РАССКАЗЫ

БЕСПРОЦЕНТНЫЙ КРЕДИТ

 

1

Если бы не спустившее колесо, я бы ни за что не свернул в Емск. Левое переднее, резина впереди стояла почти новая, а запаска, наоборот, почти лысая. И дорога мокрая. Пришлось срочно искать шиноремонтную мастерскую круглосуточную; уже темнело, – и тут я сообразил, что Емск рядом, и там живёт Миша Седов – мы с ним вместе учились в университете. Я позвонил ему с мобильного – он оказался дома.

Дорога от трассы к Емску была разбита так, как будто по ней прошла колонна танков. Потом асфальт снова пошёл целый, и я въехал в город.

 

Оказалось, у Седова машины нет, и где могут быть мастерские, он не знал. Вспомнил две, недалеко от дома, поехали туда – обе были уже закрыты. Вернулись домой, Седов начал звонить знакомым, выяснять. Потом положил трубку и сказал:

– Лёня, поздно уже людей беспокоить. Может, лучше переночуешь у меня, а завтра с утра всё сделаешь? А я пока соображу что-нибудь поесть.

Я недолго подумал и согласился:

– Ладно. До обеда, наверное, успею, сразу и уеду. Пошли на кухню.

Кухня меня поразила – столько там было всякой техники.

– На электричестве не разоришься? – спросил я. Седов беспечно ответил:

– У нас дёшево. А ты зря думаешь, что до обеда уедешь. У нас приезжают и уезжают только в темноте или в сумерках.

– Это почему ещё? – спросил я. Он помялся и сказал:

– Тут такая история…

 

2

В кабинете мэра города Емска Груздева пискнуло переговорное устройство, и секретарша сказала:

– Олег Петрович, тут вам звонит какой-то по личному вопросу. Говорит, ваш одноклассник.

– Как звать?

– Седов Михаил Иванович.

Мишу Седова Груздев помнил: в своё время списывал у него физику и математику. Он поднял трубку.

– Здравствуйте, Олег Петрович, – сказала трубка.

– Здравствуй, Миша. Давай-ка на “ты” и без отчеств. Что у тебя?

Груздев ждал просьбы или жалобы, а услышал совсем другое.

– У меня предложение, как радикально уменьшить стоимость электроэнергии для населения.

– А ты с ним в коммунальный отдел ходил?

– Ходил. Они говорят, что электричество город получает от ТЭЦ завода твёрдых сплавов, и с этим надо к директору, Кращуку. Олег Петрович, вы… ты не сведёшь меня с ним? Сам я к нему не попаду.

Груздев задумался. Седов производил впечатление типичного чудака-изобретателя, таких следует посылать подальше вместе с их идеями. Самому, однако, делать это было неудобно: школьные годы, ностальгические воспоминания… Пусть его отошьёт Кращук, – подумал мэр и сказал:

– Подходи завтра в три. Кращук как раз будет у меня.

 

Секретарша едва пропустила Седова с чемоданчиком, какие носят сантехники.

Мэр был не один, с посетителем. Он представил их друг другу:

– Юрий Алексеевич Кращук, директор завода. Михаил… э-э… Иванович Седов, изобретатель. А что в чемодане, Михаил Иванович?

– Действующий макет.

На столе для заседаний Седов поставил друг напротив друга два зеркала на подставках. От них тянулись провода – он воткнул их в пластмассовый ящичек. На ящичке были ещё кнопка, лампочка и штепсельная розетка.

В углу стоял мощный напольный вентилятор.

– Можно воспользоваться? – спросил Седов

– Пожалуйста.

Седов воткнул вилку вентилятора в розетку на ящичке, нажал кнопку. Вспыхнула лампочка, между зеркалами появилось синеватое свечение, вентилятор нехотя завертелся. Седов чуть раздвинул зеркала, и вентилятор взревел, как самолётный мотор. Со стола мэра полетели бумаги.

– Эффектно, – сказал Кращук. Он подошёл, перевернул ящичек, не вынимая из него проводов. Обнаружив внизу крышку, открыл её и достал две пальчиковые батарейки. Свечение между зеркалами никуда не исчезло, и вентилятор продолжал крутиться с той же силой. – Итак, перед нами типичный вечный двигатель. Михаил Иванович, а в чём же фокус?

– Если бы это был фокус, – сказал Седов, доставая из чемодана две бумаги, – я бы не смог это запатентовать. Особенно в Японии.

Директор почтительно взял бумагу с иероглифами.

– А работает-то оно как? – вмешался мэр.

