БУКИНИСТ

 

Сквозняк, ворвавшись в форточку, смахнул со стола листы и, закружив их по комнате, то взвинчивал к потолку, то вгонял в штопор, не давая им коснуться пола. Поспешно захлоп­нув дверь, словно переплёт книги, Дестин зажёг свечу. Свет выхватил чёрную изогнутую бровь, нависшую над зелёным глазом, и очертил прямую линию носа со вздрагивающими ноздрями. Лизнув кривую усмешку, застывшую на губах, свет скользнул вниз и спрыгнул с заострённого нелёгкой жизнью подбородка. Ухо, выхваченное свечой из темноты, на­пряжённо вслушивалось в тишину за дверью. Тишина, оставленная по ту сторону глазка, молчала, погружённая в размышления по поводу человека с сумкой, только что взбежав­шего на второй этаж и нервно оглядывающего двор в окно подъезда, после чего и зашед­шего в свою квартиру. Ни звука. За стеной буянил сосед-алкоголик, но это не в счёт.

Повесив пальто на плечики, Дестин вдел озябшие ноги в тапочки. Отпущенные сквозняком листы осели, где пришлось: на столе, под стулом, возле дивана, у двери. Ещё раз усмехнувшись, он собрал бумаги, оставил сумку на стуле и ушёл в кухню, унося с со­бой свечу. Свет, посаженный на бикфордову цепь, поплёлся следом. Синим цветком вспыхнул газ. И через минуту из кухни в комнату незаметно прокрался тонкий аромат кофе.

- Кто?! Кто там пришёл? – послышался шёпот со стороны книжного шкафа.

- Да тише вы! – зашипели рядом. – Чего разорались? Он пришёл, кто же ещё? – И уже глядя в дверной проём (туда, где кухня), с заботой и облегчением. – Пришёл. Вернулся.

Корешки выдвинулись, пододвигаясь к краю полки, глядя – кто на дверной проём, кто на стул с сумкой.

- А там чего? – донеслось с нижней полки.

- Чего-чего, – прошуршал тот же заботливый голос. – Сумка.

- Сумка-сумка-сумка, – зашелестело на всех шести полках.

- И судя по Его поведению, – продолжил голос, – не пустая.

- Не пустая! – проговорили и притихли корешки.

Звякнули стёкла в серванте, задрожал стул, и за стеной чуть ниже что-то с лязгом прогро­хотало. От стульчатой дрожи один край сумки опал и свесился петлёй вниз. Бессовестно обнажив своё лоно, сумка оголила угол чего-то чёрного.

На полках ахнули:

- Новеньк…

Но на них шикнули:

- Тихо. Идёт.

Овал света, обогнув угол, вполз в комнату. Рука нашарила выключатель. Пощёлкав впус­тую, Дестин вздохнул:

- Когда ж свет дадут?

Задёрнув штору, достал из ящика ещё три свечи. Расставив их по углам, онвзглянул на полки. Книги стояли – где у самого края, где в глубине.

- Ох уж эти трамваи! Дестин подошёл к книгам и принялся было уже выравнивать их, ста­вить на место, как вдруг замер. Оглянувшись, он посмотрел на стул. Откинувшись на спинку, сумка кокетливо покачивала петлёй, зазывая подойти к себе. Став возле стула, Дестин потянулся руками к петлям.

Пытаясь заглянуть через его плечо, корешки вытянули свои переплёты, но ничего, кроме шевелящихся лопаток и локтей, не видели.

Дестин повернул голову к столу и просунул пальцы в кольца. В темноте сверкнули нож­ницы.

Послышался скрип целлофана. И как будто вторя ему, в кухне раздался телефонный зво­нок.

Отложив ножницы, Дестин взял пустую сумку и снова отправился в кухню, по пути пове­сив её на крючок в прихожей.

- Слушаю… Да, могу говорить… Привезли? Уже?…

Вслушиваясь в слова, страницы снова зашелестели:

- Ты смотри!

- Ещё принёс.

- Новенькую.

- Так ведь нечитанную даже! Гляди – в рубашке.

На столе лежала книга в запаянной целлофановой обёртке. Надрезан­ный ножницами с одного края целлофан скукожился, зацепившись за угол пере­плёта.

На полках продолжали:

- Совсем ребёнок ещё.

- Дорогая, наверное.

- А кто вам сказал, что это – она? – раздался голос, до сих пор молчавший.

