ОХОТА НА HOMO SAPIENS

(И ДРУГИЕ ИГРЫ ВЗРОСЛЫХ МУЖЧИН)

Атлантический океан, бескрайний и спокойный, казалось, спал в полуденном мареве. Солнце жгло немилосердно, глаза закрывались сами собой, и Уве изо всех сил пытался бороться со сном, который то и дело подкрадывался походкой пумы, прячущей в мягких подушечках лап свои смертоносные когти.

Уве Шайдер был на боевом дежурстве. Он стоял на мостике подводной лодки и осматривал вверенный ему сектор неба, то поднося к глазам бинокль, то опуская его на грудь. Лодка шла средним ходом на дизелях.
Дрёма, в которую, казалось, впало всё вокруг, была отнюдь не мирной. При всей кажущейся пустоте над Атлантическим океаном было немало глаз, которые очень хотели найти и увидеть немецкую подводную лодку. И, конечно, намного разумнее было бы идти на дизелях ночью, а дневные часы коротать, опустившись на безопасную глубину, но на это совсем не было времени.
Лодка должна была встретить большой транспортный конвой и постараться сделать так, чтобы не все посудины из него достигли порта назначения. Если не идти днём, конвой просто улизнёт, так что приказы на этот счёт были совершенно однозначными. Риск, конечно, был велик, но в штабе, видимо, считали, что возможный выигрыш того стоит.
То, что вместе с посудиной из конвоя на дно океана может отправиться и её экипаж, подразумевалось само собой – как и то, что на дно может отправиться экипаж их подлодки вместе с Уве. Раньше мысли о людях, гибнущих вместе с транспортными судами после торпедной атаки, волновали Уве, но теперь он об этом не думал. Конвой ведь не был беззащитным – его охраняли эсминцы с глубинными бомбами, так что подлодки тоже часто не возвращались на базы. Риск был обоюдным – честная игра.
Кстати, о риске. Из четырёх лодок, вышедших на охоту, одной не повезло практически сразу. Английский самолёт вышел на неё как-то очень удачно, будто пришёл на назначенное свидание, хотя дело было уже ночью. Экстренное погружение не помогло – лодку порядочно задело глубинными бомбами. Ребятам удалось не пойти на дно, аварийная продувка балласта выбросила субмарину на поверхность. Все остались живы, но лодку – а вернее, то, что от неё осталось после бомбардировки – пришлось затопить самим. Спасшийся экипаж поделили меж двух других лодок, так что сейчас на субмарине, где служил Уве, было ровно на 24 человека больше, чем обычно.
Еды и воды хватало, только спать было неудобно. Впрочем, всё это мелочи – главное, что ребята живы и в большинстве здоровы. Обещали в баре выпивку, как вернёмся в порт. Ну ещё бы, считай, второй раз родились. Не всем удаётся всплыть после атаки глубинными бомбами.
Сам Уве только один раз попадал в настоящую переделку, когда их после торпедной атаки на транспорт обрабатывала глубинными бомбами пара английских эсминцев. Бомбардировка была настоящим адом. Она продолжалась всего три часа – бывалые моряки говорят, что это недолго, – но казалось, будто длится целую вечность.
Вначале было совсем плохо. Как только лодку встряхнули первые бомбы, Уве ощутил лихорадочную потребность к действию. Он чувствовал, что нужно что-то предпринять, иначе их просто сомнёт, как жестяную банку, и бросит на дно. Но никаких новых приказов не отдавалось. Что случилось с капитаном? Может, он уже убит? Или повреждена связь? Нужно пойти и узнать, что происходит!
Но все вокруг оставались на своих местах, и Уве подчинился общему настрою. А потом, когда он увидел капитана, спокойно идущим по проходу, Уве и вовсе почти успокоился. Капитан сохранял полную невозмутимость, будто всё идет по плану и лодке ничего не грозит.
Лишь спустя несколько дней после той атаки, когда лодка вернулась на базу, Уве поговорил с другими моряками и понял, какая опасность на самом деле им грозила. Глубинные бомбы почти всегда убивают лодку. Просто какая-то лодка погибает при первой же атаке, а какая-то – при десятой. Всё дело в удаче подлодки и капитана, или в судьбе, назовите это как хотите. Потому-то почти все подводники считают своего капитана и свою лодку везучей. Так проще выходить в море.
Интересно, сколько атак суждено пережить лодке Уве? В море об этом лучше не думать, но вот на суше, между походами, такие мысли приходят. И не только ему, Уве знал это точно. Все понимают, что следующий поход может оказаться последним. Просто стараются об этом не говорить.
Сколько ещё воевать? Когда сдалась Франция, казалось, войне почти конец, а победа – дело нескольких месяцев. Уве, который тогда ходил на учебной лодке, очень переживал, что не успеет побывать в настоящем бою. Обидно будет после победы чувствовать себя ненастоящим подводником. Какие смешные мысли! Сейчас всё совсем по-другому.
Не так, совсем не так всё это представлялось. Нет, ребята на лодке классные, да и командир такой, что с ним хоть к морскому чёрту в глотку. Вот только победы, о которой постоянно говорят, что-то не видно. Англичане умудрились договориться с русскими и американцами и теперь ведут себя намного наглее, чем ещё пару лет назад. Значит, чувствуют свою силу. Да и французы эти… Не просто так вроде бы мирные жители смотрят, как выходят из портов лодки в походы. На лице пустота – мол, не моя это война, – а передать англичанам, когда и сколько лодок вышло – всегда пожалуйста. Лодку потом встречает самолёт с глубинными бомбами. Успеешь погрузиться – выживешь…
Говорят, надо потерпеть, скоро новые лодки в серию пойдут. Да вроде бы и эти неплохи, вот только мало их. Новых разве больше будет? И самолётов мало, сейчас в небе даже опознавать не нужно – либо англичанин, либо американец. Все тебе пламенный привет хотят передать – кто торпедой, кто глубинной бомбой. Кстати, о самолётах. Что это там, слева по курсу?
Сонливость как рукой сняло. Неужели он проспал воздушный патруль? Руки моментально вспотели. Уве вгляделся в небо, потом моргнул несколько раз, восстанавливая остроту зрения, и снова поднял бинокль к глазам. Нет, на этот раз показалось. Небо было по-прежнему чистым, мирным и спокойным.

