ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
(Продолжение цикла рассказов. Начало в № 11-12, 2012 г; №1, 3, 2017 г)
КОРОННЫЙ НОМЕР
Новый год в тот раз встречали у нас. Кроме меня с Алиной, была её подруга Валентина Егоровна, которую за небольшой рост и кроткий нрав звали ласково – Егорушкой. Должен был ещё подтянуться Егорушкин любезный дружок Ренатик.
Он жил в Панаевске – оленеводческом посёлке, расположенном километров за шестьдесят от Яр-Сале. Час назад позвонил и сообщил, что выезжает по речке на «Буране».
Зимник на Юмбе был накатанный, погода стояла тихая, так что опасаться каких-либо неожиданностей не стоило. Тем не менее, пошёл двенадцатый час, а Ренатик не появлялся. Лицо Егорушки было темнее ночи, что заглядывала в наши окна бесчисленными глазами звёзд. И я заметил, что Валентина потихоньку стряхивает с ресниц слезинки.
Мы с Алиной успокаивали её: мол, приедет твой Ренатик, никуда не денется. Поздно выехал, вот и всё. Однако Президент уже поздравил страну с наступающим Новым годом, часы пробили двенадцать, была откупорена бутылка шампанского, произнесены соответствующие тосты. А в дверь никто не стучал.
И тут Егорушку прорвало: «Ренатик, где же ты, – голосила она не хуже, чем старинная вопленица. – Что с тобой? Ох, чует моё сердце, беда приключилась!» И опять, и снова – всё про то же.
Нам грозило до утра слушать эти надрывные речи. Если, конечно, не отвлечь её от этого занятия.
Я предложил: «А давайте пойдём колядовать. Как на святки. Развеемся. А там, глядишь, и Ренатик нарисуется». Женщины согласились без возражений. Нашли старые Алинкины колготки, обрезали их и натянули обрезки на лица. Правда, Валентине чёрной маски не хватило, и пришлось ей раскрасить лицо зелёной акварельной краской. «Ты, Егорушка, будешь нашим коронным номером», – объявила Алина.
Я вывернул полушубок мехом наружу и натянул на себя. Егорушку облачили в старую шубу, которую бывший Алинкин муж брал на охоту. Алина задрапировалась в хламиду неизвестного происхождения, найденную в кладовке.
В таком виде наша боевая тройка вышла на улицу, и сразу же от нас испуганно порскнула в сторону стайка девчонок. Направились к Анзауру – нашему корреспонденту, кавказскому человеку, другу всех редакционных женщин.
Постучались. Дверь отворила жена Анзаура Света, беззаветная труженица на ниве народного образования. Открыла и обмерла, увидев наши хари: «Что вам нужно?».
«Встречай, хозяйка, гостей! С Новым годом!» – подбоченясь, крикнула Егорушка. Я, присев за женскими спинами, завопил: «Дэнги давай! Золото давай!» Сползая по стене, Света слабо простонала: «Анзаур!».
В прихожую выскочил кавказский человек с кухонным ножом в руке. Сразу всех узнал, заулыбался и пригласил: «Проходите, гости дорогие». Мы прошли в гостиную, не снимая амуниции. Только чёрные маски приподняли на лбы. Чтобы рты, значит, освободить. Следом кое-как приковыляла Света и села бочком у стола.
Для выпивания, значит, и закусывания. Посидели недолго, выпили за «новое счастье в новом году» и быстро попрощались, потому что хозяйка очень уж недоброжелательно на нас щурилась.
Когда оказались на улице, Егорушка, которая, похоже, вошла во вкус и забыла на время про Ренатика, предложила: «Пошли к Абросимову».
Когда-то прораб, а ныне пенсионер, похожий статью на старый дуб, Абросимов доживал век бобылём и водил дружбу только с казаком Матафоновым. Тот тоже был нелюдим, потому что всю жизнь проработал радистом в геодезической партии. А общение с эфиром, как известно, располагает к одиночеству и, я бы сказал, некоторой мизантропии.
Абросимов отворил дверь и долго молча всматривался в нас. А мы глядели на него, опять же, не говоря ни слова. Наконец Егорушка не выдержала и выпалила: «Чем шары пялить, лучше подарочек подари. С Новым годом тебя, чёрт шелудивый!».
