РАССКАЗЫ

 

ПРИХОД СИНГУЛЯРНОСТИ

 

С утра деревья под окнами принялись двигаться и выламываться, словно исполняли какой-то замысловатый танец или шаманский обряд. При этом они исступлённо потрясали своими патлатыми ветвями, вальяжно роняя тронутые желтизной листья. «Ветер, опять гадский ветер», – с досадой подумал Валера Маврухин, закрывая форточку, пытавшуюся изобразить из себя аэродинамическую трубу. Стоило только повнимательнее присмотреться и становилось ясно, что танцующие тополя, вязы и ветлы за окном приволакивают выдернутые из земли корни. Можно ли было верить после этакого собственным глазам и стоило ли вообще приглядываться? «Нет, никакой стабильности и радующей душу целостности в окружающем мире», – удручённо вздохнул Валера, отхлёбывая чай из треснувшей чашки. Словно в подтверждение его последнего вывода кухня тотчас пошла рябью, стол передёрнулся, будто в судороге, и даже чашка в руке, не излив, впрочем, ни капли из себя, на мгновение превратилась в закрученное произведение Сальвадора Дали. Миг, и всё вокруг успокоилось, вернулось к исходной форме. Волна сингулярности схлынула так же стремительно, как и пришла, не оставив ни малейшего следа. Даже деревья внизу прекратили непонятное безобразие и вновь укрепились в грунте, стыдливо спрятав только что выставляемые напоказ оголённые корни.

Валерий Маврухин уже беспрепятственно допил чай из вернувшейся в привычное обличье чашки. Он, как и все люди, почти уже привык к новой напасти. Будто мало показалось кому-то там, на небесах, обрушенных на землю в последнее время землетрясений, наводнений, лесных пожаров и прочих казней египетских, включая новые неизлечимые болезни и экономические катаклизмы. Нет, нате вам ещё неведомые прежде безобразия сингулярности. Явный перебор, никак не свидетельствующий о наличии сверхразума у кого-то там наверху, буде он реально существующий и взаправдашний. Может, скорее предположить, что у матери носительницы нашей Геи лопнуло, наконец, последнее терпение и от продолжающихся неразумных бесчинств человечества её пошло корёжить и так и сяк?

Бесспорно одно – теперешняя жизнь никак не походила на прежнее спокойное и размеренное существование. Благо ещё, не повторялось масштабных кровопролитий, но в остальном-то творилось чёрт-те что, и чем дальше, тем более всё вокруг выглядело совершенно непредсказуемым.

Личная жизнь самого Валеры претерпевала не менее удивительные катаклизмы, как и окружающая обстановка. И всё же, каким-то образом ему удавалось до сих пор принимать происходящие изменения и даже приноравливаться к ним. Действительно, выработанная долгой эволюцией приспособляемость человека ко всякого рода пертурбациям беспримерна и поразительна. Но какие-то пределы должны были существовать изначально. И каковы они именно для Маврухина, пока оставалось загадкой.

Если раньше для достижения подобного состояния ему хватало принять внутрь стакана два водки, видимая стабильность внешнего мира вынуждала его стремиться к изменению своего собственного с уклоном в реализм восприятия. Теперь, когда само окружение становилось подобием сумасшедшего творения алкоголика, необходимость химического преобразования таинственных процессов жизнедеятельности головного мозга потеряла свою актуальность. Иными словами употреблять алкоголь больше не хотелось. Конечно, пиво иногда по-прежнему необходимо для профилактики камней в почках, да извлечения из организма зловредных катионов алюминия – главной причины ужасной болезни Альцгеймера. Но в целом, потеря стабильности внешнего мира привела к ненужности собственного алкогольного сумасшествия. И без того разбираться в нарастающих с каждым днём сюрреалистических переменах становилось всё более и более затруднительно.

Валера Маврухин стал трезвенником. Но, вопреки расхожему мнению, денег у него не прибавилось. «Если бы не пил – машину бы купил!» – назидательно утверждала тётя Клава, на самом деле приходившаяся Маврухину двоюродной бабушкой по матери. Очень быстро жизнь заставила его убедиться в ошибочности тётиного утверждения. То есть, деньжата всё же периодически приходили, но так же периодически растворялись в постоянно алчущем их пространстве, хотя карманы у Валеры вовсе не имели дыр, а бумажник его был самым обычным из кожзаменителя, вовсе не сообщавшимся с параллельными мирами.

