РАССКАЗЫ
СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
(или НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ)
Борисыч затащил тело на четвёртый этаж. Позвонил. Пошарил по Витькиным карманам, нашёл ключи. Допёр его до дивана, скинул. Чертыхаясь, пытался развязать шнурки на ботинках. Не получилось. Постоял тихонько минуты две. Витёк дышал ровно: спал. Борисыч положил ключи на журнальный столик, ещё раз осмотрелся и вышел, захлопнув дверь. Выходя из подъезда, посмотрел на часы. До конца перерыва оставалось сорок пять минут. Ещё можно было успеть пообедать. Но есть не хотелось. Сушняк уже одолевал, а день рождения только начинался. Взяв в комке банку пива, он пошагал в часть.
Виктор Тимофеевич проснулся в тёмной комнате. «Надо же, славно поколбасились…» – удовлетворился он, глядя на себя в ботинках и в форме. Вставая с дивана, почувствовал, как бешено застучало сердце. В затылок ударило колом. Стараясь не делать резких движений, включил свет, добрался до кухни и жадно присосался к крану. Так же осторожно прошёл в комнату. Часы показывали без четверти семь.
- Зина! Зина-а! – заглянул в спальню.
Жены не было. «Загуляла, ссука!» – просёк Тимофеич и пошёл в ванную. Пора было бриться и идти на работу.
Намылившись, провёл станком по щеке и порезался. «Что за…» – ругнулся он. Больная голова, загулявшая жена, а теперь ещё и порезанная морда – это было уже слишком. Как нельзя кстати хлопнула дверь. Тимофеич вышел в коридор. Жена выдержала его взгляд и попыталась пройти мимо.
- Что, нагулялась? – зло спросил он.
- Ты что, Витя?! – оторопела она. – Опять?!
- А вот что! – он махнул пятернёй, но мозжечок подвёл. Тимофеич почувствовал, что летит, и завалился на вешалку.
- Я те дам опять! – вскочив, он замахнулся ещё раз.
- Уйди, дурррак! – взвизгнула Зина и отпрыгнула. Тимофеич грохнулся.
- Дурак не дурак, а в семь утра с работы не прихожу! – он занёс пятерню снова.
- Допился, сволочь! – увернулась Зина. Тимофеич завалился в угол на парадные расчёты пустых бутылок.
- Времени – семь вечера! – и жена впрыгнула в комнату. Тимофеич обмяк. На дрожащих ногах он добрёл до дивана и рухнул.
- Хоть бы ботинки снял, алкоголик! – пнула его ногой Зина. Она перешла в наступление. Тимофеичу предстоял трудный вечер. Он лежал и чувствовал себя надпиленным деревом. Жена представлялась ему дровосеком с тупой ножовкой. В разгар воспитательной головомойки Витёк всё-таки заснул.
На утро ему казалось, что он рельса, по которой постоянно едет один длинный поезд. Загруженный товарняк. Машинистом тепловоза была, конечно же, Зина. Проклиная всех и вся, он оделся и выперся на перекрёсток. Борисыч и Женя уже стояли.
- Что, разнос? – посочувствовал Женя.
- Вдрабадан, – поморщился Тимофеич. Помолчали. Когда вдалеке показался полковой «ЗИЛ», Витёк схватился за грудь, хватая ртом воздух, и рухнул на землю.
- Во, блин, – только и промямлил Борисыч.
Женя пытался поймать Тимофеича, но не успел. Машина подъехала как раз вовремя. Их закинули в кузов и погнали в госпиталь.
Когда «ЗИЛ» выехал в полк, Борисыч и Женя остались в приёмном. Тимофеич лежал на кушетке, и над ним колдовали врачи.
- Санитары! – крикнул в коридор главный. – Каталку сюда! Бегом!
Жене и Борисычу тоже было плохо. До невозможности хотелось пива. Или по соточке. А здесь не было ничего ясного. Впрочем, Витёк вроде бы оклемался. Наведаться сюда минут через десять-пятнадцать было бы в самый раз. И они ломанулись в местный буфет.
- Больного в реанимацию! – командовал тем временем главный. – Туда кардиолога! Ну что вы телитесь!
