РАССКАЗЫ

ВЫИГРЫШ

 

Огромные глаза словно опускались в море, как солнце на закате, но отчего-то на мгновение зависли над лазурной водой. Море, которое обычно мирно плескалось примерно в двухстах метрах от дома Васи Мявкина, пододвинулось ближе, как во время прилива. И всё это для того, чтобы дать возможность лучше разглядеть эти выразительные очи.

«Вот удивительно», – размышлял Вася, – «двадцать пять лет живу на полосатом свете, три года её знаю, а чего в глазах Лизки Царапкиной больше: синей тоски или оранжевой дерзости, никак не могу понять. Непостижимо это».

Мявкин вздрогнул. Ему показалось, вот сейчас волны встанут на дыбы, взметнутся, подобно цунами, хлынут на второй этаж, ворвутся в квартиру. Вдребезги разобьют хрустальную вазу, стоящую на полке, но сначала пенно разметают компактные диски, лежащие на письменном столе.

Он решительно тронул рельефную кнопку электронно-оптического зума и отодвинул от себя лазурное море. В колючей задумчивости рухнул в кресло, отбросив подальше пульт управления новой супер-шторой. Нет, пожалуй, солнечной задиристости в глазах Лизки больше, чем спокойной прохлады. И как здорово воплотил на оптической шторе его ветреные пожелания гений художника.

А ведь поначалу не верил Мявкин, что из десятка фотографий, сделанных украдкой мобильным телефоном, можно так точно выхватить значительную часть души женщины. Более того, – нечто потаённое, волнующее, находящееся в бесконечной глубине зрачка. Не зря этому превосходному художнику и чудо-фирме все свои сбережения Вася выложил.

Деньги он ещё заработает нелегким трудом программёра. Зато теперь вот она, Лиза Царапкина, в его единственной комнате. Смотрит на него всевидящими, но не масонскими, разумеется, очами. Она заменит жар солнца, озорство ветра, йод моря, станет частью его жизни.

Василий Мявкин третий год любил Елизавету Царапкину. Да еще как любил! Больше, чем южное море. Размашисто и больно, тревожно и безответно, сладко и горько одновременно. Вечерами он наливал свою любовь в бездонную чашу переживаний, включал любимую британскую группу «Arena» и распевая «Helpme! Helpme! Helpme!», кружил с воображаемым сосудом по комнате, словно это с ним, а не со счастливым соперником Лаврентием Мурлыкиным танцевала Лизка. Он воображал, как она с доверчивостью котенка прижималась к широкой груди Василия, и будто находились они не в обновлённой Васиной квартире, а на душной дискотеке в клубе.

Вася не умел рисовать, но бесчисленное множество раз изображал Лизку в своём сознании. Вот она выходит из соседнего отдела. В строгом деловом костюме английского сукна. Вот они на корпоративной вечеринке за городом. Царапкина в голубом купальнике, под цвет глаз, сводящих с ума.

А рядом этот франт Мурлыкин. Страсть, как не любил его Мявкин! И за что только приглянулся он Лизке? Не за петушиные же рубахи и не за скромный оклад пиар-менеджера. Впрочем, умел Лаврентий Мурлыкин цветисто говорить, вовремя производил пряжу сладких вымыслов о продукции компании, оболванивая и одурачивая покупателей, что, в сущности, было одним и тем же. Он пользовался покровительством хищного шефа Ерофея Палыча, который в сознании Мявкина был похож на огромную, крайне опасную для здоровья медузу.

Сердечным другом Васи был не сладкоголосый Лаврентий Мурлыкин, а харизматичный вокалист и отличный фронтмен Роб Соуден из группы «Arena». Сейчас он давал многочисленные советы то из правой, то из левой акустической колонки. Мявкин доверял ему гораздо больше, чем своей тёте, агрессивно сватающей племяннику добродетельную соседку-рукодельницу Танечку Пушистову, похожую на румяный батон. Хорошо хоть старшие Мявкины, папа и мама, сохраняли выжидательный нейтралитет.

