МЕЧТА ЦВЕТА ХАКИ

(отрывки из дневника будущего офицера)

 

 (Окончание. Начало в №7-8 т.г.)

 

11

 

После обеда рота построилась в казарме, включая офицеров. Это случалось редко. Происходящее говорило о важности момента. Браток  доложил Майеру о наличии личного состава.

- Ота! – сказал Майер. – С завташнего дня я убываю в очеедной отпуск. Во вемя моего отпуска командовать отой будет капитан Глотов. Пошу любить и жаловать. До свидания, товаищи кусанты!

- До свидания, товарищ капитан!

Майер вышел из роты с «дипломатом».

Вечером на построении появился командир батальона. Офицеры кучковались в стороне, собираясь разойтись по домам.

- Командир роты, ко мне! – придумал комбат.

Офицеры застыли. Глотов мешкал. Комбат наверняка собирался чем-то озадачить, да ещё ведь был понедельник, можно было зависнуть в роте вместо Майера до отбоя*. Тем более что Майер сегодня ещё не был официально в отпуске, да и первым взводом командовал Браток**…

- Кто остался за командира роты? – комбат начинал звереть.

Браток то ли прочитал мысли Глотова, то ли решил приколоться и громко доложил:

- Лейтенант Порошин!

Комбат удивлённо поднял брови, но довольно безразлично отреагировал:

- Ко мне!

Он отвёл Порошина в сторону и что-то втолковывал ему, оживлённо жестикулируя. Через пару минут они пожали друг другу руки, и комбат направился в сторону КПП. Порошин с ехидной улыбкой подозвал к себе офицеров:

- Командир я, да?

- Давай, Юра, стажируйся, – Глотов не выдержал и захохотал.

- Ну ты понимаешь, браток, всем сейчас тяжело, – сладко щурился Гласов.

- Ладно. Раз я командир роты, то сегодня отбой контролирует капитан Глотов, а подъём завтра – вместо меня – стат нат Гласов. Привет всем. Ля-ля-ля, ха-ха-ха!

И поскакал через плац на одной ножке.

- Вот козёл! – выдавил Глотов.

- Постой, браток! – протянул вслед руку Гласов.

Но Юра был далеко. Глотов и Браток пошушукались и тоже отправились по домам. Командир батальона заявился на вечернюю поверку. Он зашёл в канцелярию, там на месте ротного сидел писарь Рома.

- Товарищ сержант, – прервал комбат поверку. – Кто сегодня ответственный в роте?

Старшина помедлил, выстраивая логическую цепочку, и ответил:

- Капитан Глотов.

Комбат молча удалился. Утром на разводе он ещё раз представил нам командира роты:

Во время отпуска  капитана  Майера обязанности  командира роты будет исполнять старший лейтенант Гласов.

Это было как-то неправильно и не очень по-военному. Даже мы, прослужившие несколько месяцев, чувствовали здесь подводные течения. Но кухня службы офицеров оставалась для нас закрытой. Ясно было одно: Глотов впал в немилость, а Браток  рубанулся. Непонятно было вот что: как старший лейтенант, пусть даже командир первого взвода, будет командовать капитаном.

Но у Братка  на этот счёт не возникало никаких сомнений. С самого утра он носился по роте и кричал:

- Нафикеемать! Это какое-то войско ппольско! Ничего, я наведу здесь ппорядок!

При этом он смачно, с выдохом, выговаривал букву «п», отчего ещё больше брызгал слюной:

- Пподождите! Я всех в строй ппоставлю! Ппоразвели здесь капптёров, ппомощников капптёров, нафикеемать! Пблядский абортарий!

В общем, Браток  был полон энергии. К вечеру его немного остудили. Накануне со сборов приехали спортсмены. Спортсмены в армии – это люди, которые надевают форму, когда становятся чемпионами мира и им приходится ехать на приём к министру обороны. Поэтому когда дело касается службы, от спортсменов нет никакого толка, один вред. Но Браток  решил устранить этот перекос. Он вызвал старшину и приказал поставить их в наряд по роте.

Залёт случился сразу после развода. На место дневального заступил Серёжа Ухинский, мастер спорта по стрельбе. Два месяца он ездил по соревнованиям, за это время в училище многое изменилось. Где-то с месяц назад даже появился новый заместитель начальника училища. Надо сказать, у него была странная фамилия: Урюк.

В роте раздался телефонный звонок. Трубку взял Серёжа. Он представился:

- Дневальный по второй роте курсант Ухинский.

- Это Урюк, – раздалось на том конце провода. – Где командир роты?

Сережа положил трубку на полочку и засмеялся. Он хохотал, держась за живот и топая ногами. Гласов вышел на хохот из канцелярии:

- Что такое, браток? – заулыбался он.

- Товарищ старший лейтенант, уааа! – продолжал во всю глотку Ухинский. – Вас какой-то урюк спрашивает!

Браток  перестал улыбаться и побежал к телефону. Он оттолкнул дневального, схватил трубку, успел вставить:

- Нет, нет, вам послышалось, товарищ полковник! – и начал меняться в лице.

Потом бросил трубку, со словами «жертва аборта» брызнул слюной в Ухинского и побежал в канцелярию. Через секунду он вылетел оттуда, в фуражке, и затопал вниз по лестнице.

- Чё это он, а? – пожал плечами Серёжа.

Браток  пришёл через полчаса. Он улыбался. Спустя пять минут дежурным по роте заступил старшина. Ухинский взял коробку лезвий и отправился чистить унитазы. А Браток  просидел в канцелярии до вечерней поверки. В нём ещё горело желание поработать.

Тот день продолжался для нас долго. На поверке Браток  появился перед строем и привычно начал:

- Рота! Нафикеемать, слушайте меня внимательно и не говорите ппотом, что вы не слышали. Ппять минут внимания!

Он решительно ходил перед ротой, разрубал пальцем воздух и смотрел в пол.

- Начинаем инструкторско-методическое занятие ппо выпполнению расппорядка дня…

Из строя раздалось:

- Из-за дурака  умыться не успеем.

- Что?! Нафикеемать! Оппять! Оппять ппредательство,  оппять измена! Вот они, чёрные пплоды разгильдяйства! Вот! И всё ппочемму? Ппотому что рота до сих ппор не умеет выпполнять расппорядок дня! Ничего… Сейчас я всё испправлю. Сейчас. Слушайте все! Ппорядок действий каждого курсанта по команде «Пподъём» следующий! Надо быстро встать, вскочить с кровати. Если вы на втором ярусе, вы должны обязательно пприцелиться и ппрыгнуть на сппину своего товарища. И ппортянки, ппортянки не наматывать. Зачем, нафикеемать? Ппросто сунуть ноги с ппортянками в саппоги. Или нет, не так. Наматывать ппортянки тщательно. Тщательно! Чтобы это ппродолжалось пползарядки. А можно ещё ппо-другому…

Так в течение двух часов Браток рассказывал порядок действий роты в первые пятнадцать минут после подъёма. В какой-то момент он пришёл в себя, оторвал взгляд от пола и спохватился.

- Ах да, время. Ппоследнее. Ещё ппять минут. Дневальный, засекайте!

И вдохновенно говорил ещё час. Потом он снова взглянул на часы.

- Да, и ппоследнее. Ещё ппять минут. Дневальный, засекайте время!

В третьем часу ночи он закончил, дойдя в своём рассказе до утреннего осмотра. Пошатываясь от усталости, мы разбрелись спать.

На следующий день Браток  продолжил ИМЗ. Остановился он в два часа ночи, на рассказе о завтраке. На третий день рота ходила квёлая и в полном составе спала на лекциях. Преподаватели пожаловались командиру батальона. Вечером  Браток  с дипломатом шёл на выход из роты и плевался:

- Ппальцем деланные! Сппят на лекциях! Я вас заставлю Родину любить, нафикеемать!

Гласов уехал домой после трёхсуточного бдения с ротой. На то, чтобы заставить нас полюбить Родину, у него оставалось ещё три недели.

 

* * *

Четверг прошёл спокойно. В пятницу уехали на сборы спортсмены. Братку пришлось срочно взяться за внутреннюю службу. В субботу рота заступала дежурным подразделением по гарнизону. В этот день  Браток  появился в роте за пятнадцать минут до подъёма. Мой комод стоял дежурным по роте. Дневальными были трое  залётчиков из разных взводов.

- Ну, браток,  пойдём посмотрим порядок, – Гласов взял Черышева за руку и повёл в туалет. В туалете стоял Грамов и черенком от лопаты, на котором была намотана тряпка, пробивал забитое очко.

Браток обожал  Грамова за то, что тот всё время залетал и ежедневно нуждался в воспитании и лишении очередного увольнения.

- А, Лёшик, нафикеемать! – заулыбался Браток. – Как дела?

Хлюп, хлюп – чавкнула в унитазе палка.

Грамов, подозревая неладное, ответил:

- Нормально.

Браток  заулыбался ещё шире и заговорщически подмигнул Черышеву.

- Ты работай, браток, работай, – теперь Гласов подмигнул Лёшке. Так они стояли минуты две или три.

- Давно он вот так тыкает? – спросил Гласов.

- С пяти часов, – соврал Черышев. На самом деле Грамов  безучастно засовывал палку в очко с половины четвёртого. Для  Братка этого оказалось достаточно.

- Чтоо?! С пяти часов?! До семи?! – было почти уже семь часов. – Ааа! Оппять этот пблядский абортарий! Смотрите, смотрите сюда, товарищ курсант!

Браток скинул с себя китель, закатал рукав рубашки и с размаху запустил пятерню в дерьмо. Вытащив коричневый колобок, он торжествующе заорал:

- Что, нафикеемать?! Не нравится грязная работа? – и швырнул куличиком в белый кафель. Снова запустил руку вниз, вытащил горсть и размазал её по стенке. – Что вы морщитесь, что морщитесь? Вот как надо действовать! Дневальный, что вы застыли? Убирайте! Дежурный! Мыло и одеколон!

Черышев выбежал в коридор. Я в это время шёл по малой нужде в туалет. Дневальный спал стоя, часы показывали 7.05. Рота должна была подняться пять минут назад. Я хотел тряхнуть спящего сотоварища, но тут из умывальника вылетел Черышев и пронёсся мимо спящей службы с ошарашенными глазами. Я пожал плечами и пошёл дальше. В туалете нарисовалась жуткая картина: из угла в угол нервно прохаживался Браток, одна рука у него была по локоть в дерьме. Оно же было размазано по стенам. Тут же стоял Лёша Грамов  и держал в руке здоровый дрын. «Или по башке дадут, или говном кинут», – подумал я и дал задний ход. Делать свои дела сразу расхотелось, и я тихонечко поплёлся к кровати. Навстречу проскакал Черышев. Дневальный продолжал спать стоя. А Браток  не унимался:

- Что, Лёшик, в увольнение идёшь завтра?

- Наверное…

- Что за «наверное»? Ты что, не военный человек, что ли? Отвечай: так точно или никак нет.

- Так точно.

- Хрен ты угадал! Никак нет! Я вас лишаю очередного увольнения! Потому что вы – бородавка на моей заднице! Что? Не слышу, нафикеемать!

- Есть лишение очередного увольнения!

- Работайте, товарищ курсант, работайте! Вас заметят!

Браток  привёл себя в порядок и пошёл контролировать подъём роты. Нас только что подняли. Гласов  шустрил вокруг кроватей и аэрозолил:

- Куда? Я же учил вас: со второго яруса – на шею товарища! Что за пблядский абортарий? Куда ты прыгаешь? Я же учил! А страна нуждается в героях!

После обеда Братка вызвали к телефону. Подходя к дневальному, он хихикал.

- Я, товарищ полковник.

- Никак нет, товарищ полковник, – говорил  Браток и улыбка на его лице таяла. – Не могу, товарищ полковник. Мы дежурное подразделение. Он стоит в наряде и лишён очередного увольнения. Так точно. Я командир роты. Никак нет, не могу, товарищ полковник. Есть. Есть. Есть доложить, – и он шваркнул  трубкой по телефону. – Ааа! Нафикеемать! Родину ппредали! Старшина! Старшину ко мне! Сержант, слушай сюда! Этого уеплета,  Грамова,  в наряде заменить, в парадную форму переодеть, в книгу увольняемых записать и ко мне! Ааа!

Грамов в тот день единственный из роты ушёл в увольнение. Браток несколько часов просидел в канцелярии. Мы драили роту, а у него был кризис жанра.

Перед самым ужином всё всколыхнулось. Для дежурного подразделения поступил сигнал «Сбор». Браток  выбежал из канцелярии с воплями:

- Внимание! Всё бросить! Всех вызвать! Роте строиться! Пполучаем  каски, автоматы, по два магазина к каждому!

Здесь случился залёт. Каски неделю уже валялись в подвале. Там их маркировал Лиманов. Сейчас он был на складе и получал бельё для роты. Но на складе посыльный Лиманова не нашёл. Рота стояла в полной экипировке, за исключением стальных шлемов. Время шло, выдвигаться без касок было нельзя: форму одежды определял приказ начальника гарнизона. И Браток  нашёл виновного:

- Дежурный! Дежурный по роте! Ппочему каски в пподвале?! Ппочему не доложили?! Ввы ппонимаете, что вы сделали? Уже в небе «Ппершинги» летят, а вы!.. Вы!.. Убью! – Браток  выхватил из кобуры пистолет и побежал на Черышева. Комод скакнул в комнату для хранения оружия, неправдоподобно быстро закрыл себя на замок и спрятался за пирамидами.

- Убью гада! – Браток вопил и тряс решетчатую перегородку. Лиманова нашли, но ключа у него не оказалось. Он его потерял. Несколько минут Браток  бегал за каптёром с топором по подвалу, а потом изрубил дверь в кладовую. Рота получила каски и побежала к месту сбора.

Это была просто тренировка. Но в нужное время мы не уложились. В понедельник Гласов ходил к шефу на разбор полётов. Весь день он не улыбался, а вечером приказал старшине за ночь закончить возню с касками и поднять их в расположение. Каски не подняли ни во вторник утром, ни в пятницу вечером. Лиманов заболел, его увезли в госпиталь. В субботу роту опять назначили дежурным подразделением и подняли по тревоге. Браток  буянил. Взял топор и бегал за старшиной. В конце концов он изрубил дверь в кладовую ещё раз. Рота снова опоздала. После второго залёта Браток взялся за каптёров во главе со старшиной роты. Он ставил их в строй, гонял на занятия, а старшине говорил:

- Ну с кем работать? Одних дебилов  набрали во главе с тобой.

