БУДИЛЬНИК

(Из новых приключений Васильича)

 

— Васильич! Ты масло в этом году менял?

— А то!

— А ТО? Наверняка не прошел?

— Мы с моей ласточкой все вовремя проходим.

Из рекламы «Росгосстрах-Авто»

 

— И выкинь ты наконец этот будильник! — сказала Васильичу супруга, когда он садился за руль.

— Не волнуйся, ласточка, разберусь, — ответил Васильич, но ласточка уже завелась:

— Опять будешь до ночи в гараже ковыряться?!

— Ласточка, если я не займусь рулевой, мы точно в иномарку въедем! И масло пора менять.

Он закрыл дверцу, повернул ключ в замке зажигания, и мотор негромко заурчал. Васильич приподнял крышку бардачка — документы и полис «Росгосстрах-Авто» были на месте. Все правильно сделал, похвалил он себя. Выжал сцепление, включил первую передачу, плавно отпустил сцепление, не забывая добавлять газ, и машина мягко покатила вперед, покачиваясь на колдобинах деревенской улицы. Васильич включил вторую передачу…

Хорошо иметь домик в деревне! Хотя это, кажется, из другой рекламы.

 

Будильник сделали в Армении, когда она еще была Армянской ССР. Он громко тикал и очень громко звенел. Последнее скорее было достоинством, чем недостатком; впрочем, Васильич тогда не имел возможности копаться в будильниках, как свинья в апельсинах, и купил, что продавали в магазинах.

Это было на втором курсе. Семестр он вставал по будильнику, а потом наступала сессия, когда не надо вставать по утрам каждый день, и какое это блаженство, когда эта сволочь не орет в ухо с утра пораньше. Тогда у него и появилась мысль — выбросить будильник и купить какой-нибудь другой, поспокойнее; но, во-первых, у студентов обычно негусто с деньгами на такие эксперименты, а во-вторых, он постепенно привык.

Ласточка потом тоже привыкла.

Громкость сигнала была не единственным достоинством. Другое — надежность. Больше двадцати лет будильник исправно работал, но потом стал отставать, и никак не удавалось выставить ход регулятором. Васильич отнес его в мастерскую. Там взяли за ремонт сколько положено, продержали будильник неделю и вернули вместе с гарантийным талоном на четыре месяца. Разницы Васильич не заметил, поэтому отнес будильник с талоном обратно. Его продержали еще неделю, уже бесплатно, и снова вернули. Без талона. Теперь разница была: будильник отставал безобразно. Васильич, купив бутылку, пошел к своему соседу, любителю точной механики.

— Так-так, — сказал сосед, разглядывая в лупу механизм, — профессионалы починяли?

— А то! — ответил Васильич.

— Мой тебе совет: хочешь, чтобы вещь была починена, — никогда не ходи к профессионалам. Только к любителям. Знаешь, в чем разница между любителем и профессионалом?

— В чем?

— Любитель это дело любит…

— Какое дело? — перебил Васильич. Он понял, что сосед намекает на лежащую в сумке бутылку. Но ошибся.

— То дело, которого любитель. Радио там, фото или еще что. А профессионал с него кормится. Если у тебя, например, магнитофон сломается, куда понесешь?

— Никуда. Старшему отдам.

— Любитель?

— Не то слово. Спасу нет!

— Ясно… Так вот, любитель то ли найдет неисправность, то ли нет. Найдет — то ли исправит, то ли нет. В первом приближении один шанс из четырех, что тебе повезет и вещь будет починена. А профессионал ту неисправность и искать не станет!

— Почему? — удивился Васильич.

— Потому что профессионал знает более эффективные способы отделаться от клиента, чем ковыряться в сломанном магнитофоне. Настоящий профессионал, который на «отлично», тебе докажет как дважды два, что все нормально и ты зря к нему пришел. Кассета крутится? Крутится. Звуки издает? Издает. Ну и что, что только скрип? А вам еще и музыку надо? А какой гарантийный срок? Год? А купили когда? Год и три месяца? И что вы хотите от такой старой техники? И пойдешь ты и будешь думать: «Чего я, в самом деле, к нему привязался?»

Сосед скрылся в кладовке и продолжал оттуда:

— Если он на «отлично» не тянет, а только на «хорошо», тогда он признает, что проблема есть, но не в магнитофоне.

— А в чем?

— В чем угодно. В кассете. В магнитном поле Земли, Луны и Солнца. В том, как ты на клавиши нажимаешь. Вот вы как нажимаете «пуск»? Резко? Ах плавно… А надо как раз резко. Но перед самой фиксацией палец замедлить и дожать мягко-мягко. Так что идите, купите хорошие кассеты, дождитесь спокойного геомагнитного фона, правильно сориентируйте по сторонам света…

— Как это?

— Ну, это уж вы сами… Если будут все те же проблемы, милости просим к нам. И главное, тренируйтесь нажимать клавиши!

— А если на «трояк»? — спросил Васильич.

Сосед вылез из кладовки с жестяной посудиной и бутылкой.

— Если он профессионал на «трояк», он признает, что проблема в магнитофоне, и залезет внутрь. Но искать причину опять же не станет. Там тысяча деталей, которая из них сломалась — можно всю жизнь искать. Зато там с десяток регулировок, и он, как профессионал, точно знает, которая за что отвечает. Подкрутит, скомпенсирует последствия, насколько это возможно, а что не скомпенсируется — будет убеждать тебя, что теперь-то все нормально. Фразу «что вы хотите от такой старой техники?» он тоже знает.

Сосед налил из бутылки в жестянку и булькнул туда механизм часов. Запахло керосином и еще чем-то.

— А если он с горящими глазами полезет искать неисправность, значит, перед тобой махровый любитель, и цена ему — два балла, — закончил сосед. — Такие у них долго не держатся.

— Почему? — удивился Васильич.

— Выработки от них — чуть, а вал — он и в Африке вал. Ты, Васильич, заходи завтра вечером, заберешь свои часики. Тогда и пузырь раздавим. А сейчас, извини, не с руки.

Пузырь они назавтра раздавили. Будильник после ремонта работал вот уже который год. Тикал и верещал он по-прежнему громко.

 

Когда дело к пенсии, начинаешь по-другому относиться к вещам, и бывшие достоинства становятся недостатками. Иногда одно только громкое тиканье будильника мешало заснуть вечером. А утром он будил всех таким звоном, что потом полдня отдавалось в голове.

