот шаек. Паля отшатнулся назад, оглянулся и явно собрался бежать подальше от этого страшного места, но, сообразив, что в таком виде далеко ему не убежать, покорился судьбе и опасливо сделал первый шаг в баню.

Здесь Паля повторил тот же трюк, что блестяще удался ему в предбаннике. Он ловко запрыгнул в ближайшую шайку, выплеснув воду на расположившегося рядом хозяина. Тот раскрыл рот и изрыгнул матерную тираду, многократно усиленную замечательной акустикой помещения.

Паля понял: опять получилось что-то не то – и перепрыгнул в следующую шайку с тем же результатом. Когда и оттуда его попросили удалиться, он стал прыгать с лавки на лавку, из шайки в шайку, сопровождаемый громом «приветствий». В конце концов, он опять нашёл убежище в углу, а лётчик вновь принялся разъяснять ситуацию.

После его слов отношение к гостю переменилось. Палю усадили в свободную шайку, один здоровяк лил ему на голову тёплую воду из ковша, а другой богатырь старательно тёр мочалкой худое пастушье тело. С лица у Пали не сходило выражение, очень похожее на удовольствие.

Лётчик спрашивал в открытую дверь: «Ну как, саво?»

И получал в ответ блаженное: «Саво, саво». По-ненецки это слово означает «хорошо». Так что добавить нечего. Наконец геолог домыл Палю до поясницы и предложил: «Ноги ты, брат, сам мой, они у тебя чёрные, как у оленя». Паля на диво быстро освоил механику действий мочалкой и принялся старательно тереть свои тёмные конечности.

В следующие дни корреспонденты добросовестно делали свою работу – летали на ближние и дальние буровые. Блокноты распухали от записей. Сенцов отщёлкивал плёнку за плёнкой.

 

На Тамбей и обратно

 

С бригадиром такелажников Ромой у борзописцев установились тесные дружеские отношения, потому что он обычно был руководителем рейсов всегда соглашался подбросить на вертушке куда надо. Однажды Роман предложил: «Тут ребята собираются слетать на Тамбей. Погранцы с жёнами на факторию собрались, а у нас своя задача. Поучаствуете?». Надымов с Сенцовым охотно согласились.

Немного смущало то, что фактория Тамбей находится на восточном побережье Ямальского полуострова, а Харасавэй – на западном. Через весь полуостров – на факторию? Ради чего? Решили, что потом всё выяснится. А на Тамбей слетать интересно.

Утром, спозаранку, МИ-8 воспарил над посёлком, и все прильнули к иллюминаторам. Хорошо был виден канал во льду, по которому «Киев» провел «Якутию» в открытое море. Мелькнула мысль: чем теперь мишка обедать будет? Далее всё терялось в сиянии арктических снегов под лучами апрельского солнца.

Промежуточная остановка была уже на восточном побережье, в поселке Мыс Каменный. Переночевав в гостинице и дозаправив машину, за полтора часа долетели до Тамбея. Факторщиком там оказался оборотистый харьковчанин по фамилии Мищенко. Жили он там вдвоем с женой, принимая у местных жителей песцовые шкурки, битых куропаток, ягоды, прочие дары тундры в обмен на хлеб, патроны и другие товары.

Роман сказал ему несколько слов вполголоса. Факторщик кивнул головой и произнёс в ответ: «Подгоняйте машину к складу».

Вертолёт осторожно подполз задом к входу в мерзлотник. Такелажники быстренько раскрыли створки грузового люка и закрепили их. Затем спустились вниз, стали один за другим выносить ящики и грузить их в чрево «вертушки». В ящиках позванивали, качаясь, обросшие инеем бутылки с известным крепким напитком.

Скоро в салоне вырос внушительный штабель. Факторщик тщательно пересчитал ящики и доложил Роману: «Сколько заказывали». Роман прикрыл штабель брезентом и вручил факторщику пачку банкнот толщиной с тонкий конец тележного дышла, как говаривал Джефф Питерс.

