Узел Гордея

Историческая байка

 

 

Рассказывают еще такую историю…

 

1

Будто бы однажды летним вечером в маленьком древнегреческом городке местная научная интеллигенция, которую в то время всю оптом, без деления по специальностям, называли «философами», собралась в саду на обычные вечерние посиделки — поговорить о природе вещей, о смысле жизни и прочей натурфилософии.

Как водится, скинулись по мелочи, взяли кувшинчик критского розового, быстренько его ополовинили и быстренько же, ввиду летней жары и слабой закуски, окосели. И в своем привычном состоянии большинство предалось любимой забаве, а именно — стало дразнить, травить и не по-доброму разыгрывать молодого начинающего философа по имени Гордей. Или, по-древнегречески, Гордий. С ударением на первом слоге.

Заметим здесь, точности ради, что Гордей был философом хотя и начинающим, но никак не молодым. Сорок с лишком ему набежало, и почти две трети из них провел он в море. Ходил на торговых судах; сначала юнгой, потом матросом, а последние годы — кормчим. Плавал за Столбы Геракла и дальше на юг, туда, где море от жары густеет наподобие сиропа, а смола, которой смолят борта, наоборот, становится совсем жидкой и не держится между досок. Люди, что выходят там на берег из лесной чащи, черные, как головешки; и даже Гелиос, бог Солнца, ведет свою огненную колесницу по северной стороне небосвода — где прохладнее. И на север случалось ему ходить, к туманным Касситеридам, их еще италийские моряки называют Альбионом; и еще севернее, к острову Туле, за которым совсем недалеко, рассказывают (он сам, своими глазами это видел!), купол небес опускается в Океан; а дальше нет ни земли, ни моря. Три раза тонули суда, на которых он плавал; месяц просидел на острове у берегов Галлии, думал, зима начнется — конец, но, слава богам, греческое судно шло мимо, подобрали.

Чудом он избежал плена в последнем плавании, когда карфагенский корабль напал на них у самых Столбов. Греки пошли от них на запад, в Океан, несмотря на то что надвигался шторм. Карфагеняне, хотя и слывут хорошими моряками, не рискнули преследовать их вдали от берега, предоставили собственной судьбе… Трое тогда спаслись, Гордей в том числе. Выгребли к кантабрийскому берегу обломками весел, сидя верхом на обломке мачты.

После этого спасения, вернувшись в Элладу, Гордей впервые задался вопросом: зачем он все эти годы рисковал собственной жизнью, не позволяя себе даже завести семью, чтобы в случае чего не оставить жену вдовой, а детей сиротами? Захотелось узнать, есть ли в этом какой-то смысл, или судьбы людские — всего лишь игры богов.

Гордей оставил море и, с умом распорядившись небольшими сбережениями (он понемногу откладывал, особенно в последние годы), приобрел домик в маленьком городке к северу от Коринфа. У него еще немного осталось, и он мог посвятить какое-то время не работе, а поискам смысла жизни; и эти поиски привели его к местным философам.

Поначалу у них возник друг к другу взаимный интерес. Гордей рассказывал о море и дальних берегах; философы из его слов мало что понимали, но не признавались в этом, дабы не уронить достоинства. В свою очередь он спрашивал их о смысле жизни, который его интересовал прежде всего. Из их ответов он вообще ничего не понял, в чем честно признался; а когда ему снисходительно объяснили, что философские истины доступны лишь посвященным, заявил о своем намерении войти в их число.

А вот это намерение вызвало в среде философов сильнейшее неприятие и возмущение, но сказать прямо: дескать, шел бы ты, моряк, в свою компанию — им не позволяло воспитание, и они принялись доводить до него ту же мысль полу- и четвертьнамеками. Разговаривали при нем непонятными словами, а когда он просил объяснить, что это такое, демонстративно ужасались: как можно не знать простейших вещей! Говорили этими же словами о нем самом, а он даже обидеться на них не имел возможности: то, что он посчитал бы обидным прозвищем, вполне могло на поверку оказаться изощренным философским термином. Пару раз он так купился, а эти гады ржали, как кентавры!