* * *
– Таким образом, в 1943 году произошёл перелом в войне на Атлантическом океане. Немецкие подводные лодки продолжали охоту за конвоями, но союзникам удалось значительно улучшить систему охранения конвоев как количественно, так и качественно. Кроме того, эскортные силы конвоев набирались опыта и знаний, в то время как многие немецкие подводные асы погибли или попали в плен. Всё это привело к тому, что эффективность действия подлодок резко снизилась, и они уже не могли оказать сильного влияния на военную экономику стран союзников.
Джон Маршалл обвёл взглядом аудиторию.
– У кого-нибудь есть вопросы?
Веснушчатый студент из первого ряда протянул руку вверх.
– Да?
– А правда ли, что немецкие подводники расстреливали моряков торпедированных судов из пулеметов? Еще говорят, что они поднимали их на мостик лодки, а потом просто погружались, оставляя тех в океане без надежды на спасение. Такое было?
Джон поморщился.
– Документально зафиксированы всего несколько случаев открытия огня по шлюпкам – если мне не изменяет память, не более пяти за всю войну. Притом в одном из случаев был осуждён немецкий капитан, совершивший подобное преступление повторно. А начал он ещё в первую мировую. Так что говорить о массовости в данном случае не приходится, – скорее речь здесь идёт о деформации личности людей, участвовавших в войне. Но очень часто подобные истории сочинялись для пропаганды, с целью поддержать боевой дух граждан. Например, в одном из случаев британское адмиралтейство заявило о кровавой расправе немецких подводников над экипажем транспортного судна, а потом через некоторое время этот экипаж в полном составе вернулся в Англию.
– Но ведь немцы всё же топили мирные суда?
– Как правило, они топили военные транспорты. В прошлом это были действительно мирные торговые суда, но с началом войны их реквизировало правительство, так что они становились законной боевой добычей. По моему мнению, главная вина немецких подводников в том, что они верили ложным идеям и лили воду на мельницу тех, кто впоследствии будет осуждён как военный преступник. Но, учитывая их довольно юный возраст, и эта вина может быть с них снята. Чтобы понять, какая идея ложна, а какая правдива, нужна критичность мысли, жизненный опыт, образование, наконец. Трудно требовать это от молодых ребят, живших в такой ненормальной стране, как Германия тридцатых-сороковых. Я ответил на Ваш вопрос?
Веснушчатый студент смущённо кивнул. Джон начал было собирать свои записи, когда услышал новый вопрос из группы студентов:
– Профессор Маршалл, а что Вы думаете по поводу нынешней ситуации в Восточно-Китайском море?
Это прозвучало как выстрел. Те из студентов, что направились к выходу, остановились и завертели головами. Подняв глаза, Джон увидел, что его ответа ждёт вся аудитория.
– Вы бы так внимательно лекции слушали, – усмехнулся Джон. – А на Ваш вопрос я могу сказать только то, что человечество за тысячелетия своего развития приобрело дурную привычку бряцать оружием по поводу и без него и пускать его в ход, особо не задумываясь о последствиях. И у меня нет надежды, что мы избавимся от этой привычки в обозримом будущем.
– То есть, Вы смотрите на возможный военный конфликт между Китаем, США и Японией как на неизбежное зло?
Джон, наконец, уложил свои записи в портфель и вгляделся в лицо студента, что задавал ему эти вопросы. Это, конечно, был не веснушчатый юноша – тот бы не осмелился. Конкретного ответа от профессора Джона Маршалла требовал высокий брюнет с энергичными чертами лица и не менее энергичной манерой двигаться. Его фамилию Джону не пришлось вспоминать. Это был Майк МакКоннах.
Студент Майк МакКоннах посещал далеко не все лекции Джона, но вёл себя на них довольно активно. Багаж исторического знания Майка состоял из не всегда связанных друг с другом фрагментов, но он, тем не менее, не боялся высказывать свою точку зрения, смело проводил исторические параллели и частенько задавал довольно непростые вопросы. Впрочем, сегодняшний вопрос – явно новый лидер по сложности.
– Признаюсь, Майк, Ваш вопрос заставляет задуматься. Вы спрашиваете, может ли произойти этот конфликт? Боюсь, что может. Будет ли это хорошо? Да уж чего хорошего в том, что люди стреляют друг в друга. Но, с точки зрения истории, это будет всего лишь один случай из многих. Вы об этом спрашивали?
– Вот смотрите, профессор. Вы рассказываете нам про немецких подводников, которые шли на войну и умирали за ложные идеи. Но эти люди были не в силах понять, что идеи, за которые им предстоит умирать, фальшивы. Сейчас же затевается конфликт за клочок земли, под которым нашли что-то ценное. И мне, например, идея убивать или умирать за это кажется ложной уже сейчас. И не только мне одному. Понимаете, война ещё не началась, а уже понятно, что идея плохая. В отличие от тех немецких ребят мы знаем, что за это не стоит воевать. Вот только проблема в том, что кое-кто считает иначе.
– Майк, не нужно стучаться в открытые двери, я, как и Вы, не в восторге от текущего положения дел.
– Профессор, вопрос не в этом. Вопрос в том, что нам нужно сделать, чтобы эта война не началась.
Джон понял, о чём идёт речь. Среди преподавателей университета, конечно, уже ходили разговоры о том, что некоторые студенты начали борьбу против надвигающейся войны – или, как выражались люди в администрации президента, локального конфликта.
То, что студенты собираются протестовать, было, конечно, делом вполне обычным, – Джон повидал немало таких волнений за свою долгую жизнь. Началось всё, как и всегда, с разговоров между лекциями, потом перешло к скрытой агитации сомневающихся. Теперь вот борьба выходит на поверхность.
Майк МакКоннах очень ловко затеял этот разговор, превратив его, фактически, в небольшой митинг. Он поставил бы профессора Джона Маршалла в сложное положение, будь Джон более благонамеренным сотрудником университета. Но Джон Маршалл, сам в прошлом бунтарь, и в зрелом возрасте был далеко не самым лояльным к властям человеком. С годами он научился не спорить с начальством по пустякам, но своё мнение он имел всегда, и очень часто это мнение отличалось от официальной позиции руководства.
Вот и сейчас Джон не прервал разговор вовремя, и теперь о споре студента и преподавателя узнает весь университет.
«Ну и пусть!» – подумал Джон. Для Майка МакКоннаха это была победа – для агитации популярность необходима, как воздух, и Майк её получил. Джон усмехнулся и сказал:
– Ну что же, Майк, теперь, когда Вы так ловко использовали меня в своей борьбе, я буду вынужден всё же прервать этот увлекательный разговор. Меня всё ещё ждут некоторые дела.
На лице Майка Джон чуть ли не впервые увидел растерянность. Разговор действительно прекратился, студенты, переговариваясь, покинули аудиторию, оставив Джона и Майка наедине.
– Профессор, простите меня, я не подумал о том, что этим разговором могу создать Вам проблемы, – Майк сказал это профессору тихо, с виноватой улыбкой, и это совсем не походило на его обычную манеру держаться.
– И это вполне свойственно Вашему возрасту, Майк, – Джон похлопал Майка по плечу. Всё же хорошо, что парень переживает из-за этого. Это значит, Майк не считает, что великая цель оправдывает любые средства. Значит, он не фанатик. Почему-то Джону это было приятно.
– Не переживайте за меня слишком сильно, Майк. Я в этом университете уже довольно давно, так что все в руководстве знают, что я – та ещё старая заноза. Хуже мне не будет.
Майк усмехнулся, а Джон продолжал.
– Но вот что я хотел сказать Вам, Майк. Вы же собираетесь сформировать определённое общественное мнение вокруг конфликта?
– Да, и Вы знаете, что это за мнение. Мы считаем, что…
– Майк, ради Бога, давайте без лозунгов! Будьте чуть спокойнее, это нужно вожаку! Уж поверьте историку.
Майк снова усмехнулся, и Джон продолжил:
– В определённый момент Ваше присутствие или отсутствие в университете уже не будут влиять на сформированное общественное мнение. Но сейчас этот момент ещё не настал. Для Вашего дела сейчас очень важно, чтобы Вы оставались в университете.
– Да я вроде бы и не собираюсь… – Майк осекся. Он понял, что имел в виду профессор.
– Вы считаете, что риск моего, скажем, отчисления – повышается?
– Да, я так считаю, – Джон посмотрел в глаза Майка.
– Но я не собираюсь отказываться от борьбы за наше дело!
– А я Вас и не отговариваю. Я хочу сказать, что Вы принесёте своему делу больше пользы, если сумеете остаться в университете.
Майк сбивчиво поблагодарил профессора и вышел из аудитории.

