ВЯТСКИЕ ВСТРЕЧИ

 

Велика и просторна вятская земля. Через леса и болота никакой враг не доберется до ее богатств. Враг-то не доберется, да мы сами своими руками разоряем родной край. Совсем мало осталось у нас деревень, и те на ладан дышат. В лесных поселках жизнь замерла, торфоразработки почти не ведутся. Зарплаты нет.

А жить хочется. Все, от мала до велика, кинулись собирать лесные дары. Сначала морошку, потом голубику, чернику, затем бруснику. А после наступает время царской ягоды – клюквы. Колдовской ягоды! Кто один раз выбрался за нею на болота, полюбовался буйной красотой северной осени, провел ночь у костра за дружеской беседой – того вновь и вновь будет тянуть сюда.

 

 

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ НА БОЛОТАХ

 

Интересный мужик Николай. Остался без работы, но на биржу не пошел. Говорит – стыдно, государство и без него совсем бедное. Ягоду собирает, большое ведро за двадцатку продает. Когда рюмку выпьет, то всех жалеть начинает. Тут он и два ведра за те же деньги отсыплет. «Простота хуже воровства!» – ругается Нюра. Но Николай знает, как успокоить жену. После второй рюмки они запевают песню. А когда бутылка пустеет, плачут. Вспоминают молодость, родителей и всех умерших, погибших односельчан.

Побранили меня Николай с Нюрой, в баню сводили и спать уложили.

Правда, на полу. На кровати спали молодожены из Ижевска. У них медовый месяц. Утром рюкзаки за спину – и недели на две уйдут в дальние болота. Погода хорошая, да хоть бы и ненастье – в палатке, в спальных мешках холод не страшен. Но дни как по заказу стоят солнечные, березы неописуемо красивы, ягода завораживает. О таком медовом месяце воспоминания останутся на всю жизнь.

- Сережка с Тонькой у нас познакомились. Он-то ижевский, пятый год уже у нас останавливается. А Тонька наша, местная, кировская. Кислая клюква, а видишь ты, любовь ее сладкой делает, – философствует Николай.

Тикают ходики. Николай с Нюрой спят. Молодые шепчутся. Скребется в окно стылой веткой береза. Звезд, наверно, понасыпано на небе полным-полно. Как клюквы на бескрайнем болоте.

 

 

ЖИВЫ БУДЕМ – НЕ ПОМРЕМ

 

В шесть утра простучал поезд – пора вставать. Пока затапливаешь печь, ставишь чайник, чистишь картошку, начинает рассветать. Перекусишь, рюкзак соберешь – и в дорогу. Через реку, по настилу через топкие болота. Шагать надо часа два, а если есть желание, то и три шагай. Только прикидывай, как будешь выносить ягоду. Говорят, у одного сердце отказало от большой тяжести.

Орава мальчишек из Светлополянска с ночевки возвращается. Предлагают купить ведро за тридцатку. На вид шести-семиклассники, нещадно смолят «Приму». Говорят, что нынче уже по двадцать ведер собрали. Хорошее подспорье для родителей, которые или работают, но денег не получают, или стоят на бирже, где тоже не платят.

С нами две женщины из Омутнинска, тоже у Нюры с Николаем ночевали. Таня работает на металлургическом заводе, фрезеровщица. Галя, видимо, работу забросила, целое лето ягодой промышляет. Хвалится, что у нее с Сорокиным договор на полторы тонны клюквы. «Если за килограмм меньше десятки даст, в Москву повезу», – грозится она. У обеих дети, на двоих – семь. Такую ораву кормить надо. Российских правителей ругают нещадно, да столь заковыристым матерком, что диву даешься. А так-то женщины добрые, поют от сердца, задушевно.

- Да пропади они пропадом, эти начальники! Живы будем – не помрем. Под камень вода за просто так не течет, за лодырем каравай и не гоняется. Клюквы насобираем, без куска не останемся, – говорит Галя.

Таня рассказывает, как прошлой зимой продавала ягоду. Плохо брали, промерзла вся. Повезла из Омутнинска в Глазов – тоже мало выручила. Хорошо хоть, у нее есть документ чернобыльский. По Кировской области на поезде бесплатно везут. А от Яра сказали, чтобы билет взяла, потому что Удмуртия железной дороге третий год не платит.

Встретился старик в фуражке, сшитой из футбольного мяча, с седой бородой. Ему за семьдесят. Есть еще сила, раз за спиной – пестерь трехведерный. Сидит на сухой поваленной сосне, беззубый, сосет черный хлебушко. На солнце смотрит, жмурится. Рассказывает, какой богатый нынче год на ягоду. Жаль, что, наверно, последний раз в здешних краях. Старуха не пускает – боится, что сгинет в болотах, ведь годы уже. «Помирать пора, видно». Мы дружно утешаем старика: надо жить, помереть -не велико дело.

Целина, на эти кочки муха не садилась. Час с небольшим – и восьмилитровое ведро полное. При таком изобилии и усталости не чувствуешь. Горизонт чист, на небе ни облачка, ветер спрятался в желтой листве берез, в кронах высоких корабельных сосен. Хороша природа – чистая и девственная, росами умытая, клюквой-рассыпухой поражающая. Вот бы у людей так же было.

 

 

ПОМОЛОДЕЛИ СТАРЦЕВЫ

 

Хорошая была у Гориных соседка, тетя Дуся. Но умерла прошлой зимой. Теперь уж не встретит наваристым борщом и рюмкой своей самогонки. Остался у нее сын Серега. Парень неплохой, хотя жизнью поломан крепко. Ему лет тридцать. Из них пять отсидел, недалеко от дома, в поселке Лесное. Работы в деревне нет. Мы уж думали, так и пропадет парень. Но нет, нашлись добрые люди, свои же, деревенские, не дали пропасть.

- Есть у нас за рекой старик и старушка Старцевы. Корова у них, гуси. Детей не было. Позвали к себе Серегу жить. Так-то он ничего, работящий. Косит здорово, три стога сметал. Сейчас баньку подправляет, Старцевы не нарадуются. Схожу-ка я к нему, помогу маленько, – одевается и уходит Николай. Мы – следом.

У Сереги хорошее открытое лицо. Худой, но веселый. Скоро у него будет работа – приезжают геологи, и он подрядился им помогать, а по ночам станет сторожить.

Помолодели Старцевы. С бабушкой Агафьей мы знакомы, каждую осень берем у нее молоко. Она тихо рассказывает, что Сережка – парень надежный. С дедом уж невестку ему подыскали. Пусть живут у них, веселей будет. Дом большой, с перегородкой. Бабка Агафья от радости светится: «Дай Бог, дай Бог, чтоб все ладно вышло».

Серега часто курит. Руки у него большие, в узлах вен и мозолях. Так их девушки любят, сердцем чувствуя, что не обидит, защитит. И я верю – через год-два детский лепет зазвучит в доме Старцевых.

…А ягоды набрали много. С трудом залезли в вагон. Поезд мчался в ночи. Пролетали за окнами болота и леса. Великий русский край, Вятская губерния, куда никакому врагу не добраться.

 

 

ИГРАЕТ ВЕСЕЛО БАЯН

 

Митрофановна считала, что дочери Геле повезло, замуж вышла за хорошего парня. Гера с первых дней стал звать ее мамой. Митрофановна полюбила его, как родного сына.

Радовалась, когда родились двойняшки Миша и Соня. Тем неожиданней стало известие, что Гера и Геля разводятся. Это было для нее как гром среди ясного неба.

- Он баян любил. Играет, смотрит на Мишеньку и Сонечку и плачет. «Мама, мама, – говорит, – ведь так я их люблю, жить без них не смогу. Мама, что мне делать?» А что было отвечать? Дочка-то вроде бы хорошая росла. А тут как с цепи сорвалась: то ей надо, другое, третье… Хочет в золоте ходить, а у Геры откуда большие деньги? А Геля еще и подначивает: жену, говорит, одеть не можешь, какой ты мужик, вот Вовка, это да… Стала домой заявляться с запахом. Митрофановна капли в рот не брала, волновалась за дочь, но та отрезала: «Не учи, сама знаю. Вот нагуляюсь, озолочусь, снова к Гере вернусь».

Такая прямота и грубость сильно ранили Митрофановну. Она плакала, ругала непутевую дочь, жалела внучат, оставшихся без отца. А Геля всё чаще приходила домой навеселе, устраивала пьянки с компанией Вовки. Тот оставался на ночь, скрипела кровать, Митрофановна прижимала к себе внучат и тихо ненавидела дочь.

Гера заходил часто. Однажды сказал, что, наверное, снова с Гелей будут вместе жить, она соглашается. Митрофановна обрадовалась: «Вот хорошо, да чтоб всё ладом было». Она сама себя обманывала, изображая радость. Житейский опыт подсказывал, что не склеить разбитую чашку.

Да и Геля уже глубоко завязла, а пьяная баба себе не хозяйка.

Не хотела Митрофановна, чтобы по ее вышло, но как в кривое зеркало глядела. Гера перед Гелей мягкой травой стлался, старенькие «Жигули» отремонтировал, жену как барыню возил. Не оценила его старания. Как уйдет в рейс, так Геля пирушки устраивает. Раз как-то вернулся раньше, а жена с Вовкой милуется. Развернулся – и только его видели.