«Нет, только не это. Ну не люблю я Пушистову!», – поделился с Робом Мявкин, и вокалист в принципе согласился. А Вася решил взглянуть в свою электронную почту. Обычно ему хватало халявы на работе. Но сегодня, не решаясь выразить свои чувства в устной форме, послал Мявкин письмо Лизке на e-mail. Признался, наконец, в любви, ожидая хоть какого-нибудь знака внимания…

От Царапкиной ответа не было. Зато пришло письмо от адресата с незнакомой фамилией аж из самого Соединенного Королевства. Мявкин неплохо знал английский – профессия обязывала.

– Ты не поверишь, – вслух поделился он с Соуденом, – они сообщают, мой электронный адрес участвовал в какой-то лотерее, и я выиграл миллион фунтов стерлингов.

Роб напрямую на эти слова не отреагировал, но как будто бы запел веселее, всё быстрее перепрыгивая из колонки в колонку. Может быть, от этого, а может, от разбушевавшихся фантазий Мявкину стало благостно. Он выяснил курс обмена фунтов стерлингов на рубли и стал прикидывать, на что израсходует неожиданно вынырнувшее из омута случайностей невиданное доселе богатство.

Можно было купить квартиру попросторнее, крутой джип, совершить несколько кругосветных путешествий, а на сдачу звёздно одеться. Вот тогда-то красавица Царапкина точно обратит внимание…

Хотя кто её знает…

 

* * *

На работе с утра было тихо, как на деревенском погосте, а к обеду, когда Мявкин, переполняемый закипающей в душе радостью, предполагал поделиться со всеми волшебными новостями, именно там, куда он в первую очередь собирался, – в соседнем отделе – случился не просто переполох – пронесся настоящий торнадо.

– Давай по порядку, говори, что произошло? – добивался Мявкин развёрнутых объяснений у Лизы Царапкиной.

Но девушка горестно плакала, прижимая трогательный синий платочек к красивым глазам, и ничего не отвечала.

– Контейнер с малиновым джемом не туда отправила! – пояснила сидящая за соседним столом Евдокия Лапкина, – вместо Мышкино в Мишкино, – а Ерофей Палыч накричал на неё и сказал, что все транспортные расходы за счёт виновной. Там немало выходит, её месячного оклада не хватит. А у неё кредиты, страховки…

– Не плачь, Лиза. Можно связаться в железной дорогой и сообщить нужный адрес, – предлагал выход Василий.

– Времени много прошло, – назидательно подняла вверх палец Лапкина и углубилась в отчёты, а Мявкин, присев на стул, стал утешать Лизу.

 У него это плохо получилось, и в это время в кабинет заглянул Мурлыкин, находящийся в прекрасном расположении духа.

– Кто скончался? – поинтересовался Лаврентий. И выяснив причину, сухо бросил:

– Надо было проверять прежде, чем отправлять.

Лиза Царапкина всхлипывала. Потом заплакала ещё шибче.

– Иди отсюда, – вдруг замахнулась толстым томом на Мурлыкина Лапкина.

– Евдокия Михайловна! Да что вы? – спокойно отреагировал Лаврентий, – не кипятитесь, не тратьте нервы. Больше трети в месяц не вычтут.

Царапкина не поднимала глаз.

– Лиза! Я тебе дам денег. Да вот, кстати, хотел рассказать, выиграл я, – сбивчиво проговорил Мявкин.

Он поведал всю историю. Лиза подняла на него красивые глаза, а Мурлыкин процедил насмешливо сквозь зубы:

– Да лохотрон это, а ты поверил. Там ещё телефон указан. Так?

– Ну да, – подтвердил Мявкин.

– Да мне таких писулек штук пять за год пришло. На две я даже по электронной почте ответил, только не больно разбогател, – рассмеялся Мурлыкин.

- И мне, – подтвердила Лиза, – да, обман это, Вася.

Глаза её уже не были столь печальны и засветились мягким светом, который так волновал Василия.

– Значит, я не могу помочь тебе, – вырвалось у Васи, – вот… только получка была, но, так получилось, издержал я её, всю…

Он осёкся. «Зачем я это говорю», – пронеслась мысль, а Мурлыкин покровительственно похлопал Васю по плечу:

– Наслышаны, наслышаны, на что огромные деньги потрачены. Там не одна – пять Мявкинских получек, Тимофей рассказал. Плазменный экран-штора – во все окно! Живое море и над ним – два огромных Лизкиных глаза! Впечатляет!

«Тимофей Хвостов из отдела маркетинга? Каков подлец! А обещал никому ни слова!» – заколола Васю гвоздём досада на хорошего приятеля, который оказался болтуном.

