НЕЖНО ДУМАЛОСЬ О ВЕЧНОМ
* * *
Топнешь, было, туфелькой лиловой,
девичьи капризы не тая.
Бесшабашной и загниголовой
прокатилась молодость моя.
Платьица лихие из вельвета,
узкого плетенья ремешки,
белой ночи молодого лета
колкости, ужимки и смешки…
Повернёшь налево – вдруг направо
ноги самовольно унесут.
Неглубокой речки переправа.
У подъезда – суд да пересуд.
Белая сирень в соседнем сквере.
Хоть и топнешь гордою ногой,
безоглядно, бесшабашно веришь
глупостям записки дорогой.
Мои девяностые
Этот простенький халатик –
распашонка, кимоно…
Как смеялись, веселились,
пили красное вино
«Изабеллу» из пакета.
Ели синий виноград.
Никого не надо было
целых десять лет подряд.
Ничего не надо было –
только об руку рука,
да в обнимку, да рябила б
мелководная река,
где за каждым поворотом
только ты, да я с тобой.
Просто это называлось
и любовью, и судьбой.
Сон в летнюю ночь
Ночь июльская смеётся.
Колдовское зелье льётся.
Молодое, золотое
колдовское зелье льётся.
Тонкий месяца стружок
на заветный бережок,
на речную переправу
льёт сердечную отраву.
Насылает дымный морок,
пробирается, как ворог,
на озябшую траву,
на хмельную голову.
Этот тонкий лунный сноп
словно по сердцу озноб:
навевает сон неспешный,
нежный, сладостный, нездешний…
Проснись –
проснуться не могу.
Очнись –
очнуться не могу.
Всё словно юность проживаю
вновь на заветном берегу.
Вся жизнь как будто впереди
и так прекрасна!
В сумерках
Страх и восторг.
И как будто бы снится:
сумрак густеет и хлюпает лёд.
А подо льдом, как в степи кобылица,
речка копытом неистово бьёт.
Боль и любовь.
В опасенье бурана
нам ли с метелью водить хоровод…
До полыньи, что зияет, как рана,
всего лишь неверный один поворот.
Нечего мне и сказать в оправданье.
Жизнь и судьба – это ты. Только ты.
Странные нам выпадали свиданья –
в сумерках – и до ночной темноты.
Здесь, на реке, на крутой середине –
что нам слова, что нам ныне слова…
Вот и скользим по расколотой льдине…
Вот и молчим, коль печаль не нова.
Словно одни мы остались на свете.
На белом ли, чёрном ли свете – одни.
Празднует зиму пронзительный ветер.
И праздно горят за рекою огни.
Вечер на Спасской
Какой-то китайский фонарь
нам красит коричневым веки.
Мы ждём. И приходит январь.
Он нас обручает навеки.
Серебряных флейт голоса –
не музыка ль скорой разлуки?
Мы смотрим друг другу в глаза,
сплетаем замёрзшие руки.
Кружи нас, позёмка, кружи…
Мы две перелётные птицы –
остались на воле пожить
и поздней любовью напиться.
Морозец крепчает, и снег
лежит карнавальною маской.
И мы остаёмся навек
на нежной заснеженной Спасской.
Считаем господние дни.
Считаем себя молодыми.
По Спасской мелькают огни
и тонут в серебряном дыме.
Куда мы идём наугад –
кто знает и кто нам ответит?
Китайский фонарь невпопад
всё светит, и светит, и светит.
Портрет
Нежно думалось о вечном –
получался сивый бред.
А хотелось – больше жизни –
поэтический портрет.
Чтобы тайна и загадка,
чтобы волосы вразлёт,
а одна развилась прядка…
чтобы очи – синий лёд,
чтобы лёгкий ветерок,
так, чтоб кофточка рябила,
чтобы женщина художника
хоть годик, да любила…
Света, слишком мало света
для волшебного портрета.
Для последнего мазка
ночь безумно коротка.
Жизнь безумно коротка.
Ёжится от пустяка,
тратится на расставанья,
недомолвки, состоянья
ревности…
Иль на обиду,
пусть хоть для виду…
Про весенний сивый бред
сердце вспомнит сладкой болью –
как с пронзительной любовью,
как с последнею любовью,
как писался,
как остался
недописанным портрет.
***
Земляничные полянки
попадаются так редко,
что ни склянки, ни корзинки
на прогулки не ношу.
Даже луг,
и даже лес мне –
как тетрадочная клетка,
по которой сладко бегать
в летний день карандашу.
Вот опять ложится косо
строчка, точка, запятая…
То глупа, простоволоса,
то усердно завитая,
то как ломаная ветка,
то корява, как коряга.
Всё тетрадочная клетка
терпит от меня, бедняга.
Стихотворные порядки,
рифм старинные загадки
я разгадывать не буду –
Бог их ведает, откуда…
Лишь бы что-то нисходило,
снисходило или зрело,
над полянкой земляничной
тайным солнышком горело,
тайной музыкой лилось бы…
Улица Розы
Приезжает старый друг.
Ходит около – вокруг.
Всё, что надо –
и не надо –
разом валится из рук.
Думаю:
Приехал зря.
В голове он – без царя.
Дарит снежные, пленительные
розы января.
И всё о чём-то говорит,
словно в воздусях парит.
На углу кафешка «Роза»
жарким пламенем горит.
Интересное кино.
Дорогое пьём вино.
Внуки дружно ходят в школу.
Жизнь закончилась давно.
Но разливается январь
на янтарь и киноварь.
И опять кафешка «Роза»
притягательна, как встарь.
Подозрительно молчу.
В неизвестное лечу…
Двадцать лет в сугробах тают.
Жизнь, как прежде, по плечу –
плывёт серебряной рекой,
туда, где сладкий непокой,
где мне растить цветочек счастья -
красивый,
маленький такой.