НА СВАЛКЕ СУБКУЛЬТУР

 

Когда мужчина видит женщину с широкими бёдрами, большой грудью, белыми ровными зубами и выразительными глазами, то она, как правило, ему нравиться. Это чувство возникает неосознанно, без рассуждений о том, что у женщин с такими бёдрами лучше проходят роды, в большой груди будет больше молока для вскармливания младенцев, здоровые зубы – знак хорошего питания, а выразительные глаза – психического равновесия. Подобная ситуация, естественно, характерна и для женщины, смотрящей на красивого мужчину.

Было бы слишком грубым приближением, связать симпатию мужчины к описанной женщине с одной лишь потребностью в продолжении рода. Мы можем довольно часто наблюдать ситуации, когда эта связь осложнена и дополнена множеством других факторов. (Не надо далеко ходить, чтобы лицезреть культуру, в которой вообще отсутствие симпатии у мужчины к женщине считается нормой, что с точки зрения продолжения рода весьма странно).

Безусловно, одним из таких является фактор социальный. Не задерживаясь на его рассмотрении, отметим лишь то обстоятельство, что мужчина не осознаёт влияния и этого фактора. Другими словами, в процессе появления симпатии к упомянутой женщине у мужчины отсутствуют рассуждения следующего рода: «Если эта женщина будет моей, то мой авторитет в моей социальной группе определённо возрастёт».

Таким образом, мужчина получает некоторый знак (визуально обнаружение размеров груди) и далее формирует к женщине (носителю знака) свое отношение (симпатию), при этом логическое осмысление своих отношений вовсе не обязательно.

Пример с мужчиной и женщиной приведён для наглядности, в действительности же каждая культура имеет и создаёт массу знаков, корни которых могут уходить в самые различные области человеческой жизни и жизни общества. Наивно рассуждать о чётко определенной реакции человека на тот или иной знак. В зависимости от определённых условий, в которых находится человек, и определённого контекста, в котором получен знак, он может порождать у человека ту или иную реакцию.

Попытка описать весь спектр имеющихся в нашей (или иной) культуре знаков, вряд ли осуществима как в данном изложении, так и в принципе, потому что множество таких знаков не обнаружено и не осмысленно нашим сознанием. Человек несёт массу знаков в своей одежде, голосе, жестах, в скорости движений, мимике лица. Знаковыми могут быть вещи человека, потребляемые продукты, род занятий, слова, понятия. Общество также имеет массу своих знаков. Они могут нести информацию как о моментальном состоянии своего носителя (скрещенные на груди руки, как знак закрытости для общения), так и о долговременных качествах (многоговорящим знаком может стать профессия человека).

В традиционных культурах формирование знаков проходит естественным образом, то есть без осознанного и спланированного действия конкретного человека или группы лиц. Понимание природы некоторых знаков делает возможным создание технологий формирования и искусственного внедрения знаков в культуру. Главным инструментом таких технологий являются средства массового информирования населения.

В традиционном обществе контроль над этой индустрией принадлежит целиком государству и работает на идеологию (если исключено вмешательство других государств или сильных антигосударственных движений внутри страны). В демократическом государстве, построенном современным обществом-рынком, монополия на знаковую индустрию утрачивается. Помимо индустрии здесь формируется рынок знаков. Таким образом внедрение в массовую культуру того или иного знака также становиться объектом купли-продажи.

Впрочем, наличие рынка не означает уменьшение объёмов работы индустрии знаков на идеологию. Нередко заказы идеологии и частных собственников дополняют или даже совпадают друг с другом. Примером такого симбиоза является следующая реклама п*пси. Группа студентов украла бутылку рекламируемого напитка у репрессивно настроенного преподавателя. Главный герой жертвует личными интересами в пользу интересов своей социальной группы, связанных с ним определенным чувством солидарности (как он считает), берет вину на себя. Спасённая таким образом социальная группа дружно, игнорируя всякую солидарность, подтверждает вину своего спасителя под радостную музыку на фоне. Цель такого представления, навязанного зрителю, – сформированность двух знаков: 1. Потребление п*пси – знак адаптированности в социальной группе; 2. Крайний индивидуализм – единственно правильная норма поведения в современном мире для достижения успеха, а чувство солидарности – знак неудачливости и неуспешности. Реклама пропитана такими идеологическими лозунгами как «бери от жизни всё», «будущее зависит от тебя».

Достижением индустрии знаков является реклама особого типа. Суть такой рекламы заключается не столько в описании достоинств рекламируемого товара, сколько в его благотворном влиянии на потребителя. В рекламе явно и неявно создается однозначная связь между потреблением товара и приобретением (или поддержанием) каких-либо положительных качеств у потребителя («Ты этого достойна» и «Все в восторге от тебя»).

Так в рекламе, рассчитанной на подростков, мы видим, что после глотка рекламируемого напитка неизвестный нам ранее обычный подросток обречён стать настолько привлекательным, что к нему сразу же подходит (ждавшая этого момента за углом) поп-звезда, и не зачем-то отвлечённым, а чтобы одарить его поцелуем, а потом допить за ним рекламируемый напиток. Вот такие неприхотливые поп-звезды. Расхаживают по американским улицам и целуют подростков. Если подумать, реклама порой рисует довольно забавную картину мира. Но рекламу показывают подросткам не для того, чтобы они думали, а для того, чтобы сформировать в их восприятии знак подростковой привлекательности для противоположного пола вокруг потребления рекламируемого товара.

Даже критическое осмысление конкретным подростком просмотренного рекламного ролика далеко не всегда может воспрепятствовать формированию заказанного знака, так как реклама настроена воздействовать не на сознание, логическими доводами убеждая зрителя, а на подсознание. Методов такого воздействия множество (например, частое и повсеместное повторение данной рекламы).

Здесь индустрия знаков будет воздействовать на критически настроенного подростка еще и

 посредством социальных групп, в которых он находится. Так, если вся группа подростков-приятелей потребляют п*пси и считают это знаком их привлекательности, то не потребляющего члена группа может исключить из своих рядов. Таким образом, подросток будет вынужден делать выбор – либо остаться в группе, либо остаться при своих взглядах на данный продукт.

Роль рекламы, безусловно, высока, но она далеко не единственный инструмент индустрии. Знаки формируются через кино, песни, прессу, книги. На определённые слои населения воздействие может оказываться и сборниками кроссвордов, гороскопов, анекдотов. Средства крайне разнообразны и широко охватывают жизнь современного человека. Не имеет смысла попытка полного описания средств и методов в данном тексте. Для нашего дальнейшего изложения важен сам факт того, что рынок и индустрия знаков непосредственно влияют на культуру общества.