Васильич еще туда-сюда, а ласточка постоянно жаловалась и будильник очень не любила.

Младший сын в ответ на жалобы матери посоветовал купить электронный, который не тикает. Мать возразила, что, во-первых, электронный не звенит, а пищит, что еще противнее, а во-вторых, эти светящиеся красные цифры…

— Есть же с зелеными, — сказал сын.

— Пусть даже зеленые, ночью будут мешать спать еще хуже, чем тиканье. И эти мигающие точки…

Старший, слышавший разговор, не сказал ни слова, а к дню рождения преподнес матери электронный будильник собственной конструкции. С мелодией вместо писка, причем по выбору. С регулятором яркости, благодаря чему ночью цифры едва светились. К дизайну явно приложил руку внук, и при таком количестве блестящих штучек будильник вполне сошел бы за японский, собранный в Гонконге или Сингапуре.

На день рождения к ласточке приехал из Перми брат, которого она давно не видела. Приехал с семьей, на все майские праздники, и они решили уехать до 10 мая в деревню, где у них с Васильичем был домик, в котором они проводили все летние выходные. И отпуск там же.

Брат с семьей вызвались помочь в саду и огороде. Ласточка взяла на работе отгулы, а вот у Васильича не вышло. Пятого мая он должен был как штык быть в цехе. В маленьком деревенском домике всей компании было тесно. Поэтому третьего мая он вернулся из деревни в город, рассчитывая перебрать рулевую трапецию и поменять масло. Люди, все делающие правильно, меняют его через десять тысяч километров пробега. На том масле, о котором благодаря рекламе знала вся страна, Васильич проехал уже без малого двенадцать тысяч.

Он не собирался ковыряться в гараже до ночи и рассчитывал вечером еще посмотреть футбол, но… Не всегда получается так, как мы рассчитываем. Когда Васильич вышел из троллейбуса рядом с домом, давно уже шел второй тайм. Чтобы не заходить в супермаркет, он купил пива в киоске у остановки. То, которое хотелось, здесь продавалось только в банках, плюс разница цен в киоске и супермаркете — рубля четыре он переплатил.

Войдя в квартиру, Васильич включил телевизор, быстро помыл руки, сквозь шум воды прислушиваясь к звукам из комнаты, плюхнулся в кресло, открыл пиво и начал пить из банки. Сходить на кухню за стаканом он не рискнул, боясь пропустить решающий момент. Будильник стоял на тумбочке. Трое суток его никто не заводил, и он остановился. Васильич машинально завел его, выставил точное время, так же машинально завел звонок и, не отрываясь от телевизора, поставил обратно на тумбочку.

Минут через пять он понял, что решающих моментов больше не будет. Ход матча он узнал задним числом от комментатора. Счет открыли соперники на девятой минуте, на сороковой наши сравняли, при счете 1:1 команды ушли на перерыв. Столько же было и сейчас. Наши вяло слонялись по полю, соперник атаковал, но ему, похоже, не слишком везло. До конца оставалось минут десять. Васильич сходил за стаканом и вылил в него остатки пива из банки.

Матч закончился с тем же счетом. Васильич, зная турнирный расклад, быстро прикинул шансы наших. Чтобы выйти из отборочного турнира в чемпионат, им надо было в двух оставшихся матчах набрать минимум четыре очка: одна победа и ничья. Шансы имелись. Они постоянно имелись, только с каждой игрой все более жидкие.

Васильич вдруг ясно представил себе, как все произойдет. Следующий матч наши тоже сведут вничью, и в последнем им будет нужна только победа. Естественно, они ее не добьются. В лучшем случае сразу проиграют. (В лучшем для болельщиков, которым не придется еще день понапрасну надеяться.) В худшем — снова ничья, и тогда останется совсем уж теоретический шанс, что случится чудо и в другом матче этой же подгруппы один из лидеров проиграет явному аутсайдеру. И, конечно, чуда не произойдет. Чудес вообще не бывает.

Васильич допил пиво. Оно было теплым и кислым, как шансы нашей сборной. Комментатор в телевизоре говорил о том же, но так, как будто эти шансы уже превратились в медали чемпионата. И за такое удовольствие Васильич переплатил свои кровные четыре рубля.

Он выключил телевизор, и в наступившей тишине тиканье будильника показалось каким-то зловещим. Выкинуть его на самом деле, что ли, подумал Васильич. Будильник он купил сам, никто его не дарил, и не был он дорог ни как память, ни как вещь. Нет, конечно, как вещь он еще вполне годился. Если бы не это тиканье…

Васильич решительно поднялся. Из-под столика в прихожей он вытащил стоявшую со дня рождения коробку с обрывками упаковки от подарков. Сунул туда будильник и банку от пива. На боку коробки была приклеена этикетка:

 

Печенье

«Домино»

 

Мелким шрифтом были напечатаны изготовитель, состав, номер ТУ и прочее. Этикетку помазали клеем только в середке, края трепыхались свободно. «Бракоделы! Ни в футбол играть, ни бумажку приклеить!» — подумал Васильич неизвестно о ком. Он оборвал края этикетки, сунул обрывки внутрь. Остался кусок надписи:

 

ечен

мин

 

Васильич обулся, накинул ветровку, спустился в темный двор, подошел к мусорным контейнерам и сбросил коробку в один из них — судя по звуку, она упала на что-то мягкое. Уже открывая дверь подъезда, он увидел, как от соседнего дома к контейнерам в темноте идут еще два человека с полными пакетами. Тоже, наверное, любители футбола выносили мусор на сон грядущий.

 

…Когда Шурик разбирал мусорные контейнеры, его многие принимали за бомжа. И напрасно. Бомж — это человек Без Определенного Места Жительства. У Шурика определенное место жительства было — свой дом, где он жил с семьей.

По последней переписи Шурик числился временно не работающим, что тоже неправда. Не работал он постоянно, потому что органически не выносил распорядка и трудовой дисциплины. Ну не мог он пять дней в неделю приходить на работу к восьми и уходить в пять!

Воровать он тоже не мог. Он был человеком добрым, и притом с богатым воображением. Пару раз собирался на дело, но, представив, как жертва, человек, в принципе, того же круга, что и он сам, станет горевать о пропавшем имуществе, отказывался от своих намерений. И наконец отказался совсем. А квартиры «новых русских», которых не жалко, были ему не по зубам.