– Ну, в общем, ничего сложного. Гибрид квантового генератора и машины времени. Забирает энергию из будущего и передает сюда. Своего рода беспроцентный энергетический кредит.

– А возвращать? – спросил мэр.

– Само вернётся. Энергия расходуется, превращается в тепло и рассеивается в пространстве, и вместе со всем миром движется из настоящего в будущее.

Груздева эти слова успокоили. Кращука – не очень.

– А там, в будущем, вы к чему подключаетесь, Михаил Иванович? – спросил он. – К какой-нибудь подстанции, да?

– Обижаете, Юрий Алексеевич! – сказал в ответ Седов. – Что ж вы, за вора меня держите? И откуда я могу знать, где у них в будущем подстанции? Просто собираю из окружающей среды. Кстати, им же польза – хоть какое-то средство от глобального потепления!

– А как насчёт второго начала термодинамики? – скептически спросил Кращук.

– Второе начало выведено для стационарных условий. А вы возьмите систему дифференциальных уравнений в частных производных по времени… – Седов вытащил из кармана ручку и завертел головой в поисках листка бумаги, чтобы расписать свою систему. Кращук поднял руки:

– Пас. Я металлург, а не физик. Считайте, что убедили. Есть ещё, правда, сомнение: практика показывает, что если кредит беспроцентный, значит, проценты берутся другим способом. Тут что, какие-то побочные эффекты?

– Только один, – ответил Седов. – Вблизи генератора немного замедляется ход времени. В данном случае – в этом кабинете.

– Сильно замедляется? – спросил мэр, с испугом глянув на часы.

– Вы по своим часам не заметите.

 

3

– И что дальше, – спросил я.

– Ну, сначала-то всем было хорошо, – сказал Миша. – Электричество снова сделали по четыре копейки за киловатт-час…

– Кто это придумал?! – перебил я.

– Ну, я, – ответил Седов чуть смущённо. – Поставил такое условие. Я ж тебе уже говорил: у нас электричество дешёвое.

– Ностальгия?

– Считай, что ностальгия. Или символ. Неважно, – голос Миши стал неожиданно жёстким. – Могли бы, между прочим, и полкопейки сделать, не прогорели бы. Установка простая, как велосипед, эксплуатационные затраты никакие – энергия для работы оттуда же, из будущего… А потом Кращука разобрала жадность: решил продавать энергию в соседнюю область, увеличил мощности. И время замедлилось гораздо сильнее.

– Постой, – перебил я, – это что, я отсюда уеду, а там уже снег? У меня ж резина летняя!

– Нет, конечно. Процент, ну, полтора – подведёшь часы, и всё. Хуже другое. В переходной зоне возникли завихрения потока времени.

– И что? – я всё ещё не понимал.

– Ну, около города стали появляться разные пришельцы из прошлого. Деникинский эскадрон видели. Красных тоже – электричка едва с бронепоездом не столкнулась. Хорошо, бронепоезд исчез в последний момент.

– Куда исчез?

– Провалился обратно в прошлое. Или вот, дорогу нашу видел?

– Видел. Кто её так уделал?

– Рота “тигров” прошла. Тут бои были в сорок третьем.

– А мэр, директор – они-то как на всё это?

– А им что? Они в коттеджах живут, за шоссе, там уже не действует. Вечером поедут домой, сирену включат и летят – все от них шарахаются, даже махновцы.

– А эти пришельцы – обратно все исчезают?

Миша опять замялся.

– Все. Но, бывает, не сразу.

 

Как и обещал Миша, я выехал уже в сумерках – с утра одна мастерская оказалась закрыта, другую проверял пожарный надзор. Нашли третью – там очередь…

Миша утверждал, что эти эффекты с приездами и отъездами тоже из-за завихрений. Напоследок он сказал:

– Ты там осторожнее. Говорят, махновцы опять появились.

Послушавшись его, я гнал так быстро, как позволяла дорога. На одном из поворотов фары осветили телегу, запряжённую парой лошадей. Телега как телега, только на задке торчал пулемёт с нахально висящей лентой. Тачанка.

От яркого света фар лошади шарахнулись, выворачивая дышло. Мужик в тачанке что-то орал на них и на меня, тянул вожжи. Я ударил по газам и рванул, не жалея подвески: когда он справится с лошадьми, наверняка, схватится за пулемёт.

За следующим поворотом я увидел впереди свое спасение – пост ГИБДД при выезде на трассу.

