ПУТЬ ПУРПУРНОГО ВОЛКА

 

Я когда-то был псом благородным с гербом на флаге,

Но собачий закон охраняют всегда дворняги.

И теперь я в бегах, в мыле, в пене, в крови, в азарте.

Волчий бог в небесах намечает мой путь по карте…

 

…Эх, подстрелят меня

Да потащат по снегу волоком.

Но до этого дня

Я побуду немного волком…

М.Леонидов «Волк»

 

1

 

Штаб 39-го моторизованного корпуса,

16 ноября 1941 года, вечер.

 

— Господа, цель нашего наступления — Тихвин — достигнута. — Генерал фон Кригер ткнул указкой в нужную точку на карте. — Не мне вам говорить, что здесь последняя железная дорога, которая соединяет Петербург с остальной территорией России. Согласно решению фюрера и ставки, мы должны создать двойное кольцо окружения и соединиться с финскими союзниками. Тогда Петербург падет, и мы повернем наши танки на Москву. Но пока что…

В комнату вошел гауптман Штраух, адъютант командующего.

— Прошу прощения, господин генерал! Срочный звонок от полковника Фишбаха.

— Что еще? У меня совещание!

— Он говорит, что это очень важно…

— Черт… Прошу прощения, господа.

Генерал вышел в соседнюю комнату. Трубка полевого телефона лежала на столе. Генерал понес ее к уху.

— Здесь фон Кригер.

— Прошу прощения, господин генерал, — затрещало в трубке, — обстоятельства чрезвычайные. Пропала моторизованная рота из состава 326-го резервного батальона.

— Что значит «пропала»?

— Рота при четырех бронетранспортерах выгрузилась на станции Вылково, направилась на выполнение особого задания в тылу наступающих частей. И пропала. Несколько нарядов полевой жандармерии также пропали в этом районе. И майор Вольф тоже…

— Партизаны? Так уничтожьте их!

— Все мои части в бою. Я не могу снять с передовой ни одного взвода. Русские постоянно контратакуют. Я прошу выделить батальон с танками из резерва корпуса, чтобы прочесать леса в тылу моей дивизии…

— Вы же знаете, что это невозможно! Разбирайтесь сами.

— Слушаюсь…

 

* * *

Путь.

 

Начало ноября, а снега полно. И метет совсем по-зимнему. Мутные облака скользят по ночному небу. Ветер воет. Снежинки кружат. Холод собачий… Это всё ничего, надо бежать, надо… Позади овчарки лают. Здоровые, откормленные, им ли быть злыми? Ан нет, глотку готовы тебе перегрызть. Ну, намело! Снег глубокий… Уже и не чуешь ног… Лай доносился сзади и справа. Значит, надо идти влево. Алексей схватился рукой за ствол молодой ели и припал к нему плечом. Пальцы отморозил, похоже… И как же это случилось-то, прах его побери?..

Сзади заскрипел снег, и тяжелая рука легла на плечо.

— Чего встал, сержант? Фрицы в затылок дышат…

— Погоди, лейтенант, не могу… Ноги не идут…

— Чего «не могу»? Еле вырвались. Опять в плен захотел?

— Зараза… Идем…

И оттолкнулся от ствола. И снова — вперед, через сугробы. Ветер пробирает до костей сквозь сукно шинели. Рана не перестает ныть. Его спутник, младший лейтенант с немецким именем Рудольф, чуть обогнал Алексея, раздвигая густые лапы елей.

— Сюда давай, Леха, сюда… Нутром чую, тут наша дорожка, наше логово…

— Иду я, иду…

Ноги и вправду не слушались. Тогда Рудольф подхватил Алексея и потащил на себе. Невдалеке шепеляво застрекотал «шмайсер» и послышался предсмертный вскрик. Еще одного беглеца настигли конвоиры. «А может, кто из наших шмальнул из трофейного?..» — скользнула мысль.

— Сука… — прошептал Алексей, — проклятая рана…

— Не ругайся собаками… — процедил лейтенант, — люди куда хуже.

Они продрались сквозь густой ельник и вывалились на небольшую поляну. Так, прогал посреди леса. Смутная тень метнулась где-то впереди.

— Туда, — уверенно произнес Рудольф.

— А если волки?..

— Волки не хуже фрицев…

Они были вместе первый день, а кажется — вечность. Алексей отчетливо помнил, как немецкие танки появились перед позициями противотанковой батареи. Сразу после налета, когда артиллеристы еще не оклемались. А эти — тут как тут… Не танки даже, танкетки с пулеметами. А что ты против них, если даже зарядить орудие не успели? Гранат нет. Из карабина танку ничего не сделаешь.

Бронированная туша с ревом вкатилась на бруствер и раздавила низенькую «сорокопятку». Алексей еле успел отскочить, а то и его бы смешали с мерзлой землей узкие танковые гусеницы. И в эту минуту впереди мелькнул смутный силуэт. Взрыв. Танк заскрежетал и задымился. Алексей почувствовал боль в левом плече — осколок. Немецкий танкист высунулся из башни. И тут же кто-то прыгнул на него. Кто — в дыму не разглядеть… Мгновение они боролись, потом тело немца обмякло. Алексей вгляделся. Офицер, лейтенант, наверно из соседней роты. Он на секунду замер, припав к немцу. Верно, хотел убедиться, что немец мертв, потом выхватил из руки фрица «парабеллум» и спрыгнул с танка. Алексей приподнялся, глядя на него. Лейтенант стоял на полусогнутых, оглядывался, словно принюхиваясь по-звериному.

— Эй… — прохрипел раненый артиллерист.

Лейтенант развернулся к нему.

— А, свой… — И опустил пистолет. — Чего лежишь? Второе орудие цело?

— Не знаю.

— Да тебя зацепило! А ну… — Лейтенант наклонился над Алексеем. — Черт, кровью пахнет! Не люблю. Двинь рукой.

Алексей послушно пошевелил рукой и сморщился от боли.

— Хорошо. Бинт есть? Нет. А, всё равно нет времени… Пошли.

Они перелезли через бруствер. Вторая пушка стояла по другую сторону железнодорожного полотна. Рядом с ней лежал побитый осколками расчет. Лейтенант, пригибаясь, взбежал на насыпь и упал. Откуда-то справа донеслась автоматная очередь. На секунду Алексею показалось, что лейтенанта убили. Он знал, видел, как это бывает. Только что молодой парень полон сил, глаза горят, пальцы сжимают «трехлинейку» с примкнутым штыком… И вдруг — раз, удивление в глазах, кровавая дыра в груди, и всё… Смерть, она милостива, если мгновенна. Человек даже не чувствует боли. Хуже, если осколком в руку, да еще глубоко. Черт знает сколько потом будет болеть.

Лейтенант приподнял голову, глядя туда, откуда стреляли, хмыкнул и выставил руку с пистолетом. «Парабеллум» глухо щелкнул. Лейтенант отшвырнул его.

— Тьфу, гадость… Эй ты, — он обернулся к Алексею, — давай сюда! — И кувырком скатился с насыпи.

Когда Алексей добрался до второй «сорокопятки», лейтенант уже оттащил убитого наводчика, повесил на плечо его карабин и держал в руках снаряд.

— Тебя как звать, сержант?

— Алексей… Сержант Волков, товарищ лейтенант.

— А меня Рудольф. Рудольф Лютич. Чего смотришь? Не немец я, серб.

— Ничего я не смотрю, товарищ лейтенант. Разрешите. Я наводчик.

— Тогда наводи получше. Вишь, они к самой станции подползли… — И втолкнул снаряд в пушку.

Алексей припал к прицелу. Танк как на ладони, да еще подставил корму… Одно нажатие на спуск, и черный дымный хвост потянулся за немецкой машиной. И тут…

— Твари, вашу мать! — заорал лейтенант, передергивая затвор карабина.

Алексей обернулся. Они появились словно из-под земли. Лютич выстрелил. Немец рухнул на бруствер. Передернуть затвор Рудольф не успел. Немцы посыпались, как камнепад. Алексея схватили, прижали к мерзлой земле и сильно саданули по голове. У Рудольфа выбили карабин. Странно, что немцы не стреляли. Алексей не понял, откуда у лейтенанта взялся нож, а лишь увидел, как тот бросился на здорового ефрейтора и ткнул его клинком в брюхо. Лезвие уперлось в пряжку ремня. Ефрейтор врезал Лютичу автоматом. Падая, лейтенант полоснул его по бедру. Потом немцы навалились на него и тоже скрутили.

Их обоих поставили на ноги.

— Швайн! — выдохнул раненный лейтенантом немец-ефрейтор и врезал Лютичу под дых.

— Хальт! — раздалось с другой стороны.

Ефрейтор вытянулся. Здоровая немецкая овчарка подбежала к Лютичу, оскалилась и зарычала. Рудольф презрительно скривил губы. На бруствер взошел высокий, худой и жутко бледный немецкий офицер. Черт его знает кто по званию. Алексей в их погонах и нашивках ничего не понимал.

— Берта, фу! — крикнул ефрейтор собаке. — Гер майор…

— Отставить, — бросил офицер.

Овчарка отступила, но скалиться не перестала. А офицер, заложа руки за спину, подошел к Лютичу и, чуть наклонившись, поскольку Рудольф был несколько ниже его ростом, заглянул лейтенанту в глаза. Взгляды их встретились. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Щека офицера дернулась, и он отстранился.

— Связать ему руки, — приказал он ефрейтору.

Тот кивнул своим солдатам. Лютича связали широким кожаным ремнем. Офицер полез в карман. Алексей ожидал, что немец вынет сигареты, но вместо этого в руке его появилась цепочка с каким-то мохнатым кусочком на конце. Почти торжественно, как награду, немец повесил ее на шею Рудольфа, потом сделал странный жест — провел рукой перед его лицом вверх, вниз влево, направо, будто бы чертя в воздухе невидимый знак, и произнес:

— Теперь не побегаешь.

Тон был такой, каким обращаются к давнему знакомому. В ответ Лютич качнул головой.

— Ты забыл кое-что…

— Что? — усмехнулся немец.

Со стороны станции доносились отголоски не утихающего боя. Похоже, наши засели в самом здании станции и сдавать ее совсем не собирались. Хлопали винтовочные выстрелы, заливались трелями автоматы и пулеметы. Лейтенант прищурился и проговорил странную фразу:

— Не становись на дороге волка.

Голос его при этом сделался низким и хриплым. Овчарка, отступив, зарычала. Шерсть на ее загривке поднялась дыбом. Щека немца снова дернулась, словно он хотел подмигнуть пленному лейтенанту.

— Увести, — бросил он солдатам.

— А второго? — спросил ефрейтор, которому так и не перевязали ногу, хотя кровь пропитала уже полштанины.

Офицер посмотрел на Алексея.

— Ранен? Только что?

— Да… — кивнул Алексей.

— Имя…

— Волков, Алексей.

— Вот как? Уведите с ним, — приказал офицер.

 

* * *

Штаб 31-й моторизованной дивизии,

14 ноября 1941 года, утро.

 

— Майор Вольф? Что за майор Вольф? — Полковник Фишбах оторвался от карты и посмотрел на адъютанта.

— Не могу знать, господин полковник. Прибыл из Берлина. Просит вас принять его срочно.

— Срочно, — ворчливо выдохнул Фишбах и нахмурился. — Ладно, пусть войдет. Соедините меня с полком Шрединга. Почему не докладывает о взятии Калевы?

— Слушаюсь.

Оберлейтенант щелкнул каблуками и развернулся.

Майор Вольф из Берлина оказался высоким, худым и страшно бледным. На нем был зимний кожаный плащ с меховой подкладкой. Ворот присыпан снегом.

— Хайль Гитлер, господин полковник, — проговорил он с порога.

— Хайль… Прошу. Что за срочность?

— Верно. Сразу к делу. — Вольф расстегнулся и вытащил из внутреннего кармана свои документы. — Вот, — протянул их полковнику, — подпись рейхсляйтера вам знакома?

— Как же!

Пока Фишбах изучал бумаги, майор осматривался. Штаб дивизии разместился в старом бревенчатом здании. Кирпичная русская печка источала благотворное тепло. На стенах развешаны карты со схемами боевых действий. Посвященному такая карта может рассказать многое. Например то, что наступление 16-й армии группы армий «Север» захлебывается. Середина ноября, Тихвин, конечно, взят. Большевистские поезда больше не везут снаряды и солдат к Ленинграду, или Петербургу, как он обозначался на картах рейха. Но до соединения с финской армией еще очень далеко. На днях Вольф был в Царском Селе, или в Пушкине, как его переименовали большевики. Русские там уперлись и стоят насмерть. А фюрер требует взять вторую большевистскую столицу. Впрочем, за тем он и здесь…

— Значит, трофейными ценностями занимаетесь? — изучив документы Вольфа, спросил полковник. — И я должен вам всячески содействовать?

— Так точно, господин полковник… Впрочем, давайте без церемоний. Что это за дом? Какой-нибудь Совет?

— Вроде того. Большевистская ратуша, — ухмыльнулся Фишбах. — Вы бы знали, сколько тут было понавешано портретов Сталина!..

— Представляю себе. Я работал атташе по культуре нашего посольства в Москве. Насмотрелся…

— Вы и тогда занимались ценностями?

— Я всю жизнь ими занимаюсь. Хотя, смотря что считать ценностью… Я вижу, что поселок Хортица еще не взят?

— Возьмем с часу на час. А что вам до него? Там же ничего особенного нет.

— Не скажите, гер Фишбах. Я же говорю: смотря что считать ценностью.

В комнату заглянул адъютант командующего дивизией.

— Господин полковник, обер-майор Шрединг на проводе.

— Зер гуд… — Полковник снял трубку телефона. — Здесь Фишбах. Почему нет доклада о взятии Калевы? — Пауза. — Что значит русские контратакуют? Они всегда контратакуют. Фон Бок скоро в бинокль увидит Кремль, а вы мне тут всякую ерунду докладываете! — Пауза. — Что значит плотный огонь? У вас полсотни танков… Что? За сегодняшний день потеряно пятнадцать машин? Вы что, издеваетесь? Послушайте, Шрединг, вы немецкий офицер! Если забыли, то я вам напомню. Хорошо, хорошо, черт бы вас побрал… Будет вам подкрепление. Но Калева должна быть взята не позже сегодняшнего дня! Это ключ к нашему продвижению! Все! — Фишбах бросил трубку. — Проклятая страна! Она настолько велика, что… Да, майор, что вы там говорили про Хортицу? Какие там ценности?

— Забавно, — растянул в улыбке бледные губы майор, — на Днепре есть остров, и тоже называется Хортица… Нет, господин полковник, обстрелы прекращать не обязательно. Эти ценности из разряда тех, которым снаряды не повредят. Просто когда вы вышвырнете оттуда комиссаров, я бы хотел немедленно побывать там со своими людьми.

— Что ж, это нетрудно. Вы нашли где разместиться?

— Да. В здешней школе неплохая библиотека. И там, — Вольф снова ухмыльнулся, — есть полное собрание сочинений товарища Сталина.

— Экая редкость! — полковник снял трубку. — Здесь Фишбах. Дайте мне резервный танковый батальон.

 

* * *

Путь.

 

Бой не закончился и к ночи. Не сумев выбить русских из здания станции, немцы развернули на прямую наводку артбатарею. После трех или четырех залпов станция превратилась в груду развалин. Но и тогда оттуда продолжали стрелять несколько пулеметов.

Правда, Алексей и Рудольф этого уже не видели. Их отвели за семафор, туда, где начинался пристанционный поселок. Здесь, в пакгаузе с разбитой крышей, прямо на снегу, сидели пленные красноармейцы под охраной автоматчиков. Многие ранены. Кто-то бинтовал себя сам. Кто-то так и лежал, истекая кровью. Бледный немецкий офицер посмотрел на лейтенанта.

— Вот вам компания на вечер.

И, схватив за плечо, толкнул Рудольфа к пленным. Немец был силен. Лютич влетел в гущу красноармейцев, споткнулся и упал на одного из раненых.

— Что ж ты, сволочь… — послышалось над его ухом.

— Я что, своей охотой?

— А я и не тебе, — ответил раненный в живот красноармеец, на которого свалился Лютич. — Ребята, снимите его с меня…

Несколько пар рук подняли лейтенанта. Он увидел мрачные лица. В том числе и лицо Алексея.

— Чё это тя не расстреливают, лейтенант? И руки связали… — произнес старшина с забинтованной головой.

— Вон того спроси, что на глисту похож, — кивнул Рудольф в сторону бледного офицера.

— Давайте-ка руки ему развяжем, — предложил кто-то.

— Стоять! — грохнул выстрел.

Красноармейцы обернулись.

Майор Вольф опустил пистолет. Он выстрелил в воздух.

— Рук ему не развязывать! Пристрелю, — произнес он по-русски почти без акцента и повернулся к оберфельдфебелю, начальнику конвоя. — Тальберг, проследите, — это уже по-немецки.

— Есть, господин майор.

— Когда погоните их в тыл?

— С часу на час. У меня график.

— У меня тоже. За этим следите особо. А пока дайте им что-нибудь поесть и разведите костер, чтоб грелись.

— Зачем?

— Вам не ясен приказ, оберфельдфебель?

Тот пожал плечами.

— Слушаюсь.

Вольф еще раз посмотрел на Лютича и быстро пошел прочь. Его проводили хмурые взгляды пленных. Оберфельдфебель приказал принести дрова и на ломаном русском сказал, чтобы пленные разводили костер сами, швырнув им коробок спичек.

— Ну, разводи, что ли, — проговорил Лютич, — не май месяц…

— Да уж… Бензином бы плеснуть… — согласился старшина.

Но бензина, понятное дело, не было. Зато нашлась бумага — обрывки газет. Один из красноармейцев разорвал свой воинский билет, заявив, что теперь наплевать. И вскоре огонь алыми струйками начал виться меж поленьев. Люди сгрудились вокруг костра, протягивали руки. Лютич присел на какой-то старый ящик у стены. В воротах пакгауза маячили несколько автоматчиков. Оберфельдфебель курил.