- Мощно затарился, – заметил Сенцов Роману. – Теперь надолго хватит?

- Ково, надолго, – махнул тот рукой. – Вся экспедиция сбросилась. К вечеру ни одного пузыря не останется, всё по цехам и бригадам расползётся…

В магазине жены пограничников опустошали прилавки. Их можно было понять: долгие месяцы проводили они среди четырёх стен и белого безмолвия. Никакие «северные» не в радость, коли деньги потратить негде. Памятники ставить надо таким женщинам. В кои-то веки вырвались в магазин. Мужья-офицеры только крякали, укладывая покупки в объёмистые сумки.

Настал час отлёта. С великими усилиями погранцы оторвали жён от прилавков и загрузили в вертолёт. Как всегда, не хватало фотокора. Пропал, да и только. У Надымова мелькнуло подозрение, что Сенцов задумал запечатлеть взлёт вертолёта, забыв о том, что он тоже летит на нём. Наконец отыскали его в мерзлотнике…

На этот раз пилот сразу взял курс на Харасавэй, поперёк полуострова. Летели под мелодичный стеклянный перезвон. На вертолётной площадке уже ждала вахтовка.

Ящики с дефицитом в считанные минуты переправили в неё, автомобиль скрылся среди домов и вагончиков, и как будто не было ни рейса на Тамбей, ни звенящих стеклом ящиков, ни факторщика Мищенко – только небольшие вихри вздымали снег между вагончиками…

Корреспонденты взяли свою долю и отправились в гостиницу – угощать пилотов «северным шампанским».

На Харасавэе действовал сухой закон, и на сотни километров вокруг базы нельзя было отыскать ни одного шкалика спиртного. А иногда очень надо было. Скажем, лётчики здорово помогали – подсесть на какой-то буровой, сделать крюк в нужном направлении, высадить, а потом забрать. Как по-русски отблагодарить людей? Ответ понятен.

Посидели с вертолётчиками, обсудили положение в стране. Вернувшись в номер, фотокор предложил: «А не навестить ли нам Майю?» – разумея прекрасную хозяйку медпункта в посёлке строителей.

 

Сердце красавицы

 

Отчего бы и нет? Надымов в Сенцовым бодро зашагали вдоль берега Карского моря, имея ориентиром самую северную в стране пятиэтажку. Хозяйка проявила неподдельную радость по поводу прихода гостей. Видно, скучно ей было тут в окружении стеклянных шкафчиков, упаковок с лекарствами и толпы воздыхателей. Ведь в этой местности соотношение численности мужчин и женщин составляло 100 к 1.

Сенцов вкрадчиво предложил закрепить знакомство. На лицо фельдшерицы наползла лёгкая тень. Видимо, она заподозрила, что визит журналистов вызван стремлением свести близкое знакомство с трёхлитровой банкой спирта, стоящей в её сейфе.

Но Сенцов расстегнул свой «командировочный» портфель и украсил стол двумя гостинцами из тамбейского мерзлотника. «Да к тому же сегодня десять лет, как я приехал на Север. Юбилей, однако! Не откажите, Майечка!»

Мотивировка была слабоватая, но Юрий этим жестом показал, что они мужики тароватые, на чужое не зарятся, ходят в гости со своим угощением. Это как-то сразу повысило реноме гостей. Очи Майи просветлели, и она как бы нехотя промолвила: «Ну что с вами сделаешь. Ладно, время вечернее, рабочий день закончился… А можно, я друзей приглашу?»

Корреспонденты стали усиленно делать приятное выражение лиц и размахивать руками в знак того, что никак не против друзей, и через пару минут в помещение медпункта вошли девушка и юноша с гитарой в руке. В общем, собрался недурной кворум для содержательной вечеринки.

Два сосуда быстро опустели, и фотокор на рысях сгонял в гостиницу за добавкой. Вернулся он необычайно быстро. Видно, крепко зацепили его за сердце чёрные кудри Майи.