Проблема состоит в том, что искусственно сформированные знаки могут давать человеку неверное представление о мире. Мало того, они, как правило, такое и дают (особенно заказанные рынком).

Другими словами, сформированный вокруг определённой зубной пасты, знак крепкого здоровья зубов после определенного времени пользования этой пастой, оказывается ложным – зубы продолжают гнить. В отрекламированном йогурте обнаруживается отсутствие бифидобактерий, и стул от него только крепчает. А упомянутый напиток п*пси вместо поклонниц приносит только гастрит. Естественно, ложные знаки могут быть связаны не только с определённым товаром потребления. Так, сформированный кассовым фильмом знак женской привлекательности, созданный вокруг «стервозно-развратного» поведенческого стереотипа, тоже может оказаться ложным для немалого количества женщин в отношении столь же немалого количества мужчин. Безусловно, ложными могут оказаться и знаки, сформированные требованием идеологии, но их ложность обнаружить гораздо сложнее, а в рамках знаний, полученных из личного опыта порой бывает и вовсе невозможно.

Знаки же, сформированные естественным путём, редко бывают ложными, так как формируются и принимаются людьми на основе многократных наблюдений связи знака с обозначенным свойством (явлением), проведённых множеством различных наблюдателей (людей, относящихся к данной культуре). Это, конечно, не абсолютный гарант истинности, и не означает, что естественные знаки не могут быть (оказаться со временем) ложными, но вероятность оказаться таковыми у естественных знаков принципиально ниже.

Искусственные и естественные знаки могут входить в противоречие, вытесняя или замещая друг друга. Мир знаков, который формируется под большим влиянием индустрии (подросток в современном обществе), во многом ложен. В таком случае человек часто действует неадекватно обстоятельствам, а значит, бесполезно или даже в ущерб себе. Определённая затрата ресурсов впустую приводит его в кризисное состояние. Обстоятельства принуждают человека к двум вариантам действий: или утвердиться в верности своего мира знаков и признать неправильность мира окружающего, или утвердиться в верности мира и неверности знаков, разочароваться в них. Первый вариант действий порождает агрессивное отношение к окружающему миру и провоцирует дальнейшее углубление кризиса. Второй ведёт к пересмотру мира знаков. Если говорить о молодёжных субкультурах, то им в той или иной степени свойственны оба варианта. Разочарованность в окружающем мире есть практически в каждой субкультуре (особенно ярко это видно у эмо, готов). Создание альтернативного мира знаков – одна из главных задач субкультуры.

Отказ от существующих ложных знаков в одиночку требует достаточно больших усилий. Единоличное формирование альтернативных знаков, особенно знаков авторитета («понтов»), вообще не имеет смысла. Формирование знаков может происходить только в определённой группе лиц. Например, в профессиональной среде. Так у программистов – свои «понты», у пианистов – свои. Подросткам более, чем другим возрастным группам, свойственна разочарованность в знаках массовой культуры современного общества, поэтому у них имеется большая потребность объединения в группы для формирования своих альтернативных систем знаков. Объединяясь, они таким образом создают свою субкультуру, отталкиваясь от культуры доминирующей.

Так группа молодых людей из города Глазова, называющих себя «неформалами», может отказаться от потребления рекламированных сортов пива и пить исключительно «Чепецкое» или ижевское «Бодрое», произведённые местными малоизвестными пивными заводами. Причины такого выбора может быть озвучена так: «местное пиво лучше, так как дешевле», «местное пиво лучше, так как полезнее», или «местное пиво лучше, так как оно местное». Но есть ещё одна причина, которую не принято озвучивать, несмотря на то, что она может стать весьма важной для членов группы. Причина эта – потребность в независимости от рекламного влияния и прочих проявлений мэйнстримовой культуры. «Бодрое» для них становится знаком свободы от этого влияния. Такая «свобода», принимая крайние формы, может приводить к довольно неожиданным и нередко вредным последствиям.

В Ижевске много заводов. С каждым годом их количество, конечно, сокращается. Спальные районы юго-восточной части отгорожены от промзоны сосновой лесополосой, уходящей в еловый лес. В этом лесу есть множество полян, на которых собираются представители разных субкультур. В свое время там были и старые сатанисты, и новые готы; были толкиенисты, металлисты с панками, забредали скинхеды. Футбольные фанаты разве что не доходили. Все сидели на своих полянах. На поляне под названием «Свалка» в 2002 году сидели в основном панки-оборонщики (от названия группы «Гражданская оборона»). Жгли костёр, пили «Кносс» – спиртосодержащее средство для ванн (кроме низкосортного спирта и воды в нём мало что ещё содержалось). «Кносс» был самым популярным, но были альтернативы в виде традиционного «Тройного одеколона», душистых вод «Ясон» и «Композиция». В то время в подобную продукцию ещё не добавляли яда, от которого шестью годами позже зеленели и умирали люди. Тогда производители подобного парфюма ясно понимали, кто и как потреблял их продукцию. Бутылки «Композиции» имели форму под руку и широкое, как у пивных бутылок, горлышко.

Мы с другом несколько раз забредали на «Свалку» и видели этих молодых людей. «Кносс» они пили из отрезанных горлышек пластиковых полуторалитровых бутылок, а запивали водой из протекавшего неподалёку ручья. В этом даже была какая-то своя эстетика. Люди разбирались в разных вкусах «Кносса» (помню, популярными были «огурец» и «персик»). В наполненной жидкостью самодельной таре происходило странное действо: от пластиковых стенок медленно отслаивалось что-то вроде прозрачных соплей и медленно шло ко дну, видимо, спирт что-то растворял на поверхности бутылки. На это можно было смотреть долго, но по понятным причинам, медлить не стоило, и содержимое резким движением отправлялось в рот. При этом мало кто из них настолько нуждался в средствах, что не мог позволить себе купить лишний пластиковый стакан. Некоторые могли позволить себе водку, думаю, и напитки подороже. Тем не менее, они пили «Кносс», потому что он нёс в себе знак независимости. Здесь речь идет уже не только о разочарованности в ложных установках индустрии знаков. В данном случае люди оказались враждебно настроены и к ряду традиционных культурных норм общества, которые представляются им неразрывно связанными с уже распознанными ложными знаками.

Так стратегическая (не сиюминутная) забота о своём здоровье становится знаком отрицательным. Впрочем, полный отказ и неприятие таких норм вовсе не обязательны: нередко случалось, что «Кносс» на «Свалке» пила только мужская половина. Женская же, заботясь о здоровье («нам еще рожать»), употребляла настойку боярышника либо «слабоалкогольный» напиток «Холодок». «Холодок» продавался в стеклянной таре по 0.25 литра с наклеенным на бутылке оголённым женским торсом. «Холодок» продавался в единственном ларьке, где, похоже, и разливался.