Лиза поднялась из-за стола. Подошла к Мявкину:

– Это правда? Покажешь? После работы?

Мявкин замялся. Потом кивнул. А Мурлыкин обиженно сказал:

– Елизавета, как же так! Мы сегодня в музей современного искусства на новую выставку собирались?

Но красавица Царапкина не слушала Лаврентия. Она повернулась к Василию и при всех поцеловала прямо в губы. Этот поцелуй заставил вскрикнуть Лапкину, но не ангела, который аккуратно приземлился на это самое здание и уже присел на широкий карниз, как будто специально предназначенный для таких небесных странников. Это был самый быстрый и самый умный сотрудник небесной канцелярии. Уютно устроившись, он достал из складок одежды сотовый телефон и ноутбук, подсоединил наушники. Одним словом, не теряя ни минуты, включился в работу.                           

Но на этом интересные дела не закончились. После обеда позвонили из Мишкино, заказав такой же контейнер с малиновым джемом, и очень удивлялись западноевропейской расторопности менеджеров и рекордным срокам доставки. В Мышкино груз также дошёл благополучно, деньги за обе отгрузки поступили, и Ерофей Палыч отозвал свой приказ, пожурив устно Елизавету Царапкину на совещании.

Но самое главное событие – через месяц Царапкина стала Мявкиной.

 

 

БЛЭК, ТИШИНА И ТЕМНОТА

 

За два года своей жизни дворняга Блэк успел понять, что такое Тишина и Темнота. Он был совсем маленьким щенком и ощутил величественное спокойствие Тишины и грозную силу её частого спутника – Темноты, которая показалась ему в виде большого чудовища впервые, когда он остался ночью в новой, тёплой конуре, совершенно один, без матери, братьев и сестер. Ещё днём Блэк весело носился по двору, предлагая поиграть своему братишке, и не знал, что ночью может быть одновременно так тихо и так темно.

В теплый весенний вечер, когда вся семья Блэка, за исключением его отца, которого Блэк, впрочем, никогда не видел, дремала в будке, к его первому хозяину пришёл незнакомец. Мужчины посидели на скамейке, покурили. Блэк плохо понимал, о чём они говорили, потому что был мал и глуп. Разве мог он предположить, что его судьба решается именно в этот момент.

Незнакомец подошёл к конуре и заглянул в неё. Что ему нужно в собачьем доме? Блэк неожиданно для самого себя испытал навязчивое желание прогнать непрошенного гостя, встал на лапы и возмущённо залаял.

– Смелый! – одобрительно сказал незнакомец, и Блэк запомнил это слово. Потому что оно прозвучало и второй раз после того, как пожилой, но ещё крепкий мужчина вдруг схватил его за шкирку, вытащил из конуры и начал внимательно разглядывать. Блэк зарычал. Но не так, как на своих братьев и сестер, а по-настоящему. Он хотел показать, что ему не нравится подобное обращение, однако уловил в глазах незнакомца интерес в сочетании с доброжелательностью и успокоился.

Блэк очутился в большой сумке, в которой жили незнакомые запахи, и над его головой прошуршала «молния» замка. Он слышал, как люди ещё поговорили недолго о чём-то, потом дно сумки пришло в движение, и его закачало из стороны в сторону. Вскоре он с грустью осознал, что даже повизгивание не приводит к желаемому результату. Значит, надо терпеть. Он – будущий отважный пес, а смелые собаки не должны жаловаться на свою судьбу.

В новой будке ему понравилось, несмотря на то, что это пристанище было меньше их старого жилища в углу двора. Дощатый пол был щедро устлан душистым сеном, запах которого Блэк полюбил с первой же минуты. Обнюхав все углы, он понял: здесь довольно долго жила большая и старая собака. Она тоже была лохматой – один клок серой шерсти даже зацепился за неровный вырез входа.

Незнакомец надел на шею Блэка большой кожаный ошейник, бросил взгляд на массивную железную цепь, покачал головой и удалился, вскоре вернувшись с верёвкой, один конец которой он укрепил на кольце ошейника. Блэк подумал, что этот человек станет его хозяином. Разве мог он предполагать, что хозяев у него будет так много.