Но и представления философов об окружающем мире часто решительно расходились с личным опытом Гордея. Один, например, всерьез утверждал, что Земля не плоская, а круглая, как шар, и небо — не купол, а тоже вроде шара, и ни в одном месте с Землей не соприкасается. Другой как-то сказал, что никаких богов на Олимпе нет; он якобы однажды туда забрался и никого не нашел. Гордей, конечно, не поручился бы за всех богов разом, но в том, что Посейдон, бог моря, существует, был уверен абсолютно. И, кстати, последовавшие вскоре события укрепили его уверенность. Через пару дней после этого разговора со стороны недалекого моря ветер нагнал тяжелые тучи, из них полился проливной дождь, а затем разразилась настоящая буря. Сутки она свирепствовала, ломая деревья (некоторые упали на дома в городке); ближайшая речка вспухла и вышла из берегов, и, если бы город стоял на берегу моря, его, наверное, попросту размыло бы волнами.

 

В тот летний вечер всё шло как всегда. Философы разговаривали вычурно, бросая в сторону Гордея многозначительные взгляды, тот мрачно молчал. Многое он уже понимал, но они находили всё новые заковыристые слова — сколько же у них еще в запасе?!

Положение Гордея усугублялось тем, что он не пил критского розового, тем более разбавленного. (Это что, вино? Это ж подкрашенная водица!) На суше все только так и пьют вино — разбавив наполовину водой; ну, а на флоте в цене карфагенское крепкое. Тамошние виноделы, по слухам, добавляют в него какую-то огненную воду; они якобы покупают ее в Египте, где жрецы ревностно охраняют секрет ее приготовления, наряду с другими секретами великого и древнего искусства «хеми». И вот ведь пакостное государство Карфаген, однако только этим вином и спасаются греческие моряки в холодных водах за Касситеридами, где плавают огромные ледяные горы. И уж разбавлять — никто и не заикается о такой глупости!

Будь Гордей пьян, он, наверное, сцепился бы с ними, может, надавал бы по мордам; однако в трезвом виде он понимал, что общепринятый способ доказательства своей правоты в этой компании не работает. Даже наставив им всем под глазами фонарей (честное слово, его бы на это хватило!), он никого и ни в чем бы не убедил.

Всему, однако, приходит конец; и терпению Гордея тоже. Взяв пустую глиняную кружку, он налил в нее доверху критского и, не отрываясь, выпил. Потом вытер тыльной стороной ладони рот и сказал, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности:

— А вот я сейчас завяжу узел, который никто из вас не развяжет.

— Принимаю пари, — тут же решительно заявил тот самый путешественник на Олимп, из-за которого разразилась буря. Возрастом он был моложе Гордея чуть ли не вдвое, а гонору ему боги отвалили, пожалуй, на всю компанию, только он забыл поделиться. — Кто проиграет, в следующий раз угощает всех.

Слова «пари» Гордей не знал, но догадался по контексту. Путешественник тем временем встал и ушел в дом (философы сидели в его саду). Вернулся он с отрезком толстой веревки, локтей семи или восьми в длину.

Гордей, внимательно разглядывая, повертел веревку в руках, подергал за концы — проверил на прочность.

— Хороший канат, на такелаж пойдет, — сказал он. Тоже не упустил случая уесть философов незнакомым словом; те, впрочем, не подали вида.

В углу сада стояла давным-давно брошенная повозка — крестьяне запрягают в такие по паре волов, но у философа в хозяйстве какие волы? Дышло ее опиралось на обломок ствола яблони — дерево сломала буря, посланная Посейдоном в ответ на непочтительные слова о богах. Гордей подошел к повозке, примерился к дышлу. Обмотал веревку вокруг него на три раза, быстрыми и точными движениями скрутил узел, потом потянул веревку за концы так, что жалобно пискнуло дерево. Отошел на шаг, посмотрел на дело рук своих и остался доволен.

Он обернулся к философам:

— Валяйте!

— Пожалуй, за полчаса я с ним разберусь, — заявил тот, что принимал пари, рассматривая узел. Гордей негромко хмыкнул, сказал (опять всем сразу):

— Я вернусь через час. Вы все можете ему помогать, — и направился к выходу из сада.

— А если мы за это время развяжем? — спросил один из зрителей.

— Не развяжете! — бросил на ходу Гордей. Он направлялся к себе домой, где у него еще оставалось немного карфагенского.

 

В зюзю пьяный Гордей пришел в сад только через три часа. Он не держал дома часов, ни водяных, ни солнечных, и определял время сообразуясь с собственными ощущениями, которые на этот раз дали сбой — наверное, карфагенского все-таки было лишку. Об узле он вспомнил, когда уже стемнело.

