ЯБЛОЧНЫЙ БУКЕТ

 

Среди моих знакомых имеется немало чудиков, увлечённых какой-либо оригинальной идеей. Но даже на их фоне коллекционер запахов – это что-то! Таким необычным хобби отличился мой сокурсник Сергей Мокин. В специальную тетрадь он записывал: такого-то числа там-то и там-то почуял запах того-то и того-то, в результате заново пережил такую-то и такую-то ситуацию из прошлого. Будучи поэтом, Сергей извлекал из этой тетрадки большую пользу, посещая отмеченные места в поисках вдохновения.

Меня всегда поражал в нём редчайший сплав двух противоположностей: по образованию он являлся сухарём-математиком, по духу поэтом-романтиком. Как математик, Сергей удивительно точно укладывал в рамки логических цепей сложные для меня лично понятия. В частности, раскрывая свою теорию, он заявлял: «Из всей системы наших чувств и вообще всех способов индивидуального миропознания запахи являются наиболее совершенной матрицей памяти». В качестве же адепта рифмованного слова, Сергей оказывался натурой увлекающейся, лёгкой на подъём и запросто мог сорваться в поисках нового запаха куда-нибудь в архангельскую тундру или в заброшенный шахтёрский город в Коми, а после вдохновенно живописать, как вдыхал запах солидола в грозившем обвалиться, без окон и дверей, цеховом здании. А то взбредало ему в голову съездить на овощебазу или, что случалось чаще всего, поболтаться по вокзалу: по его же словам, особенную пользу для его творческого развития приносил запах креозота и поездов.

Его теория увлекла и меня, но после безуспешных попыток добиться схожего результата, я остыл и напрочь выкинул её из головы, утешившись вечной истиной: что поэту хорошо, то простому человеку психбольница. И уж никак не мог ожидать, что теория запахов откроется мне сама собой, безо всякого с моей стороны напряжения.

Я клевал носом в вагоне метро. Диктор объявлял станции, двери открывались, закрывались, впускали и выпускали очередную партию пассажиров – въевшаяся за многие годы в сознание картина, подобная крутящемуся вороту в глазах античного осла. Интерес в метро для некоторых составляет наблюдение за лицами, однако такая бестактность не для меня. Читать же не хотелось и, чтобы не сталкиваться случайно взглядами с сидящими напротив пассажирами, я дремал.

И вдруг – лёгкий аромат яблок! Но это был особенный букет: он мне уже встречался, и связан был с… В тот же миг почудилось мне, что путы времени и пространства разорваны и что стою я в общежитии, а передо мной Наташа. Её волосы пахнут так же по-колдовски маняще, и, кажется, нет такой силы на свете, которая влекла бы более этого запаха. Надо спешить на почту за переводом, пока не закрылась, но нет воли сдвинуться с места. Даже самые дорогие духи, выходит, уступают незатейливому рецепту ополаскивания волос яблочным отваром. Поразительно, как глубока народная мудрость. И вот теперь я не вспоминал, я переживал заново уже пережитое. Аромат из далёкой юности чудесным образом перечеркнул настоящее и сделал настоящим совершенно выветрившийся из памяти момент прошлого. И всё то же удивление внутри: неужели эта прекрасная естественность, воплощённая в народных косметических секретах уже ушедшей эпохи, ещё существует и в наше время?

Меня толкнули, я открыл глаза и, дико про себя досадуя, так некстати вернулся к обычной в утренние часы толчее и шуму движущегося поезда. Впрочем, досаду мгновенно вытеснило желание увидеть столь несовременную девушку, как тогда Наташа, но теперь уже двадцать первого века.

«Позвольте, пожалуйста», – обволок вагон приятный голос – скорее всего её. Я осмотрелся. Так, хорошенькая брюнетка? Нет, несостыковочка: вульгарно обтягивающие в демонстрации выигрышных форм джинсы, кроссовки, броский макияж. Хоть и заметная девушка, да всё равно не поверю, что это она.

Взгляд мой скользнул дальше.

Эта хороша, но грубоватая красота. И вряд ли ей принадлежит такой голос.

Столкнувшись взглядом с надменной женщиной средних лет, я поспешил отвести глаза: уж её место точно лишь на странице с пушкинской старухой с деформированным корытом, но никак не в данной истории.

