«ЭХ, СЕРЁГА!» И «СЕРЁГА, ЭХ…»

 

Сергею Дяденко

 

В нашей творческой артели два приятеля есть. Оба Сергеи и оба Николаевичи. Работают они всегда вместе: в паре, как говорят все, или – в связке, как выражаются они сами. Один всегда с фотоаппаратом, другой – с авторучкой и блокнотом. Работают неплохо и задания артели выполняют. А что им? Один щёлкает затвором, другой записывает информацию. Приходится этим представителям творческой артели по долгу службы посещать разного рода предприятия, ездить в кратковременные и длительные командировки. Иногда их приглашают на банкеты. От банкетов они чаще всего отказываются. Отказываются раз, отказываются два, а их всё приглашают и приглашают. И чем чаще они отказываются, тем настойчивее их приглашают. И бывает, Сергеи не выдерживают гостеприимного напора, соглашаются посидеть минуту-другую за столом. Устроители банкетов усаживают их обычно на самые почётные места и наперебой предлагают употребить различные спиртные напитки. Оба Сергея начинают со слабенького: пивка, шампанского, сухого вина. Много закусывают и нередко к концу банкета выглядят бодро и даже трезво. Но это только внешне. Внутри же, в их организмах, а главное, в сознании, происходят в это время глубинные процессы, и, покинув банкет, Николаевичи, готовые было разъехаться по домам, начинают сомневаться в своём решении, и кто-то из них обязательно предлагает другому: «Ну что, Серёга, по пивку?». И они берут по кружке пива в ближайшем баре. Потом ещё по одной. Когда же дело доходит до третьей, они заводят долгие, допоздна, разговоры о женщинах и коллегах, о коллегах-женщинах, иногда упоминая собственных жён.

К ним, жёнам, после этого они и возвращаются. На этом, вроде бы, нестандартное поведение наших героев заканчивается.

Наутро они первыми появляются на работе. И каждый готовит себя на сегодня в жертву творчеству, стремясь целиком и полностью отдаться любимому делу. Каждый вынашивает планы новых идей и командировок.

Но попавшее вчера в их организмы спиртное уже вовсю воздействует на сознание, переворачивает что-то в мозгу: справа налево и наоборот. Воздействие это достигает своего апогея во время их очной встречи.

– Ну как дела, Серёга?– спрашивает один.

– Да как-то, Серёжа, чувствую себя не совсем уютно, – отвечает другой.

 И оба, подсчитав денежные запасы, оставляют все дела на потом и направляются к магазину. Там, в зависимости от средств, оставшихся после вчерашнего, они покупают по 150 граммов водки или берут сразу пол-литра и возвращаются обратно в штаб родной творческой артели.

Через полчаса им становится очень хорошо, и они с удвоенной творческой энергией начинают думать о том, где бы найти ещё денег. Естественно, на продолжение вчера начатого банкета.

Наблюдающие в это время за их действиями коллеги и знакомые отмечают про себя, что оба Сергея Николаевича уже вошли в первую стадию начавшегося пьянства, после которой следует вторая, уже средняя стадия – поиск средств, завершающаяся переходом в третью – продолжительный запой. О запое творческие работники тогда не думают. Да и начальство, получившее сигнал от юрких осведомителей, работающих в этой же артели, ещё надеется, что до запоя дело у Сергеев не дойдёт. «Ребята просто хотят догнаться», – думают начальники и не пытаются воздействовать на своих подчинённых.

А ребята действительно хотят догнаться и обязательно находят (не было случая, чтоб не нашли) какой-то небольшой источник финансирования. О работе уже не идёт никакой речи. Оба Сергея, сбив с панталыку ещё несколько творческих личностей и прихватив по пути встреченных ими знакомых, направляются в ближайшее питейное заведение, где окружив себя кружками с пивом, стаканами с водкой, тарелочками с кусочками копчёной рыбы и одним салатом на всех, медленно уничтожают крепкие и слабые напитки, попутно думая, что будет после того, как питие в этом заведении закончится. «Где достать ещё денег?» – лихорадочно решают задачу их мозговые извилины.

Вот тогда и начинается вторая, упомянутая выше, стадия пития, самая интересная с точки зрения стороннего наблюдателя. Оба Николаевича, уже захмелев, но ещё не лишившись памяти, чудесным образом преображаются.