- Нельзя в реанимацию-то, – нарушил динамику доктор помоложе.
- То есть? – осёкся главный.
- Комиссия ведь. Босс приказал, чтоб тяжёлых не было. Ходячих всех – по домам. А лежачих поубирать.
- Мммм… – тормозил главный.
- Ну чтоб реанимация, например, пустая… А оттуда всех, как обычно, на седьмой этаж, в инфекцию. И лифт отключить.
- Санитары! Больного в кардиологию! – решил главный. – Пшли! Пшли! Да что вы спите все, мать вашу!
Дюжие хлопцы закатили Тимофеича на второй этаж. Двери им перекрыл начальник кардиологии.
- Куда? – насупил он брови.
- К вам, товарищ полковник, – санитары замялись.
- ФИО, больной?
- Богачёв Виктор Тимофеевич.
- Понятно. В сознании. Дышит. Думает. Разговаривает. Поэтому в диагнозе – лёгкий насморк. В инфекцию – марш!
Начальник инфекции принял очередного сердечника стоически. Тимофеича переложили на кровать и приказали не вставать.
Женя и Борисыч тем временем обломались. Буфет был закрыт. Но здоровье требовало поправки, и они ринулись за КПП, в магазин. Однако и там на входных дверях висел замок.
- Здесь комок недалеко… А? – Женя с надеждой посмотрел на Борисыча. Тот облизнул пересохшие губы. Они заспешили, уходя всё дальше от госпиталя.
В части тем временем проявил инициативу, ему положенную, зэвээр*. Он связался с госпиталем.
- А, сердечник утренний, – сказали в приёмном. – Он в кардиологии.
Зэвээр дозвонился до начальника отделения.
- Скажите, как там Богачёв Виктор? – не представился он.
- Его у нас уже нет.
- Как это?
- Уже увезли, – начальнику отделения было некогда.
- Куда?
- Куда мы обычно в таких случаях увозим?
Зэвээру стало нехорошо. Он закурил, потом накапал себе корвалола. Потом пошёл к командиру. Через полчаса выехали делегацией ко вдове.
В это время Тимофеич очухался окончательно, поднялся и выперся из палаты. Начальник инфекции из кабинета наблюдал за входом в отделение и коридором. Ходячего больного он заметил быстро:
- О, так ты ходишь!
- Ну вроде… – Тимофеич его не понял.
- Ходишь, я тебя уверяю! А всех ходячих приказано срочно домой, домой! – начальник обрадованно потирал руки. – Диагноз какой? Ах да, сердце… Не вставать, не поднимать и всё остальное. А мы тебя на «Скорой», по-богатому! Ты же Богачёв, ха-ха-ха! Одевайся!
Делегация из полка прибыла домой раньше. Открыв дверь, жена удивлённо подняла брови.
- Зинаида Ивановна, – приступил к главному зэвээр. – Мы привезли вам плохое известие.
- То есть?
- Виктор Тимофеевич… В общем, он умер.
Зинаида Ивановна рухнула на пол. Её подняли, отнесли на диван. Доктор приложил свои примочки. Она пришла в себя через пару минут, чтобы спросить:
- А… Где он?
- В морге, – отрубил зэвээр.
- И-ах! – Зинаида Ивановна лишилась чувств.
Тампоны и нашатырь начмеда части больше не помогали. Зэвээр вызвал «Скорую». Приезжий врач сделал укол, женщина пришла в себя. Во дворе затормозила «Скорая» с Тимофеичем. Санитары затащили его в подъезд на носилках. Зинаида Ивановна услышала шум и повернулась. Из коридора вошли два лба в халатах. Они занесли прикрытое простынёй тело.
- И-ах! – и Зинаида Ивановна лишилась чувств.
Второй укол вернул ей сознание. Она открыла глаза и увидела перед собой лицо мужа.
- Витя! – выдохнула она и упала в обморок.
Одну «Скорую» отпустили. Другая дежурила у подъезда до утра следующего дня.
Борисыч и Женя больше в госпиталь не попали. Когда, пропустив по пиву, они отправились назад, комиссия в госпиталь уже приехала, и их не пропустили через КПП. Борисыч хотел по телефону доложить обстановку в часть, но в части дежурный огорошил его страшной новостью. Постояли, перекурили. Надо было как-то снять стресс. Посовещавшись, побрели на другой конец города, к Жене. Дома у него всегда было.
