ТЕПЛО ДЕТСТВА

 

ОБАБКИ

 

Обабки у нас в деревне не собирали. Редко кто считал их культурными грибами, достойными оказаться в корзине уважающего себя грибника. Ватаги деревенских мальчишек всех возрастов почитали за забаву бродить по лесу и сшибать, то палками, то ногами, обабки-переростки, благо, что их было множество. То и дело какая-нибудь компания сорванцов устраивала в перелесках соревнования то на дальность полёта сшибленного гриба, то на попадание его в цель. Меньше обабков уважали только синявки. Их игнорировали совершенно, даже мальчишки не рассматривали их в качестве приемлемого предмета своих игр.

Деревенский люд, разбредавшийся с утра пораньше по лесам, к полудню уже нёс домой вёдра и корзины белых грибов, красноголовиков, рыжиков, лисичек, груздей. Часто и мне, четырёх- пятилетней, случалось видеть их возвращающимися с урожаем из глубины лесов, почти с края света, от самой Камы, что протекала в шести километрах от деревни. Мы с мамой встречали их в ближнем сколке, метрах в двухстах от околицы и от нашего самого крайнего дома. С некоторыми из них мама присаживалась на траву у дороги поболтать, дать отдых своим больным ногам, а путнику – возможность короткой передышки перед утомительной, муторной работой по перебиранию, чистке и засолке собранного. Говорили в основном прохожие. Рассказывали, где и каких грибов нынче много, какие не уродились, сколько грибов засохло, сколько сгнило, сколько червь съел, сколько и чего насобирали соседи… Мама слушала с явным удовольствием. Для меня же не было ничего милее нашего березника, дальше которого мы никогда не ходили. И какое мне было дело до Серкова ключа или до Осиновой горы со всеми их грибами.

А не ходили мы никуда не по причине моего малолетства и не потому, что меня не с кем было оставить. Нет (иногда, бывало, я целыми днями пропадала у бабушки). Причиной были мамины больные ноги. К тому времени, когда полдеревни уже успевало отмахать километра три-четыре до грибных мест, мы с мамой едва доходили до нашего сколка, чтобы собрать то, что оставили уже проходившие там до нас грибники. Доставались нам в основном синявки в неограниченном количестве, всех цветов и размеров. И какая же была радость, когда удавалось найти ещё не сшибленный мальчишками молодой обабок.

Были для меня и особенно радостные дни – в период обострения маминой болезни, когда она не могла обойтись без костылей. Во-первых, так она передвигалась немного быстрее, и мы успевали дойти до лесочка даже раньше некоторых запоздавших грибников. А во-вторых (и это самое главное) мама только находила грибы, но наклоняться за ними уже не могла. И тогда (о, счастье!) мне вручался маленький ножик и доверялась миссия срезать и положить находку в ведро.

Синявки собирать я не любила: как ни старалась я аккуратно держать их своими ручонками, всё равно умудрялась сломать хрупкую шляпку. Мама ни разу не упрекнула меня и даже, кажется, ничуть не огорчалась по этому поводу, но мне самой было ужасно обидно. На синявки я любила просто смотреть – они такие красивые, пока стоят своей ножкой на земле, такие яркие и, кажется, нет двух грибов одного цвета, у каждого свой оттенок. А положишь их в ведро – мнутся, ломаются и сразу как будто блёкнут, выцветают. Я не говорила маме, если находила синявку. Но стоило только мне с высоты моего небольшого роста завидеть обабок, как я начинала кричать от радости, звать маму и могла стоять над этим грибком, как мне тогда казалось, неимоверно долго, пока мама не подойдёт со своим ножичком.

Много лет прошло с тех пор. Теперь грибы уже специально выращивают и продают в магазинах. И на базаре по осени чего только не увидишь. В лес я не хожу, но по-прежнему люблю обабки. Взгляд невольно цепляется за кучку молоденьких крепышей на лотке какого-нибудь торговца и на душе становится так солнечно, ведь только от них веет на меня теплом детства и маминой любовью.

 

 

ЗЕРКАЛО

 

Ну вот! Так и знала! Не надо было вчера вечером голову мыть. Заснула с мокрыми волосами – теперь торчит всё. Снова надо смочить, авось ещё успеет высохнуть. Да. Вот… Другое дело… Если завтрак попроще приготовить, может, ещё и на укладку время останется. И когда я, наконец, в парикмахерскую схожу? Сегодня опять не успею. И зачем я только согласилась Петрову подменить? Проблемы у неё… Будто у меня жизнь – малина, выкручиваюсь же, никого не напрягаю.

Ох… и почему сегодня не выходной? И кому только в голову пришло футбол по ночам транслировать? Хоть бы финалы-то пораньше показывали, чтобы народ выспался перед трудовым днём. Это зеркало плохо отражает или у меня глаза ещё не совсем открылись?