 

Затормозив перед знаком “STOP”, я так и остался стоять с разинутым ртом. На площадке у поста торчал “тигр” с крестом на броне. Водитель около гусеницы старательно дул в трубочку, старшина-гаишник ждал результата. Остальные немцы столпились около милицейской машины. На её капоте кучей лежали знакомые по фильмам автоматы. Гаишник-лейтенант что-то объяснял фрицам. Судя по тому, как он помогал себе руками, с немецким у него было не очень.

Заметив мою машину, он направился ко мне. Я достал документы, но они его не заинтересовали.

– Не поможете объясниться? – спросил он тоном, обычно не свойственным работникам ГИБДД. – Как у вас с немецким?

Я развёл руками:

– Увы, никак. По-английски – всегда пожалуйста.

Лейтенант в ответ махнул рукой:

– По-английски и я худо-бедно могу, да эти, – он дёрнул головой в сторону фрицев, – ни в зуб ногой. Проезжайте.

И я проехал. Выехал на трассу, настроил приёмник на первую попавшуюся радиостанцию и стал ждать сигналов точного времени. Наконец пропищало, и диктор сказал:

– В Москве двадцать два часа.

Я посмотрел на часы: ничего себе полтора процента! Потом прибавил газ. До дома оставалось три часа езды.

 

 

ГРЮНТИК

 

Хмач обошёл пимокат кругом, остановился у левого бокля и с отвращением пнул правой клюкой по нижнему контуру. Пимокат вздрогнул, как будто пытаясь прыгнуть, но ни на миллигак не оторвался от сферолита ни одним полусектором.

– Всё, припрыгали! Вылезай! – крикнул хмач. Внутри пимоката пискнуло – похоже, там сидела хмача.

– Ну и сиди! – сказал хмач с раздражением. – Не попрыгает – всё равно вытряхну, не с тобой же его тыркать!

Он сунул правую квашню в пимокат, щёлкнул внутри брунделем, и бокль плавно сложился, открывая доступ к дрыгателю.

Хмач с тоской посмотрел в дрыгатель. Пимокат он купил совсем недавно и совершенно в нём не разбирался. (И понёс же его пшкес в такую даль!) А в пимошколе, которую перед этим закончил, дрыгатели проходили исключительно для отчётности, никак не для практической пользы. К тому же на всех укрючных узлах красовались смачные заводские клямпы.

Да, невелик выбор – нарушив клямпы, потерять право на гарантийный укрюк или ждать здесь до третьего бжаха, пока кто-нибудь, прыгая мимо, не возьмёт на прихвост.

Хмач сунул квашню в пимокат, повернул бренч, и дрыгатель завёлся. Звук его не отличался от обычного и ничего хмачу не говорил. Скорее всего, дело не в дрыгателе.

Хмача изнутри что-то пропищала.

– Что? БПС? Ну при чём здесь БПС?! Не понимаешь, так не лезь с советами!

Он наклонился к дрыгателю и нерешительно ткнул крутилом в одну из клямп, которая тут же предостерегающе вспыхнула. Светящиеся поставили, пшкесы!

– Уж скорее СПМБ, – вполголоса пробормотал хмач и выключил дрыгатель. Хмача в ответ снова запищала.

– Заткнись! – взорвался хмач. – БПС, БПС! Услышала один раз «БПС» – теперь у тебя всё БПС!

Хмача затыкаться не желала. Хмач поднял глазелки к атмосфере, молитвенно сложил квашни и прошептал:

– О Упс, воистину зря ты дал ей способность говорить! Как было бы хорошо всем, если бы она молчала! И ей тоже.

Атмосфера была неспокойная. Всю северную сторону, почти до самого юго-бакряга, закрывали тёмно-брюлевые прыкли. Сверкнуло, а потом и громыхнуло – Упс ответил. Хмач, правда, ничего из ответа не понял, но переспрашивать Упса было не принято.

Хмач опустил глазелки и понял, что Упс послал-таки ему спасение: в двух гаках от пимоката стоял грюнтик и внимательно смотрел на него.

Категорический Моральный Гхвалт предписывает грюнтикам бескорыстно помогать всем, кто нуждается в помощи. Что это такое, толком не знает никто, даже сами грюнтики; но если кто-то из них попытается уклониться от помощи ближнему, Гхвалт немедленно карает его невыносимым зудом под внешней оболочкой.

– Что случилось? – спросил грюнтик.

– А пшкес его знает! – раздражённо ответил хмач.

– Я могу помочь?

– А кем ты работаешь? – спросил хмач в ответ. Грюнтик замялся, потом смущённо ответил:

– Я берболог.

«О, псибамба масса!» – воскликнул про себя хмач.