Абросимов встрепенулся и каким-то утробным голосом выдавил: «Здравствуй, зелёная…» Затем обеими руками стал делать приглашающие жесты.
Мы ввалились в комнату. На экранах трёх цветных телевизоров, стоящих на полу, шла весёлая праздничная кутерьма. Однако звук во всех трёх был выключен. За столом сидел Матафонов в высокой белой папахе. Перед ним на столе среди ломтей хлеба, нарезанной крупными кусками солёной рыбы и пультов от теликов лежала жёлтая нагайка красивого плетения. Бутылки с сорокаградусной присутствовали, само собой.
Матафонов, как и хозяин, уставился на нас паучьим взглядом из-под папахи, не говоря ни слова. Егорушка давила на прежнюю педаль: «Подарочек давай, старый хомяк! Хоть конфеткой угости!».
«Щас тебе будет подарочек, – задумчиво пробормотал Абросимов. – Всё будет. Погоди только самую малость…» Он медленно прошёл в другую комнату.
Матафонов продолжал сверлить нас взглядом и молчать. Я только собрался поздравить его с Новым годом, как вернулся хозяин. В левой руке он держал переломленную двустволку, а в правой – пару патронов.
«Щас я тебе сделаю презент по высшему разряду», – бормотал Абросимов, вставляя патроны в стволы. Что-то у него не заладилось с этим, но мы не стали дожидаться, пока он их там правильно пристроит, и через секунду оказались на крыльце. Там взялись за руки и кинулись бежать подальше от этого страшного дома.
Сзади нас прогрохотал дуплет – Абросимов всё-таки правильно вставил патроны и выпустил «подарочки» в воздух. А мы пошли к Валерке Янгасову – нашему печатнику.
Был Валерка, как все местные, искусным охотником и рыбаком. «Мы, духи земли и воды, пришли пожелать тебе, чтобы твои капканы не пустовали, а в сетях была рыба, много рыбы. У-у-у!» – завела Алина нараспев, едва Валерка распахнул дверь. Мы с Егорушкой подвывали дикими голосами: «У-у-у!»
Коренное население, сидящее за столом, оторопело воззрилось на нас. Валерка степенно промолвил: «Здравствуйте, духи. Спасибо, что навестили меня. И за ваши пожелания спасибо. Примите жертву, о духи».
И поднёс нам на подносе три рюмки с водкой и горкой строганины. Мы сняли чулки с лиц и протянули руки к угощению. Но тут из-за стола поднялся старик с лицом, сморщенным, как сушёная картофелина, и вплотную приблизился к нам.
«Это Худи Яулы, самый старый шаман Ямала. Возле Харасавэя его угодья. – представил Валерка. И с гордостью добавил: – Дядя мой».
Дядя с Харасавэя долго вглядывался в наши физиономии и, наконец, проскрипел: «Сначала у вас были чёрные лица. Теперь они белые. Только злые духи могут так быстро менять обличье. Вот эта, зелёная, – продолжал дядя, – дух воды. Она ворует рыбу из сетей и тянет на дно тех, кто выпал из лодки. Люди, это плохие духи из Нижнего мира! Как от них защититься?»
И сам же ответил на свой риторический вопрос: «Огнём! Их надо жечь до тех пор, пока они не уйдут в землю, в Нижний мир!».
Шаман нагнулся, открыл заслонку печи, выхватил оттуда пылающее полено и двинулся к Егорушке, с явным намерением сделать ей огненную прививку. Ойкнув, Егорушка развернулась и пустилась галопом на улицу. Мы кинулись за ней. Сзади, с пылающим поленом в руке, мчался старый шаман, видимо, страстно желавший применить к нам огненное заклятье и загнать в Нижний мир.
Мы опомнились только на центральной улице. «Пойдём к Сашке с Наташкой, там никаких шаманов нет, – предложила Алина. – А то какой-то народ сегодня неприветливый». Мы согласились. Натянули опять чулки на лица и тронулись в путь. В этот момент возле нас затормозила милицейская машина и из раскрытой дверцы послышалось: «Это кто здесь бродит в чёрных масках, народ пугает?»