У фотографа лицо становится пунцовым и весёлым, у писателя – задумчивым и серым. Глаза владельца авторучки и блокнота из круглых превращаются в треугольные, брови принимают форму домика, и он по-новому начинает смотреть на окружающий мир. Теперь в каждом человеке он видит только «червонцы» или отсутствие таковых.

«Так, Толик может дать десятку – не больше, Олег на две-три раскошелится, а у Игорька можно выпросить и полтинник», – блуждают ясные мысли по его замутившемуся сознанию.

Пока мыслитель размышляет и вырабатывает план дальнейших действий, фотограф начинает раздаривать всем свои обаятельные улыбки, передавать приветы общим знакомым и отпускать шуточки. Со стороны он кажется себе неотразимым. Иногда он достает из сумки фотоаппарат и, шаря по пивнушке объективом, щёлкает им направо и налево. Причём делает это независимо от того, есть в аппарате плёнка или же её там нет. Улыбаясь, шутя и щёлкая затвором, мастер художественной и документальной фотографии попутно представляет всем собравшимся в питейном заведении своего товарища как автора забавных иронических книжек и просит приятеля подарить кому-нибудь одну из них. Автор достает из своей объёмной сумки, всегда имеющиеся при нём книжицы, подписывает их своим будущим читателям и вручает лично в руки каждому просящему. При этом писатель-иронист требует от клиентов женского пола непременного поцелуя, а от мужчин – обмывки автографа. Потенциальные читатели-мужчины, полистав книжку и оценив автограф, сразу отправляются к стойке бара и возвращаются с двумя-тремя кружками в руках. Это ещё на некоторое время продлевает посиделки. Когда же книжки в сумке писателя заканчиваются, оба Сергея неохотно покидают заведение. Выйдя на свежий воздух, они начинают мараковать дальше.

Инициативу берёт в свои руки Серёга «с авторучкой». Он открывает свой блокнот, пробегает слегка косым взглядом по криво написанным давно и уже сегодня строчкам, пытаясь определить по записям адреса тех знакомых, кто может выдать им в долг без промедления и наверняка.

Потом они садятся в общественный транспорт и начинают объезд по местам дислокаций штабов городских творческих артелей. Причём берут сразу «с места в карьер». Владелец блокнота и авторучки без стука врывается в кабинеты своих хорошо и малознакомых коллег и с порога вместо «здравствуй (те)» и «как твоё (ваше) здоровье?», буквально взвывает: «Иваныч! (Петрович, Степаныч, Григорич, Валерич!) Выручай!»

– «Чем?» – как правило следует ответная реакция Иваныча (Дмитрича, Михалыча, Макарыча). «Займи на бутылку!» – сразу раскрывая все карты и с чувством в голосе, говорит писатель, усаживаясь напротив потенциального спонсора.

Фотограф при этом тоже не стоит без дела и не теряет попусту времени. Он вынимает фотоаппарат, примеряет к нему один-два, а если есть в запасе, то три или четыре объектива и со словами: «Вы сегодня так хорошо смотритесь в этом интерьере», делает несколько щелчков затвором. После этого отказа в финансировании обычно не случается. Правда, обрабатываемый Сергеями знакомый тут же начинает торговаться и сбивать просимую ими сумму, как минимум, вполовину, и жаждущие выпить всегда получают меньше, чем запрашивали. Но это уже для них неважно. Со временем приятели хорошо усвоили истину: проси больше – и, если дадут, то дадут меньше, а потому в подобных случаях запросы почти всегда завышают.

Серега «с фотоаппаратом», приняв деньги у спонсора, благодарно жмёт ему руку говоря: «Всё, братан, чикаго (название американского города у него давно переросло в понятие и теперь обозначает и «спасибо», и «пока», и «будь здоров»), мы тебе всё вернём…» Потом оба Серёги, вдохновлённые удачно провёрнутым мероприятием, но не до конца удовлетворённые полученной суммой, двигаются дальше по коридорам и этажам артелей, стучась и вламываясь в кабинеты творческих лиц городского и регионального масштаба.

