РАССКАЗЫ
УЧИТЕЛЬНИЦА НЕМЕЦКОГО
***
- А вы от какой газеты корреспондент будете? – Задаёт она, улыбаясь, вопрос, когда директор, представив их друг другу, оставляет одних в опустевшем классе.
- От районной, – говорит он, хотя уже предчувствует, что тема, которой он коснётся, вполне может заинтересовать и краевые газеты. Зовут её Светлана Анатольевна, два года назад она закончила факультет иностранных языков педагогического института и приехала в эту сельскую школу преподавать немецкий.
Казалось, что в этом особенного, сотни, а то и тысячи выпускниц вузов ежегодно приезжают в сельские и городские школы и работают преподавателями английского, немецкого, французского, а то и испанского языков. У одних это получается здорово, у других – не совсем, но тем не менее…
Но, тем не менее, особенное в данном случае есть. Дело в том, что в этом посёлке почти сплошь живут немцы. Те, кого в сорок первом выслали сюда из Поволжья, их дети и внуки. Более сорока лет иностранный язык – естественно немецкий – в местной школе вели учителя-немки, а вот теперь русская учит ребятишек-немцев их родному языку. Впрочем, относительно родного языка вопрос, как оказывается, спорный, в некоторых, казалось бы «чисто немецких» молодых семьях по-немецки не говорят, потому как язык знают плохо или не знают совсем, тем не менее…
Тем не менее, она преподаёт немецкий язык ребятишкам, носящим немецкие фамилии, имея фамилию русскую – Макарова.
Она небольшого роста, жива, подвижна, симпатична: карие глаза, слегка поддёрнутый носик, тонкие губки, толстая длинная пшеничная коса, повязанная на конце голубеньким бантиком, переброшенная через плечо, лежит на её белой кофточке, касаясь груди.
- Да вы проходите, садитесь, не стесняйтесь, товарищ корреспондент, мы не кусаемся, – приглашает она, уже сидя за учительским столом. – К нам корреспонденты не каждый день приезжают. При мне, например, вообще впервые, так что на все вопросы отвечу. А вы давно в газете работаете?
- В вашем районе недавно, а вообще одиннадцатый год уже, – говорит он, садясь за первый стол напротив неё, как ученик перед учительницей, и достаёт из кожаной чёрной сумки диктофон, блокнот, авторучку.
***
Перед командировкой в этот посёлок, когда он сказал, что кроме всего прочего – леспромхоза, сельской администрации – хочет зайти и в школу, ответственный секретарь редакции, ещё молодая весёлая женщина, отреагировала своеобразно.
- Вот там-то тебя и женят, – сказала, смеясь, она, – Светлана Анатольевна там есть. Женщина неотразимая, в меру скромная, в меру разговорчивая – как раз в твоём вкусе, и волосы у неё длинные, как ты любишь, – до пояса… Так что держись или наоборот – в плен сдавайся!
Он заинтересовался и, подыгрывая ответсекретарше, улыбнулся.
- Скажи, что она ещё девушка невинная.
- Вот с этим небольшие сложности есть, – сделала лицо серьёзным ответсекретарь. – Она ещё студенткой познакомилась с одним аферистом. Он «химию» отбывал. Но красивый гад был и обольстил её. Увлеклась она, девочку родила, а он, сволочь, срок отбыл и смылся – ни ответа, ни привета.
Три года одна дочку растит, но молодец – ничего не скажешь, интереса к жизни не потеряла, по-прежнему весёлая и открытая.
Сказать о том, что по дороге в посёлок он только и думал о том, как бы поскорее глянуть и оценить очередную потенциальную невесту, было бы неверно. Был он корреспондентом по жизни не раз битым, не один раз менял местожительство, а заодно и редакции, не один раз его пытались оженить и заземлить, но всё как-то не получалось. Когда дело доходило до серьёзных отношений с женщинами и нужно было решать: оставаться и узаконивать отношения или расставаться, почему-то получалось второе.
То в «деле» возникал бывший муж, то недовольство высказывали родители невесты, то, как было один раз, перед тем, как идти в ЗАГС, он потерял паспорт.
«Не судьба значит», – успокаивал он сам себя, будучи твёрдо уверенным, что рано или поздно, она, судьба его, на жизненном горизонте появится и не узнать её, а тем более пройти мимо или обойти её будет невозможно. Однако годы шли, а она никак не появлялась.
***
Годы шли, а она никак не появлялась. И не веря в то, что она может появиться здесь, в этом посёлке, он, приехав в командировку, первым делом зашёл в администрацию, отметил командировку, проинтервьюировал сельского главу, затем побывал в пекарне, в конторе ОРСа леспромхоза, выехал на место лесозаготовки и складирования леса и только уж тогда, когда «материала» нагрёб, что называется, под завязку, заглянул в местную школу.
Директор школы, седой пенсионер, сорок лет отдавший народному образованию, оказался весьма и весьма разговорчивым и человеком радушным – организовал для корреспондента и водителя обед, подробно рассказал о школьных делах и во время беседы неожиданно спросил:
- А ты женатый?
- Нет, – ответил он, слегка смутившись от внезапного вопроса. – Был одно время, но не получилось…
- Ничего. Молодой ещё, получится. У нас тут дивчина одна работает, немецкий преподаёт. Тоже у неё не всё в жизни гладко получается. Я вот смотрю на тебя, и знаешь, какая мысль мне в голову приходит? Мне кажется: вы друг другу подходите. Сейчас я тебя с ней познакомлю, материал о ней напишешь, ну и оценишь заодно.
Сказанное директором ещё больше подогревало его интерес к незнакомой пока женщине, и он не без волнения переступил порог кабинета, где она преподавала иностранный. Но волнение это исчезло, как только он увидел её.
- Светлана Анатольевна, я понимаю, многие девчонки в школьном возрасте мечтают стать учителями, такими, как их первая учительница. Но почему именно иностранный, немецкий? – задаёт он ей первый вопрос и включает диктофон.
- А можно без этой штуки? – улыбаясь, кивает она на записывающее устройство.