Молодой человек, попадая в кризис, вынужден искать новые знаки (не всегда это осознавая), отсылающие к другой системе ценностей и представлений о мире. Молодым людям такие системы могут предлагать уже сложившиеся субкультуры. Здесь можно применить понятие точки бифуркации культурного развития человека, из которой есть ряд вероятных выходов – в разные субкультуры. Выбор же какого-то конкретного пути может зависеть порой от незначительных на первый взгляд причин. Подростка часто не столько притягивает какая-то конкретная субкультура, сколько отталкивает культура доминирующая. Этим объясняется то, как легко порой молодые люди меняют свою субкультурную принадлежность. К примеру, один мой знакомый, будучи фанатом группы ДДТ, относил себя к рокерам и носил большой православный крест. Длилось это меньше года, после чего он подался в сатанисты, продолжая носить тот же крест уже в перевёрнутом состоянии. Многие бывшие рокеры (имеется в виду субкультура, основой для «сборки» которой было творчество российских рок-групп, действовавших ещё в советские времена – С.Л.) в процессе угасания этой культуры разошлись в самые разные направления, от растаманов до НС (национал-социалистов)-скинхедов.

Молодёжные субкультуры склонны противопоставлять себя массовой доминирующей культуре и враждебно относиться к её носителям, для которых в данной среде применяют термин «обыватель». Её мировоззренческая матрица представляется как лживая, пошлая, вредная, глупая (главное – негативно). Но в действительности субкультура является прямым её порождением.

В большинстве случаев становление основ субкультуры происходит следующим образом. Если ряд норм и установок матрицы доминирующей культуры считаются ложными, то в матрицу субкультуры входят их негативы. Так, этническая толерантность принята в качестве нормы культуры нашего общества. У НС-скинхедов норма – отсутствие толерантности.

Остальные (неложные) установки принимаются, как правило, без изменений. В результате такого становления основа субкультуры представляет собой мозаику негативов и позитивов доминирующей, и всякое изменение во второй влечёт за собой изменение в первой.

 К примеру, члены субкультуры, включающей в себя антиглобалистские и антикапиталистические установки, редко вырабатывают понятийный аппарат для обсуждения интересующих их проблем и проект адекватной программы действий. Не имея своего языка, они продолжают рассуждать в рамках общественных моделей эпохи Просвещения и крайне идеологизированных понятий, вроде демократии и тоталитаризма, неустанно запугивая друг друга призраком полицейского государства. Если послушать, а тем более почитать, на сайтах соответствующих молодежных политических группировок, что они пишут про свои конфликты с «полицейским режимом», то может показаться, будто к этим группировкам каждый день и не по разу применяются какие-нибудь репрессивные меры. Людей то сажают, то бьют, то увольняют с работы. Этно-националистические группировки обличают государство как антиэтничное (антирусское, антитарское или какое другое). Крайние антифашистские группировки считают его фашистским. В Ижевске, например, члены одной запрещенной политической партии так же не один год называли себя жертвами режима, постоянно находящимися под давлением государства. Пока государство, видимо, не испугавшись примеров оранжевых революций, действительно решило оказать давление. По возвращению со всероссийского съезда партии, её ижевским членам устроили «захват» на въезде в город, после завели уголовные дела – несколько человек получили условный срок за хранение запрещенной литературы. Больше в Ижевске не было слышно о деятельности этой организации.

Многие субкультуры, имеющие антилиберальную окраску, совершенно искренне обижаются на государство за несоблюдение гражданских свобод индивидуума. Когда же им предлагают сформулировать цели, описать проект будущего, за которое они борются, то часто оказывается, что такого нет. Показательна в этом плане беседа, состоявшаяся в 2007 году между популярным, любимым оппозиционной молодёжью писателем Захаром Прилепиным (Евг. Лавлинским) и президентом Владимиром Путиным. Вот что пишет сам Прилепин об этой встрече:

«… – я до сих пор не знаю, что вы хотите. Что вы хотите? (Путин).

- Мы хотим быть допущены в поле реальной политики… (Прилепин).

- … нет, это не всё. Что вы конкретно хотите? – настаивает Путин.

- Если нас допустят в органы государственной власти, все точки зрения будут доведены до вас.

- Нет, я сейчас хотел бы услышать.

- Владимир Владимирович, на любом заседании… десятки вопросов, а вы хотите…

- Нет,… что вы хотите в целом, что вам нужно? …» (газета «Завтра» №09 (693) от 28 февраля 2007 года).

Далее Прилепин говорит о проблемах внешней политики, Чечне, достатке населения, поддержке молодых семей, провале «национальных проектов». Всё это верно и понятно людям, но это лишь симптомы большого всеобъемлющего кризиса, в который угодил наш народ. Устранение этого – лишь залатывание дыр. Конечно, эта встреча могла быть не лучшим случаем для изложения проекта выхода из нашего положения, но попробуйте где-нибудь найти ясное изложение этого проекта, «что они конкретно хотят», возможно ли это осуществить, что и кому для этого нужно делать? Я такого проекта не встречал.

Алексей Рыбин, с которым Виктор Цой играл в группе «Гарин и гиперболоиды» (потом она переродилась в группу «Кино»), писал в книге «Кино» с самого начала и до самого конца»: «Как-то раз в гости к известному в современной ленинградской рок-тусовке Диме Левковскому приехала занимающаяся музыкальным бизнесом знакомая барышня из Лондона. После посещения рок-клуба, ряда квартир, в которых проживали молодые музыканты, и погуляв по улицам колыбели трёх революций, она сообщила Диме, что настоящие панки живут в Ленинграде, а в Англии ребята, называющие себя так, – это просто переодетые и перекрашенные добропорядочные буржуа». И пусть эти буржуа объявляют в самых ужасных выражениях войну буржуа не переодетым. Будь они анархисты, пацифисты, антиглобалисты – для барышни из Лондона они были всё равно буржуа. О чем же говорит эта метафора? Думаю, о том, что в своём субкультурном сообществе западные панки выстраивали отношения так же, как это делали люди во всём современном обществе. Их образ мыслей, образ жизни в основах своих не отличался от того же у западного обывателя. Их отказы и протесты в основном были поверхностны. Бросая лозунги вроде «Капитализм – смерть», редко кто из них переосмысливал основы мировоззрения западного общества – скажем, гоббсовский миф о хищнической природе человека не подвергался пересмотру. В грубом приближении суть субкультуры может свестись к переодеванию – как буквальному, так и к «переодеванию» мировоззренческой матрицы. Для таких «переодетых» в молодёжном языке выработан термин «позёр».