Неожиданно в роте случилась ревизия. Обнаружилась недостача имущества. Браток  не погнал каптёров учиться, и к вечеру недостачи не было. Гласов плюнул на детей подземелья и вернулся к борьбе за распорядок дня. Борьбе он посвящал каждую свободную нашу минуту. И несвободную тоже. По пять часов в день мы стояли в строю и слушали «статната» Гласова. Выход из отпуска Майера приближался раздражающе медленно. Во время отпуска у него появилось прозвище: Папа. Теперь мы называли так Майера всегда. Даже когда спустя несколько месяцев он сдал должность.

 

* * *

Когда у тебя есть работа, время идёт быстро. В армии работа есть  постоянно. Если её нет, то твой начальник для тебя договорится. Поэтому время в армии летит. Я не успел оглянуться, как наступила зима. Природа изменилась, и наша жизнь тоже.

Мы попритёрлись  друг к другу, перестали побаиваться офицеров, и теперь позволяли себе роскошь над ними смеяться. Втихаря, конечно. Мы напридумывали им прозвища, причём всем. Прозвища подбирались по внешности и чертам характера. Варианты были разные. Если кто-то из офицеров батальона был, по нашему мнению, толстоват, мы так и звали его: Жирный. Если толстяка хотелось окрестить утончённо, то говорили «Худой». Комбата, который гонял нас немилосердно, не щадил и заставлял работать на износ, называли ласково: Коля. Капитан Глотов был смуглолиц, черноволос и всегда абсолютно спокоен. Поэтому звался он «Гойко Митич»*. Своего командира взвода мы звали Юрой.

Юра был любимцем батальона. У него были хорошие отношения с офицерами, и он умудрялся никогда не портить жизнь взводу: не устраивал бестолковых построений, не наказывал всех из-за одного и часто шёл навстречу в шкурных делах. При этом мы его почти не видели. Всю его работу делали сержанты. А он появлялся несколько раз в день, пять-шесть минут беседовал с замкомвзводом, говорил ему на прощание:

- Я на складе, – и исчезал.

- А на каком? – спрашивал его Фиронов.

- На том же, – отвечал Юра.

Не доставал больше Браток.  Майер вышел из отпуска, и Гласов занимался теперь только первым взводом.

Незаметно закончился первый семестр. Грянула экзаменационная сессия. Завтра предстояло сдавать зачёт по физике.

А сегодня стояла чудесная солнечная погода. Ночью шёл снег, деревья были присыпаны им и казались большими лежащими на земле снежинками. От воздуха кружилась голова. И ощущение это было не у меня одного.

Взвод стоял в коридоре учебного корпуса. Начиналось занятие по автоподготовке. Из глубины коридора стремительно приближался полковник Брушницкий. Мы звали его Хорунжим. Хорунжий был замечателен тем, что мог разговаривать, используя только два слова.

- Равняйсь! Смирно! – скомандовал Фиронов и доложил. – Товарищ полковник, представляю четвёртый взвод второй роты в количестве двадцати восьми человек для занятий по автоподготовке.

- Бrэ! – рявкнул Хорунжий. При этом первый и третий звуки были у него русскими, а второй – английским с характерной картавостью.

- Здравия желаем, товарищ полковник! – ответили мы.

- Бrэ!

- Вольно!

Мимо проспешила лаборантка с кафедры:

- Доброе утро, Ростислав Сигизмундович!

- Бrэ!

Он внимательно обвёл нас взглядом. Мы держали в руках шинели. Это было запрещено**.

- Чимпендосы! – сказал Хорунжий. Он разделил взвод пополам. Группа, где был я, отправилась в парк, на изучение материальной части. В парке нас встретил молодой майор. Тихий голос, которым он подал команду «Вольно!», изобличил в нём не командира, а инженера. И ещё одна деталь говорила в пользу этой догадки. Брюки его снизу были подпачканы, каблуки на ботинках сбиты, шинель когда-то порвана от нижнего среза до самого пояса, а теперь аккуратно зашита. Настолько аккуратно, что шов я заметил случайно. Майор проверял группу по списку:

- А… Асан… Асан… – он чуть заикался и не мог прочитать фамилию.

- Асангалиев. Я!

- Б-Бесканов!

- Баскаков. Я! – Васька заулыбался.

- П-Палов! – эту фамилию он произнёс легко.

- Я… – обычным умирающим голосом отозвался Палец.

- К-кого не назвал?

- М-меня, – взводный поэт Юрка нахмурил брови и надул губки. Его, маленького, всегда забывали и не замечали. Почти каждый дежурный по училищу, проверяя ночью роту, не верил, что в Юркиной кровати кто-то спит – такая она была пустая – и шарил руками под одеялом и подушкой. Юрку в итоге будили, зато выяснялось, что он не в самоходе.

- К-кого? – переспросил майор.

- М-меня. К-ксант Мцквч.

Юрка тоже слегка заикался, а когда волновался или злился, проглатывал гласные.

- А-а. Мцквч… – протянул майор. Что-то всё равно не било с именным списком.

- Мцквч… – здесь нет такого.

- Мицкевич, – фыркнул Васька. Он выключил звук и надрывался от хохота.

- А-а. Мцквч. П-понятно. Т-товарищи к-курсанты. У к-кафедры к вам большая просьба: п-помочь в изготовлении стенда. Но для этого сегодня придётся отклониться от темы…

- Да ладно. Что делать-то? – согласился Васька.

Нас отвели в тёплый бокс. Там на огромном стеллаже лежали разобранные до винтиков движки. Работа была несложная: перемывать детали в соляре. Майор выдал комбинезоны, мы переоделись и взялись за дело. Палец возился в углу.

- Эй, ты что шаришь? – позвал Васька.

- Да тут весь комбез рваный. Сейчас. Зашью по-быстрому…

Железки проворно купались в корыте. Помогал нам прапорщик. Прошёл час.

- Ни фига себе, а где ж Палец-то? – удивился Васька.

- Палец? – прапорщик вытащил из ванны железный стержень. – Вот он.

- Не тот, – подавился Васька.

- А какой ещё… Тут только один… – затормозил прапорщик.

- У нас есть свой, взводный. Палец, ау! – заорал Васька.

Прапорщик не понял, в чём дело, пока мы не стали искать Пальца по закоулкам.

Он был найден спящим в бронетранспортёре.

- Вы что, всё знаете? – спросил его майор.

- Ну, такой движок я разбирал, – снисходительно прогундосил Палец. Комбинезон он так  и не надел, на кителе у него был прицеплен значок «60 лет за рулем».

- Одевайте комбинезон и марш ко взводу.

Палец оделся. Одна штанина его комбинезона была порвана, оторванный клок болтался на ягодице. Палец невозмутимо застегнулся и засунул руки в соляру.

В следующие три часа случилось множество нестыковок. Группу отправили на практическое вождение. Вообще мы должны были водить на автодроме, но в этот день нам разрешили поездить вдоль училищного забора.

Началось с того, что Процен  побил инструктора-прапорщика. Тот врезал ему подзатыльник за плохой поворот и ещё обругал, а Процен поправил шапку и дал прапорщику в глаз. Инструктор сбежал из кабины и пожаловался Хорунжему. Хорунжий долго беседовал с Проценом. До нас долетало «мать», «бrэ» и «чимпендос».

Потом Вовка Хлыщев – единственный с правами всех категорий в нашей группе – почему-то поехал не вдоль забора, а конкретно поперёк. И завалил бетонную плиту. Хорунжий Вовку вызвал и пятнадцать минут на него орал.

День был явно не для вождения. Прямо под носом сотрясал рычанием воздух Хорунжий, а завтра предстояло сдавать зачёт. Больше всего не хотелось чем-то рулить. С такими мыслями я залез в кабину. Ездил я ужасающе долго, думал обо всём, только не о дороге, и постоянно ошибался. Мой инструктор регулярно нажимал на педаль тормоза, хватался руками за голову и зажмуривался. Три попавшиеся встречные машины благополучно шарахнулись в сторону. Когда вернулись в исходное положение, инструктор побежал к Хорунжему. Я видел, что он показывает на меня пальцем, стучит кулаком по лбу и крутит пальцем у виска. Подходя к Хорунжему, я приготовился ко всем возможным военным ужасам.

- Чимпендос! – сказал Хорунжий и поставил мне за занятие двойку.

«Обошлось», – подумал я. Настроение стало хоть куда. Я с радостью думал о том, что мне не придётся, как Вовке, восстанавливать разрушенный бетонный забор.

 

* * *

На следующий день объявились спортсмены. Их программа была насыщенная: сдать девять экзаменов и зачётов за пять дней и уехать в отпуск на неделю раньше остальных.

Сначала они пошли с нашим взводом на физику. Её принимал Штейман. Это был серьёзный мужчина лет тридцати пяти, кандидат наук. Фиронов изо всех сил собирал досье на него и выяснил, что найти подходы к Штейману можно. Он был фанатом футбола и «Спартака», обожал вымпелы, значки, шарфы, шапочки с символикой, а ещё любил сигареты «Мальборо», красивые зажигалки и кока-колу. Каждый раз, когда ему перед экзаменом дарили гору спартаковских сувениров, блоки сигарет, выставляли на стол колу, шикарную пепельницу и эксклюзивную зажигалку, он аккуратно складывал сигареты  в  дипломат, одну пачку и всю колу уничтожал здесь же, во время зачёта, ставил половине взвода двойки, благодарил, забирал зажигалку и  уходил. И никто не знал, как Штейман принимает без «Мальборо» и без кока-колы.

Из первой восьмёрки двойки получили двое. Начало было неплохое. Следующим заходил я. Именно перед моим заходом нарисовались чемпионы. С ними объявился подполковник, старший преподаватель кафедры физподготовки и спорта – буксир. Он построил их в коридоре и скомандовал:

- Равняйсь! Смирно! Материал выучили?

- Так точно! – ответили спортсмены.

- Тогда вольно.

Дверь класса открылась, и вышел взмокший Потряс.

- Ну, что? – спросил я.

- Стандарт, Длинный, три очка. Ни пуха тебе.

- К чёрту!

Я зашёл в кабинет, следом заполз на буксире спортсмен. Я вытащил билет, спортсмен тоже. Подполковник с кафедры пару минут шептался со Штейманом. Штейман успевал курить «Мальборо».

- Ну-с, – сказал Штейман. – Кто у нас здесь многоборец, начнём. У вас сегодня ещё один зачёт, поэтому иду навстречу вашему наставнику, и с вами в первую очередь… Пожалуйста, товарищ курсант.

И первый пошёл. Спортсмены отвечали один за другим, быстро и одинаково.

- Итак, дружище, что вы можете доложить по первому вопросу? – спрашивал кандидат наук.

- Ну… – отвечали ему.

- Понятно, – соглашался Штейман. – Слушаю второй вопрос.

- Э-э-э… – говорил спортсмен.

- Достаточно. Показывайте решение задачи, – говорил Штейман, забирал листок с решением и не глядя убирал его в папку. – Ну-с, что вы ещё можете мне рассказать?

- Я знаю, как устроена атомная бомба, – докладывал спортсмен.

- Да? – удивлялся Штейман. – Очень интересно, я слушаю.

Как только Штейман слышал что-нибудь про критическую массу, он говорил:

- Достаточно. Я вижу, что в военно-прикладных вопросах физики вы ориентируетесь хорошо. А это самое главное. Ставлю вам, – он смотрел на преподавателя с кафедры, тот кивал. – Ставлю вам «хорошо». И так было восемь раз. Но девятым в кабинет зашёл Боря.

- А ещё я знаю, как устроена атомная бомба, – вовремя объявил он.

- Да ну? – искренне удивился Штейман. – Рассказывайте.

- Нууу… В общем… Это… – Боря затормозил.

- Ладно, не надо. Лучше скажите вот что… Вы что заканчивали?

- ПТУ.

- Отлично. Какая специальность?

- Электрик я.

- Превосходно. Вот и расскажите про закон Ома для участка цепи.

- Эт  самое… – сказал Боря и замолчал.

- Хорошо,- оптимистично потёр руки Штейман. – Ну, а как работает трансформатор?

- Да это ж все знают, – Боря сложил губы трубочкой. – Вот так: у-у-у-у-у.

- М-да. Ну, это тоже правильно. А скажите мне, товарищ курсант, из чего сделан  эбонитовый выключатель?

- Не знаю, – промычал Борька.

Штейман бросил красноречивый взгляд на подполковника, тот понял и бросился на помощь:

- Ну, товарищ курсант, не спешите. Вот скажите: из чего сделан каменный топор?

- Из камня.

- Правильно. А из чего сделан эбонитовый выключатель?

- Не знаю.

- Ну, это ведь не главное, – как бы невзначай произнес Штейман. – Хорошо, последний вопрос. -Скажите, товарищ курсант, а почему батареи отопления в домах устанавливаются внизу, у самого пола?

- Понятно почему, – заулыбался Боря. – Кто ж такую тяжесть к потолку тягать будет?

- Что ж, правильно, – задумчиво протянул Штейман. – Вот видите, вы всё знаете, не надо было волноваться, – он бросил вопросительный взгляд на подполковника, тот энергично закивал.– Ставлю вам «хорошо».

Когда последний спортсмен вышел, Штейман принялся за нас. Из пяти следующих курсантов трое получили двойки. Я вырвал трояк и был доволен: отпуску ещё ничто не угрожало. Во взводе двойку получил каждый третий. В конце зачёта Штейман  приветливо улыбался и долго благодарил нас. Пожав руку Порошину, он откланялся.

 

* * *

Физику мы успешно пересдали. Командир взвода сходил на кафедру, пошушукался со Штейманом, и тот через день пришёл к нам в класс. Из сдававших в этот раз половина тоже получила двойки. Тогда Юра пошёл на кафедру снова, и Штейман посетил нас опять. В общем, этот барьер мы преодолели.

Первый отпуск показался чрезвычайно коротким и напоминал сказку. Сразу после возвращения мы узнали, что в роте происходят перемены. Майер испортил отношения с Колей. Браток  собирался уходить на какую-то загадочную должность. Говорили даже, что он смывается в институт.

Так оно и оказалось. Через два месяца Браток  перевёлся. Но он продолжал приходить в роту. Теперь он никогда не носил сапоги – только туфли – и стал меньше ругаться. Он ходил по роте вальяжно, хихикал и норовил с каждым обняться, при этом обращаясь к нам в своей манере: или браток,  или  уеплет. В одно из первых его посещений Рома-писарь спросил:

- Товарищ старший лейтенант, а где вы сейчас служите?