Они приходили по очереди каждое утро в одно и то же время, после того, как в поля и леса отступала Тишина. Все остальные люди называли их сторожами. Блэк научился безошибочно определять этот час и понял значение слова «сутки». Он осознал: среди сторожей есть добрые и злые люди, и ещё щенком научился распознавать их.

 

* * *

Склад, который ему предстояло охранять, находился за морщинистым каменным забором на самом краю большого города, и Тишина приходила сюда гораздо позднее, чем в кронах тополей стихали голоса птиц. Но и потом она часто нарушалась обиженными звонками последних усталых трамваев и звуками отдалённых шагов. Так продолжалось до той поры, когда гасли последние огоньки домов вдали, и Темнота окончательно вступала в свои владения.

В первый вечер он выглянул из будки, немного прогулялся по вытоптанной площадке на длину пятиметровой верёвки, заметил, какая чудесная погода. По запаху он обнаружил чугунный котелок у забора и определил, что в нём когда-то была овсяная каша с тушёной свининой. Такой вкусной едой его угощал первый хозяин. К сожалению, посуда была пуста, и в первый раз он лёг спать голодным, с надеждой на лучшее.

Первая весна Блэка была ранняя и дружная. Первое утро принесло ему его кличку и первую радость, а первый вечер – горькое разочарование. В час, когда небо допивало влагу из росистой травы у забора, ему принесли в кастрюле дымящейся кашки, но, увы, ни днём, ни вечером такая радость больше не повторилась.

– Что поделаешь, Блэк, – говорил ему вечером самый любимый из сторожей – усатый Федотыч, – скажи спасибо, что зачислили тебя на довольствие вместо Машки. Отравил её какой-то гад! Некоторые начальники хотели даже важный пост без сторожевой собаки оставить. Слава Богу, директор не пошёл на это и велел подыскать замену. Но положено тебе на пропитание совсем немного. Вот подрастёшь, может, и норму увеличат. А пока вот, покушай косточку. Бабушка специально тебе принесла.

Федотыч так называл свою супругу, которая часто приносила мужу на службу покушать. Он вынимал из полиэтиленового пакета сахарную кость, Блэк осторожно брал её зубами и тут же принимался грызть вкусный гостинец. Надо заметить, Блэк был неглупым псом и очень скоро стал понимать значение многих слов. Ну, а если не знал, догадывался по интонации говорящего.

Сахарная косточка имела свойство таять так же быстро, как сахар в чашке с горячим чаем, и Блэк опять оставался один на один с чувством ноющего голода. Может быть, поэтому ему часто не спалось по ночам. Он рос, легко усваивая всю нехитрую службу, а ночами вслушивался в Тишину, всматривался в Темноту, облаивал всех, кто близко приближался к складам, думая о своей собачьей судьбе.

Некоторые сторожа сидели ночью в помещении, кто-то даже спал там, но иным нравилось совершать обязательный ночной обход территории. В этом случае они выходили из караульного помещения, снимали с цепи Блэка и брали с собой. А пёс смирно шёл рядом и мечтал, чтобы такая мысль приходила в головы людей почаще. Знали бы они, как хорошо прогуляться под ночным небом, особенно, когда ночь звёздная и тихая. А как хорошо летом, когда через забор проникают дурманящие запахи с полей, и кажется, даже луна захмелела от подобного волшебства и улыбается моргающим звездам.

Темнота в такие ночи была ласковой и нежной. Она скрывала далёкие шаги возвращающихся со свидания пылких влюблённых и шуршание пронырливых мышей, рыщущих по заветным тропинкам. Блэк всматривался в Темноту и с каждой ночью видел в ней всё больше и больше. Он научился распутывать хитрые переплетения звуков, когда Тишина ещё не приходила, а глубокой ночью безошибочно классифицировал звуки, нарушившие покой, и лаял «попусту», как говорил Федотыч, всё меньше и меньше. Тонкое обоняние позволяло Блэку дополнять картину и читать любую Темноту, как книгу.

 

* * *

За летом пришла осень, потом зима, весна… Когда природа очертила своим циркулем два огромных круга, Блэк превратился в большого лохматого пса с висячими ушами и карими внимательными глазами. Ему добавили собачье довольствие. К тому же он стал всеобщим любимцем на складе. Теперь все работники тащили Блэку из дома говяжьи рёбра и куриные косточки, остатки праздничной трапезы и прочие объедки. Пёс не брезговал даже куском чёрствого хлеба, но, разумеется, в первую очередь налегал на мясное.