* * *
Год назад Виктора Тимофеевича перевели на вышестоящую должность. Начальник не мог на него нарадоваться: непьющий, да ещё и специалист отменный. Иногда, правда, Тимофеича клинило, но несильно. Так, по касательной.
Тимофеич сидел в своём кабинете и изучал формуляр на новую аппаратуру. Глаза случайно скользнули по раскрытому ежедневнику. Взгляд остановился на последней строчке: «Позвонить Сосне».
Подполковник Сосна был замечателен тем, что проглатывал половину звуков при разговоре, при этом уже больше двадцати лет служил на командных должностях и дорос до командира части. С утра он разговаривал в основном нормально, а к вечеру принимал неслабо на грудь и начинал свистеть и шипеть как советская глушилка буржуйских радиостанций.
Виктор Тимофеевич по ошибке набрал свой домашний номер.
- Алло, это Сосна? – начал он.
- Папа, папа, ты скоро придёшь? – узнала его дочка.
- Я вам не папа! – Тимофеич с досадой положил трубку. Взял и посмотрел телефонный справочник. Заклинив, снова набрал номер домашнего телефона:
- Алло, Сосна?
- Привет, Витя! – на этот раз ответила Зина.
- Я вам не Витя! – Тимофеич бросил трубку со злостью. Схватил справочник и, сверяя каждую цифру, набрал номер Сосны. В трубке прозвучало:
- Ссссссна сссшшшш…ет.
- Алло, это Сосна?
- Сссссссс… Сс…уушш…
- Долбаная связь! – Тимофеич шваркнул трубкой по аппарату и крутанул диск снова.
- Алло, Сосна?
- Витя, когда ты придёшь? – спросила Зина.
- Ааа! – заорал Тимофеич. – Да пошли вы все в ж…пу! – и бросил трубку.
Придя домой, он пошарил по карманам, но ключи не нашёл. Позвонил. Дверь открыла жена.
- Вот и папа пришёл! – расцвела Зина. – Дети, гулять потом, сейчас ужинать! – она сняла с мужа фуражку и взяла у него портфель.
Тимофеич молча переоделся, вымыл руки и уселся перед телевизором. Туда-сюда перед ним промельтешил кто-то. «Наверное, сын… Как его звать-то?» – занервничал Тимофеич. Мыльная опера по ящику раздражала ещё больше. Когда сын проходил через комнату в третий раз, он окликнул его:
- Эй, ты!… Переключи на первый канал! Там футбол идёт!
- Витя! – Зина подошла сзади и положила ладони ему на плечи. – Вот, возьми пульт! – и она поцеловала его в лысину.
*ЗВР – заместитель командира по воспитательной работе (по-старому – замполит).
СТРАННЫЕ ЛЮДИ
Странные люди эти военные. И военные-то они не столько потому, что в форме, сколько потому, что у них мысли в голове другие. Ну не такие как у всех. И ещё, конечно, уйма всяких отличий. Например, военные никогда ничего не теряют. Нет, они могут, допустим, сказать: «Я потерял…» – но понятия такого у них нет. У них есть понятие… Как бы это помягче сказать… «Прополовоактил». И ещё военные хорошо знают русский язык и могут виртуозно ругаться матерными словами, но часто пользуются только одним: «тормоз». Потому что этим словечком можно всё что угодно выразить и передать. То есть это не каждому под силу, но любому военному – точно по плечу. Ещё военных всегда обманывают. Больше всего, конечно, правительство. Ну это понятно. Оно всех обманывает. А ещё сами военные. Те, которые чего-нибудь выдают, инстинктивно норовят недодать, а те, которые получают, пытаются хапнуть лишнего, потому что им в прошлый раз недодали. Тут в основном побеждают первые, поэтому начпроды ездят на машинах, а комбаты нет. Это закономерно. Вот если бы их двоих в атаку бросили, то начпрода бы первого подстрелили, потому что он всегда пошире будет и бегает тихо. Но зато закон социальной справедливости у военных соблюдается свято. Он сам собой соблюдается. Точнее, регулируется. То есть он и не закон вовсе, а вроде как рынок. И регулирование у него рыночное. А всё просто: то, что каждый военный в