Набрав нужную на сегодня, по их мнению, сумму, они заходят в ближайший пивбар, берут по кружке пива и по сто граммов водки и, выпивая всё это, под хруст крабовых чипсов, доводят свой организм до состояния бодрости. Но добытые взаймы с помощью красноречия и фотоаппарата немногие денежные средства быстро тают в пивных кружках и водочных стаканчиках, и, посидев часок-другой, оба Серёги покидают и это гостеприимное заведение. Они бредут, оживлённо переговариваясь, на автобусную остановку, где, постояв и поговорив с полчаса, вспоминают, зачем они здесь, а потом начинают провожать друг друга. Каждый старается отправить приятеля первым на нужном тому маршрутном транспорте, жмёт дружески товарищу руку, говорит: «Чикаго!», но в результате оба через час или два оказываются в одном автобусе. Так бывает каждый раз, независимо от того лето на дворе или зима. Потом начинается мотание наших героев с правого берега реки, разделявшей город, на левый и обратно. Серёги бродят по каким-то дворам выстроенных во времена генсека Никиты пятиэтажек, ищут каких-то знакомых и родственников фотографа. Попутно они затаскивают в подъезды спящих на улицах мужиков, спасая их зимой от замерзания, а летом и осенью от дождя. Приведённые в чувство мужики подолгу не могут толком объяснить, где они проживают, зато быстро врубаются, кто им спас жизнь. Узнав, что их спасли от неминуемой гибели, они благодарят спасителей: кто десяткой, кто тридцатью рублями, а кто рассыпной медной монетой.

Добавив ещё граммов по сто-сто пятьдесят, Николаевичи совершенно теряют ориентир и друг друга. После чего обладатель ручки и блокнота теряет орудие своего труда, а фотомастер, встретив знакомых, отдаёт им в залог фотовспышку или пару объективов, либо же всё фотооборудование сразу.

Продолжающаяся весь день попойка заканчивается для писателя чудным образом. Ночью он просыпается на диване в маленькой комнате своего общежития, рядом со спящей супругой и тазиком у изголовья – выставленным женой на всякий пожарный случай. Придя в себя, он быстро понимает, что добрался «на автопилоте».

«На автопилоте» добирается и фотограф. Правда, ноги его несут не к супруге, а к ближайшим родственникам, где он и перебивается денёк-другой, а то и неделю, спасаясь от гнева и гнёта жены.

В ближайшие две-три недели никто на рабочих местах Николаевичей наших не видит. Начальство, находясь в панике (некого послать в командировку), первые дни злится и ругается, грозит обоим увольнением по нехорошей статье, однако уже через несколько дней, узнав, что оба живы и выходят из запойного состояния, начинает менять гнев на милость, уже чувствуя и понимая, как нужны эти самые неординарные человеки творческой артели, и с нетерпением ждёт прихода Сергеев на работу.

Ну, а Сергеи Николаевичи, ценой неимоверных усилий, каждый в одиночку, прервав свой запой, являются на рабочие места тихие, охрипшие, с глазами, полными грусти. Они молча ходят по коридорам, молча заходят на «ковёр» к начальству, молча соглашаются с утверждением руководителей, что водка – зло и что творческий человек, дабы не уподобиться животным, пить не должен. На риторический вопрос самого главного руководителя: «Будут ли они ещё повторяться?», Николаевичи делают головой жест: нет-нет, молча подписывают приказ о лишении их квартальной или полугодовой премии и, частично реабилитированные, берутся: один за блокнот и ручку, а второй за фотоаппарат и отправляются выполнять накопившиеся дела. Дел этих «выше крыши», а потому заказчики ждут наших Сергеев с большим нетерпением и после выполнения работы просят пожаловать к столу.

– Нет! Нет! – отчаянно отбиваются от приглашений Николаевичи. – У нас ещё очень много работы, – говорят они настойчивым организаторам застолий и спешат на выполнение другого спецзадания артели. Но и там их ждут отлично сервированные выпивкой и закуской столы.

– Не можем мы сегодня, не можем…, – говорят Сергеи, потупив взор и выходят на свежий воздух.

– Эх, Серёга! – говорит один Николаевич. – Как жизнь хороша, когда пьёшь не спеша!

– Серёга, эх… – вторит ему, вздыхая, другой Николаевич. – А жизнь-то пролетает мимо, мимо…

Больше они не говорят ничего. Глаза их по-прежнему полны грусти, и где-то из глубины их черепных коробок пробивается поближе к свету одна серьёзная мысль:

«А надолго ли хватит нас?..»

