У МЕЛЬНИЦЫ

Быль

 

Накануне наступления у рядового Лохова разболелись зубы. Всю ночь мучался мужик: с боку на бок переворачивался, и пепел, и махру прикладывал, не помогало. Лишь перед самым рассветом, чуть отпустила боль, одолела его дремота. И приснились ему эти самые зубы. Будто выпали они все сразу, и выплюнул он их на ладонь, а второй ладонью вытер кровь с лица. Проснулся Лохов весь в поту, ощупал челюсть: вроде все зубы на месте и как будто уже и не болят. Подивился Лохов странному сну, повернулся на другой бок и снова уснуть попробовал. На этот раз увидел он во сне брата своего младшего Васятку. Приснился ему тот самый случай из детства, когда Петька Марченко отобрал у шестилетнего Васятки туесок со смородиной. Обнял тогда Лохов младшего братишку, прижал к себе, погладил по белокурым волосам.

Вновь проснулся в поту боец, перекрестился украдкой, осмотрел землянку. Спят вроде бы все. Толкнул легонько похрапывающего рядом Марченко. Вместе воевали односельчане, в одной роте, с самого призыва в действующую армию, с августа 1941-го.

— Ну, чё тебе? — нехотя отозвался Марченко. — Болят всё?

— Да вроде тише. Уснул даже… Петро, ты случаем не знаешь, к чему зубы снятся? И кровь?

— Да бес их разберет, сны эти, — сказал Марченко, укладываясь поудобнее. — Думаешь про них, вот и снятся. Говорили раньше: кровь видеть — к родне. А где ее здесь, родню-то, увидишь? Во сне разве что?

— А я во сне Васятку нашего видел, — проговорил Лохов, — где сейчас он? Ни слуху ни духу. Мать в письме писала, что еще в конце 41-го бумагу получила: без вести пропал, мол… Так больше ничего и неизвестно. Слышь, Петро, а, Петро?..

Лохов хотел сказать еще что-то, но оттуда, где лежал Марченко, уже слышалось легкое посапывание.

…Наступление в самом начале развивалось довольно успешно. Они преодолели две линии траншей неприятеля и вышли к третьей. Их группа человек из десяти во главе с командиром роты старшим лейтенантом Зубаревым решила зайти к противнику с фланга. Они уже пересекли лесную дорогу, березовую рощу и незамеченными побежали по открытой местности, представляющей собой низину у подножия холма с мельницей. Когда же до мельницы оставалось всего ничего — метров пятьдесят — оттуда неожиданно застрочил пулемет. Лохов с разбегу плюхнулся наземь и, пропахав носом добрых полметра, замер, раскинув руки, крепко зажмурив глаза.

Минут пять-шесть было тихо. Слегка приподняв голову, Лохов обнаружил, что находится за небольшим пригорком, а чуть сзади него — Марченко и командир роты.

— Вот сын собачий, — проворчал сквозь зубы Зубарев, — ловко, шельмец, нас уложил. Теперь всё коту под хвост — вся атака наша… И ни хрена, главное, не придумаешь: ни назад, ни вперед не дернешься.

Тишину нарушила короткая пулеметная очередь, и кто-то вскрикнул, вскинув руки вверх.

— Не высовываться! — что было мочи заорал Зубарев.

С мельницы снова послышался пулеметный треск, и стая пуль, взрыхлив землю, окопалась на вершине пригорка, прямо над головой Лохова.

— У, мразь, лихо замаскировался, — выбрав еще пару крепких выражений, выругался командир роты. — Как тебя выкурить оттуда-то?..

Зубарев осторожно, но внимательно стал осматривать местность. Казалось, будто время застыло, и прежде чем ротный проговорил следующую фразу, Лохову показалось, что прошла целая вечность.

— Слушай, Марченко, — наконец голос командира разорвал звенящую тишину, — сможешь пробраться вон к тому пню?

Зубарев кивнул на широкий обгорелый пень метрах в двадцати от мельницы.

— Понимаешь, надо засечь его, гада. Он пока на тебя внимание переключит, я в это время его вычислю…

— Я… я сильно крупный… Он меня сразу накроет, — сказал, пряча глаза, грузный Марченко.

— Да, верно, — согласился Зубарев.

Еще с минуту помолчали.

— А может, ты, Лохов? — снова проговорил Зубарев. — Ты и порасторопней. Я, конечно, приказывать не буду, сам видишь, положение какое… Только прошу: выручай, браток.

— Что ж, можно и попробовать, — согласился, словно выдавливая из себя слова, Лохов и глянул на Марченко. Тот отвел взгляд.

— Молодец, — похлопал его по голяшке сапога Зубарев. — На, возьми мой пистолет, а мне свою пушку передай.

— Ты, Петро, чуть чего — матери напиши, ладно? — попросил, обращаясь к земляку, Лохов. Марченко кивнул и снова отвернулся.