Он мог бы жить с рыбалки, тем более что любил и умел рыбачить, но рыбу из городского пруда давным-давно никто не покупал даже кошкам. Хотя, собственно, почему «даже»? Кошки-то как раз первыми и раскусили прудовую рыбу, наотрез отказавшись ее есть.

А чтобы ездить рыбачить на Каму, надо сначала привести в рабочее состояние мотоцикл, потом пройти техосмотр, а перед тем поменять номер, потому что номерной знак был еще старинного советского образца (белые цифры на черном фоне), и с ним мотоцикл уже не занесли бы ни в одну базу данных. Плюс страховка, плюс налог… Множество формальных действий, которые Шурик не выносил так же органически, как трудовую дисциплину. И деньги, деньги, деньги!..

Поэтому мотоцикл Шурик помаленьку пропивал, а зарабатывал случайными шабашками и халтурами и, кроме того, копанием в контейнерах. Это что-то сродни рыбалке: никогда не знаешь, что попадется.

Утром четвертого мая Шурик проснулся на редкость рано — в начале пятого. Что странно. Накануне они с другом Коляной провернули крупную халтуру. Довольно денежную, но закончили поздно и вымотались как собаки.

Коляна, получив деньги, сразу двинул к супермаркету. Шурика он звал с собой, но тот неожиданно для себя самого отказался. Перед праздниками к жене приезжал брат, и она с детьми на все праздники уехала к нему в деревню. Шурик остался на хозяйстве, в нем взыграло чувство ответственности, и он пошел домой.

Дома он покормил собаку, налил ей в миску свежей воды. Кошку кормить не стал — в доме и огороде полно мышей. Включил телевизор, но футбол уже кончился. Некоторое время он размышлял, не пойти ли по стопам Коляна, потом достал трехлитровую банку с остатками привезенного жениным братом самогона. Слил остатки в стакан, выпил, вышел на крыльцо покурить. Докурив, тщательно затушил окурок, вернулся в дом и лег спать.

Проснувшись в начале пятого и поняв, что спать больше не хочется, он начал думать, как с максимальным эффектом употребить заработанные вчера деньги. Супермаркет работал круглосуточно, и Шурик уже намылился туда, но внезапно, вероятно из-за раннего часа, его мысли получили совершенно неожиданное направление. Ему пришло в голову, что стоит сначала сходить к контейнерам, раз уж проснулся. Опередив спящих конкурентов, он наверняка найдет в них что-то, чего хватит на пропой, а заработанные деньги можно приложить к тем, которые жена откладывала на новое пальто.

Достав деньги из кармана куртки, он открыл шкаф, где у жены лежал конверт с заначкой на пальто, но там его не оказалось. Это Шурика не обидело, скорее даже порадовало. «Предусмотрительная, зараза!» — подумал он с одобрением. Стопку денег перехватил резинкой, сунул туда, где должен был лежать конверт. (Жена приедет, увидит, поймет, что к чему, и приложит к тем. Не поймет — все равно приберет.) Потом надел обтрепанный халат, в котором ходил по контейнерам и из-за которого его и принимали за бомжа, достал пару нитяных перчаток (ибо был брезглив), большую сумку под добычу, вышел из дома и направился к многоэтажкам, стоявшим неподалеку, в трех минутах хода.

Утро стояло тихое, и странный звук из среднего контейнера Шурик услышал издалека. Походило на тиканье. «Часы, что ли, выбросили?» — подумал он с удивлением. Ему случалось находить в мусоре часы и будильники, и механические, и электронные. Все они оказывались на поверку сломанными. Исправных не попадалось.

Тикало где-то в глубине контейнера. Шурик выбросил пакеты, лежавшие сверху, и они рассыпались по асфальту всем своим содержимым. Под ними, на куче картофельных очисток и луковой шелухи, лежала картонная коробка, и тикало явно в ней.

(До чего же Шурик не любил тех, кто выбрасывает картофельные очистки, луковую шелуху, а когда и гнилые помидоры прямо в контейнер! Неужели так трудно сложить в пакет? И ведь недорогие эти пакеты. При ваших-то доходах… Нет, люди совершенно не думают о тех, кто вынужден во всем этом копаться.)

Зажав коробку с боков, чтобы не лезть руками ей под дно, в кучу очисток (перчатки-то не резиновые!), Шурик поднял ее и поставил на край соседнего контейнера, чтобы взять поудобнее, и тут ему на глаза попался обрывок этикетки:

 

ечен

мин

 

Богатое воображение дорисовало недостающие буквы:

 

Чеченская

мина

 

(Не считайте Шурика идиотом. Конечно, он не думал, что злые чечены специально пишут пугающие надписи на коробках с минами. Просто воображение напомнило ему, что в стране временами что-то взрывается, а тикают не только часы.)

— А-а-а-а-а!!! — закричал Шурик на весь двор. Руки сделались ватными, и коробка, кувыркнувшись в воздухе, грохнулась на асфальт.

С чеченскими минами так нельзя, они требуют аккуратного обращения. Но Шурику небрежность не грозила ничем. К тому времени, когда коробка коснулась асфальта, он был на таком расстоянии от контейнеров и двигался с такой скоростью, что ни осколки, ни ударная волна его просто не догнали бы. Разве что световое излучение… Но это вряд ли. Для этого надо иметь внутри ядерную начинку. Вы слышали о чеченских минах с ядерной начинкой? Нет? Ничего, еще услышите.

 

Дворничиху Анну Филипповну разбудил вопль Шурика. Она повернулась, протянула руку за часами: четыре часа двадцать пять минут. Рановато даже для дворников.

В коридоре послышалось цоканье когтей по половицам — пес Жулик, почувствовав, что хозяйка проснулась, пришел в комнату в надежде, что сейчас поведут гулять.

Жуликом пса за что-то назвал сын Анны Филипповны. Ей кличка не нравилась, она называла его просто Песиком.

— Сейчас, Песик, сейчас пойдем, — сказала Анна Филипповна, поднимаясь с кровати и разыскивая на полу тапки.

Через десять минут они вышли на крыльцо. Песик, отметившись у угла, побежал по двору, а Анна Филипповна сразу же направилась к контейнерам с мусором, где заметила непорядок.