 

 

НАТАШКА

 

То, что в Наташку влюбился корреспондент районной газеты, в магазине знали все.

Несколько раз корреспондент поджидал её после работы и, провожая домой, пытался уговорить пойти с ним в кино, а как-то даже помог донести ведро с водой. Но дальше этого дело не шло. На все последующие его инициативы Наташка отвечала принципиальным отказом.

Однако корреспондент не сдавался. Почти ежедневно он появлялся в магазине и подолгу ходил среди полок обувного отдела, искоса бросая взгляд в Наташкину сторону. Наташка же, принципа ради, уходила в отдел радиотоваров и, включив на всю мощь магнитофон, делала вид, что равнодушна к постоянному посетителю торговой точки.

Потолкавшись около получаса, иногда приобретя какую-нибудь безделушку, но чаще так и не купив ничего, корреспондент уходил. Вся бригада продавцов молчаливым взглядом провожала его до дверей, а затем так же молчаливо переводила взгляд на Наташку. Наташка же выключала магнитофон, шла к себе в отдел и, если не было покупателей, долго и задумчиво смотрела в окно.

Подруга Алка, работающая в паре с ней, тяжело вздыхала, но с советами не лезла, однако Наташка прекрасно понимала, что, подвернись корреспондент Алке, та бы его ни за что не упустила.

Работала Наташка в самом большом магазине райцентра — универмаге, жила на квартире у хозяйки, а на выходные ездила в деревню к матери. Было ей на вид лет двадцать пять, и была она не то чтобы красивая, скорее даже нет, но общительный характер и почти не сходящая с лица улыбка делали её привлекательной и даже обаятельной, что, по-видимому, и вызывало к ней интерес некоторых молодых людей, среди которых попадались и более настойчивые, чем корреспондент. Однако Наташка никому никакого повода не давала, и все её поклонники отступали ни с чем.

Впрочем, какой-никакой жизненный опыт у Наташки уже был. После школы окончила она в большом городе профессионально-техническое училище, поработала продавцом и даже неудачно вышла замуж. Всё её замужество — от знакомства до развода — не заняло в Наташкиной жизни и одного года, зато глубокая кровоточащая рана надолго осталась в её сердце. Может, потому и стала она так осторожна в отношениях с теми, кто настойчиво добивался от неё взаимности.

Время шло. Корреспондент по-прежнему ежедневно заглядывал в магазин и интересовался поступившими в продажу грампластинками. И как-то неожиданно для себя Наташка всё чаще и чаще стала думать о нём и проникаться к нему симпатией. А однажды, проснувшись рано утром в один из понедельников, вдруг поняла, что очень хочет увидеть его сегодня, поговорить о грампластинках и, быть может, даже сходить с ним (если предложит) в кино, пусть даже на самый последний вечерний сеанс.

В то утро она впервые за долгое время пришла в магазин с подведёнными тушью ресницами и слегка накрашенными губами. Но в этот день корреспондент в магазине так и не появился, не пришёл он ни во вторник, ни в среду, ни в последующие дни недели.

В субботу подруга Алка, как бы между прочим, сказала о том, что слышала, будто где-то недалеко от райцентра, в небольшом селе, живут родственники корреспондента, и что при сильном желании можно навести кое-какие справки о нём. Алка специально сделала ударение на слове «сильном» и пристально глянула Наташке в глаза. Наташка взгляд выдержала, но промолчала. А в выходной Алка на попутном молоковозе всё-таки добралась до того села.

Следующий понедельник был днём сенсаций. Оказалось, что корреспонденту двадцать восемь, что он был женат, и что у него есть ребёнок — мальчик пяти лет, что раньше он был археологом, а два года назад во время раскопок в Средней Азии машина, на которой ехала экспедиция, перевернулась на горном склоне и жена его погибла. После этого он приехал в наши края и сейчас, говорят, пишет какую-то повесть, не то даже роман.

Алка на едином дыхании выдала эту информацию дружной бригаде продавцов перед самым открытием магазина, и вся бригада, выслушав её, повернулись в Наташкину сторону.