— Ну, давай, милок, — подбодрил Лохова командир роты. — Сейчас мы его сбросим оттуда…

Лохов «прошел» на брюхе добрую половину пути, а пулемет всё молчал. «Выцеливает, гад. Хочет, чтоб наверняка, чтоб сразу точняком прихлопнуть». Преодолев еще несколько метров, Лохов осмотрелся: до пня оставалось метров восемь-девять. Пулемет молчал по-прежнему, и он решил рискнуть — вопреки здравому смыслу, резко поднялся и, пригибаясь, побежал. Он не помнил, как достиг цели и «приземлился» у самого пня. В себя он пришел только тогда, когда услышал над головой посвистывание пуль и почувствовал, как на каску его и гимнастерку посыпались щепки от пня. Лохов попробовал было пошевелиться, но новая свинцовая порция прошила обгорелый пень и заставила его прижаться к земле еще теснее.

— Что, не удался номер? — послышалось откуда-то сверху. И послышалось так неожиданно, что Лохов даже вздрогнул .

— Теперь-то ты у меня на самом крючке, браток.

На несколько секунд в воздухе вновь повисла тишина.

— Чего молчишь? Наложил небось в штаны со страху-то?

Теперь сомнений не было: кричали с мельницы. И кричали чисто по-русски. Лохов чуть приподнял голову. Пулемет молчал. Вдруг Лохову захотелось ответить кричавшему, и он отозвался.

— А о чем мне говорить с тобой, сволочь фашистская?

— Ну, хоть помолись вслух перед смертью. Маму вспомни…

— Незачем мне молиться… Неверующий я…

— Атеист, значит. А может быть, еще и большевик-коммунист?

— Да нет, не коммунист. О чем сейчас очень сожалею.

— Сочувствующий, значит? Ну-ну. Недолго тебе сочувствовать осталось. Так беспартийным и помрешь. Я об этом позабочусь, не сомневайся.

— И как тебя такого земля держит? — Лохов приподнялся еще больше, почти присел. — А ведь мать-то тебя, наверное, в России рожала, да еще и мучилась, как все русские бабы.

— А ты мою мать не трожь. Не тебе судить о ней, понял? Такой женщины, как она, во всем районе нашем, да и по всему низовью Бирюсы нету, не было и не будет. Ясно?

— Врешь!

— Чего?

— Врешь, говорю, сволочь, что в низовьях Бирюсы родился! Твои земляки за Одером на Гитлера молятся…

— И тем не менее, браток, родом я с берегов сибирской речки Бирюсы, и деревня моя Родники называется. Слыхал, может?

Лохов вскочил как ужаленный.

— Собака! Холуй немецкий! — закричал он не своим голосом. — Да в нашей деревне не было предателей и не будет, понял?

— Лохов, ложись! Лохов! — послышался сзади окрик ротного.

Лохов на секунду обернулся. Зубарев бежал к нему, одной рукой прижимая к груди автомат и размахивая другой. В это время под крышей мельницы мгновенно приоткрылась створка окна и блеснул ствол пулемета. А еще через секунду короткая очередь уложила командира роты наземь.

Но этих мгновений и секунд хватило Лохову, чтобы сориентироваться, выхватить из-за голяшки сапога пистолет и дважды выстрелить. Пулемет умолк. Вторая створка мельничного окна со скрипом отворилась, и из оконного проема выпал человек в черной военной форме с обнаженной головой.

Лохов молча подошел к убитому, перевернул труп на спину. Перед глазами поплыли круги. Он машинально присел на корточки и легонько провел ладонью по окровавленному лбу и белокурым волосам убитого. К мельнице подходили оставшиеся в живых бойцы. Ковыляя и прижимая ладонью правой руки раненое плечо, подошел Зубарев.

— Власовец, мать его, — пробормотал он.

Лохов продолжал теребить рукой волосы покойника.

— Лохов, ты чего? Чего ты? Сдурел, что ли?.. А ну встань! Встань сейчас же!.. Живо! Встать! — закричал старший лейтенант.

Двое солдат взяли Лохова под руки, подняли, отвели в сторону.

— Товарищ старший лейтенант, так ведь то брат же его, — тихо сказал Марченко, перевязывая рану ротного.

— Брат? Какой еще брат? Ты что, Марченко? Какой такой брат? Лохов…

На глаза Лохова навернулись слезы. Зубарев присел на пригорок, одной рукой с трудом отстегнул от ремня фляжку и сделал два длинных глотка, поморщился, затем, с трудом поднимаясь, прохрипел:

— В походную колонну… По двое!

…Марченко взял Лохова под руку, поставил рядом с собой.

— Бегом! М-марш! — скомандовал Зубарев.

Они побежали. С каждым шагом всё дальше и дальше удаляясь от мельницы. А налетевший невесть откуда легкий летний ветерок тихонько коснулся белых Васькиных волос, потрепал их, качнул доселе неподвижные крылья ветряной мельницы и отозвался скрипом в жерновах…