Какой-то бомж ни свет ни заря залез в один из контейнеров и раскидал мусор по асфальту. У другого стояла картонная коробка, которую то ли кто-то не донес до контейнера, то ли выставил из него тот же бомж.

— Что за народ? — сокрушенно вздохнула Анна Филипповна. Метлы и совка у нее с собой не было, и она нагнулась к коробке, чтоб хотя бы ее бросить в контейнер. И услышала, как внутри что-то тикает.

Памятку о том, что делать при обнаружении подозрительно лежащих и особенно тикающих предметов, недавно разослала по ЖЭКам милиция. Анна Филипповна ее прочитала и положила в шкафчик в маленькой подсобке, где хранились метлы, лопаты, ведра и другой инструмент. Похоже, пришло время действовать в соответствии.

Песик вертелся тут же. Анна Филипповна сказала:

— Сиди тут, охраняй, — и двинулась к подъезду, сначала боком-боком, а потом спиной к коробке, быстрым шагом, переходящим в легкую трусцу. Метров через десять она не выдержала и обернулась. Сидевший у коробки Песик понял это как приглашение присоединиться. Оба трусцой добежали до подъезда, Анна Филипповна открыла железную дверь, пропустила собаку, потом прошмыгнула сама и с облегчением захлопнула дверь за собой.

Удар подъездной двери разбудил Васильича. Он посмотрел на электронный будильник — без двадцати пять, — повернулся на другой бок и собрался спать дальше. Как никак выходной, вставать рано ни к чему. В машине оставалось только поменять масло.

Лучше было, конечно, сделать это сразу после возвращения из деревни, чтобы потом не греть мотор. Но тогда пришлось бы заехать домой, где у Васильича стояла канистра с новым маслом, а потом уже в гараж; а это все — потеря времени, а вечером футбол… А оставлять на последний день рулевую Васильич не хотел, потому что более трудоемкие дела предпочитал делать в первую очередь. Знай он сразу, как сыграют наши, — плюнул бы на все, заехал бы за маслом и сделал все в один день…

Васильич поймал себя на том, что не спит, а лежит и думает то о машине, то о футболе. Посмотрел на табло нового будильника — пять минут шестого.

Что-то мешало заснуть. Минут через десять Васильич понял, что именно мешало — не хватало тиканья. «Час от часу не легче!» — подумал он. Поднялся, вышел в кухню, подошел к окну и посмотрел вниз во двор. Рядом с контейнерами валялся мусор. Приоткрытая коробка стояла там же. Бомжи явно поспели раньше, значит, и будильник уже забрали, и пути назад не было. Васильич стащил с веревки полотенце и пошел в ванную.

 

Милиция приехала через сорок минут после звонка Анны Филипповны. Все это время она стояла на крыльце, издали наблюдая за коробкой. Песик бегал по двору. За сорок минут три или четыре человека прошли мимо контейнеров, и Анна Филипповна всякий раз разрывалась между желанием предупредить об опасности и воспитанной советской властью боязнью сказать лишнее, от чего может вспыхнуть паника. В конце концов советское воспитание побеждало, она никому ничего не говорила, только зажмуривалась всякий раз, когда человек подходил к коробке, и снова открывала глаза, когда он, по ее мнению, был уже достаточно далеко.

Патрульный «уазик» въехал во двор и остановился у площадки с контейнерами. Анна Филипповна оторвалась от двери и рысцой двинулась к машине. Передняя дверца открылась, оттуда вылез старшина, чуть не встав ногой в коробку. На лице его читался извечный милицейский вопрос: «Чего дергаете по пустякам?»

Анна Филипповна на ходу махнула рукой:

— Я, я вызывала!

— Какого… тут у вас стряслось? — благодушно спросил старшина.

— Вот, — дворничиха показала на коробку. — Тикает.

Старшина нагнулся к коробке, а когда распрямился, лицо его было какое-то вытянувшееся и без малейших следов благодушия. Он запрыгнул в машину, что-то бросив на ходу водителю, и, едва он захлопнул дверь, машина резко сдала задом метров на тридцать. Когда она остановилась, дверца снова открылась, и старшина из-за нее замахал рукой Анне Филипповне:

— Мать! Давай бегом оттуда!

И Анна Филипповна рванула за машиной так, как в молодые годы бегала на короткие дистанции, сдавая нормы ГТО.

Она остановилась у машины, чтобы отдышаться. Старшина с кем-то разговаривал по рации. Положив наушники с микрофоном, он снова вышел из машины, потом открылась задняя дверца, и из нее вылез сержант. Водитель предпочел остаться в машине.

— Оцепление бы надо, — нерешительно сказал сержант.

Чтобы выставить оцепление, надо идти мимо коробки. Старшина молчал, и сержант решил не проявлять инициативу.

Песик подбежал и вертелся рядом.

Через пять минут во двор въехал «Москвич» и остановился у контейнеров. Старшине, похоже, машина была знакома, он двинулся к ней, но не очень решительно, потому что каждый шаг приближал его к коробке. Открылись двери машины, из них вылезли три человека и здоровенная собачища.

Прибыла присланная из РОВД бригада: фотограф, эксперт-взрывотехник, кинолог и собака, натренированная на поиск взрывчатки. Взрывотехник был совсем молодой и, сказать по правде, не совсем взрывотехник. Он закончил химфак университета, а взрывотехнические знания приобрел на курсах ускоренной переподготовки. Знаний ему явно не хватало, но он очень старался компенсировать их нехватку тем, что узнал за пять лет в университете.

Кинолог был циник, и тут все сказано. Как известно, слово «циник» древнегреческого происхождения. Была там такая философская школа — циники, или киники. Философия у них не сильно отличалась от философии современных нам циников, а слово это в переводе с греческого — «собачник».

Что еще взять с кинолога?

Собачища походила на очень крупную лайку, которая попыталась, перекрасившись, замаскироваться под немецкую овчарку. И ей это почти удалось, но, во-первых, таких крупных овчарок тоже еще поискать, а во-вторых, ее выдавала густая лаячья шерсть, какой не бывает у овчарок, и хвост, упорно сворачивающийся кренделем. Но ее задача — не медали брать на выставках, а искать взрывчатку. С чем она и справлялась по мере способностей.

 

Водитель вылез из «Москвича» наружу и с любопытством следил за действиями специалистов. Анна Филипповна, которой тоже стало любопытно, начала помаленьку приближаться к контейнерам. Песик предпочел остаться на месте: он не знал намерений собачищи.