Неважно, если грюнтик не может помочь ближнему, потому что не имеет нужных знаний или квалификации – Гхвалту всё едино, чешется даже сильнее. Вот почему грюнтики чаще всего выбирают технические профессии: спиротехник, пимокатчик или, например, программахер. В крайнем случае полуклиник – хоть какая-то польза для ближнего. Но берболог! Трудно найти профессию, более бесполезную в этой ситуации. Разве что графомант.

Хмач чуть не выругался вслух, но в последний момент сдержался. Грюнтики известны не только своим Гхвалтом, но и вспыльчивостью. «Псибамба масса» приводит их в бешенство – ненадолго, на пару гектомигов, потом Гхвалт снова берёт верх; а больше и не надо! Как раз успеет квашни-клюки переломать: самый крупный хмач едва по пояс среднему грюнтику. Ладно ещё, полуклиник попадётся – как поломает, так и сложит, когда опомнится, и в увечницу отнесёт. А берболог уже ничем не поможет, только сам тут же помрёт от зуда.

Зато хмача в пимокате не сдерживалась. Она выдавала вслух всё, что думала о пимокате, хмаче, грюнтике, бербологах и бербологии. Вспыльчивостью она, похоже, не уступала грюнтику, а может, и превосходила его. Тому, чтобы вывести из себя, надо ещё сказать «псибамба масса», а ей… Пшкес её знает, иной раз можно вообще ничего не говорить.

К счастью, грюнтик её не понимал, и не удивительно: писк хмачи может понять только живущий с ней хмач – на третьем-четвёртом кроксе совместной жизни, не раньше. Несмотря на это, хмачу было немного неловко за неё (насколько хмачам вообще ведомо это чувство). Правда, и грюнтик виноват: думать надо, выбирая профессию! Берболог!

– Пока ничем не поможешь, – сказал хмач. – Если не укрючу, придётся тыркать. Тут техногмыза далеко?

Грюнтик, бурбоча, что-то посчитал и сказал:

– Килогака два, может, два с половиной.

Хмач только вздохнул. Два с половиной килогака тыркать пимокат, даже с помощью грюнтика – уж лучше клямпы сковырнуть!

Грюнтик отошёл в сторону и, почесываясь, смотрел за действиями хмача. Тот, раздвинув квашнями два полусектора, просунул одну под пимокат, ощупывая попадающиеся на пути железяки. Ухватился за одну, покачал, пимокат тоже качнулся, что-то под ним щёлкнуло, и внутри снова раздался раздражённый писк.

– Си! Си! – произнёс грюнтик. Хмача в пимокате на миг смолкла, потом снова запищала, уже не так раздражённо. Грюнтик немедленно повторил:

– Си! Си!

– Что такое «си»? – вполголоса спросил хмач.

– Не знаю, я недавно работаю. Но это успокаивает.

Хмач и сам чувствовал, что успокаивает. Хмача в пимокате затихла, а у него вдруг возникла мысль бросить бессистемные поиски и спокойно обдумать. Он вытащил квашню из-под пимоката и сел на сферолит, раскинув клюки в стороны. Ему смутно помнилось, что на уроках в пимошколе рассказывали что-то, подходящее к этому случаю.

И, немного подумав, он действительно вспомнил: ну конечно, транквилизатор! Инструктор говорил им, что тяги транквилизатора – слабое место пимокатов марки «Гжугель», начиная с первой модели. И сколько их ни кочевряжили в журнале «Самопрыг», дурная конструкция шла из модели в модель. Завод лишь перестал распространять на транквилизаторы гарантийный укрюк и теперь прикладывает к каждому пимокату дюжину правых тяг и полторы дюжины левых. Левые, по статистике, ломаются чаще.

Опять запищала хмача в пимокате, и грюнтик снова завёл свое «си».

Хмач вооружился крутилом и снова полез под пимокат. Полусектора сошлись, раздвинуть их одной квашней не получалось, а вторая была занята крутилом.

– Оттяни полусектор, – сказал он грюнтику. Тот оттянул – в открывшийся промежуток прошла бы даже не одна, а обе квашни. Правда, вторая была занята – держала полусектор с другой стороны.

– Можешь оттянуть и этот? – спросил хмач.

– Нет, извините, – ответил грюнтик. – Чешусь.

– А ты оттяни, и не будет чесаться.

Грюнтик взялся за второй полусектор. Через несколько мигов он сказал немного удивлённо:

– В самом деле, помогло.