По ночам Блэк вспоминал свою семью, маму, братишек и сестрёнок. Если бы он умел говорить на языке людей, наверное, поинтересовался бы у Федотыча о судьбе своих родных. Хотя откуда старый сторож мог знать об этом? В минуты раздумий Блэк выходил из конуры, вслушивался и всматривался в Темноту, начинающуюся сразу за забором и не находил ответа на многочисленные вопросы, возникающие в его лобастой голове.

Однажды душным летним вечером Федотыч проводил последнюю машину и вышел по обыкновению на крылечко сторожки. Он вставил в щербатый рот сигаретку, и уже собирался было щелкнуть старенькой зажигалкой, как услышал тихий вой. Сторож подкрутил ус и двинулся в сторону будки Блэка.

Тот сидел неподвижно, но тихонько поскуливал. Увидев Федотыча, затих, но посмотрел внимательнее, чем обычно.

– Что случилось, Блэк? Почему грустишь? – спросил сторож.

Блэк вытянул морду вверх и издал тоскливый вой.

– Плохо тебе? – догадался Федотыч, – пойдём, погуляем за воротами!

Он отцепил кольцо ошейника, и массивная цепь с грохотом упала на пыльную землю.

Ночь ещё не погрузила в крепкий сон дома, город в этот час состязался с Тишиной и Темнотой, хотя герои чьих-то сновидений взвились во тьму и во весь опор скакали по призрачным полям и лесам. Настоящие же поля, казалось, были пусты. На самом деле в них в Тишине и Темноте жили запахи, но люди не понимали этого.

Но Блэк понимал… Он остановился у края поля, напряжённо принюхался и вдруг, бросив прощальный взгляд в сторону оторопевшего Федотыча, несколькими огромными прыжками скрылся в темноте. Ближайший лес сразу же стряхнул с верхушек сосен остатки криков удивлённого сторожа: «Блэк-лэк-эк-эк», и замер, зашептав кронами деревьев колыбельную непонятно кому.

Но Блэк уже взял след и теперь уверенно бежал по нему в сторону города. Ночная мгла пролегла от моря до моря, далекие дома тасовали огни негаснущих квартир, как домино, и казалось, звали к себе. На развилке пёс на мгновение остановился, но затем принюхался, свернул на другую дорогу и помчался по ней, подгоняемый самым могучим инстинктом продолжения рода.

Из-за перелеска вынырнули гаражи. В стороне от главного въезда в кооператив Блэк увидел то, что ожидал увидеть. Его тоже заметили. От собачьей своры отделился тот, с кем Блэку предстояло сразиться насмерть, и никто из соперников не собирался сегодня отступать. Противник Блэка, серый кобель, был выше его и, вероятно, не раз побеждал в смертельных поединках за право обладания самкой. Три других кобеля поменьше немедленно прекратили тащиться в хвосте белой пушистой суки и остервенело залаяли.

Блэк понимал: если победа достанется сопернику, эти трое устремятся на него и вонзят свои зубы в его плоть с разных сторон. Но пока эти кобели нетерпеливо и нервно ожидали исхода схватки.

Первый же выпад серого Блэк легко отразил, отпрянув в сторону, но явно недооценил противника, который резко крутнувшись на месте, ухватил его за бок. Блэк почувствовал ожог от укуса, кровь хлынула из раны, воодушевив других кобелей, которые залаяли ещё громче. Серый кобель свирепо зарычал и, полагая, что исход битвы предрешён, решил пойти напролом. Он ринулся вперёд, сбил Блэка на землю, но тот, изловчившись, снизу вонзил зубы в глотку ненавистного врага.

Серый захрипел, попытался ослабить хватку, но Блэк сжимал зубы до тех пор, пока враг не обмяк и мёртвым не сполз на землю. Тогда Блэк зарычал, сделал выпад в сторону ближайшего кобеля и обратил в бегство всех товарищей жениха с импровизированной собачьей свадьбы. Однако преследовать шакалов не входило в планы благородного рыцаря Блэка. Ведь у него были дела поважнее.