Тем не менее, непривычный до того трезвый образ жизни пошёл Маврухину на пользу – конец света в его отдельно взятой голове приостановился, словно что-то заблокировало набиравший обороты маховик. Зато с лихвой закрутилась карусель окружающей жизни, и это не могло не тревожить рядового обывателя, наконец-то избавившегося от привычного действия алкогольных токсинов.

Одна беда: раньше редкие попытки близости с существами противоположного пола счастливо не перерастали в нечто длительное и тягостное. Его временами поднимавшее голову либидо удавалось приглушать очередной порцией выпивки и загонять то ли на дно бутылки, то ли вглубь затравленной ядами печени. Теперь же в нём пробудился стойкий интерес к женским особям, стук каблучков за окном просто подбрасывал его на месте и заставлял бежать к открытой на балкон двери, чтобы успеть насладиться коротким сеансом бесплатного шоу под названием «проход инопланетянки». Впрочем, в последнем он не был полностью уверен, но настолько одичал за последнее время своего совсем не здорового образа жизни, что начал вполне допускать неземное происхождение этих странных, столь не похожих на него и его знакомых, существ. Да и прошлый опыт общения с подобными представительницами, вроде бы, не опровергал таких вот теперешних подозрений. Слишком уж отличной и непостижимой трезвым мужским разумом психологией они обладали.

- Жениться бы тебе надо, Валерка! – как-то горестно посетовала тётя Клава, единственно близкий человек для него, оставшийся в этом мире.

- Как?! – неприятно изумился Маврухин, уж ей-то он никогда ничего плохого не сделал! За что же она так его?.. «И ты, Брут?!» воскликнул напоследок знакомый ему по историческому фильму Юлий Цезарь, получив от близкого человека смертельный удар кинжалом. Увы, отсутствие сингулярности в древнем Риме нисколько не гарантировало его обитателям ухода от неминуемо трагического исхода.

Уже месяц, как наш герой остался без работы, причём, не по своей вине. Платили всё меньше, просто несуразно платили, если соотносить с неуклонным ростом цен на всё необходимое. При всём при том, бессмысленной монотонной работы, как ни странно, не убавлялось, напротив. И Маврухину всё больше начинало казаться, что он угодил на какую-то злокозненную и неведомо кем учинённую разводку. В конце концов, бросил он это гнилое дело и уволился по собственному желанию. Ничто не изменилось за месяц избавления от нудных, плохо оплачиваемых обязанностей, только остатки выданных под расчёт средств, если их можно было так назвать, испарились с пугающей быстротой. И это подвигло его обратиться на биржу труда, встать на учёт, как безработному. Долгое стояние в очередях, заполнение анкет, прочая бумажная волокита – ему предложили временную работу за сущие копейки. Валера перешёл к самостоятельным поискам и нашёл-таки нечто приемлемое, да ещё у себя под боком.

За углом соседнего дома располагалась частная мастерская по починке арбузов. Справедливости ради надо отметить, что далеко не все порченные арбузы нуждаются в подобном ремонте. Это ему сразу растолковали перед зачислением. По той же причине желающих воспользоваться услугами здешних мастеров почти не находилось. В свободное от основного занятия время мастера не пренебрегали смежными работами: забивали гвозди в семечки, крошили булочки на неугодных кому-то граждан. Но в целом, подобная сомнительная деятельность практически не приносила сносную выручку. Маврухин вскорости это просёк и без сожаления вернулся к своему исходному состоянию безработного. К тому же внезапная смерть старенькой тёти Клавы лишила его единственного собеседника и советчика в жизни. Скромная квартирка её отошла к невесть откуда взявшейся боковой племяннице, которая знать не пожелала никакого Валеру Маврухина, да и он о подобной родственнице никогда прежде слыхом не слыхивал. Такое вот внезапное неподдельное горе побудило его помянуть, как положено, уход остававшегося единственно близким человека. Прочая родня покинула его ещё в досингулярной жизни. Затянувшиеся поминки плавно перешли в новую алкогольную фазу существования Валеры Маврухина. Некому оказалось теперь наставлять его на путь истинный, и побудить к мало вероятному возврату к трезвости могло лишь дальнейшее искажение мира вокруг.