Переплёт стоял в самом углу. И свечи вырывали только часть имени с левого бока: …вягин.

На полках притихли.

- Кто вам сказал, что это – она? – повторил Вягин. – Всё-таки Он не дурак, чтобы брать что попало. Всё это время, что мы с вами знаем друг друга, Он носит только авторов муж­чин. А я не раз говорил, что мужчина отличается тем, что создан для изменения окру­жающего мира. А женщина, наоборот, – для сохранения изменённого изменяемого бы­тия…

- Ну всё, понесло на рассуждения, – проворчали снизу.

- Постойте-постойте! – послышался женский голос из раздела поэтики. – Вы что же, хо­тите сказать, что женщины глупее мужчин?

Дрожащие языки пламени выхватили из темноты фамилию на виш­нёвой обложке: Горенко.

Из кухни донеслось:

- Слишком большая нагрузка. Понимаешь, швеллер не выдержит…

- Я ничего не хочу сказать, – ответил Вягин. – Просто женщина сильна в быту, в семейных дрязгах, спорах. Но! В сфере искусства мужчина выходит интеллектуальнее. Потому что он – переделыватель, венец творения.

Вишнёвый корешок нахмурился. Вягин продолжал:

- И не у вас ли было написано:

“Могла ли Биче, словно Дант, творить,

или Лаура жар любви восславить?

Я научила женщин говорить…

Но Боже, как их замолчать заставить!”

Вы посмотрите, сколько их в магазинах! И всё пишут, пишут, пишут. Права уравнивают? Ага. А головы засоряют, значит? Права туманны, дебилизм конкретен. Был выброс жен­ской энергетики, всё, довольно. Остановимся на ХХ веке. Поиграли, и хватит, верните иг­рушки мальчикам. Все эти “Мемуары гейши: собчачье сердце”… тьфу! Они, видите ли, слова своими именами называют. Да не то что слова, уже вещи с их именами про­дают.

- Но хоть что-то они должны делать, – подала голос Яна Тувес.

- Вот именно: делать, а не переделывать. И уж тем более не писать! – без промедления от­ветил Вягин. Пусть эти серые бесполезные миру мыши продолжают дальше свои опыты по наблюдению за такими же, как они, тупыми грызунами и строят свою любовь. У них это лучше всего получается, чтоб им пусто было!

- Спокойствие, только спокойствие, – попыталась снять напряжение соседка Тувес – Линда Астрен.

Но спор остановил не её знаменитый призыв.

На столе, забытый всеми, дёрнулся переплёт.

Продолжая обкидываться словами, книги не сразу заметили движение. Злобно шелестя, они показывали друг другу: кто – дарственную надпись, кто – ценник. Некоторые, наибо­лее состоявшиеся (в основном классики), возмущённые дерзостью оппонентов, опусти­лись, снизошли до того, что без малейшего намёка на стыд, демонстрировали карандаш­ные записи на полях. Кто-то, нервно передёргивая страницы, показывал подчёркнутые строки. Кто-то даже козырнул мелованной бумагой и золотым обрезом. Каждый пытался выделиться. Хотя бы отпечатком жирного пальца на форзаце. Хоть за­гнутым уголком, но быть единственным и уникальным в своём роде.

- Стойте! – воскликнул Мюка, устало посмотревший на стол. – Глядите!

Целлофан, зацепившись за угол обложки, расползался параллельно надрезу, сделанному ножницами. Съёжившись, он напоминал демисезонный костюм змеи, старую шагреневую кожу, которую книга пыталась скинуть, взмахивая чёрной обложкой. Скрипя новым, не разогнутым ещё переплётом, книга расправилась с упаковкой и теперь пыталась развер­нуться.

На полках затаили дыхание, притихли, боясь проронить звук. Голос на кухне бубнил:

- Не успели вытянуть ещё на три этажа, как и их уже оборудованием заняли. А работы всё прибывает и прибывает. А прогресса никакого… Что?… Да, наверное, придётся пристрой делать. Станки итак уже в кучу сбились…

Взъерошив страницы, полкожители сбились в кучу во всех шести нишах и ждали, когда в перекрёстном огне свечей выпуклый корешок, не сглаженный пока ещё ладонями, явит им своё имя.

Книга, медленно разворачиваясь, затравленно, и в то же время холодно, оглядывала полки и своих будущих соседей. Не смея шелохнуться, даже просто прошелестеть страницами, они отвечали ей тем же, подкрепляя своё молчание необъяснимым страхом.