- Можно, конечно, но, откровенно говоря, я писать авторучкой уже отвык, и потом, диктофон запишет всё более подробно, с интонациями и паузами, а это поможет написать более объективный материал, – объясняет он.
- А послушать потом дадите? – спрашивает она. – Ужа-асно хочется себя послушать!
- Обязательно.
- Ну и договорились.
«Ну и договорились» – она произносит так, как будто знакома с ним, по меньшей мере, года три.
- Договорились, – говорит и он ей как старой знакомой. – Ну а теперь ответьте на мой вопрос, пожалуйста.
- А вы задали вопрос? Совсем забыла, – говорит она лукаво, и карие глазки её наполняются блеском. – Извините, пожалуйста. Итак, почему иностранный и почему именно немецкий? Всё так, как и сказали: была без ума от первой учительницы. Она вообще-то закончила иняз, но учителей иностранного в школе в то время хватало, и ей дали начальные классы. Вернее, наш первый класс. Знаете, как это бывает в сельских школах, где учитель физкультуры запросто может преподавать биологию и химию, а преподаватель математики вести уроки черчения и рисования. Вот и учила она нас три года, а потом и по своему предмету работать стала, так что все десять лет и была у нас классным руководителем.
Она снова улыбается озорно и весело.
- Правда, ничего интересного? А вы, какой предмет в школе любили?
- Историю, хотел археологом стать…
- Ой, а это как раз, наоборот, интересно, а почему не стали?
- Газета не дала. Всего к себе забрала, для археологии места не осталось…
- А я читала ваши стихи в газете. Мне понравилось… Прочтите что-нибудь, так хочется услышать в авторском исполнении…
- Да что там стихи – баловство, – говорит он, смутившись.
- Ну прочтите, пожалуйста. Хоть парочку самых любимых ваших стихотворений, – просит она снова и, поставив локти на стол, сложив ладони и, подперев ими подбородок, готовится слушать.
Он, выключив диктофон, начинает ей читать: одно стихотворение, второе, третье. Она слушает, притихнув, почти не дыша, и когда он останавливается, кратко говорит:
- Ещё…
И он читает ещё и ещё. В дверь заглядывает водитель редакционной «Нивы» и нетерпеливо спрашивает:
- Куда ещё поедем?
- Домой скоро поедем, – говорит он.
- Ко мне сейчас поедем, – произносит она, вставая из-за стола. – Не могу я поэта голодным отпустить. Никогда себе потом этого не прощу. В кой-то век заглянул к нам стихотворец, а я его в гости не пригласила, автограф не взяла.
- Понятно, – шофёр многозначительно кивает головой и, закрыв дверь, уходит. В коридоре уже опустевшей школы слышна его тяжёлая удаляющаяся поступь.
Он, несколько оторопевший от её неожиданного и необычного приглашения, торопливо задав ей несколько вопросов «под диктофон», фотографирует «Кодаком» за столом с учебником немецкого.
- Фотографию чтоб обязательно мне привёз и подарил, – говорит она, вновь улыбаясь, и он, несколько смутившись её резким переходом с «Вы» на «Ты», не сразу находит нужную точку, откуда лучше сделать снимок.
- Ну хватит, – говорит она, когда он делает пару кадров. – Лучше Верочку мою сфотографируй или нас вместе с ней, хорошо?
- Хорошо, – соглашается он, отмечая про себя, как с ней легко и просто. Она накидывает на ходу на себя кожаную куртку, берёт в руки сумку, складывает туда тетради.
- Ну что, пошли, поэт, – говорит она, выходя в коридор. Он послушно выходит следом, и она закрывает дверь кабинета ключом.
- Сейчас заедем в детский сад, заберём дочку и ко мне, – это она произносит уже на ходу, когда они идут по длинному школьному коридору.
У самого школьного порога техничка заканчивает мытьё полов, отжимает тряпку.
- Смотри, Анатольевна, заберёт тебя с собой корреспондент, – бросает реплику та. – Уж очень хорошо вы вместе смотритесь, так друг к другу и подходите. Ой смотри, увезёт, как без тебя ребятишки-то наши будут?
- А зачем ему меня увозить? – реагирует на это она. – Он сам к нам, если надо, приедет. Места у нас красивые, поэтичные. Ведь правда, товарищ корреспондент?
Она подмигивает ему и громко смеётся.
- Конечно, я хоть завтра бы переехал, – включается в игру-разговор он. – Места у вас действительно красивые: река, грибы, орехи…
- Вот хорошо бы было, а, – говорит нараспев техничка. – Дай Бог счастья тебе, Светочка.
Она садится рядом с водителем и показывает дорогу. Они едут до детского садика.
- Я быстро, – говорит она, выходя из машины, и бегом направляется к калитке детского сада.
- Шустрая! – покачивая головой, восхищается шофёр. – По-моему, ты ей понравился. А вы чем-то даже похожи друг на друга.
- Ты не первый, кто мне это говорит сегодня.
- Ну значит, я прав. Смотри не теряйся – бабёнка она, по всему видно, хорошая.
- Так что: ты предлагаешь мне жениться?
- Ну и женись. Хватит по свету без угла мыкаться. Такой случай и такая встреча один раз в жизни бывают. Тем более, я вижу, она к тебе в душу запала.
Она возвратилась скоро, минут через пять, с дочкой – маленькой копией своей мамы. Такие же карие глазки, такой же поддёрнутый кверху носик и даже такая же пшеничная коса, выходящая из-под голубой косыночки и заканчивающаяся голубым бантиком.
***
Потом они едут в конец посёлка, где стоят не так давно выстроенные двухквартирные брусовые дома.
Аккуратный дворик: сарай, банька, сложенная в два ряда поленница дров.
- А кто дрова тебе колол? – спрашивает её водитель, осматривая двор. – Нанимаешь кого?