Философов в саду не было, а узел Гордей нашел на дышле, всё так же аккуратно затянутый, разве что чуть ближе к концу. Похоже, философы, отчаявшись развязать, попытались стащить узел с дышла, но оно в одном месте утолщалось: в жерди, из которой его сделали, был сучок. Так ничего у них и не вышло.

А может, ему просто показалось это, в темноте и с пьяных глаз.

 

2

Александр, сын царя Филиппа и наследник македонского престола, возвращался домой из поездки в Аттику в скверном расположении духа.

Он не хотел туда с самого начала, но отец сказал: «Надо, Саня. Надо!» — а с ним не поспоришь. Аристотель тоже уговаривал ехать и при этом всё расписывал архитектурные красоты Афин: Акрополь, возвышающийся на горе над городом, длинные стены, прикрывающие дорогу от города к порту Пирею… Ну, у Аристотеля, положим, свой интерес: там, в Афинах, философов — что собак нерезаных, а старика хлебом не корми — дай поспорить, родить какую-нибудь истину; но Александру-то на кой ляд сдались эти диспуты?!

Он хотел еще раз поговорить с отцом — может, удастся отвертеться. Тут его, однако, сбил с панталыка капитан корабля, на котором Филипп отправлял их в Аттику. Он с такими гримасами и причмокиванием рассказывал Александру о шлюхах из Пирея, что тот решил: ладно уж, съездим по-быстрому, чем затевать с отцом спор, в котором скорее не истину родишь, а по шее схлопочешь.

Пирейские шлюхи Александра разочаровали. Они оказались точно такими же, как в любом портовом городе Ойкумены, — не хуже, но и не лучше. Александр собирался объяснить капитану, что врать нехорошо, но корабль, как оказалось, не простоял в Пирее и суток, снялся с якоря и ушел дальше по своей программе. Это означало, помимо прочего, что домой придется тащиться по суше — тоже тот еще облом. Нет, конечно, сухой путь не хуже водного, а кое в чем даже лучше, но он ведь рассчитывал по-быстрому!

Ну, а в этот городишко, бывший им даже не вполне по пути, они заехали специально по требованию Александра. Тот хотел взглянуть на знаменитый узел, слава о котором шла по всей Элладе уже не первый год.

Собралась толпа: городок не часто посещался царственными особами, пусть даже из Македонии. Впрочем, охрана тут же выставила лишнюю публику из сада, где стояла повозка с узлом, завязанным на дышле. Остались только хозяин и с ним еще несколько философов из той же компании; остались отцы города, которых выпирать за ворота было бы неучтиво, да Александр с Аристотелем. Остальные, кому интересно, глазели через ограду.

А Гордея не было. К тому времени, разочаровавшись в философии, он почти перестал появляться в компании философов, что последних вполне устраивало.

Гордей же обратился к другим путям поиска смысла жизни. Тут кстати заглянул в гости знакомый матрос, который недавно ходил на судне в Рим, и рассказал о том, как постигают истину римляне. «In vino veritas» — говорят они, что означает: «В вине истина». Там и искал ее Гордей.

Александр между тем пожелал поговорить с человеком, завязавшим узел. Намек философов, что этот человек недостоин внимания принца, он пропустил мимо ушей, и пришлось одному из них сходить, привести Гордея.

Тот пришел — что б не прийти, когда зовут? Два последних дня он пребывал в состоянии перманентной любви к ближнему. Тот самый моряк, что рассказал ему о римском пути к истине, по его просьбе купил в ближайшем порту пару мехов карфагенского крепкого. (Приобрести его где-либо еще было невозможно, то-то оно иначе называлось «портовое вино».) На днях он завез их Гордею, и тот, снова заимев некоторый запас любимого вина, был теперь готов помочь всякому, кто попросит, и пойти туда, куда позовут, везде распространяя вокруг себя аромат дивного напитка. Македонский принц — ну и что? Два умных человека всегда найдут взаимно интересную тему для беседы.

Чинопочитание не входило в число как достоинств, так и недостатков Гордея. Имеется в виду — трезвого Гордея, а о пьяном вообще нечего говорить. Александра он называл то Саней, то Сашкой. Аристотель делал страшные глаза и шепотом подсказывал: «Александр Филиппович!» — но что Гордею Аристотель? Раз он даже попытался дружески похлопать царевича по плечу, но охранник перехватил его руку — вежливо, но твердо.

Александр старался не обращать внимания на эти выходки; да и что взять с пьяного матроса?

— Верно ли говорят, что тот, кто сумеет развязать этот узел, будет владеть всей Азией? — спрашивал он.