В это время стоящий сбоку парень прошёл вперед, и мое внимание привлекла находившаяся за ним высокая девушка с пшеничными волосами, сплетёнными в толстую косу. Почувствовав мой взгляд, девушка обернулась, поразив меня красотой больших светло-голубых глаз и тонкостью черт. Как она была хороша – девушка-ангел! Из тех, что взволновывают, врезаются в память, и порой навсегда. Она! Совершенно точно!

Я привык к тому, что ныне царствует плоть – порой мерзкая, порой аппетитная, а подчас и красивая – до совершенства, однако же, всё равно плоть. А тут другое, неземное, что ли. Хотя нет – земное, самое что ни на есть земное, но без плотского – во всяком случае, не в штанах, в то время как все женщины в вагоне от мала до велика ехали в данной униформе всех расцветок, тканей и моделей, причём большинство безобразных и несовершенных тел я предпочёл бы не видеть никогда вовсе. Это раньше женщины стремились скрадывать собственные недостатки. Ныне подобные попытки рассматриваются как комплексы, а последние не в духе времени.

Встречались и дразнящие, приковывающие внимание тела. Но во всех случаях это опять-таки была плоть – красота, но только лишь плотская!

Наряд же красавицы смотрелся просто и вместе с тем элегантно. Так, наверное, одевались любимые настоящих поэтов – те, без которых поэзия недосчиталась бы лучших своих строк. Поясок на коротком сиреневом пальто подчёркивал тонкую талию, – и какая отрада! – чёрная юбка немного ниже коленей. Помимо талии, у неё оказались и тонкими щиколотки. Тотчас подумал – куколка! Девочка-куколка! Вся она была одна тонкость. Грациозная, невинная, как школьница старших классов в моё время. И так уместно было бы увидеть её в балетном платье на сцене. Грация! Недосягаемая, возвышающая! Грация той девичьей тонкости, которая волнует мужчин до глубокой старости. Той тонкости, какую хочется носить на руках – воздушной, не стыкующейся с помыслами низкого порядка. Женщины-вдохновительницы! И как пожалел я в эту минуту, что моё время прошло. И как сладко стало при воспоминании о том, что это время у меня всё же было. Всё перетекает из одного в другое, сплетается юность со старостью, зло с добром, слабое с сильным, и одно другому помогает понять и пережить грустную, но прекрасную вещь, именуемую жизнью. А она, жизнь, и есть что прекрасная, а разве могло бы что-то иное прийти сейчас на ум при виде такой девушки.

Будучи неплохим программистом, я редко выбираюсь из дома: таково преимущество нашей профессии, позволяющее работать дистанционно, без обязательного посещения офиса. По этой причине в метро тоже приходится бывать нечасто, тем более что, если это не начало и конец рабочего дня, предпочитаю передвигаться на машине. И все же как-то так получалось, что несколько раз я встречал эту красавицу в метро, причём даже в одном вагоне, а два раза она сидела напротив. Искоса задерживая на ней взгляд, я задумывался, кого же она мне напоминает. Какую-то актрису, но какую – вспомнить не мог.

Кто она сама? – гадал я. Актриса? Не похоже: стала бы ездить в общественном транспорте?! Певица? – Слишком элегантна и скромна для этого шоубиза. Менеджер? – Слишком красива. Пассия богача? – Тоже не для метро. Врач? – Взгляд не похож.

Так гадал я, пока суетливое метро не растворяло нас в разнонаправленных пассажиропотоках. И каждый раз надолго запечатлевалось во мне её ангелоподобное личико, на котором вопреки собственной воле задерживал я на миг-другой взгляд. В мои «за сорок» мне было стыдно своего поведения, своего внимания, которое она, конечно же, как всякая женщина, не могла не заметить, и которое могло характеризовать меня в её глазах в той же мере, что вид престарелой женщины в молодёжном наряде и сапогах на шпильках.

Я уже стал привыкать к её красоте и не удивлялся встречам, когда они прекратились. Обычное явление. Можно десятилетиями не видеться, живя и в одном городе, и в разных концах страны, а затем столкнуться в московском метро. Можно, напротив, живя в одном районе, десятилетиями же проноситься в различных пассажиропотоках. Где она, логика случайных встреч? И есть ли вообще?

В один из июльских дней при спуске на эскалаторе я увидел двигавшуюся навстречу мою красавицу. Она беседовала с приятной стройной женщиной. Та повернулась, чтобы посмотреть вверх, и я замер в замешательстве. Это была Наташа. Теперь я понял, наконец, кого мне напоминала девушка.