Может быть, новый виток сингулярности и проявился в приходе участкового полиционера-татарина в звании лейтенанта. До сих пор прежние участковые-офицеры прочих национальностей, включая и русских, ходили дружно попарно, вероятнее всего, в целях собственной безопасности, а может быть, из недоверия промеж собой. Да и разыгрывать роли «хороший-плохой» гораздо сподручнее вдвоём, чем порознь. Короче, появившийся в одиночку то ли смелый, то ли более наглый участковый оказался и прямолинейнее в озвучке претензий на взимание положенной по его понятиям исторической дани. Но и Маврухин вполне откровенно послал его куда следует, всё-таки он имел в досингулярном прошлом высшее техническое образование. Нет ордера – ну так иди на… И в общем-то был прав с точки зрения всех нормальных людей, не испытавших ещё на себе в полной мере пагубных воздействий сингулярности.

Последствия визита дотошного участкового оказались для Маврухина вполне линейными и предсказуемыми. Объявились неоплаченные счета за потребление электроэнергии, газа и воды. Хотя советская статья УК за тунеядство давно уже не работала, нашлись новые рычаги в виде наездов братков. Маврухина взяли в оборот. Далёкая пенсия по возрасту практически не различалась на его жизненном горизонте. Прямых наследников и прочих близких родственников также не обнаружилось. Средства к существованию и оплате счетов могла предоставить только работа, одна мысль о которой уже была для Валеры совершенно отвратительна. И вдруг, откуда ни возьмись, предстала парочка ангелов без крыльев, но с наличными бабками, очень кстати признавшихся друганами-приятелями с общими знакомыми и прочей лабудой. Накормили-напоили, заплатили долги коммунальщикам, даже крупы-консервов-сухарей нанесли в заначку. А потом уже в полностью панибратской обстановке ни с того, ни с сего дали по тыкве уже безо всякой сингулярности и некуда оказалось деваться, когда старым электрическим утюгом сунули пару раз в опухшую больную с похмела морду. После чего он безо всякой читки, подписал им какие-то бумаги. Потом трам-там-там (впрочем, враньё, совсем без музыки и без лишнего шума дело происходило) вывезли полностью его скромные пожитки – и оказался он, чёрт знает где, на задворках в деревянной халупе с удобствами во дворе. У разбитого корыта, навроде пушкинской бабки из «Золотой рыбки», две-три бутылки самопальной водки на дорогу временно скрасили и обезболили такое жизненное потрясение, ну, а потом наступило неизбежное похмелье. Рыпнулся раз, рыпнулся другой, а смысл? Кое-что братки ему всё-таки скинули в виде мелкой наличности, этого нежданного проявления человечности на выпивку хватило недели на две. Так что по депутатам он метаться начал много позже своего волшебного сингулярного переселения, и никаких практических последствий его хождения, естественно, не принесли.

Однажды одинокий новосёл вышел вечерком до ближайшей забегаловки – душа горела, и неумолимо разгоравшийся пожар требовал немедленного тушения. Там Валера опрокинул по привычке стаканчик-другой дешёвого креплёного пойла. Хотел было чего-то домой в дорогу прихватить. Да откуда ни возьмись, стражи порядка свалились по его душу, прямо как та же сингулярность треклятая. Вывели наружу, чтобы не смел забулдыга оскорблять честь и достоинство прочих культурно отдыхающих посетителей своим возмутительным присутствием, а он возьми, да забуянь. Ну, дали ему, как говорится, согласно этой сингулярности по кумполу раз, другой и третий, он и приложился бестолковкой своей о бетонный бордюр тротуара. С виду прикемарить прилёг утомлённый прохожий. Ну, и оставили его, пусть, мол, сингулярность сама с ним разберётся.

Как он добрался до своего невзрачного жилища, никому не известно, может, кто сердобольный и помог, кто ж его знает? Сутки пролежал, другие¸ потом один из новых собутыльников-алкоголиков-похмельщиков забрёл в поисках решения собственных проблем и обнаружил неприглядную картину – когда Валера уже много часов сикал-какал под себя. Соседи вызвали всё-таки скорую помощь, как полагается. Отвезли в дежурную больничку, где он через день тихо-мирно и скончался. Прекратилась на этом разом всякая для него сингулярность.

А кому жильё из старого фонда досталось – то покрыто мраком, сингулярность – это ж такое необъяснимое явление, которое своё всегда возьмёт.

 

 

НЕНУЖНЫЕ ЛЮДИ

 

Вот они снова стоят у подъезда. Точнее не стоят, а кучкуются. Трое-четверо, иногда пятеро и больше. Кодовый замок на двери им не помеха, они знают цифры, хотят – всегда зайдут. Захотят – выйдут. Сейчас им нравится стоять снаружи. Погода тихая, пока ещё не холодно. Чтоб замёрзнуть насмерть, надо не меньше, чем ночь на тротуаре проваляться. Один уйдёт – двое пристанут, или наоборот, закономерности никакой не видится.