— Говорят, — отвечал Гордей. — Только, Сашка, не я это придумал. Я такого не говорил. Я вот этот узел завязал. Вот этими самыми ручками.

Гордей выставил перед собой ручищи, огромные и всё еще мозолистые, несмотря на то что он давно уже не был в море. От этого движения он потерял равновесие, качнулся вперед и, чтобы удержаться, попытался ухватиться за Александра, но его снова перехватил охранник.

Александр, не замечая маневров Гордея, внимательно разглядывал узел.

— Я берусь развязать его за полчаса, — решительно заявил он.

— У-у, Санёк, знаешь, сколько таких было? — сказал Гордей. Тем временем хозяин сада быстро сходил в дом, принес клепсидру. В нее налили воды на полчаса, и время пошло. Александр со всех сторон осматривал узел, остальные молчали; Гордей тоже замолчал. Он даже немного протрезвел — так, совсем слегка.

Александр смотрел на узел, вода вытекала, и, чем меньше ее оставалось, тем отчетливее он понимал, что задача должна иметь какое-то простое решение. Даже, пожалуй, очень простое, он примерно знал, какое именно…

Когда ровное журчание воды превратилось в частую дробь падающих капель, Александр решительно шагнул вперед и быстрым взмахом меча перерубил узел вместе с дышлом.

— Вот так! — он шагнул назад, опустив меч.

— Ну-у, Шурик, — разочарованно сказал Гордей, — мы так не догова…

Закончить он не успел. Всему бывает конец, пришел он и терпению Александра. Сашка, Санёк — еще куда ни шло, но Шурик — это уже чересчур!

Александр принадлежал к категории людей, для которых принцип «покарать обидчика немедленно» работает на уровне рефлекса, а не разума. Его правая рука сделала свое дело раньше, чем голова успела что-либо подумать. Резким обратным движением меча он снес моряку голову.

Мир в глазах Гордея стремительно кувыркнулся, и последним, что он увидел, была странная человеческая фигура с красным фонтаном вместо головы. Успел ли он понять, что видит собственное обезглавленное тело, — неизвестно.

Когда тело рухнуло на землю вслед за головой, за оградой раздались возмущенные крики. Конечно, Гордей был человек никчемный, пьяница и несостоявшийся философ, к тому же чужой; но, с другой стороны, он никому не делал зла, и городок благодаря ему прославился на всю Элладу. И вообще, вот так чекрыжить головы в мирном городе — это, знаете, последнее дело; и будь ты хоть трижды македонский принц — всё равно последнее!

Охрана царевича, угрожающе выставив перед собой мечи, двинулась вперед, раздвигая толпу, туда, где они под присмотром рабов оставили коней. Крики перешли в глухой ропот, но ни у кого в толпе оружия не было, и Александр со спутниками выбрались из городка беспрепятственно.

 

— Ну что, сынок, наломал дров? — сказал Филипп, выслушав рассказ Александра о поездке, с комментариями Аристотеля. — Я ж тебя посылал уму-разуму учиться, а не железякой махать!

Обращение «сынок» Александр проглотил молча, хотя в другое время мог бы обидеться. И в самом деле, наломал же!..

— Ну ладно, не намахался — еще помашешь, — продолжал Филипп. — Греки на нас взъелись, уже сюда идут. Слыхал?

Александр помотал головой. Филипп развернул на столе свиток пергамента, весь изрисованный непонятными значками. Александр не знал, что это такое, но потом увидел вверху справа надпись неровными древнегреческими буквами «ARCISEKRETNO», и между значками еще надписи. Некоторые из них оказались названиями знакомых городов и деревень, близких и не очень, и он понял, что это карта — о ней ему однажды вскользь говорил отец, а в другой раз Аристотель.

— Они сейчас вот тут, тут и тут, — Филипп ткнул пальцем в карту. — Тут они соединятся, мы им помешать не успеем. А вот здесь мы их встретим, — он черкнул заскорузлым ногтем там, где была нарисована деревня с названием на грани приличия — Херонея. Потом поднял глаза на сына, пристально посмотрел и сказал: — Будешь командовать конницей.

 

Собственно, пересказывать эту историю дальше нет смысла. Херонея, Тир, Египет, Гавгамелы, Бактрия — этапы большого пути Александра Великого, вошедшие во все школьные учебники. Узел в них тоже упоминается, а вот моряку Гордею, его завязавшему, но при этом так и не постигшему смысла собственной жизни, места уже не нашлось.