- Сама колю-рублю, – улыбается она, – директор у нас молодец – заботится, чтобы учителя не замёрзли, каждую осень нам по десять кубов подвозят. Вот в октябре снова привезут. Ну а во двор перенести и переколоть – это уже я сама. Родилась и выросла в городе, а тут всему научилась: и дрова колоть, и веники для бани заготавливать, и за курами ухаживать.
Они проходят на веранду, а затем в квартиру, состоящую из двух комнат, просторной прихожей и кухни. Она приглашает гостей в зал, усаживает на диван. Включает телевизор, потом ставит перед ними журнальный столик, приносит варенье, шаньги, наливает через некоторое время горячего чаю.
- Может вам пельмени сварить? – спрашивает затем, уже деловито подвязанная фартуком и в косынке. – Что для мужиков чай, еда разве?
- Нет, нет! Спасибо! – в один голос отказываются гости. – Нас директор ваш сегодня супом кормил.
- Ну, как знаете…
В косынке и фартуке, слегка раскрасневшаяся, с закинутой за спину косой, она выглядит ещё привлекательнее.
Они пьют чай, кушают шаньги, рассматривая аккуратную, уютную квартирку. Затем он фотографирует её с дочкой на фоне фотообоев – берёзовой рощи.
- Знаете, а мой любимый поэт Николай Рубцов, – говорит она потом, доставая с полки небольшой томик стихов.
- Как ни странно, мой тоже, – теперь улыбается он и произносит:
Светлеет грусть, когда цветут цветы,
Когда брожу я многоцветным лугом,
Один или с хорошим давним другом,
Который сам не терпит суеты.
- Однако пора ехать, – говорит шофёр, вставая и направляясь к выходу. Он поднимается следом. Она, накинув на плечи куртку, провожает их до машины, на крыльце суёт ему в руки полиэтиленовый пакет, в котором шаньги.
- Отказываться нельзя, потому как это от всего сердца, – опережает она его реакцию на это, – сама стряпала и пекла, попьёте дома с чаем. Небось, на квартире живёшь?
Он кивает головой и прячет шаньги в сумку.
- Счастливого пути, – говорит она ему у машины и пожимает на прощанье его руку. – Как фотографии сделаешь, так сразу позвони мне. Из райцентра легче дозвониться, чем от нас.
- Обязательно позвоню.
- Ну а когда статью в газете читать?
- Примерно через неделю, – говорит он и только тут замечает, что держит её руку в своей.
- Ну счастливо, звони.
- Счастливо оставаться.
Он садится в машину и смотрит назад, она машет вслед рукой, другой поддерживает на плече куртку. Машина всё дальше и дальше удаляется от неё, и вот, повернув, они теряют её из виду.
Стоит тёплый сентябрьский вечер, воздух, кажется, не колышется. Листва деревьев словно вылита из золота и меди – красотища!
- Ну чё, всё-таки втюрился? – спрашивает шофёр. – Теперь покой и сон потеряешь. Я тебе говорю, решайся, лучше её навряд ли найдёшь. Это судьба, поверь мне.
«Неужели судьба?» – думает он, глядя на дорогу.
Думает он, глядя на дорогу, о многом. А когда приезжает домой, то квартирная хозяйка, семидесятидвухлетняя старушка, сразу замечает в нём перемену.
- Ты какой-то не такой сегодня, – говорит она ему. – Светишься весь. Уж не влюбился ли?
Он молчит и улыбается.
«Неужели действительно влюбился?» – спрашивает он себя, укладываясь в постель и предчувствуя перемены в жизни.
***
Он долго ворочается с боку на бок, не может уснуть, вспоминает слова шофёра: про покой и сон. Засыпает уже около четырёх часов утра, а засыпая, успевает подумать о том, что шофёр наверняка расскажет на работе о том, как он читал стихи учительнице немецкого и как они были у неё в гостях, и о том, что ответов на ироничные вопросы женской половины редакции и особенно ответсекретарши ему сегодня не избежать…
ФЕЯ В ПРЕДНОВОГОДНИЙ ДЕНЬ
- Мужики, подъём! – прозвучала команда, поданная хорошо тренированным голосом дяди Пети, и Эдька сразу вспомнил о том, что дядька почти тридцать лет служил армейским старшиной.
Эдька открыл глаза. Впрочем, он не спал уже добрых полчаса, слушая шипение сковороды, и вдыхал аромат жареного лука, доносящийся из кухни; рядом, спрятавшись с головой под одеяло, неподвижно лежал Алька.
- А! Один есть! – радостно воскликнул дядя Петя, увидев, что Эдька продрал глаза. – Вставай, вставай, Эдуард, пора. На поезд опоздать можем. И давай толкни этого охламона. Дядя Петя стоял посреди комнаты в унтах, выходном костюме, надетом поверх свитера с глухим воротником, и в собольей шапке.
- Алик, соскакивай давай, хорош дрыхнуть, – толкнул брата Эдька. Алька что-то промычал вначале, а потом спросил:
- А опохмелиться есть?
- Ишо чего? Может, вам, сударь, и холанскую королеву в постель подать, а? – дядя Петя развёл руками и, поджав губы, слегка присел. – Я ж вам ещё вчера говорил: «Оставьте, ребята, хоть по двадцать капель на похмелку». Нет же, вам всю водку в глотку залить нужно было, до победной. Напиться и шоб рогами в землю – плюх! Я у Эдьки вчера насилу гитару вырвал, думал, так струны и порвёт… Ну вставайте, вставайте! Чайку хлебнёте горяченького – полегчает, а в город приедем, там и опохмелимся.
Эдька, переборов себя, поднялся. Натянул брюки и следом за дядей Петей прошёл на кухню. Когда перешагивал через порог, его здорово качнуло, в голове затрещало, и будто что-то раскололось. Налив холодной воды в умывальник, Эдька помочил лицо, утёрся полотенцем, пальцами навёл причёску у зеркала, накинул пиджак и, вернувшись в комнату, сел на диван.
Алька продолжал лежать, укрывшись с головой, под одеялом. Из кухни выглянул дядя Петя.
- Чё, лежит ещё этот. Щас я его…
Он снова исчез, и Эдька услышал, как хлопнула входная дверь.