Помогло, впрочем, только ему. Хмач нащупал тяги – левая действительно была погнута, похоже, ударилась о сфероид, вывалившийся из сферолита. А вот дальше не шло: чтобы поймать крутилом лайбы, надо их видеть, да и гвоздец после таких поломок обычно приходится вправлять на место. Глазня туда пройдёт, если втянуть слушалки, но тогда не пройдут квашни…

Хмач вытащил квашни из-под пимоката и уселся на сферолит, глядя в промежуток между раздвинутыми полусекторами.

– Мне держать? – спросил грюнтик. – Опять чешется, извините.

– Держи пока, – ответил хмач, а про себя подумал: «А какого пшкеса держать? Надо как-то по-другому».

Ещё бы знать, как…

– Ладно, отпускай.

Грюнтик отпустил полусектора и с наслаждением принялся чесаться. Хмач смотрел на него снизу вверх. «А что, наверное, поднимет за край? Вон какой здоровый, пшкес!» Приподнять пимокат было бы немыслимым подвигом – для хмача. А для грюнтика?

– Сделаем так, – решительно сказал хмач. – Берёшь за нижний контур, поднимаешь один край вверх и держишь, а я внизу всё укрючиваю. Ну, с упсьей помощью – взяли!

Грюнтик ухватился пипальцами за два полусектора и без видимой натуги наклонил пимокат, хмач быстро лёг под него на сферолит – всё было, как на ладони: вот транквилизатор, левая тяга погнута, вот лайбы, а вот и гвоздец, его действительно надо поправить.

Хмача внутри разразилась громким возмущённым писком.

– Си! Си! Си! – немедленно завёл своё грюнтик, но на хмачу, казалось, не действовало. Она всё пищала, хмач решил не обращать на неё внимания и принялся раскручивать лайбы.

Всё-таки «си» помогало, хотя и не так быстро. Писк становился всё медл…

…Хмач проснулся от несильного пинка по фибрам. Над собой он увидел транквилизатор с незакрученными лайбами на левой тяге. Она почему-то была целая (погнутая обнаружилась в левой квашне – он что, уже успел заменить?), а вот гвоздец так и торчал не на месте. Рядом с транквилизатором два пипальца грюнтика сжимали полусектор, и, чуть повернув глазню вправо, хмач увидел ещё два пипальца – на другом полусекторе.

Из пимоката доносился тоненький храп, временами переходящий в ультрасвист – хмача спала.

Краем глаза хмач заметил движение клюки грюнтика и тут же почувствовал второй пинок, посильнее.

– Что такое? – спросил он.

– Вы, извините, заснули, – сказал грюнтик. – Мне, конечно, не трудно…

Пипальцы, державшие полусектор справа, исчезли, пимокат опасно качнулся – прямо над глазнёй хмача.

– Эй-эй! Какого пшкеса?! – закричал хмач.

– Чешусь. Извините, – ответил грюнтик. Пипальцы снова появились, пимокат выровнялся.

Хмач быстро прикрутил тягу, поправил гвоздец, затем окончательно затянул лайбы. Он не был уверен, что затянул правильно, – ладно, до гмызы допрыгаем, а там укрючники укрючат. Он вылез из-под пимоката, сказал:

– Опускай.

Грюнтик аккуратно поставил пимокат на сферолит. Хмача внутри продолжала ультрасвистеть – она так и не проснулась.

– Спасибо, друг! – сказал довольный хмач, залезая в пимокат. – Никогда не думал, что от бербологов может быть какая-то польза!

Он опустил кукель, и последнее, что услышал грюнтик, был сонный писк хмачи – похоже, хмач придавил её сверху. Потом негромко зарычал дрыгатель, пимокат пару раз подскочил на месте и, ускоряясь, двинулся вперёд. Грюнтик смотрел ему вслед.

Крупными скачками пимокат удалялся в северо-бакряжском направлении. Грюнтик видел, что его сносит к бакряго-востоку: то ли силой Кориолиса, то ли сопротивлением левого бокля, который хмач забыл опустить. Сносит, правда, не очень сильно; грюнтик надеялся, что хмач вовремя заметит бакряг и скорректирует выпрыг. Или, на худой конец, обратит внимание на болтающийся бокль.

Всего на полмига он позволил себе усомниться в своих надеждах – и под оболочкой сразу же зачесалось. Следующие полтора мига грюнтик последовательно истреблял в себе сомнения. Когда последнее испустило дух, зуд прекратился, и грюнтик снова посмотрел вслед удаляющемуся пимокату. Тот был уже далеко, бакряг заметно вырос – псибамба масса Кориолис!

Высоко подпрыгнув напоследок, пимокат рассосался в прыклеватой полупрозрачной атмосфере. А может, просто сравнялся с ней показателем преломления.