Пьют или дешёвый портвейн в пластиковых бутылках, который теперь дешевле пива или разведённый спирт, этим круглосуточно торгует хозяйка на втором этаже в соседнем доме… Вот там и кодового замка нет при коридорной системе гостиничного типа. Покупка у неё из-под полы стала для них многолетней традицией, но и новые жаждущие всё время появляются. Хорошо одно – прежде жуткая вонь от самогонки стояла по этажам, не выветриваемая через выбитые окна подъезда, теперь же вместо неё дрянной спирт, невесть откуда привозимый, ни днём, ни ночью не переводится. Кодовый замок на дверь подъезда продавщица зелья и её подельщицы-соседки ставить не дают. Нельзя: покупатели грохотать ночью будут, заснуть людям не дадут. В милиции, то есть полиции – по-новому, знают, они же вездесущие! Получают регулярно свои проценты, как раньше за самогон, и плевать им на всё остальное. Ведь квартира не сгорела и даже не обкрадена, никого не убили. Никаких, словом, «висяков», никаких нераскрытых деяний, ухудшающих общую статистику преступлений. А сколько таких стояльцев поумирало после использования ядовитого продукта – им наплевать, данные уже не по их ведомству. Кто от инсульта, кто от инфаркта, кто от переохлаждения, поспав на холодном асфальте, но большинство всё-таки от отравления суррогатами алкоголя, как пишут в посмертных заключениях судмедэксперты.

Конечно, каждый выбирает свою судьбу, но всё же, но всё же… Начинаешь верить, что кому-то, двигающему людьми как марионетками, действительно надо расчистить данную территорию согласно своим бесчеловечным замыслам. Очень это подленько выглядит со стороны: создать условия, при которых людей проще ввести в скотское состояние, а затем вовсе стереть из жизни, как уже никому не нужный хлам.

Кого-то из них я знал, кого-то ещё помню и вряд ли забуду, пока жив сам. Ведь каждый из них был по-своему не глуп, имел даже образование, не чета теперешнему, когда-то к чему-то стремился, но выбрал напоследок бутылку дешёвой отравы. Кто отнял у них энергию, даваемую всем с рождения? Как случилось, что их жизненный завод иссяк, и перед смертью они превратились в куклы, бессмысленно и никому не нужно топчущиеся возле подъездов?

Вовчик, Вовец, Вова, Вован – как-то не солидно по его возрасту, но таким он и остался. Прежде любитель посмеяться и без умолку рассказывать анекдот за анекдотом, последнее время, как ни напрягал пропитые извилины, вспомнить хоть один редко удавалось. Достоверно известно только, что разменял года три назад пятый десяток, имел профессию столяра шестого разряда, бывший мастер своего дела, после закрытия мебельной фабрики стал безработным, точнее, инвалидом по заболеванию нервов. Какому именно сам не знал или не помнил, как запамятовал от редкого употребления и своё собственное отчество, во всяком случае, сразу быстро его вспомнить никогда не удавалось. Сколько раз ему предлагали работу по специальности, различные шабашки – отказывался, неужели не оставалось никаких старых навыков? Не верится… Просто уже не хотел трудиться. И руки вовсе ещё не тряслись, если, конечно, не с похмелья, впрочем, таким он бывал крайне редко, и лучше бы этого не видеть никому.

Иногда его глаза на одутловатом синюшно-багровом лице выглядели живо и вполне осмысленно. Хотя, вероятнее всего, в эти недолгие мгновения его отравленный мозг заботила не судьба человечества и даже не своя личная, а мучил поиск способа избавиться от похмелья. Более характерной для него стала заторможенность, даже в общении с себе подобными. Редкий дурашливый юмор у него объяснялся только стажем употребления. В психиатрии такой называют «юмором висельников»: а не пойти ли всем чинить арбузы? А вот не пора ли вам научиться в семечки гвозди забивать? Его друг Витёк сообщил как-то, что дома Вовчик, проживавший вдвоём с престарелой матерью в убогой комнатушке, раскрасил две лампочки дневного света – с одной стороны синим, с другой – красным. Если он мог постоянно видеть в зеркале цвет своего отражения при обычном освещении, то зачем такие излишества? Маскировка? Или желание получить хоть какую-то радость для собственного глаза, точнее, для затравленного алкоголем мозга? Его поджидал инсульт с параличом, что остановило лишь на время, как только встал на ноги, тут же продолжил ежедневно хромать с помощью клюшки к привычному подъезду, как на работу. От повторного удара через полгода оправиться уже не удалось.