Фотограф уже приступил к работе — щелкал фотоаппарат, сверкала вспышка. Кинолог что-то сказал водителю, тот сел в машину и отъехал задним ходом в проезд. Химик-взрывотехник стоял, сунув руки в карманы. Он не знал, что ему делать. Другие тоже не знали.

Кинолог взял собаку за ошейник, подвел к коробке, присел рядом и негромко скомандовал. Собачища обнюхала коробку, отвернулась, два раза лениво махнула хвостом, села на асфальт и зевнула. Песик подбежал к месту действия поближе. Анна Филипповна подошла почти вплотную. За ней подтягивались милиционеры с «уазика».

— Пустышка! — бросил кинолог.

— А что тикает? — одновременно спросили старшина и химик-взрывотехник.

— Не знаю. Будильник кто-нибудь выкинул. Или специально подложил. Шутник.

Кинолог и старшина с сержантом закурили. Фотограф присел около коробки и внимательно посмотрел на нее сбоку.

— Вряд ли специально. У нее дно мокрое. Она в контейнере лежала. А потом бомжи вытащили. Вон, накидали, — и он показал на лежащий на асфальте мусор. Потом заглянул в контейнер. — Вот тут она и лежала. — И сверкнул туда вспышкой.

— Слушай, здесь же помойка. Запахи. Не перебьет чутье твоему барбосу? — негромко спросил кинолога химик-взрывотехник.

— Во-первых, он не барбос, а Тунгус, — ответил кинолог. — Во-вторых, не перебьет. Его, когда учили, специально для проверки сутки не кормили, а потом повезли на колбасный склад искать закладки.

— Ну и как?

— Все нашел. Только потом месяца три колбасу вовсе не ел.

В это время «Москвич» в проходе между домами выехал вперед, потом подался вбок и влез колесами на газон, а мимо него во двор протиснулась серая «Волга». Она остановилась метрах в десяти от контейнеров, и из нее вышел Большой Милицейский Начальник в чине подполковника.

(На самом деле он был, наверное, не самый большой милицейский начальник в городе. Наверное, если поискать, нашелся бы и генерал. Областной центр как-никак. Но на данном участке пространства-времени это был не просто Большой, а Самый Большой Милицейский Начальник.)

Курильщики бросили окурки на асфальт. Анна Филипповна посмотрела на них неодобрительно, но ничего не сказала. В другой раз она, возможно, сделала бы замечание, но сейчас стеснялась подполковника.

— Так, — сказал подполковник. — Кто здесь старший, доложите обстановку.

Он не без основания полагал, что старшина здесь не старший. Кто-то из специалистов наверняка имел офицерский чин, несмотря на то, что сейчас все были в штатском. Что в УВД не поощрялось, но и не преследовалось, ибо человек в форме, фотографирующий внутренность мусорного контейнера, выглядит двусмысленно.

Химик-взрывотехник себя старшим не чувствовал и промолчал. Первым взял слово кинолог, потому что был циник и к субординации относился соответственно.

— Похоже, ложная тревога. Тунгус не реагирует.

— Так, — опять сказал подполковник. — Кто звонил?

— Я, — ответила Анна Филипповна и шагнула вперед.

— Рассказывайте все по порядку, — потребовал подполковник.

 

Васильич жарил яичницу. Между делом он выглянул в окно. У мусорных контейнеров стоял милицейский «уазик», с другой стороны чуть поодаль — «Волга», и милиция проявляла некую активность. «Что им там надо?» — подумал Васильич, но тут же забыл об этом: яичница требовала внимания.

 

— …Рассказывайте все по порядку, — потребовал подполковник, но в этот момент появились новые лица.

Во двор въехала «газель» под тентом, из которой вылез саперный взвод в составе двух сержантов и ефрейтора под командованием лейтенанта. На вид лейтенант казался совсем молоденьким, только после училища; на самом деле ему было уже двадцать пять лет, за плечами остались три командировки на Кавказ, и он давно потерял счет обезвреженным минам; но в своем городе с такой пакостью столкнулся впервые.

Лейтенант доложил Большому Милицейскому Начальнику о прибытии в его распоряжение саперного взвода и получил внушение за долгую раскачку. Затем подполковник вернулся к дворничихе и выслушал наконец, как все происходило: сначала ее, потом старшину, а напоследок кинолога.

— Так, — снова сказал подполковник и замолчал. Остальные тоже стояли молча. Коробка продолжала тикать.

— Какие будут версии и практические предложения? — спросил подполковник и посмотрел на химика-взрывотехника. Он смутно помнил, что по какому-то морскому обычаю первым говорит младший.

А на химика что-то накатило, он почувствовал, как наступает его звездный час, и, запинаясь от волнения, сказал:

— Не исключено, что они использовали какой-нибудь кустарный состав, который собака не обнаруживает.

— Исключено, — возразил кинолог. — Кустарный гексоген воняет еще сильнее, чем промышленный. О кустарном ТНТ я не слышал, а аммонал — он и в Африке аммонал.

Химик тоже не слышал о кустарном тринитротолуоле, но не собирался так легко сдаваться.

— Они могли использовать что-нибудь нетипичное. Черный порох…

— Обнаруживает, — отрезал кинолог.

— Ну, какую-нибудь совсем нетипичную смесь. Бертолетову соль с ацетиленидом серебра…

— Ну уж серебра! Больно сложно все это выходит, — сказал подполковник, а кинолог спросил:

— И зачем им вся эта экзотика?

— А вот чтобы твой Тунгус не обнаружил, — ответил ему химик и, повернувшись к подполковнику, продолжил:

— Там нет никаких сложностей. Во-первых, нужен карбид, а еще лучше баллон с ацетиленом…

Он рассказал. Действительно, оказалось довольно просто.

— Что скажешь? — спросил подполковник лейтенанта-сапера.

— Я в химии не силен, но про ацетилениды знаю. На Кавказе их ни разу не применяли, но почему бы не использовать, если взрывается? Исключить не могу. Так что давайте лучше отойдем.

Отошли метров на двадцать. Туда же отогнали машины. Песик присоединился к людям, но на всякий случай держался так, чтобы хозяйка находилась между ним и собачищей.

— Сколько туда войдет? — спросил подполковник химика.

— Килограмм, полтора. Может, даже два.