 

 

МОДУЛЯТОР НАСТРОЕНИЯ

 

Матрёшка – матрица небольшой размерности.

Из жаргона студентов-математиков

 

Кондуктор предупредительно распахнул дверь. Аврон, выходя, подал ему деньги за проезд, к которым добавил немного мелочи – на какао. На всякий случай: извозчикам обычно дают, вдруг здесь это тоже принято…

Паровые омнибусы ходили по улицам уже третий год, но Аврон ехал на нём впервые. Если б не ливень, он, как всегда, пошёл бы пешком.

Аврон отошёл на пару шагов и раскрыл зонт. У него за спиной омнибус пыхнул паром и, грохоча колёсами по мостовой, двинулся дальше. Обернувшись, Аврон в открытую дверь машинного отделения увидел полуголого кочегара. Тот, обливаясь потом, качал мех, раздувая пламя в топке.

За несколько минут, пока Аврон шёл до дома Учителя Торхеса, его башмаки промокли насквозь. Остановившись у калитки, он подёргал конец проволоки, уходящей к дому в глубине сада. Колокольчика за шумом дождя он не услышал, но был уверен, что старая добрая механика не подведёт. В отличие от новомодных электрических звонков, которые в дождь постоянно отказывали.

Скрипнула щеколда – её тоже отодвинула проволока, – и на крыльце показался Терциус, слуга Учителя.

– Входите! – он помахал рукой. Аврон вошёл, задвинул за собой щеколду и поспешил к дому.

Учитель встретил Аврона в передней.

– Надевай шлёпанцы и проходи скорей к камину, – сказал он в ответ на его приветствие. – Терциус, посуши обувь.

Слуга молча забрал мокрые башмаки Аврона и ушёл.

– А где Элиас? – спросил Торхес.

– Не знаю, – почти честно ответил Аврон. Он действительно не знал, дома ли ещё Элиас или уже добрался до игорного заведения.

– Он, наверное, сказал, – продолжал Учитель, – что прогуливаться по саду и предаваться рассуждениям в такую погоду может только идиот.

– Не знаю, Учитель, – сказал Аврон, краснея: именно это говорил Элиас, когда предлагал по случаю дождя не ходить к Торхесу, а пойти поиграть в кости.

– Разумеется, он прав, – сказал Учитель, – да я и не собирался. Но ты проходи. Садись вот тут, ближе к огню.

Они вошли в гостиную. Учитель подвинул к камину кресло, сам сел в другое и позвонил в колокольчик.

– Марсина, – сказал он явившейся на звонок служанке, – принеси второй стаканчик и… наверное, ещё лимона. Так вот, мой юный друг, – это уже Аврону, – наш Элиас, несомненно, прав, и прогуливаться под дождём, рассуждая о природе вещей, конечно, не стоит. К тому же холодает. Ты не замёрз, пока дошёл?

– Немного. Я доехал на паробусе.

Торхес поморщился: ему не нравилось это новоизобретённое слово; хотя он и понимал, что отличать механический экипаж от конного как-то надо, а произносить «паровой омнибус» – недопустимая трата времени при нынешнем безумном темпе жизни.

– А рассуждать о числах Элиас, похоже, не любит, – продолжал Торхес.

Похоже, подумал Аврон. К разговорам о природе вещей или о делах минувших дней Элиас относился терпимо, а вот цифирь не любил. Не воспринимал он эту премудрость. Три недели назад, узнав в очередной беседе о дробях, они отошли от дома Учителя едва ли на пару сотен шагов – Элиас уже перешёл на крик:

– Да у него просто ум за разум зашёл! Ну, поделю я на двоих три яблока – допустим, будет полтора. Хорошо, сложу обратно – получится три; две половинки яблока съесть – всё равно, что целое. А если три гвоздя?!

– Будет полтора гвоздя у каждого, – спокойно сказал Аврон.

– А вот тебе! – Элиас сунул ему под нос кукиш. – Будет один гвоздь и одна железяка, которая только на переплавку и годится! И обратно, сколько ни складывай, три гвоздя не получишь! В корень надо смотреть, а не цифрами крутить!

Хотя это и было явное неуважение к Учителю, Аврон тогда промолчал, чтобы не заводить Элиаса ещё сильнее. И сегодня эта привычка Учителя – разговаривать о числах под крышей, а обо всём остальном в саду – стала одной из причин, по которой Элиас не пошёл на урок. Не единственной, конечно – он вообще предпочитал учёбе игру.