Нашли утром, в машине, убил себя выхлопными газами. «Мама, прости. Не обижайте моих детей. Геля, ты сволочь, но я тебя люблю…» – так написал в предсмертной записке. Хоронили, летел желтый лист, уже побуревший, готовый к зиме. Как просил Гера, его друг Андрей весело играл на баяне. «Первый раз в жизни на похоронах такие мелодии исполняю. Как-то неудобно», – оправдывался он. И опять весело заливался баян, плакали родные и соседи, а лист летел и приземлялся в осеннюю слякоть.

 

 

ТАРАКАНЬИ БЕГА

 

Уж кажется как крепко взялись за переработку, но директору молокозавода Зосиму Волкову по фигу мороз сорок градусов – и думушки нет расплачиваться за сданную продукцию. Вот и возмущаются председатели, но этому ОАО все до фени, потому что единолично владеет акциями и хозяин на всю округу. «Всех кормлю, чем еще недовольны», – возражает на жалобы Зосим Волков.

Вокруг всей этой переработки хитрованство одно. Подумайте-ка: колхозы сдают молоко жирностью 3,9 процента, а в магазинах продают по 2,5 процента, а то еще ниже. Куда остальной жир девается?

Наверное, жирным котам… По причине бедности недовольно сидит в своей конторе

председатель кооператива «Тяни-Толкай» Серафим Белоногов. Зашедшие доярочки настроение еще хуже сделали. Чем детей кормить, как студентов выучить?

Председатель обещал войти в их положение. Что-то надо делать: снизу работяги жмут, сверху прокурор штрафом за невыплату зарплаты грозится. Жизнь у Белоногова словно между наковальней и молотом. А вот с Зосима Волкова спроса нет. А почему? А потому, что прокурор ему кум, брат и сват. Волк волка не съест.

И так расстроился от дум Серафим Сергеевич, что вприпрыжку домой побежал. Полежу, думал, успокоюсь, потом щей нахлебаюсь, чайком побалуюсь, глядишь, и голова получше будет соображать.

Для начала киселем согрелся, потом велел супруженции супу налить. Только ложку взял, как откуда ни возьмись, спикировала толстенная тараканиха. Серафим Сергеевич возмутился: по какому такому праву в его доме хозяйничает осколок старорежимья. Хотел за ус вытащить и взбучку устроить, но вдруг улыбнулся на все оставшиеся двенадцать зубов. Была причина: с помощью тараканов можно разрешить горсть проблем.

Благодарить нужно Мишу Логинова, ведь это он привез тараканов из первопрестольной. С мизинец длиной и толщиной, рыжие, как высохшая пихта.

За бугром устраивают состязания на лошадях, машинах, петухи друг дружку по клювам бьют, на гусиных боях миллионы куются. В их деревеньке Карпушата два мотоцикла, один «Запорожец». Лошадей осталось раз-два и обчелся, овец и баранов извели, яйца в магазине покупают, а гусей молодежь на шашлыки использовала. Остались в деревне тараканы привозные, московских кровей. Злые, как черти с похмелья. Спонсоры у Серафима Сергеевича на примете есть, тараканьи бега будут кстати для наполнения колхозной кассы.

На общем собрании Белоногов поставил вопрос ребром: быть или не быть, альтернатива – тараканьи бега. Колхозники зашумели, не понимая остроты момента. Доярочка Джульетта Понькина соизволила сказать, что спасение колхоза в коровьих титьках, в молоке то есть. «Оно стоит дешевле газировки, а литр дизтоплива подпрыгнул до 15 рублей», – урезал ее председатель.

Неожиданно на помощь пришел родной отец тараканов Миша Логинов. Вы вдумайтесь, – учил уму-разуму спившихся «бомиками» мужиков, – ведь за первое место хозяин обещает цветной телевизор, за второе – холодильник. Нетрудно подсчитать, сколько бутылок можно приобрести на эти призы.

Мужики срочно стали загибать пальцы. «Ёк-колёк!» – удивились и срочно согласились.

В субботу в Доме культуры картошке некуда было упасть. На сцене длинный стол, за которым сидят участники бегов, рядом – в трехлитровых банках беснуются голодные тараканы, в зале – куча спонсоров из районного мясокомбината.

Судья в лице Белоногова поздравил с началом соревнований и объявил соревнования открытыми. Хозяева тараканов вывели своих питомцев на беговую дорожку. Борьба началась. На старте вперед вырвался атлетического сложения таракан Миши Логинова, но на середине дистанции его обогнал спортсмен под номером три, принадлежащий телятнице Глафире Двоеглазовой. «Да здравствуют удмуртские тараканы!» – приветствовали животноводы. Но все-таки победил таракан сварщика реммастерской Николая Губина. Счастливый, он обнял любимца. Ему и был вручен цветной телевизор.

За счет проведения лотереи и спонсорской помощи впервые за последние годы в кооперативе «Тяни-Толкай» выдали зарплату. Раньше колхозники с горя пили, а на этот раз от радости накушались. Но не опохмелялись, что очень странно, и на работу вышли.

В «Тяни-Толкае» срочно треть коров пустили под нож, сократили пахотные земли и стали строить тараканьи фермы. «Ноне демократия, – говорили крестьяне, сами себе режиссеры, – что выгодно, то и держим».

Тараканы действительно помогли хозяйству крепко встать на ноги. По требованию председателя осеменаторы стали скрещивать лучшие виды тараканов-чемпионов. Карпушатские тараканы высоко котировались и были нарасхват. За счет прибыли была выстроена колхозная столовая, обновлена техника и воздвигнута гостиница для интуристов. «Тараканы финно-угорских народов объединяйтесь!» – бросил клич Серафим Сергеевич.

Сборная тараканистов деревни стала активно готовиться к международным соревнованиям. В Карпушатах народ забыл о зеленом змие. Не до этого, надо купоны стричь. За победу в Будапеште был объявлен баснословный приз – миллион долларов. С утра до ночи карпушатские тараканы преодолевали полосу препятствий, три раза на дню переплывали речку Заметайку. «Жить не быть, но победа должна быть за нами», – с таким настроением уехала сборная деревни в Венгрию. Есть уверенность, что наши тараканы не подведут.

 

 

ХИТРОВАН

 

В нашем поселке Западный улицы сплошь писательские: имени Крылова, Гоголя, Чехова… Есть еще улица Мопра, но мало кто знает, с чем ее едят. Но дело совсем не в названиях, важнее другое – здесь живет Антон, вроде бы не вредный мужик. Если есть что в кармане, тройным одеколоном, спиртом «Троей» угостит. И при этом приговаривает, что «одеколон от изжоги лечит и для глазу очень сильно полезен». А спиртяшка – дрянь, ею посуду моют, если честно, и по ногам сильно ударяет, недаром мужики на полусогнутых ходят.

Честно говоря, не в выпивке дело, мне на алкоголь начихать с Эйфелевой башни, потому как завязал и ни капли в рот, все мимо рта. А корень проблемы в том, что друг Антон позволил в своем огороде картошку посадить. Сади, говорит, от земли нынче не будешь богатым, а будешь горбатым.

Поперек горла встала мне эта посадка. И с самого начала. Пока к соседке Пелагее бегал, женщине жадноватой, и выпрашивал маленькое ведерко картошки, мой элитный, семенной сорт Антоша на закуску сварил. Знай себе наяривает и похваливает. Как не будет вкусной картошка, на базаре купленная втридорога, по 200 рублей за ведро. У меня от такого расточительства и изъяна чуть слезы не побежали…

Посадил с грехом пополам. Дружная взошла картошка, как за любимым внучонком ухаживал. Нашего доморощенного вьюнка победил: два раза по рядам ходил за день и выдергивал. Потом начал бороться с жуком из штата Колорадо, который всю Россию на колени поставил. Проклял всех американцев, не сдался, полосатая тварь была успешно изничтожена.

Труды даром не пропали: ботва густая, крепкая – глаза радуются. Ну, думаю, через месяц мешков двадцать соберу. Ей Богу не вру, клубни крупные, как арбузы, штук двадцать в мешок – и будет полон.

- Ну, Борис, молоток! Не я буду – разбогатеешь. Вот бы твою картоху на ВДНХ – медаль и премию бы тысяч на двадцать вручили, – порадовался за меня Антон.

В наше время гость, что в горле кость, особенно теща. Но раз приехала, ведь не выгонишь, поить-кормить надо. Пошел к Антону картошки набрать. Раз копнул, два, вот ведь незадача: клубни как горошины и никаких «арбузов». Сильно удивляюсь, что такое случилось, но копать не перестаю. С борозды полведра всего-то набралось.

Нет, думаю, дело тут нечисто, пока Бог спал, черт напроказничал. Дёрг ботву, а она без всяких усилий поддается. Тут и додул, что на огороде Антон похозяйничал. Голь на выдумки хитра: он клубни собирал, а вершки – обратно в землю. И не подумаешь, что картошка не растет, ведь ботва-то под частыми дождями не желтеет, а клубней-то – тю-тю. Вот что натворил халдей, враг рода человеческого. Мужик-то вредный оказался, вот и верь после этого людям.