— И как это выглядит в тротиловом эквиваленте? — он снова обернулся к лейтенанту-саперу.

— Не могу сказать. Не видел справочных данных.

— А ты что скажешь? — спросил подполковник химика.

— Справочных данных я тоже не видел, но могу пояснить, так сказать, на качественном уровне. Двадцать граммов ацетиленида серебра в оптимальной пропорции с бертолетовой солью примерно на тридцати метрах здорово бьют по ушам.

— Откуда знаешь? — поинтересовался подполковник.

Химик смущенно ответил:

— Из собственного опыта.

Отошли еще. Подполковник снова обернулся к лейтенанту-саперу.

— Можно коробку вывезти из двора?

— По такому асфальту — вряд ли.

Асфальт был, мягко говоря, неважный. Похабный был асфальт, если совсем честно.

— А ведь стекла полетят, если два килограмма рванет, — сказал молчавший до поры фотограф.

— Так. — Подполковник посмотрел на старшину с сержантом из патрульной машины. — Эвакуация?

Кинолог хмыкнул. Саперы индифферентно молчали: перед ними стояла другая задача. Старшина скривился.

— Шесть часов утра, начало седьмого. Выходной день. — Он посмотрел на ближайшие дома. — Пять десятиэтажных подъездов.

— А куда нас пошлет разбуженный народ! — негромко сказал сержант. На этот раз прыснули все, кроме подполковника, но и он уже понял, что эвакуация — лишь на самый крайний случай.

— Есть другие идеи? — подполковник почему-то посмотрел на лейтенанта-сапера. И не ошибся.

— Вот, смотрите. — Лейтенант показал рукой в сторону площадки с контейнерами. — Сзади бетонный барьер, за ним деревья. Если рванет и его снесет в крайнем случае, он дальше деревьев не улетит. Надо только посмотреть, чтобы там не ошивался какой-нибудь бомж, и выставить человека подальше за деревья, чтобы не подпускал никого близко. С боков тоже барьеры, снаружи уложим мешки с песком для усиления. — Лейтенант приподнял полог кузова «газели», и все увидели, что машина хорошо нагружена мешками. — Спереди выкладываем бруствер. Если не хватит, придется съездить еще. Подводим заряд малой мощности, подрываем, если что-то есть, оно детонирует, а ударная волна уйдет в основном вверх. Стекла не полетят, только всех разбудим.

— Неплохо, — задумчиво сказал подполковник. — Только не подходит. Если в ней ничего нет и все это — чья-то глупая шутка, то шутника еще надо найти. А мы уничтожим вещественное доказательство. Можно, не взрывая, проверить, есть взрывчатка или нет?

Лейтенант, подумав, ответил:

— Тогда делаем то же самое, но бруствер напротив коробки выкладываем пониже. Против этого места выкладываем еще мешки, я залягу за ними и попытаюсь поддеть ее вот такой штукой. — Он снова отодвинул тент и вытащил оттуда арматурный прут длиной метра четыре, хитро изогнутый и на конце загнутый крючком. — Подцеплю, переверну, если взрывчатки нет, то просто все вывалится. А если рванет, то рванет.

Сапер достал из-под тента стальную каску и наушники, какие используют на очень шумных производствах. Все молчали. Наконец подполковник сказал:

— Так. Ясно. — Обернулся к лейтенанту: — Действуйте. — Затем приказал старшине с сержантом: — Помогите разгрузить машину.

Химик-взрывотехник присоединился к ним добровольно, по собственной инициативе.

 

Васильич помыл посуду, взял из кладовки канистру с маслом, оделся и вышел на лестничную площадку. Он ткнул кнопку лифта и прислушался. Обычно звук мотора слабо доходил до шестого этажа и его перебивали другие звуки, но ранним утром еще очень тихо, и Васильич надеялся услышать, как включится мотор.

Ничего он, однако, не услышал: то ли лифт за ночь успел сломаться, то ли уже кем-то занят. Лампочка в кнопке не горела, но она перегорела, когда еще был жив СССР, и никакие перемены за тринадцать лет ничего не изменили.

Он двинулся по лестнице вниз. На ходу закурил, извлекая хоть какую-то выгоду из ситуации (в лифте он не курил). Выйдя из подъезда, остановился, удивленно глядя на площадку с контейнерами. Замеченная им из окна милицейская активность продолжалась, причем в каком-то странном направлении. У площадки стояла «газель», люди в форме таскали из кузова чем-то набитые мешки и складывали перед площадкой, а бетонные барьеры справа и слева уже доверху обложили мешками. Еще один, видимо самый главный, стоял и наблюдал, другой командовал разгрузкой, указывая, куда укладывать. Двое слонялись без дела, и с ними здоровенная собачища.

«Совсем охренели менты! — подумал Васильич. — У себя некуда мусор сыпать, они к нам привезли!» Он не был вполне уверен, что в мешках мусор, но что тогда им делать возле контейнеров?

Васильич стоял, курил и думал, что делать дальше. Ему надо было на остановку троллейбуса; кратчайший путь проходил мимо контейнеров, и он раздумывал, не пойти ли на всякий случай другой дорогой.

Люди в форме закончили разгружать, и машина ушла.

«Елки-палки, да что я? — подумал Васильич, когда от сигареты осталось всего ничего. — Честный человек, а боюсь ментов, как жулик какой!» Эта мысль явилась первой причиной, по которой он решительно двинулся к контейнерам. Вторая — он увидел там Анну Филипповну. Милицию спрашивать бесполезно, в лучшем случае пошлют, а вот Филипповна, скорее всего, скажет все, что знает. Еще и от себя прибавит.

— Доброе утро, Филипповна, — негромко сказал Васильич, остановившись рядом с дворничихой.

— Здравствуй, Васильич, — ответила Филипповна. Васильича она уважала как человека серьезного и не имеющего привычки швырять окурки под ноги.

— Что тут у вас происходит? — спросил Васильич и замахнулся окурком, чтобы бросить его в контейнер. Это была третья причина, по которой он не пошел в обход.

Васильич был не местный, он приехал в город после института по распределению. Выйдя в первый раз из поезда на привокзальную площадь, он сразу же поразился: всю ее усыпал мусор: трамвайные и автобусные билеты, окурки, сигаретные коробки, шелуха от семечек и бумажные «фунтики», в которые торговки семечками насыпали свой товар. Васильич повертел головой в поисках урн. Хотя и не сразу, он нашел одну, лежащую на боку в том углу площади, где никто не ходил.