* * *
Самолёт военно-воздушных сил США Б-24 «Либерейтор» с собственным именем «Принцесса Лу» (так звали одну из лучших танцовщиц Нового Орлеана) патрулировал небо над Атлантическим океаном. «Ищите, и обрящете» – эти слова вполне могли бы быть девизом патрульной группы, которая занималась поиском немецких подводных лодок. Они искали лодки, и они находили их.
При всей безбрежности океана происходило это довольно часто. Человеку, далёкому от патрульной работы, это могло бы показаться странным, но на самом деле ничего странного здесь не было. Транспортные суда ходили по определённым маршрутам, лодки охотились на транспортные суда, а самолёты – на лодки.
Моряки торговых судов, немецкие подводники и американские лётчики были связаны странной связью – они притягивали друг друга в такие места планеты, которые в обычной жизни никак нельзя было назвать оживлёнными. Эти места становились невольными свидетелями событий, которые не случались здесь целыми столетиями.
Джефф Уильямс, девятнадцатилетний уроженец Туссона, пришедший в армию добровольцем, внимательно вглядывался в расстилавшийся под ним океан. Поверхность была спокойна, и это, конечно, давало дополнительные шансы. При волнении в два-три балла можно найти только лодку, находящуюся на поверхности, а вот когда вода тиха и прозрачна, как сейчас, лодка даже на перископной глубине прекрасно видна с воздуха.
С другой стороны, немецкому капитану нужно быть сумасшедшим, чтобы при такой погоде не уйти на глубину. Поэтому более опытные товарищи Джеффа не питали особых надежд на успех этого вылета. Но Джефф не собирался расслабляться. Когда он вербовался в армию, то пообещал самому себе, что сделает всё возможное на войне с нацистами. Так что Джефф не терял терпения, вглядываясь в однообразную светло-синюю гладь под собой.
Время тянулось незаметно – никак не скажешь, прошло три часа или три минуты. Но в какой-то момент, совершенно непонятно когда, – терпение Джеффа было вознаграждено. Внезапно, как мираж, перед ним совсем близко возник силуэт лодки. Джефф сглотнул слюну, мираж не исчез, и тогда он закричал в шлемофон ломающимся, как у подростка, голосом:
– Лодка, лодка на одиннадцать часов!
Командиру потребовалось не более пары секунд, чтобы сориентироваться. Перед ним лежала застигнутая врасплох добыча. Совсем неважно, почему она оказалась в этом месте в это время. Может, на лодке произошла поломка, и они не могут погрузиться. А может, лодка просто спешит навстречу конвою, боясь упустить его, и потому капитан идёт на такой риск. В другое время командир воздушного корабля Б-24 «Либерейтор» Гордон Бейли обязательно бы над этим поразмыслил, но не сейчас.
– Открыть огонь из пулемётов по курсу! – голос Гордона звучал энергично, но в то же время спокойно, без ненужного надрыва. Он довернул самолёт влево, и лодка была теперь прямо по курсу. – Приготовить глубинные бомбы, взрыватели на минимальную глубину!
Гордон собирался атаковать подводную лодку глубинными бомбами. Парадокс ситуации заключался в том, что лодка была не на глубине, а на поверхности, и намного лучше было бы использовать торпеду или даже обычные бомбы, но на борту «Либерейтора» их не было.
Так как лодка появилась внезапно, при первом заходе на цель бомбы ещё не были готовы. От самолёта вниз потянулись трассы – это заработали крупнокалиберные пулемёты Кольта. Одна из трасс шла от пулемёта Джеффа Уильямса.
Джефф изо всех сил вцепился в рукоятки пулемёта и очень старался попасть. Сначала он целил просто в лодку, но потом увидел на мостике небольшие фигурки, которые, суетясь, пытались наладить какой-то механизм. Джефф понял, что нужно стрелять в них, но руки слушались плохо. Казалось, его тело сопротивляется и не даёт прицелиться как следует.
Джефф продолжал стрелять до тех пор, пока самолёт, наконец, не промчался над лодкой. В голове его была каша. Как просто всё было в агитационных листовках и фильмах! Там никто не говорил про то, что эти немцы так похожи на нас.
Джефф вдруг почему-то вспомнил, как в детстве залезал на высокое дерево, стоящее во дворе их дома, и оттуда пытался попасть вишнёвыми косточками в свою старшую сестру и её подружек. Иногда это получалось, и тогда сестра страшно ругалась и грозилась поколотить Джеффа. Впрочем, своего обещания она так ни разу и не выполнила. А сейчас вот он посылает вниз совсем не косточки.
Впрочем, и люди внизу были отнюдь не сестрой Джеффа. Механизм, который они разворачивали, оказался зенитной пушкой, и теперь лодка огрызалась короткими злыми очередями.
Самолет развернулся, Джефф опять увидел перед собой лодку и снова взялся за рукоятки пулемёта. На этот раз он целился более тщательно и старался не обращать внимания на то, что от зенитки на лодке к нему приближается стальная трасса.
Сперва эта трасса прошла выше самолёта, потом под ним, но уже совсем близко. Джеффу стало страшно. Он вцепился в рукоятки пулемёта и решил стрелять до конца, но тут в кабину через пробитый фонарь влетело что-то яростное и горячее и сильно ударило его в ногу. Джефф вскрикнул и потерял сознание.
В этот момент судьба, которая, казалось, отдала лодку прямо в руки Гордона Бейли и «Принцессы Лу», отвернулась от них. Самолёт получил несколько попаданий из зенитной пушки и начал валиться на левое крыло. Гордон титаническими усилиями пытался вернуть его на нужный курс и атаковать глубинными бомбами, но лодка явно уходила от удара. Гордон всё же скомандовал сброс, но, взглянув на лодку, понял, что проиграл, – она быстро повернула, и бомбы легли за её кормой.
«Принцесса Лу» теряла высоту. Прыгать с парашютом было уже невозможно, и Гордон Бейли отдал команду приготовиться к аварийной посадке на воду. Самолёт плохо, но всё же слушался рулей, и Гордон, как мог, снижал скорость. Когда вода была так близко, что, казалось, её можно достать рукой, он задрал нос самолёта вверх, чтобы избежать удара кабиной о поверхность.
Посадку трудно было назвать мягкой. У «Либерейтора» надломился фюзеляж, но в целом самолёт приземление выдержал. Он плавно покачивался на поверхности воды, постепенно погружаясь.
Гордон провёл перекличку и приказал экипажу покинуть машину. Ответили все, кроме носового стрелка. Люди быстро выбирались из самолёта и грузились в надувной плот. Все ждали командира, и прошла целая вечность, прежде чем он появился, наконец, вместе с потерявшим сознание от болевого шока Джеффом Уильямсом.
«Принцесса Лу» очень тихо и спокойно тонула. Гордон Бейли смотрел на погружающийся самолёт и мысленно ругал себя последними словами. Нет, не за то, что был сбит зениткой, – такое бывает. Как говорят французы, на войне как на войне.
В горячке боя и последующей аварийной посадке Гордон не сообщил на базу ни о том, что они обнаружили и атаковали подводную лодку, ни о том, что были сбиты. Это было грубой ошибкой, и вспомнил об этом Гордон только сейчас. Он ещё не знал, что эта ошибка круто изменит его судьбу и судьбу его экипажа.

* * *
– Самолёт, самолёт справа по борту!
Уве подскочил, как от удара электрическим током, и резко повернулся на голос. Похоже, его товарища, наблюдавшего за противоположным сектором неба, всё-таки сморило на жаре. Самолёт сумел подкрасться со стороны солнца, и его заметили слишком поздно.
Большой четырехмоторный бомбардировщик поворачивался носом на лодку, готовясь нанести удар. Все, кто был на мостике, впились в него глазами, и только Уве смотрел не на него, а на капитана, кошачьим прыжком выскочившего из люка. Капитан задержался взглядом на самолёте, потом быстро взглянул на поверхность моря и на след, остававшийся за кормой лодки. Он принял решение.
– Зенитное орудие к бою! Полный вперёд!
Знакомый голос вывел матросов из оцепенения, и на мостике закипела работа. Так как Уве не входил в расчёт орудия, у него было время осмотреться. Он посмотрел на самолёт, потом на капитана, потом ещё раз на самолёт.
– Почему мы не погружаемся? – подумал Уве. Как правило, при появлении самолёта лодка стремится уйти под воду, но сейчас капитан решил принять бой. Уже потом, когда опасность миновала, и у Уве была возможность подумать спокойно, он всё понял. Конечно, решение капитана было очевидным.
Самолёт заметили слишком поздно, и спрятаться погружением было уже невозможно – из-за прозрачной воды лодка была видна сверху, как на ладони. Пока они достигли бы безопасной глубины, самолёт мог спокойно провести несколько атак глубинными бомбами, а потом вызвать подмогу. Капитан быстро оценил шансы и принял решение, с большей вероятностью позволявшее лодке выжить.
Но всё это Уве поймёт потом, а сейчас он смотрел на приближающийся самолет, с которого в сторону лодки потянулись пулемётные трассы. Стреляли не очень метко, и сначала пули падали довольно далеко. Но мало-помалу фонтанчики на воде стали появляться всё ближе к лодке. Несколько пуль с неприятным звуком ударили в корпус, и Уве инстинктивно оглянулся, ища место, где можно спрятаться. Увы, на мостике подводной лодки такого места не было.
Смерть приближалась к нему, ревя четырьмя моторами, и Уве ничего не мог сделать, чтобы защититься. Матросам у пушки было чуть проще – они были поглощены работой и не смотрели на самолёт. Уве оглянулся ещё раз вокруг, пытаясь найти хоть какую-то точку опоры для бешено мечущихся мыслей, и внезапно встретился глазами с капитаном.
Нельзя было сказать, что взгляд капитана был абсолютно спокойным. Уве уловил в нём напряжение, но в то же время и какое-то странное торжество. Похоже, что именно сейчас, в тот момент, когда всё поставлено на карту и риск велик как никогда, капитан чувствовал себя в своей тарелке.
Капитан тоже что-то прочёл во взгляде Уве.
– Докладывать мне о маневрах самолёта! – скомандовал он, обращаясь к нему.
– Есть!
Теперь и у Уве появилась работа. Он впился глазами в самолёт и просто стал говорить вслух всё, что видел. Страх не исчез совсем, но стал вполне терпимым.
Самолёт как бы нехотя развернулся и зашёл в новую атаку. Все знали, что теперь от него стоит ждать не только пулемётные очереди, но и глубинные бомбы. Зенитка на лодке яростно изрыгала пламя, посылая в приближающуюся громадину очередь за очередью.
Время замедлило свой бег, и судьбы лодки и самолёта замерли, покачиваясь на весах фортуны. Выигрыш дарил жизнь, а проигрыш… Впрочем, всё было не так однозначно. Один шанс из ста, или даже меньше, был за то, что самолёт и лодка уничтожат друг друга в яростном порыве. История намного более смелый автор, чем лучшие литераторы мира, могла предложить и такой сюжет. Но, как выяснилось, не в этот раз.
– Есть попадание в двигатель! – радостно закричал Уве, и время вновь понеслось вскачь. Из крыла самолёта повалил дым, но, видимо, пилот был упорным и не собирался так легко выходить из боя.
– Право руля! – Уве услышал голос капитана за спиной. Лодка сильно накренилась на левый борт, спасаясь от атаки. Самолёт попытался следовать за ней, но его явно уводило в сторону. Впрочем, у него всё ещё были шансы.
– Пошли бомбы! – вскричал Уве. Всплески от них оставались за кормой стремительно убегающей лодки. Близко или далеко? Сейчас всё станет понятно…
– Держаться на мостике! – скомандовал капитан. Прошло несколько томительных мгновений, и за кормой лодки, один за одним, начали подниматься исполинские водяные столбы.
Уве почувствовал, как лодку под ним поднимает вверх циклопическая сила, и изо всех сил вцепился в ограждение. Нос лодки нырнул под воду, грозя затопить корабль через открытый люк рубки, но подводный взрыв всё же был слишком далеко. Лодка, как пробка, вынырнула носом из-под воды и постепенно успокоилась.
– Все на борту? – услышал Уве слова капитана и огляделся. На мостике никто не смог устоять на ногах. Матросы сидели или лежали, цепляясь кто за ограждение, кто за пушку, а кто и за ногу товарища. Один матрос разбил лицо, ударившись о палубу, но все были на месте, никого не смыло за борт.
Так, а где самолет? Уве огляделся и увидел удаляющийся силуэт. Густой чёрный дым говорил о том, что шансов дотянуть до суши у него немного. Уве продолжал смотреть на него, и ему показалось, что он видит брызги. Уве вспомнил про бинокль – тот по-прежнему висел у него на груди. Руки немного дрожали, и Уве не без труда навел бинокль на недавнего противника. Самолет лежал на поверхности воды и, судя по всему, собирался затонуть. Рядом виднелся спасательный плотик, к которому энергично плыли лётчики.
– Самолёт совершил вынужденную посадку на воду! – доложил Уве.
Капитан взял бинокль у Уве и посмотрел в направлении самолёта.
– Доложить о готовности к погружению! – скомандовал он.
Но выполнить погружение было невозможно. Близкий разрыв глубинной бомбы повредил винт, и требовался его ремонт на поверхности. Ситуация была опасной, – если самолёт успел передать координаты боя, на лодку начнётся охота. С поврежденным винтом ей не скрыться.
Но удача в тот день была на стороне лодки и её капитана, – не зря матросы считали его везучим. Пока винт ремонтировали, ни один самолёт не потревожил покоя безоблачного синего неба.
Капитан приказал взять курс на место крушения самолёта.
Когда лодка подошла, самолёта уже не было на поверхности. От него оставалось небольшое масляное пятно, но и оно быстро исчезало. Единственным свидетельством разворачивавшейся здесь ещё недавно драмы был спасательный плотик с американскими лётчиками.
– Меня зовут Отто фон Любов, я капитан этой подводной лодки. Есть ли среди вас раненые? – обратился капитан к американцам на вполне сносном английском.
Один из них ответил:
– Мое имя Гордон Бейли, я командир патрульного самолета американских ВВС. И да, среди нас есть раненые.
С лодки на плотик забросили канат и подтянули его вплотную к борту. Раненого американского лётчика перенесли на лодку, и капитан приказал судовому врачу заняться им.
– Господа, – обратился фон Любов к американцам. – При других обстоятельствах я рад был бы предложить вам выбор – остаться на плоту или сдаться в плен. Но, к сожалению, сейчас у вас этого выбора нет. Я прошу сдать оружие и проследовать на борт лодки. Вы можете официально считать себя военнопленными.
Члены экипажа «Принцессы Лу» посмотрели на своего командира, но он только устало кивнул головой. Всё было ясно, капитан лодки не хотел, чтобы плот с авиаторами выдал место боя – а значит, и место нахождения лодки. Гордон Бейли последним поднялся на борт субмарины, отстегнул поясную кобуру с пистолетом и отдал её немецкому капитану.