начале службы недополучает, он в конце службы добирает. И это понятно. Лейтенант не может быть умнее майора, потому что прослужил меньше. И военные любят всё одинаковое. У них даже на складах всегда сапоги все только сорок первого размера, а шинели сорок четвёртого, или наоборот. Ещё военные всегда опаздывают, поэтому у них есть зазоры. Запасы времени. Чтоб они, значит, пришли куда-нибудь к девяти, им назначают время восемь пятьдесят, а начало отодвигают на полдесятого. И в столовой у них кормят не тем, что записано в меню. Мяса не хватает, и остальных продуктов тоже. В основном есть всегда что-то одно, но много. Поэтому военные придумали замены в эквиваленте. Мясо можно заменить на тушёнку, если тушёнки нет, то тушёнку на рыбу, рыбу на яйца, яйца на масло, масло на маргарин, маргарин на комбижир. Энергетическая ценность при этом будет как у мяса. То есть в эквиваленте. Потом с этим пайком. Его можно получать деньгами. Но если на статье денег нет, надо ждать. Только долго ждать нельзя. Потому что если прождёшь долго, то потеряешь право на денежную компенсацию*, и придётся получать натурой. Тебе будет положена полутушка коровы и ещё много всего, но этого не будет. Сто килограммов мяса заменят в эквиваленте на сто двадцать килограммов масла. Масла тоже не будет, и его заменят на сто сорок килограммов маргарина. Столько килограммов не окажется, но можно будет получить три центнера перловки.
Ещё военным всегда не хватает бумаги. Потому что у них много всяких приказов и шифровок. И много оружия и патронов. Потому что они стреляют мало. Они, когда много стреляют, ну и просто там с оружием куда-нибудь ходят, часто или друг в друга попадают, или оружие у них прополовоактивается. Поэтому они оружие и боеприпасы на складах держат. Так спокойней. А склады они охраняют. Со складов тоже всё пропадает. Но реже.
И очень много у них нельзя. Ну, спиртное нельзя, курить на ходу нельзя, длинные волосы нельзя. Налысо тоже. Основные запреты в уставе записаны. Это такая книга, где для всех придуманы обязанности. Но там только главное. Вообще запретов у них много.
*Имеется в виду существование сроков исковой давности и потенциальную невозможность отсудить выплату денежной компенсации за время невыполнения обязательства, превышающее три года.
Их начальники придумывают. Запрещено вот обгонять машину начальника. Запрещено отвечать «я приходил, а вас не было», «я звонил, а у вас трубку не брали» и «мне не доводили». Ещё военные постоянно что-то улучшают. Поэтому много строят или, по крайней мере, копают. Для этого можно нанимать строителей. Они сделают качественно, но дорого. Поэтому военные всё делают сами. И из-за этого всё умеют. Ещё у них всегда в городках нет или воды, или света, или отопления, или всего вместе. Потому что это у них не главное. Главное у них – боеготовность. Поэтому они то и дело по ночам вскакивают, выбегают куда-нибудь в поле и совершают марши. На маршах военные двигаются по картам. На каждом перекрёстке останавливаются, достают и изучают карты, а потом ловят местных жителей, будто бы понарошку в плен, а на самом деле, чтобы спросить дорогу.
А точность! Как военные любят точность! Вернее, конкретику. И ещё планы, списки и проценты.
- Как идёт перестройка в вашем воинском коллективе?
- По плану, товарищ полковник.
- Покажите план.
- Пожалуйста, товарищ полковник.
- У вас составлены списки перестроившихся?
- Так точно, товарищ полковник.
- Показывайте.
- Пожалуйста, товарищ полковник.
- ЧтоО? Что вы мне подсовываете? Это же отписка! Напротив фамилии каждого военнослужащего должен стоять процент, показывающий, на сколько он перестроился. Вам понятно?! Все переделать!