— Вот ещё, не хватало мне только стать мамой чужих детей! — вспыхнула Наташка и побежала открывать дверь требовательным покупателям.

Всю неделю она не красилась, но в начале следующей подвела ресницы и даже выщипала брови.

Он не приходил.

В среду, перед закрытием магазина на обеденный перерыв, Наташка решительно сняла трубку телефона и набрала номер редакции.

— Он увольняется, хочет уезжать, — ответили ей. — Нет, расчёт ещё не получал. А что передать?

— Ничего, ничего…

Наташка быстро, словно испугавшись, положила трубку и посмотрела в окно. Порывистый ветер рвал с тополей пожелтевшие листья, и крупные капли дождя, словно дробью, били по стеклу.

«Вот уж и осень,— подумала Наташка.— Настоящая осень…»

Усилившийся дождь распугал покупателей, и магазин после обеда опустел. Наташка, чтобы не терять времени даром, уселась поудобнее за прилавок и стала писать письмо подруге по училищу. Она так увлеклась, что не услышала, как хлопнула входная дверь и на пороге появился он. Она подняла глаза и увидела его, когда он был уже рядом. Да это был он, и он пришёл к ней. Он шёл решительно и даже слишком решительно. От неожиданности Наташка растерялась. Отложив авторучку, встала. Он подошёл к прилавку так близко, как никогда раньше, и она впервые хорошо разглядела его. В эту минуту он был красив: капельки дождя, словно крохотные алмазы, застыли в его тёмных кудрявых волосах.

— Наташа, вы знаете, я уезжаю, — сказал он.

Она кивнула.

— Можно, я вам напишу?

Она опять кивнула.

— Но я не знаю вашего адреса, — сказал он, достав ручку и блокнот. Руки его тряслись.

— Но вы же знаете дом, в котором я живу, там указаны номер и улица, — неожиданно для самой себя ответила Наташка.

Он с грустью посмотрел ей в глаза, спрятал в карман блокнот и авторучку и, медленно повернувшись, направился к выходу.

С минуту Наташка стояла, как припаянная, а затем, стремительно обогнув прилавок, выбежала на крыльцо.

Улица была пуста. По-летнему крупный дождь колотил, пузырясь, по лужам. Пузыри лопались и расходились кругами по воде.

Несколько капель коснулись Наташкиного лица: губ и ресниц. Наташка провела ладонями по векам и размазала тушь. Глаза защипало. Сбежав с крыльца под дождь, она стремительно перебежала двор и, заскочив в подсобку, усевшись среди пустых коробок, поджала под себя колени и громко, навзрыд, заплакала…

Прошли осень, зима и весна. Наташка с нетерпением каждый день ждала почтальона, и с надеждой заглядывала в висевший у калитки ящик — писем не было.

В конце лета она вышла замуж за бывшего одноклассника и переехала жить в деревню…

 

 

НЕСКОЛЬКО ИСТОРИЙ

ИЗ ЖИЗНИ ВАЛЕРИАНА ПЕЧЕНЮШКИНА

 

Райцентр Ша, первая половина 90-х годов ХХ века

 

Вообще-то его зовут Валера и фамилия у него Пичугин. Однако некоторые сотоварищи по бутылке за глаза называют его Бичугиным, а соседские старушки Пьянчугиным. Печенюшкиным прозвал его и из Валеры сделал Валерианом бывший коллега, автор всех краевых газет и местный писатель Андрей Кузнецов. А ещё один кореш Валериана по выпивке – Микола Макаревич, пытаясь назвать Валеру Печенюшкиным, постоянно называл его Печенькиным.

Валериан ещё с детских лет лихо строчил в районную газету разного рода стишки и заметки и к семнадцати годам стал сотрудником местного партийного органа – газеты «Восход коммунизма». Потом увлёкся фотографией, а после службы в армии устроился оператором на краевое ТВ.

Женился поздно. С этим делом он не торопился. Как говорит, созревал. Созревал долго и лишь к 35 годам созрел. Взял красавицу моложе себя на 13 лет, родились девочки. С телевидением пришлось расстаться – супруге захотелось иметь свой приусадебный участок, и Валериан переехал в село на должность заместителя редактора районной газеты. Шли годы: подрастали дети, жена из желторотой удивляющейся всему девчонки превратилась в респектабельную женщину, лишь Валериан оставался в душе всё тем же 17-летним юношей, который, однажды набравшись смелости, перешагнул порог районной газеты, сминая в руках тетрадку, исписанную стихами.