Высунулся заместитель начальника райотдела Ситников и предложил: «Садитесь, поедем разбираться».
Мы забрались на заднее сиденье УАЗика. Приехали в райотдел, благо он находился рядом. Прошли в дежурку. Одна стена её была решётчатая, и за ней на нарах спал какой-то бедолага – видимо, успел бурно встретить праздник.
Ситников достал из стола лист бумаги и приступил к допросу: «Почему в чёрных масках? Почему лицо неестественного цвета?»
Вместо ответа Егорушка завопила не своим голосом: «Ренатик!» – и кинулась на решётку. На дерматиновом казённом ложе сидел, зевал и потягивался наш общий друг Ренат. «За что тебя сюда запаковали, милый?!» – голосила Егорушка.
«Отвали, зелёная, я тебя не знаю», – отодвинулся он к стене. Потом врубился: «Ну, Валентина, ты такая… прям русалка!..»
И обратился к Ситникову: «Открывай давай».
«Да как же ты сюда-то попал? Откуда? Давно ли здесь? А я жду не дождусь», – не уставала щебетать Егорушка, рыдая от счастья зелёными слезами.
– Да «Буран» перед посёлком поломался, – пояснил Ренат, уклоняясь от её объятий, чтобы не измазаться. – Пешком добирался. А вас уже олень языком слизал. Вот и попросился к ребятам погреться».
Дав Ситникову торжественную клятву: чёрных масок не носить, народ не пугать и Егорушку умыть, мы вывалились на улицу. Теперь наша компания была полностью укомплектована, и мы двинулись к Сашке с Наташкой, натянув опять чулки на голову. Ещё разок выступить не грех, – решили мы. На то он и Новый год, чтобы подурачиться от души.
Привычно постучали в дверь, она приоткрылась, из щели высунулась медвежья голова и спросила скучным голосом:
– Чего надо?
– Ой, – прошептала Егорушка и села на пол. А Ренат захохотал:
– Сашка, не пугай женщин! Приглашай в берлогу! А то уйдём!
Медвежья голова спряталась, и вместо неё появилась человечья – Сашкина.
Мы прошли в гостиную, поздоровались с Наташей и засели за праздничный стол. И стали отмечать приход Нового года по-человечески, нормально, без глупых выходок. И это было хорошо, но уже не так интересно…
И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАШИ…
Аэропорт был маленький и насквозь прозрачный. Весь из стекла и стали, он светился в морозной черноте ночи, как кристалл горного хрусталя. Егор постоял несколько секунд перед стеклянным фасадом, полюбовался отражениями заснеженных сосен в зеркальных стенах и направился ко входу. Прозрачные двери услужливо раздвинулись перед ним. Через два часа улетал борт на Омск. Там были друзья, там он решил встретить Новый год. За два года работы в окружном центре он не приобрёл друзей, а быть одному на Новый год – что может быль тоскливее! Один, как перст, тет-а-тет с бутылкой. Нет, лучше в Омск! В Омск!
Егор поднялся на второй этаж аэровокзала и уселся в дырчатое металлическое кресло, спиной к стеклянной стене. «Все-таки, когда слишком много стекла, это утомляет, – размышлял он лениво. – Среди этих стёкол чувствуешь себя мухой под стаканом. Надо бы поискать укрытия понадёжнее».
Например, бар, который приятно манил полумраком и нормальными, непрозрачными стенами, обитыми тонкой деревянной реечкой. Подошёл к стойке. Взяв рюмку коньяку и ломтик лимона на блюдечке, присел за стеклянный столик и огляделся вокруг. Оказалось, что в баре он не один. В аккурат за соседним столиком, спиной к нему, сидела женщина. Крупные локоны светлых волос ниспадали на воротник короткой норковой шубки.
И что-то было в этих локонах такое знакомое и близкое, что у него вдруг дрогнуло сердце и он замер, вспомнив, где и когда он касался этих волос.
Волосы эти не были шелковистыми и мягкими. Отнюдь. Они строптиво пружинили, когда Егор пытался их разгладить, и упрямо сохраняли данные природой завитки.