А с Антоши-хитрована как вода с гуся. Каюсь, говорит, потому как не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. И как с ним быть, уважаемые демократически настроенные господа и по-большевистски непримиримые товарищи?! Разве в суд обратиться и взыскать материальный и моральный урон. Или прикажете, как в дореволюционном Китае, руки пообрубать. Не знаю, что и делать.

- Не реви, кум, с этого не обеднеешь. Ставь бутылку, а я сейчас тебе два мешка картошки приволоку, – успокаивает Хитрован.

Вернулся с пустыми руками. Копают, говорит, завтра принесу. Может, к зиме принесет. Хитрованов стало как нерезаных собак.

 

 

СОН В СВЕТЛУЮ НОЧЬ

 

Сперва будто бы Чубайс приснился и просит его не ругать. Да Ганька Соколов вовсе его ругать не думал. Плохого для него ничего не сделал. Ваучер, им подаренный, очень даже пригодился. Ганя акции в «Газпром» пристроил, в первые годы «жидко капало», а потом, как ракета, цены взлетели. Глядь-поглядь и на квартиру хватило. Это, конечно, не Волга с пристанями, но ведь халява! Не хило, братцы, согласитесь?

Потом будто бы Ельцин долго Гане руку жал. Было за что, он ему на торжественном собрании в Кремле документ на владение землей вручил. И вроде бы сказал, что Соколов теперь может взять свой законный пай в 7,4 гектара из совхоза и хозяйствовать на доброе здоровье. Спасибо, конечно, Президенту за заботу. Сначала демократию объявил, теперь земельный пай дал – чем не жизнь!

Ганя Соколов нежданно-негаданно проснулся. Жену не стал будить. Сходил во двор. Светло сияла луна. Тяжело вздохнула в хлеву корова. Холодновато, скоро зима. Без Чубайса и Ельцина забот невпроворот, и с чего это они ему приснились? Не с того ли, что решил свой земельный пай из СПК взять. Борьба предстоит нелегкая, директор за просто так землю не отдаст, волокитить будет. А Ганя ему скажет, чтобы не упирался, а то до Президента дойдет. Но землю все-таки выделят на неудобице, плетью обух перешибить тяжело. Не так что ли?!

По Гане вышло: директор Петр Сергеевич крепко волокитил. В земотделе тоже просили обождать. Он не стал ждать, не пожалел восьми тысяч на налоги. Зато стал хозяином 7,4 гектаров. Земелька не ахти, конечно, чапыжником да чертополохом поросла, навоз с начала образования Советов не вывозился. Зато недра богатые. Целых пять нефтяных качалок стоят, железными головами приветствуют, наклоняясь до сапог хозяина земли. «Вот бы мне стать владельцем коричневого золота!» – мелькнула шальная мысль, с которой он поделился с тестем.

- Мечтать не вредно, – улыбнулся тот. – Государство на мякине не проведешь. Вершки твои, а корешки, то бишь нефть, собственность народная.

Ухмыльнулся про себя Ганя Соколов. Была когда-то народной матушка-нефть, но теперь прихватизирована ловкими олигархами. А то и того чище: китайские, английские кампании эксплуатируют российские природные богатства. Налоги, конечно, платят, но разве хозяин без навара останется: ему каравай, а народу – крошки. При нашей нефти нам бы в золоте купаться, а мы объедки подбираем да радуемся вместо того, чтобы плакать. Дожили, хоть «вихри враждебные веют над нами» пой.

От разных мыслей Ганю Соколова в сон потянуло. Опять нестерпимо ярко лил лунный свет между шторами, но он совершенно не мешал. И будто бы по его лучу взобрался Ганя высоко-высоко и дошел до светлого дворца. Стучаться не пришлось – двери были открыты настежь. На раззолоченном крыльце сидел дедушка в белых одеждах и старался разгрызть грецкий орех. «Рано пришел ты, Ганя, – прошелестели слова. – Видать, дело у тебя неотложное. Али помощь какая нужна?» Голос был ласковый. Дед улыбался и блестели белые молодые зубы. Ганя Соколов вполне ему доверился. Он не то чтобы надеялся, что помогут. Но просто хотел излить накопившуюся печаль. Разве это справедливо, что крестьянин работает в СПК, на своем подворье, а достатка нет. «В прошлом месяце получка-то всего-навсего 1350 рублей была», -  жаловался Ганя. А ведь не отлынивал, честь по чести работал. Несправедливо это, зачем нужна такая жизнь?! И вот Ганя взял из СПК свой пай и хочет на своей земле трудиться. Знает, что очень тяжело придется, потому как техники нет, а лопатой много не накопаешь. Рядом, на его земле, нефть качают. «Почему в Америке богатства недр хозяину принадлежат, а у нас все наперекосяк? Помощь нужна», – печалился Ганя Соколов.

Под утро он проснулся от толчка жены. Чо, говорит, Ганечка, стонешь, пора бы уж вставать, скотину кормить да на работу собираться. И Соколов на мягкой постели нежиться не стал. Пока печку топил, корову кормил, про свой сон вспоминал. А ведь конец-то хороший получился. Будто бы дедушка из дворца советовал на полпути не останавливаться. Караваи, говорил, за тобой гоняться не будут, сам за правду бейся и быть тебе нефтяным королем.

С чиновниками бороться – это вам не лежачей корове на хвост наступить. Они в круговой обороне, но и Ганя Соколов не один. Таких как он крестьян в их СПК «Григорий» до ста человек. Все равно сельхозпредприятие паи эксплуатирует бесплатно. Ни денег не видят, ни зерна, ни масла, а ведь это их земля. Стали бороться за свои права. Самая первая задача – заставить директора платить за земельные паи. Боролись долго, но на правду все-таки напоролись. Молодой прокурор района Вениамин Тонков, пока не обросший бюрократическим жирком и не научившийся подчиняться районному главе, помог добиться справедливости. Теперь владельцам паев ежемесячно начислялась денежная доплата и в конце года их отоваривали комбикормами, бесплатной птицей, поросятами, бычками. Полегче стало, братцы!

Лунное безмолвие не тревожило. Соколов легко карабкался по светлому лучу выше и выше, пока не показался дворец в дремотной тишине. Также настежь были открыты двери и старик в белом балахоне расчесывал роскошную бороду. Ему, видимо, было скучно, Гане обрадовался. Здравствуй, говорит, крестьянский сын, хватит на земле мучаться. Место завхоза освободилось, не придешь ли? Соколов гордо ответил, что он землю пахать привычен. На это дедушка сказал: «Похвально, сын мой, но теперь тебя больше заботит нефть, а не хлеб. Знаю, что богатым захотел быть. Хочешь узнать, что тебя ожидает?»

Ганя ответить не успел, а дедушка уж волшебное зеркальце под нос сует. И видит Соколов, как они втроем: прокурор Веня Тонков, сельский депутат Госдумы Петя Криворученков ждут приема у Президента. Кругом толчется тихий народ и говорят шепотом. Вот открывается дубовая дверь, и все трое по мягкому ковру идут к Президенту. Он по-военному подтянут, не улыбается, но не злой.

- Товарищ… – споткнулся на слове Ганя.

- Товарищ, но господин своей судьбы, – усмехнулся Президент.

- Господин-товарищ Президент, поймите боль крестьян России. Спасибо за землю, но недра, как в Америке, тоже должны принадлежать владельцам паев. Будучи хозяевами нефтяных богатств, мы сумеем ликвидировать диспаритет цен между промышленной и сельскохозяйственной продукцией. АПК начнет процветать – государство ни в чем не будет знать нужды. Тогда наконец-то станем есть кашу с мясом на золотой тарелке с золотыми каемками.

Президент внимательно слушал. И одобрительно закивал головой, когда речь зашла о строительстве нефтеперегонных заводов на крестьянских землях. Открывалась возможность продавать за бугор не сырье, а бензин и керосин. «Мы зальем Европу качественными нефтепродуктами. На вырученные средства заасфальтируем сельские дороги, предоставим каждой российской семье трехкомнатную благоустроенную квартиру. Уровень жизни повысится на порядок. В России будет престижно жить. Нашему роду никогда не будет переводу», – закончил свою речь Ганя Соколов. Ему мысленно аплодировали прокурор и депутат Госдумы.

…И тут потомственный крестьянский сын Ганя Соколов проснулся. Уже давно не светила луна, но солнца пока было не видно. Дул слабый ветер и шуршал соломой под окном. Ганя лежал счастливо опустошенный. Он верил, что в конце концов станет хозяином коричневого золота. Как и все его односельчане. Они создадут нефтяной холдинг, построят нефтеперегонный завод… Надо действовать, действительно, под лежачий камень вода не течет, булки на деревьях не растут и за лодырем не гоняются. Крестьянское Эльдорадо не за горами. Не так ли, заметно отощавшие товарищи и солидно потолстевшие господа?

 

 

НА КУЛАКАХ

 

Комбикорм нужен. Не Николаю. Он до плохой жизни еще не дожил, на казенный хлеб пенсии хватает. Для соседа Пафнутия Степаныча или попроще Павы. Не лично ему хлеб печь, а его буренке Варьке. Держит кормилицу, хоть спину радикулит ломит. Попросил Николая мешок приволочь. Где там, он совсем доходягой стал, как спичка тонкий. Его супружница Зоя куль на плечо кинула и понесла. Миколка за ней, как веревочка, поплелся.