* * *
– Доброе утро, Джон, – декан факультета улыбался, но как-то не очень радостно. – Ты не зайдёшь ко мне в кабинет?
Это было не самым приятным, но вполне ожидаемым началом утра. Конечно, весть о том разговоре – а скорее, даже о том самом разговоре профессора Джона Маршалла со студентом Майком МакКоннахом, не могла не дойти до руководства университета, и перед деканом стояла не совсем приятная задача.
Декан усадил Джона в кресло напротив себя, потом сел сам и вроде бы почти начал разговор, но тут же замялся, явно затягивая время. Проблема была в том, что декан Роберт Митчелл был одного возраста с профессором Джоном Маршаллом, и они очень давно знали друг друга. Назвать их друзьями было нельзя, но они совершенно точно были хорошими приятелями. Это и усложняло задачу Роберта, но Джон решил ему не помогать. В конце концов, раз ты декан – тебе и расхлёбывать. Как говорится, кесарю – кесарево.
– Я хотел поговорить с тобой по поводу студентов, – решился наконец Роберт. – Ты, наверное, слышал, что некоторые из них недовольны нашей политикой в Восточно-Китайском море. Это, конечно, их дело, у нас свободная страна, и они могут думать, о чём хотят.
Джон подавил улыбку, а Роберт продолжил:
– Но вот то, что эти студенты начинают насаждать свои весьма спорные мысли другим, уже беспокоит. Сам знаешь, как легко взбудоражить этот улей. И глазом моргнуть не успеешь, как начались волнения, столкновения с полицией, шумиха в прессе и прочее. А потом, когда всё уляжется, никто и не вспомнит, из-за чего началось.
Джон кивнул:
– Очень разумные мысли для декана факультета. И тебе делает честь твоя забота о будущем. Многие из нас слишком погружены в рутину и не замечают того, что происходит вокруг. Хорошо, что человек, который возглавляет факультет, смотрит на ситуацию в целом. Это, наверное, непросто – одному думать о таких вещах, когда остальные заняты ежедневной суетой.
Роберт снова замялся.
– Ээ, спасибо, конечно. Это не только мои мысли. Есть такое мнение, и я с ним, в целом, согласен. Понимаешь, все мы в юности хотели за что-то бороться, или против чего-то. Но сколько от этого пользы и сколько вреда?
Джон снова кивнул. Ситуация начала его забавлять, но он твёрдо решил не открывать карты. Роберт продолжил:
– Джон, давай начистоту. Я отлично помню, каким бунтарём ты был в молодости. И очень хорошо, что сейчас ты стал спокойнее и мудрее. Но я боюсь, что вся эта смута может снова засосать тебя. И я тебя очень прошу, ради общего блага – и твоего, кстати, тоже, – не лезть в это болото.
Джон немного помолчал.
– Роберт, ты, конечно, в курсе того, что происходит на факультете. И ты знаешь, что я ни в какой борьбе не участвую и не собираюсь участвовать. Видишь ли, в какой-то момент приходит осознание того, что история идёт своим чередом, а все наши попытки действовать за или против – не более чем мышиная возня.
Роберт кивнул.
– Я рад, что ты так думаешь. Я беспокоился за тебя, особенно после того твоего разговора со студентом. Ну, ты знаешь, о чём я. У директора была целая буря. Но я сразу сказал, что ты ни при чём. Кстати, а этот студент… Что ты про него скажешь?
Джон сделал вид, что не совсем понял вопрос. Он помедлил, как будто силился вспомнить, о каком же разговоре шла речь.
– Ты про тот случай, когда студент завёл разговор про ситуацию в Азии? Майк МакКонах? Да вполне сносный такой студент. А что он натворил?
– Да пока ничего. А как он учится? У него всё в порядке по твоим предметам?
– Да, в порядке. А что, по другим предметам у него проблемы? Собираетесь отчислять?
Вопрос, кажется, застал Роберта врасплох.
– Да я, собственно, пока у других преподавателей не спрашивал. Решил у тебя первого узнать. Ты же куратор их группы.
Джон кивнул понимающе. Они с Робертом пожали руг другу руки, и Джон отправился в свой кабинет.
– Похоже, над Майком МакКонахом сгущаются тучи, – подумал Джон. Сама судьба толкала его вступить-таки в эту игру. Хотя, если по-честному, Джон в эту игру уже вступил. И когда позволил Майку завести разговор про назревающую войну, и, особенно, когда так откровенно врал декану факультета.
– Что же, поиграем, – сказал Джон Маршалл и усмехнулся.

* * *
– Вы предлагаете мне выступить на студенческой конференции в Нью-Йорке? – на лице Майка МакКонаха было написано совершенно явное удивление.
– Именно так, – Джон Маршалл ожидал примерно такой реакции и внутренне усмехнулся – как приятно иногда знать будущее заранее.
– Но зачем?!
– Во-первых, Ваше положение в университете становится все более шатким. Но всё можно изменить в лучшую сторону. Я – преподаватель ваших профильных предметов, и если я отправляю Вас на конференцию, то это значит, что занимаетесь Вы хорошо. Вопрос об отчислении будет снят.
Майк понял, что каша с его отчислением заварилась довольно серьезная. Но предложение профессора казалось ему каким-то странным.
– Но ведь, чтобы поехать на конференцию, нужно подготовить доклад. Давайте честно, я – не самый лучший студент по предмету «история» в нашей группе. Да и потом доклад потребует очень много времени, – а у меня сейчас его совсем нет. Вы поймите, сейчас всё решается. Потом, когда мы отправим войска в Восточно-Китайское море, будет слишком поздно.
– Именно так, сейчас всё решается. Я думаю, что если Вы постараетесь, то справитесь с докладом. Я Вам помогу. И во-вторых. Конференция – это большая аудитория из студентов и преподавателей. Неужели Вы не хотите ею воспользоваться?
Майк хотел что-то ответить, но замер с открытым ртом.
– Что… Вы предлагаете? – спросил он с большим удивлением и никак не меньшим интересом.
– Вы так смело проводите параллели между Второй Мировой войной и нынешним положением вещей. Неужели Вы не сможете сделать это, находясь на конференции?
– А кто мне даст там говорить такие вещи? Да и потом, доклад, наверное, будет утверждаться на факультете, не так ли?
– Так. Но Вас никто не заставляет говорить с трибуны то же самое, что написано в докладе. А что касается того – дадут Вам говорить или нет, – то тут я вижу кое-какие варианты.
Майк задумался, и Джон Маршалл решил поднажать.
– Ну, так Вы поедете или нет? – сказал он почти сердито.
– Да, конечно, я поеду, – сказал Майк, улыбнувшись.