И рука, державшая бокал с молочным коктейлем, – он уже знал, чья это рука. И золотая заколка с тремя сапфирами – он подарил её к третьей годовщине их свадьбы. А четвёртой годовщины уже не было.
Егор встал, взял бокал и блюдце с надкушенным лимоном, прошёл к её столику, уселся напротив и молча воззрился на неё. Мол, вот он я, здесь. Прошу любить и жаловать.
Она подняла на него взгляд, и её глаза потемнели. Он любил эти глаза за то, что в моменты сильного переживания они из голубых становились ярко-синими. Как сейчас. Он смотрел в её сапфировые очи и вспомнил последнюю встречу. После развода мэрия дала Егору коттедж «на курьих ножках», и он переехал туда. Ирина частенько навещала его там, игнорируя тот факт, что они уже развелись.
У неё на работе частенько задерживали зарплату, и она, по старой памяти, иногда брала у него взаймы небольшую сумму «до получки». Возможно, она считала, что своими визитами отрабатывает долг? Такая мысль не раз приходила Егору в голову. Но какая, в конце концов, разница? Пусть они развелись, но женские её качества он продолжал ценить.
Потом на её предприятии стали стабильно выдавать зарплату, и визиты Ирины прекратились.
В это время Егор уже стал подумывать о примирении, и её отсутствие стало для него тяжёлым ударом. Он топил тоску в стакане, как многие мужики в таком положении. Как-то проснулся белой июньской ночью и понял, что если в ближайшие полчаса не опохмелится, то умрёт… И подумал, что, возможно, бывшая подруга профинансирует ему это мероприятие. Ведь долг-то у неё перед ним остался.
Он пересёк весь их небольшой северный городок, ещё погружённый в утреннюю дрёму. Прошагал через кедровую рощу в центре города, затем свернул на Ленинградский проспект.
Вошёл в подъезд семиэтажки, поднялся на третий этаж. Позвонил.
Она приоткрыла дверь, одетая в голубую ночную рубашку, до боли знакомую Егору, и долго молча смотрела, так что он даже засомневался – узнала ли она его? Затем вопросительно вскинула подбородок кверху: чего, мол, надо? Или даже резче: зачем припёрся? «Ира, – стыдливо произнёс он, – одолжи деньжат… Умираю, честно».
Истинно говорят: никогда не говори женщине правду, если хочешь получить нужный результат. Попроси он денег на пакет молока или на килограмм мяса, она бы дала. А тут её глаза загорелись знакомым сапфировым огнём. «Уходи, – прошептала она свирепым шёпотом. – И никогда больше не приходи сюда».
Дверь захлопнулась перед его носом. Он медленно спускался по лестнице и задумчиво повторял: «Никогда больше не приходи сюда». Потом долго ходил по пустым улицам. Забрёл на лесную опушку, там долго сидел на стволе упавшего дерева и бессмысленно ковырял палкой пепел на старом кострище.
И вот, спустя пять лет после развода, они сидят в этом суперсовременном аэропорту как ни в чём не бывало. Словно космические путешественники, чьи пути-дорожки нежданно пересеклись на какой-нибудь Галатее.
Несколько секунд она молчала, потом разлепила сухие губы:
– Это хорошо, что мы встретились, – проговорила она. – Наконец-то я могу сказать тебе спасибо.
– За что? – поинтересовался Егор. – Может быть, это я должен тебе сказать спасибо?
– За Игоря, – жёстко произнесла она. – Он умер. Его судили, дали три года. Там он заразился туберкулёзом. Правда, в связи с болезнью его освободили. Но, к сожалению, поздно.
«По актировкам, врачей путевкам родной я лагерь покидал», – почему-то всплыли в памяти у Егора слова из старой песни. Его всегда забавляло это сочетание слов – «родной лагерь». А вслух сказал, жёстко, как и она:
– Доигрался, значит, мальчик. За что же его конкретно?
– Не знаю точно, – медленно произнесла она. – Будто бы он участвовал в квартирных кражах… Или был к ним причастен. Я все эти дни следствия и суда ходила, как будто оглушённая.
– Я тебе искренне сочувствую, – он коснулся её тонкой руки.
Она не приняла его примирительный тон.