Почему же лондонская барышня увидела настоящих панков именно в Советском Союзе? Лестно предположить, что наши панки были способны понять нечто большее, создать свою полноценную, «настоящую» культуру и жить в соответствии с её идеалами. Бесспорно, в СССР панками становились люди более образованные, нежели на Западе (в основном дети интеллигенции). Как иронично заметил лидер группы «Чиж и К» Сергей Чиграков, советский панк отличается от западного тем, что имеет два высших образования за спиной. Но это не главное в их различиях.

Советское общество во многом было традиционным. Субкультуры, зарождавшиеся в нём, брали за основу его культурное ядро. Наши панки в принципе не могли быть «переодетыми буржуа», они могли быть только «переодетыми коммунистами» (слова «буржуа» и «коммунист» здесь надо понимать как метафору, подразумевающую разные культурные типы). Как и западные, советские панки тоже частенько называли себя врагами режима, но вряд ли кто-то из них в действительности хотел привести народ к слому культурных устоев, а страну к существующему кризису (не имею в виду финансовый).

Рыбин пишет в своей книге, как им пришлось однажды сдать бутылки, чтоб на эти деньги доехать до места собственного концерта, указывая на материальную необеспеченность группы. Сегодня можно спину надорвать, сдавая бутылки для оплаты проезда по Питеру. «Папа, твой сын никем не хочет быть!» – пели «Гарин и гиперболоиды». Но что значило быть «никем» в СССР? Этот «никто» не лишался прав ни на труд, ни на бесплатную медицинскую помощь, ни многих других. Этого «никто» продолжали кормить почти бесплатной манной кашей в советских столовых. А каково быть «никем» в современном обществе? Это быть румынским гастарбайтером в Греции, прятаться в заброшенных зданиях от полиции, которая ищет тебя, чтобы переломать рёбра. Быть «никем» – это быть бразильским беспризорником, вынужденным воровать хлеб и спасаться от «отрядов зачистки». В таком обществе «никто» не поют песни на квартирниках с вином и сырками. Там поют «переодетые буржуа».

Сегодня в среде старых советских рокеров по-разному оценивают развал СССР. Попробуйте, к примеру, проследить политические метания культового рок-певца редкой самобытности ныне покойного Егора (Игоря Федоровича) Летова. То он поёт: «То, что не доделал Мамай,\ Октябрь доделал, довёл до конца,\ Октябрь довёл до последней черты,\ И всем нам нечего делать здесь» (песня «Харакири» группы «Гражданская оборона» 1988 года) – и автостопом гоняет по стране, прячась от КГБ. То вместе с Эдуардом Лимоновым организует «Русский прорыв», затем кроет его ругательствами (после того как Лимонов поддерживает Ельцина на выборах), сближается с коммунистами из КПРФ, а в 1997-м поёт: «Жаpко pазгоpается во мне моя Родина.\ Слышy, как поёт моя Советская Родина». Интересен пример другого ныне покойного рок-поэта, а также издателя и переводчика Ильи Кормильцева, который в свое время поэтически обличал советский строй такими строками: «За красным восходом – коричневый закат» (первый вариант песни «Скованные одной цепью» группы «Наутилус Помпилиус» 1986 года). За несколько лет до смерти Кормильцев самопровозгласил себя «Председателем Совнаркома (Правительства) Всемирного Союза Советских Социалистических Республик (в оккупации)».

В советском обществе проще было стать «настоящим панком». Для этого были подходящие условия, а основа «настоящей панк-культуры» была во многом взята из русской культурной традиции. Советский панк (и не только панк) перенял из доминирующей культуры общинность, а внутренние отношения в своей культуре выстраивал по принципу «человек человеку – брат». В этих субкультурах был свой набор идеалов и небольшое число священных идей. После смерти Виктора Цоя группа его фанатов, отказавшись от адаптированной в обществе жизни, поселилась в общине недалеко от его могилы – священного для них символа (материальный фактор для многих не играл никакой роли, в общине среди прочих были люди, ушедшие из весьма обеспеченных семей).

Помню, как я впервые в девятом классе надел торбу и напульсник с затмением солнца – символом «Кино». Как-то ехал в переполненном автобусе. Сквозь людскую массу ко мне пробился незнакомый парень: «А я смотрю, ты из наших,» – и дал мне свою сумку, что б я держал её, пока сижу. Я и он были «свои» – из киноманов. В те года наша субкультура ещё держала свои традиции. Позднее, когда я был принят в тусовку, своими глазами увидел почти братские отношения среди «старых» (кому-то было под сорок) киноманов-алисоманов. У меня был свой наставник, который как передавал традиции субкультуры, так и обеспечивал защиту от враждебно настроенных молодёжных движений. Это была почти община. Позднее она распалась.

По моему мнению, советский рок – огромное по значимости явление, оказавшее влияние не только на субкультуры, но и на всю советскую (русскую) культуру в целом. Спросите сейчас молодых поэтов, через кого они пришли к поэзии? Кто первый открыл её для них? Думаю, большая часть назовёт (если не покривит душой) Башлачева, Цоя, Летова, Гребенщикова, Чигракова, Дягилеву, Кинчева. Но эти люди были порождением своего времени, своего общества. Оно ушло. Вряд ли сегодня наше общество породит значимую фигуру той традиции. Точнее, та фигура не вырастет, так как нет того интереса и отношения – почти как к мессии – к поэту с гитарой. Нет уже ни материальной, ни культурной среды, в которой зародился и развивался советский рок и созданные на его основе субкультуры.

На смену уходящим приходят субкультуры новые, как правило, импортируемые с Запада. На нашей почве они приживаются в несколько иной форме. Различие часто можно уловить по внешним признакам, хотя в действительности оно может лежать гораздо глубже. Так, к примеру, в среде западных НС-скинхедов довольно распространены негативное отношение к христианству и склонность к неоязыческим культам. С другой стороно часто можно встретить относительно лояльное отношение к гомосексуализму и его пропаганде. Западные исследователи говорят даже о движении гей-скинхедов в рядах национал-социалистов. Многие же (но не все) из русских скинхедов считают себя православными (притом отношение к РПЦ часто враждебное), хотя в последнее время значительно увеличивается приверженность к неоязыческим культам под маской славянских верований. Отношение к гомосексуализму в большинстве случаев крайне негативное.