* * *
Джефф Уильямс очнулся и открыл глаза. Он лежал на нижней койке двухъярусной кровати – совсем как в его с братом комнате. Поначалу Джефф подумал, что ему снится сон, но обстановка вокруг и доносившаяся немецкая речь никак не сочетались с воспоминаниями о детстве. Джефф хотел было сесть на койке, чтобы сориентироваться, но тело ответило ему неожиданной слабостью. Джефф откинулся на подушку и попытался собраться с мыслями.
Он вспомнил бой с немецкой подводной лодкой, людей на её мостике и трассы от зенитной пушки, летящие в его сторону. Значит, их самолет сбили, а его ранили, и теперь он в плену.
Джефф знал, что попавших в плен солдат отправляют в специальные лагеря, – об этом рассказывали ветераны Первой Мировой войны. Ничего хорошего в этих лагерях, конечно, не было. И дело даже не в том, что там было холодно, сыро или плохо с едой. Просто находиться во власти противника в относительной безопасности, в то время как твои товарищи каждый день рискуют жизнью, – было в этом что-то унизительное. Настолько унизительное, что Джефф, представляя, что может случиться с ним на войне, намного легче относился к своей возможной гибели, чем к плену.
Впрочем, так было до того, как Джефф по-настоящему ощутил близость смерти. Теперь у него в голове всё смешалось. Джефф всё ещё чувствовал отголоски того страха, что он ощущал в бою. Да и немецкий плен не сулил ничего хорошего. С другой стороны, всё естество Джеффа ликовало оттого, что он жив и избежал смертельной опасности. Джеффу хотелось плакать и смеяться одновременно, и в таком состоянии его застал немецкий подводник – судя по всему, врач.
Это был довольно молодой человек со свежей щетиной на щеках и голубыми глазами настоящего моряка. Он довольно бодро сказал Джеффу что-то по-немецки, но тот только покачал головой. Немец крикнул тогда в проход между коек, а сам взял руку Джеффа и принялся измерять его пульс.
Вскоре, к радости Джеффа, в проходе показался их командир. Джефф улыбнулся командиру, тот ответил ему грустной улыбкой и поделился новостями. К счастью, вся команда самолета жива и никто, кроме Джеффа, даже не ранен, но это – единственная хорошая новость.
Остальное было не очень радостным. Они находились на борту немецкой подводной лодки, которая выполняла боевое задание. Скорее всего, речь шла об охоте за конвоями. А это значит, что лодку будут искать и пытаться потопить. Так что у команды «Принцессы Лу» были все шансы пойти на дно вместе с немецкими подводниками.
А если лодка всё же улизнёт от эсминцев и вернётся на базу, всех американцев ждёт лагерь военнопленных.
– Вот так-то, – закончил свою речь Гордон Бейли и грустно усмехнулся.
Когда Джефф остался один, он и так и сяк собирал воедино всё, что понимал в текущей ситуации. Да, шансов выйти сухими из воды у экипажа «Принцессы Лу» почти не было. Но почему-то в глубине души Джефф испытывал беспричинную радость, как будто его подсознание, не веря объективным фактам, продолжало считать, что всё будет хорошо, и они выкрутятся. Джефф попытался понять, откуда идёт этот лучик надежды, но так и не смог. Он всё же чувствовал слабость после ранения, так что не стал сопротивляться подступившей дрёме и уснул с улыбкой на лице.

* * *
Капитан Отто фон Любов был хорошим охотником. Инстинкт почти всегда верно подсказывал ему, когда и где нужно оказаться, чтобы выйти на цель. Вот и сейчас, наблюдая за горизонтом через перископ, он увидел дымы приближающегося конвоя примерно в том месте, где и ожидал с ним встретиться.
Лодка находилась на перископной глубине, – на этот раз фон Любов не рисковал, оставаясь на поверхности днём. Вообще говоря, он предпочёл бы не рисковать и в тот раз, когда лодка была атакована самолётом, но тогда приказы гнали его вперёд, навстречу конвою. Теперь же всё по-другому – конвой перед ним, и за действия лодки отвечает только капитан.
Вслед за дымами показался патрульный самолёт. Он двигался небыстро, пытаясь разглядеть угрозу конвою под поверхностью моря. Но на этот раз погода благоволила лодке, – волны почти не давали шансов заметить маленькую точку перископа с воздуха.
Фон Любов все же предпочёл не искушать судьбу, тем более что он уже узнал о конвое всё, что ему было нужно. Он опустил перископ и задал новый курс. Теперь лодка, одев на себя личину мирной овечки, весь световой день будет идти малым ходом на электромоторах параллельным с конвоем курсом. И уже ночью, когда темнота скроет её от ненужных глаз, лодка поднимется на поверхность и вновь станет, наконец, тем, кем она и была рождена, – волком, вышедшим на охоту.
На лодке царило радостное возбуждение. Все чувствовали, что приближается тот момент, ради которого они и выходили в поход, терпя тесноту и духоту в отсеках, качку и опасности, которыми грозило им море и небо. Впрочем, как раз опасностей впереди было достаточно, но именно сейчас думать об этом никому не хотелось. Никому, кроме американских лётчиков, волею судьбы находящихся на борту немецкой подводной лодки.
Никто, конечно, не сообщал им, что лодка напала на след конвоя и теперь только и ждёт момента, чтобы вцепиться в него мёртвой хваткой. Но наэлектризованная атмосфера внутри лодки и блеск в глазах немецких подводников подсказали им это без всяких переводчиков. Американцы сидели на койках в мрачном оцепенении, которое накрыло даже твёрдо поверившего в судьбу Джеффа Уильямса. Разговаривать не было ни сил, ни желания.
Подводная лодка шла под поверхностью воды со скоростью пять узлов навстречу своей судьбе.

* * *
– Так что руководство хочет подстраховаться перед конференцией и, по крайней мере, не отправлять на неё откровенных смутьянов, – закончил свою небольшую речь Джон Маршалл.
В кабинете воцарилось молчание. Пять человек: трое молодых людей и две девушки формально занимались здесь самоподготовкой. А неформально этот кабинет был центром студенческой борьбы – но центром глубоко законспирированным. Пятеро находящихся здесь студентов были ядром целой организации, тайно развёрнутой в университете.
Джон внимательно вгляделся в их лица. Все как-то разом приуныли, в глазах читалось разочарование.
– Значит, будем готовить кого-то мне на замену, – без особого энтузиазма сказал Майк МакКоннах. До конференции оставалось меньше недели, и подготовить кого-то другого было почти невозможно. Ехать, конечно, должен был Майк. Он был в этом уверен на 100 процентов, – и причиной такой уверенности был отнюдь не эгоизм.
То выступление, что они репетировали с профессором Маршаллом, вполне могло быть причиной его отчисления из университета. И Майк шёл на это с открытыми глазами. Посылать кого-то вместо себя на таких условиях – дело сомнительное с точки зрения морали. Да и не только в этом проблема.
Если всё пойдёт, как надо, то рубка на конференции может быть порядочная. Конечно, его попытаются заставить замолчать и потребуется вся его ловкость, все его навыки оратора, чтобы выжать из этой заварушки максимум. Профессор не раз пытался сбить Майка во время репетиции выступления, – и поначалу это легко ему удавалось. Раз за разом они оттачивали линию поведения Майка, и вот теперь, когда он уверен в себе как никогда, нужно искать замену. Но, положа руку на сердце, Майк был почти уверен в том, что без него на конференции шансов у них немного.
– Да, мы подыщем замену. А тебе придётся заболеть чем-нибудь неприятным на пару недель и исчезнуть из города до начала конференции, – сказал Джон Маршалл.
Все посмотрели на него удивлённо.
– Зачем мне заболевать? Вы что-то придумали? – спросил Майк МакКоннах, и в его голосе явно послышались нотки надежды.
Профессор Маршалл выдержал небольшую паузу, – всё же он любил театральные эффекты, – и ответил:
– Да, есть идея. Информация о чистке списков участников конференции пока неофициальная. Мы не будем ждать, пока тебя вычеркнет декан. Вместо этого мы сами нанесём первый удар, заявив о твоей болезни.
Кажется, студенты до конца не поняли замысла профессора, поэтому он продолжил несколько нетерпеливо:
– Мы не будем вычёркивать тебя из списка, – то, что ты заболел, я скажу декану голосом. А к списку мы добавим любого из вас, – скажем, тебя, Нэнси. Ну а потом Майк МакКоннах неожиданно выздоровеет и заявится прямо на конференцию.
– А если декан Вам не поверит? – засомневался Майк.
– Ну, это уже моя забота, – с усмешкой сказал Джон Маршалл. – Кстати, вы нашли ту женщину, о которой я говорил?
– Да, профессор, – ответила Нэнси Брайтман. – Она согласна прийти на конференцию и, если нужно, принять участие в обсуждении. Она сказала, что её отец это бы одобрил.
– Ну вот и хорошо, – сказал Джон, потирая руки. С тех пор как он ввязался в эту авантюру, жизнь заиграла новыми красками. Джон будто помолодел лет на двадцать, и вообще чувствовал себя отлично. Впереди его ждал непростой разговор с деканом, и Джон вышел из кабинета с радостным предвкушением борьбы.