Пава угостить хотел, но бутылка почему-то оказалась пустая. Николай не гордый. Дают – бери, бьют – беги. За двумя чекушками сбегал. У них в сельмаге завсегда чекуньки продают, так выгодней, видимо. Еще дрянной спиртяшки купил, чтобы два раза не бегать и подешевле вышло. Пава еще спичек заказывал, но Николай не взял, рассудив про себя: водку пьем, дак хоть на спичках сэкономлю.

Как немного поддадут, друг с дружкой ругаться хочется. Не так чтоб обидеть, а по привычке, незлобиво, абы не скучать. Но, маленько поразмявшись двумя чекушками, кровь играет сильней, слова становятся грубей. Тихонько спиртяшку в полтарашке разбодяживают. Чтобы рукавом не закусывать, у Зои капуста засолена – самая дешевая и полезная закуска – не жалко!

- Хозяйственная баба ты у меня, но жадновата. Достала бы свининки что ли, надоело вегетарианить, мужского духа не чувствуется, начинает Николай.

- Тебя лучше убить, чем прокормить, – отвечает Зоя, а Пава согласно кивает.

Николай сердится и обзывает ее дурой набитой, а на Паву ноль внимания, фунт презрения. Зоя той же монетой отвечает, обзывая старым хреном. Вызревает полноценный скандал, плавно переходящий в кулачный бой. Хотя Николай легковес, но тяжеловесной жене не поддается, справедливо считая, что главное – не сила кулака, а сила духа. Эту аксиому опровергает меткий удар по носу Николая. Он утирает сукровицу, тяжело дышит, но оптимизма не теряет.

- Ну-ка, шабаш, устал, Зоенька, давай-ка отдохнем, – предлагает он.

- Давай, – соглашается та. – Чо мы волки что ли, которые пока горло не перегрызут – не остановятся. Накося платочек, нос-от пообтери, не вахлак ведь какой. Профтехучилище закончил, на Доске почета Россельхозхимии когда-то висел, флаг трудовой славы в честь тебя поднимали.

Николай довольно щурится и не скупится на похвалу. Хорошая у него жена. Заботливая. Слава богу, душа в душу четверть века прожили. От любви Венька, Ванька, Танька родились. Вином не злоупотребляли, в ласке дети выросли, все пристроены. Теперь вот вдвоем остались. Выпьют, подерутся – глядишь, веселей станет.

Холодновато стало, да и руки по новой зачесались. Опять началась потасовка. Зоя хоть бой-баба, но Николай пошустрей, уворачивается от ее кулаков. И когда жена уже торжествует победу, он сумел боксерским хуком нейтрализовать ее действия. Зоя дышит, как сорожка, которую только что вытащили из озера и еще болтается на крючке.

- Айда-ко перекурим, Колинька. Годы не те, укатали сивку крутые горки. Еле дышу. «Золотые слова, Зоенька, а главное вовремя сказаны. По маленькой выпьем и продолжим».

Зоя, охая, спешит за початой полтарашкой. Про себя тихо радуется глупости мужа: сейчас он допьет, а она ограничится одной рюмашкой. Как опьянеет Николаша, можно смело биться на кулаках. Она из него отбивную с костями сделает.

Выходит точь-в-точь по-Зоиному. Николай лежит на оплеванном полу и дышит как загнанный мерин. «Смерти нет, есть переход конца в начало новой жизни», – шепчет он. Пава, как рефери на ринге, считает до восьми и объявляет победителем Зою.

- Жену любить надо, а не кулаками махать. Доходяга ты мой. Ничего, свинку зарежем и я тебя мяском откормлю, в тело войдешь, будешь ядреный, как репа. А драться нет, больше драться не будем. Дураки мы с тобой что ли друг дружке синяки ставить, – склонясь над мужем, бормочет Зоя.

Тот не отвечает. Зоя, как куль с комбикормом, вскидывает Николая на плечо и несет на мягкую постель. Своя ноша не тянет.

Пава, подумав, чешет за левым ухом и идет кормить свою буренку Варьку, которая уже полчаса тоскливо мычит в стайке.

 

 

ЭХ ВЫ, ГОСПОДА-ТОВАРИЩИ!

 

Снежок покрыл мерзлую траву, и рыбаки смело начали ловить окуньков на Убыти. Конец ноября, сильнейшая ностальгия по свежему мясу начала томить сердце. Его, конечно, можно бы на базаре купить, но свое есть свое, понятное только выходцу из деревни.

Встав ранним субботним утром, похлебав горохового супа, засунув в рюкзак паяльную лампу, нож-финку, видавшую виды фуфайку, старую солдатскую шапку, подшитые валенки, рысцой побежал на вокзал.

Зал ожидания встретил тихим шепотом одиноких пассажиров. Не то что раньше, когда в очередях запросто могли ребра переломать. Спокойненько взял билет и дождался поезда Яр-Ижевск. Чинно-важно расселся в последнем третьем вагоне и расстегнул волчью шубу. Я уже хотел задать храпака, но рядом устроились три человека из народа. Решил послушать, какими думами живут люди. Люблю, знаете ли, на выражения богатый, сочный российский говор.

- Оконьки-маконьки, работаешь как проклятая, а получки не видать, как ушей персидского царя. В нефти купаемся, среди деревьев леса не видать, а живем, словно собаки на сене. Ума никак не приложу, как четверых детей на ноги поставить, – жалуется колокольчикоголосая женщина средних лет.

- Я на заводе работаю. Раньше ракеты среднего радиуса действия производили, а теперь сковородки и ковшики штампуем. Тысячу получаю, а начальник цеха раз в двадцать больше, наверно. Табульки теперь отдельные, где справедливость?! – сердится носатый дяденька.

- Вот так оконьки-маконьки! Распродали Россию, сукины дети. Вот мы работали дак работали, а вы-то что? Америка нападет – ковшами и сковородками что ли отбиваться будете? – насмешливо и едко спрашивает дедок с роскошной подкрашенной бородкой.

Колокольчик и Носач сильно рассердились на Бородача. Пошли щипать деда во всю ивановскую. Молчал бы уж, говорят, пенсионеры как сыр на масле катаются, вовремя пенсию получают, а рабочий народ и интеллигенция страдают.

Все-таки жалко Бородача. Уж слишком наглы Колокольчик и Носач, свободу почувствовали, ёлки-моталки. Ну, я и встрял в перепалку. Погодите, успокаиваю, дедок-то тут ни при чем! Если уж вы такие шустрые, то поезжайте в Москву и в аккуратной форме выскажите свои претензии Президенту или главе Правительства. Боже ты мой, будто волки на меня накинулись, и давай уму-разуму учить. Характер слабый, спорить не стал. Прикинулся спящим и тревожно захрапел.

- Муженек мой также храпел и спорил. Теперь за решеткой отдыхает. Этот такой же. В галстуке, а понятия о культуре, как у свиньи в ермолке, – изгаляется противный Колокольчик.

- Гли-ка, гли-ка, под интеллигента косит, а сам, верно, из новых господ, в золоте ходит, разоделся как фон-барон. Кровушку нашу рабоче-крестьянскую пьет, – неожиданно переметнулся к своим врагам Бородач. – Видать, из кулацкой породы. В революцию мы таких без суда и следствия к стенке ставили. Во двор, бывало, выведешь – хлоп! – и контры нет.

- Господин Храпунов, имейте совесть, не храпите. Ноне хоть и демократия, но прав таких у вас нет. Ежели есть документ с печатью на право храпения, то извольте показать, – дергают за рукава беспокойные попутчики.

Что прикажете делать? Тяжко вздохнул, печальными как у мамкиной коровы Розы глазами посмотрел на своих врагов и просипел: извините, дескать, утром сверх нормы горохового супа поел и оттого сон не спокоен. Поскорее схватил свой спортивный рюкзачок и побежал в туалет. Быстро сдернул золотые печатки, надел фуфайку, валенки, старую солдатскую шапку. Вот теперь я человек из народа, истинного рабоче-крестьянского происхождения.

В соседнем вагоне попросил проводницу устроить меня в купе. Девушка прощупала острым взглядом и отвернулась. Видать, товарищи не в чести. Нащупал пятидесятку, сунул в жадный кулачок. Расцвела, проводила до дверей, и даже чай обещала принести. А я смелым шагом зашел в купе.

- Здравствуйте, господа! Позвольте представиться, я Петр Дементьевич Селиверстов, ответственный работник банка «Витязь». Еду к матери в деревню, надо Хавронью Ивановну к прасвиньям отправить, – весело объяснил ошарашенным супругам.

Вижу, что очень интеллигентные господа. Рад был бы с ними поговорить о демократических процессах, происходящих в России. Но милые господа разговор не поддержали. Опасливо отодвинулись и культурно сообщили, что грипп замучил и надо отдохнуть.

- Этот тип не из карманников ли? Может, в другое купе пересядем, – шепчет писклявым голоском дама бальзаковского возраста.