Подошел Алексей:

— На-ка… — и сунул лейтенанту в губы папиросу.

— Не последняя? — спросил Лютич.

— Не бойтесь, товарищ лейтенант. Имеются.

Достал из смятой пачки вторую и чиркнул немецкой спичкой. Лейтенант затянулся.

— Тебе сколько лет, Алексей Волков?

— Двадцать два. С завода забрали.

— А мне двадцать пять. Из института. Только начал диссертацию писать. Так что давай на ты.

— Давай… Давно воюешь?

— С сентября.

— И я… Слесарем был. Вот в артиллерию определили. А этот бледный, он что, знакомый твой?

— Да. В их посольстве работал, сволочь… Советник по культуре Герберт Вольф. А щас вон форму нацепил. Удавил бы гада.

Алексей усмехнулся.

— Так вот зачем он тебе приказал руки связать? Боится!..

Лютич хмыкнул и выдохнул облачко дыма.

— И правильно делает…

— Сомневаюсь я, лейтенант. Нет, так-то ничё… сам видел, как ты дрался, как этого буйвола ножиком… И первого из ружья… Но этот Герберт немецкий будто спецом за тобой сюда приперся, а? И эту хрень на тебя повесил.

Алексей взял висевший на груди лейтенанта мохнатый комок, повертел его. Кусок засохшей кожи, покрытый жесткой короткой шерстью. Волков взглянул в глаза Рудольфу. Лютич откинулся, навалившись на стену.

— Что это?

— Это вроде черной метки… — Лейтенант выплюнул окурок. — Чтобы глаз с меня не спускали. Ничего, брат, разберемся.

Алексей промолчал в ответ. Тоже отшвырнув докуренную «беломорину», он навалился на холодную стену. Плен… Вот угораздило. Сколько трещал комиссар батареи о пленных, о том, что сдаются только враги советской власти. Ему-то, комиссару, вроде как повезло: бомба, взрыв, и голова в одну сторону, шапка — в другую… А вот сержант Волков сидит тут, живой, хоть и осколком задетый. И решает, кому ж таки повезло — ему или тем, кого поубивало?

Как и сказал оберфельдфебель майору Вольфу, в лагерь их погнали через час. Пришел замерзший и злой лейтенант, наорал на своих, погрозил начальнику караула кулаком, а потом вошел в пакгауз. Говорил он по-русски неплохо, но всё равно коряво.

— Встать! Построиться! Доннер ветер! Лос! Лос! Живо! Живо! В колон по четырье!

Красноармейцы быстро построились. Солдат он и есть солдат, даже если в плену. Лютич с Волковым оказались в первой шеренге. Рудольф морщился. Руки совсем затекли.

— Ты как есть? Сфязан почему? — остановился напротив него лейтенант.

— Ваш майор приказал, — ответил Лютич.

— Какой есть наш майор? Тальберг, вас ист дас?

Оберфельдфебель попытался было что-то объяснить, но немец-лейтенант не дал ему и слова сказать. Он топал ногами и тряс перед лицом оберфельдфебеля кулаками.

— О разошелся, чисто фюрер, — произнес вполголоса кто-то из красноармейцев. — Чё хоть бает-то?

— Говорит, что в его взводе никакие майоры командовать не будут, пока он не разрешит, — ответил Рудольф.

— Совсем дурак, хуже нашего капитана… — произнес другой голос.

Алексей хмыкнул.

— Дураков везде хватает…

Выпустив пар, немецкий лейтенант развернулся к пленным.

— Сейчас ви есть марширофать в лагер тля фоенных пленных… Попытка бьешать — есть расстрел! Понять? Тальберг, снять с него ремень!

— Яволь… — Оберфельдфебель бросился исполнять приказание.

Через несколько секунд Лютич растирал затекшие руки. Губы его скривились в еле заметной улыбке. Немец-лейтенант, для порядка помедлив, гаркнул:

— Шаком марш!

Мохнатый комок на разорванной цепочке беззвучно упал в снег.

 

* * *

Дорога из Хортицы в Вылково,

14 ноября 1941 года, вечер.

 

«Опель» быстро катился по заснеженной дороге. Майор Герберт Петер Вольф, кутаясь в меховой ворот своего плаща, вжался в заднее сиденье и прикрыл глаза. Можно было бы подумать, что он задремал. Да он и сам хотел бы задремать, но не мог. Он не мог дремать, он вообще уже полгода не мог спать. А лишь, закрыв глаза, делать вид, что отдыхает.

Хортицу, как и обещал полковник, взяли. До темноты русские отстреливались, а потом оттянулись на пару километров, как говорится, на заранее подготовленные позиции. Нужный ему дом Вольф отыскал сразу. Хозяина вот не застал. Впрочем, хозяин ему в общем-то был и не нужен. Главное — то, что имелось в доме. Выставив дверь и сломав все замки, больше часа Вольф и его люди обыскивали избу. Не золото и не алмазы, Вольф искал знание, древнее знание. К этому дому привела его выбранная дорога. Дорога, о которой знают немногие, а те, кто знают, сами верят в нее не до конца…

Теперь надо было навестить Вылково. Вольф оставил свою группу дожидаться хозяина дома, а сам поехал. Нетерпение. Как сказал кто-то из древних: «Желание хуже принуждения».

Машина подскакивала на ухабах, начинала скользить, порой ее заносило, и тогда водитель изо всех сил давил на педаль тормоза. Чувствуя, что движение замедлилось, Вольф тут же открывал глаза и говорил:

— Что такое, Карл? Быстрее! Я же приказал — быстрее!

— Как бы не разбиться, господин майор…

— Быстрее!

И водитель снова прибавлял газу.

За окном машины мелькали деревья, словно гигантские тени. Как будто преследуя автомобиль, неслась по дороге поземка. А майор снова, закрыв глаза, откидывался на спинку сиденья. И только пальцы его мерно постукивали по колену, словно вели отсчет секундам.

Взрыв прогремел неожиданно. Машину резко бросило вправо, и она слетела с дороги, врезавшись капотом в сугроб.

— Черт побери, Карл! — выкрикнул Вольф и тут же услышал шепелявую дробь автоматов.

— Партизаны! — раздался истеричный голос водителя.

С Вольфом он ехал в третий или четвертый раз, но в России — с первого дня войны. И знал, что такое русские партизаны. Он моментально вывалился из машины и бросился в снег, прикрывая голову руками.

Пули разбили лобовое стекло. Оно рухнуло, как призрачный водопад. Тут же вокруг автомобиля запрыгали фонтанчики снега, выбиваемые пулями. Карл выхватил пистолет и стал отползать от «опеля», ужом извиваясь меж снежных кочек. О своем пассажире он и думать забыл.

От громадных елей отделилось несколько фигур. Мохнатые шапки, мешковатые русские телогрейки, автоматы в руках. Нет, видно, не партизаны, а войсковая разведка…

— Кажись, штабная, товарищ командир.

— Водилу не упустите, хлопцы.

Первый из пятерых, держа наизготовку автомат, сунулся в автомобиль. Крик прорезал морозный воздух, как бритва. Потом раздалось глухое рычание. Автомат русского упал на снег. Остальные автоматы снова хором загоготали. Карл не видел, что там творилось, да и не хотел видеть. Он ползком добрался до каких-то кустов, торчавших из снега, достаточно густых, чтобы спрятаться в них, и замер в надежде, что о нем позабудут.

— А, черт! — послышалось над дорогой, и снова прозвучали выстрелы.

— Здоровый какой, зараза… Смотри-ка! Летёхе начисто глотку перегрыз…

— На, тварь!

Выстрел из пистолета, второй…

— Собак с собой возят, падлы…

— Водилу искать будем?

— Да ну его к лешему… Уходить надо. И так нашумели до хрена… Чего в портфеле?

— Дома посмотрим. Пошли, братцы… О, Федотыч, да он и тебя тяпнул…

— Не говори. У, тварь…

Еще один выстрел. Скрип снега. Тишина. Только ветер подвывает. Карл перевел дух. Повезло. Не хватало еще в плен к русским угодить перед самой-то победой. Наверняка расстреляли бы прямо тут, безо всяких допросов. Он сел, стряхивая с кителя снег. А вот майору-то не повезло. Да и черт с ним, берлинской крысой. Целый день мотаемся по рокаде. Трофейные ценности ему подавай… Ни поспать нормально, ни поесть… И всё «быстрей, Карл, быстрей!..».

Скрип снега заставил водителя вздрогнуть. Неужели?.. Он судорожно передернул затвор пистолета и развернулся, стоя на коленях и целясь на звук. В полутьме показались две зеленоватых точки. Оскал желтых клыков, кровь на морде. Напротив водителя стоял огромный черный пес. Глаза его горели. Несколько ран кровоточили, красные капли падали на снег.

— О, майн гот… — прошептал Карл.

Пес бросился на него. Грохнул «парабеллум»…

 

* * *

Штаб 31-й моторизованной дивизии,

14 ноября 1941 года, поздний вечер.

 

— Боже мой, что случилось, господин майор? — Адъютант командира дивизии вскочил, когда в приемную в сопровождении автоматчика ввалился Вольф.

Вид его был ужасен. Лицо, и без того бледное, теперь сделалось точно как мел. Ссадина на левой щеке. Плащ и форма изодраны в клочья. Вольф молча повалился на стул и выдохнул. Вместо него заговорил солдат:

— Докладываю, господин оберлейтенант. Этот человек задержан на посту у въезда в город. Шел со стороны поселения Вылково. На вопросы не отвечает. Потребовал доставить его в штаб полковника Фишбаха. Вот его оружие. Документов при нем нет. Фельдфебель полевой жандармерии Шульц.

И автоматчик протянул оберлейтенанту разряженный «парабеллум». Адъютант принял пистолет и положил его на стол перед собой.

— Хорошо, фельдфебель, вы свободны.

— Слушаюсь…

Жандарм козырнул и развернулся. Когда за ним закрылась дверь, адъютант наклонился над майором.

— Господин майор, вы слышите меня?

— Конечно, слышу. — В голосе Вольфа послышалась сдерживаемая злость. — Ваш идиот-водитель завез меня в русскую засаду. Не понимаю, как я уцелел.

— А он?

— А его надо бы расстрелять. Жаль, что это уже невозможно… Всё там, — Вольф неопределенно махнул рукой, — на дороге к Вылково. Можете послать похоронную команду. Где полковник?

— С утра на передовой, господин майор. Не желаете закурить? Или кофе?

— Нет. Надеюсь, мои люди вернулись из Хортицы не с пустыми руками. Мне будет нужна другая машина.

— Я позабочусь, господин майор. У ваших людей была странная просьба…

— Какая?

— Они хотели, чтобы к ним доставили нескольких военнопленных или арестованных. А для чего — не объяснили…

— Вас учили выполнять приказы, оберлейтенант?

— Разумеется.

— Так вот и выполняли бы.

— Я тут не полномочен и рекомендовал им обратиться в комендатуру, — развел руками адъютант командующего.

— Ну-ну… Впрочем, это уже не актуально. В бою у станции Калева среди прочих пленных были взяты два. Я должен посетить лагерь военнопленных и забрать их. Это важно для блага рейха. Их имена — Рудольф Лютич, серб, коммунист, и Алексей Волков, русский. Подготовьте охрану и позаботьтесь о транспорте.

— А как же?.. Пленными занимается разведка, Абвер…

— Не волнуйтесь, оберлейтенант, у меня есть все полномочия. Начальник разведки корпуса в курсе дела. Всё должно быть готово в течение часа.

— Так быстро? Вы не желаете отдохнуть?

— Я не устал, — отрезал Вольф.

 

* * *

Путь.

 

Идти пришлось поначалу полем. Ветер пробирал до костей. Некоторые, раненые, отставали. Нескольких тащили под руки, потому что ходить они не могли, а носилок не было. Конвоиры с собаками то и дело покрикивали, но и сами, замерзшие и усталые, не гнали пленных, а ругались и кричали больше для порядка.

Немец-лейтенант сначала браво шагал по обочине, но потом, как только вышли из поселка, стал по колено проваливаться в свежий снег, плюнул на всё и пошел позади колонны. Он ругался громче всех, да если честно — без особого толка. Он вообще, казалось, устал больше остальных и, вероятно, думал сейчас о горячем кофе и теплой постели, а не о нескольких десятках пленных красноармейцев, на которых ему, по большому счету, плевать.

Со стороны станции доносились выстрелы. Но они становились всё реже и реже. По пути пленные русские и их конвоиры миновали замерший на обочине дороги танк с крестом на борту. Снаряд противотанковой пушки пробил лобовую броню и разорвался внутри, не оставив экипажу ни единого шанса выжить. Четыре танкиста лежали сейчас подле своей машины, извлеченные из утробы бронированного чудовища. Здесь же немецкая похоронная команда сложила рядком еще с десяток убитых пехотинцев. На одном сияли серебром погоны гауптмана.

— Не ваша работа? — спросил Лютич, покосившись на разбитый танк.

— А ты тут другую артиллерию видел? — вопросом на вопрос отозвался Алексей.

Злобные взгляды немецких похоронщиков проводили медленно бредущих военнопленных. Когда колонна отдалилась, они снова принялись ломами и лопатами долбить мерзлую русскую землю, в которой убитым предстояло найти последнее пристанище.

— Как думаете, хлопцы, далеко нам идти? — спросил старшина с перевязанной головой.

— Я думаю, до ближайшего леса… — сквозь зубы процедил Рудольф.

— А дальше? — Это был тот голос, который говорил о «нашем дураке-капитане».

— Дальше глотки им поразрывать и — в лес. Я здешние места знаю. Хорошие места. Швабам здесь могилы — в самый раз…

Алексей кашлянул.

— У них оружие…

Лютич тер всё еще не отошедшие от ремня руки.

— Плевать. Значит, подохну. Один хрен в плен не пойду…

— А я свое отвоевал. Хватит. В плену хоть покормят.

Волков оглянулся на говорившего, того, что спрашивал про «дальше». Невысокий, коренастый, белобрысый. Шапку, видать, в бою посеял.

— Тварь подлая! — Это был голос Лютича.

— Точно. — Старшина с перевязанной головой сплюнул. — Вы у нас теперь старший по званию, товарищ младший лейтенант. Говорите, когда начинать.

— А собаки?

— Собаки лучше фрицев… — Лютич покосился на ближайшего конвоира, шедшего от него справа.

Конвоир ежился, зябко кутался в воротник тонкой немецкой шинели, одной рукой придерживая его, а другой — поводок здоровой двухлетней овчарки. Или, может, трехлетней… Автомат болтался на плече. Рот Рудольфа скривился в усмешке.

— Ну, когда?.. — снова раздался нетерпеливый шепот.

— Передать по цепи приказ: по моей команде нападаем на фрицев…

— Есть… — Алексей всей грудью вдохнул морозный воздух. Что-то странное вдруг шевельнулось в его душе. Что-то дикое. Ему захотелось напасть. И плевать на собак и автоматы! Даже о ране своей он позабыл. — По команде лейтенанта нападаем на фрицев…

По рядам красноармейцев пробежало еле слышно:

— По команде…

— Нападаем…

— Нападаем по команде лейтенанта…

И одновременно с тем как солдаты повторяли эти слова, они вдруг выпрямлялись, напрягались и начинали приглядываться к своим охранникам, забывая об усталости и горечи плена. Лютич сунул руки в карманы и нахмурился, что-то беззвучно шепча.

Колонна втянулась в лес. Справа и слева возвышались лохматые ели. Небо превратилось в узкую полоску черноты. Снег скрипел под ногами.

— Только бы меня на всех хватило… — повторял Рудольф.

— Ну? — спросил старшина, придвигаясь к лейтенанту. В глазах его появился азартный блеск. — Когда?

Рудольф выдохнул:

— А прям сейчас! — Потом во всё горло: — Рота, в атаку!!! — и бросился на ближайшего немца.

Алексей кинулся на другого, который шел с левой стороны. Пальцы сами собой вцепились фрицу в глотку. Тот захрипел, пытаясь передернуть затвор своего «шмайсера». Алексей был тяжел, и оба они повалились в придорожный сугроб. Раздались крики, лай, шепелявые очереди немецких автоматов.

— Дурак, — услышал Алексей над собой голос старшины, — вот так его надо…

Рука в драном ватнике сбила с немца каску, а другая ударила его куском мерзлого снега по лбу. Немец ослаб. Алексей вырвал у него автомат и выстрелил в упор. Немец затих. Алексей обернулся посмотреть на старшину. Тот замер, стоя на коленях. Глаза остекленевшие. Волков даже не сразу понял, что случилось. Потом старшина упал лицом в снег. Затылок разворочан пулями, а прямо за ним — конвоир с автоматом наперевес.

— Бля… — выдохнул Алексей и вскинул оружие.

Выстрелы. Немец падает. Быстрый взгляд вдоль колонны. Красноармейцев раза в четыре больше, чем конвоиров. Однако многие просто попадали на дорогу, прикрывая головы руками. А многие, как старшина, получили по пуле. Кто-то боролся с немцем один на один, кто-то пытался убежать к деревьям. Только одно странно — собак не видать… Впрочем, Волков не обратил на это внимания.

Ближе всех к Алексею был молодой парнишка, крепкий, мускулистый. Видно, самбист. Он быстро скрутил своего противника и, похоже, вывихнул ему руку, но никак не мог справиться с незнакомым ему немецким автоматом. Немец тянулся к сапогу, из голенища которого торчала рукоять финки. Алексей вскочил, подбежал к ним и саданул немца ногой по лицу.

— Вставай, паря…

— А?.. — красноармеец вскинул голову.

— Живо!..

Сухой треск пистолетного выстрела. Это немецкий лейтенант. Он быстро шел вдоль дороги, стреляя то в одного красноармейца, то в другого, не разбирая, кто сопротивляется, а кто нет.

— Вот сука… — прошипел Алексей, поднимая автомат.