С того дня Васильич принципиально следил за собой и не бросал мусор на землю, а таскал в карманах до тех пор, пока не подворачивалась возможность выбросить в урну, контейнер или мусоропровод.

Местные же сорили чем попало и где попало. Ласточка из местных (пусть не из города, а из деревни — это мало что меняло), и для нее бросить на землю ненужный билет или бумажку от мороженого было самым естественным движением. Она и детей так приучила. Когда Васильич заметил это, он попытался переучивать, но оказалось, что уже поздно.

Прошло больше тридцати лет, выросло новое поколение и подрастало следующее, и все они продолжали мусорить, как их родители, только состав мусора значительно обогатился: к привычным билетам, окуркам и шелухе от семечек прибавились пластиковые бутылки, жестяные банки, картонные коробки с трубочками из-под сока. Что касается урн, то с ними стало еще хуже, чем раньше. Урны, сделанные из алюминия, бомжи постоянно тащили в пункты приема цветного металла, и Васильич подозревал, что в городской администрации кто-то хорошо получает от бандитов, крышующих эти пункты, за то, что раз за разом заказывает для города алюминиевые урны, а не сваренные, например, из стального листа.

 

— Что тут у вас происходит? — спросил Васильич и замахнулся окурком, чтобы бросить его в контейнер. То, что произошло потом, уложилось в четверть секунды.

Подполковник и сапер, услышав разговор Васильича с Филипповной, одновременно обернулись к ним и увидели, как он замахивается окурком. Оба они не ожидали появления местных жителей, и, вероятно, от удивления оба подумали, что он собирается бросить окурок не в контейнер, а в коробку.

— Стой! — крикнул Большой Милицейский Начальник, и у Васильича дрогнула рука.

— Ложись! — заорал лейтенант, бросился на Васильича, сбил его с ног, повалил на асфальт и накрыл сверху собой. Остальные, включая Тунгуса, попадали сами.

Васильич успел бросить окурок, но подполковник и лейтенант общими усилиями добились того, чего больше всего опасались — упал он прямо в коробку.

Только два человека остались на ногах.

Первой была Филипповна. Когда лейтенант крикнул: «Ложись!», какая-то сила отнесла ее метров на сорок от площадки, и, опомнившись, она поняла, что стоит за углом дома, выглядывая во двор.

Вторым был небольшого роста незаметный человек, представлявший ведомство, которое в силу стоящих перед ним задач тоже, и даже в первую очередь, должно было заниматься расследованием инцидента; но, в силу сложившихся в ведомстве традиций, старалось делать все незаметно, как и все прочее, чем оно занималось. Никто не заметил, когда и как этот человек появился во дворе, и вообще никто его не замечал, зато он видел и запоминал всё. Когда лейтенант крикнул: «Ложись!», он чуть сместился в сторону и встал за дерево, где сделался настолько незаметен, что мог не опасаться ни ударной волны, ни осколков. Взорвись в коробке то, что могло взорваться, ударная волна и осколки просто не заметили бы его и пронеслись бы дальше в поисках иных жертв.

 

Некоторое время все лежали молча, только из коробки вился дым от окурка. Потом перестал. Лейтенант чуть ослабил хватку, и Васильич заворочался, устраиваясь под ним поудобнее.

— Мужик, хочешь жить — отползай вправо, — прошипел лейтенант.

— Да что тут у вас происходит? — спросил Васильич тоже шепотом.

— Не слышишь? Тикает.

Васильич слышал.

— Что тикает?

— А хрен его знает! Может, мина.

До Васильича начало доходить. Он приподнялся, насколько это позволял лежащий сверху лейтенант, увидел край коробки, и до него совсем дошло. Он стряхнул с себя лейтенанта и сел на асфальт.

— Да вы что, совсем?.. Это ж мой будильник!

Когда лежавший пластом Большой Милицейский Начальник услышал про будильник, он поднялся на четвереньки, переполз поближе и сейчас стоял так, вытянув шею и с любопытством прислушиваясь к разговору.

— Какой будильник?

— Говорю же, мой! Я вчера выбросил.

— Так, — сказал Большой Милицейский Начальник и поднялся на ноги. Остальные тоже. Только Васильич остался сидеть на асфальте. — А зачем вы оставили его около контейнера?

— А я не около. Я в контейнер бросил.

— Точно, — подтвердила успевшая вернуться Анна Филипповна. — Он всегда мусор в контейнер бросает.

Все снова замолчали. И в наступившей тишине вдруг заорал будильник в коробке.

(Васильич никогда не говорил про него «звонит». Только «орет». Что правильно.)

На звон будильника все среагировали по-разному.

Большой Милицейский Начальник попытался снова упасть, но не сумел и устроился на четвереньках.

Лейтенант-сапер и химик-взрывотехник, как по команде, схватились за животы и захохотали. Тунгус залаял басом, вполне подходящим к его внешности.

Васильич по-прежнему сидел на асфальте, а у старшины появилось горячее желание пнуть его по ребрам, и он уже заносил ногу, когда человек из незаметного ведомства шагнул из-за дерева и бесцветным голосом сказал:

— Отставить.

И все сразу поняли, кто здесь главный.

Большой Милицейский Начальник одним движением поднялся.

Старшина поставил ногу на место. Сапер с химиком и будильник в коробке замолчали. Тунгус тоже замолчал, подтянулся, и даже хвост у него наконец распрямился.

— В управление, — скомандовал незаметный человек. — Дворничиху тоже. — Обернулся к лейтенанту. — Вернется машина — грузите контейнер и тоже в управление. Вещественное доказательство.

 

В областном управлении ФСБ Васильич провел около семи часов. Его обыскали, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, а затем следователь начал допрашивать его в качестве подозреваемого в попытке организации террористического акта.

Подозрений следователя хватило минут на двадцать. Васильич твердо стоял на своем: будильник выбросил, потому что давно собирался; сунул его в коробку вместе с банкой от пива и вынес на помойку; бросил все в контейнер, а кто оттуда вытащил — уж не знаю. Бомжи, наверное, кто еще?

— А звонок зачем завели? — спрашивал следователь.

— Говорю ж, машинально! Футбол смотрел.