Белая пушистая сука стояла, как вкопанная. Потом она подошла к Блэку и, покорно взглянув в карие глаза победителя, начала лизать его рану. Блэку это было очень приятно. Он подумал, что испытывает самые сладкие минуты в своей жизни, смутно догадываясь, что впереди его ожидают и другие чудесные мгновения.

Белая собачья красавица, Тишина и Темнота, а может, Великий Зов Природы вместе зализали рану на боку пса, и кровь перестала из неё капать на тёплую землю. Можно было спокойно обнюхать ту, ради которой Блэк пошёл на смертельный бой. И надо сказать, Блэк не стал форсировать события и сразу давать волю своим чувствам. Он попытался объяснить: он не такой, как эти нетерпеливые мужланы, и при своих доблестных качествах смелого воина способен быть озорным метеоритом и в то же время бережным со своей дамой.

Темнота укрыла своим гигантским крылом, спрятала от всего мира то, что происходило у гаражей в следующие минуты…

 

* * *

На крылечке сторожки всю ночь просидел огорчённый Федотыч, который курил сигарету за сигаретой, не обращая никакого внимания на предупреждения Минздрава.

– Как же так, – сокрушённо рубил он заскорузлой ладонью ночной воздух и глубоко затягиваясь, вздыхал, – ну как же так, а?

И вдруг, вглядевшись в ночную мглу, прошептал:

– Мать честная. Вернулся. Да не один!

Блэк несмело приблизился к Федотычу, потом оглянулся на свою подругу. Словно хотел узнать мнение старого друга об избраннице, которую приглашал к себе в гости.

Сторож растерянно пожал плечами и неожиданно открыл калитку проходной. Словно работникам склада, предъявившим необходимые документы:

– Чёрт с вами, проходите! Как утром объяснять начальству буду? Не знаю…

Но с лица стража исчезла тревога, появилась благостная улыбка. Он выплюнул сигарету и сказал:

– Почти семьдесят лет живу на свете, а такое в первый раз вижу…

Блэк уловил не только удивление в словах старика, но и радость. Конечно, будка пса тесновата. Но они будут честно нести службу и может быть, станут достойны расширения. Тем более, у них точно будет пополнение.

А что Федотыч? Он хотел прицепить Блэка на цепь, но почесал лысину, крутанул прокуренный ус и махнул рукой…

Тишина ушла, не прощаясь. За ней бесследно, как всегда, растворилась Темнота. Нагрянувший внезапно рассвет удивил огненным безумством красок, словно говоря: разрисовать небо легко, точно так же до счастья и до беды – рукой подать. Но Блэк и его очаровательная спутница не стали этим утром любоваться великолепной картиной. Они легли рядышком в конуре и мирно уснули.

А спустя два часа их собачья будка содрогнулась от громких голосов нескольких людей.

– Это что же получается? Как сторожевую собаку с цепи спускать и всяких сук приваживать, он первый, а как порядок наводить – в кусты, – орал начальник караула, – ты кашу заварил, тебе её и расхлёбывать.

Федотыч тихо и несвязно оправдывался, и его голос тонул в ругательствах главного сторожа:

– Ах, мы боимся. Стрелять разучились. Бери винтовку, тебе говорю!

– Не буду, – вдруг чётко и ясно сказал Федотыч, – не хочу никого убивать.

– Барышня кисейная! Уволю к чёртовой матери! – ещё громче заорал начальник.

– Увольняй! – ещё более отчетливо бросил Федотыч, – но собаку не трожь!

Слова его потонули в новых ругательствах. И Федотыч не сдержался. Вспомнил своё строительное прошлое и высказал всё, что думает о своём начальнике на одном понятном всем российским людям диалекте.

Голоса приблизились, и Блэк, почувствовав опасность, выскочил из конуры. Он увидел перекошенное от злобы лицо начальника караула и направленное в его сторону дуло винтовки. Следом за Блэком показалась его белая подружка. Начальник караула повернул оружие в её сторону, и Блэк угрожающе зарычал…

Тишина уже была нарушена пробуждением огромного города. Поэтому только на ближайших полях и перелесках были слышны два выстрела, прозвучавших сразу же друг за другом. Если бы я был уверен, что у собаки есть душа, то мог бы сказать, что потревоженная стая ворон поднялась с тополей и сделала круг над полем не случайно, провожая в дальнюю дорогу души двух собак, поднимающихся вместе всё выше и выше…