Надымов же, пока коллега отсутствовал, выяснил, что хозяйка медпункта не против, если бы завтра он посетил её уже лично. Её карие глаза так влекуще сияли сквозь сигаретный дым…

…Закончилась принесённая фотокором добавка, и Майя предложила: «А попробуйте «муравьишку» и поставила на стол литровую посудину с латинской надписью на боку.

Заметив подозрительный взгляд Сенцова, она успокоительно заметила: «Простой раствор муравьиной кислоты в спирте. Нормальная штука. До сих пор никто не умер».

«Муравьишка» в самом деле пошла замечательно. Когда её осталось на донышке, хозяйка, которую, видимо, подхватила волна вдохновения, поставила на стол ещё одну баклагу и объявила: «Салицилка! Всего лишь раствор аспирина в спирте». Сенцов уже не высказывал подозрений относительно качества напитка. Он не отрывал взгляда от Майи и повторял с кавказским акцентом: «Вах! Какие глаза!». Думаю, Юрий в тот момент принял бы из её рук и яд кураре.

«Салицилка» тоже пошла без запинок. В перерывах танцевали африканские танцы. В финале вакханалии весёлая фельдшерица водрузила на пиршественный стол картонку, в которой содержались фанфурики с настойками элеутерококка, боярышника, девясила и других лекарственных растений, произрастающих на просторах Родины. «Не пьём, а лечимся»,- отметил этот факт Сенцов и стал смешивать коктейль из элеутерококка и салицилки.

Вкусив даров отечественной медицины, после полуночи возвращались в гостиницу, шагая по перемолотому шинами снегу. Шагалось легко и весело. Солнышко стояло уже высоко. В Арктике наступила пора белых ночей.

«Хорошо!- выдохнул Сенцов. – Мне Майя свидание назначила на этот вечер. Я с ней двумя словами перекинулся».

Ах, Майя, коварная дева в белом халате! Без всякой жалости ты столкнула лбами двух мужиков. Видно, так от века положено у женщин.

«Мне она тоже обещала сегодняшний вечер», – проинформировал Надымов и заговорил о планах на день. Что ж, вечер покажет…

Пока летали в очередную бригаду, у Надымова вызрела идея – нечто вроде тряпочки с хлороформом, которым он намеревался усыпить бдительность Сенцова, а затем вовсе устранить его с шахматной доски. В любви, знаете ли, как на войне.

 

Секретный план в действии

 

После ужина в гостиничном номере бросили на пальцах – кому идти на свидание. Выпало Сенцову, но это ничего не меняло. План состоял из двух пунктов, и пункт первый вступил в действие.

Надымов завел с коллегой разговор о фотографии. Как все люди этой профессии, Сенцов был фанатиком своего ремесла. И достиг, кстати говоря, немалых успехов в нём. Например, первым на Ямале он освоил цветную фотографию. На пути к цели он совершил ряд маленьких открытий в рецептуре химикатов, температурном режиме и т.д.

О них Надымов и стал расспрашивать фотокора. Сенцов необычайно возбудился, встретив такое глубокое внимание к делу его жизни. Он говорил часа три, открыл все свои секреты, предупреждая каждый раз: «Только никому не говори!» Тайны эти Надымов никому не выдал до сей поры, ибо сразу же их позабыл.

Зато не забывал поглядывать на часы, висящие как раз над головой собеседника. И подбрасывал новые вопросы. К полуночи Сенцов выпил четыре стакана чаю, промачивая пересохшее горло, и совсем обессилел. На это Надымов и рассчитывал.

Заметив, что до двенадцати осталось десять минут, он прервал рассказ фотокора о гениальном проявителе для цветной бумаги: «Ну, ты к Майе-то собираешься идти? Женщина ждёт. Да и время…»

Сенцов встрепенулся, будто его внезапно разбудили, обернулся, выпучил глаза на часы и неуверенно пробормотал: «А может, не надо? Че-то мне сегодня не очень хочется. И поздно уже. Схожу завтра».

После паузы Надымов спросил с невинным видом: «А ты не возражаешь, если я схожу?»