Он подолгу мог говорить о фотографии, об охоте, о природе, в то время как необходимо было починить в огороде изгородь или сделать ящики для рассады. Не очень ловок был он и в супружеских делах, и нет ничего удивительного в том, что Валерина Люба со временем стала «задерживаться» на работе, иногда даже до самого утра. Разрыв наступил после того, как первая дочь вышла замуж. Люба там же, на свадьбе, познакомилась с одним из «новых русских» и буквально на следующий день укатила с ним в краевой центр. Вскоре уехала на учёбу и вторая дочь, и остался Валериан один-одинёшенек в двухкомнатной квартире. С горя запил. И запил крепко. На работе его понизили в должности до рядового корреспондента. Допивался он до того, что дважды падал в обморок, вывалившись из-за рабочего стола. А однажды у него, что называется, «поехала крыша» и он с месяц был пациентом краевого психоневрологического диспансера.

До всего, кажется, Валериану теперь не было никакого дела. Придя на работу к восьми часам утра, он вдруг вспоминал, что забыл дома очки, не успел покормить собачку или дать трави кроликам. Иногда случалось, что ему надо было срочно сходить в библиотеку, и он уходил. И уходил, что называется, с концами – до следующего утра. На работе смотрели на него: одни с сочувствием, другие с жалостью, третьи – с презрением. Все знали, что никаких кроликов Валериан уже давно не держит, что собака у него подохла на цепи с голодухи, а библиотека в райцентре открывается в двенадцать часов дня. Газетный план по сдаче строк Валерьян хронически не выполнял, его долго терпели и, наконец, вышедшая из декретного отпуска редакторша «попёрла» его.

И Валериан «сел» на пособие по безработице. Иногда ему удавалось где-нибудь подкалымить – помочь кому-то на сенокосе или на посадке картофеля, иногда он предлагал редакторше фотоэтюды, и если какой из них проходил в газете, он получал гонорар. Так и жил.

 

 

КАК ВАЛЕРИАН ПИВО ПИЛ

 

В расположенный рядом с его домом коммерческий магазин привезли как-то бочковое чешское пиво.

- Пыво прывызли, – сказал Валериану сосед-хохол, – Во вкусное, што выно тебе.

- Валера подсчитал свои денежные запасы и решил, что литров на пять ему хватит. Он взял трёхлитровую банку, поставил её в сумку, но прикинув, что банок у него больше нет, а трёх литров будет мало, бросил взгляд на ведро.

- Нет, с цинковым ведром, не пойду, засмеют, – подумал он, – да и вредно пищевой продукт в цинке держать. Что же делать?

Канистра, как назло, была занята, три года назад ещё залитым, бензином и Валериан, выйдя на веранду, решил отыскать аккуратненькую пластмассовую восьмилитровую лейку, которую в прошлом году привезла ему из города старшая дочь.

«Вот сюда шесть литров вполне войдет, – решил он, – и для пены место останется».

Взяв это поливочное орудие, он направился к торговой точке.

- Привет, девчонки! – бросил с порога трём продавщицам разного возраста и поставил лейку на прилавок.

- Пивка плеснёте?

- Что, прямо в лейку?- спросила одна из работниц прилавка.

- Ну а чё? Раз больше тары нету.

- Вы бы ещё с кастрюлей пришли…

Дома Валериан достал из буфета завёрнутую в газету и давно припрятанную для подходящего случая сушёную рыбину: не то скумбрию, не то спинку минтая. Культурно отдохнуть он решил во дворе. Разделся по пояс, взял стакан, рыбину, лейку и поставил всё это на большой пенёк, торчащий возле сарая под сенью уже отцветшего ранета. О том, как будет наливать пиво в стакан из лейки подумал, когда устроился около пня, попробовал, было, налить в стакан из рассеивателя, налить-то налил, но больше пролил мимо. Попробовал пить сразу из лейки, через тот же рассеиватель, но лишь умылся пивом. Сделал несколько попыток наполнить стакан через отверстие, в которое пиво наливалось – снова больше пива пролилось на землю, чем попало в стакан.