- Ну хватит, Алик, вставай. На самом деле опоздаем, – сказал брату Эдька и, поднявшись, включил телевизор. Алька не отозвался и не подавал признаков жизни.
«Доброе утро, дорогие товарищи, – послышалось с засветившегося голубого экрана, и на Эдьку посмотрела миловидная теледикторша, которую он видел впервые. – Сегодня 31 декабря, суббота, последний день уходящего года».
Из кухни вновь послышалось хлопанье двери, и в комнату вприпрыжку и на цыпочках вбежал дядя Петя. В одной руке он держал пустую, обледеневшую, чуть в снегу, бутылку. Резко скинув с Альки одеяло, он дном бутылки коснулся обнажённого Алькиного плеча. Алька подпрыгнул чуть ли не до потолка.
- Ты… ты… Ты что, отец? Совсем, что ли, рехнулся под старость?
Эдька улыбнулся, а дядя Петя громко и весело рассмеялся, обхватив голову двумя руками.
За стол сели без особого энтузиазма. Эдька пару раз ткнул вилкой яичницу, но ни жевать, ни глотать не мог. Еда казалась невкусной и пересоленной. Алька сразу, было, взялся за чай, но, сделав глоток, отставил кружку в сторону.
- Да-а… Вижу, без допинга здесь дело действительно не пойдёт, – покачал головой дядя Петя. Алька с надеждой и умоляюще посмотрел ему в глаза.
- Похмели, батя…
- А ну, отодвинь стул, – дядя Петя оттеснил Альку и, приоткрыв дверцу кухонного стола, достал вначале три гранёных рюмочки, а затем початую бутылку водки.
- Это я от вас, басурманов, вчера ещё припрятал и рюмашечкой немного полечился с утра. – Он молодецки подмигнул Эдьке.
- Изверг ты наш, батя, – проговорил повеселевший Алька. – И мучитель, и спаситель. И чё бы мы без тиби делали-то, а?!
- Передохли бы, как мухи зимой, и всё дело…
Трясущейся рукой, слегка морщась от водочного запаха, Алька разлил «живительную» влагу по рюмкам.
- Итак, ребята, с наступающим вас, – взяв в одну руку наполненную до краёв рюмашку, а другой, подцепив на вилку солёный огурчик, произнёс короткий тост дядя Петя.
Он, по старой привычке, делал всё это на ходу, стоя между сидевших парней.
- А что, батя, Новый год наступает разве? – прикинулся простачком Алька.
- Нет, синьор, хрестины у папы римского. Так вот, дорогие мои мужики, сегодня 31 декабря, суббота, и так совпало, что именно в субботу, перед Новым годом, женился ваш покорный слуга.
- Поздравляю тебя, отец, – тяжело выдохнул Алька, – только прошу тебя: давай короче, а…
- Можно, сынок, и покороче, – с грустью произнёс дядя Петя, – просто я хочу сказать, что страшно подумать, сколько ж это лет назад-то было… Тебе уж за тридцать… А, ладно! Поехали, что ли?
Минут за пять после последнего причастия участники утреннего застолья уничтожили все лежащие перед ними на тарелочке огурцы и выскребли со сковороды остатки яичницы.
Эдька с Алькой уже стояли наготове. Один держал под мышкой гитару, другой крутил в руках навесной замок.
- Пойдём, он догонит, – сказал Эдьке вспотевший Алька. – Догонишь, пап?
- Идите, идите, догоню, – отозвался старик,- я ещё Волчка покормлю.
Когда сын с племянником вышли, дядя Петя надел шубу и шапку и ещё раз осмотрелся: всё ли в порядке? Убедившись, что всё, вылил остатки вчерашнего супа в банку из-под сельди «Иваси», служившую Волчку тарелкой, замкнул избу, наклонившись, поставил еду собаке, поцеловал её в лоб. Та лизнула хозяина по щеке.
- Ну, до завтра, Волчок, до завтра, – он погладил пса и, поднявшись, направился к калитке.
Выйдя за ограду, ещё раз посмотрел на утоляющую голод собаку.
- А может, и до послезавтра. Не скучай, Волчок.
Он догнал парней уже у железнодорожного полотна.
- Чё это вы разогнались так? С утра чуть шевелились, а теперь как на крыльях летите…
- Глаза что-то слепит от снега. Так блестит, язви его, – выразил недовольство Алька.
- А ты бы очки тёмные надел и шёл как геолог, – посоветовал дядя Петя.
- Как альпинист, – поправил Алька.
- Ну как альпинист! Какая разница? Всё одно – по горам лазают. Ишь грамотей!.. – обиделся дядя Петя.
Ещё издали Алька заметил, что ставни железнодорожного магазина открыты и, ткнув Эдьку в бок, обратился к отцу:
- Слушай, батя, ты давай за билетами, а мы щас…
- Куда? – насторожился дядя Петя.
- В «железку». Что-нибудь прихватим.
- Не к спеху, в городе возьмём. Поезд скоро.
- Мы мигом. А то в городе, может, магазины закрыты будут – на «бобах» останемся, – сделал предположение Алька.
- Это с чего-то они вдруг будут закрыты? – не сдавался дядя Петя.
- Ну мало ли… – Алька потянул Эдьку за рукав. – Пошли…
В магазине было жарко натоплено. Круглая, оббитая железом, высокая, до потолка, печь весело потрескивала горящими дровами. Кроме круглощёкой продавщицы, сидевшей за прилавком, в магазине грелась у печи незнакомая женщина и девочка лет пяти.
- С наступающим, Тимофеевна! – прямо с порога пробасил Алька, приветствуя продавца. – Дай чего-нибудь горячительного, душу согревающего.
- И вас, соколики, с праздничком! – откликнулась продавщица. – Но водка у нас с одиннадцати.
- А кроме её, горькой, что есть? – задал вопрос Алька, переваливаясь через прилавок.
- А кроме водки – коньяк, – улыбнулась продавщица. – По шестнадцать рэ.