- Я служу, браток, в институте по усложнению лёгких вопросов.

- Гы! Ха! А что вы там делаете?

- Преподаю штатную структуру мотострелкового отделения*.

Браток  приходил часто. И утром, и в обед, и вечером. Когда наши офицеры второпях чистили сапоги, надевали портупеи и бежали проводить строевую,  или когда приходили красными от командира батальона, Браток сидел в канцелярии за столом ротного и распространял тлетворное влияние института.

Потом ушёл Майер. Он тоже нашёл себе место в полувоенной организации. И в роте наступила вольная жизнь. Браток сразу назвал её блядским абортарием. Три  месяца у нас не было командира роты. Нет, были, конечно, ВрИО и ВрИДы, но они не шли ни в какое сравнение с Папой.

Юра почти не приходил со склада, Глотов  продолжал при любых обстоятельствах сохранять спокойствие, и только старшина рубился и напрягал  нас.

Много дней подряд настоящими аттракционами для роты были походы на обед. Обед ежедневно контролировался множеством начальников, поэтому всё надо было делать особенно правильно и красиво. Но нам это было по барабану, тем более что первым под горячую руку начальников подворачивался Толстый. Мы стали ходить не в ногу, вразвалочку, болтать в строю. Толстого за это ругали. Нам особенно нравилось делать это, когда невдалеке в столовую шёл выпускной курс. «Духи», – прозвали мы их, а сами соответственно стали «ветеранами». Со стороны это действительно выглядело так. В конце концов старшина сломался, последняя цитадель дисциплины и порядка рухнула. Очередной полковник, увидев издалека вторую роту, возмущённо кричал:

- Что за подразделение? Где старшина? Почему рота идёт не в ногу? – и бежал в нашу сторону.

Толстый громко отвечал ему:

- Это вторая рота.

- А-а, – разочарованно тянул полковник и терял к нам всякий интерес.

Так закончился первый курс. В училище он назывался «Без вины виноватый». Начало второго года обучения ознаменовалось приходом нового командира роты. Его меж собой мы звали по имени: Олегом. И Папой его так и не окрестили. Хотя он им стал. А второй курс из-за огромного количества нарядов, караулов, уборок картофеля и свёклы имел название «Приказано выжить». Ещё раз в месяц батальон вывозили на неделю в учебный центр, на полевые занятия. Ряды наши между тем продолжали таять. Каждую неделю кто-то с курса, постояв десять минут перед строем, где комбат выносил свой приговор, уходил собирать вещевой мешок, и наутро отправлялся на пересыльный пункт. Оттуда его отправляли в войска. Многих мы проводили взглядами в сторону КПП. Уходили по-разному. Кто-то из-за пьянки и со скандалом, кто-то по неуспеваемости и тихо, кто-то по собственному желанию. Или, как таких  заставляли писать в рапортах,  «по нежеланию учиться». А случаи были разные. У нас в роте появился очередной  желающий уехать в войска. Это был шкаф Витя. Его все считали неплохим парнем, и командиры стали уговаривать его не делать глупостей. Витю не уговорили, и он на первом же марше свалился в кювет и отказался идти. Его поставили в строй и погнали пинками во главе ротной колонны. Он упал прямо на дороге, лёг на спину и не вставал. Офицеры сначала вели с ним воспитательную беседу, а потом стали пинать ногами. Витя вскочил и заявил, что всё понял, и что пойдёт теперь, как положено, в строю взвода.

Ещё через десять минут он сошёл в сторону от дороги, за кустик, якобы по нужде. Когда за ним побежали два сержанта, они увидели, что Витя роет под кустом ямку. Он закапывал гранатомёт. Витя тут же получил в ухо, оружие у него отобрали, и он снова отказался идти. Несколько километров взвод тащил его на себе. Когда все тридцать человек сдохли, замкомвзвод выбил ему зуб, и Витя побежал. После марша его решили немедленно отчислить и увезли в город. Но через неделю он ещё припеваючи жил в казарме, слонялся по роте без дела, показывал язык офицерам и угрожал суицидом. Его влиятельные родители были против отчисления. В конце концов Витю сдали в ПСО. Больше мы его не видели.

Мы продолжали куда-то торопиться, стрелять и бегать, бегать и стрелять. Первыми всегда стреляли офицеры. Лучше всех на курсе стрелял комбат. Он мог посоревноваться даже с начальником кафедры вооружения. А начальник кафедры полковник Акулов стрелял из всего, что чем-нибудь стреляет, и всегда очень внимательно нас слушал. Мы рассказывали ему в основном про то, что автоматы не приведены к нормальному бою, в БМП не работают электроспуски*, а лента в пулемёте постоянно даёт перекос. Он слушал нас, потом брал автомат, занимал место наводчика в БМП или вставлял ленту в пулемёт и поражал все цели. Мы балдели. Он улыбался и отправлял нас стрелять ещё раз. На этой кафедре мы дружили со всеми преподавателями, кроме одного. Был там один десантник, который любил загорать на стрельбище. По его новому камуфляжу однажды проехал бульдозер. А старшим машины при бульдозере был Лёшка Грамов. Так что десантник нас не жаловал и называл тупорылой пехотой. Зато остальные дядьки были что надо. Они одинаково интересно рассказывали об эрогенных зонах, о том, как охотились на слонов в Африке и стреляли по ним из гранатомётов, и о том, как надо целиться в темноте.

На кафедре вооружения у взвода даже появился крестник. Точнее, он появился у Димы Пудрова. Из-за солидности. Её в нас воспитывали. Точнее, не её, а холодный расчёт и чувство уверенности в себе. Механика процесса была простая. Офицеры с пренебрежением относились к большим и маленьким опасностям. Главный училищный химик, Зарин Заманыч**, никогда не надевал противогаз, находясь со взводом в палатке со слезоточивым газом. Это было не солидно. Он держал в руке платочек и изредка вытирал им одинокую слезу. Периодически он хватал очередного бедолагу,  которому газ забрался под шлем-маску, и вытряхивал его из палатки. А Акулов мог полчаса держать в руке гранату с выдернутой чекой и рассказывать о Мозамбике.

На метании боевых гранат всё и случилось. Гранаты мы бросали наступательные.

Руководил занятием майор Белов. Он встречал в окопчике очередного обучаемого, и ещё раз объяснял порядок действий. После броска Белов следил за тем, чтобы курсант упал на дно окопа, а если тот вдруг любопытствовал, шмякал его длинной палкой по каске. Когда граната отлетала на положенный минимум, Белов даже не пригибался. Дима метнул гранату далеко и попал в

дальнюю поражаемую зону***. Белов убедился, что Дима упал вниз, и сказал:

- Оценка «хорошо», – граната взорвалась, Белов  осел вниз с одним словом: – Бляха!

- Все в исходное! – заорал он.

Занятие прервали. У Белова из-под рукава бушлата сбегала струйка крови. Через несколько минут примчался дежурный фельдшер. Когда была наложена повязка, приехала машина «Скорой помощи». Белова увезли в ближайшую больницу.

Он пролежал в больнице, а потом в госпитале больше месяца. Ему повезло. Осколок попал в мякоть, не задев кость и сухожилия. Выписавшись, он продолжал вести огневую подготовку в нашем взводе. Диму он стал называть крестником и на каждом занятии обязательно его спрашивал. Дима часто отвечал невпопад или просто молчал, но даже когда он тотально ничего не знал, Белов не ставил ему двоек.

 

* * *

Третий курс начался с выполнения партийного задания. Шестого сентября из нас и четверокурсников сформировали парадный расчёт. Впереди были ноябрьские праздники, и четыреста человек на два месяца с головой ушли в парадную подготовку.

Четыре с половиной часа – это был тот минимум времени, которое мы проводили на плацу ежедневно. Одиночная строевая подготовка, потом прохождение торжественным маршем пошереножно, потом в составе коробок…Через месяц нас стали вывозить на гарнизонные тренировки. Это была нудная и тяжёлая работа. Я бы никогда не подумал, что военным парадам предшествует такой каторжный труд. Мы совсем одурели бы без развлечений. Увольнения до парада были зарезаны, и развлекаться приходилось в процессе, то есть на тренировках. Там было много разных батальонов: десантники, вэвэшники**** Но нас интересовали пограничники.

После каждого прохождения наши коробки на какое-то время оказывались рядом. И мы забрасывали  мухтаров  косточками. Ими предусмотрительно набивались карманы. Мухтары нас называли морковками – из-за красных петлиц – и закидывали  поэтому морковкой. Так мы регулярно бомбили друг друга, отмечая удачные попадания воплями и улюлюканьем. Большой удачей считалось попадание в фуражку. К сожалению, фуражки не падали. Они были притянуты к подбородкам резинками.

И настоящим писком считалось добыть в столовой и провезти с собой на тренировку скелет коровьей полутушки, а там сдать его в дело запасным.

Запасные во время общей тренировки подкрадывались к машинам мухтаров, привязывали кость к заднему борту последнего ЗИЛа и задвигали её под кузов, чтоб не маячила. Когда мухтары в спешке садились в машины и трогались, всю дорогу за ними волочилась, дребезжала и подпрыгивала большая  мосолыжка. Мухтары не могли найти морковку таких огромных размеров, поэтому мы всегда были немного впереди. Так продолжалось до тех пор, пока во время очередного «бомбометания» одна косточка не попала в голову их шефа. Когда в голову генерала попадают мосолыжкой, это непорядок. И нам устроили настоящий террор. Тут же всё содержимое карманов было проверено, боеприпасы изъяты, а их владельцы занесены в чёрный список.

После нескольких таких проверок мы утратили своё преимущество и стали отвечать на бомбежку морковкой редкими залпами. Мухтары, не видя достойных соперников, оставили нас в покое.

Парад прошёл как всегда успешно. Чёрные списки были уничтожены, наказания отменены, а батальон отправлен в увольнение. Кроме политических. Эти сидели в роте всегда. Но не всегда знали за что. На третьем курсе в каждой роте уже был определён основной состав команды, которая постоянно была лишена очередного увольнения. Так офицерам на службе было веселей, а дома спокойней.

 

12

 

После парада началась учёба. Но это продолжалось недолго. Приближалось ежегодное первенство училища по боксу.

Бокс в училище обожали. За месяц до начала соревнований отменялись все дисциплинарные взыскания, и залётчиков записывали в команду по боксу. Сначала, конечно, записывали спортсменов – боксёров, борцов, просто здоровых лбов – а также желающих. Такие тоже были. Чемпионам потом увеличивали отпуска и шли навстречу на экзаменах. Но массовость занятий этим видом спорта всё равно выглядела не образцово-показательной. Поэтому команды доукомплектовывались залётчиками. Перед соревнованиями, конечно, дисциплина улучшалась, но если не было нарушителей, то политические были всегда. При этом командиры рот всё равно испытывали трудности с заявлением команд. Бокс в училище любили в основном смотреть. В местной интерпретации он не выглядел чисто спортивным и более-менее безопасным делом. Иногда оказывалось, что в одной из весовых категорий заявлены два участника. Это значило, что они должны встречаться сразу в финале. Это было неспортивно. Тогда их объединяли с ближайшими весовыми категориями. Получалось гораздо спортивней. В результате маленькие и щупленькие дрались с большими и толстыми. Поэтому многие кандидаты в команду заранее обзаводились справками о наличии болезней. Судили поединки преподаватели с кафедры физподготовки. Один был тяжелоатлет, второй пловец, а трое – многоборцы.

Впрочем, им особенно и не нужно было знать правила, потому что рядом с рингом всегда сидел шеф. Так что судили они по уставу. Каждый раз, когда на ринге случалось что-то: нокдаун, борьба в партере или разбитая бровь, – рефери оглядывался на шефа и поступал по его указанию. А шеф не любил команду «Брейк!», зато всегда был на стороне маленьких. Если маленький мог продержаться против соперника поздоровее хотя бы с минуту, а потом ещё и достать большого перчаткой, шеф кричал:

- За явным! За явным давай! Ну здесь же всё ясно! За явным преимуществом!

И судья начинал здоровому отсчёт, доводя его до нокаута. Или сразу из угла ринга, где сидел здоровый, выкидывали полотенце*.

Даже если маленький начинал проигрывать, шеф давал ему возможность посражаться. Когда маленькому разбивали бровь или губу, или всё сразу, ему вытирали кровь и продолжали раунд. Если его посылали в нокаут, шеф соскакивал с места и кричал:

- Рефери, какой нокаут?! Какой нокаут?! Это даже не нокдаун! Да он готов драться, вы посмотрите!

Маленького поднимали, ставили на ноги, подносили к носу нашатырь и опять командовали: «Бокс»!

Во время соревнований аудитории в училище вымирали. После обеда курсанты, их командиры и преподаватели собирались в спортивном зале. Ожидания зрителей всегда вознаграждались…

То был первый день боёв, а завтра во взводе должно было состояться открытое занятие по огневой подготовке. Мы, естественно, удрали на бокс. В батальон пришёл подполковник Попов. Он просидел в пустом классе час, потом плюнул. Он знал, где мы, и пошёл туда же. Завтрашнее занятие оказалось под угрозой, кровь должна была пролиться неминуемо. Но отлаженная машина учебного отдела дала сбой: проверять два часа огневой никто не пришёл. Попов успел рассказать нам всё, что хотел, а под занавес выдал историю про своё боксерское прошлое.

Вот его рассказ.

 

* * *

Когда я ещё курсантом был, бокс у нас тоже любили. И я три года благополучно ходил его смотреть. А на четвёртом курсе я залетел. На стрельбах кнопки перепутал. Мы из вооружения БМП-1 стреляли. Вот я и шарахнул по пулемётной цели калибром семьдесят три миллиметра. Ну, вы представляете: стоит маленькая фанерка на электроподъёмнике, перед ним брустверок небольшой, под патрон 7,62 мм рассчитанный. Я в аккурат в этот брустверок, в самый верх, где потоньше, из пушчонки и шарахнул. И прямо в подъёмник. По крайней мере, наверное. Потому что потом этот подъёмник не нашли. А мишень фанерная в тридцати метрах лежала. Мне за стрельбу-то «отлично» поставили. Цели ведь все поразил. А командира взвода начальник кафедры к себе вызвал и приказал последствия разрушения ликвидировать. И взвод в полном составе с вечера до утра кувыркался: получили новый подъёмник, привезли в поле, нашли провода оборванные, подключили. А подъёмник не работает. Пришлось ещё сорок метров нового кабеля закапывать. К утру закончили. Но взводный сказал, что это для меня слишком жирно: и пять балов получить, и целый взвод во главе с капитаном на уши поставить. В общем, он меня морально подготовил.