Видно было, что Сенцов очень возражает. Но мужские законы не позволяли стоять на пути у товарища? Это было бы не по понятиям!

«Как хочешь, – пожал он плечами. – Только поздно ведь. Она спит уже, точняк».

Насчет «поздно» у Надымова было своё мнение, и надевая полушубок, он успокоил товарища: «Если спит, приду назад. Попытаться-то можно!»

«Ну, попробуй», – как-то неласково отозвался Сенцов, но Надымов уже закрывал за собой дверь.

Теперь самое время поведать о пункте втором. Дело в том, что геологи жили по тюменскому времени, поскольку область была Тюменская. Это естественно. А воркутинцы вели свою жизнь по московскому времени, поскольку их база находилась в Воркуте. Разница во времени составляла, как всем известно, два часа. И Надымов об этом знал.

Таким образом, в поселке строителей едва миновало десять вечера – самое подходящее время для любовного свидания.

Легко преодолев полтора километра измолотого в порошок снега, Надымов постучал в дверь медпункта, назвал себя. Знакомый голос отозвался: «Заходи!».

Надымов открыл незапертую дверь, из-за перегородки Майя пропела: «Я уже легла. Думала, не придёшь… Раздевайся». Что она имела в виду?

Впрочем, это не имело значения, ибо губы у неё были теплые и упругие. Впрочем, она вся была такая, полька из Бреста по имени Майя. Случайная попутчица в потоке, называемом жизнью. Как две частицы в космосе, они соприкоснулись, обменялись энергией и вновь разошлись по своим орбитам. Много тепла они подарили друг другу той ночью.

Надымов вернулся в гостиницу часов в пять утра. Сенцов, вопреки ожиданиям, не спал. Он пил чай и выглядел обеспокоенным – как будто понимал, что его обвели вокруг пальца, только не мог «въехать» – как. Он подозрительно оглядывался по сторонам, как будто где-то в комнате затаился неведомый коварный враг.

- Ну, что? – поинтересовался он вместо приветствия.

- Флот не опозорил, – кратко отозвался Надымов.

- Жаль, что я не пошёл, – посокрушался коллега. – Уж я бы там показал себя. Я б её и так, и этак…

- Конечно, – согласился Надымов. – Уж ты бы там…

 

И шествуя важно…

 

В этот день была закрыта медвежья тема. Мишку перехватили в прибрежной зоне, когда летели с буровой на базу. Зверь степенно шествовал между торосами.

Сенцов в тот раз оторвался по полной: снимал лохматого на цветную и черно-белую пленку да ещё пустил в ход панорамную камеру «Горизонт». Фотоаппараты мелькали у него в руках, как шары в руках жонглера.

Винтокрылая машина зависла метрах в пяти над мишкой, который встал на дыбы и грозно замахнулся лапой на незваного гостя с неба. Прекрасный получился сюжет: хозяин Арктики защищает свои владения от вторжения чужаков.

Сенцов открыл иллюминатор и высунулся с фотокамерами наружу чуть ли не по пояс. Внутри вертолета мы держали его за ноги, дабы он не угодил в гостеприимно распахнутую медвежью пасть.

 

Что у женщины на уме?

 

На следующий вечер к красавице Майе решительно направился Юрий. Вернулся он очень быстро, потому что прилетел из Воркуты её постоянный – заместитель начальника управления Ян Яныч Агеев. А может быть, Майя только так сказала, чтобы избежать свидания с Юрием? Поди разбери, что у женщины на уме. Что ж, мужчина должен быть готов к этому. Как писал поэт, «…но пораженья от победы ты сам не должен отличать».

Однако после этого облома настроение у Сенцова заметно испортилось, он начал ворчать, что засиделись на Харасавэе, пора бы и возвращаться. На юг шел МИ-6, корреспонденты записались на рейс и к вечеру уже были в Салехарде.

Материалов, на радость редактору, привезли из командировки много. Интересных, в чем-то уникальных. Каждая командировка неповторима. А вот ночь с Майей ни под какую рубрику не подходила. Так она и осталась в запасниках надымовского сердца.