И тут… Это было невозможно, и всё же… Серая тень метнулась к немцу. Собака?.. Она сшибла его с ног и, рыча, вцепилась в руку с пистолетом. Немец остервенело стал отбиваться, пиная животное ногами, схватил за загривок и выворотил псу шею, отрывая его от своей руки. Казалось, еще чуть-чуть и захрустят шейные позвонки… Второй пес навис над немецким офицером. Он скалился. Немец в исступлении заорал. Его пальцы сами собой жали на курок, и над дорогой гремели один за другим бесцельные выстрелы. Собака вцепилась немецкому лейтенанту в горло.

Алексей даже вздрогнул, когда в эту схватку кинулся третий пес…

— Чего расселись? — вдруг прозвучало над ухом. — В лес! В лес!

Алексей повернулся. Рудольф стоял рядом. Правая рука — в крови. Темные капли падали на снег.

— Ты ранен?

— В лес! — повернулся к нему лейтенант. — В лес!..

Голос его снова стал хриплым и низким. А глаза… В расширенных зрачках блеснул матовый зеленоватый свет, словно это были глаза не человека, а…

— В лес…

Лейтенант повернулся и побежал. Он схватил ближайшего немца за шиворот и оторвал от красноармейца, которого тот душил. В следующее мгновение немец полетел в снег по ту сторону дороги, и на него набросилась овчарка.

— В лес! — не кричал, а буквально ревел лейтенант.

Подчиняясь его странному, но такому властному голосу, пленные красноармейцы вскакивали и бежали к деревьям. Алексей потянул за руку молодого бойца.

— Идем… Как тебя?..

— Рядовой Серов…

— Идем, Серов… Ну…

Проваливаясь в снег, они, сжимая трофейные автоматы, быстро начали удаляться от дороги.

— Хальт! Доннер ветер! Хальт!

Выстрелы.

— Ай… Мама…

— Чего? — Алексей обернулся.

Рядовой Серов оседал в снег. Такие глаза он только что видел у старшины — расширенные и удивленные.

— Падлы… — Алексей вскинул автомат и дал длинную очередь.

Когда красноармейцы побежали, несколько конвоиров, опомнившись, стали стрелять им вслед. Один стоял на коленях на обочине и менял магазин «шмайсера». Похоже, это его пуля досталась рядовому Серову.

Алексей стрелял не целясь. С непривычки автомат так и ходил в его руках. Пули выбили фонтанчики снега почти у самых колен немца. Тот дрогнул, но рука привычно вогнала магазин на место. Щелчок затвора. Немец поднял голову. Несмотря на темноту, Алексей увидел его глаза. Испуганные, но злые. Немец медлил. Наверно, и он видел глаза Алексея. И вряд ли они были иными. Тот же взгляд — затравленный, загнанный, злой…

Два автомата зашепелявили одновременно. Немец дернулся. Неуклюже вскинул руки и упал. Алексей почувствовал удар слева в живот. Боль еще не пришла, но ясно — пуля. Выронил «шмайсер» и отступил, упершись спиной в дерево, закрыл глаза. «Зато не в плену… — пронеслась мысль. — Показали мы вам, суки…»

— Ничего не показали, — раздался хриплый голос.

Алексей открыл глаза. Рядом стоял Лютич. С его рук капала кровь, а у ног вертелся здоровенный пес. Он вилял хвостом и тихо скулил. Лютич провел рукой по лицу, оставив на лбу и щеке багровый след.

— А-а, ненавижу запах крови… — Он наклонился и стал умываться снегом. — Тебя, я гляжу, опять зацепило. Давай помогу. Надо уходить. Слышишь?

— Что слышишь?

Алексей дотронулся до живота. Может, из-за холода, а может, по какой-то другой причине боль была слабой. Рана скорее ныла, чем болела. Зато гимнастерка, штаны и шинель насквозь пропитались кровью.

— Мотоцикл тарахтит. Нет, два. — Рудольф прищурился. — Патруль. Держи меня за плечо. Не бойся, сил хватит.

— Автомат…

— Да плюнь. Он пустой. Пошли.

Издалека действительно донесся шум мотоциклетного мотора. Лютич подхватил Волкова, и они направились вглубь леса. Пес заскулил им вслед.

— Нет, — не оборачиваясь, громко сказал Рудольф, — иди на дорогу. Поможешь нам немного…

— Ты кому? — удивился Алексей.

— Не бери в голову. Шевели ходилками.

— Шевелю…

Никого не осталось на дороге. Лишь одинокий пес, выйдя из-за деревьев, сел посреди нескольких десятков трупов, повертел головой, оглядываясь, потом поднял морду к небесам и завыл. Тихо так, протяжно… Словно знал что-то такое, о чем стоило выть…

 

* * *

Расположение зондеркоманды майора Вольфа,1

5 ноября 1941 года, утро.

 

Вольф выдохнул, и пар, оторвавшись от его бледных губ, быстро растворился в зимнем воздухе. Офицер полевой жандармерии втянул голову в плечи под тяжелым взглядом майора.

— Черт знает что такое. Я надеюсь, вы хотя бы оцепили лес?

— Господин майор, это не лес, это леса! Вокруг реки, овраги, болота… Они, конечно, замерзли, но всё равно — такая дикая глушь! Тут нужно не меньше трехсот человек, а у меня — неполная рота мотоциклистов!

— Вам еще, может, танковую дивизию дать, гауптман? — Это раздраженно сказал полковник Фишбах.

— Прошу простить, господин полковник… — просипел жандарм.

— Вообще, дивизия не помешала бы, — без тени иронии произнес Вольф.

— Майн гот! Вы шутите, майор! Мы вынуждены пробиваться вперед, забыв про фланги, а вы… — Полковник взмахнул рукой, не в силах продолжать.

За него всё с тем же ледяным спокойствием продолжил Вольф:

— Сбежали больше полусотни военнопленных, гер Фишбах. Это дело серьезное. Боюсь, командующий корпусом будет весьма озабочен.

— Ну хорошо… Я распоряжусь. Но даю вам сутки. Слышите? Через сутки данный вам батальон уйдет туда, где должен быть — на передовую.

— Я понял, господин полковник.

— Хайль Гитлер, — бросил Фишбах, уходя.

— Хайль… — щелкнул каблуками ему в след офицер полевой жандармерии.

Войдя к себе в кабинет, Фишбах прикрикнул на адъютанта и приказал соединить его с резервным полком.

— Берлинские чистоплюи. Совсем не понимают, что тут творится…

Он только что вернулся с передовой. Дивизия топталась на месте. Кажется, русские опять подтянули какие-то резервы. Три атаки за два часа, артиллерия, авиация — и всё без толку! Как они отошли на два километра от Хортицы, так и стоят — всё им нипочем. Ко всему на обратной дороге его машину и охрану обстрелял русский штурмовик! И откуда взялся… Еще неделя таких боев — это Фишбах понимал со всей ясностью — и наступление придется свернуть, что бы ни приказывали из Берлина…

Вольф меж тем продолжал разговор с гауптманом.

— Пока батальона нет, перекройте хотя бы основные дороги. И еще: я должен побывать на месте.

— На месте, господин майор?

— Да. На той дороге из Калевы в Вылково. И поскольку у меня пока нет машины, вести меня придется вам. Ясно?

— Так точно, господин майор. Только…

— Что?

— Собаки, господин майор… Собаки роты конвоя, кажется, взбесились. Они напали на своих же хозяев.

Лицо Вольфа, до сей поры совершенно бесстрастное, вдруг переменилось. Он схватил жандарма за форменный стальной нагрудник и подтянул к себе.

— Собаки?

— Да, госп…

Глаза майора вдруг сверкнули, как острия стальных клинков, и под этим взглядом гауптман похолодел и впал в столбняк. Капелька пота, несмотря на холод, скатилась по виску и щеке жандарма.

Мгновение, и майор отпустил его.

— Тогда мы сейчас же едем на место побега.

— Это небезопасно. Там было десять овчарок, господин майор, мы пристрелили только трех.

— Садитесь за руль, — приказал Вольф жандарму, словно не слышал его последних слов, и плюхнулся в коляску мотоцикла.

Мотоцикл затормозил посреди дороги.

— Когда это случилось?

— От Калевы они шли минут сорок, господин майор. Значит, часов в десять вечера.

Майор выбрался из коляски.

— Какое совпадение…

Произнес он тихо, но гауптман услышал.

— Совпадение, господин майор?

Вольф даже не обернулся. Он прошел вперед. Похоронная команда сюда еще не добралась. Вот труп конвоира на обочине. Рядом русский с перевязанной головой — старший унтер-офицер, судя по петлицам. Еще один убитый русский. Потом — убитый немец. Вольф шел, переступая через тех, кто попадался ему на пути, словно это были какие-то кочки или поленья. Они ничуть не интересовали майора. Он высматривал что-то свое.

— Чего это он там бродит? — уловил его чуткий слух вопрос второго жандарма (в экипаже мотоцикла был водитель и пулеметчик).

— Да черт его разберет… Закуривай…

«Что ж они всё дымят, сволочи? — подумал Вольф. — Дым всё перебивает… Где же он? Где же?..»

Взгляд рыскал вдоль лежащих тел. Наконец Вольф остановился. Перед ним лежал командир конвоя. Рваные раны на шее, руке, животе были явно не от пуль. Вольф нахмурился.

— Господин майор! — вдруг раздался испуганный крик гауптмана, а с ним — характерный храп и хруст снега под ногами прыгающего пса.

Вольф оглянулся. Один из псов конвоя выскочил из-за деревьев и бежал прямо на него. Гауптман вскинул автомат, но майор остановил его:

— Не стрелять!

— Но, господин май…

— Не стрелять, я сказал!

И майор повернулся к бегущему псу.

Пес выскочил на дорогу и остановился, тряся головой. Он словно пребывал в нерешительности. Потом сел, не отрывая взгляда от стоявшего среди трупов человека, бледного и худого и всё же такого сильного. Прошло несколько секунд. Затем человек двинулся вперед. Пес зарычал и ощетинился, но остался сидеть на месте.

Вольф подошел к собаке и остановился, заложив руки за спину. Он ничего не сказал, не потрепал ее по загривку, как это обычно делают. Он просто встал, глядя ей в глаза.

Мгновение, и пес вытянул шею и заскулил.

— У тебя что, новый хозяин? Нет… — Губы Вольфа скривились, и он покачал головой. — Где ЭТО? Не здесь? Пошел прочь, глупая скотина!

Майор повернулся к собаке спиной. Снова ему на глаза попался растерзанный лейтенант.

— Дурак, — процедил Вольф. — Сам виноват.

Перешагнул через него и быстро пошел к мотоциклам жандармов.

— Едем в Калеву.

— Там фронт, господин майор. Русские до сих пор обороняются.

— Что, страшно, гауптман? Не бойтесь. Я вас в атаку не пошлю. Мне нужен тот пакгауз, где их держали.

На въезде в поселок дежурил фронтовой патруль. Лейтенант помнил майора и пропустил мотоциклы без задержки. В пакгаузе сидели несколько новых русских пленных. Вольф равнодушно скользнул по ним взглядом. Начальник охраны начал было докладывать, что эти сами сдались, в отличие от вчерашних, что они могут быть полезны для работы в лагерях, для выявления большевиков… Вольф не слушал. Для этой мерзости есть дураки из гестапо. Острый глаз майора рыскал по утоптанному снегу на полу пакгауза. Он заметил ремень, которым вчера связали руки Лютичу, но нигде не находил… И тут Вольф почувствовал ЭТО. Он жестом приказал начальнику караула умолкнуть и подошел к пленным.

— У кого он?

Их было пятеро. Сытые, опрятные, не то что вчерашние. Никто не ранен. Даже царапины нет ни на одном. Какие-нибудь крысы тыловые. И только тонкий аромат страха исходил от них. Майор так хорошо знал этот аромат. Вчера он его не учуял.

— У кого он? — повторил вопрос Вольф, расстегивая кобуру.

Пленные медленно отступили, оставив в одиночестве одного пузатого детину, ростом повыше даже майора. Детина дрожащей рукой полез в карман гимнастерки.

— Я не знал, господин офицер… Она ж серебряная… Я обязательно вернуть хотел… А то украдет кто… Народишко-то у нас такой…

Руки его тряслись. Мохнатое, почти невесомое волчье ухо на порванной цепочке легло на ладонь майора.

— Да-да… — Вольф мгновение глядел на талисман, потом развернулся и уже в воротах пакгауза бросил: — Лейтенант, расстрелять…

— Господин офицер! Помилосердствуйте!.. — заголосил пленный.

Двое автоматчиков схватили его. Он упирался, кричал. Его поволокли прочь.

— Может, не стоит? — спросил начальник караула.

— Необходимо. Это вроде карантина, лейтенант.

Садясь в коляску жандармского мотоцикла, он хмурился, сжимая мохнатый комочек в руке, и думал: «Теперь всё будет гораздо сложней…».

Мотоциклы затарахтели. Они уже миновали семафор, когда со стороны пакгауза послышалась короткая очередь. Впрочем, никто из служак полевой жандармерии не обратил на это внимания, и она потонула в звуках перестрелки, долетавших со стороны разбитого здания станции.

 

2

 

Город Кучева, западная Сербия,

27 апреля 1941 года.

 

Это было полгода назад. Кончался апрель. День был солнечный и теплый. Городок назывался Кучева, почти на самой границе Сербии и Хорватии. Чем отличаются сербы от хорватов? Названием. Да еще верой: сербы, как русские, православный народ. Впрочем, штандартенфюреру Шранку на это было плевать. Возле этого городка у него впервые появились проблемы.

Жителей выгнали из домов. Шранк стоял в открытом автомобиле, уперев руки в боки. Вокруг автоматчики полка СС «Фюрер Лейбштандарт» и хорватские добровольцы из бывших солдат югославской армии. Переводил выскочка-хорват из числа перебежчиков. Имени его Вольф так и не удосужился узнать. Шранк говорил тихо, а хорват орал во всю глотку, благо, язык у них с сербами один и тот же. И поскольку Вольфу, тогда еще на нем была форма штурмбанфюрера СС, пришлось сидеть рядом в той же машине, он чуть не оглох и почти возненавидел сербский язык.

— Господа горожане, — уважительно обратился к кучевцам Шранк. — В окрестностях вашего селения произошел трагический и очень досадный случай. Не успела армия великого рейха принести вам освобождение от ваших гнусных правителей, как здесь, в нескольких километрах в лесу, был зверски убит наш солдат. И не просто солдат, лейтенант вермахта. И не просто убит — буквально разодран на куски. Немецкое командование осознает, что этого не могли сделать мирные граждане. Но мирные граждане наверняка знают, кто совершил это зверское преступление. Мы рассчитываем на помощь мирных граждан, иначе мне придется считать их такими же врагами рейха, какими являются военнослужащие. Из числа жителей города мы возьмем десять заложников мужского пола не старше тридцати лет. Если завтра в это же время, — Шранк бросил взгляд на часы, — то есть в двенадцать двадцать пять, нам не будут выданы бандиты, заложники будут расстреляны. А на их место попадут заложники женского пола. И их будет уже в два раза больше. Я надеюсь, все поняли условия. Спасибо. — И сел.

Переводчик-хорват говорил еще несколько секунд, а Вольф потер виски.

— Ну, ты чувствуешь что-нибудь? — спросил Шранк.

— Чувствую, что нас всех здесь готовы порвать на части… Мало нам дерьма в мирной жизни, Отто, потому мы ищем его на войне.

— За такие речи недолго в гестапо загреметь.

— Ты знаешь, я из твоего гестапо уйду без труда, и ты еще долго будешь собирать по частям своих тупых костоломов… Разве ты не чувствуешь ЕГО? ОН здесь, ОН затаился.

— Чувствую. Зря я, что ли, ходил на волка? Только не очень отчетливо. Марево какое-то… Словно он путает следы.

— Конечно, путает. Ты прикончил своего ножом, Отто. А надо — руками.

— Попробовал бы сам. — В голосе Шранка слышалась досада.

— Ну, значит, моя очередь, — усмехнулся Вольф.

— А я тебя подстрахую. Вот уже и заложников берут.

— Пройдусь по городу. — Вольф открыл дверцу «мерседеса».

— Да? — Шранк кивнул. — Значит, среди заложников его нет.

Вольф на секунду замер, потом шагнул на пыльную мостовую. Игла сомнения кольнула мозг. Шранк делает выводы, а не чует. Может, всё это ерунда, вид шизофрении?

Автоматчики выхватили из толпы одного за другим десять молодых парней. Над площадью понеслись причитания женщин, детский плач. Старухи и девушки цеплялись за одежду своих мужчин, пытаясь удержать их. Эсэсовцы и хорватские добровольцы грубо отталкивали женщин, особенно усердствовали хорваты. Вольф увидел, как один ударил какую-то старуху прикладом карабина по голове. Нет, старуху Вольфу было не жаль. Просто он был убежден: хочешь драться, найди достойного врага…

Подле машины Шранка ошивалась, глупо тявкая, какая-то дворняга. Вольф замер, пристально глядя на нее. Тявканье прекратилось. Псина замерла на секунду, а потом без единого звука бросилась на этого хорвата, отважного бойца со старухами, и вцепилась ему в ногу. Хорват закричал и стал отбиваться от собаки прикладом, приговаривая:

— Пошла прочь, дрянь! Прочь пошла!

Послышался гогот его же друзей и эсэсовцев. Кто-то что-то обидное бросил из толпы. Хорват передернул затвор карабина. Вольф закрыл глаза и подумал о том, что «мерседес» — отличная машина и что его родной замок теперь снова принадлежит ему. Псина тут же отпустила хорвата и опрометью бросилась в ближайшую подворотню. Укушенный хорват хотел выстрелить ей в след, да куда там! Собака скрылась в одно мгновение. Тогда он развернулся к заложникам. И тут же ему в затылок уперся «парабеллум» оберштурмбанфюрера — командира роты эсэсовцев.

— Отставить! Смирно! — Хорват вытянулся в струнку. — Вот так, — проговорил довольный командир роты, — завтра настреляешься. — И скомандовал своим: — Этих увести!

Заложников погнали прочь, подгоняя стволами автоматов. Толпе же приказали расходиться, хотя люди долго еще не покидали площадь.