Состав команды по боксу ротный объявил за две недели до соревнований. Чуда не произошло.

- Не ссы, Вован, – сказал мне друг Витька, – мы их сделаем. – Витек был мастером по боксу и человеком уважаемым.

Я не очень понял, как и что мы будем сделывать, но в следующие дни происходило вот что. Витёк забирал меня с самоподготовки и уводил в самый глухой угол училища. Там он полтора часа учил меня уходам, хукам и апперкотам, а потом полчаса просто бил. Через двенадцать дней, когда оба моих глаза заплыли, а лицо стало жёлто-синим, Витёк уверенно заявил, что я готов.

- Ты думаешь? – засомневался я.

- Во всяком случае, тренировать тебя больше нельзя.

Соревнования начинались в понедельник. В субботу и воскресенье я ничего не ел, а только пил сок, чтобы не попасть в категорию потяжелее. К понедельнику был худой и прозрачный. Взводный был доволен и придумал мне новое прозвище: Бройлер.

Участников в моей категории было немного. Хотя меня это не волновало. Задача была простая: достойно проиграть первый бой. Зато ожидание боя было ужасным. Начало – ещё хуже. Против меня вышла гора мускулов с третьего курса. По залу объявили, что гора провела что-то там пятьдесят боёв, из них в сорока восьми победила, из них в девяти – нокаутом. А я был похож на подростка, которого бьют все. В первом раунде он просто надо мной издевался. Вокруг летали такие плюхи, что попади он в меня, я бы уже не встал. Ей-богу, если бы даже мог, всё равно не встал. Больно страшно было. Во втором раунде он успокоился, но мне от этого стало только хуже: теперь он стал попадать. Я старательно убегал и закрывался, но даже от его ударов в перчатки опрокидывался спиной на канаты. Спас меня гонг. Третий раунд этот шкаф начал психической атакой. Молотил меня, как хотел. Я уже не убегал, а уходил задом. А потом уползал. Даже забыл, что его тоже нужно бить. Так продолжалось почти три минуты. И вдруг до меня дошло, что он сдох. Свою задачу он выполнил: я весь бой бегал от него и ни разу не ударил. Я вроде тоже был доволен. Меня до сих пор не унесли. Мы по инерции танцевали на ринге заторможенный брейк-данс, и тут я совершил глупость. Я его ударил. Не знаю, что вдруг на меня нашло. Он как-то вдруг руки опустил и совсем открылся. «Ну, была-не была», – что-то такое в голове у меня промелькнуло, я глаза закрыл и как махну! Чувствую, попал. Открываю глаза: лежит. Короче, нокаут. Что тут поднялось! Кто орёт, кто свистит! А до меня только тут дошло, что ещё раз  драться придётся. В раздевалке меня толпа окружила, взводный прибежал, говорит:

- Ну, Володя, что ж ты раньше молчал, что ты боксёр? Был бы вон, как Виктор, гордостью роты!

Ага, гордостью. На следующий день я опять в углу ринга сидел. Смотрю, выходит мой оппонент. Весь то ли в пуме, то ли в рибоке*, или ещё чёрт знает в чём. Его объявляют: чемпион того-то и сего-то, в общем, кэмээс**. Если бы я все его заслуги услышал, драться бы не стал.

Ну, начали мы. Этот парень меня бил очень правильно. Я на первых же секундах в лоб получил, изображение у меня поплыло, я его, значит, фокусирую и думаю: а что это меня не бьют больше? Гляжу, а судья мне считает. Нокдаун. Я уже хотел ножки подломить – думаю, минута позора, зато сохраню здоровье – да слышу со  всех сторон орут: «Да-вай, Во-ва»! Это я потом узнал, что второй тоже Вовой был. А тогда я духом воспрял – шутка ли, весь зал поддерживает – в стойку стал, и судья снова нам: «Бокс»! Во втором раунде он меня тоже погонял. Несколько раз так в живот зарядил, что дыхание прекращалось. Ну, Витек-то меня, конечно, сильнее бил. Не сдался я. «Ладно, – думаю, – в третьем раунде ты уже не такой грозный будешь, я с тобой поквитаюсь». Только подумал, он мне опять раз – в лоб. Фокус навожу – судья мне считает. Стойку изобразил – гонг. И в третьем раунде эта машина меня давила, как хотела. Я смотрю, вижу, что он и сам устал, и совсем не быстрый уже, а бить страшно. Вдруг даст опять в лоб? А он меня методично молотит. Время идёт, трибуны орут: «Да-вай, Во-ва!». И я опять сглупил: как дам ему прямым в голову! И думаю: лучше бы не попасть, а то вдруг завтра на ринг? Попал я. Смотрю, оседает хлопчик. Его двое в угол отнесли, трибуны снова орут.

Меня тут же в чайную ведут, тортом угощают. Я – национальный герой вроде как. Шутка ли, кэмээса по боксу завалить? Теперь, думаю, надо драться до победного.

На следующий день мне объявляют: ты, мол, уже в финале. Полуфинал мой не состоялся: соперник заболел, простудился. Так что денёк я отдыхал. Бокс не смотрел. Надоел он  мне за эти дни. Вечером приходит Витёк и докладывает:

- Ну, Вован, ты чемпион!

- Что, – говорю, – ещё один заболел? У нас эпидемия?

Нет. Не заболел. Но ты его сделаешь. Он против тебя слабоват. Можешь его сразу мочить.

На следующий день смотрю: мой-то на велосипед похож. И объявили его нормально. Просто какой-то там  Пупкин, и всё. Без всяких этих «провёл пятьдесят боёв…». И ещё первокурсник. Вчера случайно побил кого-то. В общем, вполне нормальный  пацан. По виду шахматист.

Начал я его бить. Лупил от души. Гонялся за ним по рингу как кот за мышонком. Но он живучим оказался. Правда, я толком-то попасть по нему не мог, всё в перчатки да в перчатки. Но задолбил крепко, даже бровь разбил. В третьем раунде он никакой. Я его два раза так в углах зажимал – как он через канаты не улетел – не знаю. Только не ложится он – и всё. Нет, думаю, я тебя додолблю. И тут раз, замесил я его снова в углу крепко, он едва вышел, гляжу, ручонки у него ниточками висят. Ну, я как размахнулся! И тут у меня выключили свет.

Включили его очень белым таким. Стены тоже были белыми. И ещё какая-то тётка в колпаке мне вату вонючую в нос совала. Я эту тётку узнал. Потом. Медсестра это была наша, Катерина. Она увидела, что я в себя пришёл, и убежала сразу. В медпункт ещё одного финалиста принесли.

А меня на следующий день часами  наградили. «Командирскими». В роте стенгазету выпустили с моей фотографией и подписью: «Вице-чемпион училища». И братва несколько дней ещё меня в чайную водила, как самого уважаемого человека.

Недовольным остался только командир взвода. Он так и не поверил, что я никогда раньше не занимался боксом, и жалел о том, что меня нельзя будет запросто, без залёта, выставить на соревнования в следующем году.

 

* * *

А у нас на бокс попал Эдик. Он был в другом взводе, но это не мешало нам корешиться. С Эдькой уже третий год еженедельно случалась одна и та же история.

Рядом с его кроватью стояла кровать Миши Гарбузова. У Миши было много недостатков. Нет, парень он был неплохой, но ещё на абитуре  зажал ящик пепси-колы. Сначала сам вызвался так отметить своё поступление, а потом стал откладывать праздник, в чём преуспевал четыре года. Ещё Миша был известен тем, что на первом курсе испугался стрелять из гранатомёта и закопал в снегу выданную ему гранату. Мы тогда приготовились просеивать через сито поле, но Мишу быстро вычислили, и он показал ямку. К тому же Миша был толстым  и очень умным. Из-за такого букета его не любили каптёры. Эти по-своему понимали идею справедливости и каждый раз в бане выдавали  Мише короткие и узкие портянки. Поэтому вечера после бани Мишель проводил в тренировках по их наматыванию. Как правило, у него ничего не получалось. И он шёл к Эдику. К каптёрам Миша не обращался, потому что те сразу его посылали.

- Эдик, – говорил Миша, – вон у тебя какие портянки классные. Зачем тебе такие большие? Их мотать долго. Давай поменяемся?

Эдику действительно имущество выдавалось хорошее: с каптёрами он дружил. Но Мишу он тоже чуть-чуть недолюбливал. Самую капельку, ровно настолько, чтобы не раздевать себя ради него, тем более что намотай он маленькие портянки на свои худые ноги, он стал бы просто вываливаться из сапог.

- Отвали, Миша, – говорил ему Эдик.

- Ну и ладно, я всё равно ночью их поменяю.

Миша действительно по ночам вставал и подсовывал Эдику свои лоскутки. По утрам после этого Миша улыбался, а Эдик ругался. Но отнимать на глазах у всей роты не бог весть какое добро было глупо. Поэтому Эдик боролся по-другому. Много раз он вставал перед самым подъёмом и делал обратную замену или сразу после отбоя свои портянки заправлял под Мишин табурет. Получалось, что Мишель сам возвращал всё в исходное положение. Эдик от этого тащился. Ещё Эдька как-то ночью умудрился прибить Мишины сапоги к полу. Точнее, пришурупить. Миша утром проявил чудеса героизма, пытаясь сдвинуть сапоги с места, но на построение опоздал. Старшина влепил ему наряд вне очереди. Когда выяснилось, что сапоги посажены на шурупы, пришлось факт порчи военного имущества расследовать. И Эдик получил пять нарядов от командира роты. Так они сосуществовали два с лишним года. А потом Эдик сорвался. Встав наутро после бани и увидев улыбающегося Мишу, он всё понял. Можно было бы снова внести в ответные действия элемент творчества, но Эдику так надоели эти выходки, что он взял и зарядил Мише в ухо. Мишеля от Эдика оттащили. Он бы просто задавил его массой. А так вышло ещё хуже. Эдика за глумление над Мишей командир взвода записал в команду по боксу.

- Ничего, поприкалываемся, – обещал Эдик перед первым боем. Он был худым, но тяжёлым, попал в приличную весовую категорию и принципиально не стал брать уроков мордобития. Историю Попова Эдик тоже знал и на предложения Потряса отвечал:

- Да ну на фик. Ещё дойду до финала. А я жить хочу.

Отбоксировал Эдик достойно. Мастер спорта вырубил его первым ударом. А до этого он три минуты не мог его достать. Болели мы за него до хрипоты, до изнеможения. За других, конечно, тоже. Но за него особенно. Вообще команда от нашей роты была самая многочисленная. Политические участвовали все. Это было зрелище. Народ валом шёл смотреть, как боксёр будет драться с бегуном, штангистом или ротным писарем. Третий раз подряд чемпионом училища стал Потряс. Остальные наши повылетали  на разных стадиях. Зато бокс стал в роте настоящей манией. Больше он напоминал гладиаторские бои. Происходили они в вотчине Потряса – кладовой с вывеской «Лыжная база». На лыжной базе мы коллективно съедали приходящие посылки, в углу Потряс настаивал бражку, а по вечерам в этой кладовке дубасили друг друга перчатками любители острых ощущений. Ещё там хранились лыжи.

 

* * *

Через неделю нас опять забросили в учебный центр. Марш вымотал больше обычного. Коля придумал нововведение. Батальону сшили одинаковые брезентовые мешочки. С песком они весили по шесть килограммов. Перед маршем комбат учинил строевой смотр, повзвешивал мешки на выбор, и мы отправились по обычному маршруту. Песок имитировал наличие боекомплекта и был некстати. Мы и так таскали банки с консервами. А тут ещё эта дрянь. Из-за неё в вещмешке не хватало места для сала и сгущёнки.

Короче говоря, марш достал. Зато в этот раз случилась сенсация: с ротой пошёл старшина. Два с половиной года после каждого марша мы доканывали его посылающими воплями, и он решился. Правда, Толстый не тащил на себе ОЗК, песок, тушёнку, но по лицу его было видно: человек проникся.

Вечером Толстый  вёл себя прилично. А работы у него было ещё много. Пришла машина, забитая ротным имуществом. Её надо было разгружать. Старшина вяло руководил процессом, мысли его были где-то далеко. Сегодня ему открылись новые прелести службы…

В понедельник намечалось РТУ* с боевой стрельбой. РТУ – это когда старшина ругает тех, кому не хватило валенок, а потом рота бежит, разомкнувшись в цепь, и бросается гранатами. В воскресенье нас стали утеплять и вывалили в кладовой тюки комплектов ватной одёжки. Пока до четвёртого взвода дошла очередь, в кладовке осталась одна мелочь, и притом дрянь. Бушлаты на мне были похожи на футболки, а ватные штаны – на шорты. Вместо сорок пятого размера валенок каптёры настойчиво предлагали сороковой. Раздетыми  оказались  длинные и в пятом взводе.

Роту одели, построили и отправили расчищать от снега мишени для предстоящего занятия. Длинным повезло. Нас оставили в казарме и повели по ротам: одевать.

Но на завтра во всём батальоне были запланированы занятия в поле. Выручили нас лишь отчасти. Я так и остался без обуви.

Наутро термометр показывал минус тридцать шесть. Нас, голых пупсиков, набралось двенадцать человек. Вот маскхалатов хватило всем. Я ждал. Ждал, пока командиры заметят, что некоторые их подчинённые до сих пор без валенок. Но этого как будто никто не видел. В маскхалатах сапоги на ногах перестали бросаться в глаза. Такое случалось и раньше, и тогда на занятиях приходилось не учиться, а бороться с холодом. Но тридцать шесть градусов – это было слишком. Между тем рота построилась в казарме. Через минуту-другую надо было получать оружие и на шесть часов покидать тёплые стены. Вдоль строя прохаживался старшина. Он остановился передо мной, уставился в пол и удивил:

- А почему вы без валенок? Вы что, членовредительством решили заняться?