А-а-а! Прыщ! Прыщ! Фу ты… Это на зеркале пятно, а я уж испугалась. Надо бы всё-таки провести профилактику, а то буду как Ленка. А выпускной уже на носу. После школы пошарить бы в мамкиной косметичке, пока она с работы не вернулась. Всё равно толком не пользуется – не заметит. Кажется, когда-то у неё тени были наподобие Светкиных. Интересно, как это Светка их так накладывает, что они у неё из цвета в цвет переливаются? На физике надо будет присмотреться повнимательней: она как раз у окна сидит, на свету, и мне шею сильно выворачивать не придётся. О! Опять мама свои бусы вечером здесь бросила, потом искать будет. А мне бы пошло. Только бы покороче чуть-чуть. А если в два оборота? Клёво! Как раз к моему новому платью. Да если бы ещё тени как следует наложить… Как у Светки. Да серьги подобрать! Шик! Хотя… Если серьги, тогда надо будет причёску делать соответствующую, чтобы уши открыть. Примерно вот так. А здесь локоны. Класс! Только мать ведь ни за что денег на парикмахерскую не даст. И так, скажет, хороша. А ей, мол, и самой собой заняться не помешает. Ей-то зачем? Она-то уже замуж вышла.

- Ты отойдёшь когда-нибудь от зеркала, нет?

- Ой-ой-ой! Смотрите, кто проснулся! Футболист юный! Ну как, досмотрел вчера свой матч?

- Досмотрел.

- Ха-ха! Не смеши! Через полчаса уже дрых.

- Можно подумать, ты досмотрела.

- А я и не собиралась. А не спала только потому, что время детское было. Твоё время, деточка. Вот ты и заснул.

- К зеркалу пусти!

- Да пожалуйста. Можно подумать, тут есть на что смотреть.

Опять целый час на зеркало дышала, воображуля. Запотело всё. У меня вон уже усы лезут… Нет, пока не лезут… Но скоро уже точно полезут, а она всё: деточка да деточка. Надо у отца узнать, чем матч закончился. А то пацаны в школе узнают, что я заснул – засмеют. Не хватало ещё, чтобы и они меня деточкой называли. Чем бы таким глаза потереть, чтобы покраснели, будто не спал полночи? Может, чем-нибудь из Ольгиной косметики? Нет, опасно. Ещё ослепну. Лучше мылом. Уй, как щиплет! Но эффект что надо. Сколько он продержится? Или с собой в школу мыло взять на всякий случай?

Наконец-то ушли все. Почитай, целую ночь и не спала с имя. Полуношники. То мыться им приспичит, то телевизор… Колобродят и колобродят, колобродят и колобродят… Дня-то им мало. С утра пораньше опять кастрюлями трень-брень, стук-бряк. Весь сон прочь. День-деньской тут прибираю за ними, прибираю, а дух перевести не дадут толком. Вон зеркало-то опять как залапали. Вчера только чистила. Ну-тко… Где тут полотенце сухое? Все мокрые… и мыло куда-то дели, изверги. Опять новое доставать. Нет, не оттирается уж зеркало-то. Видать, совсем старое стало, мутное. Менять пора. Ох-ох-ох…

 

 

ПРОСТИ МЕНЯ, РЕКС

 

Господи! Только бы там не было собак. Только бы их не было, пожалуйста! О, нет… Опять они тут. Так и знала, что не надо было по этой дороге идти. Сегодня их уже четыре. И рыжая скоро ощенится. Штук пять принесёт, не меньше. Тогда здесь вообще целая свора будет, не пройти, не проехать. Точно, придётся за квартал обходить, чтобы до дома добраться. О чём только их хозяева думают? Ведь есть же у этих собак хозяева. Или, по крайней мере, раньше были. Ну не нужна тебе собака, лень тебе с ней гулять – усыпи. А то зверюга голодная по округе шатается – людям покоя нет. О, серая проснулась, и рыжая ухом ведёт… Остановиться? Вернуться? Пойти в обход? Уже поздно. Надо было сразу на перекрёстке. Ну чего опять испугалась? Посмотрите-ка на неё: шаг сам собой замедлился, коленки дрожат. Ну-ка, возьми себя в руки. Ведь ты же уже не та малышка, которая только что ходить научилась. Тебе уже за тридцать. И всё-таки я и та малышка – один и тот же человек.

И это я уже умею ходить, совсем, как мама и папа. И я могу пойти хоть налево, хоть направо, даже если там не за что держаться. И это меня сегодня впервые отпустили погулять по двору одну. Рекс! Рекс! Смотри! Я хожу! Я умею ходить! Сейчас я к тебе приду. Сама приду. Смотри, Рекс! Ой, мама! Мамочка! Рекс растёт. Почему он так быстро растёт? Только что я смотрела в его глаза, а теперь передо мной его живот. А где же его глаза? Они где-то высоко-высоко, в небе. Надо поднять голову, чтобы увидеть их. А там вверху ещё и его передние лапы. Вот шея. Ещё чуть-чуть выше голову и я увижу его глаза. Что это? Кто тянет меня назад? Я лечу?.. Я падаю… Ой! Рекс. Какой он огромный. Выше дома. И он падает прямо на меня… Падает на меня с неба… Какие лапищи… Они меня сейчас как раздавят! А зубищи… Он меня съест! Мама! Мама! Спаси меня!