– Но я сейчас не собираюсь говорить ни о вещах, ни о числах. Сегодня я познакомлю тебя с одной старинной рукописью и… Марсина, поставь сюда.

Служанка поставила небольшой стаканчик и тарелку с кружками лимона на низкий столик, где уже стояли ещё один стаканчик и графин с красной жидкостью. Аврон с любопытством смотрел на всё это и не заметил, когда в руках Учителя появился свиток пергамента.

– Вот, что ты скажешь об этом?

Аврон с благоговением взял пергамент.

– Тянские иероглифы! Третья династия…

– Вторая, – уточнил Учитель, – но самый конец.

– Какая древность! Разве пергамент хранится столько времени?

– В подходящих условиях. В библиотеке Универсиума они созданы. Ну, прочитаешь?

– Попробую, – Аврон вгляделся в тонкие, чуть небрежные значки. – Это какой-то рецепт, поваренный или лекарственный… Сахар растворить в воде… хлебные дрожжи… Учитель, но ведь будет отвратительный запах!

– Конечно. Но это только начало, читай дальше.

– Две-три недели… с берёзовым углем… Наверное, это всё-таки лекарство.

– Ну, не совсем. Я назвал его модулятором настроения. Когда мне грустно, и я пью его, моя грусть становится сильнее и в то же время возвышенней. А когда я радуюсь, он делает мою радость более… непосредственной, что ли. Мне иной раз даже бывает потом немного стыдно, – Торхес покосился в сторону двери, за которой скрылась Марсина. – Кроме того, он согревает замёрзших. Впрочем, ты сам попробуешь.

Торхес взял со стола графин и налил сначала в стаканчик, принесённый Марсиной, примерно на четверть, а потом до половины во второй, на дне которого виднелся красный поясок – похоже, из него уже пили.

– Учитель, я совсем не замёрз! Да я уже согрелся!

– Ничего, всё равно попробуй. Только осторожно, вкус очень своеобразный.

Учитель взял свой стаканчик и выпил почти всё; тогда и Аврон решительно хлебнул из своего…

Сквозь собственный кашель он услышал:

– Закусывай, закусывай!

Сквозь слёзы на глазах увидел перед собой тарелку, схватил с неё кружок лимона и сунул в рот.

– Ну, как? Чувствуешь ли ты, как усиливается твоё настроение? – спрашивал его учитель.

– Не знаю, – ответил Аврон, когда смог отдышаться.

– Тогда повторим, – Торхес налил ещё. – И не забывай закусывать.

Повторили. В груди Аврона разлилось тепло, и только сейчас он понял, что действительно замёрз, пока добирался сюда. Боясь пропустить свою остановку, он сел в паробусе у самого выхода, откуда дуло холодом всякий раз, когда кондуктор открывал дверь. К тому же задние места, ближе к топке, все были заняты.

Он поймал себя на том, что упустил часть рассуждений Учителя, который говорит уже о чём-то другом:

– …Не только настроение, но и фантазию. Вот, послушай, что мне…

– Учитель, а это, – Аврон показал на графин, – прямо по тянскому рецепту? Ой, извините, я вас перебил.

– Ничего, ничего, – благодушно ответил Торхес. – Не совсем, я слегка изменил. Я нагреваю его почти до кипения и много раз пропускаю через дубовые стружки, а потом настаиваю на ягодах оксикокка. Так вот, я сказал, что он модулирует ещё и фантазию. Во время одной из недавних модуляций я придумал зеркальные числа.

– Это как? – удивился Аврон.

– Числа, которые меньше нуля.

– Меньше, чем ничего?!

– Да, представь себе! С ними можно оперировать, как с обычными числами, только прибавить зеркальную единицу – всё равно, что отнять настоящую.

– А зачем они нужны?

– Ну, скажем, у тебя нет денег, и ты ещё должен пять талеров. Сколько у тебя всего? Пять-зеркальное талеров. Понимаешь? Настоящие числа – наличные деньги, а зеркальные – долги. И, я уверен, они годятся не только для денежных расчётов.

– Можно измерять высоту этажей в доме, – неуверенно сказал Аврон. – Верхних этажей – обычными числами, а подвал – зеркальными. А нулём считать землю.

– Правильно! А ну-ка, – Учитель потянулся к графину…

 

* * *

– Что скажешь? – Марвик откинулся в кресле и посмотрел на Сторма.

На большом стереоэкране Терциус и Марсина осторожно уносили из гостиной Торхеса. Он что-то бессвязно бормотал, это бормотание раздавалось из динамика вместе с храпом Аврона, спящего в кресле.