- Его размера нет, – ответил Фиронов. Меня в момент захлестнуло бешеным возмущением и градом из вариантов дерзких ответов. Разбег на рубль обернулся ударом на копейку. «Козёл», – подумал я. Старшина задумчиво проронил:

- Ах, да…- и скрылся за дверью канцелярии. Через минуту оттуда вылетел ротный. Раздетых вывели из строя. Олег вызвал каптёров. Через пару минут оба каптёра со старшиной во главе вприпрыжку поскакали из казармы. Очень быстро они вернулись, волоча связки бушлатов, штанов, валенок. Наконец нас одели. Подбирая мне валенки, мой лучший друг Лиманов скривился и процедил:

- Ну конечно. Яну вон всего хватает. А ты вечно голый. Щёлкать меньше надо, понял? Тормоз.

Ян раньше служил с ним в одном полку. Он сидел за спиной Лиманова и улыбался.

Через час взвод лежал в исходном положении. В двадцати метрах сзади Дима Пудров отдавал командирам отделений боевой приказ. Рядом с ними стояли преподаватель с кафедры тактики и радист. Время тянулось медленно. Руки нестерпимо мёрзли в стандартных трёхпалых рукавицах. Тёплые варежки пришлось оставить в казарме. Они были двупалыми и для стрельбы не годились. В голове была каша из отрывочных мер безопасности, правил стрельбы и перехлестывающего через край желания побыстрее  всё закончить. Мороз постепенно лишал способности думать и действовать. Дима продолжал трындеть про задачи отделений. Сзади же веяло табачным дымом. Это курил преподаватель – спасательный круг на всякий случай. Холод сковал тело, мне казалось, что я комок обнажённых нервов, выброшенный в жидкий азот. Шевелилось и дышало только одно желание: услышать команду «Вперед!».

И я её услышал. Взвод встал, пробежал сотню метров и пошёл быстрым шагом. Поднялись первые цели.

- Стой! – скомандовал сзади Дима.

Команда «Стой!» означала «Ложись!». Я плюхнулся вниз и попал в занесённую снегом яму.

- Отделение! Ориентир первый, вправо двадцать, ближе сто – пулемётный расчёт. Уничтожить! – орал  Заев. Я прицелился в живот фанерного пулемётчика и нажал на спусковой крючок. Выстрела не было. Указательный палец не слушался. Он не гнулся. Я надавил на него левой кистью. Автомат плюнул длинной очередью, пули ушли вниз, взрыв землю фонтанчиками. Я прицелился ещё раз, на спуск снова пришлось нажимать двумя руками. Очередь воткнулась в землю левее цели.

- В атаку, вперед! – надрывно провопил Заев. Пулемёт отделение не уничтожило. Мы побежали. Поднялись новые цели, их надо было уничтожать на ходу. Впереди маячило две фигуры – группа пехоты. Я закинул ремень автомата через шею на левое плечо, навёл ствол в супостатов и двумя руками нажал на спуск. Очереди отделения рыхлили снег рядом с мишенями, пятачок вокруг фанерок был вспахан вдоль и поперёк. Наконец одна фигура упала. Пехота считалась уничтоженной. Мы шли дальше. Ноги вязли в снегу, вытаскивать их приходилось с трудом, от холода это не спасало, а силы таяли.

- Стой! – передали по цепи.

Впереди встали белофанерные*. Я дал очередь, автомат заглох. Пришло время менять магазин. Вместо этого я снял рукавицы и засунул в рот пальцы. Оттаивали они медленно. Из-за бугра появился дощатый танк. Работа была для Нурдина. Первая граната попала в башню. Танк дал задний ход. Нурдин попал в него и вторым выстрелом.

- В атаку, вперёд! – хрипел Заев. Мы побежали.

- Приготовить гранаты! – пронеслось по цепи.

Поставив автомат на предохранитель и сняв рукавицы, я достал из сумки гранату. Пальцы прилипали к металлу. Усики предохранительной чеки добросовестно топорщились в стороны. Проволока не слушалась, я цеплял её снова и снова. Пальцы изодрались в кровь, но боль не чувствовалась. Наконец усики разжались.

- Гранатой!

Я выдернул чеку и замахнулся. «Ну, быстрее, быстрее!» – стучало в висках. Металл мог прилипнуть к коже, и граната при броске повисла бы на кончиках пальцев. О таких случаях я где-то читал. Было страшно.

- И-ах! – раздалось справа.

На правом фланге кто-то хлопал себя по груди и дрыгал ногами. Парень выронил гранату, она вывалилась внутрь маскхалата.

- Твою мать! – выдохнул за спиной Заев. Рота застыла в оцепенении. Кто-то из преподавателей семимильными шагами бежал к курсанту и орал:

- Рви! Рви!

- Смирно! Замереть всем! – сотряс кто-то воздух сзади. Я замер, держа над головой закоченевшую руку с РГД-5**.

Офицер в какие-то мгновения добежал до места, рванул на курсанте маскхалат. Тёмный кругляк вывалился из разодранной штанины. Офицер упал на снег. Он лежал на гранате, курсант неуклюже отбегал в сторону. Взрыва не было. Мгновения казались вечными. Каждая следующая секунда обещала, что граната не взорвётся. Офицер встал, поднял гранату и замахал руками:

- Порядок! Отбой! Можем продолжать!

- Гранатой! – прошло по цепи, и через пару секунд: – Огонь!

Граната благополучно отцепилась от пальцев. Я встал боком вперёд, наклонил вниз голову, прижимая подбородок к груди, и закрыл выставленный вперёд бок автоматом. Захлопали взрывы. Они были какие-то тихие, словно ненастоящие.

- Ура-а-а! – завопила рота и ворвалась в окопы «противника». Потом мы пробежали ещё немного, и я никак не мог вспомнить, осталось ли на моём пальце колечко. Потеря его означала поиск до победного конца. Не снимая рукавиц, я пытался ощутить кольцо, но руки были замёрзшими и бесчувственными. Показалась ещё одна шеренга из фанерных фигур.

- Израсходовать боеприпасы! Патроны долой! – передавали по цепи. Взвод начал поливать длинными очередями. Я присоединил магазин, прицелился правее и выше цели и, наверное, попал. Снег взрыхлился за фанеркой. А может, это было и не моё попадание. Всё отделение – восемь человек – палило по двум мишеням. Откуда-то выпрыгнул заяц. Он бежал, ошарашенный стрельбой, поперёк очередей. Взяв упреждение на бег, я выстрелил. Первые несколько пуль легли совсем рядом, потом автомат повело. Я изо всех сил пытался удержать ствол, но он дрожал, уводил очередь всё больше в сторону и наконец заглох. Магазин был пуст. Заяц убежал.

Всё закончилось. Оружие проверяли на разряженность.  Фиронов двигался вдоль строя, собирая кольца от гранат. Колечка на моём среднем пальце не было. Его вообще не было. Я живо представил себе, как вытянется сейчас физиономия и выпучатся глаза замкомвзвода. В таких случаях у него всегда получалась смешная морда. Но мне было не смешно. Он приближался. Воображение уже рисовало простейшие военные ужасы: безнадёжные поиски чеки на морозе в составе взвода и презрение товарищей. Я уронил рукавицу, из неё что-то выпало. И это было злосчастное кольцо. Я с радостью вдавил его в ладонь Фиронову.

Назад мы бежали, хотя команду «Бегом!» никто не давал. Только так  можно было ощутить хотя бы иллюзию тепла.

Я слегка подморозил нос, но это была ерунда. В роте каждый пятый не уберёг нос или щёки. Настоящих обморожений не было. После обеда неудержимо поклонило в сон. До ужина чистили оружие. Я никогда не ждал отбоя так, как в тот вечер. Засыпая, я думал о том, что мне повезло. Не пришлось бегать по полю в тёплых сапогах или оставаться в казарме, приобретя форму шара*. Но самым везучим был сегодня Сашка Чехлов. Он уронил гранату в рукав, так и не выдернув замерзшими пальцами чеку. Уснул я быстро.

 

13

 

Заканчивался апрель. Четвёртый день мы воевали в учебном центре. Рота вернулась с тактики. Тактика была и накануне. Теперь наконец можно было просушить сапоги, посидеть после обеда в тепле, вздремнуть на чистке оружия и затариться  Хмурым Жоржем на вечер. Так и было сделано. После отбоя традиционно выступили по тушёнке, сгущёнке, булочкам и кефиру. Через час войско, составив пустые консервные банки в тумбочки, успокоилось. Я заснул.

Меня разбудил включенный свет и привычная команда:

- Рота, подъём!

- Пошёл вон, козёл!

- Ты, придурок,  на часы посмотри!

Стрелки на часах показывали половину двенадцатого.

- Что кому непонятно? Была команда «Подъём»! – это уже завыл Толстый.

Нас подняли, сначала построили, потом посадили на табуреты. Сидели десять минут, двадцать, час. Кто-то материл службу, отцов-начальников, другие спали сидя. Я пытался делать последнее. Офицеры бубнели о чём-то в канцелярии, но к нам не выходили.

- Рота, встать!

Команда привела меня в чувство. «Слава богу, снялись с ручника, решили глобальные проблемы, теперь можно и поспать», – думал я. Насчёт поспать я ошибся. Рота надела шинели и снова построилась. Никто ничего не сообщал.

Мы просто стояли. Стояли, и всё. Появился командир батальона. На лице у него было написано что-то нехорошее. От него мы узнали, в чём дело. В первой роте пропал пистолет. Всё говорило о том, что он был украден кем-то из своих. Ещё комбат объявил, что батальон будет искать оружие до тех пор, пока оно не будет найдено.

Курс вышел в поле, растянулся в одну шеренгу. И мы пошли. Точнее, поползли.

Мы ползли вперёд, перерывая и просеивая каждый сантиметр грунта. Снег ещё не сошёл, под ним толстым слоем лежала прошлогодняя листва. Батальон рыхлил ногами и руками землю и разбрасывал по снегу прощупанные горсти листьев. Это продолжалось до семи утра. За четыре часа поисков преодолели не больше двух километров. Столовая показалась долгожданным раем. Каждый выходил оттуда с надеждой на то, что нам дадут отдохнуть. Отдых пришлось совместить с надеванием шинелей. И батальон продолжал прочёсывать территорию учебного центра. После обеда приехал шеф. Он пообещал часы с гравировкой за информацию о пистолете. И мы снова бродили цепью и перетряхивали грунт. Во время ужина ставки возросли. Теперь за информацию предлагали часы и пять суток к отпуску. Информации не было, пистолета тоже. Курс прочёсывал местность всю ночь. Утром приехали  особисты. Они о чём-то разговаривали с первой ротой, а мы в это время продолжали просеивать снег с песком. После завтрака никто уже ничего не искал. Три с лишним сотни человек бродили на автопилоте по лесу, падали, теряя равновесие, вставали, снова шли и снова падали.

За пять минут до обеда роту завели в казарму. Не снимая шинели, я сел на табурет и задремал. Процен и Васька поползли к заныканным консервам. Ждать вечера было бессмысленно, и они принялись трескать тушёнку, сидя на кроватях. Мало кто обратил на это внимание. Зато они заметили Зденека. Он сидел с открытым ртом, откинувшись на спинку койки. Процен решил поделиться и положил ему в рот спичку. Тот стал жевать её.

- О-о-о, секи! У нас термит завёлся! – показывал Процен Ваське, а сам наворачивал тушёнку. – Дай ему ещё!

Васька достал коробок.

- Процен, он её и правда жрёт!

- Он её глотает! Тащи! Тащи назад! – захихикал Процен. – Тащи, а то подавится! Обжора!

Зденек проснулся от того, что чьи-то пальцы ковырялись у него в зубах. Прямо над ним висел Васька и норовил вырвать то, что он собирался съесть. В Зденеке проснулось животное, и он сомкнул зубы.

- А-а-а-а! – завопил Васька. Всем было весело, особенно Процену, который под шумок в одиночку слупил банку консервов. У Васьки из прокушенного пальца сочилась кровь. Он матерился.

На построении веселье исчезло. Никто не сомневался в том, что нас снова отправят трусить землю. Случилось же по-другому. Роту рассадили в казарме. До ужина мы сидели без дела, заснув в разных позах. Офицеры не появлялись, сержанты спали вместе с нами. В это время особисты брали измором первую роту. Сто человек одели в шинели. Перед отправкой на прочёсывание им предложили анонимное анкетирование. Рота промолчала: у неё не было выбора. В одной из записок кто-то накарябал: «Т». Роту построили опять и попросили ещё раз  дать информацию, поподробнее, а не запутывать расследование. Снова в одной из записок были загадочные буквы: «В т. под п.». Бумагу раздали в третий раз, и тогда на одном из листков пришла надпись: «Под писсуаром». Командир роты побежал в туалет. Писсуар представлял собой металлический жёлоб на бетонном основании. Капитан оторвал кусок жести, забрызгав себя жёлтой водицей, и увидел его. Пистолет в целлофановом пакетике лежал в застывшей луже. Ротный вырвал пистолет изо льда и унёс, держа двумя пальцами.

После ужина нас положили спать. Никаких разбирательств не последовало. Ходили слухи, что вора всё-таки вычислили, раздавая во время анкетирования меченые листки. Сначала якобы листочки метили для каждого взвода, потом, в засветившемся взводе, для каждого отделения. Вычислили группу в восемь человек. В третий раз  меченые листочки выдали только им. Так что ошибки быть не могло. Но это были слухи. Потом не было ни уголовного дела, ни скандала с отчислением. С того дня я знал, с чего начну, если в моей роте пропадёт оружие.

 

14

 

У Толяна с субботы было плохое настроение. В субботу ему подбили глаз. А в пятницу настроение у него было хорошее. В пятницу перед ужином в класс просунулась голова Лёшки Грамова и, проигнорировав вопрос Фиронова: «Вас что, стучаться не учили?» – бросила в массы:

- Зайца к комбату!

- Товарищ курсант, а вас что, стучаться не учили? – снова наехал Фиронов. Как всегда, было непонятно: серьёзно он говорит или прикалывается.

Лёшик задумчиво посмотрел на Фиронова и сказал то, что обычно говорил в таких случаях:

- Ты тормозишь, что ли?

Заяц вернулся через десять минут и стал убирать книжки со стола.

- Ну и куда? – спросил Фиронов.

- В увольнение иду.

- Случилось чего?

- Бабушка приехала.

Бабушка Толяна вот уже третий год оставалась для взвода самой загадочной из служебных тайн. Бабушка приезжала к Зайцу регулярно, и каждый раз беседовала об учёбе внучка с шефом, его заместителями или как минимум с командиром батальона.