- Ну, это чересчур крепко для нас.
- Тогда «Яблочное», за рубль шестьдесят.
- А это слабовато, – Алька подмигнул продавщице. – Что-нибудь среднее между ними имеется?
Тимофеевна, покосившись на женщину, проговорила вполголоса:
- «Портвейн» – пять руб. – две штучки.
- Годится, – согласился Алька.
Он сунул продавцу пятёрку, принял от неё бутылки и утопил их в карманах шубы.
К станции подошли в то время, когда диктор делал объявление о том, что пассажирский поезд прибывает на третий путь и стоит всего две минуты. Едва на восточном горизонте показался электровоз, как из здания вокзала высыпало человек пятнадцать во главе с дядей Петей и соседом – стариком Михеичем.
- Здорово, Михеич, с наступающим, – поздоровался Алька.
- Привет, привет, ребята! С наступающим! – Михеич был уже под хмельком.
- Вот к племяннику в город собрались, – объяснил дядя Петя, кивнув на Эдьку, – Новый год встречать.
- А ты, Михеич, к Лёхе, небось? – спросил Алька.
- К нему. К сыну. Куда же ещё? – закивал головой старик.
- Ну, скучно будет, прибегай к нам, – предложил Алька. – У нас с Эдькой две невесты намечаются, да деду Пете соседку-бабку пригласим. Будет с ней вальс «Белый танец» танцевать… Ха-ха… Ну и тебе подругу отыщем. Так что, забегай…
- Белый танец – вроде бы танго дамское, – сказал Эдька, но Алька возразил:
- Вальс. Точно говорю.
- Ну и баламут ты, Альберт Батькович, – улыбнулся, чуть крякнув, Михеич, – женился бы, что ли, поскорей?
- Ай, дед, некогда всё. Времени не хватает.
От прибывающего поезда потянуло холодком, слегка обдало снегом. Они немного просчитались в выборе места: напротив них остановился вагон под номером три.
- Давайте вперёд, у нас второй, – потянул, было, их дядя Петя.
- Да брось ты, батя, – остановил его Алька, – какая разница? Небось, тоже общий вагон. Тут ехать-то три остановки.
А из открывшейся вагонной двери уже один за другим вываливалась развесёлая компания. Среди прочих была невеста в фате и пальто, из-под которого торчал подол белого свадебного платья, и жених, без шапки, и в накинутой наспех на плечи шубе. Последним спрыгнул на платформу бригадир монтёров железнодорожного пути Еремей Платонович с бутылкой шампанского.
- А-а-а! Петруха! Друг старый! Михеич! Алька! Все собрались, – обрадовался бригадир. – Сейчас все идём ко мне. Ко мне! У меня свадьба сегодня. Последний сын Витька женится. Сейчас в сельсовет, расписываемся и ко мне!
Он обнимал всех поочерёдно и прицеливался, норовя поцеловать.
- Ты извини, Еремей, но нам в город надо, – отбиваясь от настойчивого поцелуя, сказал дядя Петя.
- Какой может быть город, когда свадьба? Никакого города, – продолжал наступать Еремей Платонович. – Все ко мне, на свадьбу!
- Нет, нет, Еремей, не могу я. Обещался к племяннику приехать. Я к тебе завтра лучше зайду… – дядя Петя продолжал вырываться из объятий бригадира.
- Нет, дорогой друг Петруха, завтра утром мы укатим на электричке к свату, свадьбу продолжать.
- Ну, тада в понедельник…
- Обижусь, серьёзно обижусь, Петруха.
- Как знаешь, Еремей. Но я в город сегодня с молодёжью поеду, – наконец освободившись из тисков бригадира, заключил дядя Петя.
В вагон забрались уже на ходу. Алька пропустил вперёд стариков и Эдьку, последним запрыгнул на подножку.
- Петруха, чтоб в понедельник без обману! – басил вслед Еремей Платонович.
Вагон оказался полупустым. Всей компанией они подсели к двоим, лет под сорок, мужчинам, игравшим в миниатюрное домино. На верхней полке лежал ещё один человек, в унтах.
- Парни, это общий вагон? – спросил играющих дядя Петя.
- Общий, общий, садись, батя, – приглашая, заверили те.
- Ну и ладно, – дядя Петя присел рядом и сразу предложил:
- А что, может, партейку в «козла» забьём?
- Давай! – согласились мужики.
- Садись, Михеич, на пару будем с тобой, – пригласил друга дядя Петя.
- Ну уж, уволь, Петро, – замотал головой Михеич, – больно маленькие косточки-то. Я ничего не увижу в них…
- Давай, батя, я, – предложил свою кандидатуру Алька.
- А! С тебя-то игрок. Позору только на фамилию. Как сядем на пару, так из «козлов» не вылезаем…
- Да ладно, батя…
- Чё, ладно-то? Садись давай…
Едва расселись, как положено, и приготовились играть, подошла проводница.
- Так, товарищи пассажиры, приготовили билетики…
Эдька подал проездной документ первым. Проводница долго крутила билет в руках, посмотрела его на свет, наконец, возвратив, сказала:
- А ну, давай во второй вагон.
- Тётенька! – соскочил, было, со своего места Алька, но, ударившись головой о верхнюю полку, поморщился от боли и снова присел, – там же народу полно. А нам-то две остановки проехать… Двадцать километров всего.
Проводница улыбнулась:
- У вас у всех билеты во второй вагон?
- Ага, – кивнул Михеич, сидевший напротив Эдьки.
- Ну ладно. Только не шумите здесь и посмотрите, жив ли этот, на верхней полке? Ещё вчера как забрался туда чуть тёплый, так больше и не вставал…
- Эй, мужик, – позвал Алька, – унты украли!
С верхней полки послышался сначала шорох, затем кряхтенье, и, наконец, слегка хрипловатый голос произнёс:
- Не шути так, паря. Их можно украсть только вместе со мной.
- Живой, – сделал заключение Алька.
Едва проводница ушла, дядя Петя кивнул Альке:
- Ну доставай.