– Если б я тебя не встретила, мы бы не поженились, ты не забрал бы нас на Север, и сын мой был бы сегодня жив…
Как недавно это было! Егор приехал с Севера в родной город. Случайная встреча на вечеринке у общих знакомых. Он узнал, что она растит двоих детей. Разведена. Внезапная влюблённость накрыла их обоих, как девятый вал…
Встречаться им было негде, и они освоили все луга и лесопосадки, примыкающие к её дому, благо он стоял на окраине города, и сразу за дорогой начинались поля акционерного общества «Прогресс», бывшего колхоза «Шлях до комунiзму». А ещё к их услугам была полоса отчуждения аэропорта, заросшая высокой травой и мелким ивняком. Здесь шастали зайцы, и однажды они увидели, как рыжим колесом прокатилась лиса. С приходом осени их выручила квартира Пети Бырки, его давнего приятеля…
Потом – торопливая женитьба и его отъезд на Север, с обещанием забрать их к себе. И где-то, в сокровенной глубине души – удовлетворение от своего поступка, независимости от чужих мнений. Его женитьбу никто из друзей не одобрил. Мать тихо корила: «Что ж ты с двумя хвостами-то берёшь? Неужто свободных девчонок не хватает?». А у него перед глазами плясали её синие очи и золотые локоны в зелёной траве.
Егор выполнил обещание – сумел за год обеспечить двухкомнатное гнёздышко с лифтом и мусоропроводом. А вот семейного счастья не получилось.
Разлад начался в первые же дни совместной жизни, когда Ирина стала слишком часто говорить: «У меня дети! Ты знал, на ком женился». Этот тон и акцент на детишках ему очень не понравились.
Ирина, на его взгляд, слишком много времени уделяла детям. Он вроде как оказался последним в очереди.
В конце концов, после ряда объяснений он посчитал себя освобождённым от всяких супружеских обязанностей и вернулся к своим прежним подружкам. Одна из них, Наталья, укоряла: «Ну что, привёз себе счастье из Харькова? Что ж ты такой грустный, рыцарь печального образа? Говорила, женись на мне, будешь умыт, накормлен, обут, одет и обласкан…» Джамиля ничего не говорила, только, открыв дверь, тихо приникала к нему, потом проходила в комнату и откидывала покрывало с постели. Он оставался у неё до утра, не особенно задумываясь о том, как объяснит это дома.
Да ещё из Нового Уренгоя прилетала Машка, и он зависал у неё в гостинице на двое-трое суток. Так что женской лаской он не был обделён и только удивлялся: куда же делись эти чувства, что он питал к Ирине? Почему они развеялись так быстро? Но выхода из ситуации не видел – Иру с детьми домой не отправишь, и сам он из квартиры не уйдёт. Посему положился на время, которое всё решит.
А потом случилось то, что их разлучило. Парнишка стал уж чересчур по-хозяйски вести себя в доме. Однажды Егор услышал, как он делал замечание Ирине: «Мама, почему ты мне сапоги не почистила? Ты же вчера целый день дома была…» Егор, в свою очередь, заметил ему, что мужчина должен сам чистить свою обувь, сил на это, кажется, хватает. И негоже так с матерью разговаривать.
Парень ощерился: «Чё лезешь, козёл, не в своё дело?». Егор в этот момент ощутил ледяное спокойствие. Мальчик, оказывается, уже научился разговаривать по-взрослому. Ну, так пусть узнает, что по-взрослому полагается отвечать за свои слова. И влепил ему увесистую оплеуху. Собрался повторить процедуру. Но Ирина, как орлица, кинулась между ними, заслоняя грудью своё чадо: «Не смей!». Игорёчек из-за её спины пискнул: «Ну, козёл, считай, что ты покойник!».
Егор холодно посмотрел на них обоих, повернулся и вышел из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь. Не чувствовал злости, только на душе поселилась непривычная пустота. Он ясно понял, что это всё – он исчерпал свои ресурсы терпения.
Просидел весь день у товарища, а вечером пришёл с мешком, побросал в него свои вещи и ушёл. Коротко бросил: «Прощай». Светлана молча проводила его взглядом. За всё время, что он собирался, она не проронила ни слова.
Егор с усилием оторвался от воспоминаний. Спросил, только чтобы спросить:
– Как ты сейчас живешь?