Вольф в задумчивости побрел по площади, свернул на ближайшую улочку, набросив на плечи легкую офицерскую накидку. Ему не хотелось лишний раз обращать на себя внимание. Он чувствовал присутствие соперника и шел к нему, словно держа в руке путеводную нить. Он подчинялся чутью…

Кобуру с пистолетом Вольф оставил Шранку. Так полагалось. И древний обычай нельзя нарушать даже из страха перед югославскими солдатами или партизанами. Да и не было страха. Попадись ему хоть десяток, он был в себе уверен…

Узкая улочка, низенькие дома, свежая зелень деревьев. И беспокойство — ощущение чужого взгляда. Он резко обернулся. Из-за покосившегося плетня на него глядел пегий пес. Глядел спокойно, словно выжидал. Приглашение? Куда?

Вольф посмотрел назад. На площади еще волновалась толпа. Впереди маячил последний дом на этой улице, за ним — пригорок, поросший кустарником и лесом. Вольф снова обернулся к псу. Тот сидел неподвижно. Даже пасти не открыл, не высунул язык, как это делают собаки в жару. Только мигнул. И Вольф всё понял…

Быстро, не оборачиваясь, он зашагал по улице туда, в лесок за городом. Почему? А почему бы и нет? Он мог бы с тем же успехом направиться в любую другую сторону. Ощущение чужого взгляда не пропадало, а значит, это не он идет к сопернику, а соперник к нему. И куда бы Вольф ни пошел, они встретятся.

Вот и последний дом позади. Вольф взбежал по откосу, пробрался через кусты, очутился среди высоких сосен, вынул нож из ножен, болтавшихся на ремне, подошел к ближайшему дереву. Тишина. Только ветер шумит в верхушках сосен. Помедлив секунду, Вольф глубоко вонзил нож в ствол сосны, расстегнул пряжку ремня и стал наматывать его на левую руку. Закрыл ладонь, потом запястье, еще виток… Застегнул. Теперь ремень крепко облегал левую руку. Накидку Вольф, как на вешалку, повесил на нож, торчавший из ствола сосны. И фуражку тоже. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя и опустился на траву. Ждать.

Навалившись на шершавый ствол, он прикрыл глаза. Со стороны казалось, что он задремал. Руки спокойно лежат на коленях. Лицо расслаблено. Мерно вздымается грудь. На самом деле он готовился, вызывая в себе «дух боя».

И вот словно молния ударила в чистых небесах. Вольф резко открыл глаза, сверкнувшие холодным зеленоватым светом, глаза берсерка, как сказали бы тысячу лет назад. Впереди, среди больших валунов, торчавших из земли посреди леса, стоял и в упор смотрел на него матерый седой волк. Майор рывком вскочил и замер на полусогнутых ногах, наклонившись чуть-чуть вперед. Волк оскалился и ощетинился, наклоняя голову к земле. Он явно готовился к броску. Между ними было не менее двадцати метров.

Вольф рванулся вперед первым. Всё решится в несколько секунд. Главное — прикрыть горло. Если враг вцепится тебе в горло — конец. Хоть убей его, а челюсти он не разожмет, порвет и вены, и гортань… Поэтому Вольф приставил левую, перетянутую толстым ремнем руку к горлу.

Враг был опытен. Он ринулся навстречу человеку, чуть припадая на правую переднюю лапу, увернулся от его свободной руки, полоснул когтями по животу и вцепился зубами в левое предплечье, чуть ниже локтя. Ровно туда, где руку не защищала толстая кожа ремня. И тут же отпрыгнул, облизывая кровь с клыков.

Майор потерял равновесие и покатился по земле, но тут же вскочил, ища противника глазами. Вот он, волк, сзади, уже летит, метя в незащищенную сзади шею. Перекусить позвонки — и всё… Майор зарычал, пригибаясь, почти ложась на землю. Волк пролетел над ним и, не разворачиваясь, побежал дальше, чтобы вскочить на один их огромных валунов. И встал там, готовый снова броситься на человека.

Майор поднялся. Тяжело дыша, он стоял, согнувшись, опираясь на правую руку, левой, раненой, по-прежнему прикрывая горло. Сквозь туман ненависти и злобы, заполонивший его мозг, проступило уважение к сильному противнику. Мгновение он смотрел в глаза волку, а потом вдруг выпрямился и раскинул руки, словно раскрыв ему объятия. И закричал.

Зверь бросился ему на грудь. Вольф резко наклонил голову, подбородком прикрыв горло, и, когда волчьи когти взрезали китель и кожу на груди, изо всех сил ударил волка с обеих сторон по ребрам. Тяжелый зверь сбил его с ног. Зубы сомкнулись на левом плече, ближе к ключице. А Вольф снова ударил по ребрам с обеих сторон. И почувствовал, как они ломаются. Третий удар заставил волка ослабить хватку, но зверь сдаваться не желал. Он уже не мог дышать, хрипел, однако продолжал вгрызаться в плечо противника…

Майор привстал. Жесткая волчья шерсть, как иглы, царапала его щеку. Глаз волка был почти вровень с его глазом. И он увидел свой зрачок, отражающийся в волчьем зрачке. И еще он увидел поперек волчьей пасти свой витой серебряный погон. Губы майора скривились. Он оттолкнулся правой рукой от земли, левой схватив волка за загривок, вскочил и с размаху ничком повалился наземь, всем своим весом давя волка. Мгновение, хватка зверя ослабла, хрипение прекратилось, волк обмяк, и майор оторвал его от себя.

Несколько секунд они лежали рядом — истекавший кровью человек и подыхающий волк с разбитыми ребрами и переломанным хребтом. Потом майор поднялся и последним ударом прикончил матерого, раскроив ему череп.

Измазанный грязью и кровью, в разодранной одежде, майор вернулся к дереву, под которым сидел, опустился на колени и закрыл глаза. Его трясло, словно какая-то невидимая сила выходила из хрупкого человеческого тела, он стонал, почувствовав наконец всю боль, которую не чувствовал во время схватки, обуянный «духом боя».

Пот вперемешку с кровью из многочисленных царапин, ссадин и ран пропитал одежду Вольфа. Пальцы, всё еще сжатые в кулаки, были ободраны до кости. Волк дорого продал свою жизнь. Майор наклонился и уперся лбом в землю. Ему нужны были ее силы, чтобы не умереть здесь, сейчас, в день его первой настоящей победы.

Ветер окатил его свежей прохладой…

И тут на майора словно навалилась тьма. Он более не чувствовал ни ветра, ни земли под собой, не слышал шороха ветвей, и даже боль прошла мгновенно. И все-таки что-то мешало ему немедленно встать, какая-то сила сковала его. И он ощутил холод, леденящий душу…

Гулкие шаги, стук дерева по камню, скрежет… Вольф наконец сумел разогнуться. Седой бородатый воин в рогатом шлеме нибелунга и длинной, до колен кольчуге, опираясь на короткое, в рост человека копье, пристально смотрел на него единственным холодным, как льдинка, глазом. Вместо второго глаза у него была просто черная дыра. Но не пустая. Тьма волновалась в ней. Два громадных черных зверя, напоминавшие волков, сидели справа и слева от него. Глаза их сверкали, словно драгоценные камни.

— Óдин? — глядя в единственный глаз старика, твердо спросил Вольф. — Ты Один?

Порыв ветра вперемежку с зелеными дубовыми листьями ударили его в лицо. Воин молчал.

— Это Валгалла? — настойчиво продолжал Вольф. — Мне нужен ответ!

— Ты победил Перунова слугу, — послышался в ответ низкий зычный голос. — В этом вся истина. Ты встал на Путь Волка. Ищи конец своего Пути.

— Для чего? Я обрету великую силу? Я стану воином-волком?

Воин осклабился.

— Смотря что считать силой… Кем станешь, тем станешь… — И он развернулся. — Гери, Фрекки, дети мои, идемте…

— Ты не ответил! — требовательно крикнул Вольф в спину воину. — Мне нужна сила всех волков!

Но ветер пахнул ему в лицо, заставив зажмуриться, и всё исчезло. Майор открыл глаза. Он стоял на коленях перед вековым деревом, в неохватный ствол которого был вонзен охотничий нож. На нем — фуражка и накидка.

Вольф сглотнул и сообразил, что не чувствует боли. Он посмотрел на свою руку — раны не было. Сквозь разорванный рукав проглядывали белесые полосы шрама. Он дотронулся до плеча. И тут всё зажило. Штурмбанфюрер обернулся. Недалеко от него на земле лежал человек. В югославской военной форме, лет пятидесяти… Вольф покачал головой.

— Ну вот и свершилось…

Комендатура Кучевы была погружена в тишину. Только часовые у дверей да секретарь внутри небольшого здания на площади, который сидел, навалившись на пишущую машинку, и мирно дремал. Несколько местных, женщины да старики, топтались снаружи — принесли еды заложникам. Вольф, закутавшись в свою накидку, прошел мимо них. Часовые отдали ему честь. Он вошел внутрь. Секретарь не шелохнулся. Майор бросил на него неприязненный взгляд и открыл дверь в кабинет коменданта. Шранк, с некоторых пор занимавший комнату, встал, глядя на Вольфа.

Мгновение оба молчали. Потом Вольф бросил свой нож на стол перед Шранком и снял накидку.

— Я почувствовал. Отчетливо почувствовал, Герберт… — заговорил штандартенфюрер.

Лицо Вольфа не изменилось. Он снял фуражку, сел, поднял глаза на Шранка. «Какой ты, к чертям, полковник, — захотелось вдруг сказать майору. — Выскочка, мальчишка, когда-то вовремя сообразивший перекинуться из СА в СС и выслужившийся, закладывая бывших дружков, а потом и расстреливая их — в “ночь длинных ножей”… А вот он, штурмбанфюрер Вольф… Или, может, вспомнить свое истинное имя: барон Герберт Петер фон Ольфшпур…»

 

* * *

Путь.

 

Замок Ольфшпур, стоявший на полпути от Данцига в Кенигсберг, был некогда оплотом власти Пруссии в северной Польше. И владевший им старинный рыцарский род считался виднейшим среди тевтонских родов. Об этом говорили в том числе и портреты предков, которыми были увешаны стены залов (среди них встречались работы известных мастеров), а также многочисленные трофеи, украшавшие те же залы. Здесь были польские кольчуги, мечи и алебарды, русская секира, пара бердышей, французская шпага времен «короля-солнца».

Впрочем, имелись в замке и другие реликвии, не вполне обычные. В чем необычность волчьей головы с оскаленной пастью? — спросите вы. Обычный охотничий трофей. Но хозяин замка утверждал, что это голова настоящего вервольфа и в доказательство приводил семейную легенду, согласно которой пращур его во времена тридцатилетней войны собственноручно убил серебряным кинжалом эту страшную тварь, за что получил баронское достоинство из рук самого курфюрста.

Здесь же, в волчьем зале Ольфшпура, хранился и тот самый серебряный кинжал. Впрочем, это был даже не зал, а средних размеров комната во внутренних покоях замка, в которую, как правило, не приводили гостей, а лишь близких друзей семейства. Вообще, хозяева замка своими повадками чем-то сами напоминали волков…

Кроме кинжала и волчьей головы, комнату украшали несколько древних славянских идолов с волчьими изображениями, скифская ваза, на которой были отчеканены фигурки танцующих волков, и два старинных кремневых пистолета итальянской работы с запасом серебряных пуль. В отдельной шкатулке хранилось несколько древних талисманов, которые должны были защитить человека от темной свирепой силы вервольфа. Во всяком случае, в этом убеждал хозяин замка Петер Густав Вольф своего наследника Герберта Петера Вольфа.

Мальчик верил отцу. И когда в 19-м году семье пришлось оставить замок, потому что их земля сделалась частью «возрожденной Великой Польши», Герберт Фон Ольфшпур в первую очередь захватил с собой именно эту шкатулку. Сколько раз с глухой злобой он вспоминал родовое гнездо потом, когда учился в Штутгарте и когда работал в Берлине, в министерстве иностранных дел.

Он любил ходить в Музей природоведения и подолгу стоял рядом с чучелами волков, всматриваясь в стеклянные глаза, словно хотел узнать, как существовали они до смерти и как могло случиться такое, что эти гордые звери с их неукротимым нравом вдруг сделались экспонатами, выставленными на потеху тупой человечьей толпе.

А еще он приходил в зоопарк, к вольеру с волками. Но там он бывал не часто. Он не любил посаженных в клетку зверей. От них за версту несло подхалимством и страхом. Они не знали воли, которую дает жизнь в диком лесу, не знали страсти, которая сопровождает вечную схватку за жизнь, не представляли, что такое азарт охоты и вкус свежей теплой крови…

Откуда знал всё это сам Герберт? Как он чуял людей, как ощущал их «на вкус»? Почему мог отличить умного от дурака, труса от смельчака? Как безошибочно чуял, что этот готов в штаны напустить от страха, а тот презирает всё, даже собственную жизнь или смерть?.. Сам он редко задавал себе эти вопросы. Истина порой слишком дорогое удовольствие. Только с детства понимал, что он такой не один…

И вот однажды возле волчьего вольера к нему неожиданно обратился незнакомый человек — небольшого роста, средних лет, в черной рубашке. «Любуетесь волками?» — спросил он. «Этими? Никогда!..» Они почуяли друг друга.

Уже через месяц по рекомендации нового друга Герберт фон Ольфшпур вступил в партию. И как только старый Гинденбург назначил Гитлера канцлером, он, теперь уже Герберт Вольф, нутром почуял, что пришло время, и поступил на военную службу. И вот теперь он всего лишь майор, а этот выскочка — полковник.

 

* * *

Комендатура города Кучева,

Западная Сербия,

27 апреля 1941 года.

 

— Мой нож чист. — Вольф холодно подвинул клинок к Шранку.

— Я вижу…

В глазах штандартенфюрера были и недоумение, и страх, и восхищение одновременно.

— А это я нашел у моего противника. — На стол рядом с ножом шлепнулись документы серба и несколько писем. — Его звали Вуко Младович, капрал югославской армии. По всей вероятности, бежал из плена.

— Как? Ты что, дрался с человеком?

— Когда мы дрались, он был волком.

— Оборотень? Настоящий? Герберт, это же невозможно!

Вольф привстал.

— Ты семь лет в СС, пять лет в братстве, и что, до сих пор не знаешь, что всё возможно?

Взгляд его был таков, что Шранк невольно отшатнулся.

— Я… Я…

— Ты немедленно позвонишь в Берлин. Я должен говорить с нашим шефом.

— Хорошо… И все-таки я не могу поверить, Герберт.

— Похоже, этот серб именно так ушел из нашего плена. Надо узнать, не было ли побегов из лагерей. Выяснить, кто у него здесь — друзья или родные… Почему-то же он пришел сюда. И самое главное, Отто, взгляни: эти письма из Москвы.

— Не понимаю…

— Я тоже. Если большевики занимаются тем же, чем и мы… Ну, звони бригаденфюреру.

— Да, сейчас. — И Шранк схватил трубку полевого телефона.

 

* * *

Замок Ольфшпур, Пруссия,

3 мая 1941 года.

 

«Мерседес» затормозил перед воротами. Часовой вскинул руку в приветствии и громко гаркнул «хайль Гитлер!», после чего бросился поднимать шлагбаум. Автомобиль въехал во двор старинного замка. Герберт Вольф вылез из машины и поправил мундир. На ступеньках портала стоял человек лет пятидесяти, полнотелый и невысокий, в форме генерала СС.

Вольф взбежал по ступенькам и остановился, отдавая честь.

— Добрый день, Герберт. Как доехал? — произнес бригаденфюрер.

— Спасибо, гер Шаффнер. Жаль только этих пяти дней.

— У нас всегда проволочки с отпусками. Идемте. — Они вошли в замок. — Что, приятно вновь оказаться в родных стенах?

— Я об этом совсем не думаю, бригаденфюрер.

— Дело важнее всего? Прекрасно. Тогда к делу.

Они расположились в зале под портретами баронов Ольфшпур, среди трофеев семейства Ольфшпур, на старинной мебели семейства Ольфшпур. В 39-м рейх вернул себе эти земли, и Герберт приехал в замок. В середине 20-х его прибрал к рукам один польский промышленник, судя по всему еврей. Герберт позаботился о судьбе этого господина. А в замке, который он с начала войны посещал весьма редко, обосновался отдел «Вольфшафт», лично курируемый рейхсляйтером. Герберт считал, что это разумно.

— Итак, — продолжал говорить бригаденфюрер, — я ознакомился с твоим докладом и ознакомил некоторых членов руководства. Не скрою, пришлось действовать осторожно, поскольку многое, о чем ты написал, противоречит расовой теории рейха.

— Чем же, гер Шаффнер? Могущество древних ариев было основано на огромных возможностях человеческого духа, на контактах с высшими сущностями. Почему источником их не мог быть боевой дух, перенятый от животных. Быть может, он позволял им превращаться в берсерков.

— Но ты пишешь о сербе, приводишь славянское имя! Как его, Мла… Мла… — генерал запнулся, — Младович! Как он может нести в себе что-то от ариев? Хорошо, что твой доклад не видел рейхсминистр пропаганды.

Вольф вздохнул.

— Господин генерал, — он с трудом подбирал аргументы, — я не думаю, что всё так просто… Во-первых, в Кучеве мы не нашли никаких связей этого Младовича. Согласно указанному в документах адресу, он жил в Сараеве. Ни семьи, ни детей, ни родственников. Вполне вероятно, он не был сербом, а Младович — не настоящее имя. Поэтому говорить об отсутствии в нем частички ариев рано.

— А во-вторых? Большевики занимаются тем же, чем и мы? Из-за этих слов я не показал твой доклад рейхсфюреру. Он бы точно отправил тебя в Дахау.

— Но если занимаются, тогда что?

Шаффнер встал, прошелся по залу, задержался возле старинного английского арбалета, рассматривая затейливую гравировку на нем.

— Большевиками руководит грузин. Сами они по большей части славяне. И лишь в малой толике на территории России присутствует арийское население. Чтобы они использовали нашу расовую теорию? Вряд ли.