- Чего? – не понял тот.
- Ну чё взяли.
- Стакана нет, – сказал Алька, вынув бутылку «Портвейна».
Сидевший рядом мужчина молча нагнулся, раскрыл стоявшую под столиком сумку и достал стакан. Затем, немного поразмыслив, вытащил банку скумбрии, ложку и нож. Видя такое дело, Михеич покопался в своём портфеле и выложил на столик полпалки домашней колбасы.
Пока Алька наполнял стакан, сосед дяди Пети, ловко орудуя ножом, раскрыл консервы и разрезал колбасу на пластики.
- Начинай, – предложил Алька соседу.
Тот не заставил себя ждать. Выпив, занюхал колбасой. Дело быстро двинулось по кругу. Когда очередь дошла до Михеича, Алька вынул вторую бутылку, и у Михеича засветились глаза. Последним пил Эдька. Когда он опростал стакан, Алька снова наполнил тару до краёв и, поднявшись, толкнул обладателя собачьих унтов:
- Слышь, как тебя? Опохмелись малость – легче будет.
Лежавший повернулся.
- Ты думаешь? – спросил он.
- Конечно. Даже уверен. Ты бы это… Слез, что ли… А то, как космонавт….
- Да какой, к дьяволу, космонавт… Башка, как чугунная…
Он, чуть оторвав голову от полки, уничтожил содержимое стакана, от колбасы отказался и снова, повернувшись лицом к стене, попросил:
- К городу подъезжать будем, толкните, ладно?
- Да скоро уж и город. Собираться пора, – подал голос Михеич.
- Успею. Мне особо собираться нечего – весь гардероб на мне.
- Слышь, Никола, пить так пить. Доставай «противотанковую», – сказал своему напарнику сосед дяди Пети.
Напарник, снова нагнувшись под стол, запустил руку в сумку, извлёк оттуда большую бутылку «Вермута» и предложил Альке банковать.
Но едва Алька взял в руки бутылку, как совершенно неожиданно кто-то вдруг спросил:
- Извините, у вас ножичка не найдётся?
Вся новоиспечённая компания как один повернулась на голос. Даже человек со второй полки поднял голову.
В ПРОХОДЕ СТОЯЛА ДЕВУШКА.
И какая!
Ничего подобного Эдька в своей жизни не видел. В горле перехватило дыхание. Он, не веривший в сказочных красавиц и деливший всех женщин на симпатичных и не очень, сидел не дыша, очарованный, боясь пошевелиться.
ДА, ЭТО БЫЛА ОНА! КРАСАВИЦА! ФЕЯ! СКАЗОЧНАЯ ДОБРАЯ ФЕЯ ИЗ КНИЖКИ «ВОЛШЕБНИК ИЗУМРУДНОГО ГОРОДА», которую Эдька так любил в детстве.
Из-под вязаной белой шапочки девушки через плечо на грудь спадала длинная коса. И эта коса, и вязаная шапочка, и разрумяненные щёки на белом лице, и белый шарф, и белый крупной вязки свитер с красными цветами – всё, всё приятно в ней сочеталось и дополняло друг друга. Расторопнее всех оказался Алька. Он первым вышел из массового оцепенения и вмиг оказался возле девушки.
- Пожалуйста, – протянул он ей на ладони складной ножик.
- Спасибо, – девушка осторожно взяла складничок, улыбнулась и, повернувшись, пошла.
«Тук, тук, тук» – застучали острые каблучки её модных сапог.
Алька проводил её взглядом и ткнул Эдьку в плечо.
- Во… За стенкой сидит… Одна. Не теряйся…
- Учительница, наверное, – высказал своё предположение дядя Петя. – Видишь, какая культурная… И тут же недовольно прикрикнул на Альку:
- Ну а ты чё стоишь, забыл обязанности?
Алька снова взялся за бутылку, но и на этот раз открыть её ему не удалось. Вагон тряхнуло. Да так сильно тряхнуло, что Алька не устоял на ногах, налетел на Эдьку, а тот, в свою очередь, ударился о стенку головой. Дядю Петю на пару с соседом по инерции качнуло в сторону стола, но больше всех досталось пассажиру в унтах. Он упал с полки. Со всего маху, ударившись рукой о стол, загремел на пол, увлекая за собой рассыпанное по столу домино, пустую бутылку, несколько пластиков колбасы и раскрытую банку “Скумбрии”, к которой так никто и не притронулся. С минуту все молчали, глядя, как упавший поднимается, корчится от боли и потирает ушибленную руку. Но неожиданно лицо пострадавшего вытянулось в улыбке, и он засмеялся. Вслед за ним пришёл в себя Михеич.
- Ну прямо «Хроника пикирующего бомбардировщика», – вспомнив название фильма, проговорил он и тоже засмеялся.
- А говоришь, не космонавт, – подключился к ним Алька.
Потом зашёлся в хохоте дядя Петя, а через минуту после падения пассажира в унтах вся компания случайных и неслучайных пассажиров буквально умирала со смеху. А ещё через пару минут, когда всё упавшее было дружно собрано со стола, Алька наконец-то раскрыл бутылку и, прикинув на шестерых, начал разливать. Стакан снова бойко пошёл по кругу.
- Однако стоим, – заметил сосед дяди Пети, когда с распитием было покончено.
- Тише едем – дальше будем, – ответил ему дядя Петя. – Ну а партейку-то хоть сыграем?
Игроки не заставили себя долго ждать, разобрали домино, и Алька зашёл с один-один.
- И-эх, хорошо-то как! – проговорил он блаженно, – а ты, батя, возражал.
- Да не возражал я, – начал было оправдываться дядя Петя, но, очевидно, вспомнив, что он всё же отец, перешёл на строгий тон. – Ставь давай домино быстрее, а то, небось, уснул.
Эдька сел на самый край, подальше от играющих и начал перебирать струны гитары. Вагон качнуло, и он медленно поплыл, но этого, казалось, никто не заметил.
- Вот-вот, спой-ка лучше, Эдуард, что-нибудь этакое, – попросил дядя Петя. – А то молчишь всё сегодня.