- Не бойся, перетерпим, дорогая, нам скоро сходить, – тихо отвечает мужчина с золотыми зубами.

Э, радуюсь, боятся, значит уважают. Не скрывая радости, радостно похрапываю. Такой полифонии даже Чайковский бы позавидовал.

- В банке, говорит, работаю. Наверно, сейфы вскрывает. Кого это он хотел убить, жену что ли? – спрашивает Пискля.

- Да, да. Жену Хавронью Ивановну. Уж больно физиономия знакомая. Точно, по телевизору показывали, милиция его за серию краж разыскивает. Надо принять меры, – отвечает Золотозуб.

Очень и очень печально захрапел. Открыл глаза, культурно кашлянул в сжатый кулак и за живот схватился. Извините, говорю, драгоценные господа, товарищей тоже надо уважать. Из-за ваших разговоров у меня желудок схватило. Взял рюкзак и в туалет пошел. Золотые кольца достал, шубу, унты, норковую шапку. Переоделся, старье в рюкзак сунул.

Вышел в тамбур, стою, как сирота, и печально размышляю о времени и о себе. В какой такой стране мы живем?! Господ не любят, на товарищей косо смотрят. Когда студентом был, тогда только за рабоче-крестьянское происхождение «троечку» ставили. О времена, о нравы! И господами еще не стали, и товарищей, как тараканов, уже почти извели. Эх, господа-товарищи, до какой жизни мы докатились!

«Так-татарин, так-татарин» стучат вагонные колеса. «Удму-у-у-урт!» засвистело в голове поезда. Вроде как приехали, пора сходить.

 

 

СОЛДАТСКИЕ ВДОВЫ

 

Бабушку звали по-библейски Соломидой. В 1943 гаду она проводила мужа Владимира на войну. Отчаянно цвела сирень под окном. Когда уже дошли до сельсовета, ей послышался тихий, печальный звон колоколов. Соломида удивилась: церковь-то порушили лет десять назад, откуда быть звону?

У нее тогда уже были два сына, носила под сердцем дочь. Владимир об этом не узнал, потому что ни одного письма с фронта не получила. Написали, что муж погиб в Болгарии, наверное, в первом же бою.

В 1965 году звали Соломиду в далекую страну на открытие обелиска. Куда поедешь, если хозяйство на плечах? Лошадь запрягала, грозно кричала «в борозду!», а за ней дети садили картошку. Вдвоем со старшим сыном построили баню. Сама венцы рубила, полы тесала, говорила: «Я и баба, и мужик, все сама делаю».

Сыновья разлетелись по белу свету. Бабушка жила с дочерью Серафимой, нянчила внучат. Беда пришла, катаракта закрыла для нее светлый день. Тяжело жить в темноте, не дай Господь никому! Научилась гадать на картах, умела заговорить разные хвори – в доме всегда был больной народ. Соломиду часто звали на похороны: каким-то образом она выучила все молитвы. Голос у нее был сильный, звучный. «Да святится имя твое… Господи, спаси и сохрани рабу Божию…» – и столько веры и убежденности слышалось в ее молитвах, что все были уверены – будет так, «как говорит Соломидушка».

Мы спрашивали бабушку, почему она не вышла замуж. «Э, деточки, может, нашла бы пару, но война унесла моих ровесников. Это одно, а другое – кому нужна с тремя детьми?!» – отвечала она. Бабушка Соломида умерла, как жила, в работе, когда стлался по селу горький дым от картофельной ботвы. Она сидела в борозде, перебирала картошку и напевала про что-то очень грустное. Наверное, вспоминала мужа, молодость… Умерла тихо, никому не доставила хлопот.

Схожая судьба у солдатки Марии Дряхловой. Больше полдеревни не вернулось с фронта. Шла от колодца, два солнышка выплеснулись из ведерка, когда увидела почтальонку. «Пропал без вести», – в сердце воткнулась острая игла и не давала дышать. Ждала и верила, что вернется ее Василий.

Сорок лет прошло, а как стукнет калитка, бросится к окну: может быть, Васенька вернулся?! К ней сватались хорошие парни, но она ждала мужа. Сейчас уже ждать перестала, умерла с надеждой в сердце лет шесть назад. Значит, уже встретилась с любимым. Наверное, гуляют в райских кущах и сверху со светлой радостью или печалью смотрят, как живут внуки и правнуки.

 

 

НЕВЕСТА

 

- В сорок лет жены нет – и не будет, – говорили все. Николай не обижался, привык уже. Только вот перед матерью совестно становилось, когда она печальным голосом начинала перечислять: у Витьки трое, у Семена тоже трое, а вот у Валентина недавно родился – это который же? Из всех одноклассников один ее сын в холостяках пропадает.

Колька с девками здорово обжегся. Глаша его в армию проводила, обещала ждать. Красивая была – особенно ямочки на щеках, тугая спелая коса. Год письма писала, а потом как отрезало. Колька и фотку ее порвал, выбросил.

Была потом еще одна. Катенькой звали. Вроде бы все хорошо складывалось, дом купили. Колька тогда шоферил, часто в командировки ездил. Вернулся из рейса, а дома записка: «Спасибо за все, встретила свою любовь. Взяла только свое и пятьсот рублей. Будут деньги – верну». И вроде бы хочется свою семью заиметь, да поезд ушел. Правда, месяц назад познакомился на свадьбе сестры с симпатичной девушкой. Тоже ямочки на щеках, густые каштановые косы – ну точь-в-точь как у первой его любви Глафиры. Может, за это сходство и потянулся Колька к девчушке. Ничего такого плохого себе не позволил. Говорили о том, о сем, конкретно ни о чем. Про Глашу он рассказал, потому как вино в голове играло.

- Приезжайте в гости. Я и мама будем ждать, – сказала Галя.

- А чего теряться, езжай, хуже не станет. Ну и что, что молоденькая. У меня вон Тонька на пятнадцать лет моложе, и ничего, живем. Главное – любовь, которая города берет, – учил Николая сосед.

А, была не была! Колька сел на поезд Яр-Ижевск и через два с половиной часа вышел на небольшой станции Кушья. Постучался в аккуратный домик на тихой улице. Открыла среднего росточка улыбающаяся женщина. Николай уже рот открыл спросить Галю, да что-то кольнуло возле сердца: Глаша!

- Да, я. А ты все такой же, Коля. Заходи, дочка скоро будет. С кавалером в райцентр уехала, замуж собирается. А я вот одна, муж год назад погиб в автомобильной катастрофе. Это ведь я тебя в гости через Галю позвала, – рассказывала Глафира.

Она мало изменилась. Разве что ямочки на щеке не так видны; а вместо спелой косы короткая стрижка.

- Чего ж ты тогда-то не дождалась? – глухо спросил Николай.

- Сама не знаю, Коль, как получилось. Спала с ним, а думала о тебе. Забеременела и писать перестала. Думала, зачем тебе надкусанное яблоко.

Глафира близко наклонилась к Николаю, но он смотрел холодно. Она засуетилась, пошла на кухню, где шумел чайник. «А может, склеим разбитую чашку? А может, догоним тот далекий поезд молодости?» – думал Коля, тревожно поглядывая на раскрасневшуюся Глафиру.

Через час он прощался. Было уже темно, густо высыпали звезды, холодало.

- Я ведь еще молодая, и ты тоже молодой. У нас все еще может быть. Я тебе ребеночка рожу. Хочешь? Раз тогда невестой твоей не стала, то теперь буду. Я терпеливая, подожду… – морозным паром поднимался к дальним мигающим звездам шепот.

- До свидания, невеста!

Николай шел и не оглядывался. Он еще не решил окончательно вернется ли в этот тихий дом. Пока не решил…

 

 

ПЕЧАЛЬ В НОЧИ

 

Семья у Ани самая обыкновенная, работа тоже, квартира – хрущевка. Муж Толя на стройке мастер, она сама в детсаде воспитатель. Молодые еще, по тридцать пять лет. Лене двенадцать, а Саша нынче закончил школу. За дочку Аня спокойна, а за сына страшно переживает: в институт поступить баллов не хватило, осенью в армию заберут. Как подумает, сердце заходится.

У нее брат в Афганистане погиб. Привезли в цинковом гробу, открыть не разрешили. «В танке сгорел», – сказал сопровождавший капитан. Ане до сих пор слышится тоскливый вой матери, от него она и сейчас вздрагивает и покрывается морозным ознобом. А попадет Саша в эту проклятую Чечню, что тогда? Нет, она сделает все, чтобы сын учился в институте с военной кафедрой.

- Толь, надо что-то делать.

- А что сделаешь, Ань?

Аня ругала мужа черствым, толстокожим, но сама-то знала: Толик не меньше ее переживает. Да, раньше надо было думать, тихонечко денежки копить. Но где тут скопишь, если у самой зарплата – кот наплакал, да и строители сейчас негусто получают. Другие хоть материалами со стройки пользуются. Но Толик не такой, чужого не возьмет. Она и сама бессеребренница. Недаром подружка Оля называет их динозаврами. В наше время, говорит, таких уж не осталось, давненько вымерли.

Но делать что-то надо. Она решилась действовать на свой страх и риск.