* * *
– Майк МакКоннах заболел? – декан Роберт Митчелл явно не понимал, можно ли ему начинать радоваться или всё же стоит подождать. Роберт всё же был человеком совестливым и толком не знал, как взяться за это довольно скользкое, если говорить откровенно, дело – столь позднее редактирование списков участников конференции. То, что всё решается само собой, и радовало, и слегка пугало одновременно.
– И сколько же его не будет в университете?
– По меньшей мере, две недели. И, возможно, больше, если будут осложнения, – судя по интонации, Джон Маршалл явно беспокоился за здоровье своего студента.
– Ну да, ну да, – озадаченно покивал головой Роберт. – Никому не пожелаешь так внезапно слечь, и прямо в разгар учебного года.
– Да, я как раз хотел тебя попросить предупредить других преподавателей. Как вернётся, он всё нагонит.
Роберт Митчелл покивал головой ещё несколько раз. Похоже, всё и вправду налаживается.
– И вот ещё что, Роберт. Я же хотел отправить Джона от моей группы на конференцию в Нью-Йорк. Но теперь вот придётся отправлять другого студента. Я могу вписать Нэнси Брайтман в список?
– Да, конечно, подойди к моему секретарю, она всё сделает, – внутри Роберта всё ещё сидел небольшой червячок сомнения, и он прикидывал, как бы спросить о волнующем его вопросе ещё раз.
– Так что, этот, как его, МакКонах, точно не едет? А то знаем мы эту молодёжь, вскочит послезавтра – я, мол, здоров как бык! А мы тут устраиваем бюрократию! – Роберт Митчелл попытался скрыть волнующий его вопрос за шутливым тоном, и ему показалось, что Джон Маршалл не заметил его внутреннего напряжения.
– Боюсь, что на этот раз всё серьёзно, – сказал Джон без улыбки. – Кому суждено болеть две недели, тот завтра никак не выздоровеет.
Декан Роберт Митчелл посмотрел в честные голубые глаза своего приятеля, профессора Джона Маршалла, и успокоился окончательно.

* * *
Рубка всплывающей лодки вспенила поверхность ночного моря. Уве Шайдер выскочил на мостик, едва тот показался над волнами. Уве вновь предстояло стать глазами лодки, – как и раньше, он отвечал за визуальное наблюдение.
На этот раз ветер принёс облака, и это было очень кстати. Спокойное море и яркая луна позволяют эскорту конвоя видеть лодки слишком хорошо. Но теперь погода – не для эскортных эсминцев. Теперь пришло время лодки.
Капитан подготовил радиограмму, которую отправили в штаб. Это была стандартная процедура – на базу сообщили координаты лодки, а также скорость, курс и численность конвоя. Теперь эти данные передадут другим лодкам, и они набросятся на конвой, как волчья стая. Именно так называлась тактика, согласно которой действовали немецкие подводники.
Перед капитаном Отто фон Любовом лежало поле игры. Игры смертельно опасной, местами непредсказуемой, но все же поддающейся расчету. Расчет, конечно, ничего не гарантировал. Как не гарантировало ни умение капитана рассчитать партию наперёд, а потом не терять голову в критические моменты, ни способность личного состава быстро выполнять команды. Но всё перечисленное давало лодке очень хорошие шансы отправить на дно соперника и не отправиться туда самой. По крайней мере, так было до этого момента.
Но правила игры изменились. Пока никто на лодке не знал этого, но очень скоро это знание обрушится на них яростной силой глубинных бомб.
Если есть на свете весы, на одной чаше которых жизнь, а на другой – смерть, то в момент выхода радиостанции лодки в эфир на чашу весов смерти лег огромный, почти неподъёмной тяжести груз.
Не так давно англичане захватили шифровальную машину на одной из немецких подводных лодок и взломали шифр. Теперь кодированные сообщения, которые передавали немецкие лодки, перехватывались англичанами и отправлялись в особый отдел адмиралтейства. Там их быстро расшифровывали и отправляли назад, в оперативные соединения на море.
Лодка ещё набирала ход под дизелями, чтобы обогнать конвой и атаковать его, а англичане уже знали, где она находится и куда пойдёт. И они решили встретить волка, не дожидаясь того, как он нападёт на стадо.
Англичане очень страдали от атак немецких подводных лодок на свои конвои. Они старались искать лодки в океане с помощью самолётов, авианосцев, собственных подводных лодок. Иногда им это удавалось, – как это удалось патрульному самолёту «Принцесса Лу». Но всё же очень часто немецкие подводные лодки обнаруживали себя только тогда, когда корабли в конвое вспыхивали факелами или шли на дно. Так продолжалось довольно долго, пока до англичан не дошла простая мысль: нужно ловить волка не в лесу, а там, куда он точно придёт за добычей. А куда придёт за добычей немецкая подводная лодка? Туда, где идёт конвой.
Правда, для того, чтобы поймать волка, нужна не только задумка, но и сила. И она у англичан появилась. Сейчас, например, в сторону лодки капитана фон Любова от конвоя отделились два эсминца, но охранение отнюдь не было этим ослаблено.
Капитан фон Любов аккуратно подводил лодку к конвою, располагавшемуся справа по курсу. Нужно было найти брешь в построении охранения, чтобы проскользнуть в середину конвоя и оказаться среди торговых судов. Дальнейшее было делом техники – несколько торпедных залпов, паника среди гражданского экипажа транспортников и полное расстройство конвоя.
Как ни странно, проскакивать охранение безопаснее было в надводном положении. На английских эсминцах были установлены гидролокаторы, которые сканировали глубину и с приличной точностью могли показать местоположение погрузившейся лодки. А вот когда лодка находилась на поверхности, ей угрожало только визуальное обнаружение. Но заметить лодку с мостика эсминца было непросто, – её рубка почти не возвышалась над водой, так что эсминец с лодки замечали намного раньше, и лодка, как правило, легко скрывалась под покровом ночи.
Уве осматривал в бинокль сектор прямо по курсу лодки. Ему показалось, что темнота в одном месте чуть гуще. Корабль? Он подождал пару секунд, чтобы быть уверенным, и вскрикнул громким шёпотом:
– Корабль, корабль прямо по курсу!
Капитан повернулся волчком и направил бинокль туда, куда показывал Уве. Сомнений не было – навстречу лодке на полном ходу летел английский эсминец. Видеть лодку он не мог, не должен был, но уверенно шёл прямо на неё. Немецкие моряки не знали ещё, что англичане начали устанавливать на эсминцы радары, и теперь страж конвоя мчался вперёд, ведомый мерцающей точкой на экране локатора.
Стандартным способом уклонения было положить руль на борт и попытаться спрятаться в темноте, – так поступило бы большинство капитанов подлодок. В этом случае лодку ждала быстрая гибель или плен. Но какое-то внутреннее чутьё подсказало Отто фон Любову, что эсминец идёт на лодку не просто так, он каким-то образом видит её. Значит, оставаться на поверхности бесполезно.
– Срочное погружение! – скомандовал фон Любов, и моряки горохом посыпались в лодку.
Задраить люк, рули глубины до предела, заполнить цистерны, полный ход электродвигателям. На полном автоматизме то, что вбивалось в голову и в тело на учениях. Намного быстрее, чем тогда, но до чего же медленно в момент, когда над тобой вражеский эсминец!
Английский корабль прошел над лодкой, щедро одарив беглянку глубинными бомбами. Взрывы раздавались вокруг лодки, её сильно тряхнуло. Откуда-то что-то упало, погас свет, но предохранители поменяли быстро, и отсеки вновь осветились неяркими электрическими лампочками. Пока всё это было относительно безопасно. Впрочем, англичане, судя по всему, уходить не собирались. На этот раз они не будут торопиться, выставят бомбы на нужные глубины и аккуратно сбросят их прямо на лодку.
Винты эсминца шумели над головой, как набатные колокола. Акустик услышал всплески глубинных бомб, и в этот момент капитан повернул лодку право на борт, уходя от удара. Но на этот раз удар был убийственно точен. Бомбы легли очень близко от лодки.
Вновь погас свет, а лодку трясло так, будто она попала в гигантскую дробилку для камней. Матросы попадали на пол, сверху на них полетели плохо закрепленные вещи. В одном из отсеков начался пожар, в другом открылась пробоина.
– Неконтролируемое погружение! – послышался срывающийся голос из центрального поста. Это было смертельно опасно для лодки. При неконтролируемом погружении подводная лодка как бы проваливается на глубину, и остановить ее удается далеко не всегда.
В кромешной тьме этого подводного филиала ада матросы карабкались к своим боевым постам, чтобы вновь и вновь бороться за жизнь лодки и за свою собственную. О том, что это может быть бесполезно, и каждая новая бомба может стать последней, лучше было не думать.
– Проскочили 100 метров! – голос из центрального поста стал чуть спокойнее, но в нём по-прежнему чувствовалось напряжение.
Вновь поменяли предохранители. Больше половины ламп погасло из-за ударов, и отсеки заполнил зловещий полумрак.
– Сто пятьдесят метров!
С пожаром справились, но лодка продолжала погружаться. Из-за близких разрывов заклинило рули глубины, так что лодку можно было попытаться остановить только продувкой балластных цистерн или электродвигателями.
– Глубина двести метров!
Конец, казалось, неминуем, но падение сначала замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Лодка зависла между жизнью и смертью на глубине 220 метров. Это было намного больше безопасной глубины, которую гарантировала верфь, но корпус лодки держался.
Судя по всему, англичане потеряли сигнал с гидролокатора, но бросать охоту за лодкой явно не собирались. Акустик сообщил о том, что подошёл второй эсминец, и теперь два английских корабля методично прочёсывали океан и периодически сбрасывали глубинные бомбы, явно надеясь больше на удачу.
Справиться с течью из-за гигантской глубины никак не удавалось. Матросы, боровшиеся с поступлением воды, валились от усталости, и их быстро заменяли новые. Но одновременно работать в отсеке могло лишь несколько человек, так что большей части экипажа осталось только ждать.
Напротив Уве на койке сидел капитан спасённой ими в Бискайском заливе подводной лодки. Он зачем-то вытащил пистолет, проверил, заряжен ли магазин, и снова убрал его в кобуру.
Заметив вопросительный взгляд Уве, капитан сказал:
– Когда вода затапливает аккумуляторные батареи, из них начинает выделяться хлор. Его разносит вентиляцией по отсекам, и экипаж умирает от удушья, как солдаты в 1915-м. Поверь, это не самая лучшая смерть. Надеюсь, мы выкарабкаемся, но если нет, – я лучше сам отправлю себя на тот свет.
У Уве слегка закружилась голова, – наверное, воздух в лодке уже был слишком спёртым. Что с ним происходило, он и сам не понимал, и потому с некоторым удивлением услышал, как бы со стороны, свой собственный голос:
– А вы можете, когда будете… И меня…
Капитан бросил на Уве пристальный взгляд и кивнул головой. Уве откинулся на спину и закрыл глаза.