Эдька пересел на свободное боковое место, настроился и уже, было, с силой собрался ударить по струнам, как вдруг…
ОН СНОВА УВИДЕЛ ЕЁ.
Она сидела у окна за столиком в соседнем плацкарте и намазывала на хлеб баклажанную икру. Поймав на себе его взгляд, она смущённо улыбнулась и отвернулась к окну.
Эдька ударил по струнам и, подражая Высоцкому, запел:
- Идёт охота на волков,
Идёт охота-а….
На серых хищников:
Матёрых и щенков.
Кричат загонщики,
Рыдают псы до рвоты,
Кровь на снегу
И пятна красные флажков!
- Идёт охота на волков, идёт охота-а! – не переставая следить за игрой, подхватили дядя Петя с Алькой.
- Тада-тада, тада-тада, тада-тада, тада-тада-да-та! – размахивая руками, бросился им на подмогу человек в унтах, «приземлившийся» напротив Альки, оживший после похмелья и теперь уже совсем не похожий на пострадавшего.
- Обложили меня! Обложили!.. – через некоторое время орала в шесть глоток быстро спевшаяся компания, включая задремавшего, было, Михеича.
Эдька снял шапку, вытер со лба пробивший его пот и мельком бросил взгляд на девушку. Она, улыбаясь, смотрела на него. Эдька улыбнулся в ответ, затем поднялся и, слегка покачиваясь, подошёл к ней, подсел рядом.
- Спасибо за ножичек, – поблагодарила девушка, – очень выручили.
- А, ерунда. Не за что, – сказал Эдька, пряча складничок в карман, – а вы далеко путь держите?
- Далековато. Ещё почти целые сутки езды.
- И в общем вагоне?!
- В другие билетов не было. Предновогодье.
- А если самолётом?
- Самолётами я не летаю. Плохо переношу. Ещё есть вопросы?
- Нет, – Эдька улыбнулся.
- Весёлая у вас компания, – сказала девушка. – Песни поёте…
- Поём, а чё нам? – согласился Эдька. – Только бы проводница не заругалась. А вообще-то я больше народного плана песни люблю, – объяснил он, – такие вот, например…
Эдька снова взял гитару поудобнее, напел:
- Живёт моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий,
Нет хода никому…
- Или вот знаете, наверное, романс:
- Умру ли я и над могилою
Гори, гори, моя звезда!
- Ну зачем уж так мрачно? – сказала она. – Гитара, я вижу, у вас хорошая. Можно посмотреть?
- Пожалуйста.
Девушка взяла гитару, устроила её поудобнее и осторожно перебрала струны.
- Вы знаете, мне одна песня Новеллы Матвеевой нравится… Слова, правда, не все помню, но попробую напеть по памяти. Если навру, строго не судите, ладно?
- Строго не буду, – согласился Эдька.
Она ясно-ясно улыбнулась. В глазах засверкали живые искринки.
- Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина,
Кукол, клоунов, собак… – запела она приятным нежным голосом, и Эдьке показалось, что слова словно живые, как птицы, вырвавшиеся наружу из клетки, повисают в воздухе и, радуясь своему освобождению, наполняют звуками мир.
- Если кукла выйдет плохо,
Назову её бедняжка,
Если клоун выйдет плохо
Назову его бедняк.
Облокотившись на перегородку, Эдька слушал, как поёт девушка, и чувствовал, как какое-то тёплое чувство будоражит его душу и ему становится так хорошо-хорошо…
Он не сразу обратил внимание на то, что игроки в домино притихли – тоже, очевидно, очарованные пением. Вскоре, однако, в проходе показался Алька, вернее, его лицо из-за перегородки, которое сразу же вытянулось в удивлении, а затем исчезло.
- Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина,
Кукол, клоунов, собак… – продолжала девушка.
Если кукла выйдет плохо,
Назову её дурёха.
Если клоун выйдет плохо,
Назову его дурак.
Девушка, закончив петь, снова улыбнулась и подала гитару Эдьке.
- Ещё раз извините за импровизацию.
- Я такой песни ещё не слыхал, – чистосердечно признался Эдька. – А вы хорошо поёте.
- Ну уж, так уж, – смущённо улыбнулась она. – У вас лучше получается. Про отраду особенно. Наверное, раньше в ансамбле каком-нибудь пели?
- Пел. Этак, лет шесть-семь назад. В Доме культуры, на танцах, – вздохнул он, – теперь не пою…
За окном вагона показались корпуса нового строящегося завода, железнодорожная горка по сортировке вагонов. Поезд въезжал в черту города.
- Как я рад, как я рад! Вот он, мой родимый град! – продекламировал на весь вагон Алька.
- Весёлый у вас друг, – сказала девушка.
- Брат, двоюродный, – внёс поправку Эдька и неожиданно для самого себя спросил:
- А вас как зовут?
- Давайте не будем об этом, – тихо попросила она, – лучше простимся, как говорится, друзьями.
- Хорошо, – легко согласился он, опять же совсем неожиданно для самого себя: – Только… Вопрос… Ещё один вопрос можно? Вернее, просьбу…
Она выжидающе посмотрела ему в глаза.
- Я сейчас выйду, а вы встаньте у окна, ладно… – сказал, смущаясь, Эдька.
- А это необходимо?
- Для меня да…
- Ну хорошо.
- Правда, к окну подойдёте?
- А почему бы нет? Вам же нужно?
- Да.
Поезд сбавлял ход, за окном показалось двухэтажное здание вокзала.
- Эй, алле, тамэ на барже! На выход пора! – В проходе снова появился Алька.
- Да иду я! – бросил ему Эдька и снова повернулся к ней. – Счастливого пути и с наступающим вас Новым годом.
- Спасибо, – поблагодарила девушка. – И вас с наступающим. Пусть сбудутся все ваши мечты.
- И ваши, – сказал Эдька и, резко повернувшись, пошёл к выходу.