После таких бесед Зайца всегда отправляли в увольнение, невзирая на обстоятельства. Заяц мог находиться в наряде, на самоподготовке, рота могла быть дежурным подразделением по гарнизону и поэтому сидеть взаперти – ничто не было препятствием для бабушки. Толяна находили, вызывали и отправляли в увольнение. И никто в роте в глаза не видел эту таинственную бабушку, хотя знали о ней все. К концу третьего курса существовало стойкое мнение о том, что у неё наверняка есть усы и генеральские погоны.

В пятницу Заяц ушёл в увольнение. А в субботу с утра он провожал бабушку на поезд. Помахав бабушке ручкой, Заяц в грустном одиночестве побрёл по перрону. Тут он увидел её.

Она была воплощением мечты. Высокая, длинноногая, светловолосая. Мечта шла ему навстречу. Вдруг она улыбнулась. Толян  не верил своим глазам: она шла прямо на него и улыбалась ослепительной улыбкой. Заяц осмотрелся. На перроне никого не было. Он заулыбался во весь рот. За несколько шагов девушка развела руки в стороны и побежала. Толян тоже растопырил руки, поймал её в свои объятия и жадно поцеловал в губы. Девушка попыталась оттолкнуть его, но Заяц только сильнее прижал её к себе. Он облизывал её несколько секунд, пока чья-то рука не легла ему на плечо, и хриплый голос спросил:

- Ты чё, парень?

Заяц, вытирая губы, обернулся. Перед ним стоял бородатый мужчина с телосложением трёхстворчатого шкафа.

Так что до этого оба глаза у Зайца были целы. А теперь у него было плохое настроение. Час назад Заяц принял под охрану пост и стал часовым. Он бродил по маршруту патрулирования и грустил. Это ж надо так: получить в морду средь бела дня, да ещё на глазах такой девчонки. Толян присел на ящик с песком и закурил. И так ведь ему этот шкаф в глаз дал, что даже изобразить сопротивление не удалось. Заяц сидел и утешал себя тем, что драться с бородатым было опасно и бесполезно.

Толян покурил и побрёл дальше. Тропка его маршрута проходила вдоль стены склада, внутри ограждённой забором территории. Он достал маленький приёмник и нашёл «Европу-плюс». Под музыку он дошёл до угла склада. Повернув за угол, Заяц обомлел. В двадцати метрах от него два типа орудовали ломиком у складской двери.

- Стоять, ссуки! – скомандовал Заяц. Тёмные личности бросились бежать. Заяц, не целясь, дал очередь. Один из гостей упал, а второй в два шага преодолел расстояние в шесть метров и скрылся за хранилищем. Его топот отдалялся.

Заяц прикинул, что к чему. Неплохо было бы позвонить в караулку. Телефон был рядом, но путь к нему преграждало тело. Оно лежало молча и тяжело дышало.

- Лежи, а то пристрелю! – для пущей уверенности пообещал Заяц и стал осторожно, маленькими шажками, приближаться. Телефон был в трёх шагах. Заяц  было подумал, что тело надо пнуть в другое место, подальше, но спешка взяла своё. Он добрался до места, шарил сзади рукой и пытался схватить трубку, стоя к аппарату спиной. Но в конце концов не вытерпел и повернулся к телефону. Тело зашуршало. Заяц обернулся, но было поздно. В следующее мгновение он получил в репу. Толян упал, тело побежало. Заяц прицелился, в последний момент испугался, поднял ствол вверх и дал очередь. Бегун грохнулся на землю. Послышался топот нескольких пар ног. Прибежала на помощь резервная группа.

Всё это Заяц рассказал по горячим следам офицеру, который спустя час прибыл в караулку проводить расследование. Толян  резонно промолчал про бабушку, девушку, сигареты на посту и радиоприёмник. Так что с некоторыми нарушениями, но факт был налицо: Заяц отразил нападение, причём ночью. Утром, до смены караула, на разводе был зачитан приказ об отражении нападения на пост и поощрении курсанта Зайцева. Ему увеличили на пять суток очередной отпуск.

Но комбат всегда смотрел в корень. Коля учинил пристрастный допрос нарушителя и выяснил, что он военный строитель из соседней части, залез на склад со своим сослуживцем в поисках кафельной плитки, а сделано это было по команде прапорщика – старшины роты. Прапорщик предупредил, что склады охраняются, но часовой – здесь прапор соврал – ходит без патронов. Коля узнал не только это. Он нашёл на посту бычки, потерянный Зайцем радиоприемник и подробно расспросил мобута* о действиях часового. Строитель доложил не совсем то, что рассказывал Заяц. В общем, после смены караула Коля припёр Зайца к стенке, и тот раскололся.

Дело было так. Ходил себе Толик по тропинке, слушал радио. Шёл, шёл вдоль склада, повернул за угол, а тут – раз! Перед ним стоят два лба. И Толяну сразу в челюсть – бац! Толян отпрыгнул назад, те двое снова к нему.

- Ах, так  вы драться?! – осенило Зайца. Он схватил автомат за ствол и стал махать им, как бейсбольной битой. Один злоумышленник получил прикладом по роже, а второй увернулся и зарядил Зайцу прямым в голову. Толян упал. Он летел вниз и соображал. Когда-то вызубренные обязанности часового затерялись в закоулках побитой головы. Вместо спасительных статей с указаниями на все случаи жизни всплыла одна постыдная эгоистичная мысль. Толян подумал о том, что за неполные три дня ему поставили два бланша под одним газом. Он упал носом на автомат. Вид крови вернул его в объективную реальность. За одну-две секунды произошло мало перемен. Тот, кто получил прикладом, ещё лежал. Второй бросился бежать. Заяц скомандовал: «Стой, падла, замочу!» – пальнул в воздух и побежал следом. Но догонять было бесполезно. Толян дал неприцельную очередь и промахнулся. Вор убежал. Заяц пошёл назад. К его большому удивлению, тело ещё лежало на месте.

Когда Коля раскопал этот криминал, приказ шефом был уже подписан. Но комбат об этом не знал и объявил Зайцу пять суток ареста. Несколько дней Толян ходил в подвешенном состоянии и не знал, что с ним будет. Всё обошлось. Шеф придумал сделать  взаимозачёт. Пять суток к отпуску вместе с пятью сутками ареста дали в итоге ноль. И Зайца оставили в покое. Правда, комбат рассказал об его подвигах бабушке, из-за чего Толян очень расстроился. Наверное, бабушка сердилась.

 

15

 

Приближался последний на третьем курсе выход в учебный центр. Целую неделю перед этим нас третировали строевыми смотрами со средствами защиты. Это был недобрый знак.

Комбат не унимался. После мешков с песком его очередной идеей стал марш в противогазах. Мешки мы теперь носили постоянно, привыкли к ним и даже научились использовать их по-своему. Они донимали нас и тяжестью, и объёмом. Из-за них нельзя было набить вещмешок консервами. Поэтому ДП**засовывался в мешки для песка, а сверху засыпался опилками. Если банки не выпирали, то снаружи мешок выглядел вполне обычным балластом, хотя и нёс полезную нагрузку. Когда тяжестей нести не хотелось, консервы не брались, а мешок заполнялся опилками целиком. Так маршировали целый год. Но под занавес курса случилось это. Перед пешим маршем из машины вместе с комбатом высадился Зарин Заманыч.

Мы пошли. Через двадцать минут направляющая рота побежала. За ней и наша, вторая рота, тоже. Мы бежали, потом шли, потом снова бежали. Как  на зло было тепло. Я шёл в четвёртой шеренге и смотрел, как пропитывается потом китель на спине товарища. Из коробки третьего взвода выпали чулки от ОЗК. Фиронов с разбегу пнул их в сторону.

- Спасибо, колхоз! – гыкнул он.

- За чё? – не врубились колхозники.

- Чулки жене подарю!

- Мужики, это моё, моё, – прибежал из головы колонны Килограмм-Лёшка. – Спасибо. Вот мужчины! Не то, что третий взвод. Прошли как коровы!

Впереди стоял Зарин Заманыч, в руках он держал громкоговоритель. Когда первый взвод роты поравнялся с ним, он заурчал в рупор:

- Внимание! В небе появилось звено самолётов. Слышны глухие разрывы. В воздухе чувствуется запах прелого сена. Вы ощущаете головокружение и тошноту*.

- Газы! – передали по колонне. Батальон надел противогазы. «Теперь хоть бегом не погонят», – почему-то подумал я. Действительно, мы шли шагом. Потряс с Яном переместились на левый фланг взвода. Ян, кроме снаряжения, тащил магнитофон и гонял «Rainbow».

Третья шеренга играла со второй в слоников. Это когда один из идущих сзади бьёт в спину водящего, а тот должен обернуться и угадать, кто его ударил. Эти трое, пока водящий на них смотрит, трясут перед ним кулаками с оттопыренными большими пальцами и корчат  рожи. Вот третья шеренга играла со второй в слоников, но вторая шеренга об этом не знала. Поэтому двое из трёх ударенных, получив по почкам, разворачивались и били наугад в резиновые головы. Тогда третья шеренга стала играть со Зденеком. Зденек – он же Андрюша, шёл практически вслепую. В линзах его противогаза не было незапотевающих плёнок. Он видел перед собой только мутные непрозрачные стёкла, по которым частыми струйками стекал пот. Ещё он мог видеть тёмное пятно – спину идущего впереди. Когда Андрюшу ударили под лопатку, он развернулся и махнул в ответ кулаком. Кулак провалился в воздух. Зденек потерял равновесие и, падая, пытался ухватиться за соседей справа и слева. Соседи, почувствовав хватание и цепляние, по очереди торцанули Андрюшу куда попало. Зденек негодующе забулькал, споткнулся, но не упал.

- Вот козёл! – сказала третья шеренга, и Андрюшу ударили ещё раз.

- Рота, бегом – марш! – пронеслось по колонне.

Бежали минут десять, потом перешли на шаг. Через пять минут снова побежали. Рукава и спины мелькающих передо мной кителей были мокрыми насквозь. Бег с короткими передышками продолжался больше часа. Я жалел о том, что не вытащил перед маршем из противогаза мембрану и теперь не мог дышать свободно. Скоро сожаление исчезло. Зарин Заманыч зажёг какую-то гадость. На нас пополз жёлтый дым. Офицеры тоже схватились за противогазы. Как только облако дыма настигло роту, из строя стали вываливаться поражённые. За убранную мембрану или неподогнанную шлем-маску приходилось платить соплями и слезами. Выпавшие из строя валялись на траве, кашляли и хрипели. Офицеры отволакивали их подальше от дыма и снимали с них противогазы. Рота бежала и бежала. Когда облако улетучилось, пошли шагом. Я задыхался. Шёл рядом и шумно сопел Потряс. Он принципиально никогда не вытаскивал мембрану и вообще преодолевал военные трудности атакой в полный рост, а хитрости позволял себе на высшей математике и сопромате.

- Рота, бегом – марш!

Бежали долго. Краски вокруг поблёкли, мир стал серым, сжался и упростился до одного измерения. Всё теперь было бег. Сжирающий силы, неуклюжий и медленный бег. Не существовало дороги, удушья и третьей шеренги. Только бег, подчинивший их себе. Время остановилось. Наступила вечность. Монотонная, отупляющая вечность из бега. Переход на шаг перестал существовать, превратился в иллюзию, чью-то несбыточную мечту. Рота бежала. Я переставлял ноги. Впереди маячило пятно. Это была спина товарища, и она отдалялась.

- Быстрее, давай быстрее! – ударили сзади. Мне казалось, что я перебираю ногами с сумасшедшей скоростью. Перед глазами замелькало сразу много пятен. Взвод обгонял меня. Я шуровал руками и ногами в бешеном темпе, а мимо проносились и проносились спины. Нужно было ускориться. Я попытался глотнуть больше воздуха и что было силы рванул вперёд. Ноги не выдержали. Они подломились, зацепились за что-то и поволоклись одновременно. Я упал на колени и не мог встать.

- Длинный, на коробок! Вставь под маску! – Потряс схватил меня под мышки, приподнял и поставил на ноги.

- Не надо!

Я пошёл. Впереди был замыкающий пятый взвод. В глазах темнело. Надо было сделать вдох, обязательно сделать вдох. Я втягивал в себя воздух и не чувствовал его. Каждый выдох забрызгивал слюной и потом стёкла очков. Последним, кого я видел, был курсант, который полулежал на асфальте. Он смотрел вокруг ошалевшими глазами и блевал на дорогу. Его противогаз  валялся в луже. Это был пот, выплеснувшийся из шлем-маски.

Несколько раз я чувствовал, что падаю, но Потряс подхватывал меня.

- И-ы-ах! – донесся из головы колонны массовый вздох. Рота без команды перешла на шаг. Я налетел на мокрую спину, от неожиданности отпрянул назад и упал на что-то мягкое. Посыпались матюки. Кто-то больно ударил по печени. Пихнули бы и ещё, но вдруг мы услышали:

- Отбой газам! Рота, стой!

Что-то произошло. В подъехавший ЗИЛ загружали человека. Машина рванула с места и исчезла за поворотом.

Оставшиеся километры батальон прошёл спокойно. В учебном центре мы узнали, что в больницу увезли Диму Заварзина. У него произошло кровоизлияние в мозг.

 

* * *

Дима не закончил училище. Много месяцев он валялся в госпиталях. Сначала состояние его было очень тяжёлым. Батальон несколько раз скидывался деньгами, чтобы купить ему дорогостоящие лекарства. Через какое-то время история с инсультом забылась. Дима был комиссован. В конце четвёртого курса прошёл слух, что он до сих пор лежит в госпитале. Мы не раз ещё совершали марши в средствах защиты. Бывало, что кому-то становилось плохо. Поражённых офицеры пытались заталкивать в машину. Но никто не соглашался ехать.

 

16

 

Ботаника назначили сниматься. Сниматься в том смысле, что в кино. Командованию неожиданно понадобился курсант – отличник боевой и политической подготовки, имеющий пролетарское происхождение и общественную нагрузку. И такого нашли. Вообще Ботаник был тот же Зденек, только прослужил больше. Сначала Андрюху Рябцева звали Зденеком. Уж больно это слово хорошее. А если ещё букву «б» спереди подставить, то вообще другое слово получается. С намёком. А Зденек наш с намёком и был. Андрюша знал безумное количество интегральных формул, до четвёртого курса таскал в карманах хлеб из столовой и ещё постоянно имел при себе грамм триста карамели в ассортименте. Поэтому он всё время ел. Ботаник ел на занятиях, в перерывах между ними, на самоподготовке, на марше и даже, наверно, во сне. Потому что в принципе Андрюша постоянно спал. Он спал от отбоя до подъёма, а также на лабораторных работах, на семинарах, комсомольских собраниях, общих собраниях роты и особенно на занятиях по высшей математике, чтобы показать, как он этот предмет знает. Всё свободное время он занимался спортом. Делал это он целеустремленно и настойчиво. Когда рота выходила на старт пятёрки*, Зденек надевал на ноги свинцовые браслеты, когда мы вытряхивали содержимое из карманов перед червонцем**, Андрюша навьючивал на себя мешок с песком. Занимался он, конечно, не зря. Нет, до Яна, безусловно, ему было далеко. Ян не любил бегать, курил как паровоз, обожал пиво и при этом сдавал кроссы и маршброски на уровне первого разряда. Андрюша тоже бегал уверенно и на контрольных занятиях получал твёрдые тройки.