Таким же жарким июлем двадцать семь лет тому назад, опьянённый счастьем первых, не контролируемых родителями шагов вхождения в самостоятельную жизнь, готовился я стать студентом мехмата университета. Расселяли нас, абитуриентов, две Тани, окончившие первый курс, понятное дело нашего же факультета. Таким вот привилегированным образом они проходили практику. Весь факультет разъезжался в это время по разным весям, а им повезло. Такими же везунчиками оказались ещё четыре первокурсницы, и тоже из их же группы, практиковавшиеся в университете. Среди них была Наташа. Вечерами все они собирались в комнате Тань и устраивали чаепитие. Так сложилось, что в нашей комнате поселились самые подвижные, самые непоседливые парни из абитуры всего, пожалуй, факультета. Мы сразу же познакомились с Танями и их подругами и едва ли не каждый вечер захаживали к ним в гости попить чаю, поиграть в карты, да и вообще поболтать, посмеяться, порадоваться друг другу и жизни.

Я и помыслить боялся о Наташе: она была самой красивой девочкой из всех, в кого я влюблялся, но еще хуже – на сантиметр-другой выше ростом. Какие там надежды?!?! Но разве можно скрыть любовь в семнадцать лет, тем более, если она взаимна. И никакая разница в возрасте и в росте здесь не помеха.

Нам повезло: наши комнаты оказались по соседству. Иногда из-за стены раздавался тихий стук: тук – пауза, тук-тук – наш условный сигнал: я одна, жду.

Мы запирались у неё и в страстном порыве целовались, будучи не в силах нацеловаться, обнимались и не могли этим насытиться. Мы любили другу друга чисто, как было принято в те времена в нашем возрасте. Я гладил её по густым пшеничного цвета волосам, и возникавшее возбуждение, естественное для молодого здорового организма, казалось мне до невозможного низменным, что хоть под землю провались. Многие ныне посмеются над нашей стыдливостью, но таково было советское время даже самых последних лет той эпохи.

Вскоре мои парни заметили наши перестуки, а может, рассказала Наташина соседка по комнате Ира (или кто ещё из подруг), специально оставлявшая нас наедине. «Саша, береги её, – говорили девчонки, – гордость нашей группы, отличница. И вообще, видишь, какая она у нас красавица!» Мои же ребята подшучивали со смехом: «Придётся тебе на баскетбол записываться, чтобы дорасти до Наташи. А то давай мы тебе ноги растянем».

В моей жизни случалось немало расставаний, но никогда не было, наверное, столь же грустного, как проводы Наташи домой. У неё закончилась практика, и я, как истинный кавалер, отвез её вместе с одной из Тань в аэропорт на такси. В моей ситуации скромного проживания на деньги далеко не богатых родителей такой поступок являлся расточительной роскошью, но разве мог я поступить иначе в тот момент?! Уж лучше после прожить два-три дня на подножном корме, лишь бы только доставить любимой девушке радость.

Таня деликатно осталась в аэропорту караулить сумки в недолгом ожидании регистрации, а мы поспешили укрыться от посторонних глаз на ближайшей неосвещённой улице.

- Ничего, мы скоро увидимся, – успокаивал я Наташу.

- Да, легко сказать, если не ждёшь. Скорее бы уж сентябрь!

И хотя расставание бередило душу, но (как точно выразился по этому поводу Александр Сергеевич Пушкин!) печаль наша была светла. Она обещала счастье.

И мы были счастливы. И верили, что проживём всю жизнь вместе и умрём в один день. И вскоре познали друг друга как муж и жена. В тот день нас посвящали в студенты. Посвящала Наташина группа. От выпитого сухого вина, кажется, это был «Рислинг», а может, «Ркацители», нам, первокурсникам, почти не знакомым с алкоголем, стало необычайно хорошо. И веселый самодеятельный концерт второкурсников и нас, посвящаемых, и вся атмосфера непередаваемо радостного, первого ещё в нашем едва начавшемся студенчестве замечательного события настроили на особенный лад. Мы все напоминали мотыльков, готовых сгореть на пляшущем огне увлекательнейшего праздника жизни.

И мы с Наташей сгорели, растворились друг в друге. И не ведали в том порока. Любовь оправдывала нас.

- Ты кого хочешь первого – мальчика или девочку? – спросила Наташа.

Поцеловав её в губы, я с нежностью прошептал:

- Девочку, как это ни странно, хотя все мужчины обычно ждут мальчиков. И чтобы на тебя была похожей, с такими же красивыми глазами.