Он рассеянно простился на перроне с попутчиками – игроками в домино, совсем не прореагировал на слова отделившегося от них дяди Пети, ушедшего ловить такси и наказавшего им с Алькой купить пива в привокзальном павильончике. И не задумавшись, автоматически помог брату дотащить до газетного киоска совсем уже «расклеившегося» Михеича.
Не пришёл в себя он, и когда оказался перед ней, вернее, перед окном вагона, из которого смотрела она и, как всегда, улыбалась. Он жадно, словно стараясь запомнить каждую чёрточку её лица, впился в неё взглядом и смотрел, смотрел, смотрел. Он не видел и не хотел видеть, как вконец распсиховавшийся Алька несколько раз выскакивал из очереди, матерясь на всех и ругая всё, подбегал к киоску и в очередной раз поднимал упавшего Михеича, а потом возвращался обратно. Не слышал и не хотел слышать, как окликал его дядя Петя, а потом, махнув рукой, пошёл к чуть тёплому Михеичу и, взяв того под руки, повёл через здание вокзала на стоянку такси.
Он не заметил, как тронулся поезд и как он сам, вначале медленно, а потом, по мере того как состав набирал скорость, всё быстрее и быстрее пошёл, а затем побежал за ним. Он бежал на уровне окна и смотрел на неё. Она махала ему рукой, что-то кричала, но через стекло и стук вагонных колес ничего нельзя было разобрать.
Его остановил Алька, снова выскочивший из очереди, на этот раз уже с пивом.
- Ты чё, совсем уже с ума рехнулся?
Алька держал его за рукав пальто. Следом, пыхтя, подбежал дядя Петя.
- Ну мужики… Вы чего? Михеич того… Совсем уже это… Готовый… – задыхаясь, проговорил он. – Я его в тачку оформил… Пускай с нами едет… Проспится…
- Ну пошли что ли? – потянул Алька, казалось, уже успокоившегося Эдьку. – Батя тачку нанял…
- Ага, пойдем, Эдуард, – поддержал сына дядя Петя.
Эдька достал из кармана пальто ключи, протянул дядьке.
- На, возьми, дед… И располагайтесь там… – сказал он.
- А ты? – спросил Алька.
- В аэропорт.
- К ней?! – догадался Алька. – Брось…
Алька схватил его за грудки и с силой тряхнул так, что в сетке зазвенели бутылки с пивом.
- Да одумайся ты, протрезвей, протри глаза. Кому ты нужен? Она-то, вишь, какая, королева… Одета с иголочки. Поклонников, небось, человек сорок, не меньше, папа, наверняка, директор. На книжке тысяч десять. А ты? Кто есть ты? А?
Алька говорил резко, даже зло.
- Кто? Я тебя спрашиваю? Сантехник, слесарюга несчастный. Алиментщик. У тебя с получки через неделю хоть рубль остаётся? И что, что у тебя есть, кроме вот этого пальто с потёртым каракулевым воротником? Что, а?
- Душа есть… – тихо сказал Эдька.
- Пластилиновая у тебя душа, понял? – опять зло, сплюнув, сказал Алька. – Я, думаешь, не слышал, как она над тобой издевалась: «Если клоун выйдет плохо, назову его дурак!» Про тебя, про пьяного клоуна пела!
- Пойдём, Эдик, пойдём… – ласково позвал дядя Петя, взяв у Эдьки гитару.
- Не бери в голову, сегодня Новый год наступает. А мало ли что под Новый год случается. Я вот под него женился.
Эдька остыл и, увлекаемый дядей, пошёл к стоянке такси.
…Алька устроился рядом с водителем, Эдька с дядей Петей подсели с разных сторон к похрапывающему Михеичу. Едва отъехав от привокзальной площади, таксист включил радиоприёмник.
- А теперь послушайте в исполнении Татьяны и Сергея Никитиных песню на стихи Новеллы Матвеевой…
«Щёлк» – словно счётчик такси, что-то переключилось в Эдькиной голове. Перед глазами возникло отчётливое румяное лицо, вязаная шапочка, коса через плечо, мягкий, даже нежный, голос.
Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина
Кукол, клоунов, собак…
- Выключи! – крикнул Эдька и отмахнул видение рукой.
- Зачем? – удивился таксист. – Вполне подходящая симпатичная песенка.
- Выключи, тебе говорят! – раздражённо повторил Эдька. – Дядя Петя, дай ему червонец, пусть заткнётся!
- Каких только психов возить не приходится, – сказал сквозь зубы таксист, но радиоприёмник выключил.
Эдька уткнулся головой в переднее сиденье и попросил:
- Дядя Петя, скажи ему, что у меня есть душа.
- Есть, Эдик, есть, конечно. Как же без неё-то, без души никак нельзя.
Алька молчал. Эдька поднял голову. За окном шёл снежок. Навстречу мчались автомобили, шли улыбающиеся пешеходы, уже живущие предстоящим торжеством. Улица, казалось, так и сияла улыбкой. Улыбкой светился и весь торопливый город, словно хотел своей торопливостью приблизить Новый год. У Эдьки отлегло от сердца, и уже предчувствие чего-то долгожданного и хорошего, готового вот-вот сбыться, наполняло душу.
- Включи радио, шеф, – попросил он таксиста.
Тот молча щёлкнул тумблером, и салон наполнился музыкой и пением.
Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина,
Я леплю из пластилина
Кукол, клоунов, собак… - приятным голосом пела певица.
Если кукла выйдет плохо,
Назову её дурёха…
- Если клоун выйдет плохо, назову его – дурак! – прокричал и Эдька и засмеялся.
Таксист и Алька повернулись к нему, Алька улыбнулся, а водитель многозначительно покачал головой.
А «Волга» мчалась по заснеженным улицам города, и Эдька мысленно рисовал портрет случайной попутчицы. На душе у него снова было легко и приятно. И ему вдруг так захотелось, чтобы и эта дорога, и эта песня, и мысленно воссозданный портрет девушки никогда-никогда не кончались, не исчезали и не уходили из его жизни
НИ-КОГ-ДА…