В общем, два года Андрюха был Зденеком. К концу третьего года он стал Ботаником. В этот день случилось небывалое: во взводе не состоялась пара по английскому. И вот в то время как взвод занимался обычными делами: кто спал на партах, кто играл в карты или плевал с пятого этажа на точность – Андрюху поймали за совсем неожиданным занятием. Выдернув из горшка кактус, он держал его над головой и пристально рассматривал.

- Рябцев, ты что это делаешь? – спросил Андрюху выспавшийся Фиронов.

 - Вот, хочу посмотреть, как у него устроена корневая система.

Тут Андрюха как-то стушевался, засуетился и быстренько засунул кактус в родной горшок. Это его не спасло. И он стал Ботаником.

Ботаник числился самым настоящим отличником и активистом. Поэтому, когда швейцарцам вдруг разрешили снимать про училище фильм, главного героя нашли быстро.

Киношники должны были приехать в субботу и сразу начать съёмки по своему сценарию. Наши партийно-политические работники вместе с одной кафедрой разработали свой сценарий, улучшенный.

Распорядок дня в субботу перекроили. ПХД*** отменили и перенесли на воскресенье. Воскресенье отменили полностью. Всю субботу построили на показе интенсивной боевой подготовки. На маршруте следования швейцарцев организовали массовые сцены. Два спортвзвода  должны были на глазах у иностранных гостей вроде бы как обычно заниматься преодолением полосы препятствий со стрельбой и рукопашным боем. Ещё один спортвзвод примерно то же самое должен был проделывать в бассейне. Четвёртый спортивный взвод не во время оказался на сборах, поэтому ещё один просто взвод поставили на бег. Швейцарцы бы проехали по маршруту, на котором взвод со всей дури бежал километр с противогазами на боку и улыбками на лицах.

- Что это они делают? – спросили бы швейцарцы.

- Это взвод сдает кросс на три тысячи метров, – ответил бы им начальник кафедры физподготовки и спорта.

- Ни хрена себе, вот это они летают! – удивились бы швейцарцы.

С этого всё и началось. Дежурный по КПП, увидев издалека чёрную «Волгу» с мигалкой, дал условный сигнал. Взвод с противогазами стартовал. Через минуту дежурный понял, что это приехала не швейцарская делегация, а настоящий генерал. Генерал хотел проведать сына. Увидев настоящего генерала, дежурный по КПП бросился представляться. Объяснившись с начальником, он поспешил дать отбой для встречи делегации. Взвод с противогазами на боку и улыбками на лицах приближался к финишу. Двадцать пять курсантов бежали и думали: «Ну вот, а нас почему-то не показывают». Уже отдуваясь и срывая с себя противогазы и номера, они узнали, что это был незачёт.

Киношники приехали на неприметном микроавтобусе. Теперь все сработали чётко. Взвод стартовал снова. Бегуны едва волочили ноги, в разные стороны от них разлеталось: «Где эти уроды? Fuck you!». Командир взвода переместился из головы колонны и бежал теперь сбоку, пытаясь восстановить в строю дисциплину. Но лица подчинённых становились всё замученнее, а крики наглее. Ситуация была критическая, однако командир ею овладел. «Газы!» – скомандовал он. Взвод протрусил мимо швейцарцев, мыча. Начальник кафедры объявил, что мимо бегут участники кросса на десять километров.

В первый день снимали материал в роте и в спортивном комплексе. За час до прихода гостей произошло непредвиденное. В роту пришли сантехники. Они работали по своему плану, и их главного, дядю Васю, не волновали переносы суббот и воскресений. Дядя Вася знал одно: в субботу он всегда работает, а в воскресенье и понедельник отдыхает. Он был классическим сантехником, всегда два дня небритым, выпившим, и круглый год носил шапку-ушанку. Одно ухо шапки всегда лежало наверху, а второе свешивалось книзу. Дядя Вася пришёл в роту в тот момент, когда никого из начальников на месте не оказалось, и выгнать его было некому. Ротный, войдя через десять минут в туалет, ужаснулся. Там был наведён такой бардак, который можно было объяснить только наличием дяди Васи. И дяде Васе разрешили продолжать работу.

Швейцарцы действовали быстро. Их режиссёр оказался шустрым и разговорчивым малым, знал русский, поэтому переводчика рядом не было. Пять киношников и восемь сопровождающих через полчаса после прибытия поднялись в роту. Режиссёр ходил по помещениям и задавал вопросы, оператор снимал, ротный осторожно комментировал. Остальные экскурсоводы молчали, чтобы не сказать лишнего. Съёмке подлежало место жительства героя фильма. Ротный подвёл группу к расположению взвода:

- Вот, пожалуйста. Это койка курсанта Рябцева. А это его прикроватная тумбочка. Здесь он хранит свои личные вещи.

- А почему так мало места для личные вещи? – спросил режиссёр.

- Нашим курсантам этого достаточно. Они получают спартанское воспитание и привыкли иметь при себе только самое необходимое.

- О, yes, – сказал режиссёр. Он молниеносно перепрыгнул ротного и открыл тумбочку Андрюши. Там на средней полке стояла открытая банка майонеза, а на нижней лежали обкусанный батон, раскупоренный пакет молока и ещё какая-то тряпка. Запахло хлебом, потом, кислой капустой, и ещё чем-то. Режиссёр сказал: «Camera!» – и двумя пальцами вытащил из тумбочки сначала одну портянку, затем вторую. Это были самые обычные портянки, неделю ношеные. Меняли их обычно по субботам, в бане. Но баню отменили вместе с субботой, которая совпадала с ПХД. Пассаж случился невероятный. Режиссер держал портянки двумя пальцами, серьёзно смотрел на них, дёргая носом и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Наконец он спросил:

- Whatisit? Что это?

- Это портянки, – краснея, белея и зеленея ответил ротный. Остальные семь сопровождающих молчали и испепеляли его взглядами.

- Портьянки? Что это? – не понял режиссер.

- Это… Ну это как носки…

- Носки? – режиссер удивлённо смотрел на портянки и всё так же дергал носом, потом задрал штанину брюк. Взглянув на свой носок, он усомнился ещё больше.

- Это ест носки?

- Да, да… Так точно.

- Ххм, – прохрипел режиссёр. – O key. Портьянки ест носки. Портьянки, – ещё раз выговорил он и записал слово в блокнот.

- Пройдёмте дальше, – осмелел от пассажа училищный замполит. Он схватил режиссёра за руку и, поправ все их демократические свободы, оттащил его от Андрюхиной  тумбочки. – Пойдёмте, мы покажем вам все помещения. У нас ещё обширная программа, вас ждёт много сюрпризов. Посмотрите, какая казарма.

Казарма действительно была хорошая. Лакированный паркет, много зеркал. Вроде ничего лишнего, но всё прочно, продуманно и аккуратно.

Швейцарцы добросовестно снимали интерьер помещений и в довершение пошли с работающей камерой вдоль роты. В это время дядю Васю одолел бес. Так он потом объяснял замполиту училища. Дядя Вася получил от ротного команду не высовываться без его разрешения. И он сидел в туалете. А по роте ходили иностранцы. Живые. Он этих иностранцев, кроме как по телевизору, и не видел сроду. А то вишь, за дверью гуляют. Вот бы хоть одним глазком взглянуть. И дядя Вася не выдержал. Когда камера проплывала мимо двери в умывальник, дверь приоткрылась и оттуда – а заканчивался июль – вылезла голова в зимней шапке. Одно ухо у шапки лежало наверху, второе свисало. Лицо у головы было заговорщическое, от лица смердило портвейном и чесноком. Голова сказала в камеру:

- Ох, матерь божья!

- Кто этих  бухариков  сюда впустил? – зашипел большой замполит на ротного.

- Whо isit? What is the English for buharikov? – режиссёр ошалел от экзотики и снова перешёл на английский, но поправился, спохватившись. – Кто ест бухариков?

- Нет, нет, вам послышалось. Это сантехники, – начал объяснять замполит.

- О, сантехники! Who is it? Кто это?

- Это… Ну, это наш сервис.

- O, yes! – обрадованно закивал режиссёр. – Servise!

Он не унимался:

- Сантехники есть бухарики?  Yes?

- Ноу, ноу, – энергично запротестовал замполит. Взяв режиссёра за руку, он настойчиво потащил его к выходу. – Господин режиссёр, пойдёмте. Нас давно ждёт главный герой.

Дядя Вася заулыбался и спрятался за дверью.

Киношников повели в спорткомплекс. В двух тренажёрных залах работала массовка. В первом зале швейцарцев ждал Зденек с группой поддержки. Но начальник кафедры  физподготовки завёл гостей во второй зал. Там занимались собранные вместе качки училища. Голые до пояса, они без устали тягали штанги, гири и ручки тренажёров.

- Camera! – сказал режиссёр.

- Извините, нам не сюда, – смутился начальник кафедры. – Здесь у нас просто занятия с отстающими.

- Кто такие  отстающими? – не понял режиссёр.

- Это… Ну это значит наиболее слабые.

Режиссёр несколько минут тормозил, глядя, как наиболее слабый мастер спорта по тяжёлой атлетике Эдик Валуйко, безучастно глядя куда-то сквозь него, жонглировал двадцатичетырёхкилограммовой гирей. В конце концов режиссёра снова вежливо оттащили за рукав.

Во втором зале занимался Зденек. По оговоренному уже сценарию, его должны были снять работающим со штангой.

- Ну, сынок, сколько ты тяжёлой атлетикой занимался? – спросил его шёпотом начальник кафедры.

- Да я и не занимался ей вовсе…

Начальник кафедры вздрогнул:

- Что значит не занимался? Мне замполит доложил, что ты любишь работать с утяжелениями и вообще тяжелоатлет. Что ж вы нас подводите, товарищ курсант?

Начальник кафедры лихорадочно засоображал. Он хотел вычислить, какой вес можно было дать штанге, чтоб она не была совсем лёгкой, и чтоб Андрюша её поднял. Он остановился на сорока килограммах. Штангу собрали. Андрюша лёг и приготовился делать жим лёжа.

- Camera! – сказал режиссёр.

Два помощника аккуратно сняли штангу с крюков и отдали её Андрюше.

- О-ох! – выдохнул Андрюша и уронил штангу на грудь. Начальник кафедры отвернулся. Андрюша рычал, как раненый зверь. Остальные замерли в оцепенении. Камера работала.

- Возьмите, возьмите у него штангу! – заорал замполит.

Штангу отобрали. Эпизод сняли с помощью трюка. Андрюша держал штангу, а поднимали её два преподавателя. В камере крупным планом были руки героя.

Дальше по плану были съёмки в бассейне. Придумали снимать плавание в обмундировании и с оружием. Дорожек в бассейне было шесть. Кроме Зденека, пригласили ещё пятерых пловцов. Автоматы перевели в положение «За спину». Сапоги сняли и тоже притянули поясными ремнями к спинам. Перед стартом швейцарцы неожиданно взяли у замполита короткое интервью. Тот не растерялся и сказал:

- Вообще у нас все спортсмены. Я сам спортсмен старый… Ещё тот. Помню, как в детстве во дворе в футбол пинал. И по велосипеду чемпион.

- O key! – сказал режиссёр и показал замполиту большой палец.

Начальник кафедры выстрелил из стартового пистолета, и вся шестёрка бросилась в воду. Через несколько секунд пятеро всплыли. Не появился только Зденек. Выждав ещё мгновенье, начальник кафедры завопил:

- Стоп камера! Шваброй его, шваброй!

Зденека вытащили из воды палкой.

- Он у нас мастер по подводному плаванию, – рассказывал швейцарцам начальник кафедры. – А такое здесь иногда бывает. Бассейн старый, мелкий. Можно в дно удариться. В этом году будем углублять чашу.

- O key! – говорил режиссер. – Я всё понимать, – и показывал большой палец.

Плавание тоже сняли. Как Зденек ныряет на старте и как подгребает к финишу. Швейцарцы остались довольны. Они пробыли в училище почти до отбоя. На следующий день Зденек, единственный с курса, пошёл в увольнение. Съёмки шли у него дома. В понедельник киношники приехали ещё раз, поблагодарить командование. На вопрос, что больше всего удивило их в организации учёбы, службы и быта курсантов, швейцарцы единодушно ответили: «Портьянки!». Они обещали закончить фильм через месяц и обязательно сразу привезти его на просмотр. Андрюхе за участие в съёмках объявили благодарность. Кино про него мы так и не увидели. Наверное, фильм не получился.

 

17

 

Сегодня мы потеряли министра обороны. Не то чтобы вообще, а на территории училища. То есть сначала это был даже не министр.

Позавчера в батальон вернулись спортсмены. И вчера их распихали по нарядам. Димон заступил дежурным по КПП. Он оказался в этом наряде в третий раз, поэтому кое-что знал и службу оттащил без залётов. День прошёл, скоро должна была прийти смена. Субботний поток посетителей стих. Димон скучал. Он сидел за столом и бил мух, воздействуя на них Дисциплинарным уставом. Устав был явно не совершенен, мухи часто улетали, и тогда Димон злился. В окне замаячили две чёрные «Волги». «Опять кто-то к сыночке-мажору», – подумал Димон и не спеша вышел на улицу, встав прямо перед воротами. Машины остановились. На первой рядом с водителем сидел генерал.

- Товарищ генерал-майор. Дежурный по КПП сержант Воблов, – представился Димон. – Разрешите узнать цель вашего прибытия?

Тут Димон увидел, что водитель – капитан полковничьего возраста – машет ему рукой и крутит указательным пальцем у виска. Генерал молчал.

- Разрешите узнать цель вашего прибытия? – повторил Димон.

- Откройте ворота, – сердито потребовал генерал.