Также показателен пример субкультуры российских растаманов. Думаю, мало кто из них является истинным приверженцем оригинальной религиозно-политической доктрины африканского превосходства (растафарианства), которая легла в основу этой субкультуры на Западе. Причислять себя к растаманам люди могут по разным признакам – многие слушают Боба Марли и музыку регги в целом, используют в костюме комбинацию цветов красный – жёлтый – зелёный (эфиопский триколор), некоторые носят дреды. Недаром один из первых известных регги-исполнителей в России Герберт Моралес пел: «Невероятно растафарианство в России» (песня «Дождик» группы «Джа Дивижн» 1996 года).

На примере появления новой субкультуры эмо можно увидеть, насколько случайно порой бывает появление субкультуры в молодежной среде. В начале 2008 года я присутствовал на Всероссийской научной конференции студентов-физиков, помимо самих студентов там было немало учителей и преподавателей со всей России и из стран СНГ. Однажды зашёл разговор об эмо-культуре. Оказалось, что для некоторых учителей на тот момент это было абсолютно неизвестное явление, а другим было уже тошно на представителей этой культуры смотреть. Причем, их наличие не зависело ни от местоположения, ни от величины города. К примеру, в Омске и Владивостоке, со слов учителей, эмо было достаточно много, в Иркутске – почти не было.

Интересно складываются взаимоотношения представителей субкультур в разных городах. Помню, в Ижевске алисоманы и киноманы были «самыми лучшими друзьями», составляя по сути одну субкультуру и отличая от себя, к примеру, панков-оборонщиков. В то же время в Москве они нередко враждовали.

До того, как в СМИ начали обращать внимание на угрозу неонацистских молодёжных движений, НС-скинхеды нередко бывали на «Свалке» и были там почти на равных правах с панками, пристрастие к анархизму которых было всем известно. Через несколько лет в городе стало расти антифашистское движение, к которому причислила себя масса субкультур. Скинхеды со «Свалкой» поссорились.

По не совсем понятным причинам в 2003 и 2007 годах многие в Ижевске (в основном школьники и студенты) ждали ко дню рождения Адольфа Гитлера приезда боевой группы скинхедов из славного города Перми. По слухам, группа эта должна была устраивать в городе погромы и беспредел. В 2003 году 20 апреля выпадало на воскресенье, но уже в субботу многие не пришли в школу (местные скинхеды пообещали погром именно нашей гимназии). В 2007 пугающие слухи шире охватили население. Моя девушка училась тогда в Ижевской Сельскохозяйственной Академии. Один молодой преподаватель предлагал там отменить пару, поставленную по расписанию на 20 апреля, чтобы не выходить из дома. В Удмуртском Государственном Университете, где учился я, также многие ожидали чего-то ужасного. Почему это ужасное должно было придти из Перми, было не совсем понятно (так в японском эпосе самые страшные демоны тоже были неместными, а пришли из Китая и даже в японском аду ходили в китайских одеждах). Ходили слухи, что город собирается с силами, с целью дать отпор фашизму на въезде в город. Но позднее моральный настрой предположительного сопротивления был подорван другими слухами о том, что боевые отряды фашизма прибыли в город на несколько дней раньше и чуть ли не поселились в центральной гостинице. По ироничной случайности один мой друг незадолго до этого дня безо всяких идеологических оснований побрил наголо голову. На улице его останавливали так называемые «гопники», чтобы разобраться «по понятиям», скинхед или не скинхед зашел в их двор. Хорошо, что друг вскоре приобрел кепку и стал выглядеть весьма безобидно. Но, несмотря на все ожидания, день рождения фюрера город встретил тихо – группа не приехала, беспредела не устроила.

Одним из наиболее неприятных приключений для моего друга в то время могла стать встреча с нетрезвой группой футбольных фанатов. Тогда среди ижевских антифашистов они занимали почетное место. Сегодня в Москве фанаты устраивают автопробег в поддержку «узников совести» и соболезнуют непризнанным политическим (как они считают) заключенным правого толка.

А вот в 2004 году в удмуртском селе Варзи-Ятчи дело обстояло совсем иначе. Субкультурщиков там было мало, и все они дружили: и панки, и рокеры, и хиппи (правда, хиппи был один). Они знали, что в городе эти субкультуры не в ладах, но им не было до этого дела, они были вместе. Вместе устраивали тусовки, концерты и налеты на колхозный склад зерна. Потом мешок зерна меняли на литр самогона и вместе его пили.

Интересно отметить, как входят субкультуры в те части нашего общества, где люди говорят на двух языках. Индустрия знаков на удмуртском языке развита слабо. В советское время создавалась удмуртская литература, записывались эпические произведения. В постсоветское время влияние государственных ресурсов на интеграцию культур стала стремительно иссякать, а заинтересованность рынка в этой области стала принципиально ниже. На удмуртском есть православные службы, есть множество культурных памятников советского периода (на днях мне попалось замечательное эпическое произведение «Великий охотник» про Ленина), но язык либеральной идеологии, язык субкультур ещё мало проник в удмуртский. Таким образом родной язык становится для удмуртов некоторым культурным барьером, защитой от тех культурных явлений, которые сегодня быстро разрабатываются в русском языке. Даже удмуртские этнонационалистические проекты пишутся сегодня по-русски, отчасти потому что настроения и идеи, дробящие народ на мелкие этносы, более развиты сегодня на русском языке, чем на языках многих народов России. И увлекаются в среде удмуртов идеями этнонационализма большей частью городские жители, не говорящие на удмуртском (многие его просто не знают).

Впрочем, некоторые советские институты по интеграции этнических культур ещё работают (во всяком случае, точно работали в 2003 году). Например, творческие коллективы, работающие на удмуртском языке, могли рассчитывать на поддержку муниципалитета. В условиях постсоветской России этим стали пользоваться и носители различных субкультур. Так один мой знакомый получил базу и часть аппаратуры для репетиции своей музыкальной группы. Он пел (а точнее рычал и визжал) блэк-метал, но делал это на удмуртском. Выглядело это забавно. Он размахивал копной длинных волос и кричал что-то про сатану удмуртскими словами. Впрочем, они, вероятно, играли мелодичные произведения хотя бы для отчёта перед теми, кто давал им место для репетиций. Вот так проникают субкультуры в удмуртский язык.

Субкультуры, негативно относящиеся к доминирующей культуре и её носителям, любят называть себя контркультурами. Агрессия и непонимание истоков своего недовольства становятся причинами формирования внутри общества реакционных движений. Такие движения тоже могут иметь признаки субкультуры, как, например, люберы, имевшие в своё время и свой стиль одежды, свои лозунги («Социализм любой ценой»).