Полгода назад на дне рождения Ольга познакомила ее с Николаем Николаевичем, солидным вежливым мужчиной в возрасте, под шестьдесят уж, пожалуй. Подружка шепнула: «Ужас какой богатый, не теряйся». Могла бы и не говорить. Зачем Ане какой-то Николай Николаевич, будь он хоть раззолотой? У нее верный муж, любимые дети.

А вот Николаю Николаевичу Аня понравилась: вы, говорит, женщина моего воображения. Весь вечер смотрел на нее загадочно и под конец сунул в руку визитку.

Прибежала Ольга.

- Ань, ну ты что? Сама же говоришь, действовать надо. Ну и действуй!

У этого Николая Николаича денег, как пыли. Он в прошлый отпуск с одной нашей на юга ездил – озолотил. Он не жадный. Давай, решайся, и всей твоей грусти конец. Мир посмотришь, через месяц к Толе вернешься, еще больше любить станешь. Позвони ему завтра, я скажу, что позвонишь.

Жара надоела, не спалось. Аня вставала, шлепала на кухню, пила квас из холодильника. Все равно было жарко. Толя тоже не спал, ворочался.

- Ань, а Ань, я вот подумал, что надо огород продать, нам маминого огорода хватит. Можно и квартиру обменять в крайнем случае. Как думаешь? Она благодарно прижалась к мужу. Все-таки хороший он, все понимает. Не будет Аня звонить Николаю Николаевичу.

Или позвонить? Она опять идет на кухню и пьет ледяной квас, чтобы остудить внутренний жар.

 

 

ЗНАТОК

 

Должен вам сообщить по небольшому секрету, что в последнее время жизнь все хуже, а умных людей все больше. Абсолютные доки по всем вопросам. Им доподлинно известно, как Россию из кризиса вывезти, какие штаны носит Президент Клинтон, когда овечку Долли клонировали и сколько водки за обедом выпивает премьер-министр Англии. Наш мастер цеха гнутоклееных изделий Андрон Порфирьевич Драгалин запросто может объяснить, почем фунт лиха и отчего у муругой коровы глаза всегда печальные. Больше скажу, он себя считает большим знатоком классики. Чехова, говорит, вдоль и поперек знаю, и все стеллажи заняты его книжками. А портрет писателя висит рядом со свадебной фотографией молодых супругов Драгалиных.

Вот сидим мы себе в курилке, «Примкой» попыхиваем. И мужики, и с десяток баб, которые вследствие демократии и всеобщего равноправия вообще обнаглели, пыхтят, как марксистско-ленинский паровоз, и своим мастером цеха восхищаются. Это ли, другое ли обстоятельство сильно не понравилось квалифицированному токарю Антипычу. Он, Антипыч, ничего мужик, работящий, и стишки в районную газету пишет. Вот он и говорит Андрону Порфирьевичу: Чехов, дескать, классик известный, против него ничего не имеем, но надо бы ближе к жизни быть. Не Чехову, конечно, а Драгалину, который языком молоть умеет, а наряды до сих пор не закрыты. А если, говорит, этот самый Антипыч, ты такой умный и шустрый, то давай мы с тобой поспорим по животрепещущему вопросу.

И поспорили, что Антипыч за полторы минуты все пуговицы Драгалина срежет и за то же время пришьет. Кто проиграет, тот три литра пива ставит. Тут же в курилке, в письменной форме, написали договор, чтоб все без обмана было. Антипыч еще попросил добавить, что в случае проигрыша Андрона Порфирьевича не будет дискриминации и всяческого угнетения, потому как от нынешнего начальства подлость можно ожидать.

Андрон Порфирьевич в победе не сомневался, но для подстраховки поверх костюма надел рабочий халат и плащ из прорезиненной ткани, на которых пуговиц было видимо-невидимо. Женщины ножницы принесли, для судейства жюри выбрали. На халявное зрелище посмотреть весь цех сбежался.

Антипыч не сплоховал, за минуту с хвостиком все пуговицы обрезал: и на плаще, и на пиджаке, и на рубашке, и на ширинке брюк. Стоит, значит, Андрон Порфирьевич и на часики свои поглядывает. И сладострастно улыбается, потому как все 42 пуговицы за минуту с небольшим даже заправский швей не успеет пришить. Так и получилось, время истекло.

- Блин-душа, – досадует квалифицированный токарь Антипыч, – а ведь как старался, но не успел. Твоя взяла, начальник.

- Яйца петуха не учат. Ишь чего выдумал, у самого мастера цеха хотел от кармана на три литра пива оторвать. Уж молчал бы и сморкался в тряпочку, чем позориться. Наш орел не с такими мухами справлялся. Потому-то и начальник, что ума у него побольше твоего, Антипыч, – сочувственно-прокровительственно поучает женский пол цеха гнутоклееных изделий.

- Факт налицо, спорить и кулаками махать не буду. Честно выиграл. Будь Чехов жив, он бы порадовался за своего поклонника. Вот тебе, дорогой Андрон Порфирьевич, законно заработанные шесть бутылок пива, а мне уже лясы точить некогда, станок к себе зовет. А потому, до свидания, и дальше Чехова читай, но много не хвались, для здоровья небезопасно, – весело вручил Антипыч три литра пива победителю.

Острота момента спала, людям стало скучно и безразлично. Пошли себе тихонько по рабочим местам. К тому же перекур кончился, и душно от дыма в курилке, неуютно как-то и заплевано. А мастер цеха растерянно стоял, придерживая штаны и удивленно смотрел на расходящихся и на свое выигранное пиво.

- А кто же мои пуговицы пришивать будет? – удивленно спросил он у уходящего Антипыча.

- То уже ты у Чехова спросишь. Раз ты большой знаток, то должен знать, что у него такой рассказик имеется, – отвечал Антипыч.

Андрон Порфирьевич не знал, что делать. Надо было идти на заседание к директору завода, а он стоял и за штаны держался.

 

 

Э, Э… ЭТО САМОЕ

 

Здравствуйте, здравствуйте! Давайте знакомиться. Я корреспондент райгазеты «Ленинский бульдозер» Федор Орешкин, а вы – Петр Голохватов, лучший бригадир конной бригады по вывозке органики колхоза «Серп и молот». Отлично, отлично. Смотрю на вас и невольно думаю: да, не Жаботинский и не Алексеев, но за неприметной внешностью сила воли, железная энергия, любовь к труду. Родники нашей матери-земли питают вас жизненными соками, это и помогает изо дня в день перевыполнять доведенные задания. Не случайно, совсем не случайно, вы на своей любимой лошадке за смену вывозите на поля своего орденоносного хозяйства до десяти тонн жидкого навоза. Правильно я рассуждаю своим худым умишком?!

- Э, э… это самое.

- Знаю, знаю, мой дорогой передовик, что хотите сказать. Крестьянам приходится очень тяжело, до 80 процентов техника выработала свой амортизационный ресурс. Не хватает топлива, запчастей, разваливаются конефермы. Но вы глубоко сознаете, что не будешь сыт американскими окорочками, что страну накормит отечественный товаропроизводитель. Поэтому ранним утром твердым шагом спешите на конеферму. Со светлым чувством хозяина земли грузите и вывозите жидкий навоз на наши захудалые поля. Будет хлеб – будет и зарплата.

-Э, э… это самое.

- По вашей грустной улыбке чувствую, что хотите сказать, дорогой наш кормилец и поилец. Да, вы работаете не покладая рук и ног, производите молоко и мясо, но переработчики не расплачиваются за сданную продукцию. Поэтому вот уже полгода не получаете зарплату, работаете на голом-преголом энтузиазме. Российский народ привык терпеть, но я верю, что темницы рухнут, наши дети будут жить лучше нас.

- Э, э… это самое, однако.

- Понимаю горечь отца, дети ходят в обносках и китайском ширпотребе. Зачастую даже на ручку и тетрадку денег нет. Скоро будут делать чернила из сажи с разведенным свекольным соком. Но несмотря на все трудности, воспитываете в детях лучшие человеческие качества. Это, кстати, отметили и учителя местной школы. Ваши дети растут трудолюбивыми. Со всей уверенностью можно сказать, они с честью продолжат дело отца, вывозя на поля до двадцати тонн жидкого навоза. Тогда с каждого гектара в «Серпе и молоте» будут собирать до сорока центнеров пшеницы.

- Это самое… а, э… это самое.

- Хотите сказать, уважаемый родитель, что хотели бы дать детям высшее образование. Кто против, кто кулаками грозит?! Дочери станут учителями удмуртского языка и литературы, сын, как Корепанов-Камский, закончит консерваторию. Молодец, Петр Иннокентьевич, что заботишься о сохранении лучших песенных традиций своего трудолюбивого народа. Пусть в веках звенит мелодия небесной росы. Дай-ка, обниму тебя, дорогой мой Голохватов!

- Э, э… понимаете ли, это самое.

- Погодь, погодь, вытри святую слезу, Петр Иннокентьевич. Понимаю, что нет заботы со стороны Правительства и Госсовета. Детские пособия не выплачиваются, пенсии престарелым родителям задерживаются. Нас «кинули» и Хопры, и МММ. Нет заботы со стороны районного руководства: перестали награждать грамотами, не поднимают флаг трудовой славы, не поощряют душевно и материально. Разве я не прав?