Всё. Тихо… Тихо, малышка. Успокойся! Рекс не съест тебя. Он и не собирался тебя есть. Он просто хотел поиграть с тобой. Помнишь, как он радовался, когда приходил с работы папа? Он заходил во двор, закрывал за собой калитку, присаживался на корточки… А Рекс уже мчался к нему через двор, закидывал лапы ему на плечи и, виляя хвостом, лизал его щёки. Тебе он тоже был рад. Просто он не знал, что ты ещё плохо стоишь на ножках. Ну что, успокоилась? Пойдём дальше? Пошли. Вот мы и прошли с тобой мимо этих собак. Ой, нет! Там ещё одна. И она не спит. Она даже не лежит.

Она бежит. Она несётся прямо на меня. Ой! Рекс! Рекс! Мама, это Рекс.

Нет-нет, малышка. Это не Рекс. Это не может быть Рекс. Это же было так давно. Собаки столько не живут. Да и как бы он оказался здесь, в большом городе, за сотню километров от той деревни, где мы тогда жили. И ты ведь уже такая большая. Эта собака, как и Рекс, тебе сейчас едва до колена. Спокойно. Вот и молодец! Сейчас мы с тобой тихонечко, медленно пройдём мимо, и всё будет хорошо. Только не смотри на неё. Не смотри, не оборачивайся.

А вдруг она за мной погонится?

Не погонится. Почему она должна за тобой гнаться? А если и погонится, то я же с тобой. Я с тобой. И я большая. Я уже даже больше твоей мамы тогда. Уф… Пробежал. Но как похож на Рекса. Просто копия. Если бы не здравый смысл, точно можно было бы подумать, что это он. Ну да мало ли на свете похожих собак. А овчарки вообще все на одно лицо, то есть морду. Рекс тогда тоже уже был немолодой. Кстати, куда же он делся? Не помню. Помню только, как боялась выходить из дома и заходить с улицы во двор, пока папа не брал меня на руки. Помню, как прятала лицо в его плечо, когда видела во дворе Рекса или слышала его лай. Эй, малышка! Где ты? Ты, наверное, помнишь, что стало тогда с Рексом?

Я не знаю.

Но мне очень нужно это знать. Пожалуйста, вспомни.

Его не стало.

Как не стало?

Не знаю. Его просто не стало.

Как его не стало? Расскажи мне. Пожалуйста.

Я ночевала у бабушки. Утром папа пришёл за мной, и за руку, медленно, повёл через всю деревню домой. У своих ворот я остановилась и стала проситься на руки. А папа сказал:

- Рекса боишься? Не бойся. Его нет.

Я не поверила. Я не пошла во двор, пока папа не взял меня на руки. Он поднял меня высоко-высоко над землёй, вошёл и остановился сразу за калиткой:

- Смотри, его правда нет.

Я тихонько осмотрелась, готовая в любой момент уткнуться в папино плечо. Рекса не было. Папа свистнул пару раз так, как он обычно подзывал собаку. Рекс не появился.

- Видишь, его совсем нет

Я с недоверием уставилась на будку. А вдруг он там спит и вот-вот проснётся. Папа подошёл со мной на руках к будке, хотел наклониться. Я тут же уткнулась в его плечо. Тогда он просто перевернул будку ногой:

- Пусто. Нет его. Теперь веришь?

Только цепь тянулась от будки и конец её (пустой и спокойный) лежал на земле. Папа опустил меня на землю. Мы постояли с ним некоторое время, держась за руки, возле перевёрнутой будки. А потом я просто отпустила папину руку и пошла к дому.

И всё?

Всё.

И ты не знаешь, куда пропал Рекс?

Нет.

Ну конечно же ты не знаешь, малышка. Ты ещё слишком маленькая, чтобы понять это. А я знаю. Теперь уже знаю. Куда делся Рекс? Почему в деревне из десятка дворов, где все и всё друг о друге знают, его больше никто и никогда не видел? Почему его будку распилили и сожгли зимой в печке? Почему у нас никогда больше не было собаки? Я знаю всё… Рекса, малышка… ведь его же убили… Твой папа сам убил его. Ради тебя он убил свою любимую собаку. Помнишь, как часто он вспоминал потом свою службу на границе, при каждом удобном случае рассказывал о служебных собаках, которыми занимался в армии, доставал солдатский альбом и показывал фотографии, где он то с одной собакой, то с другой, то в вольере с целой сотней. И только фотографии Рекса не было ни одной. Он убил Рекса из-за меня. Милый мой, бедный Рекс. Ты, наверное, даже не понял, что произошло. Ах, если бы можно было сейчас один единственный, последний раз обнять твою мохнатую шею и сказать: «Прости меня, Рекс! Папочка, родной мой, спасибо тебе, что ты так любил и так заботился о той малышке. Прости меня. Прости нас обеих. Мы больше никогда не будем бояться собак».