Водитель энергично закивал головой. Дежурный растерялся, нажал кнопку, ворота открылись, и обе машины проехали внутрь. Димон закрыл ворота и пошёл звонить дежурному по училищу. «Знакомое лицо», – думал он, взяв телефонную трубку. Взгляд его упал на висящий рядом портрет. На территорию только что въехало лицо с портрета. Димон выронил трубку. Это был портрет министра обороны. Димон снова схватился за аппарат. По училищу дежурил полковник Шатров – старший преподаватель кафедры тактики, доктор наук, знаток пяти иностранных языков и без пяти минут дембель. Шатров взял трубку с аппарата, но продолжал говорить по другому телефону.

- Товарищ полковник! Товарищ полковник! – орал Димон. Надо было что-то делать. Оба его помощника были на ужине. И Димон, бросив КПП, побежал. Он никогда не бегал так быстро. Ворвавшись к Шатрову, он задыхался от спешки и от слов, которые должен был произнести.

- Тааищ… Тааищ полковник! – выдохнул Димон.

- Ты что, сынок? – заулыбался Шатров.

- Товарищ полковник, министр обороны в училище!

- Га-га-га! Сынок, я тоже шутить люблю, но этим не шутят. Иди, сынок, иди. Вздремни полчаса, я тебе разрешаю.

- Товарищ полковник, министр обороны в училище! – упёрся Димон.

- Нет, ты что, дурак? Министр в Москве, его сейчас по телевизору показывали, – Шатров обернулся к дежурному по штабу. – Во даёт, а!

- Товарищ полковник! – у Димона от обиды выступили слёзы. – Честное слово, я вам клянусь, министр обороны в училище! Посмотрите в окно! Может, они там. Пожалуйста…

- Сынок, ты не спортсмен случайно?

- Нет, – соврал Димон.

- А, ну тогда посмотрю.

Шатров поднялся и подошёл к окну. Он протёр глаза. По плацу вышагивала группа товарищей в лампасах, за ними медленно катили две «Волги». Шатрову стало нездорово. Он сел и, хватая ртом воздух, зашептал:

- Устав…Аптечку…

Дежурный по штабу подал ему и то, и другое. Всё перевернулось в голове Шатрова. Он трясущимися руками листал устав. Прочитав несколько раз образец доклада, Шатров выбежал на плац. Там никого не было. Он метнулся назад и набрал номер домашнего телефона шефа.

Через десять минут министра искали трое: начальник училища, замполит и Шатров. А министр был на караульном городке. Там командир выпускной роты проводил практический инструктаж караула. Он вовремя доложил генералу. Министр подошёл к ближайшему курсанту и отчеканил, словно команду:

- Здравствуйте, товарищ курсант.

- Здравия желаю, товарищ генерал армии*.

- Товарищ курсант…

- Курсант Булавин.

- С какого вы курса? C выпускного?

- Так точно.

- Очень хорошо. Доложите обязанности часового.

С выпускников традиционно требовали прежде всего знаний на уровне командира взвода. «Плавание» в обязанностях солдата или командира отделения прощалось. Тут был другой случай, но Булавин молчал. Министр подошёл к следующему курсанту и повторил вопрос.

- Часовой обязан бдительно охранять и стойко оборонять свой пост, – бодро начал второй и замолчал.

Министр подождал с минуту, обернулся к ротному со словами:

- Вы уже не командир роты.

Полковник сзади записывал звания и фамилии. Министр пошёл дальше. Он приближался к казарме. У входа толпились курсанты, на лавочке сидели офицеры. Рядом несколько человек подметали плац. При приближении генерала группа у входа как бы не спеша стала втягиваться в казарму. Оказавшись в помещении, каждый переходил на бег и летел к открытым окнам, через которые курсанты вместе с офицерами сигали  на газон. Дежурный по роте нервно бегал глазами то по инструкции, то по листку с расходом личного состава, потом решительно шагнул в сторону дневального, сунул расход ему в карман и понёсся к окошку, оборачиваясь и вопя на ходу:

- Ты дневальный за дежурного, понял? Ты понял, а?

- Не-а, – протормозил  дневальный, но разбираться было поздно.

В роту входила толпа генералов. И дневальный, оставшись в роте один, протормозил  ещё раз.

- Смирно! – заорал он*.

Министр остановился, озираясь по сторонам. Никто его не встречал.

- Дневальный за дежурного курсант Каракозов, – проорал дневальный.

- Вольно. Здравствуйте, товарищ курсант.

Министр пожал дневальному руку и пошёл по роте. Помещения были пусты. Но в туалете, оказывается, засиделся из-за нужды младший сержант. Торопиться он не мог. Он боролся за чистоту кишечника. В таком положении его застала команда «Смирно!». Кишечник сразу сработал. Он успел застегнуться, встать на подоконник и высунуться в форточку. Большая часть

окна была заложена стеклоблоками. Тут он немного застрял и стал семенить ногами по стеклоблокам, проталкивая себя вперёд.

- Товарищ курсант! – раздался голос сзади.

Он сделал вид, что это, видимо, не ему и продолжал шкрябать сапогами по стеклу.

- Товарищ курсант, – снова сказали сзади. Кто-то похлопал его по ноге. Пришлось давать задний ход. Спрыгнув с подоконника, он огляделся. Со всех сторон были генералы. Прямо перед ним стоял министр обороны.

- А-а, не курсант. Целый младший сержант… – протянул министр. – А зачем же вы в форточку полезли?

- У меня тут отделение… На территории… Работает… Вот я и… Проверить, значит, отделение… На улице…

Министр молча повернулся и пошёл к выходу. Проходя мимо дневального, он остановился и после длинной паузы спросил:

- Товарищ курсант, а где же вся рота?

- На территории.

На второй этаж подниматься не стали и двинулись дальше. Впереди у казарм кипела работа. По плацу прохаживался капитан Мельников. Несколько минут назад дежурный по роте доложил ему, что «по училищу бродит министр обороны». Это вроде как сообщил дежурный по штабу. Мельников наорал на своего дежурного и прогнал его. Работы практически закончились, скоро можно было уйти домой. И тут Мельников оторопел. В пятидесяти метрах, за кустами, по-пластунски ползли куда-то в сторону два офицера. Мельников открыл рот, чтобы крикнуть им что-нибудь замысловато-обидное. Но не крикнул. Из-за угла вышла группа генералов. Мельников узнал главного. Он огляделся – вокруг никого не было – и пошёл навстречу делегации.

- Товарищ генерал армии. Третья рота занимается по плану парково-хозяйственного дня. Командир роты…

- Ну что ж, пойдёмте. Посмотрим вашу роту, – ответил министр.

В роте генерал остановился напротив голой стены. Кавалькада встала вместе с ним.

- А почему у вас стены выкрашены такой краской?

Мельников опешил. Он лихорадочно искал ответ. Министру обороны надо было отвечать. Только что? Ответить «не знаю» было несолидно. Сказать «такую со склада выдали» – глупо. Мельников молчал.

- И таблички на дверях на разной высоте. И паутина. Вы давно ротой командуете?

- Три года.

- Я предлагаю вам взвод в Забайкалье, – и министр отвернулся.

- Ваша фамилия, товарищ капитан? – подоспел полковник с бумажкой.

- Капитан Мельников.

Генералы потянулись к выходу. Министр направился в сторону парка*.

На полпути его перехватили шеф с замполитом. В парке министр нашёл, что боксы расположены неправильно, построены ненадёжно, имеют слишком узкие ворота, а в технических помещениях слишком большие окна.

После этого министр уехал. Перед вечерней поверкой училище было построено на плацу. Каждому взводу назначили объект работ. Объектов всем не хватило, поэтому лишним бригадам приказали прочесывать газоны, очищая их от окурков, фантиков и осколков битого стекла. Перед газонами выставили машины с включенными фарами. Ломать стены и перегородки в парке начали немедленно. Тем взводам, которые ползали на четвереньках по газонам, удалось закончить работу к середине ночи. После того, как старшие докладывали об очистке газонов, машины отгонялись на места стоянок.

Взводам команду следовать в расположение никто не давал. Десятки человек сидели и лежали на траве до подъёма. В семь часов нас построили и отправили умываться.

Командование на этом не остановилось. На следующий день для поиска и устранения в учебном центре аналогичных недостатков туда были отправлены внутрипроверочная  комиссия и рабочая команда.

Министр пробыл у нас полтора часа. Работали мы потом месяц. Стены были перекрашены, окна заложены кирпичом, газоны прочёсаны. Через какое-то время страсти улеглись. Мельников поступил в академию, шеф получил «генерал-лейтенанта», а полковник Шатров благополучно дождался дембеля. Димона  Воблова продолжали назначать в наряд дежурным по КПП. Влепив курсанту Воблову несколько двоек по уставам, комбат научил его разбираться в генералах.

 

 

ЭПИЛОГ

 

С тех пор прошло много лет. Через два года после выпуска я потерял из виду почти всех, с кем бок о бок провёл столько времени. Если быть точным, то потери начались ещё до лейтенантских погон. За месяц до выпуска курсу объявили: тот, кто не желает служить, может написать рапорт и после ГОСов** получить гражданский диплом и «лейтенанта запаса». Такие рапорта в батальоне написали пять человек, и среди них был наш Ян, романтик и любитель свободы. За неделю до начала государственных экзаменов эту пятёрку вызвали в штаб. Там каждому вручили стопку бумажек и выпихнули за ворота. Их специально не допустили до экзаменов, специально оставили без дипломов. Это была образцово-показательная расправа. Наш Ян уехал домой, заработав за четыре года академическую справку и звание старшины.

Слышал, что многие мои товарищи давно оставили службу. Якобы в первый же год после выпуска уволились Потряс и мой бывший комод Черышев. Говорили ещё, что живёт сейчас в Екатеринбурге Ян, пробуя себя на всех поприщах, и что уволился, закончив академию, Мельников. В первые же годы совсем потерялся Зденек. Я так и не понял, как он попал в армию. Ведь он был самым умным и выдержанным из нас. Настолько, что никогда не бравировал этим.

Потом от страны, которую нас готовили защищать, остались разрозненные клочья. Демобилизовался и живёт теперь за границей «боксёр» Эдик. Служит другому государству мой друг, бывший стрелок-гранатомётчик Нурдин. Первого января девяносто пятого в кавказском городе был застрелен старшина третьей роты. Его уважал весь батальон. Один из ротных каптёров, Слава, воевал на Кавказе, был дважды ранен и награждён двумя боевыми орденами. Став командиром батальона, он получил условный срок и был уволен из армии за то, что ударил рядового.

Всё это время нашу армию постоянно сокращали. Из большей её части сначала сделали нечто среднее между больницей и тюрьмой, где офицеры должны откармливать страдающих дистрофией солдат, а затем охранять их, чтобы они не убежали от священного долга и почётной обязанности защищать Родину. Армию предавали и разворовывали, и это не было делом рук «застенчивых воришек». Грабили в открытую. Да и страна была разграблена и многократно унижена.

Люди, наблюдая за теми, кто правит, постепенно привыкли к тому, что во власть идут с одной целью: урвать свой кусок. И каждая новая власть спешила успеть к разделу пирога. В какой-то момент это поняли все и бросились растаскивать то, что осталось.

Часто, находясь наедине со своими банальными размышлениями, я думаю о том, как всё это могло произойти. Передо мной прошла целая галерея достойных людей. Они всегда выделяются на фоне других, и всё же в армии это происходит резче. Армия груба в своих проявлениях, но каждый человек в ней как на ладони. К великому сожалению, не лучшие из нас правят нами. Во власть традиционно рвутся болезненно амбициозные и алчные, те, кто посредством власти утоляет жажду повелевать или решает свои финансовые проблемы. Лучшие из нас мудры и самодостаточны. Они не участвуют в публичных тусовках и политических играх. Они уходят от этого. Мне грустно узнавать о том, что достойные люди уходят. Сильные личности, чувствуя несвободу и теряя смысл, всегда уходят, и уходят первыми. Часто мы сами отторгаем их, как инородцев. Мне кажется иногда, что они могут уйти совсем, что бы создать другую жизнь, отличную от нашей. И нас в неё они уже не пустят. Но мы не видим этого и продолжаем жить по-своему. Почему? Пожалуй, всё не так уж и сложно. За происходящими в нашей жизни переменами стоят интересы конкретных людей. Они были и остаются на самом верху, и они недосягаемы. Их не сдвинешь с мест, не призовёшь к ответу. Это клан. Каста. Меня раздражает собственное бессилие. От него хочется спрятаться. Но это «почему» возникает снова и снова. И я убеждаю себя в том, что не знаю ответа.

 

 

Необходимое примечание. «Мечта…» рассказывает о реальных событиях из жизни автора и его однокашников. Некоторые подробности восстановлены по памяти и могут быть искажены. Фамилии героев изменены. Один персонаж вымышлен.

 

 

 

1* Обычно по понедельникам командиры батальонов и рот контролируют отбой и подъём.

1** Раньше при отсутствии штатных замов за командира роты оставался командир первого взвода.

4*Гойко Митич – популярный в 70-80 годы киноактёр, известный исполнением ролей индейцев в вестернах.

4**Шинель носится в рукава или в скатку.

8*Электроспуск – кнопка, заменяющая спусковой крючок.

8**Зарин, заман – отравляющие вещества.

8***По условиям упражнения за попадание в ближнюю зону ставится оценка «удовлетворительно», за попадание в среднюю, самую маленькую – «отлично», и за попадание в дальнюю – «хорошо».

8****ВВ – внутренние войска

9*Это значит прекратить бой и признать своё поражение.

10*Брэнды производителей спортивной одежды, простореч.

10**КМС – кандидат в мастера спорта.

12*РТУ – ротное тактическое учение.

13*Мишени окрашиваются под цвет окружающей местности: зимой, как правило, в белый цвет.

13**РГД- 5 – вид гранаты, разлёт осколков до 30 метров.

14*Шарить –уклоняться (слэнг).

16*Мобут – военный строитель (слэнг).

16**ДП – дополнительный паёк.

17*Признаки применения отравляющих веществ.

18*Бег на 5 км.

18**Бег на 10 км.

18***Парково-хозяйственный день: приводятся в порядок помещения, территория, техника и т.д.

21*У генерала армии и у генерал-майора раньше было по одной звезде на погонах, но разной величины.

22*При отсутствии других военнослужащих команда «Смирно!» не подается.

23*Автопарк (военн.).

23**ГОСы – государственные экзамены.