Наташа живо приподнялась, опираясь на локоть, и благодарно взглянула на меня.

- Здорово! Я тоже девочку хочу первой. А как мы её назовём?

- Наташей – как тебя.

- Ну, нет, – наморщила она носик, – зачем нам две Наташи? Давай как-нибудь иначе. Мне вот Злата нравится.

- Здорово, и мне тоже, – я с радостью согласился.

- Но только, чтобы она на тебя была похожей, а не на меня. Главное, чтобы глаза твои. – С игривым смехом растрепала она мне волосы. – А вообще, зачем вам, парням, такие большие глаза? Это нам, женщинам, в первую очередь надо, а вам как-то можно обойтись и без них.

Я в шутку прищурился и, протянув к ней ладошку, жалобно пропищал:

- Подайте слепому на пропитание.

Видимо получилось артистично, потому что мы дружно прыснули от смеха, хотя и боялись привлечь внимание кого-либо из разгуливавших по коридору, особенно своих.

Переведя дыхание, Наташа разом сделалась серьёзной и соскочила с кровати – первый раз в жизни я видел, как прекрасны голые девушки, во всяком случае, моя, – схватила нож и снова юркнула под одеяло. Сумев самую малость надрезать себе ладони, прижали мы руки, как в фильмах про индейцев. Два крохотных красных ручейка смешались в один.

- Теперь мы муж и жена, – смущённо улыбнулась Наташа, – давай поклянёмся быть верными друг другу до самой смерти.

Мы поклялись.

Как легко даются клятвы и как мало в них силы в семнадцать лет – лишь чуть более чем у детей, обещающих своим куклам ухаживать за ними всю жизнь. Мне была неведома тогда собственная легкомысленность влюбчивой натуры незрелого юноши. Неведомо было и повышенное внимание девушек, и оно вскоре вскружило мне голову. Я влюблялся в одну красавицу и, получив взаимность, снова влюблялся в следующую. А другая казалась мне ещё красивее, и я вновь включался в гонку за самой-самой красивой, не ведая старой истины о недостижимости идеала. Наивный мальчишка…

И Наташа, и я избегали друг друга: мне было стыдно, а ей…. Осунувшееся лицо, взгляд в пол при случайной встрече – что тут ещё непонятного? Как я был бессердечен по юношеской глупости. Но хуже всего, пожалуй, Наташе становилось оттого, что вид мой лишний раз напоминал ей о собственной ошибке: выплеснуть столь сильное чувство на такую пустышку. И в самом деле, я не стоил её. Хотя бы в следующем случае не смог бы я в те годы поступить как она.

В ноябре у Ваньки, нашего профорга, вытащили деньги в троллейбусе – не маленькие! – матпомощь для малообеспеченных студентов факультета. Предстояло разбирательство в милиции, неприятный разговор в деканате. А главное – незаслуженное пятно на чистой совести. Пока все предавались сочувствию и сопереживанию, Наташа забрала у убитого горем Ваньки список, организовала своих девчонок, и они в тот же вечер уговорили всех адресатов, живших в общаге, подписаться в получении помощи. Выручили Ваньку. Деканат остался в неведении, хотя замдекана Сидоров, скорее всего, знал – он всегда был в курсе всех событий факультета, – однако виду не подал, редкостная душа!

И Наташа тоже была редкостной душой – неравнодушной, отзывчивой, чистой. Если бы я в те годы мог думать так же, как сейчас! Если бы ведал, что утратил…

После зимней сессии она перевелась в Красноярск. Обычно переводили лишь по завершении учебного года, однако Наташе как-то удалось, да и какой ВУЗ откажется от красавицы-отличницы, да ещё и перворазрядницы по волейболу.

Больше мы никогда не виделись – вплоть до сегодняшнего дня.

Годы меняют людей, и нередко при взгляде на располневшую непримечательную женщину не всякому придет в голову, что не так давно она считалась записной красавицей, влюблявшей в себя многих парней. К Наташе, с легкой грустью отметил я про себя, время проявило благосклонность. Пусть не по-девичьи, а уже по-женски, но всё так же стройна и красива. А в том, что это именно она, не могло быть никаких сомнений: такой редкостный разрез глаз я больше никогда ни у кого не встречал. Жаль, что дочери он не передался, пусть она даже и красивее. А может, оно так и к лучшему: быть неповторимой – разве плохо?