«Вот задачка-то, – думал Валериан, вытирая полотенцем мокрое от пива лицо. Что делать-то? Неужели, правда, в кастрюлю перелить, а потом оттуда черпать поварёшкой как компот? А что? Это мысль».

Валериан вернулся в дом, вытащил из-под стола кастрюлю со вчерашним супом и стал разливать его по тарелкам, налил и в железную чашку. Железная чашка у него была одна, фарфоровых тарелки две, а супу гораздо больше. Пришлось освободить чайник и остатки вчерашнего ужина и сегодняшний обед вылить в него.

«Жаль, горячей воды нет», – с досадой отметил про себя Валериан и наспех ополоснув кастрюльку холодной водой, поспешил наполнить её пивом. Когда кастрюля была заполнена почти наполовину, рассеиватель у лейки вдруг сорвался с носика, и упал на дно кастрюли. И только тут Валериан понял, что рассеиватель у лейки – съёмный.

«Ну что теперь-та» – сказал сам себе Валера, цепляя поварешкой рассеиватель и доливая остатки пива в кастрюлю.

Не беда, что на поверхности плавали большие и малые жирные пятна, Валериан был доволен: он черпал пиво из кастрюли, хлебал, как окрошку, прямо из поварёшки, закусывал рыбой и сорванным тут же с грядки луком-батуном.

Валериан культурно отдыхал.

 

 

ВАЛЕРИАН И ПРЫЩИКИ

 

Каждое утро, если не был с глубокого похмелья, Валериан брился механической бритвой у большого зеркала в прихожей.

Вот и в этот раз, стоя в одних трусах, он водил бритвой по щекам и подбородку и вдруг, повернувшись боком, заметил какие-то чернеющие пятнышки под правой лопаткой. Закончив бритьё, Валера стал ощупывать заинтересовавшую его часть тела и обнаружил несколько тёмных бугорочков.

- Да у тебя на спыне прыщи соскочили! – сказал ему сосед, когда Валера обратился к нему с просьбой произвести осмотр тыла, – дави их хадов!

- Как давить? – не понял Валериан.

- Руками, а як же ешо? Выдавливай их пальцами, нохтями, иодом жхи…

Давить пальцами-ногтями у Валериана не получилось, и он решил прижечь прыщи йодом. Для этого он взял в одну руку небольшое зеркальце, встал спиной к трюмо, намочил ватку йодом и, высматривая на спине чёрные точечки, стал прикладывать к ним тампон. Это оказалось не таким уж простым делом. Чтобы дотянуться до труднодоступного места Валере приходилось и приседать, и пригибаться, и даже вставать на табурет. Покрывшись коричневыми пятнами, что леопард, Валериан вышел во двор, где чуть было не до смерти напугал соседскую старушку бабу Симу, стоявшую по другую сторону небольшого заборчика.

Вторую половину дня он провёл на свежем воздухе: прополол луковую грядку, продёргал сорняки на небольшом картофельном участке (в мае он посадил в конце двора 27 картофелин). Страдания его начались ближе к ночи. Едва он прилёг на кровать, как почувствовал жжение на спине. Вначале Валериан подумал, что перегрелся на солнце и спина его, мягко говоря, обгорела, но вскоре он почувствовал непривычный зуд и в тех местах, где прикладывал ваточку с йодом. В эту ночь он так и не сомкнул глаз. Волчком крутился на постели: с правого бока переворачивался на живот, затем перекладывался на левый бок. Едва стукнуло восемь, Валера, с трудом надев на себя рубашку, помчался в поликлинику. С регистратуры его направили к врачу по кожным заболеваниям, затем к хирургу и, в конце концов, в кабинет процедур, где молоденькая медицинская сестра по имени Оксана, покачав головкой и вздохнув: «Разве так можно?..», аккуратненько намазала Валериану спину какой-то прохладно-успакаивающей мазью. Причём сестричка мази не жалела и накладывала её на Валерину спину обильно, в несколько слоёв.

«Наверное, им мазь некуда девать» — думал Валериан, млея от прикосновений молодухи и ощущая приятный холодок вдоль хребта.

- Теперь вам необходимо посидеть где-нибудь в тенёчке, в прохладном месте, подождать пока мазь впитается, – сказала медсестричка, закончив процедуру, – завтра в это же время придёте опять.