– Живу одна. Наташа вышла замуж, его родители подарили им на свадьбу однокомнатную квартиру…
– Есть у тебя кто-нибудь?
– Пожалуй, да, – ответила она.
– Кто? Я его знаю?
– Нет…
Она открыла сумочку и достала фотографию. Ты смотри, и карточку с собой носит. Ревность кольнула его, а он-то думал, что с этим покончено.
Взял фотографию, бросил на неё взгляд и не смог ничего сказать. Только спустя несколько секунд смог выговорить:
– Откуда такой красавец?
– Оттуда, – саркастически ответила она.
– Так мы же предохранялись всё время…
– Да, – подтвердила она. – А после развода, когда я приходила к тебе в домик на курьих ножках, ты совсем распоясался и уже не берёг меня, как раньше. Поступал со мной как с уличной шлюхой. Вот и завёлся этот… фрукт. Я подумала, что это Бог послал мне его взамен потерянного сына, и оставила его.
– Чей?
– Твой, можешь не сомневаться.
– А может, не мой? У тебя что, никого не было эти годы? – вкрадчиво спросил он.
– Мой милый, об этом не лгут, – высокомерно ответила она.
– Еще как лгут, – заверил он и осознал вдруг, как ему хочется, чтобы слова её оказались правдой и что это его сын смотрит с фотографии голубыми, Иркиными глазами. В самом деле, именно этого не хватало им. В начале семейной жизни они решили, что двоих детей Светланы им вполне хватит и не стоит «плодить нищету». А оно вот как получилось.
– Слушай, – произнёс он, тщательно подбирая слова, – наверное, и правда, я в чём-то виноват перед тобой, как, возможно, и ты передо мной. Давай не будем в этом копаться. Как сказано в мудрой книге: «И остави нам долги наши, яко же мы оставляем должникам нашим…» Ты сюда или отсюда?
– Отсюда, – бросила она.
– И я… отсюда. Так, может быть… полетим вместе?
– А ты уверен, что надо? Мне ведь от тебя денег не нужно.
– Хочу познакомиться с сыном, – твёрдо ответил он.
ДЕРИЗУБ
Произошла эта история в поселке Нумги, который прилепился к южному берегу Обской губы, километрах в двухстах от Надыма. Там стояла нефтегазоразведочная экспедиция, в которой работали такие же нормальные люди, как и мы с вами. Они любили праздники, а особенно Новый год, и в ту ночь все свободные от работы улетели к семьям в Надым.
Остались только рабочие вахты на буровых, дежурные инженеры да начальник экспедиции Пашин, который один из немногих привёз семью в Нумги.
Улетел и фельдшер – у него в Надыме рожала жена. Он оставил Пашину ключ от медпункта и предупредил, что лекарства на всякий критический случай оставил на столе.
Выпив в кругу семьи бокал шампанского, начальник заглянул в свой кабинет – обзвонить бригады, дабы удостовериться, что всё идёт нормально.
В этот момент в кабинет без стука ввалился, держась за щеку, тракторист. Был он уроженцем Закарпатья и носил простую украинскую фамилию Дериглаз.
– Петрович, чинемае в тебе чогось вид зуба? – спросил Дериглаз плачущим голосом. – Болить, як скаженый. А ликаря нема. Десь горилку, мабуть, п’е.
Действительно, лицо у тракториста раздулось и перекосилось на одну сторону так, словно он держал за щекой и не мог прожевать здоровый шмат сала.
– О-о! – взвыл Дериглаз. – Ну й боляче! Хто ж його знав, що у нього корни до мозгив достають! Дай що-небудь, Петрович, бо я зараз сам сказюся!
– Доктор улетел в Надым, – сухо сказал Пашин. – Пошли, сейчас в медпункте что-нибудь найдём. Главное – спокойствие.
Он отпер дверь, украшенную красным крестом. В медпункте на столе кучками лежали таблетки, заботливо приготовленные фельдшером для критических случаев. С пояснительными записками возле каждой кучки: «От головы», «От живота», «От сердца», «От зубов» и так далее.
Страдалец Дериглаз мигом распаковал маленькую коробочку из заветной кучки и в момент проглотил четыре таблетки. Присел и стал ждать, когда полегчает.