* * *
Охота на лодку затягивалась. Судя по всему, англичане собирались либо получить доказательства её гибели, либо заставить лодку всплыть. Сколько может продолжаться эта осада, не знал никто.
Лодка была переполнена, поэтому кислород расходовался быстро. Капитан приказал застопорить машины, чтобы шумом не выдать положение лодки, и отправил свободных от работ матросов по койкам. Но на койках можно было только сидеть – лежачих мест не хватало.
Восемь пленных американцев затолкали на две койки и прикрыли снаружи шторкой. То близко, то далеко слышались разрывы глубинных бомб. Было тесно, душно и страшно.
– Это не имеет никакого смысла, – шёпотом сказал пожилой штурман «Принцессы Лу» Билл Тернер. – Если нас не накроет бомба, то просто кончится кислород. Почему он не сдаётся? Вы должны пойти и сказать ему это.
Последние слова Билл Тернер адресовал командиру самолета Гордону Бейли. Речь шла, естественно, о капитане немецкой субмарины. Но Гордон Бейли отрицательно покачал головой.
– На его месте я бы тоже не сдавался. Будь у меня хоть одна возможность из ста, даже из тысячи, я бы вцепился в неё зубами. И показывать себя перед ним трусом я не собираюсь. Если нам суждено отправиться к морскому дьяволу Дейви Джонсу, я предпочту сделать это с гордо поднятой головой!
Штурман лишь отвёл глаза. Зато для Джеффа Уильямса слова командира стали как глоток свежего воздуха. Мысли перестали метаться, и внутри всё как-то успокоилось. Чему быть – того не миновать, и встретить смерть нужно достойно. Где-то в глубине души ярким цветком всё ещё жила надежда выбраться, но Джефф решил запрятать её подальше.
Лодка оставалась на глубине 220 метров.