Рафон, Рафаэль, склонный к похвальбе, задиристый баламут. Если присмотреться, всего лишь пытающийся за внешней бравадой скрыть свою полную растерянность перед обрушившимися на него неурядицами.

Ему не нравилось, когда его называли Рафиком, это оставалось для него самым важным и больным вопросом. С первых минут знакомства он не уставал напоминать своим собутыльникам: «Я – Рафаэль, ну, Рафон, а Раф – это вообще здорово, но никак не Рафик – иди ты на фиг». Такая вот болезненная идентификация собственного Я, за которую он постоянно держался обеими, редко трезвыми, руками.

Бывший комсомолец обратился к мусульманству уже в зрелом возрасте. Объяснял свой выбор так: к сорока годам увидел по телеку Горбачёва, затем и Ельцина в церкви со свечками в руках. Воспринял однозначно: президенты страны, бывшие коммуняки, перевернулись в православие, а на него татарина наплевали. Начал назло им выступать за ислам и поддерживать татарских братьев-мусульман, но есть свинину и пить вино не переставал. В его собственных глазах хождение в мечеть на Курбан-байрам представлялось настоящим хаджем, о котором он имел весьма смутное представление. Ещё два-три посещения мечети за год, чаще из-за похорон родственников или знакомых, придавали ему до следующего раза чувство исполненного перед аллахом долга.

Зато, к чуть ли не ежедневным встречам с интернациональным братством бутылки, он относился гораздо более преданно, словно на самом деле это общение и являлось для него подлинной религией и молитвой. Но на этом пути заработал только цирроз печени и умер в коме в реанимационном отделении больницы скорой помощи.

А вот Витька, Виктор, Витёк. Имя-то родители выбрали очень неплохое, как бы гарантировавшее в их глазах будущую счастливую жизнь отпрыску. Ведь означает оно – Победитель. Только победитель чего? Неизвестно. По его пустой жизни выходило: только собственного рассудка и здравого смысла. Худое востроносое лицо, суженное к вечно небритому подбородку, нездоровый возбуждённый блеск в тёмных глазах, неуёмная, зачастую бессмысленная жестикуляция, сбивчивая, торопливая и не всегда внятная речь с перескоками с одного на другое, особенно, если находился под градусом. А трезвым его почти не видели, лишь изредка с бодуна – вот тогда у него всё замедлялось, издаваемые как бы с мучительным затруднением звуки, уменьшенная амплитуда бесцельных махов рук, шаркающая недужная походка и ленивая в половину физиономии ухмылка, не сулящая ничего доброго никому из встречных.

Всё чаще набирался до положения риз, пил, пока не падал, а умер от воспаления лёгких, полученного в таком состоянии на бетонных ступенях возле подъезда, подняться домой сил не хватило. Да к тому же, как показало вскрытие, много лет жил с туберкулёзом. Ему едва не исполнилось тридцать семь. Жил один. Хоронили скромно – соседи сбросились, на похоронах собралось десятка два человек, половина ритуального автобуса оказалась пуста.

У них есть что-то общее в прошлых, теперь никому не нужных, как и они сами, биографиях, все они бывшие работяги родом из СССР, их шедшие под уклон судьбы пересеклись тут, в подъезде, оказавшемся самой последней точкой в незаметно промелькнувшей жизни.

Список умерших в сходных обстоятельствах можно долго продолжать, чуть ли не до бесконечности, только надо ли? Это не единственный подъезд с примелькавшимися фигурами, сколько их по району, по городу, по стране? А что творится в деревнях, где люди брошены без работы, без обеспечения самым необходимым, без дорог и пригодного жилья, где у них не осталось никакой надежды на завтра?

За последние пять лет по официальным данным население России сократилось больше, чем на четыре миллиона жителей. Неужели столько уехало за бугор? Впрочем, достаточно побывать на любом действующем кладбище хоть русском, хоть мусульманском, чтобы убедиться, с какой жуткой быстротой они разрастаются за счёт новых могил, чаще мужчин самого работоспособного возраста, пятидесятых-семидесятых годов рождения. И это при постоянном очковтирательстве официальных реляций о росте рождаемости в результате заботы государства! Даже невиданный прежде поток мигрантов не перекрывает жутких цифр смертности, вылезают они, как ослиные уши. Кому предъявить счёт?