Слова о футболе впервые пробудили в следователе человеческие чувства. Он сказал с досадой:

— Козлы! Играть не умеют, а туда же лезут.

С этого момента начался процесс реабилитации Васильича. Содержимое коробки полностью соответствовало его показаниям, а мокрые отпечатки на ее дне — картофельным очисткам в привезенном контейнере. Отпечаток большого пальца на боку коробки располагался именно там, где его должен был оставить человек, несущий ее перед собой. На будильнике присутствовали следы пальцев одного только Васильича; ни один из международных террористов, чьи отпечатки были в базе данных ФСБ, к нему не прикасался.

В соседнем кабинете Филипповне шили дело о телефонном терроризме, но здесь обвинение рассыпалось еще быстрее. Она, когда звонила в милицию, назвала себя, свой адрес, телефон, причину звонка. Все зафиксировано в журнале, имелась магнитофонная запись разговора.

— Но зачем было вообще звонить? — спрашивал следователь.

— Так вы ж сами бумажки разослали!

Памятки распространяла милиция, а не ФСБ, но для Филипповны разницы не существовало.

— Где она у вас? — спросил следователь.

— В подсобке, в шкафу.

— Ключ с собой?

— С собой.

На тумбочке в углу лежало имущество, отобранное у дворничихи при обыске. Следователь взял связку ключей.

— Который?

— Вот этот.

Следователь отцепил ключ, вызвал двух оперативников, и они поехали вскрывать подсобку.

Через полчаса вернулись ни с чем. Оказалось, у двери подсобки сидел решительно настроенный Песик и никого не пускал. Предложение одного из оперов — пристрелить его как собаку — было встречено с энтузиазмом, но когда дошло до дела, выяснилось, что ни у кого нет с собой оружия — не ожидали сопротивления.

Пришлось вернуться. Второй раз поехали все вместе. Анна Филипповна открыла дверь, достала из шкафчика памятку. Следователь прочитал ее, посмотрел на выходные данные (ООО «Полиграф», тираж 1000 экз., заказчик — областное УВД) и сказал:

— Это я изымаю.

— А мне как в случае чего?! — спросила Анна Филипповна с вызовом.

— А зачем она вам? Телефон «02» вы и без нее знаете.

Дальше Филипповна фигурировала в качестве свидетеля по делу Васильича, которого, впрочем, аттестовала только положительно, как серьезного человека, не бросающего окурки куда попало и не склонного к глупым шуткам.

В общем, все было ясно, но начатое дело требует определенного набора следственных действий, и их провели. Около половины второго Васильичу и Филипповне наконец оформили пропуска, вернули отобранное при обыске, взяли с них подписки, что они не имеют к ФСБ претензий, и, напутствовав обещанием в случае необходимости пригласить снова, отпустили.

Они вышли на крыльцо, где стоял лейтенант-сапер. После того как он привез на машине в УФСБ вещественное доказательство с мусором, его тоже привлекли к делу в качестве свидетеля и отпустили немногим раньше.

— Вас подвезти? У меня сейчас машина придет, — сказал лейтенант.

— Спасибо, мы на троллейбусе, — ответил Васильич. Филипповна же явно порывалась поехать с лейтенантом.

— Васильич, я ж денег не взяла, — сказала она, когда они отошли от крыльца.

— Ничего, у меня есть.

— Неудобно…

— Неудобно, Филипповна, спать на потолке — одеяло спадает. Идем, идем! Не чапать же пешкодралом шесть остановок.

Когда они вышли из троллейбуса, Анна Филипповна повернула к дому, но Васильич придержал ее.

— Вот что, Филипповна. Ты давай собери у себя какую ни есть закуску, а я за пузырем. Имеем право. Мы с тобой, считай, сегодня второй раз родились. Они бы нас с тобой закатали куда-нибудь в Воркуту, да вот не вышло. А может, сытые были.

— Зачем ты о них так плохо, Васильич? У людей работа такая, вот и работают. Ты, наверное, на заводе зарплату не за просто так получаешь? Вот и они тоже…

— Добрая ты, Филипповна. Я так не умею. Ладно, закуску все-таки собери. — И Васильич решительно двинулся к супермаркету.

 

На следующий день утром, собираясь на завод, Васильич подумал, что после работы не худо бы все-таки съездить в гараж и сменить масло. И тут же понял, что ничего не выйдет: канистру с маслом он вчера забыл в кабинете у следователя. Ехать за ней в УФСБ он, естественно, не собирался: ну ее, чем от них дальше, тем лучше.

На работе, впрочем, неприятности забылись, но перед самым обедом, когда он шел по коридору мимо приемной начальника цеха, оттуда высунулась секретарша и сказала:

— Васильич, к телефону! Тебя из КГБ спрашивают.

— Откуда? — спросил Васильич. Внутри у него все опустилось.

— Ну, из ФСБ.

Звонил следователь.

— Вы вчера оставили у нас масло. Не могли бы вы как-нибудь его забрать?

«Да пропади оно пропадом, оставьте себе!» — хотел сказать Васильич, но не сказал. Он стал прикидывать, успеет ли обернуться за обеденный перерыв, а потом подумал: елки-палки, да что же это? Честный человек, а должен под них подлаживаться, как шпион какой! Он решительно сказал в трубку:

— Я работаю до полпятого. До вас доберусь минут за двадцать, ну, пусть полчаса. Вы еще будете на месте?

— Да, конечно! Мы постоянно тут допоздна…

— Значит, прямо сегодня и подъеду.

Когда он вечером вышел из троллейбуса и пошел к дому с канистрой, в нем снова зашевелились сомнения: может, стоило оставить им? Сказал бы, мол, на всякий случай, вещественное доказательство, то да се… У следователя, наверное, тоже машина есть.

Он поделился сомнениями с Филипповной, которая перед домом гуляла с Песиком.

— Да нет, Васильич, ты все правильно сделал, — сказала дворничиха. — И так ведь все кругом берут! Куда ни сунься — плати. А те же гаишники! Хоть эти пока не берут, и приучать не надо. Если еще и они начнут, где мы тогда будем? Не бери в голову, ты у нас всегда все правильно делаешь.

И хотя Васильич понимал, что Филипповна делает свои выводы всего лишь на его отношении к окуркам, все равно было приятно.

Но масло в машине он поменял только после того, как еще раз съездил в деревню и привез оттуда ласточку с родственниками.