- Э, э… Как тебя там, это самое, черт побери…

- Но настанут светлые времена, товарищ Голохватов, и ярмо деспотизма разлетится в прах. Золотое солнце взойдет, и ты, Петр Иннокентьевич, будешь вывозить на поля до пятидесяти тонн жидкого навоза. А может быть, даже и больше.

- Э, э… это самое, товарищ корреспондент Орешкин, вы, как я понимаю, приехали к моему тезке Петру Иннокентьевичу Голохватову. Нас ведь в деревне двое: меня Петром Первым, а его Петром Вторым ругают. Я ничем не выделяюсь, а вот тезка мой, Петр Второй, – заслуженный бригадир конной бригады. Спасибо, конечно, за теплые слова, но они не по адресу.

- Погодь, погодь, не спеши под гору, дорогой Петр Первый. Сердце корреспондента не обманешь. Всем своим нутром чую, что ты отличный работник и семьянин. Дом построил как игрушку, любо-дорого посмотреть. Супругу уважаешь, кумышку пьешь только по праздникам, дети сыты и обуты. Про Петра Второго еще напишем, успеем, а пока продолжим прерванный разговор. Очень мне, Петр Иннокентьевич, нравится с тобой о житье-бытье говорить. Сама мудрость жизни глаголет твоими устами, будто чистые родники из сердца земли бьют.

-Э, э… это самое.

 

 

КЛЮЧИЗАЦИЯ-ПРИВАТИЗАЦИЯ

 

Василий Васильевич Захваткин – глава сельской администрации, а Шропкетонов – разнорабочий товарищества «Разлука», бывший его одноклассник.

И вот этот самый Шропкетонов сидит на печке, ровно Иванушка-дурачок, сплевывает сквозь зубы на чистый пол и умно рассуждает: «Жизнь беспросветна, зарплату полгода не платят, телевизор сломался – где-то надо денежку зашибить. Может, у тестя выудить? Не даст. Жадный, как жаба из Гонолулу».

Если хорошенько подумать, выход найти можно. Недаром вожди мирового пролетариата говорили, что безвыходных ситуаций не бывает. Бывшие партийные боссы и теневые капиталисты посредством приватизации-прихватизации становятся владельцами магазинов, рынков, ресторанов. По какому такому праву разворовывается народное добро, нажитое отцами и дедами?

У разнорабочего Шропкетонова, кроме грязных кальсон и молью выеденной шубейки, почти ничего нет. Зато голова варит, как у дедушки Ленина. Если не выгорит, то друг Захваткин врагам на растерзание не отдаст. Надо решиться: или грудь в крестах, или непутевая головушка в кустах. А дело следующего свойства. За огородом Шропкетонова, буквально в пяти метрах, бьет большой ключ. Вода сладкая, как березовый сок. Все жители их славной деревеньки Педоново туда ходят, даже городские с канистрами приезжают. Хватит воду бесплатно таскать. Пора срочно провести ключизацию-приватизацию. Для этого надо родник забором крепким огородить, сруб поставить и двери навесить. Нищенская жизнь уже поперек горла, пора купоны стричь.

У человека башковитого что на уме, то через час на деле. Шропкетонов натаскал жердей, досок, и работа закипела. Соседи оглянуться не успели, как забор стеной стоял. Педоновцы нарадоваться не могут, ретивого хозяина похваливают: «Золотые руки у тебя, Петя, как и у отца. Царство ему небесное, широкой души был мужик. Дай Бог тебе здоровья и сил в благородном деле сохранения богатств природы».

Ночь обняла Педоново, а Шропкетонов знай себе стучит. Костер развел, щепки подбрасывает. Вот и сруб готов. Навесил готовые двери, принес из дома в две ладони крепкий дедовский замок. На дверях черными буквами крупно вывел: «Шропкетонов. Приватизация. Цена ведра воды 10 рублей. Для городских – 25 рублей». Шропкетонов облегченно вздохнул – дело сделано, с утра деньгу лопатой станет грести. Как раз выходной, городских будет – как пчел в улье.

В Педоново люди рано просыпаются, особенно мужики. Первым делом спешат за водой: опохмелиться-то надо. Ведь уже с царя Гороха известно, что ведро воды заменяет сто граммов водки. Ясное дело, как увидели сруб, на дверях замок, так будто цунами по деревне прошелся. Господи, если бы Шропкетонов знал, то от этой самой приватизации-ключизации коренным образом отказался.

- Как и отец, из кулацкой породы. Крапивное семя. По закону ответишь, не позволим терроризировать себя и наши семьи. А подать сюда его, мы ему жирную холку помнем. Можно и ухватом по спине, и покрепче, – шумят педоновские бабы и мужики.

Шропкетонов затрясся, как овечий хвост. Жене строго наказал; «Если придут, я в городе, в гостях у кума. Буду только завтра». Нырнул под кровать, засветил свечку и стал читать любимый роман «Преступление и наказание».

К обеду у колодца собралась вся деревня: пить-то всем хочется, не верблюды ведь. Начался стихийный митинг. Педоновцы клеймили перестройку и Шропкетонова, крепко досталось Чубайсу и Ельцину. Захваткина ругали за политическую недальновидность, за то, что на своей широкой груди пригрел гремучую змею. Василий Васильевич, как верный слуга народа, повторял: «Товарищи, будьте уверены, товарищи, без воды не оставим…». Шропкетонова хотели штрафануть, но потом раздумали: сруб поставил на загляденье, решили простить на первый раз.

Целый час шумели педоновцы. Мужики распили по бутылке самогонки, закусили рукавом, запили свеженькой водицей. Кто-то гармошку принес. Плясали, пели, и радостно было педоновцам: проклятая ключизация-приватизация не коснулась их деревни. Под конец, наполнив ведра завоеванной водой, покачиваясь, мужики и бабы разбрелись кто куда, а кто домой.

Шропкетонов в бессильной ярости скрежетал зубами под койкой. Поняв низость своего положения, вскарабкался на печь. Сидел, как Иванушка-дурачок, и поплевывал на чистый пол. Ничего, Шропкетонов так просто не сдастся. Новые веяния никто не остановит. Вот начнется приватизация и раздел земель по паям, то он отхватит жи-и-и-рный кусок. Где геологи нефтеносные пласты обнаружили. Будет кум королю. Кому дано быть богатым, тот в бедности не умрет.

 

 

КОПЕЙКА

 

Не знаю, как было при царе-батюшке, но при социализме копейка занимала в наших портмоне свое законное, почетное место. И она действительно берегла рубль. Помните, при входе в парк им. Горького стояли автоматы с газированной водой? Вот где была видна значимость копейки. Опустил монетку – и полилась простая газированная вода, три копейки – пожалуйста, с сиропом. Не беда, что иногда был всего-то один граненый стакан и образовывалась очередь. Ерунда, что автомат имел привычку капризничать: грохнешь кулаком и польется газировочка.

А как не вспомнить добрым словом бочки с квасом на колесах. Их в народе «коровами» называли. Заплатишь три копейки – квасок в нос так сладко шибает. Хочешь больше – выкладывай шесть копеечек, и нальют тебе целую пивную кружку. Не было в те времена проблемы купить квасу на окрошку, любимую еду большинства россиян. Вспомните, как умели ее готовить в наших «столовках».

На улицах больших и малых городов всегда была газировка за копейку, а на фабриках и заводах – настоящий коммунизм, потому что бесплатно можно было попить. Нажал кнопку – утолил жажду. Такие автоматы стояли почти в каждом цехе нашего завода. Больше того, даже квас в бочках привозили. Тоже бесплатный. Рабочие цеха № 50 до сих пор вспоминают счастливый случай, когда вместо кваса на завод привезли с нашей «ликерки» бочку с вином. Ошибочка вышла, однако. Рабочий люд кинулся в бытовки за чайниками, банками, кружками, и бочка в какой-то час с небольшим была опустошена. Сейчас ликероводочный завод производством кваса заниматься перестал. А зря, приходится пить из полиэтиленовых бутылок квас, который для окрошки мало пригоден.

Для истории 10-15 лет – это не время, так себе, мизер, пыль. Но изменения произошли глобальные и не всегда хорошие. В те совсем недалекие времена ее величество копейка себе цену знала, под доллар или евро не ложилась. Сегодняшний школьник не поверит, что на копеечку можно было купить коробок спичек, кусочек хлеба, стакан чая с сахаром. «Приехал в Красноярск, шарю в карманах и нахожу 15 копеек. Купил полбуханки хлеба, ржавую селедочку, запил водой из крана и сыт. А сейчас что купишь на эти деньги? Ничего. Так что я с ностальгией пою гимн нашей простой советской копейке и СССР», – говорит мой сосед с первого этажа.

У меня к ней тоже трепетное отношение. Выложив свои сто копеек и купив билет лотереи ДОСААФ, выиграл автомашину «Жигули». Не знаю, в ходу ли нынче эта монета у студентов. А мы в свое время скупому на хорошие оценки преподавателю «в знак признательности» дарили полный кулек с копейками – дешево и сердито!