Продолжая двигаться, книга углом толкала целлофан, когда в форточку влетел сквозняк, встряхнув занавеску, и накинулся на пламя свечи. Склонившись, оно не погасло, а лишь на мгновение погрузило корешок во тьму.

На полках зароптали. Но когда сквозняк, отпустив пламя, хлопнул на прощание форточ­кой, все взглянули на стол, вновь освещённый пляшущим эллипсом света. И вздрогнули. Кто-то сдавленно вскрикнул.

На гладкой поверхности стола, широко расставив углы обложки, стояла чёрная с золо­тыми вензелями книга. Под изогнутой бровью рисунка, заползшего с обложки на вздутый корешок, полкожители, холодея, прочитали выдавленное десятибуквие: Дестин Экст.

- Да, напечатали, – донеслось из кухни. – А чего? Читать-то нечего, вот и написал. Ну всё. Пока.

Книга закрыла переплёт и, качнувшись, хлопнулась на стол. Завернувшись обратно в целлофан, легла названием в столешницу.

На полках замерли.

Бросив трубку на рычаги, Дестин вернулся из кухни в комнату.

Поставив свечу на стол, он стряхнул с пальцев парафин.

- Та-ак, – протянул он и затем добавил: – сказал бедняк, а сам заплакал.

Посмотрев на стол, он улыбнулся и подошёл к книжному шкафу. Выравнивая библионы, Дестин некоторые менял местами, переставляя с полки на полку.

- Здрасьте. Давно не виделись. Добрый вечер! – шуршали страницы. – О! И вас сюда же? Хорошо, веселее будет.

Мягко поскрипывая, переплёты жались друг к другу, отираясь тканью о дерматин, кожей о замшу.

Закончив с перестановкой, Дестин выровнял книги, оставив на третьей полке пустоту ме­жду Вягиным и Горгисом.

Свет, натянув до предела бикфордову цепь, юркнул в промежуток и вцепился в обои на стене и бок Вягина. Военный врач на обложке прикрыл глаза. Внезапно цепь дёрнулась, и свет, зашипев, выпрыгнул из междукнижья: соседи сверху топили, с потолка свисали бе­лёсые капли – штукатурка местами смылась, обнажая серый бетон и безобразные, наспех заделанные швы. Потолок походил на шахматную доску, начерченную в темноте без линейки. Капли самоубийственно срывались с потолка и бомбили пол, мебель, всё вокруг. Свеча, зашипев ещё раз, выпустила в потолок последний клуб дыма и потухла. Через пять мнут всё прекратилось.

- Сегодня ещё ничего, – сказал чей-то переплёт соседу. – Вот на прошлой неделе такой дождь был! Больше всех Донатычу досталось. Хозяин только принёс его, положил на стол и вдруг вышел куда-то, ага. Ушёл, в общем. А тут как ливанёт! Донатыч от безысходности аж на грузинский перешёл.

- А я? Почему я ничего не помню? Где я был? – спросил сосед.

- Где-где? На работе, наверное. У Дестина.

Разговаривавшие одновременно повернули свои корешки в дальний тёмный угол полки, куда редко проникало солнце, и с еле скрываемым отвращением взглянули на самую по­следнюю книгу. Не имея ничего общего со своим первоначальным бордовым цветом, она тихо стояла, прижатая увесистым томиком Танка. Молчаливая, не желающая ни с кем спорить, она напоминала своим разбухшим переплётом и теперешней окраской – ни больше ни меньше – утопленника с изрядно подпорченной размы­той татуировкой «Зона» в левом углу.

Тем временем Дестин высушил фитиль и снова зажёг свечу.

- Ну что, куда тебя поставить? – спросил он, взяв со стола книгу. – А? Куда? Куда себя поставить? – задумчиво забормотал он, расхаживая возле книжного шкафа и не замечая на себе недоверчивых взглядов.

- Нет, это что, правда? Это действительно Его Книга?

- Или, может, о нём? Вы видели название?

- Нет, только имя.

- Имя-имя… Может, это и есть название.

- Да какая разница? Видели, не видели. Только что нам это даёт? Что это – мемуары, вос­поминания? Что?!

- Или какая-нибудь фантасмагория на тему собственной жизни, судьбы.

- А может, это документалистика?