Нигилистический настрой определенных субкультур может нести в себе ряд опасностей. Наряду с ложными знаками и противоречивыми нормами доминирующей культуры нередко отрицаются и те традиционные знаки, которые гарантируют устойчивость, здоровое развитие общества и человека. Примером пагубного следствия такого отрицания является вышеупомянутое распитие на «Свалке» средства для ванн. Легко разглядеть в ряде субкультур оправдание употребления наркотических веществ, пропаганду их легализации. Но это то, что лежит на поверхности. Многие неприятные явления могут быть не так очевидны.

Рассмотрим, к примеру, склонность субкультур создавать образ врага, называемого «гопником». Образ крайне негативен, но весьма расплывчат. Попробуйте спросить у неформала, кто такие гопники? Скорее всего, ответ будет следующего рода: «гопники – это полные уроды». Как самоназвание термин гопники практически не используется. Определить конкретно, кто входит в эту социальную группу, весьма сложно. По версии некоторых исследователей, термин впервые упоминается в XIX веке, его значение в уголовном жаргоне – «оборванец», а также «грабитель», преимущественно уличный. В начале ельцинской эпохи это понятие применялось преимущественно к молодым маргиналам, живущим мелкими, часто незаконными заработками (в том числе грабежом и вымогательством), людям низкого культурного уровня. Вид деятельности не был определяющим признаком: «гопник» мог вполне работать и на заводе. Можно сказать, эта социальная группа была порождена внедрением криминальной эстетики в рабочую среду. Отношение этих людей к ряду молодежных субкультур отличалось порой крайней жестокостью.

Лидер группы «Коррозия металла» Сергей Троицкий (Паук) говорил в одном из своих интервью, что в 80-х драки люберов и металлистов имели отчасти «спортивный характер», имея в виду то, что они случались довольно часто, но никого не забивали. Общий кризис 90-х сильно огрубил нравы определённой части общества. В «гопниках» появилось стремление унижать и даже расправляться; иногда доходили до убийств. Случилось такое с моим знакомым. Это страшно.

 Понятна ответная ненависть неформалов. Возникло движение Антигоп и его боевое крыло. Активисты этого движения пытались дать чёткое определение социальной группе «гопники», но в действительности каждая субкультура (если не каждый субкультурщик) вырабатывает своё представление о принадлежности к ней тех или иных людей. Городской эмокид, попав в село, может с лёгкостью этот крайне негативный образ примерить на всю рабочую сельскую молодёжь. Сельчане не понимают ни образа жизни, ни поведения, ни стиля одежды этого эмокида, и, что естественно, настроены к нему настороженно, недружелюбно. Он, соответственно, не понимает их, а попытки сельчан наладить контакт воспринимает как акт агрессии (дальнейшее непонимание может действительно перерасти в акт агрессии). Схожим образом ярлык может быть навешен на всю городскую рабочую молодежь (кстати говоря, многие молодые люди отходят от субкультуры, когда сами начинают полноценно работать). Может возникнуть представление о том, что вся молодёжь делится на субкультурщиков и гопников. Вторых в таком случае, естественно, больше. Если такое восприятие сохраняется со временем, то оно становится благоприятной почвой для измышлений в духе: «народ русский – быдло пьяное и ленивое» (все «гопники»). К сожалению, это характерно для ряда субкультур.

Многие субкультуры склонны враждовать и друг с другом, особенно, если дело касается идеологии и организации. Однажды лидер одной ижевской анархо-коммунистической группировки организовал нападение на «фашистский штаб» (конечно, это был не совсем штаб и не совсем фашисты, но помещение у той этнонационалистической группировки было). Анархистов, в отличие от этнонационалистов никто финансово не поддерживал, а потому они вооружались тем, что попадалось под руку. Организатор нападения сделал себе огнемет из баллончика с лаком для волос. Внезапность была на их стороне, и «фашистский штаб» был разбит. Позднее враждебная группировка организовала акцию возмездия. Они фотографировали на митингах активистов левого движения и совершали на них нападения. Так на одного моего знакомого враги, вооруженные гвоздодерами, напали из кустов, когда тот шёл домой. Итог – сотрясение мозга.

Когда субкультура становится достаточно массовой, то рынок и индустрия берут в оборот знаки, выработанные этой субкультурой. Так знак отрицания культа достатка – рваные джинсы – сегодня продаются в престижных магазинах и сами могут являться знаком определённого достатка. Рядом с джинсами висят футболки с портретами Че Гевары и Боба Марли, ждут своих крестьянских революционеров и борцов за права чёрнокожих. Рынок может непосредственно эксплуатировать субкультуру как потребителя знаковых продуктов. К примеру, значки с изображением мультгероя губки Боба, любимого представителями эмо-культуры, стоят в несколько раз дороже, чем подобные значки с Чапаевым.

Как субкультуры относятся к политике? Нередко они открыто говорят о своей аполитичности. Но, как писал Монталамбер Шарль, «вы можете не заниматься политикой, все равно политика занимается вами». Так в Англии некогда аполитичное движение рабочей молодёжи скинхедов было взято на «проработку» националистической политической партией «Британский национальный фронт». «Фронт» стал вести агитацию в их среде, помог заново собрать группу «Skrewdriver» и раскрутиться Яну Стюарду, пропагандирующему идеи неонацизма в стиле музыки, популярной в субкультуре.

Как фашизм действует у нас? Тема эта объёмная, рассмотрим лишь некоторые моменты.

Вот что писал К. Лоренц, на личном опыте переживший соблазн фашизма: «Демократизация» подростков, то есть освобождение от иерархических связей со взрослыми и от гнёта традиций, предоставление им самим устанавливать этические нормы и связи подчинения, неизбежно ведёт к фашизации их сознания». Сходную тему рассматривал Уильям Голдинг в романе «Повелитель мух».

Примечательно здесь интервью антисоветского идеолога Ю. Афанасьева. Вот что отвечает он на вопрос о социальной философии фашизма: «… она делает ставку на индивидуумов и замкнута на индивидуальное сознание. Причём индивидуальное сознание, которое приобретает гипертрофированный, как у Ницше, характер и воплощается уже в образе вождя».

Сначала – «раскрепощение» сознания, доведение атомизации личности до полного предела, полной свободы от культурных норм, отчуждения человека от человека. После – из такой «человеческой пыли» лепят рой, военизированные группы.

Идеологи создают особый фашистский стиль – яркий, трогающий эмоционально. Стиль молодого, сильного, уверенного, злого бойца, «варвара». «Скин – опора нации» – вот что пишут на стенах домов спальных районов Ижевска. «Да, мы – варвары, и хотим ими быть. Это почётное звание. Мы омодим, омолодим мир» – вот что говорил фюрер. Это далеко от ленинского: «Учиться, учиться, учиться, — такова теперь задача» – и даже от сталинского: «Не любите учиться, — самодовольно живете себе. Растрачиваете наследство Ленина».