– Неначе видпустило, – признался он через несколько минут. – Ну, спасибо, Петрович, выручив. А то хоч помирай. З Новым роком тебе.
Он протянул правую руку начальнику, а левой, как заметил Пашин, сгреб со стола несколько упаковок и запихал их в карман. «Пускай себе, – подумал Пашин, – лишь бы помогло».
Однако помогло не очень. Потому что утром возле кабинета уже пританцовывал Дериглаз, опять-таки держась за щеку.
– Петрович, – взмолился он. – Допоможи, бо вид таблеток ище гирше стало. Вырви його к бисовий матери, вже сил немае терпиты.
– Ладно, – отозвался Пашин. – Главное – спокойствие. Пошли.
Он зашёл в свою квартиру, которая размещалась там же, в конторе, взял плоскогубцы и бутылку водки из заначки.
Когда тракторист увидел бутылку, у него потеплели глаза:
– О, так сразу ж треба було!
– Дезинфицирующее средство, – строго отозвался Пашин. – Не надейся.
– Ну, нехай дезинхвекция, абы тильки помогло, – покорно согласился тракторист. И умоляюще добавил немного погодя:
– Хоч для анестезии дай пивсклянки.
– Чёрт с тобой, – не стал спорить Пашин и налил полстакана жидкости. Тракторист махом отправил её по назначению, сразу повеселел и уселся на стул с открытым ртом:
– Рви його, и бис з ним!
– Какой болит?
– Ось оцей, – показал Дериглаз толстым пальцем в районе верхней челюсти.
Пашин, изогнув шею, долго вглядывался в пышущую алкоголем пасть, налил ещё полстакана водки и ополоснул в ней плоскогубцы.
Затем, морщась, вцепился ими в зуб. Челюсть затрещала, тракторист сдавленно завыл, Пашин упёрся коленом в подлокотник и рванул.
Потом он долго рассматривал зуб, который с таким трудом выдрал, и, наконец, индифферентно сообщил трактористу:
– Кажись не тот.
Только что выпученные глаза тракториста мгновенно стали, как острия иголок. Он полез пальцем в рот и стал ощупывать челюсть.
– Точно не той. Та я ж тоби показував, Петрович! Хиба так можна? Ты дывысь, щорвеш.
– Да у тебя палец три зуба сразу накрывает, – огрызнулся Пашин. – Придётся повторить. Выдержишь?
– Давай, – с отчаянием в голосе согласился Дериглаз. – Тильки дай ще анестезии.
Пашин налил ему ещё полстакана, снова продезинфицировал инструмент, вцепился в ближайший к прогалине зуб и упёрся коленом в грудь трактористу.
Челюсть как-то страшно затрещала, словно собиралась развалиться, жутко заскрежетали корни, зуб подался и выскочил на волю.
Дериглаз выскочил из кресла, словно выброшенный катапультой, одним духом выпил водку, в которой начальник полоскал инструмент, и вылетел из медпункта.
На следующий день Пашин вёл планёрку с вернувшимися из Надыма специалистами. Вдруг дверь распахнулась, и в кабинет влетел Дериглаз с раздутой пуще прежнего щекой и красными то ли от недосыпа, то ли от «анестезии» глазами.
Он подбежал к начальнику и замахал у него под носом чумазым кулаком:
– Ты знаешь, що ты наробыв? Ты у мене два здоровых зуба вырвав! Ну, зачекай. Я ж тебе…
Он снова потряс кулаком под носом начальника и выскочил из кабинета. Пашин обвёл взглядом обалдевших сотрудников и спокойно изрёк: «Главное – спокойствие. Продолжаем…»
Больше тракторист в конторе экспедиции не появлялся. Прилетел фельдшер, у которого жена благополучно родила девочку. Он нашёл у Дериглаза пародонтит, флюс, кариес, ещё что-то и отправил его ближайшим вертолётом в Надым.
Там ему, наконец, удалили злосчастный зуб. После этой истории Дериглаз стал нервным и обидчивым, особенно если при нём кто-то произносил слово «зуб». Его можно понять. А Пашину присвоили почётное прозвище Деризуб.