– Ну, в общем, неплохо… Да выключи ты их!

Марвик щёлкнул по клавише «Пауза» – картинка на экране застыла, звук смолк.

– Неплохо, – продолжал Сторм, – только научная ценность нулевая. Я, как социолог, без всякого моделирования могу сказать, что отставание в развитии математики приведёт к застою в технике.

– Сторм, я же не социолог, а программист, – возразил Марвик. – Я просто оцениваю эффективность различных программ социомоделирования. И хорошо, что ты, как социолог, пришёл к тем же выводам.

– А как ты вообще представляешь себе общество, в котором отстаёт развитие математики?

– Ну, может, у них у всех понижена способность к абстрактному мышлению. Помнишь его рассуждения о яблоках и гвоздях?

– Всё равно, – сказал Сторм, – зря ты тянешь меня к себе на защиту оппонентом. Я же критик по натуре… Кстати, имена для этих, – он ткнул пальцем в экран, – ты сам придумал или компьютер?

– Я. А что?

– Там у тебя учитель Торхес, а твой руководитель – доктор Хостер. Ты это нарочно?

– Чёрт! – Марвик кинулся к клавиатуре.

– Погоди, успеешь, – остановил его Сторм. – Выведи куда-нибудь отдельно эту древнюю рукопись.

– Зачем? Вымышленная письменность вымышленного государства.

Ровные ряды иероглифов появились между тем на маленьком вспомогательном экране.

– Вымышленная? Ну-ну, – иронически заметил Сторм. – У тебя переводчик с китайского установлен? (Марвик кивнул.) А ты говорил – вымышленная! Сейчас посмотрим… Так… сахар, дрожжи… две-три недели… а это что?

– Подключи исторический словарь, – посоветовал Марвик.

– А, понятно. Алембик.

– Что такое алембик?

– Какая-то алхимическая посудина, – сказал Сторм. – У тебя сахар есть? А, всё равно за дрожжами идти в лавку.

– Что ты хочешь? – спросил Марвик.

– Сделать этот модулятор.

– Я две недели ждать не буду. У меня через неделю конференция.

– Ерунда, – Сторм махнул рукой. – У них там модулятор настроения, а у нас модулятор времени.

– Это ещё что? – удивился Марвик.

– Ну, ультраинкубатор, в котором биологи за полчаса выводят цыплят.

– К нему же физики никого не пускают, кроме биологов!

– А у меня есть знакомый биолог, Квинт. Он с ними договорится. Заодно и с алембиком разберётся, он алхимию знает лучше меня.

– Погоди, а как с ягодами оксикокка?

– А ягоды, сдаётся мне, не очень-то и нужны, – сказал Сторм…

…Доктор Хостер открыл дверь и застыл на пороге.

Сторм заплетающимся языком втолковывал Марвику:

– Представляешь: ночь, ветер. Деревья качаются. И камыш на озере шумит.

Марвик тупо кивал головой.

– Сторм, ты поэт! – воскликнул Квинт. – Это не рассказывать, это петь надо! Вот так!

И он могучим баритоном запел:

– Шумел камыш, деревья гнулись! А ночка тёмная была…

 

* * *

– Ну, в общем, неплохо, – сказал доцент Пивасик, – но вот это допущение – общество, не знающее алкоголя, – кажется мне несколько искусственным. Высокий технический уровень, вон, даже временем управляют…

На большом стереоэкране доктор Хостер выпроваживал из лаборатории пьяного Квинта. Марвик и Сторм исчезли ещё раньше.

– Может, они потому и достигли такого уровня, что не знают алкоголя, – возразил аспирант Вялко. – В конце концов, это только альтернативная модель.

– Даже для альтернативных моделей стоит брать реальные альтернативы, – строго сказал Пивасик. – Вы знаете, сколько стран пытались ввести сухой закон? США, Финляндия, Россия… Мне кажется, стремление дурманить себя заложено где-то глубоко в природе человека. Даже животные… Я, помнится, читал в одном популярном журнале, что слоны, наевшись каких-то дурманящих плодов, выходят на дорогу и опрокидывают автомобили.

– Слоны? Но они, кажется, хищники!

– Тем более! Если даже хищники едят плоды, чтобы опьянеть. Впрочем, я плохо знаю фауну Австралии.

– Я тоже, – сказал Вялко.

 

* * *

– Ну, в общем, неплохо, но вот это допущение – настолько узкая специализация, что социологи или программисты не знают элементарных вещей из зоологии, – кажется мне несколько искусственным…

 

 

Необязательное пояснение

Oxycoccuspalustris – клюква болотная.