— Есть немцы Поволжья, есть казаки. Насколько я знаю, рейхсминистр пропаганды опубликовал труд, согласно которому донское и кубанское население — это потомки древних готов, живших в Северном Причерноморье во времена Рима.

— Это приходило мне в голову. Потому атаман Краснов был благосклонно принят в Берлине. И всё же…

— А содержание писем? Вы же читали их! Русские настоятельно интересуются сказаниями и обрядами, связанными с перевоплощением и оборотничеством, с силой воина-волка! Почему?

— Есть такая наука — этнография, Герберт. Ты что, никогда не слышал о ней?

Вольф нетерпеливо выдохнул и произнес, понизив голос:

— Я кое-что не описал в докладе.

— Что? — тут же напрягся Шаффнер.

— Вот, — Вольф расстегнул манжету и задрал левый рукав, — эту рану я получил в схватке с Младовичем, когда он был волком.

Несколько секунд бригаденфюрер молчал, наклонившись и рассматривая шрамы, явно оставленные звериными зубами. Потом спросил:

— То есть ты хочешь сказать, что он не был в трансе, а действительно имел обличье волка и что эта рана зажила меньше чем за неделю?

— Меньше чем за минуту, генерал. Я могу просить освидетельствовать меня и документально подтвердить, что такие раны не могли зажить ни за неделю, ни за месяц.

— Возможно.

— И еще. У меня было что-то вроде видения после схватки. Óдин смотрел на меня.

Шаффнер посмотрел в холодные серые глаза Вольфа.

— И волки Гери и Фрекки следовали за ним?

— Да. Нам нужна волчья сила — величайшая сила всех времен!..

— Я должен подумать, прежде чем направлю свои соображения рейхсляйтеру.

— Не забудьте при этом напомнить ему, что я двенадцать лет работал в министерстве иностранных дел и в совершенстве знаю русский язык.

Несколько дней прошло после этого разговора. И вот Шаффнер вызвал Вольфа в свой кабинет. Когда-то это был кабинет старого барона, отца Герберта. Каждый завиток на лепных карнизах был знаком ему с детства. И дверь в спальню отца, и дверь в волчий зал…

— Я говорил с советом братства, штурмбанфюрер Вольф, — почти торжественно начал генерал. — С сегодняшнего дня вы сотрудник Абвера. Ваше членство в партии условно приостанавливается до завершения задания. Ваш чин — майор. Официально вы занимаетесь трофейными и перемещенными ценностями. Ваше задание — сбор подробнейшей информации по интересующему нас вопросу. Совет братства считает, что отряды берсерков, неуязвимых и беспощадных, необходимы рейху для победы и дальнейшего управления низшими расами. Вот ваши бумаги и контакты в аппарате Канариса. Послезавтра вы отправляетесь в Москву как атташе нашего посольства по культуре. Желаю успеха! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — вскинул руку Вольф.

 

* * *

Путь.

 

— Несомненно, друзья мои, образ волка в культуре многих народов занимает значительное место. — Профессор кашлянул и обернулся к своей помощнице, миловидной девушке лет двадцати пяти. — Пожалуйста, милочка моя, дайте диаграмму номер два…

Вообще Вольф давно заметил, что все профессора-преподаватели чем-то похожи. Занятие чистой теорией их расслабляет, что ли? Ученые-практики, как правило, люди совершенно иные. Не позволяют себе мямлить, не говорят ничего вроде «дорогие мои» или «душенька». Вот и этот старенький, седенький историк-этнограф, преподававший еще во времена императора Николая Второго, сперва наговорил всякой ерунды и только через пятнадцать минут после начала лекции приступил к делу.

Вольф третий день был в Москве. Большевистская столица встретила его теплым весенним дождем, боем курантов и тщательно подготовленными агентурными донесениями относительно адресов на письмах, обнаруженных у сербского оборотня. Там значились два адресата: профессор Московского университета Феодосий Петрович Астраханцев и аспирант кафедры этнографии Рудольф Лютич. И если на Астраханцева имелось скудное, но достаточно информативное досье, то об этом аспиранте выяснить почти ничего не удалось. Только одно — Астраханцев его научный руководитель.

Как атташе по культуре Вольф подал прошение посетить профессора Астраханцева, познакомиться с его работами с целью обмена научными делегациями, и так далее, и тому подобное… Словом, предлог изобрели вполне благовидный. Посол рейха в России граф Шуленбург, старый знакомый семейства Ольфшпур, был удивлен, но указания сверху оказывать всемерную поддержку делали свое дело. Он только сказал:

— Герберт, вы же никогда не занимались наукой! Вы дипломат, насколько мне известно.

На что Вольф ответил:

— Служба рейху предусматривает многообразие занятий.

Шуленбург только вздохнул. В Берлине поговаривали, что старик не одобряет планы руководства рейха и партии. И что в Москве его держат именно поэтому — русские будто бы от этого ему больше доверяют.

Не привыкший ничего откладывать, Вольф уже через час беседовал с ректором университета. Тот хотел сразу же представить немецкого гостя профессору, но Вольф отговорил его, сказав, что сначала хотел бы побывать на лекции Астраханцева, осмотреться. Ректор возражать не стал. Заодно-де пусть немецкий гость посмотрит, как проходит учебный процесс. В германских университетах ведь всё по-другому… Дипломатичный немецкий гость поблагодарил ректора.

Вольф поступил так, потому что с первой секунды пребывания в здании университета он ощутил чужое присутствие. Волк почуял волка. Но это было иное ощущение, не то что в Кучеве. Там волк шел за ним, здесь он шел по следу волка. Следу путаному, еле уловимому. Тут нужно быть очень осторожным.

— Что мы вообще знаем о волках? Стайные животные семейства псовых, обитают там-то, столько-то видов… Всё это биология, друзья мои. А вот что знали о волках наши предки? Или предполагали, что знают? Ведь что представляют собой их мифы? В принципе, это устные сборники знаний об окружающем мире…

«О, майн гот, — подумал Вольф, — опять пошел воду лить… Нет, от него ничем не веет. Это не он. Значит, второй, с сербской фамилией? Но его здесь нет, похоже…»

А профессор продолжал:

— Ярче всего образ пса-волка представлен в германо-скандинавских верованиях дохристианского периода. Так, верховного бога, родителя всех Асов… Как вы знаете, в переводе на русский Ас значит бог… Так вот, верховного бога Одина всегда сопровождали два ворона и два волка. Известны имена волков: Гери, что значит «хищный, алчный», и Фрекки, что переводится как «алчущий, жадный». Эти волки исполняют роль охраны Одина и выполняют его поручения. Это, друзья мои, так сказать… э-э… положительная ипостась образа волка. Верный друг, сильный воин, защитник в какой-то мере. Но у этого образа есть и отрицательная ипостась, роль, так сказать, разрушителя, не подконтрольного даже высшим силам. Воплотилась эта ипостась в образе волка Фенрира. Жестокого и ужасного существа, которого Асы посадили на цепь и постоянно держали при себе. Но конец мира — Рагнарек, по-древнескандинавски, — начнется именно с того, что Фенрир вырвется на свободу, проглотит солнце и Один вступит с ним в поединок, в котором, собственно, и погибнет… Кстати, Фенрир — порождение бога Локи, представленного как бог огня и в то же время бог веселья. Огонь, как вы сами понимаете, тоже имеет две ипостаси — созидательную и разрушительную. Да и веселье тоже способно натворить бед: вспомните знаменитое Ходынское поле. Отсюда связь образа волка с образом веселья, огня и Солнца…

«Вот тягомотина, — Вольф вздохнул. — И сидят ведь, слушают… Как выйти на Лютича?»

— Такое отношение к волку оставило самый глубокий след в повседневной культуре германо-скандинавских народов. Например, мы имеем имена Рудольф, что значит огненный или пурпурный волк, или Адольф, что означает святой или всесильный волк…

Вольф нахмурился. Раньше он как-то не думал об этом. Вуко Младович… Вуко по-сербски значит волк… Рудольф Лютич… Рудольф — тоже «волк»! А его собственная фамилия — Ольфшпур — «волчий след»… А нынешний псевдоним…

Голос профессора меж тем всё так же монотонно разносился по аудитории.

— В этом стремлении именовать себя волком… — помощница поднесла ему стакан воды, — …спасибо, милочка… в этом прослеживается желание людей походить на волка, а также их представление о том, что они являются детьми волка, так сказать, наследниками его мистической силы.

«Черт возьми, полезная лекция… Не ожидал. Но что это дает? Что ж, следить за всеми, чье имя происходит от слова волк?»

Профессор продолжал, перейдя на славянскую мифологию. Поведал о связи образа волка с образами Перуна, Велеса, Семаргла… Добрался бы и до тридевятого царства, тридесятого государства, но зазвенел звонок, возвестив окончание лекции. Это вызвало у Вольфа невероятное облегчение, и он просто физически почувствовал, что то же самое испытывают студенты.

Усмехнувшись, Вольф встал и пошел к кафедре, за которой Феодосий Петрович не спеша, по-профессорски собирал свои бумаги.

— Добрый день, господин профессор.

Астраханцев удивленно и, как показалось Вольфу, испуганно вскинул глаза.

— Здравствуйте… Больше двадцати лет не слышал такого обращения. С кем имею честь?

— Не беспокойтесь. Я Герберт Вольф, культурный атташе германского посольства. Прибыл с целью лично познакомиться.

— Как же, как же, меня известили… Культурный атташе. Что ж, бывают еще и некультурные? А?

— Игра слов. Хорошая русская шутка, — спокойно, даже равнодушно проговорил немец. — Понимаю. Направление вашей работы нам очень интересно. Сейчас, когда в Германии возрождается национальный дух и весьма велик интерес к наследию предков, я думаю, мы могли бы найти массу общих тем для разговора.

Профессор наконец собрал все свои бумаги, поправил очки и взял портфель под мышку.

— Ну что ж, это резонно, дорогой мой. Пойдемте. У меня есть немного свободного времени, которое я с удовольствием посвящу вам… А позвольте поинтересоваться, кому это «нам» и какую ученую степень вы имеете?

— Мы — это группа историков и литературоведов берлинского университета. У нас возникли некоторые вопросы в толковании, я бы даже сказал расшифровке древних мифов, например «Саги о Нибелунгах». В частности, темы волков. Я же ученой степени не имею, я дипломат. Но тоже увлекаюсь этой темой.

Они почти дошли до двери аудитории, когда сзади раздался голос помощницы:

— Феодосий Петрович! Ваша трость…

— Ах, — профессор взмахнул рукой, — склероз! Спасибо, милочка. Я буду у себя в кабинете.

Они шли по длинному университетскому коридору, разговаривали, и Вольф старательно прислушивался к своим ощущениям. Чувство близости врага оставалось всё таким же ровным, словно враг кружил подле него или же их было несколько…

— Вы понимаете, в этом отношении германская и славянская мифологии очень близки, — говорил профессор. — Ваш Один — бог неба и солнца, наш Сварог — тоже бог неба и солнца, и оба связаны с волками.

— Да, конечно. А как вы думаете, каково было практическое применение этих знаний?

— Знаний?

— Я хотел сказать верований?

— Ну, — Астраханцев развел руками и чуть не выронил портфель, — существовали различные культы, обряды, жертвоприношения. Люди старались задобрить силы природы, облегчить свою жизнь…

— Добыть победу в бою.

— Это тоже. Известно о существовании тайных воинских братств, которые поклонялись волку.

— И уподоблялись ему в бою, входя в боевой транс, называемый «духом боя» или «гневом воина». Берсерки, например. Их силы десятикратно увеличивались, они шли в бой без щитов и кольчуг, убивали сотни врагов, и ни железо, ни огонь не могли причинить им вреда…

— Цитируете «Сагу об Инглингах»? Но берсерк — это воин-медведь, а не воин-волк.

— Сага сравнивает берсерков именно с псами и волками.

— Ну, это все-таки сага, миф, сказка…

— Почему сказка? Когда римляне во главе с Цезарем впервые высадились в Англии, их когорты были разбиты берсерками.

— Можно ли верить в это? Там были обыкновенные люди, и никакой мистики. Просто Цезарь не учел численности и мастерства противника, только и всего. К тому же его армия была потрепана войной в Галлии.

— То есть вы в существование боевого транса не верите.

— Почему? Возможно, викинги или галлы применяли какие-то наркотики. Грибы, например мухоморы, содержат такие вещества. В наркотическом опьянении не чувствуешь боли. Отсюда и эти мифы о сверхчеловеческих силах берсерков. Прошу вас… — Профессор открыл дверь своего кабинета, и Вольф замер. Он почувствовал, как на него пахнуло волчьей силой — словно порывом ветра. Мурашки побежали по спине, и, если бы там росла шерсть, возможно, она встала бы дыбом.

В профессорском кабинете за столом Астраханцева сидел молодой человек. Он встал, как только открылась дверь. Крепкий, невысокий, волосы странного темно-серого цвета… Словно седые…

— Прошу вас! — повторил профессор Астраханцев, но Вольф не двинулся с места. — Да что с вами?

— А? — немец перевел взгляд на Феодосия Петровича. — Извините, что-то я задумался.

— Бывает, — Астраханцев прошел в кабинет, — со мной и не такое бывает… Это Рудик, мой ученик. Ну как, Рудик, с нашей экспедицией?

— Всё в порядке, все бумаги подписаны, — ответил молодой человек. — Состав сформирован, маршрут утвержден.

— Прелестно! Знакомься, это Герберт Вольф, советник немецкого посольства по культуре. Интересуется нашими этнографическими изысканиями.

— Очень приятно. Рудольф Лютич, аспирант.

Вольф наконец переступил порог профессорского кабинета, но остановился у самой двери. Он неотрывно смотрел на Лютича, Лютич так же внимательно смотрел на него.

Астраханцев полез в шкаф, достал вазу с печеньем, чайник, граненые стаканы в старинных серебряных подстаканниках.

— Чайку, господин советник, а? Знаете, у Рудика большое будущее. Представьте, какова тема его диссертации: «Образ волчьего пути в мифах славян и скандинавов» — а? Ну что вы, ей богу, садитесь…

— Благодарю, — Вольф наконец справился с собой и сделал шаг к столу.

В ту же секунду Лютич отступил к окну, снимая со спинки стула свой белый парусиновый пиджак.

— А куда, позвольте узнать, ваша экспедиция? — спросил Вольф.

— Да как раз на волчью дорогу, — ответил Лютич. — Ладейное Поле, Тихвин, Старая Ладога, Великий Новгород… Мне надо идти, Феодосий Петрович, вы позволите попрощаться?

— Так скоро? — Астраханцев искренне огорчился. — А я думал, интересно поговорим.

— Я завтра забегу. — Рудольф двигался так, чтобы стол постоянно был между ним и Вольфом. Вольф инстинктивно поступал так же.

Когда Рудольф был уже в дверях, Вольф вдруг спросил:

— Что же главное в образе волчьего пути, господин аспирант?

Лютич обернулся.

— Принцип: никогда не становиться на дороге у волка…

 

3

 

Путь.

 

Воет ветер, кружит снег. Деревья то и дело хлещут ветвями по лицу. Алексей уже почти не чувствует ног. И всё больше напоминает о себе рана в боку.

— Ну ты двужильный, лейтенант!.. Постой.

Волков навалился на толстую лапу ели, тяжело дыша. Преследовавшие немцы, похоже, отстали. Да ни хрена! Они народ обязательный. Завтра выгрузят с броневиков пару взводов с пулеметами, и начнется…

— Терпи, сержант, — вдруг проговорил Лютич, стоявший рядом, прислонясь к стволу той же ели. — Пока они свои пулеметы выгрузят, мы уже придем.

Алексей даже не задумался над тем, что не говорил этого вслух, что Рудольф ответил на его мысль…

— Куда придем? — спросил он.

— Увидишь. Ну, держи меня крепче и шевели ногами…

Он снова подхватил сержанта под плечо.

Деревья сменяют друг друга. Большие, маленькие, стройные, корявые, молодые, старые… Вдруг лес оборвался, и ветер утих. Там, где должна быть самая гуща, валежник непролазный, оказалась большая поляна. А посреди нее — вросший в землю дом, почти землянка, в окружении семи высоких толстых столбов.

Алексей видел всё как в тумане. Столбы показались ему не то резными деревянными колоннами, не то какими-то статуями. Лютич протащил его мимо одной, изображавшей усатого мужика не то с молотом, не то с топором… И вот перед ними дверь, низкая, так что приходится согнуться, словно кланяешься звериной морде, которая вырезана над ней.

Рудольф распахнул двойные створки и втащил Алексея внутрь. Долгожданное тепло окутало Алексея. Он закрыл глаза и всей грудью вдохнул. Он не видел, как от очага отделилась стройная женская фигура. Ему более всего хотелось лечь и забыться.

— Идем… — произнес тихий женский голос.

И Рудольф снова потащил сержанта. Но на этот раз они сделали всего несколько шагов. Потом Алексея опустили на что-то мягкое, пушистое. Чья-то рука легла на его лоб, и тот же голос произнес:

— Спи…

И Алексей в одно мгновение провалился в глубокий всеисцеляющий сон.

— Ну, здравствуй, Рудольф… Устал?

— Очень.

Лютич опустился прямо на пол возле низкой лежанки, покрытой звериными шкурами. Хозяйка тоже села — на лежанку, подле затихшего сержанта. Она была высока, темно-каштановые волосы собраны в пучок на затылке. Домотканое длинное платье не скрывало фигуру, а скорее подчеркивало ее, как и вышитый звериным узором передник. Узкая полоска бересты, словно диадема, охватывала голову.

Они молчали несколько минут.

— Где старик?

— Не знаю. Ушел по своим делам. Ты останешься?

— Надо собрать остальных. Объявились Псы Одина.

— Я чую… Но хотя бы на час?

Рудольф подался вперед и встал перед ней на колени, взял за руки, заглянул в огромные голубые глаза.

— Псы рыщут, Анюта. Очень сильные Псы.

— Семаргл сюда их не пустит.

— Семаргл… Если бы он не пускал их не только сюда.

— Люди его забыли.

— Это не их вина.

Она провела рукой по его щеке.

— Тебя не было полгода.