Чем фашизм ловит подростков сегодня? Он выказывает социальные лозунги, на его знамёнах – бой с наркоманией, иногда – с пьянством, с антисоциальными реформами, криминалом, с нехваткой рабочих мест, с обилием трудовой миграции. В его образе манящая сила, желание действовать, «неповторимый стиль». Но приходит под это знамя молодой человек, и первым делом его отрывают от всякой культурной традиции – ему внушают ненависть ко всему – теперь он ненавидит всё советское, православное. Теперь он неоязычник, воин Перуна, волк, хищник, северный варвар.

Обратим внимание, как и где зародилась одна из ветвей неофашизма в европейских субкультурах. Как ответвление треш-метала в 80-х годах прошлого века зародился блэк-метал. В основном он формировался усилиями норвежских групп (Mayhem, Burzum, Immortal). Блэк – это, как правило, однообразные, предельно скоростные гитарные и барабанные партии, злой, резкий крик, рык или вой. Изначально, идеологией блэка был радикальный протест против христианства, христианского общества. Сатанизм, оккультизм, нигилизм, мизантропия были его темами. Но вскоре в его среде стали вырастать темы нацизма и подобия языческих культов. И вот уже появляются направления NSBN NSBM (нацистский блэк), Pagan blaсk (языческий блэк). Блэк теперь совмещает и расизм, нацизм, антисемитизм, и темы скандинавского фольклора.

В этом смысле и у нас есть свой достойный пример. Последить, к примеру, за творчеством группы «Коррозия металла». В начале – треш, угар, «Ордены сатаны» (альбом 1988 г) и «Russianvodka» (альбом 1989 г), потом – увлечение нацизмом «Компьютер Гитлер» (альбом 1997 г), «Языческие боги» (альбом 2002 г) и «Белые волки» (альбом 2003 г). Концерты с двойником Гитлера, большими и голыми женщинами, окровавленными мумиями и прочими посланниками сатаны. Вот так – всё в одном флаконе.

А потом сбиваются группы молодых, в возрасте 13-15 лет, злых, голодных. Как стайки собак они готовы лаять, нападать и загрызать. Им не перед кем отвечать, разве что перед вожаком. Напала как-то такая стая и на «Свалку». Изнасилование и увечья. Один мой знакомый месяц лежал в больнице – ему нож воткнули в спину. Вот такая романтика молодой силы, «неповторимого стиля» и нового порядка.

Методы политизирования субкультур могут быть и более мягкими. Приведу пример применения метода «от обратного». Случалось такое, что СМИ вдруг с настойчивостью и наигранным беспокойством, переходящем в истерию, начинали вещать о росте «русского фашизма» и его чёрносотенских корнях, проявлявших свою искаженную сущность и во времена Сталина. Обычный житель большинства российских сел и городов не видит вокруг себя столь резкого роста (или вообще наличия) «русского фашизма» и уж тем более его чёрносотенских корней, соответствующих нагнетаемым страстям (если, конечно, этот житель не верит СМИ больше, чем своим глазам). Вызывают недоверие заявления СМИ и антифашистского движения, от лица которого делаются такие заявления. Как следствие этого – отторжение всего антифашистского движения частью критически настроенного населения, в которое, как правило, входят и субкультуры. Так решают свои задачи определённые политические силы.

Конечно, не только фашисты пытаются черпать свои ресурсы из субкультур. Множество религиозных организаций ведет в этой среде свою агитацию. В 60-х годах в Америке Прабхупада вербовал среди хиппи и битников первых кришнаитов. Там же набирал последователей и Раджниша (Ошо). Религиозные организации работают как сверху (заручаясь поддержкой авторитетов), так и снизу (непосредственно контактируя с людьми). Так в свое время Прабхупада заручился поддержкой Алена Гинзбурга и Джорджа Харрисона, после чего его дела пошли в гору. В наше время «Свидетели Иеговы» приняли в свои ряды лидера группы «Ноль» Федора Чистякова (в то время, когда он находился на лечении).

В Ижевске религиозных организаций большое разнообразие, от языческих удмуртских как «Удмурт Вощь», до таких как «Сахаджа-йога» и «Адвентисты седьмого дня». Особенно усердно с молодежными субкультурами работают организации протестантского и псевдоиндуистского толка. В 2003-2005 годах работали особенно усердно: везде приглашали на праздники, дарили литературу, ритуальные сладости, предлагали попеть и поплясать. На стенах рядом с афишами концертов висели плакаты, оповещающие население, что бог следит за каждым, или, что скоро приедет в город какой-нибудь гуру. Одна протестантская организация ежегодно арендовала физкультурно-оздоровительный комплекс в центре города и устраивала там свои праздники. Пастор с американским акцентом бодро перемещался по сцене, подпрыгивал, размахивал руками и обещал, что бог нас спасёт. Он лечил зависимых в он-лайн режиме и отпускал грехи желающим. Люди от восторга тянули руки к бетонному потолку и крутились на месте. На большой экран транслировались летящие облака и птицы, под которыми бежала строка молитвы. Играла музыка, люди пели.

На таких мероприятиях доводилось видеть удивительные вещи. Как-то перед нами стояла группа глухонемых, с ними был сурдопереводчик. Когда пришло время петь молитву, они встали и вместе синхронно начали проговаривать её на языке немых, глядя на текст, бегущий на экране.

После пастора по программе шел рок-концерт. В своё время организация вложила средства в одну молодежную рок-группу, предоставила ей базу для репетиций, финансовую поддержку и даже привезла столичного продюсера. Группа стала пользоваться популярностью в молодежной среде. А популярностью группы пользовалась сама организация.

В то время подобные мероприятия проводились на широкую ногу, но позднее ввели запрет на финансирование некоммерческих организаций из заграницы – мероприятия стали поскромнее. Но тогда всё было там так мило, живо и по-доброму, что хотелось всех расцеловать.

Двумя годами позднее мы (наша рок-группа) попали на звукозаписывающую студию организации. Наш вокалист, далекий от конфессиональных вопросов, просто хотел сделать качественную запись альбома, а эта студия была лучшей в городе для таких целей (и самой дорогой – сбережений хватило только на 3 композиции). Снаружи она выглядела как деревянная изба, обнесенная высоким деревянным забором, выкрашенная в голубой цвет. Вход в избу был со двора и внешнему наблюдателю был не виден. Не видна была наблюдателю и огромная, почти в рост человека спутниковая антенна, размещенная на небольшом навесе перед входом. Такой дорогой и качественной отделки и аппаратуры изнутри мы больше нигде не видели. Здесь репетировала упомянутая группа. Повсюду на стенах висели листы с нотами религиозных песнопении и цитатами из библии, на подоконниках лежали писания, на полу лежали газеты, издаваемые организацией. Пока записывался наш солист, я взял почитать одну из газет – узнал, как «научно» обосновывается «сатанизм» мусульман, а заодно и Михаила Булгакова. Вот такая вот скромность и терпимость.