Мы приближались друг к другу. Я жаждал этой встречи и боялся. Почувствовав взгляд, Наташа посмотрела в мою сторону. К собственному стыду, я внезапно растерялся, как вызванный к доске не выучивший урока школьник, и поспешно наклонил голову, судорожно ища ответа на вопрос, как правильно поступить. Выказать себя или остаться неузнанным?

Оцепенелый, ссутулившийся, ждал я мгновения, когда эскалатор подвезёт нас к той линии, за которой мы снова, и, быть может, навсегда, разъедемся друг от друга. Вот уже четыре метра… три. Я, наконец, сделал выбор, точнее – не я, страх решил за меня… два с половиной… два… метр. Не в силах выдержать напряжения, я подался было шагнуть вперед, чтобы скорее пройти эту черту и – замер, окончательно испугавшись привлечь к себе её внимание.

Сердце моё частило всё сильнее. До максимальной точки напряжения осталась секунда… мгновение. Всё! Наташа рядом! Я могу, вытянувшись, дотянуться до её руки! Сердце, кажется, разобьёт грудную клетку, притом что всё вокруг замирает, покрывается пеленой, окружающей Наташино лицо.

Минус десять сантиметров… двадцать… тридцать… метр…. Биение замедляется, синусоида напряжения потянулась вниз – обратно к ровному пульсу.

Говорят, я очень изменился. Хочется надеяться, очень хочется, потому что Наташа, повинуясь какому-то чувству, оглянулась и, мне показалось, задержала на мне узнающий взгляд – пристальный.

Внизу я стою и раздумываю: а может, всё-таки развернуться и броситься догонять Наташу вверх по эскалатору, пока ещё есть возможность догнать? А время не ждёт, пока я приму решение окончательно. Пшеничные волосы всё дальше и дальше, а я всё думаю. Встретиться… а что я ей скажу? Что часто вспоминаю? Что не женился, потому что так и не обрёл своего идеала? А не нашёл потому, что всех женщин сравнивал с ней, потому что её любовь оставила во мне неизгладимый след? Поверит ли? А если и да, то проникнется ли? А то вдруг просто выслушает с холодным безучастием обязательной вежливости. А может, стоит попросить прощения? Но ведь рядом с ней дочь. Уместно ли? Да и потом, всегда ли стоит извиняться? Быть может, порой этого как раз и не стоит делать, ведь мысленно ты уже раскаялся, осознал, а самому же извиняемому подчас и не хочется вовсе беспокоить собственную память неприятными воспоминаниями, даже если извинение и напрашивается. Возможно, сам он уже давно в душе простил, и, получается, извинение нужно лишь виновнику, но никак не наоборот. И пока я стоял и раздумывал, Наташа приближалась к той черте, за которой могла скрыться безвозвратно.

Иногда я вспоминаю о какой-то таинственной экзотической рыбе, которую так любят японские богачи. Две-три секунды пережаришь – яд, те же секунды недожаришь – яд. Как значителен дар повара, рассчитывающего точно и решительно этот самый миг истины между жизнью и смертью. Думается, уж такой мастер не колебался бы попусту, подобно мне. Будь я на его месте, сотни клиентов загибались бы уже в мучительных судорогах, пока я наблюдал за тем, как Наташа исчезает за линией эскалаторного горизонта. Пожалуй, так оно к лучшему: быть может, большего личного мужества и честности потребовалось от меня остаться в покойном для неё забвении моего имени, нежели даже своим благородным извинением доставить ей неприятные минуты воспоминаний. «Терпи! – прошептал я себе. – Умел обидеть – умей терпеть в ответ». А отвечала сама судьба. Ни жёстоко, ни мягко – так, как должно быть.

Месяца через три-четыре после этого мне пришлось ехать в метро в час-пик. В то самое время, когда поток спешащих с работы людей внёс меня в вагон, за моей спиной прозвучал приятный голос: «Да, это я, Злата! Да, да… по поводу визы. Мне сейчас неудобно говорить. Я вам перезвоню минут через пять». Одновременно с громким стуком захлопывающихся дверей я обернулся. Поезд с натужным криком стремительно набирал скорость, а я несколько мгновений цеплялся взглядом за удалявшуюся от меня высокую девушку. Толстая пшеничная коса, тонкая талия, изящная фигура. «А существуют ли случайности в этом мире?» – прошептал я. Больше ни Злату, ни Наташу я не встречал.