Эх, судьба-индейка, жизнь-копейка. Сегодня российская копейка совсем не ценится и чувствует себя очень неуютно. Если вы отсчитаете двадцать монеток, то продавец возьмет их у вас с полупрезрительной улыбкой. А то и отказаться может, потому что «считать долго, а у меня очередь».

Мало, видимо, в обороте копеек, часто уж сдачу не дают. Кондукторы АТП ругаются, что кое-кто из пассажиров из злорадства, видимо, покупает билет на мелочь.

Может быть, пора перестать отливать копейку. Ведь для ее производства тратятся значительные средства, а отдачи и надобности почти что нет. К сожалению, наступили смутные времена, когда копейка перестала беречь рубль. Но, может быть, встряхнется наша старушка-монетка, засверкает новыми красками и приобретет прежний вес. Не все же доллару да евро петь первую скрипку.

Мы в России живем, нашим денежкам надо вернуть первоначальную цену. Об этом и Президент Путин в своем послании Федеральному собранию говорил. Будет Россия сильной и независимой – быть полновесным, конкурентоспособным копейкам и рублям. Ведь в царские времена червонец был золотым, а это 1000 копеек. Хочется верить, что копейка будет золотой.

…Мы предполагаем, а Господь располагает. Судьба-индейка, жизнь – копейка.

 

 

НЕСТАНДАРТНАЯ ГОЛОВА

 

В русле идей марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма инструктор отдела пропаганды и агитации райкома партии Евсей Евсеевич Доброхотов чувствовал себя как карась в тине. Но рай обернулся комом вследствие перестроечных явлений. Несоответствие госстандартам стало очевидным, и он поскорее занял скромную должность завскладом, горько шутя, что жизнь проверяет его на прочность.

Впрочем, Доброхотов всегда подчеркивал, что не место красит человека. Начальство он по-прежнему уважал, а с рядовыми был принципиален и строг. Директор «Гниловощпрома» Евсея Евсеевича побаивался, объясняя, что от «партейцев» завсегда можно ждать подлости. Рабочие невзлюбили завскладом за излишнюю придирчивость и большевистскую мелочность.

Особенно он был беспощаден к членам картофелеводческого звена, возглавляемого Антониной Параниной. Надо заметить, в старые добрые времена Евсей был неравнодушен к Тоне и действовал по принципу: кого люблю, того и бью. Вот и в понедельник осеннего утра Доброхотов поковырялся в куче привезенной картошки и начальственно изрек: «Категорически нестандартная, прошу перебрать и доложить».

Против завскладом не попрешь, хоть и маленькая, но шишка на ровном месте – споткнуться очень даже можно. Женщины, ругая Евсея Евсеевича жуком навозным, принялись за муторную переборку. Бригадирша Антонина Паранина, передразнивая бывшего ухажера, сердилась: «Категорически нестандартная… Его бы в поле, носом в борозду. Всю жизнь в райкоме штаны просидел, живой картошинки не видел, а командует». Подружки ее поддержали, дескать, мания величия у Доброхотова, чуть ли не президентом великой Расеи-матушки себя возомнил. Но ничего, отольются завскладом их слезы. Женщины посмеялись и заспешили в столовую.

Через час и Евсей Евсеич степенным шагом хозяина зашел в столовую «Гниловощпрома». «А подать мне в отдельный кабинет щей погуще да понаваристей», – шутливо крикнул он поварам.

Но щи по-глазовски оказались жидкие, как пустая водичка. «Картошки тю-тю, она вся такая категорически нестандартная», – объяснили столовские работники.

Евсей Евсеич шутки понимал и посмеялся. Но когда подали голубцы без капусты, подозрительно принахмурил густые, как у Брежнева, брови. Потыкав вилкой и услышав, что капуста вся категорически нестандартная и пошла только на щи, Доброхотов птурсом (это снаряд такой) вылетел из столовой.

Мягкое осеннее солнце и свежий ветерок несколько подняли настроение. А не сходить ли к разлюбезной супруженции помиловаться, пока дети в школе. А то ведь совсем забудешь, как это делается. Но всеми уважаемая домохозяйка Анфиса Доброхотова встретила мужа очень и очень прохладно. На добродушный хлопок по мягкому месту отреагировала зло и принципиально: «Куда лезешь, кобель этакий, со своим категорически нестандартным…»

- Что, где, когда?! Как смеешь так говорить законному супругу и уважаемому завскладом.

Какой-такой у меня категорически нестандартный, когда как с моей и божьей помощью родила трех ребятят. Я тебя коромыслом по всей спине за несоблюдение семейной дисциплины и устава, – кипятился Евсей Евсеич.

На улице Доброхотов остыл и с грустью думал, что в последнее время в его жизни слишком много стало нестандартных ситуаций. Но нет, он не сдастся, не зря получил партийную закалку. Шалишь, брат, коммунистов голыми руками не возьмешь. А чтобы поднять настроение, надо сходить в парикмахерскую, потом в баню, и все будет о’кей, как в лучших коттеджах бывших партработников.

Евсей Евсеевич покорился ласковым рукам парикмахерши Дуни, лучшей подруги Тони Параниной. Он сидел и вспоминал, как вместе ходили в школу, как в первый раз пригласил Дуню и Тоню на вальс. Жаль, что время не щадит ни красивых, ни дурнушек. Вот и Дуня раздалась как твоя квашня, не обхватишь. А ведь какая была шустренькая, словно стрекоза. Со всех сторон категорически стандартная.

Всему хорошему приходит конец. Доброхотов встал с мягкого кресла, прищурил глаз, второй, водрузил на массивный нос роговые очки. В зеркале на него смотрел неровно подстриженный, старый, нехороший двойник. Евсей Евсеевич жалобно посмотрел на Дуню-квашню.

- Извини, Евсей, лучше уж никто не подстрижет. Что-то ты в последний год совершенно изменился, голова у тебя стала категорически нестандартная, – строго объяснила парикмахерша.

 

 

ДОЖИЛИ

 

Наконец-то дожили до светлых времен: церкви пооткрывали, магазины как на картинке, газ пришел в деревни и города. Но нег радости, так как ловкие люди прихватизировади нефтяную отрасль, лесопромышленная индустрия в упадке, учителя и другие бюджетники в тоске и печали, а крестьянство вообще на грани вымирания. «Кругом наглый крик временщиков, жалкий лепет нищих и юродивых, подобострастные речи блюдолизов и не слышно правды из-под дурацких колпаков. Рядом с блеском Москвы и больших городов рука об руку идут высокомерное полуобразование, раболепство, слитое в одно целое с наглым чванством, корыстными заботами о кармане, наглая ложь и грубое презрение к простому народу». Так сказал великий писатель в XIX веке, но очень актуально для нас.

Иду по улице Кирова и слышу, как у доцента Петра Кулакова на балконе куры квохчут: по утрам будильник не надо – петух кукарекает. Летом в садоводческом обществе кандидат филологических наук кроликов держит, бройлеров откармливает, не говоря уже о картошке, капусте и прочем овоще и ягоде.

Вся зарплата Петра Кулакова и супруги Нинель Павловны, преподавателя школы, идет на оплату учебы любимого сына. Соседи Кулаковых их превзошли. Врач Никита Кубасов свинью в ванне откармливает.

Жена его уехала к родственникам. Звонит, интересуется, не завел ли муженёк зазнобу. «Есть, – говорит, – прямо-таки ненасытная, пять раз на дню кормлю». «Любишь, наверно?» – дрожащим голосом интересуется супруга. «Ну, как ее не любить, она по природе ласковая и отзывчивая», – отвечает муж.

Приехала женушка, начала права качать, любовницу искать. В ванную комнату зашла и обомлела: «зазноба» на любимого супруга похрюкивает и к ней ластится. Чуть в обморок не упала.

Диспаритет цен в зарплате между работниками культуры, образования, медицины и нефтегазовым комплексом, начальниками заводов, депутатами, олигархами сильно унизил первых, у которых финансы поют романсы. А последние, богачи, для виду говорят о благе народа, а сами тихонько строят элитные дома на родине и за границей.

Особенно унижено крестьянство с зарплатой 2,5 тысячи рублей, половина которой выдается натурой. «Мы любим свое сельское хозяйство», – бьют в грудь наши министры. Знаем мы эту любовь: из госбюджета на село выделяется один процент, когда как в других странах в десятки раз больше!

Вот и гнется после дойки на колхозной ферме тетя Шура на своем подворье. С горя запил российский мужик и теперь даже до пенсии не доживает. Но духом народ не падает, когда-нибудь самые последние станут первыми. Но когда это еще будет…

Бабушка Паня Петухова ни на кого не надеется. Она дома семечки жарит и на рынке продает. На хлеб с маслом хватает. А ее муж дядя Коля тапочки шьет и валенки подшивает.

В лесных поселках народ клюкву собирает, грибы умереть не дают. Молодежь больше дома сидит, сторожем или дворником работать считает зазорным. И ничего, все живы. Чего хотели, на то и напоролись. Дожили до светлых времен: хочешь – работай, не хочешь – сиди на печи. Это ерунда, что на улицу выйти страшно, и все спрятались за железными дверями и решетками. Радуйся, народ, свобода и демократия: как хочу, так и ворочу.

Где это видано?!