— Я должен собрать всех, кого собрал. Псы Одина не остановятся сами.

Он прижал ее к себе, поцеловал в губы, потом встал и направился к выходу. Перед дверью обернулся.

— Поставь его на ноги к утру. И призови старика. Мне будет нужна помощь.

— Хорошо, — кивнула она.

— Я не умру, — твердо сказал он.

— Но ты можешь остаться волком.

— Значит, такова дорога…

Выйдя из избы, Рудольф глубоко вдохнул и, сделав несколько шагов, остановился перед одним из семи столбов. Провел рукой по его поверхности.

— Явись, Ярило, ликом ясным — ликом яростным.

Тут же столб словно осветился изнутри, превращаясь в изваяние высокого плечистого воина в золотом рогатом шлеме, со стальным топором и длинными, до самой земли серебряными усами. Рудольф замер, касаясь его рукой и закрыв глаза.

— Ну, что ты скажешь мне, Перун-громовержец? Ты ли привел Псов сюда? — шепотом проговорил он.

Ветер зашумел, зашуршали ветви елей. Закружился снег вокруг семи столбов. И из этого шума сложились слова: «Здесь путь…»

— Да, — выдохнул лейтенант, — здесь…

Сияние пропало. Столб снова стал столбом, и не более. Рудольф Лютич оттолкнулся от него и пошел в сторону дороги…

 

* * *

Экспедиция профессора Астраханцева,

2 июня 1941 год.

 

— Рудик, мальчик мой, я решительно… — и, чтобы усилить эффект убеждения, Феодосий Петрович повторил: — решительно тебя не понимаю. Чего ты взъелся на этого немца. Образованный человек, дипломат…

— Он слишком много врет, профессор.

Поезд ехал медленно, словно нехотя пробираясь вперед. Позади осталось Бологое. Проводник заглянул в купе.

— Скоро Малая Вишера, товарищи. Стоянку задержат специально для вас.

— Благодарю, любезнейший. Нельзя ли чаю еще.

— Это можно. Пятиалтынный, товарищ профессор.

— Конечно, конечно. — И Астраханцев снова обратился к Рудольфу: — С чего ты взял, что он врет? Да, у него несколько странные взгляды. Человек верит в мистику всякую. Но это не значит, что он врет.

— Феодосий Петрович, ради Бога! Ну зачем вам нужно, чтобы я непременно его полюбил? Что он, девка, что ли?

Профессор недовольно выдохнул.

— Да как ты не понимаешь? Если всё сложится удачно, то по осени мы, возможно, отправимся в Берлин. Там такие архивы! Золотое дно! За неделю соберешь материал для докторской! И как переводчик ты мне пригодишься. Ты же отлично знаешь немецкий!

— Я много чего знаю, — взгляд Рудольфа вдруг сделался мрачным, а голос глухим. — Они Белград разгромили, сволочи. А там у меня тетка. Не знаю, что с ней. И троюродный брат пропал. Ни одного письма с первого дня войны. Пропади он пропадом ваш Берлин, Феодосий Петрович. Извините…

Рудольф порывисто встал, вынул папиросы из кармана и открыл дверь купе.

— Рудик! Ну что ты себе позволяешь?

— Извините, — повторил Лютич и вышел.

— Ах, мальчишка… — покачал головой профессор.

От Малой Вишеры предстояло проехать на север почти до самой Ладоги, останавливаясь в деревнях и записывая песни, сказы, описывая обычаи и быт сельчан. Астраханцев желал сравнить новые записи с записями такой же экспедиции, в которой участвовал сам сорок лет назад. Важно было узнать, как повлияли на фольклор и на людей новое время и советская власть. Экспедиция получила два автомобиля — легковой и грузовой, переделанный под автобус, неимоверное количество чернил и бумаги, а также кинокамеру (правда, пленки маловато) и один старенький фонограф. А вот диктофона Астраханцеву не дали — жирно будет. Диктофоны для других целей важны.

За выгрузкой машин и оборудования спор в купе позабылся. И уже через несколько часов и профессор, и Рудольф мирно дремали на заднем сиденье «эмки», которая по проселочной дороге углубилась в дебри густого русского леса.

До станции Калева добрались не на третий, как планировали, а только на пятый день к вечеру, совершенно выбившись из графика экспедиции. На каждый пункт надлежало тратить не более полусуток, но профессор не смог удержаться, чтобы не остаться на свадьбе в Вылково. Хотя свадьба была обыкновенной, советской, с непременным патефоном и хриплым баритоном Утесова: «У самовара я и моя Маша…», — и машины уже погрузили, но тут вылковские мужики напились, и сам лично председатель колхоза затянул старинную песню про государеву службу… Феодосий Петрович тут же приказал достать фонограф.

Выводы свои он потом диктовал Варечке, студентке третьего курса, поехавшей в экспедицию в качестве стенографистки (она специально для этого окончила курсы). Выводы заключались в следующем: советская власть и коллективизация в корне изменили жизнь на селе, однако многие черты уклада сельского быта сохраняются, как и глубокий пласт народного творчества. Было уже почти утро, грузовик неимоверно трясло, но Варечка героически записывала каждое слово позабывшего про сон Феодосия Петровича.

Поселок при станции был небольшим и, естественно, тоже звался Калева. Под жительство членам экспедиции председатель поселкового совета, которому звонили из района, выделил клуб.

— Не обессудьте, товарищи, — развел он руками, — другого подходящего помещения нет. Надолго задержитесь? А то в воскресенье для молодежи танцы устраиваем. Сами понимаете, в клубе.

— У меня, Терентий Палыч, у самого молодежи вон — две машины, — ответил на это председателю профессор, — так что танцы нам не помешают, верно, Варвара Ивановна? — И он даже подмигнул стенографистке.

Та улыбнулась и слегка покраснела.

— А завклубом вам всё расскажет о нашей этнографии, — завершил разговор председатель, пожимая Астраханцеву руку.

В клубе висел огромный портрет Сталина над сценой. Рудольф обошел небольшой зал, вышел в прихожую, подергал ручку двери с надписью «Библиотека» и убедился, что та закрыта. Насмешливый женский голос заставил его обернуться:

— Читать на ночь глядя собираетесь?

Статная молодая женщина стояла в дверях клуба. Рудольф сначала даже не нашелся, что сказать, так был удивлен ее неожиданным появлением и ее красотой.

— Можно было бы, — заговорил он через пару секунд. — А вы библиотекарь?

— Я и библиотекарь, и уборщица, и заведующая… Всего понемногу.

— Тогда будем знакомы. Рудольф Лютич, помощник начальника экспедиции.

Он подошел к ней, протянув руку.

— Угличева Анна Николаевна. — И, когда он легко пожал ее ладонь, снова насмешливо сказала: — Раньше руку дамы принято было целовать.

Рудольф на мгновение замер, глядя в ее лицо, а потом склонился и коснулся губами ее руки.

— Так-так! Наводим контакты с местным населением? Похвально… — Это был голос профессора.

Рудольф отступил на шаг.

— Начальник экспедиции Феодосий Петрович Астраханцев. Анна Николаевна, наша хозяйка.

— Здравствуйте, Анна Николаевна, — профессор поднялся на крыльцо клуба. — Что ж, извольте нами распоряжаться…

Стемнело. В июне темнеет поздно. В домах гасили свет. Поселок готовился утонуть в тишине до рассвета. Рудольф и Анна медленно шли по главной улице Калевы, которая здесь называлась, как и положено, улицей Ленина. После того как экспедиция расположилась в клубе, Лютич вызвался «проводить даму».

— Как же такая прекрасная особа оказалась здесь заведующей клуба? Вы здесь родились?

— Нет. В Питере… То есть, в Ленинграде.

— А здесь как?

Анна пожала плечами.

— Мой отец из здешних мест, — она сделала паузу. — Долго жили в Ленинграде, я училась, а потом… Ну, словом, пришлось уехать.

Лютич понимающе кивнул. А она продолжала:

— У меня высшее образование. Вот, взяли на работу, спасибо Терентию Павловичу. А вы как у нас очутились?

— Странный вопрос. Я этнограф, историк. Экспедиция организована университетом.

— Не лукавьте, я не то имела в виду.

— Не буду… Отец приехал из Сербии еще до войны, пригласили преподавать. Он был языковедом, знал все балканские языки — от греческого до албанского. Потом и мать приехала. А когда началась война, отец пошел на фронт. Потом вступил в Красную Армию. Погиб под Перекопом. Я его не помню почти.

— Имя у вас не славянское — Рудольф.

— Это лингвистическая фантазия отца. Мать рассказывала: хочу, говорил, чтобы имя и фамилия соответствовали друг другу.

— Как это?

— Лютич — от слова лютый, которое восходит к древнегреческому «ликос», то есть волк. А Рудольф — древнегерманское «красный волк». Оттого, наверно, я волками и занимаюсь…

— Волками?

— Ну да, легендами, поверьями, сказками. Когда-то считалось, что волки связывают наш мир с потусторонним. Э… Что это я? Вам, наверно, совсем не интересно.

— Ну отчего же? Говорите.

— Желание дамы — закон.

Рудольфу было удивительно легко с этой девушкой. Она внимательно смотрела в его лицо, от насмешливости не осталось и следа.

Рудольф заговорил с жаром, словно от его слов многое зависело, словно диссертацию защищал:

— Во многих сказках волк переносит Ивана-царевича к жилищу сказочных персонажей — Кощея, Марьи Моревны, Бабы Яги. Есть старинный заговор, что-то вроде заклятья: «Встану-пойду невидной дорогою, собачьим путем, волчьими тропами не в чисто поле, не в темный лес, а в далекое царство тридесятое». А еще есть старинная былина о Вольхе Всеславиче, князе-оборотне, который умел превращаться в серого волка, ясного сокола или златорогого тура. Понимаете, это древняя традиция, в которой оборотень не дикое жестокое существо, а суть защитник родной земли… — Он и не заметил, что они уже несколько минут стоят у калитки небольшого дома на краю поселка. — Мы уже пришли?

— Да. Вот моя обитель, — произнесла Анна.

Рудольф обернулся. Он словно проснулся, словно оборвалось прекрасное видение. Анна провела рукой по его плечу.

— Поздно уже, товарищ Рудольф Лютич. Идите-ка вы отдыхать. Завтра встретимся и договорим. Хорошо?

— Хорошо.

Она вошла во двор, но, перед тем как закрыть калитку, обернулась.

— Не совсем верно.

— Что?

— Ваш заговор. «Встану-пойду не воротами — пойду волчьими дырами…» У вас не совсем верно.

— То есть?

— Завтра… Завтра поговорим.

И она скрылась в доме.

 

* * *

Экспедиция профессора Астраханцева,

7 июня 1941 года.

 

Всю ночь Рудольф пролежал не сомкнув глаз. Последние слова Анны не давали покоя. Вернее, сначала ее последние слова, а потом уже мысль о ней самой. Целое утро Рудольф не находил себе места, ожидая, когда же она появится, но стройной красавицы завклубом всё не было и не было. Пообедав, Рудольф попробовал было заняться записями фонографа, привести их в порядок, систематизировать, но оказалось, что фонограф забрал профессор. Тогда Лютич с чистым сердцем плюнул на всё, успокоив себя, что, в конце концов, сегодня суббота, и отправился к дому Анны Николаевны, или, как он теперь называл ее в своих мыслях, Анюты.

Дом был пуст, словно хозяйка оставила его. Еще вчера он казался теплым, обжитым, а сейчас… Рудольф вошел во двор, постоял немного в нерешительности, поднялся на крыльцо. На стук никто не ответил. Рудольф взялся за ручку двери, и дверь сама отворилась.

— Анна Николаевна! — громко произнес он.

Тишина.

Странным запахом потянуло изнутри дома.

— Анна Николаевна! — повторил Рудольф и шагнул вперед. — С вами всё в порядке?

Опрятная прихожая, кухонька с печкой, чистая посуда. Осторожно, опасаясь, что его не так поймут, Рудольф прошел в комнату. Нетронутая постель, радиоприемник-тарелка на стене. На столе в вазочке засохший букет лютиков. На стене — вышивка крестиком. Серый пес, оскалившись, смотрел на Рудольфа. На мгновение ему даже показалось, что он живой… И тут взгляд его упал на этажерку, стоявшую подле кровати. Книги на польском, на немецком. Знакомые переплеты. Такие же издания он заказывал в библиотеке для работы над диссертацией. Рядом с книгами — небольшой свинцовый медальон. Рудольф дотронулся до него. Теплый. Неужели Анна, так же как и он, занимается фольклором? Да нет… Таких совпадений не бывает.

Рудольф взял с полки медальон. След волчьей лапы. Такие носили лет пятьсот назад как оберег от волчьего глаза. Считалось, что оборотень никогда не нападет на владельца такой вот вещицы. Рудольф с минуту внимательно рассматривал медальон. Вот и дырка в верхней части — для шнурка. Неужели настоящий? На обороте какая-то надпись. Трудно разобрать — старославянская вязь… Рудольф потер обратную сторону пальцем. «Ярило яркое, Ярило яростное, — прошептал он, читая, — в небе гори, путь покажи, волчий пастырь…»

Странный звук заставил его вздрогнуть. Тихий, словно мягкие шаги. Краем глаза он увидел в сенях чью-то тень.

— Анна Николаевна! — громко произнес он и, забыв положить медальон на место, бросился в сени.

Пусто. Тот же тихий звук донесся со двора. Рудольф выбежал на крыльцо. Опять никого. И тут словно издали кто-то позвал его. Нет, он не услышал, он почувствовал. Сжимая медальон, вышел за калитку и быстро зашагал вперед, зная, что его ждут. Зная, кто зовет, куда и зачем. Откуда он это знал, объяснения не существовало. Просто знал, слышал, чуял…

Нужно идти. Быстрее, быстрее… Нужно бежать, бежать, бежать… И он побежал. Проселочная дорога уходила в лес. Рудольф перебежал через железнодорожное полотно, миновал семафор, пакгаузы, вагоны на запасном пути… Кто-то окликнул его, но он не обратил внимания. Он бежал. По дороге, в лес. Туда, где его ждали.

Ели, пихты, мягкая трава, валежник. Пару раз он перемахивал через поросшие мхом поваленные стволы. И вот она, эта поляна. Семь столпов, хижина в центре. Перед дверью — большой костер. Пламя — в рост человека. Анна в длинном сером домотканом платье. Волосы распущены и рассыпались по плечам.

Она повернулась. Пучок клевера полетел в огонь. Синеватый дым поднимался в небеса. Столпы засветились, преображаясь в фигуры древних богов. Первый — серебряноусый Перун. За ним — Стрибог, Дажьбог, Велес… Семаргл возник последним, и у ног его — косматый волк и светлоокая волчица. Посох Семаргла блеснул золотом. Топор Перуна — сталью. Боги ждали.

— Я не ошиблась, — уверенно произнесла Анна.

Ветром над поляной пронесся ответ:

— Не ошиблась… Не ошиблась… Не ошиблась… — повторилось семь раз, и ветер утих в ветвях деревьев.

Рудольф подошел к Анне, протянул медальон.

— Ты оставила его мне?

— Чтобы ты мне его вернул.

Она приняла кусочек свинца.

— «Встану-пойду не воротами — пойду волчьими дырами, псиными тропами…»

— «Не в чисто поле…» — продолжил он.

— «Не в темный лес…» — вторила она.

— «А в царство тридесятое…»

— «Перуну поклонюсь, волчьему пастырю, огню-богу Яриле яркому…»

Этого продолжения он не знал. Голос ее стал зычным, словно раскаты грома. Она протянула руку над огнем. Медальон в ее ладони стал плавиться. Она перевернула ладонь, серебристой каплей свинец упал в костер и исчез среди лепестков пламени.

Мгновение Рудольф молчал, глядя на огонь, а потом понял, что должен сказать, и проговорил, закончив заклятье:

— «Яриле яростному!»

Синяя беззвучная молния пробежала меж семи столпов. Рудольф почувствовал резкую боль и сильный толчок в спину.

— Иди, — приказала она.

И он шагнул в костер. Пламя обняло его. Никакой боли, никакого жжения. Напротив, он словно купался в огне, и удивительный, всепоглощающий восторг наполнял его. Захотелось кричать, но вместо этого он завыл, падая на колени, потом на четвереньки, вытянув голову… Рук не стало, вместо них — лапы. Он выпрыгнул из костра серым волком и рванулся вперед, в волю, в жизнь, в азарт! Затанцевал меж древних идолов. На мгновение разум оставил его и тут же вернулся с новым, удивительным знанием мира, с новым нюхом…

Он обернулся. Анна тоже шагнула в огонь и вышла с другой стороны. Волосы ее, казалось, сохранили жар пламени, словно горячие угли были вплетены в них. В глазах светился алый колдовской огонь. И так она была еще прекрасней…

— Хватит шалить… Вставай, — звук ее голоса очаровывал.

Он оттолкнулся от земли передними лапами, поднялся на задние и… Снова увидел свои руки, обычные, человеческие… Она встала рядом с ним, спиной к утихавшему костру. Огонь гас сам собой, почти не давая дыма, подчиняясь ее приказу.

Перед ними были открытые двери хижины. Очаг, пол, выстланный медвежьими шкурами, низкая кровать, покрытая лисьими и горностаевыми мехами, стол, а на столе крынка. Анна шагнула вперед, наступила на шкуру, расстегивая платье. Грубая ткань спала с ее плеч, обнажив стройную фигуру. Анна приостановилась у стола, пригубила из крынки хмельной медовой бражки и опустилась на низкую кровать. Пламя очага освещало ее, кожа переливалась, словно перламутровая… Анна откинулась на спину, поправила волосы и посмотрела на Рудольфа.

Жар огня, сквозь который пришлось пройти, словно вселился в его сердце. Он вдохнул во всю грудь и ринулся к ней. Волком пролетел над столом и над очагом и человеком привстал над ней, глядя на прекрасное тело так, будто хотел запомнить каждую черточку его на всю жизнь. Потом наклонился и дотронулся губами до ее плеча. Нежная рука коснулась его щеки, взъерошила короткие волосы на затылке.