Но рядовые члены организации, конечно, не появлялись в таких местах, как студия. Они появлялись там, где была наша репетиционная база – в бедном и криминализированном районе Ижевска. Бродили по улицам, клеили афиши, подходили побеседовать, предлагали «творческой молодежи» вырваться из мира полного нищеты, грязи и пьянства. Нередко организация проводила мероприятия в местах, где планировались рок-концерты. Помню, как-то до начала одного из наших концертов, пока мы настраивали инструменты, в зале проходило посвящение нового члена в организацию. Члена я узнал, это была вахтерша из УдГУ, мимо которой я по утрам ходил на учёбу. Её окружили пожилые женщины, стали водить вокруг неё хоровод, что-то агрессивно читать и иногда вскрикивать.

Не один мой знакомый стал членом подобных организаций. Кто-то из них даже сделал небольшую карьеру в этих структурах, кто-то просит на улицах деньги на благое дело, раздает литературу, кто-то лечится в психиатрической больнице.

В некоторых исторических ситуациях субкультуры могут играть существенную роль в жизни общества и без образования организаций. В 30-е годы XX века, после изучения опыта революций прошлого, русской революции и национал-социалистической в Германии, родилась принципиально новая теория (отличная от теории Маркса и теории Ленина), согласно которой первым объектом революционного движения становилась надстройка общества, причём наиболее «мягкая» её часть – идеология и установки общественного сознания. Разработка такого подхода связана с именем Антонио Грамши, основателя и теоретика Итальянской компартии. Он утверждал, что во многих случаях противостоящие политические силы сознательно планировали свою кампанию как борьбу за руководство общественным сознанием в конкретных вопросах. Открытые действия по свержению власти, утратившей культурную гегемонию, ведут, согласно его концепции, не классовые организации (как утверждал Маркс), а исторические блоки – временные союзы внутренних и внешних сил, объединённых конкретной краткосрочной целью свержения власти. Эти блоки собираются не по классовым принципам, а ситуативно и имеют динамический характер.

По логике учения Грамши перестройка в СССР представляла собой интенсивную программу по разрушению идей-символов, с помощью которых было легитимировано идеократическое государство. Не последнюю роль в подрыве советской власти сыграли и субкультуры того времени (к примеру, субкультура советских рокеров). После выполнения своей «исторической задачи» блок распался, и субкультуры во многом разошлись как друг с другом, так и с курсом новой власти. К примеру, лидер группы «Алиса» Константин Кинчев (Панфилов) вернул медаль “Защитника свободной России” за оборону Белого дома в 1991 году и сейчас жалеет о распаде СССР (продолжая, правда, не любить коммунистов).

Как уже было сказано, мировоззренческая матрица субкультуры складывается из позитивов и негативов доминирующей. В момент, когда общество переживает культурный, хозяйственный слом и насильственный переход из одного состояния в другое (как это происходит у нас), матрица доминирующей культуры во многом раздробленна и содержит противоречивые установки. Оба эти фактора, накладываясь, могут породить в субкультурах мозаичное, часто несвязное восприятие окружающего мира. Человек, принимая установки такой субкультуры, становится склонным к некогерентному мышлению (оказывается не способен связать концы с концами в причинно-следственных связях). Он теряется в окрошке идей и художественных образов, становясь лёгкой добычей манипуляторов.

Западному демократическому государству субкультуры не несут опасности, если не вступают в антигосударственный блок. Для такого вступления как минимум необходимо, чтобы была мотивация и мощная консолидирующая сила. В отсутствие же таковых субкультуры тратят свой боевой пыл на вражду между собой.

Совсем иначе обстоит дело в идеократическом государстве, где власть не распределяется частицами между гражданами, а концентрируется у монарха (или генсека), обладающего тотальным правом на господство (и на его главный инструмент – насилие). Как и в любом государстве, власть монарха нуждалась в легитимации – приобретении авторитета в массовом сознании. Но она не нуждалась в манипуляции сознанием людей. Отношения господства при такой власти основаны на открытом воздействии – от насилия, подавления до навязывания и внушения. Иными словами, тиран повелевает, а не манипулирует.

Такие методы воздействия менее эффективны по отношению к носителям молодежных субкультур, которые часто настроены агрессивно по отношению к идеям-символам доминирующей культуры. В идеократическом государстве они становятся трудно управляемыми и несут угрозу уже одним своим существованием. Этим объясняется более негативное отношение государства к субкультурам в СССР, чем на Западе или в современной России.

Системы знаков и мировоззренческие матрицы молодежных субкультур – безусловно, важные, но далеко не единственные аспекты этого явления. Важным аспектом может стать разработка внутри субкультуры различного рода ритуалов. Первостепенная функция ритуалов – укрепление солидарности этнической общности и её психологического здоровья. В книге «Демонтаж народа», ссылаясь на исследования антропологов, С.Г. Кара-Мурза пишет, что именно благодаря этой функции в традиционных обществах, следующих издавна религиозным ритуалам, не встречается шизофрении. В крупных западных городах, в среде атоманизированного атомизированного «среднего класса» утрата ритуалов традиционного общества отчасти замещается в субкультурах, осваивающих мистические культы и этнические религиозные ритуалы экзотических культур.

Ритуалы имеют не только кришнаиты, но и масса других субкультур, не склонных к религиозным культам. Массовым ритуалом, наполненным своим смыслом, может стать происходящее на рок-концерте, когда слушатели, обнявшись друг с другом, выкрикивают песни выступающего артиста. Черты ритуала несёт в себе особый танцевальный «слэм» на панк-концертах, когда участники хаотично толкают и врезаются друг в друга, но чётко соблюдают свою этику (к примеру, одно из основных правил – как можно скорее помочь подняться упавшему участнику «слэма», чтобы его случайно не затоптали).

Можно сказать, что для кого-то вход в субкультуру становится просто необходимостью. Для кого-то субкультура – это решение проблемы социальной адаптации, для кого-то – сплочение для самозащиты (как психической, так и физической). Причин много, они мало изучены и во многом не понятны обществу. Но в любом случае появление и развитие субкультур – признак кризиса доминирующей культуры, её неспособности удовлетворять духовные запросы людей. Для молодого человека вход в субкультуру – шаг на пути выхода из кризиса, в котором он оказался. Шаг, который не всегда сделан в правильную сторону. Шаг, на котором не стоит прекращать движение и поиск.