* * *
– И зачем его туда понесло? – подумал Джон Маршалл. Декану факультета Роберту Митчеллу вздумалось отправиться в Нью-Йорк на студенческую конференцию. Он звал с собой и Джона, но тот благоразумно отказался. Всё, что мог, Джон сделал, и его присутствие больше никак не влияло на ситуацию. Как, впрочем, и присутствие декана.
Но всё же Джону не нравилось то, что Роберт Митчелл будет присутствовать на конференции в тот момент, когда Майк МакКонах будет говорить свою речь.
– Совесть во мне проснулась, что ли? – недовольно пробурчал Джон. Он был уверен, что поступает правильно, но всё же ему не хотелось, чтобы Роберт получил удар обухом по лбу прямо в Нью-Йорке. Это было бы слишком жестоко. В сущности, декан был неплохим человеком, пусть ему и приходилось делать иногда не слишком хорошие вещи.
Но сильно отговаривать декана Джон не мог, чтобы не вызвать лишних подозрений. Скрепя сердце, Джон Маршалл распрощался с деканом и отправился домой. Конференция должна была начаться на следующий день, в субботу. Дома Джон сделал пару телефонных звонков, затем взял с полки Сенеку и приготовился ждать.
Весь день в субботу Джон ждал телефонного звонка из Нью-Йорка. Сенека не помогал, мысли вертелись вокруг конференции и того плана, который Джон разработал и привёл в жизнь. С тем, что в результате всего этого он может лишиться работы, Джон смирился ещё в самом начале. Конечно, ему нравился университет, нравилось общаться с молодыми, полными энергии людьми, но иногда приходится делать выбор. Сейчас Джона больше беспокоило то, что в Нью-Йорке может пойти что-то не так, и отделаться от этих мыслей не удавалось.
Наконец, уже после шести зазвонил телефон. Это была Нэнси Брайтман. Голос девушки звучал радостно, и Джон понял, что всё получилось ещё до того, как она успела ему что-то рассказать. По словам Нэнси, победа была полной. Джону этого было вполне достаточно, и подробности решили оставить до того момента, как студенты вернутся в университет.
Джон включил Верди и отправился на кухню готовить ужин. Душа пела, вторя голосам итальянских теноров.
Около девяти вечера кто-то позвонил в дверь Джона. К его удивлению, за дверью стоял декан Роберт Митчелл. Выглядел он подавленно.
Несколько секунд они молчали. Первым не выдержал Джон:
– Роберт, здравствуй. А ты разве не должен быть на конференции, в Нью-Йорке?
– Джон, это полная катастрофа… Я только оттуда. Там такое началось после выступления этого Майка МакКоннаха! Они нас обманули, Джон.
– Да ты не стой в дверях, заходи в дом! – Джон посторонился, давая Роберту пройти.
Роберт Митчелл чуть успокоился и заговорил снова:
– Я просто не мог там оставаться после всего этого. Первым же рейсом прилетел назад, а куда идти, не знаю. Что я скажу жене? Что будет в университете? Ты уж прости, Джон, что я к тебе завалился без приглашения, но я правда не знаю, куда идти. Я посижу у тебя немного, хорошо?
– Давай раздевайся, и пойдём на кухню. Похоже, тебе нужно немного выпить.
Джон нахмурился. Судя по всему, Роберт не догадывается о том, какую роль во всём этом сыграл он, Джон Маршалл. Придётся ему об этом сказать.
– Можно, я включу телевизор? – спросил Роберт. Джон кивнул головой, и декан начал перебирать каналы, пока, наконец, не нашел нужный. Это был местный канал, который, однако, имел довольно большую аудиторию и солидную репутацию.
– Неожиданно переросла в крупный антивоенный митинг студенческая конференция в Нью-Йорке, – вдруг послышалось из телевизора. – Начало положила речь одного из студентов, встреченная бурными одобрениями в зале. В дальнейшем студенты покинули территорию Нью-Йоркского университета и заняли площадь Вашингтона. Впоследствии к ним присоединялись и другие жители города. Площадь была оцеплена большими силами полиции, но сведений о столкновениях нет. По словам опрошенных нами студентов, митинг начался стихийно, после антивоенной речи некого Майка МакКоннаха. На сегодняшний день это крупнейшее выступление граждан против возможного военного конфликта в Восточно-Китайском море. А теперь к другим новостям.
Роберт Митчелл застонал и выключил телевизор.
– Всё ещё хуже, чем я думал, – сказал он. Джон налил в стакан вино и протянул его Роберту. Тот выпил половину и, кажется, даже не заметил. На минуту над кухней повисло молчание, а потом Роберт вдруг начал рассказывать о том, что случилось на конференции.
Потом эту же историю Джону Маршаллу рассказала Нэнси Брайтман, так что у Джона было полное впечатление, что он видел всю сцену своими глазами.
Когда пришло время выступать, Нэнси вышла к трибуне не одна, а вместе с Майком МакКоннахом и какой-то пожилой женщиной. Говорить начал Майк МакКоннах. И декан с первых же слов Майка понял, что его речь очень мало похожа на тот доклад, что он, Роберт Митчелл, лично визировал перед поездкой студентов в Нью-Йорк.
Майк рассказывал о подводной войне в Атлантике в 1943-м не как историк. Казалось, он сам был свидетелем этой схватки между молодыми людьми, которых чужая воля схлестнула в жестоком противостоянии.
Речь была подготовлена, как надо. Майк говорил о судьбах нескольких американских лётчиков и немецких подводников так, будто он знал их лично. В какой-то момент сидящим в зале стало не по себе, – трудно слушать историю людей, которые кого-то любили, о чём-то мечтали, но шаг за шагом шли навстречу своей гибели; и не было силы, способной как-то изменить их путь. У некоторых женщин в зале на глазах появились слёзы.
– Мы историки, наша задача – изучать прошлое, – голос Майка МакКоннаха звучал взволнованно, но сильно. – И у меня есть мечта. Я очень надеюсь, что когда-нибудь не только те, кто изучают историю, но и все люди, и политики в том числе, осознают, что нет такой материальной идеи, нет настолько важных ресурсов на нашей планете, чтобы за них заставлять молодых людей убивать друг друга, объясняя это интересами страны. А сейчас я бы хотел передать слово нашей гостье.
И Майк жестом пригласил к микрофону пожилую женщину, сидящую рядом с ним. Декан Роберт Митчелл взглянул на ведущего конференцию пожилого профессора, но тот и не думал прерывать явно затянувшееся выступление. Роберт Митчелл не знал, что ведущий был хорошим другом профессора Джона Маршалла и находился в курсе дела. Заговор был спланирован тщательно, Джон мог по праву гордиться собой.
– Меня зовут Барбара Уоттс, в девичестве Уильямс. Мой отец был одним из тех, кто воевал в небе над Атлантикой. Он был воздушным стрелком патрульного самолета. Я уверена, что он бы подписался под каждым словом этого молодого человека. Нам всем нужно перестать отдавать право думать за нас другим людям, мы должны научиться сами принимать решения. Я считаю, пришла пора просыпаться!
Зал утонул в овациях. Но, согласно регламенту, каждое выступление подлежало обсуждению. К микрофону, установленному в зале, пробрался какой-то энергичный человек в военной форме. Он был обрит наголо и походил то ли на отставного полковника, то ли майора.
Отставной военный попытался было заявить, что не потерпит посягательств на славу наших солдат, воевавших с немцами и проклятыми узкоглазыми. В зале зашумели – этот военный явно забыл о том, что в конфликте за острова Восточно-Китайского моря США собирались выступать на стороне японцев против Китая. Когда ему об этом сказали, он смутился, но продолжал настаивать на необходимости показать всю мощь страны и сильным кулаком стереть ухмылку с лиц теперь уже других узкоглазых. По сути, после него говорить было уже невозможно, поскольку зал погрузился в хаос.
– Если бы не этот вояка, ещё можно было бы попробовать успокоить людей. И откуда у них в армии такие берутся?! – Роберт Митчелл и сейчас не мог вспоминать об этом спокойно.
– Похоже, Эдди сыграл на славу, – усмехнулся Джон Маршалл. Роберт удивленно поднял на него глаза.
– Да-да, это был не настоящий военный, а всего лишь актер. Но сыграл он просто отлично, не так ли? – Джон Маршалл говорил с усмешкой, но глаза его оставались серьезными.
– Так ты… Ты знал об этом заранее? Тебя не провели эти студенты? – Роберт отказывался верить в предательство своего приятеля. – И когда тебе все стало известно?
– Боюсь, что я об этом не только знал, но ещё и всё это организовал.
– Но зачем, Джон? Боже мой, зачем? Не ты ли говорил мне про историю, которая идёт своим чередом?
– Говорил, признаю. И я прошу прощения у тебя за то, что ты стал жертвой этого плана. Поверь, по-другому поступить было нельзя. Пожалуйста, попробуй меня выслушать.
Роберт устало откинулся на спинку стула и демонстративно стал разглядывать стену кухни. «Хорошо ещё, что не сбежал», – подумал про себя Джон.
– Понимаешь, мы с тобой – в первую очередь преподаватели, то есть учителя этих молодых людей. И мы несём ответственность за то, какими будут эти люди, какой будет страна завтра. А если говорить глобально, то мы с тобой отвечаем ещё и за тех ребят, что не учатся в нашем университете. Потому что мы старше, мудрее и знаем больше. Пойми, мы, историки, не имеем права молчать, когда любители поиграть в войну за чужой счёт собираются обтяпать очередное дельце. Ведь мы прекрасно знаем, чем такие игры заканчиваются. И если из-за этого выступления война продлится хотя бы на день меньше и не умрёт хотя бы один солдат, – то всё не зря. А если война вообще не начнётся, мы с тобой можем считать, что свою задачу на этом свете выполнили сполна.
Роберт Митчелл посмотрел на Джона с некоторым удивлением.
– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Вижу, веришь. А если всё не так? Если правительству будет плевать на все эти выступления студентов, и весь результат сведётся к тому, что нас с тобой просто выпихнут из университета, а война всё равно начнётся?
– Тогда я скажу, что мы хотя бы попытались, – улыбнулся Джон. – И у твоего сына в любом случае будет повод гордиться своим отцом. Кстати, меня зовут на год в Испанию. Но я сказал, что не могу ехать один, мне нужен коллега. Ты давно не был в Испании? Думаю, твоей жене должно понравиться. Тебе налить ещё?
– Наливай. Видимо, у меня уже нет выбора, – ворчливо ответил Роберт Митчелл. – И, кстати, мне особо-то гордиться нечем. Разве что тем, что я был доверчив, а ты обвёл меня вокруг пальца.
– Поверь мне, Роберт, это не так и мало. Будь на твоём месте человек недоверчивый и подозрительный, всё было бы намного сложнее. Так что твоя доброта и доверчивость послужили хорошему делу.
Роберт Митчелл беззлобно усмехнулся. Всё-таки не зря Джон Маршалл считал его хорошим человеком.

* * *
Уве Шайдер проснулся, как от удара током. Все вокруг лежали не шевелясь, и на миг его охватил страх, – что если все вокруг умерли, и он один остался в живых на лодке, среди десятков мертвецов? Но из центрального поста раздавались приглушённые голоса. Там явно что-то затевалось.
Уве заглянул в центральный пост.
– Итак, всплываем через пятнадцать минут, – спокойным голосом сказал капитан. Лодка погрузилась одиннадцать с половиной часов назад, и только последние два часа не были слышны шумы винтов эсминцев. Над поверхностью сейчас светло, но, в любом случае, нужно всплывать. Ждать дальше просто невозможно, воздух в лодке и так настолько насыщен углекислым газом, что нельзя зажечь спичку.
Конечно, не было никаких гарантий того, что лодка сможет всплыть с такой глубины. Если какая-то из систем неисправна, будет просто невозможно подняться. Наступал момент истины.
Капитан невозмутимо сел на койку, взял книжку и начал читать. Люди вокруг него мало-помалу успокоились. Уве машинально глянул на обложку и понял, что капитан держит книжку вверх ногами и только делает вид, что читает.
Уве почему-то вспомнил тот страшный момент на мостике, когда самолёт атаковал лодку, и он, Уве, почти потерял голову. Теперь вот эта книга. Уве пообещал себе, что если ему, Уве Шайдеру, суждено когда-нибудь стать капитаном, то он постарается быть именно таким.
Помимо всего прочего, капитан Отто фон Любов был ещё и везучим. Не зря команда так верила ему. Когда продули балласт, лодка без особых приключений поднялась на поверхность, как будто и не было этого многочасового ада под водой.
Поверхность океана была спокойной, ни на горизонте, ни в небе не было видно ни одного врага. Когда лодку осмотрели снаружи, выяснилось, что добраться до базы совершенно невозможно. Лодка едва держалась на плаву. Капитан проложил курс в сторону ближайшей суши, и лодка пошла вперёд на одном дизеле. Второй сильно пострадал в ходе бомбардировки, и восстановить его не удалось.
Через несколько часов хода впереди показался песчаный пляж. Лодка подошла поближе к берегу, чтобы высадить людей, а потом её отвели на глубокое место и затопили. Немецкие моряки и американские лётчики сидели на песке и смотрели на тонущую субмарину.
К капитану Отто фон Любову подошёл Гордон Бейли.
– Я хотел бы спросить Вас, капитан, где именно мы сейчас находимся?
– Мы находимся на побережье Бразилии, майор.
– Вам ведь известно, что Бразилия является союзником Соединенных Штатов в этой войне?
– Да, мне это известно.
– И что Вы намерены предпринять?
– Я собираюсь сдаться Вам в плен, майор, вместе со всей командой и со спасёнными моряками другой субмарины.
Офицеры пожали друг другу руки.
– Большая честь для меня воевать против такого противника, – сказал Гордон Бейли.
Рядом на песке сидели Уве Шайдер и Джефф Уильямс. Они даже не пытались вслушаться в разговор, хотя говорили буквально в двух шагах от них. Уве и Джеффу было абсолютно всё равно, кто кому сдаётся в плен. Вокруг была жизнь, которую можно вдыхать вместе со свежим морским воздухом, и никто сверху не сбрасывал глубинные бомбы. Разве что-то может быть важнее этого?