— Они у тебя с детства волчьи…

Он обнял ее.

— Как ты узнала?

— Мне помогли, я почуяла… Я ждала на волчьей дороге.

— А я искал волчью дорогу.

— Ты нашел ее.

 

* * *

Путь.

 

Старик появился под утро, когда Рудольф спал. Анна почуяла его приближение на рассвете. Заря только-только приподняла завесу ночной тьмы, и звезды не все еще исчезли с неба. Старик шел бесшумно, как умел ходить только он, не тревожа лесное зверье и не приминая ни единой травинки. Посох его не касался земли, а с губ срывался пар, словно в зимнюю пору. Он остановился перед костровищем, в котором расплавился «Волчий след», и долго смотрел на угли, что-то шепча в свою седую бороду.

Скрипнула дверь, открываясь. Анна вышла наружу, кутаясь в длинную теплую шаль. Старик посохом разгреб угли, найдя остатки медальона. Серебристая поверхность свинца помутнела, металл давно остыл, приняв форму не то птичьего пера, не то ивового листа. Старик нахмурился.

— Что ты видишь? — спросила Анна.

— Псы Одина роют землю. И путь приведет их сюда. Разбуди своего волка. Он должен знать.

— Он знает.

— Не спорь. Буди.

Анна больше не возражала. Она скрылась внутри хижины. Старик обошел костровище. По его знаку в углях снова затеплился огонек. Старик постучал посохом по одному из столпов.

— Что, Сварог, небесный вождь, возвернулись древние соперники? Да, сильны боги, в которых верят, а те, кого забыли, вроде как и не живут более. Так? — Он обернулся.

Рудольф вышел на порог и слышал последние слова старика.

— Так, я спрашиваю, красный волк лютый? — наклонившись, заглянул ему в глаза старик.

— Как же по другому-то?

— Так… — утвердительно кивая, старик обошел идолов. — Принеси-ка нам скамью. Что-то устал я нынче.

Рудольф вернулся в хижину. Анна молча подала ему легкую осиновую скамеечку.

— Он кто? — спросил у нее Рудольф.

— Велимудр. Волхв. Может быть, последний на свете.

— «Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною…»?

— Это не забавно, — тихо сказала Анна.

— Это не забавно, — повторил Рудольф. — Поцелуй меня на удачу.

— Иди сюда…

Через минуту Рудольф вышел и поставил перед стариком скамеечку, одновременно как бы поклонившись волхву. Старец сел. Небо светлело, а на поляне в лесу оставался полумрак. Молчание длилось недолго.

— Вижу, приглянулся ты внучке моей. А не боишься ведьму любить? Небось, ваш бог не велит?

Рудольф посмотрел на свою руку, на ногти, в любой момент готовые стать когтями.

— Ведьма и оборотень — чем не пара?

Волхв улыбнулся.

— Быстро освоился в новой шкуре.

— Она не новая. Она моя.

— Действительно, знаешь. Чуешь многое. А ну расскажи, что за человек приходил к твоему учителю.

— В Москве?

— Да, на Москве Великой.

Рудольф на секунду задумался, вспоминая Вольфа. Ощущение близкой мерзости заставило его скривить губы.

— Зовут Вольфом. Сказал, что дипломат.

— Значит, тоже волк?

— Нет, старче. Я бы учуял. Он человек. Но страшный человек. На его руках кровь.

— Ульфхеднар, воин-волк, так их звали когда-то свеи. И он уже на твоей дороге встал. Встретятся скоро два огня. Но за ними быть третьему. Чую, парень, псы Одина рычат, роют землю. Скоро два года рычат, и еще долго рычать будут. Война грядет, большая… Кровью земля умоется. Вот они, — он указал посохом на идола Перуна, — вот они, древние, радуются. Думают, авось вспомнят про них люди. А я боюсь, что люди и нынешнего-то позабыли, понимаешь? Где вера человечья? Оттого и идут люди в веру волчью. Ух! — волхв погрозил кулаком фигуре Семаргла.

— Идем, куда ведет дорога.

— Верно говоришь, волче, верно, — словно обессиленный, волхв вдруг поник, опустил плечи и выронил посох.

Рудольф быстро поднял посох и протянул старику. Тот взял, улыбаясь.

— Спасибо, внучек… Помни, кто ты есть. Сможешь крови не пить, сможешь людей спасать, всё сможешь, пока помнишь, кто ты есть. А если забудешь, быть тебе навсегда волком, свободным, но диким, разумным, но бесчувственным. И жить тогда тебе — пока люди не прибьют. Такова уж дорога у волка.

Седой волхв поднялся.

— А с этим дипломатом как? — спросил Рудольф.

— Не дрожи и не думай. Он сам к тебе рвется. Встретитесь на этой дороге. Ну, прощевай. Аньке-то много не дозволяй. Своевольная она у меня.

Старик развернулся и, словно скользя над землей, пошел прочь. Рудольф проводил его взглядом. Когда высокая худая фигура скрылась за деревьями, тихо скрипнула дверь. Нежные руки легли на его плечи сзади. Анна прижалась к его спине.

— Что он сказал?

— Помнить, кто я есть.

Она грустно вздохнула.

— Значит, идет беда.

— Большая … — выдохнул Рудольф. — Большая беда …

 

4

 

Путь.

 

Что лучше — идти на двух ногах, прислушиваясь к лесу вокруг тебя, или бежать сломя голову на четырех по невидимой дорожке запаха, оставленной кем-то другим? Велика ли разница — главное, помнить, кто ты. Каждый раз, когда покрываешься шерстью — обретаешь необузданную пьянящую свободу. И свобода служит тебе плохую службу: она туманит разум. Всякая свобода хороша до одной поры — пока помнишь, кто ты, помнишь свою цель. Что значит любое обличье, если душа человеческая?! А если нет…

Как тут забыть себя, когда по пятам несется враг древний, как само мироздание. Псы Одина, псы войны. Их обличье как раз человеческое — души волчьи. Они давно уже забыли себя, забыли, кто они, где их цель, правда, сами не знают этого и не узнают никогда, ибо разум их давно в тумане пьянящей свободы. Свободы от чести, свободы от верности, от совести, от жалости, от любви…

Свобода, она как нож — можно картошечки почистить, а можно и…

 

* * *

Дорога из Калевы в Вылково,

16 ноября 1941 года, день.

 

Мутный свет пробивался сквозь стаю нависших над лесом облаков. Мотор мотоцикла стих. Машина остановилась на пригорке возле указателя. На указателе значилось: «Калева, 7 км». Майор Вольф вылез из коляски. За последние часы он несколько раз почувствовал ЭТО, но ощущение было каким-то странным, даже зловещим. Там, в чаще леса происходило нечто непонятное и неизвестное прежде.

Сунув руки в карманы, он мрачно взирал на деревья, слившиеся в один огромный массив, простиравшийся до самого горизонта. Мало где можно увидеть такой огромный лес. Урча моторами, за мотоциклом остановилась колонна из двух бортовых машин и четырех бронетранспортеров. Хлопнула бронированная дверца одного из них. К майору подбежал командир мотопехотной роты.

— Господин майор, начнем отсюда?

— Да. Карту.

Оберлейтенант достал планшет. Вольф стянул с руки перчатку. Оберлейтенант с некоторым удивлением подметил, какие у майора длинные, тонкие пальцы и по-особенному остриженные ногти, острые, словно немецкому офицеру захотелось иметь маникюр. Этим вот острым и длинным ногтем майор ткнул в карту.

— Вот здесь они напали на конвой и разбежались. Ночью был мороз. Их преследовали. Но многие конвоиры так и не вернулись. Вы должны найти их и переловить разбежавшихся русских. Нам совсем не нужны в тылу шайки бандитов и мародеров, тем более сейчас, когда все наши силы задействованы на фронте.

— Русских брать живыми? А при сопротивлении?

— Чем? Даже если у кого-то из них и есть оружие, патроны они потратили еще вчера. Кроме того, там есть один особо ценный офицер — русский унтерлейтенант. Именно он нужен мне живым. Ясно?

— Так точно, господин майор. Прошу простить за обилие вопросов, но я должен точно понимать задачу. Моя рота, прочесывая лес, двигается к селу Вылково навстречу роте лейтенанта Штейнфильда?

— Верно.

— Но не логичней было бы начать от железной дороги? Ведь русские не идиоты. Они потянутся к жилью. Тогда мы могли бы действовать только моей ротой и силами полевой жандармерии. Сохранили бы силы остальных…

Оберлейтенант не успел закончить мысль. Вольф, до того ни разу не взглянувший в его лицо, вдруг всем корпусом развернулся и схватил ротного за лацкан шинели, притянув к себе. Лицо его сделалось страшным, глаза помутнели, рот тронул звериный оскал, от чего оберлейтенант внутренне содрогнулся.

— Я не хочу сохранять силы, — медленно выговорил Вольф. — Я хочу его поймать. И свяжитесь с командиром батальона. Мне срочно нужна третья рота. Она должна начать от Хортицы. Вам ясно, оберлейтенант? — Он оттолкнул командира роты. — Исполнять!

Оберлейтенант попятился и замер возле капота броневика. Прошла секунда, но ротный не двигался.

— Вам что-то не понятно? — не оборачиваясь, спросил Вольф.

— П-понятно, господин майор, — заикаясь, ответил оберлейтенант. — Мы немедленно п-приступаем…

— Молодцы…

Солдаты быстро спрыгивали с броневиков на снег. Из бортовой автомашины в голове колонны появились жандармы с овчарками. Команды, лязг оружия, лай — всё слилось в тот боевой, точнее, предбоевой гул, сладостный для уха любого полевого офицера. Но майора этот гул не трогал. Вернее, Вольф даже не слышал его. Он, изо всех сил напрягая чутье, пытался проникнуть за границу этого чертова леса и понять, что же там такое творится?..

Солдаты проверяли оружие, курили, перебрасывались шуточками. К ротному подошел один из взводных командиров.

— Что, Дитрих, получил от майора? — и дружески хлопнул командира по плечу.

Ротный нервно курил. Рука его заметно подрагивала.

— Странный он какой-то. Черт его знает, Пауль, не нравится мне эта операция. Всё не то…

— Ты насчет железной дороги? Брось. Пойдем цепью, главное — побольше шума, как на охоте. Я бы еще велел в дудки дудеть и в ведра колотить.

— Хорошо, что у нас нет ни дудок, ни ведер. Майор приказал русских брать живыми.

— Ладно…

— Что ладно? Они справились с конвоирами, наверняка захватили оружие.

— Да успокойся ты, оберлейтенант. Подумаешь, наорал чужой майор! Русские всю ночь бегали по лесу, без еды, без тепла. А наши люди поели, выспались… Переловим всех, как пить дать.

— Рано веселишься, Пауль, — ротный, кажется, несколько отошел от разговора с Вольфом. Он отбросил сигарету, открыл дверцу броневика и взял с сидения свой «шмайсер». — Иди к взводу…

— Давно бы так, — взводный снова хлопнул ротного по плечу.

Рота растянулась цепью вдоль дороги. Броневики остались стоять — им в лесу делать нечего. Когда цепь пришла в движение, Вольф быстро пошел к бортовой автомашине, замыкавшей колонну, которая одна оставалась вне действия. Никто не спрыгивал, не строился возле нее. Водитель спокойно сидел за рулем, недвижимый, словно статуя. Подойдя, майор хлопнул ладонью, на которую так и не надел перчатку, по капоту грузовика. Дверь кабины немедленно открылась.

— Чуешь? — спросил майор у водителя.

На том была обычная полевая форма, но без знаков различия. Он был почти так же бледен, как и Вольф, такие же синюшные губы… Словно очень долгое время провел на морозе. Длинный кортик висел на боку. Водитель вынул кортик из ножен. Клинок был из серебра. Синюшные губы обоих растянулись в усмешке.

— Дыхание Одина, — хрипло проговорил водитель…

 

* * *

Путь.

 

Волки, волки, алые волки под алым небом. Огромный воин с серебряными до земли усами посылает вас в дорогу, в вашу дорогу. Кто ты, один из них? Кто ты, один из нас? Руки твои сильны, ноги твои крепки, разум твой светел, душа твоя чиста… Не ты ли волк?

Алексей обернулся. Позади сидят алые звери. Нет, они не алчут. Они ждут. Дай ответ! Можешь стать волком? Хочешь быть в стае?

Почему волком? Для чего стая? Косматый Перун усмехнулся и воздел свой топор — дескать, смотри! Алексей снова обернулся и вздрогнул. Черная тень громадного пса с колючими злыми глазами встала перед ним. Никогда, ни за что не остановится черная тварь. Ибо никому, кроме тьмы, не служат темные души. Псы Войны — им на всё наплевать, Псы Войны не умеют скулить — только рычать. Псы Войны, вкусившие крови…

Черная тень раздвоилась. Теперь два Пса алчно смотрят на Алексея. Псам Войны нельзя без крови. Вот за ними встает старик, седой, одноглазый, в кольчуге… Да нет, уже не седой, и борода пропала. Вместо нее — серебряные усы. Óдин или Перун? А в руке копье или топор? Молния в руке…

Пламя, словно багровая злая трава, быстро покрывает сухую растрескавшуюся землю. Небо плачет. Это дождь. Но только льется сверху не вода. Густая, скользкая, теплая, соленая… Да это же кровь!

Черные псы облизываются. Они готовы. Они напьются. Они до конца пройдут этой дорогой…

Молнией в небе сверкнул топор Перуна. Черный пес ринулся на одинокого человека. Дыхание обожгло.

Алексей вскинул руки и закричал. И открыл глаза. Пса не было. Бревенчатый свод потолка. Мягкий мех под щекой. Алексей дотронулся до лба, сел. Сон? Просто сон…

— Тьфу, заноза… Приснится ж такое!

Поднял голову и вздрогнул. Прямо на него смотрел волк.

Так близко Алексей никогда еще не видел волка. Серая шерсть, серые спокойные глаза. Сержант замер, не зная, что и думать. Вчерашний день вспоминался с трудом. Всё как в тумане — побег, лес, странная хижина на поляне, странные столбы… Лейтенант… Куда делся лейтенант? И откуда взялся в доме волк?

Зверь подался назад. Густая тень скрыла на секунду его тело. Остались лишь глаза, светящиеся неестественным зеленоватым светом. Очертания волчьей фигуры странно смазались. Алексей моргнул. Силуэт стал человеческим. Человек наклонился вперед.

— Долго спишь, сержант. Они уже близко.

Алексей привстал, удивленно глядя на Лютича.

— Я видел волка… Тут…

— Я тоже. Вставай.

Алексей тряхнул головой. Может, спросонья померещилось? Он спустил ноги с низкой кровати.

— Где мы?

— Почти дома.

Лютич подвинул Алексею сапоги. Алексей машинально наклонился за ними и вдруг замер. Боли не было ни в плече, ни в боку. Но он точно помнил, что дважды… Схватился за бок. Так и есть. Гимнастерка разорвана, ржавые пятна на ней, но кожа под дырой… цела!

— Сколько я спал?

— Часов семь.

— А… а ранения?..

— Здесь хорошо лечат. Одевайся.

— Чертовщина какая-то…

Алексей быстро намотал портянки, сунул ноги в сапоги, встал. Голова светлая, в теле словно какая-то новая сила накопилась… И ощущение полной свободы!

— Чем же тут лечат? — спросил он, застегнув солдатский ремень.

— Огнем и праведным духом… Пошли.

Лютич вышел первым. Скупой свет зимнего солнца освещал поляну. Семь столбов лучились в этом полусвете. С каждого взирало лицо. Алексей на мгновение вгляделся в ближайший столб. Он узнал седого старика. Только что, во сне… Усталые глаза вопросительно обратились к нему, и тут же лицо пропало.

— Лейтенант, я…

— Не обращай внимания, Леха.

— Обман зрения?

— Всё на свете обман. Обман зрения, обман слуха, обман чувства. Просто обман… — говоря это, Рудольф шел вперед, к большому костру, разложенному в центре поляны.

— Ты чё мелешь с утра пораньше, лейтенант? — обалдело спросил Алексей, осматриваясь.

Вокруг костра, на снегу стояли, сидели, полулежали красноармейцы. Алексей узнавал лица. Те самые, пленные, с которыми бежали вчера… Рудольф вытянул руки над огнем и закончил словами:

— И жизнь — обман, и смерть — обман… Правда, рядовой Серов?

— Так точно, товарищ лейтенант.

Алексей воззрился на рядового.

— Серов, тебя же…

— Ага, — тот развернулся, показывая шинель с рваными дырами от пуль, — в спину, сволочи…

— Чё творится, а, братцы?

Сзади послышался скрип снега. Алексей повернулся на звук. Старшина, тот самый, с забинтованной головой, шел из леса, таща охапку хвороста. За ним — еще двое, тоже с хворостом.

— Ваше приказание исполнено, Анна Николаевна. Хорошо у вас тут. И столбы эти хорошие.

Стройная фигура хозяйки отделилась от одного из столбов.

— Я рада, что вам нравится, старшина Петров. Кладите сюда. Это последние. Больше не нужно.

Последние три охапки легли в круг хвороста, соединявший столбы. Все бывшие пленные встали.

— Ну, слышите? — спросил Рудольф, потирая руки над огнем. — Они почти здесь.

Из лесу донесся лай.

— Немцы?

— Это просто солдаты. Главные Псы прячутся за их спиной… Пока прячутся, но они уже у нас на дороге.

— «Это есть наш последний и решительный…» — напел рядовой Серов.

— Вроде того… От людей веет теплом и страхом, запомните. Их можно не трогать. От Псов Войны веет холодом и злобой. И силы у них хватает.

Анна подошла к Рудольфу.

— Ты точно решил?

— Да…

— Я не могу идти с тобой.

— И не надо.

— Когда столпы сгорят, Семаргл откроет им это место.

— Значит, сюда не возвращайся. Да и мы не вернемся. Факелы!

— Туточки! — Старшина поднял со снега бадью. В ней — средней толщины сучья, с одного конца обмотанные промасленными тряпками. — Разбирай, хлопцы.

Красноармейцы быстро разобрали факелы.