- Ой, спасибо, спасибо, – поблагодарил её Валериан и, пожелав ей никогда не болеть и хорошего мужа, кланяясь и пятясь задом до самой двери, покинул процедурный кабинет.

«Добегу быстренько до дому, не одеваясь, рядом ведь живу, – решил Валериан, – а там посижу во дворе, обсохну». Он вышел в больничный коридор, держа рубашку в руке и неожиданно увидел возле регистратуры редакторшу районной газеты и, застеснявшись, быстренько накинул на себя рубашку.

«Еще подумает, что Печенюшкин того… чокнулся, без рубашки по больничке шастает… – решил про бывшую начальницу Валериан, – ничего, домой приду, сразу рубашку сниму, мазь не успеет в материю впитаться».

Поздоровавшись с редакторшей, он вышел во двор поликлиники, где сразу же встретил слегка «поддатого» Миколу Макаревича с бутылкой портвейна. Сели тут же на больничную скамейку и безо всякой закуски «приговорили» семьсот граммов вина. Потом они дошли до проезжей части улицы, где хотели, было, расстаться на перекрестке, но им попался местный писатель по имени Андрей. Писатель возвращался из города, получил там гонорар и был с сумкой гружённой продуктами и, естественно, при энной сумме денег. Без лишних предисловий Андрей взял в магазине две бутылки вина и пузырь водки. Вино выпили у Валериана на квартире, с водкой и закуской пошли к Кузнецову. Про прыщики и обильно смазанную мазью спину Валериан сразу же позабыл. Сколько они выпили в тот день, никто из них не помнил, и истину восстановить впоследствии не пытался. Валера проснулся на летней кухне Андрея лежащим на кровати. В ногах его поперёк постели, упершись головой в стенку и опустив ступни на пол, отдыхал и храпел как трактор, Макаревич.

На дворе занимался рассвет и Валера, поднимаясь по нетерпимой нужде, вдруг почувствовал, что рубашка его плотно облегает спину. Он попробовал было расслабиться, но материал словно врос в спину. Валериан с трудом присел на кровати и обнаружил на покрывале, поверх которого он творил сон, смачные жирные пятна.

«Значит и рубашка пропиталась», – сделал заключение Валериан. – Бежать надо, не то Андрюхина Вероника мене за это хара-хири сделает.»

Валериан перелез через Макаревича, с трудом отыскал дверь на выход и ломанул до дому огородами, по мокрой от росы картошке.

Сосед-хохол, несмотря на ранний час, уже копался возле летнего водопровода.

- Та у тебя рубаха к спыне прыстыла, – сказал он Валериану, – и не отодрать. Налывай воды в ванну и лягай туда прямо в рубахе, отмокнет, – посоветовал он.

Валериан с помощью кипятильника нагрел два ведра воды. Залил их в цинковую ванну, разбавил холодной водой и, скинув брюки, в трусах и рубашке залез в ванну. Едва он прилёг, как из-за заборчика выглянула соседка баба Сима.

- А ты что без вехотки и мыла моешься? – спросила она.

Валериан подскочил, как ужаленный, едва не вывалившись из ванны.

«А мне и так хорошо!» – хотел сказать он, но не смог, ибо намокшие трусы под тяжестью воды стали сползать к коленкам. Валериан обхватил их руками и снова сел в ванну.

- Так сойдет! – бросил он соседке и неожиданно для самого себя, вдруг стал улыбаться Серафиме и даже прихихикивать, по горло спрятав туловище в воду и подогнув колени.

- Ну-ну, – сказала баба Сима и поспешила за ограду, дабы поведать соседским старушкам о том, что Пьянчугин совсем допившись до ручки, чуть свет, на заре залез в ванну с водой и полощется там прямо в одежде.

Валериан отмокал часа полтора, постепенно отклеивая рубашку от тела и отбиваясь от ранних и назойливых комаров и невесть откуда налетевших паутов. Зато после этой процедуры похмелья как не бывало.

Во второй половине дня, разглядывая свой тыл с помощью двух зеркал, он отметил, что спина его покраснела от загара, и хотя оставалась она покрыта бронзовыми пятнышками следов, прыщей на ней не было видно.

В поликлинику Валера больше не пошёл.