- Чем бы это ни было, – подал голос Вягин, – но ставить это он собирается рядом со мной. – Он посмотрел на Горгиса через разделявшую их пустоту и продолжил: – При всём моём уважении к хозяину, мне было бы всё же приятнее общаться с более маститыми мэтрами Её Величества Литературы. А теперь вот придёться не просто знакомиться, но узнавать. Читать, как говорится, с нуля.

- Имея, тем не менее, живого автора перед глазами, – укорил его Мюка. – И зная его как неотёсанного чурбана, и более того, – именно мы, мы все, являемся виновниками его значи­тельнейшей перемены в жизни. А вам, товарищ Вягин, просто выпала честь познако­миться с Дестином Экстом – писателем, через что нам, безусловно, всем придётся пройти.

- Вы правы, коллега, – поддержал голос с верхней полки. – И вы более чем правы. Друзья! Посмотрите, посмотрите внимательно на нашего юного собрата, на это творение хозяина нашего. Что видите вы? Видите ли вы то, что вижу я, когда читаю снова и снова это на­звание? Вглядитесь повнимательней, примерьте на себя это слово, и вы почувствуете то, что чувствовал автор, когда писал эту исповедь. Да, да, именно! Именно исповедь. Ничто другое просто на ум не приходит. Мемуары, воспоминания – да, похоже, где-то рядом, но не то. Эта книга – и с п о в е д ь, и ничем другим она просто быть не может. Вкладывая в неё душу, Дестин открывал её перед всем миром. И теперь, дорогие мои, не только мы с вами знаем тёмную сторону нашего хозяина, но и те, кто будет обладать её копиями, уви­дят Дестина Экста изнутри. Дамы и господа! Знакомьтесь – Дестин Экст – новоиспечён­ный писатель расскажет нам о судьбе одного вора со специфическим укло­ном, специализирующегося на искусстве. Он расскажет нам о Дестине Эксте – Книжном Воре.

- Да-а, Вилли Экспир сегодня в ударе, – хохотнули из глубины.

Кто-то добавил:

- Помнится, Дестин писал кому-то и между строк упомянул: “Я люблю книги. Но я люблю хорошие книги. И моя любовь не знает границ. Ни духовных, ни моральных, ни конституционных. Когда-нибудь напишу книгу, и меня за неё посадят”. Тут есть над чем подумать, господа.

- Подождите. То есть вы хотите сказать, что мы принимаем в наши полковые ряды заве­домо известного нам Иуду?

- А что делать? Ведь мы всего лишь книги. К нам редко прислушиваются. Ещё реже чи­тают. И мы не можем повлиять на ход событий, какого бы великого последнего шанса миру ни давали. Проникая в умы, мы не попадаем в сознание. А если и попадаем, то таких счастливчиков – единицы, и сделать они ничего не могут. Такие умные и такие бессиль­ные счастливчики. Но тем не менее, друзья, мы должны с честью и достоинством принять в ряды наших полок нового члена библиотеки. Поприветствуем его. Встречайте – Дестин Экст.

Ещё раз пощёлкав выключателем, Дестин подошёл к столу. Освободив книгу от целло­фана, раскрыл её на первой странице. В нос ударило свежей типографской краской. Слипшиеся на обрезе, они не сразу поддавались лов­ким пальцам. По старой привычке, Дестин раскрыл книгу на середине и заглянул под ко­решок. Поймав себя на этом, он захлопнул книгу и уставился немигающим взглядом в темноту коридора.

- Заработался, – пробормотал он. – Спать.

Бросив целлофан в мусорное ведро, Дестин ещё немного подержал томик в руке, будто взвешивая, и наконец поставил его на полку. Без того плотно стоявшие книги ещё сильнее прижались друг к другу. Кто-то даже крякнул.

Однако все одинаково молча восприняли прибытие новичка, которого и новичком-то назвать не решались. Они знали о нём всё, знали, что он в себе несёт, и, в тоже время, не знали о нём ничего. И никто не осмеливался заговорить первым. Вягин о чём-то усердно думал. Горгис рассуждал с соседом о проблемах квартирных площадей. Остальных успо­каивало расстояние, разделявшее их с новичком. Никто просто не знал, как реагировать на его пришествие. Не сговариваясь, полкожители стали ждать ухода хозяина. Все ждали утра.

Расправив диван, Дестин погасил свечи и улёгся под одеяло.

В свете последних сполохов огней на полке пару раз блеснуло новое слово, напечатанное ровным сдержанным шрифтом: БУКИНИСТ.