— И чё будет? — спросил Алексей.

— Будешь Пурпурным волком. — Рудольф сунул свой факел в костер. — Поджигайте каждый свой проход. Кого огонь не примет, кто загорится, всё равно идите вперед, падайте в снег, тушите себя и уходите.

— А мы не сумасшедшие ли?

— Я же сказал, туши себя в снегу и уходи… Может, наши особисты тебя и помилуют. А кого примет Ярило, те волками серыми за мной.

— Я мертвым побыл, — поднимая из костра горящий факел, проговорил старшина с завязанной головой, — теперя можно и серым…

— Ну… — Рудольф посмотрел на Анну.

Она припала на мгновение к нему.

— Улечу в даль голубицей, найдешь?

— Раз нашед, терять не можно.

Она кивнула и вошла в хижину. Алексей проводил ее взглядом, посмотрел на факел в своей руке и отчетливо вспомнил сон… Огонь, как трава, покрывает землю… Может, сон не кончился?

Эхом раздался над ухом ответ Рудольфа:

— Сны никогда не кончаются. Так ты идешь по дороге волка?

— А ты знаешь… — секунду он еще решался, потом твердо ответил: — Иду.

— Давайте! — скомандовал Рудольф.

Красноармейцы шагнули к хворостяному кольцу. Факелы опустились в сухие ветви. Огонь мигом перекинулся на них и начал свой гипнотический танец. Рудольф заговорил:

— Встану-пойду не воротами — пойду волчьими дырами, псиными тропами, не в чисто поле, не в темный лес, а в царство тридесятое, Перуну поклонюсь, волчьему пастырю, огню-богу Яриле яркому, Яриле яростному.

 

* * *

Лес в районе станции Калева,

16 ноября 1941 года, день.

 

Рота углубилась в лес. Солдаты, покрикивая и громко переговариваясь, шли вперед, держа карабины и автоматы наизготовку. Голоса далеко разносились в морозном воздухе.

Шаг, шаг, шаг, шаг… Рыхлый снег скрипит под сапогами. Ротный идет в центре цепи. Справа, чуть отстав от него, — ефрейтор полевой жандармерии со своей овчаркой, которая всё принюхивается и скалится. Холодно. Каска застыла. Даже вязаная шапочка под ней не спасает. Щеки совсем потеряли чувствительность на ветру. Сколько уже прошли? Километр? Полтора? Два?

Слева от ротного, то и дело поправляя съезжающий с плеча ремень карабина, идет радист. Рация, как ранец, за плечами, длинная антенна постоянно цепляется за ветви елей, от чего на радиста валится снег. Тот чертыхается себе под нос и снова поправляет ремень карабина.

— Вальтер!

— Я, господин оберлейтенант.

— Вызови вторую роту, спроси, где они?

— Слушаюсь…

Собака жандарма вдруг остановилась. Ее шерсть встала дыбом.

— Что с тобой, Альма? Вперед. Вперед, ну!..

Неподалеку послышался лай. Ротный обернулся — это поводырь другой овчарки понукал ее идти вперед. То же с другой стороны. Повсюду жандармы дергали за поводки, но собаки не двигались с места. Вслед за жандармами остановились в нерешительности и солдаты. Даже радист как-то странно замер с микрофоном у рта, сдвинув наушники и прислушиваясь.

Командир жандармов выскочил из-за ели.

— Что с собаками? — спросил оберлейтенант.

— Не знаю. Наверно, почуяли что-то… Но не людей, — медленно проговорил жандарм, внимательно вглядываясь в гущу елей. — Вроде бы там огонь… Может, лесной пожар?

— Зимой? Здесь столько снега, что никакой пожар не разгорится. Оставайтесь здесь, раз собаки не идут. Увидите русских — стреляйте.

— Но господин майор приказал…

— Тогда ждите, когда пристрелят вас. Рота, вперед!

Лес оборвался совершенно неожиданно метров через десять. Казалось, деревья растут всё гуще и гуще, и вдруг — поляна, а посреди нее — огромный костер. Оберлейтенант от неожиданности встал.

— Майн гот… — послышалось справа.

Один за другим солдаты выходили на поляну и столбенели, открыв рты.

Стена огня поднималась почти на два метра. Горел хворост, и горели какие-то деревянные столбы, вбитые в землю посреди поляны. Жар исходил от пламени, а внутри него маячили странные тени. Снег плавился, превращаясь в лужи. Дыма почти не было.

Оберлейтенант поднял голову и с удивлением увидел над костром прозрачный колеблющийся лик старца в рогатом шлеме. Он покачал головой, не веря своим глазам.

— Бог ты мой, не может быть…

— Господин оберлейтенант, что это? — спросил радист.

— Ты со второй ротой связался? Где они?

— Боже!..

Радист вскинул карабин, судорожно дергая ручку затвора.

Из огня выскочил волк. Шкура его искрилась, словно частички пламени застряли в ней. Глаза светились как угли. В три прыжка волк перелетел поляну и сшиб ротного с ног. Челюсти сомкнулись на горле. На снег брызнула кровь.

— Стреляйте! — заорал кто-то. — Стреляйте!

Второй, третий, четвертый волк… Один за другим они появлялись из огня. Застрекотали автоматы. Захлопали карабины. Огненная стая вихрем налетела на немцев. Через секунду всё кончилось. Кто уцелел, отползал в стороны. Ни один выстрел не достиг цели. Радист стрелял в упор и видел, как дернулась голова очередного волка, когда пуля ударила в нее, но даже раны не появилось.

— Вервольф… — в ужасе завопил радист и бросился бежать.

Зверь налетел на него сзади и вцепился в рацию. И тут другой волк остановился подле них и тихо зарычал…

…Алексей услышал внутри своей, теперь волчьей, головы: «Оставь его! Это просто человек. Идем вперед! Псы Войны ждут нас». И бросился следом за Рудольфом — Пурпурным Волком…

 

* * *

Штаб 31-й моторизованной дивизии,

16 ноября 1941 года, день.

 

— Черт бы всё побрал! — Полковник Фишбах бросил трубку. — Бахман!

Дверь тут же открылась, и адъютант щелкнул каблуками, вытянувшись в струнку.

— Слушаю, господин полковник.

— Срочно соединить с командиром резервного батальона.

— Есть… — Дверь закрылась.

Фишбах угрюмо посмотрел на карту перед собой. Только вчера он наблюдал, как его солдаты штурмуют окопы русских, и вот… Загудел зуммер полевого телефона. Фишбах поднял трубку.

Голос адъютанта произнес:

— Майор Липхоф на связи.

В трубке щелкнуло, другой голос проговорил:

— Здесь Липхоф.

— Здесь Фишбах. Срочно направляйтесь к Хортице. Вы поступаете в распоряжение командира 144-го пехотного полка.

— А как же майор Вольф и эти сбежавшие пленные?

— Какой к черту Вольф?! Какие пленные?! — Полковник аж вскочил, сжав в руке трубку телефона. — Русские ввели в бой свежие силы и атакуют. Не допустите сдачи Хортицы. Это наш фланг. Если они… Короче, в течение часа вы должны быть там!

— Это невозможно. Две мои роты прочесывают лес. Я не успею отозвать людей так быстро.

— Хорошо, два часа. Но не больше! Я запрошу поддержку авиации.

— Слушаюсь.

 

* * *

Путь.

 

Ты всё понимаешь, когда уже поздно что-то понимать. Когда тебе уже не нужен серебряный клинок твоих предков, и он падает на снег к твоим ногам…

Над лесом поднялся столб сизого дыма. Он был полупрозрачен и не ломался на ветру. Мгновение, и в нем можно было разглядеть черты седого воина в рогатом шлеме, потом — лицо одноглазого старика, потом — человека с оленьими рогами. Впрочем, этот калейдоскоп вовсе не интересовал того, кто стоял подле грузовика на дороге. И того, кто сидел в кабине этого грузовика. И тех, кто сидел в его теплом кузове. Одежда на них была человеческая. И всё.

К Вольфу подбежал невысокий капрал-связист.

— Господин майор, получен приказ о прекращении прочесывания. Я пробовал связаться с командиром роты… О, Боже!..

Вольф повернулся к нему, и капрал отшатнулся, увидев оскаленную звериную морду, покрытую угольно-черной шерстью. Взмах когтистой лапы, и капрал со взрезанной грудью полетел в сугроб на обочине. Офицерская фуражка свалилась с головы того, кто еще час назад был, по крайней мере внешне, человеком. Он еще стоял на двух ногах, но теперь это были задние лапы. Расправившись со связистом, он снова повернулся к лесу, принюхиваясь. Потом, оставляя когтями глубокие борозды на капоте грузовика, обошел машину и нагнулся вперед, словно собираясь броситься на кого-то.

В ту же секунду второй Пес выбрался из кабины и встал рядом с первым. Послышался треск. Разрывая когтями брезентовый тент над кузовом, из машины медленно вылезли еще трое. Лохмотья полевой формы болтались на них. Мгновение Псы стояли, принюхиваясь.

— Матерь божья! — послышалось восклицание. — Это же…

Все пять голов резко повернулись на голос. Водитель одного из броневиков, выпучив глаза, глядел на Псов. Тот, что раньше был Вольфом, глухо зарычал. Молодой солдат попятился и схватился за дверцу броневика.

— Что там? — над стальным бортом машины поднялась голова пулеметчика.

— Э… э… это… — водитель поднял дрожащую руку.

Черная фигура метнулась к нему и сшибла с ног. Пес поднял окровавленную морду. Пулеметчик машинально схватился за свой пулемет и похолодел от ужаса. Прямо над ним нависла жуткая черная песья морда. Рывок… Он и крикнуть не успел.

Псы бросились вдоль колонны. Робкие хлопки выстрелов не могли остановить их. Последним был лейтенант полевой жандармерии. Он курил, присев на коляску своего мотоцикла, возглавлявшего колонну. Обернувшись на рычание, выстрелы и крики, он выронил сигарету. Пес, тот, что раньше был Вольфом, в разорванной по швам форме стоял над растерзанным трупом солдата. Жандарм сорвал с плеча автомат. Черный Пес поднял морду. Очередь. Пули ударили ему в голову и грудь. Раны заросли мгновенно. Пес подался вперед. Еще один выскочил из-за грузовика.

Увидев второго Пса, жандарм отступил на шаг, закричал и бросился бежать не разбирая дороги. Псы настигли его в два прыжка. Тот, кто был Вольфом, вытянул морду к небу, оглашая дорогу торжествующим, победным воем.

В эту минуту с визгом и лаем из лесу выскочили жандармские овчарки. Поводки у многих оборваны. А одна, очень сильная, просто волокла своего хозяина по снегу. Словно по команде, Черные Псы повернули головы, ощетинились и зарычали. Первым сорвался с места тот, кто был Вольфом. Огромными прыжками он побежал навстречу собакам. За ним последовали остальные. Остатки одежды клочьями срывались с них, обнажая мускулистые черные туши.

Обезумевшие овчарки бросились врассыпную. Черные Псы походя загрызли нескольких, но овчарки их не интересовали. Их звал свой, кровавый путь. Вбегая в лес, тот, кто был Вольфом, надсадно, почти хрипло, завыл, чуя приближение огненной стаи.

Они встретились среди деревьев. Первый же Волк, не раздумывая, налетел на Черного Пса, вгрызаясь в его горло. Клыки Пса в ответ впились в шею волка. Сцепившись, Волк и Пес кубарем покатились по снегу. Пес был сильней. Он прокусил противнику шею. Но Волк не собирался сдаваться. Он ощутил вкус крови, горячей крови Пса Войны.

Пес прижал Волка к земле, вдавил в снег, рвал когтями и получал удары в ответ. Второй Волк наскочил на него и вцепился в лохматую черную шею.

Со всех сторон слышалось рычание, вой, возня. Снег пропитывался алой волчьей и темно-багровой песьей кровью. Потом полыхнуло пламя. Оно охватило Пурпурных Волков, словно являлось продолжением их шерсти. Один из Псов Óдина кувырком полетел над снегом и с треском врезался в толстый ствол ели. Когда его туша, ломая ветви, сползла на землю, на нее накинулись сразу трое Пурпурных волков, не только кромсая зубами и когтями, но и сжигая своим колдовским пламенем.

Рудольф вскочил на задние лапы, обретая облик человека. Тот, кто был Вольфом, сбросил с себя обмякшего противника, отшвырнул мертвого волка, который лежал у его ног, и уставился затуманенным кровью взглядом на вожака Пурпурных Волков. Он хотел заговорить, но вместо этого зарычал, он хотел подняться на ноги, но лишь встал на дыбы и снова рухнул на четвереньки. Пес Одина не может вернуться. Пес Одина — не вервольф.

И тогда, переполненный дикой яростью, обжигающей обидой, тот, кто был Вольфом, рванулся вперед, целясь в горло человеку. Он забыл, кто перед ним…

Рудольф оттолкнулся от земли и Огненным Волком понесся навстречу Псу Одина. Когда они сшиблись, дрогнули деревья и с ветвей рухнули шапки снега. Пылающие лапы Пурпурного Волка, как нож в масло, вошли в тушу Пса Войны. А клыки взрезали ему глотку. Мгновение оба висели в воздухе. Потом упали. Когти Пса судорожно скребли снег, добираясь до мерзлой земли. Пелена тьмы быстро заволакивала мозг, в котором не осталось никаких мыслей, а лишь тупая безумная злоба.

Пурпурный Волк вскочил, зубами схватил Пса за загривок и, несмотря на то, что Пес Одина был вдвое больше и вдвое тяжелее его, с легкостью метнул в гущу своей стаи — добивайте, а сам повернулся, напряженно глядя туда, откуда почувствовал приближение новых врагов…

 

* * *

Окрестности села Вылково,

16 ноября 1941 года, вечер.

 

«Мерседес» остановился. Полковник Фишбах открыл дверь и вылез. Не веря своим глазам, он пошел по дороге. Разгромленная колонна — два грузовика и четыре бронетранспортера — преграждала путь его эскорту. Кругом трупы. Покалеченные, разодранные… И никаких следов налета или артобстрела. Словно какая-то сверхъестественная адская сила настигла этих солдат.

Автоматчики из охраны, держа оружие наготове, следовали за Фишбахом, также озираясь и ужасаясь. Полковник остановился перед головным броневиком. На стальном корпусе странные царапины — содрана не только краска, но и на самом металле остались глубокие борозды.

Фишбах, как завороженный, протянул руку и дотронулся до этих борозд. Но холодный металл не мог объяснить ему их появление.

— Господин полковник! — вдруг произнес фельдфебель из охраны. — Смотрите!

Фишбах обернулся. Из леса, пошатываясь, вышел человек в немецкой военной форме. Более он ничем не походил на солдата. Каски нет, на голове одна лишь вязаная шапочка. Оружия нет. За плечами что-то вроде потрепанного рюкзака. Шинель изодрана и располосована в клочья.

— Кто это? Взять его! — проговорил полковник.

Двое автоматчиков бросились к идущему. Утопая в рыхлом в снегу, они подскочили к нему и схватили за руки. Тот покорно встал, не произнося ни слова и не сопротивляясь.

— Сюда! — махнул рукой фельдфебель.

Несчастного подвели к командиру дивизии. Увидев петлицы и погоны полковника, он вдруг выпрямился, встал по стойке «смирно» и доложил:

— Унтерофицер Ульрих Церельбах, радист первой роты триста двадцать шестого резервного моторизованного батальона.

— Что случилось? Где ваша рота? — спросил полковник.

— Рота уничтожена вервольфами, — ответил унтерофицер.

— Что? Кем? Вы в своем уме?

— Так точно, господин полковник. На нас набросились оборотни.

Фишбах снова посмотрел на исцарапанный корпус броневика, потер лоб, сдвинув фуражку на затылок.

— Так… В машину его и в госпиталь. А мы — срочно в штаб.

— Слушаюсь, господин полковник, — козырнул фельдфебель.

По прибытии в штаб дивизии Фишбах узнал, что связь с 326-м резервным батальоном потеряна, что русские снова перешли в контратаку у станции Калева и у села Хортица и что авиация не может оказать ему поддержку, так как все самолеты задействованы на тихвинском направлении, где русские тоже контратакуют. После телефонного разговора с командующим корпусом он коротко приказал: «Перейти к обороне».

…Унтерофицер Церельбах из госпиталя был отправлен в психиатрическую лечебницу в Кенигсберг.

 

* * *

Июль 1942 года,

Сталинградское направление.

 

Несколько «юнкерсов» шли на бреющем. Бомбы ложились вдоль окопов, засыпая солдат землей и осколками. Это называлось «карусель». Несколько десятков бомбардировщиков, сменяя друг друга, непрерывно обрабатывали русские позиции в течение последних полутора часов… Грохот доносился до наблюдательного пункта 242-го пехотного батальона, кроме того, беспрерывно зуммерил полевой телефон да гоготали мотоциклисты из взвода охраны штаба.

Оберлейтенант Вернер оторвался от стереотрубы. Он не обязан был наблюдать, но по молодости всё интересно. Вообще-то его назначили переводчиком, но… Он повернулся к начальнику штаба.

— Как вы думаете, господин майор, русские после этого отойдут?

Майор скривился, усмехаясь.

— Вы первый день на фронте, не так ли, оберлейтенант?

— Ну…

— Так вот запомните: если русские зарылись в землю — это финал. Мы дальше не продвинемся, пока не уничтожим последнего. Что вам, штабс-фельдфебель?

— Пленных доставили, господин майор. Больше тридцати.

— Хорошо. Пойдемте, оберлейтенант, посмотрим на них. Поупражняетесь в русском.

— Есть.

Строй пленных был невелик. Грязные, ободранные, почти все раненые. Майор подошел к первому.

— Имя, звание.

Вернер перевел.

— Старшина Алексей Волков, — совершенно спокойно ответил русский.

Майор усмехнулся, бросив взгляд на оберлейтенанта, и с издевкой спросил:

— Могли бы вы, старшина, что-нибудь сказать по поводу своего положения?

— Мог бы, — Алексей холодно посмотрел майору в глаза. — Не стой на дороге у волка.