Военные вообще особенные люди. Они даже разговаривают по-особенному. Самый любимый у них вопрос – его задают начальники – «почему»? На него лучше всего отвечать “виноват”. Или, например, “так точно”. Тогда вы вроде как бы с начальником соглашаетесь, и он сразу теряется и не знает, о чём ещё с вами можно говорить. Когда военные кого-то ищут, надо отвечать быстро и честно. Быстро, потому что военные вообще не любят медлительность. А честно потому, что обманывать начальников нельзя. Поэтому надо сразу говорить, что тот, кого ищут, на территории. А вообще когда спрашивают, лучше отвечать “не знаю”.
Ещё почти все они не хотят служить. Те, которые на срочной службе, не хотят все. Потому что в армии дедовщина и много «нельзя». Но все служат. Потому что досрочно из армии можно только в тюрьму. Офицеры тоже не хотят, но через одного. Потому что у них тоже дедовщина. У лейтенантов всегда много нарядов, их часто вызывают на службу, чего-то им вечно недодают и посылают за водкой. Поэтому они не хотят. А все, начиная с майора, уже хотят, потому что начинают ускоренно получать недополученное ими в лейтенантах.
Потом в армии терпеть не могут обезличивание. То есть когда непонятно, чьё имущество везде разбросано и валяется и чьё на ком надето. В самом деле, это было бы ужасно. Но в армии это невозможно. Потому что у военных везде бирочки. Они вырезают их из фанеры, дырявят и пришивают ко всему. А на бирочке фамилия. Если нет бирочки, то делают клеймение с номером военного билета. И теперь, если нерадивый солдат, скажем, прополовоактил фляжку, то он, конечно, что делает? Он встаёт ночью и берёт фляжку у спящего соседа, которого не очень любит. А утром взвод строится, командир всех проверяет, и бах! А на Иванове фляжка с биркой Сидорова. И тогда он сразу у Иванова фляжку отнимает, отдает её Сидорову, а Иванова примерно наказывает. А то без бирки, что было бы? Или вот если идёт какой-нибудь офицер, а у него под ногами ремень валяется. Так было бы непонятно, что за ремень. Но на нём есть номер военного билета. Из семи цифр. И любой офицер мгновенно узнает, чей это ремень и кого, значит, надо отругать за небережливое отношение к военному имуществу. Так что с этим у военных строго. Особенно, если касается средств защиты: на ОЗК и противогазах тоже бирки. На ОЗК, правда, часто не хватает чехлов, и тогда с бирочками прямо беда, пришивать некуда. Но ничего, к защитным плащам прямо и пришивают. На капюшоны. А то ни один строевой смотр не пройти. Главное – не делать в капюшонах больших дырок, а то в них проникающая радиация пролезет. То есть с этим у них порядок. И даже если кто-нибудь подорвётся, скажем, в войну на противотанковой мине, его всё равно вычислят и опознают по бирочке из несгораемой фанеры, которая пришита не разрываемыми и не гниющими нитками к не разлагающемуся хлопчатобумажному чехлу для фляжки.
Да, и обязательно строевые смотры. Они проводятся регулярно, по два: один и, через три дня, сразу другой, повторный. Потому что за первый всегда ставится двойка.
И ещё в армии есть своя элита. Это, естественно, не афишируется. А входит в неё кадровик и всякие начи: начфин, начпрод, начвещ, начальник ГСМ. И если учиться на офицеров, то лучше сразу на этих. Или на военного прокурора, который потом их всех таскает по судам и пытается посадить в тюрьму.
Ещё военные ничего не боятся. Даже когда их ругают. Когда гражданские ругают, они вообще не боятся, потому что гражданские толком про военных ничего не знают. А военным плохое говорить про армию запрещено. Потому что они могут наговорить столько, что генералам срочно придётся чего-то менять и просить для этого у своих начальников деньги. Начальники тогда перестанут любить этих генералов и станут назначать других. Вот поэтому недостатков в армии вроде как почти нет.
Зато в армии все делают карьеру. И солдаты, и офицеры. Офицеры вообще могут сделать карьеру большую. Главное, чтоб человек на службу ходил и не пил много. Да, и был уверен в себе. Чего не знаешь – посмотри в уставе. Не знаешь, где написано – делай, как придумал, всё равно уставов никто не знает. Кроме военной прокуратуры, конечно. Главное – быть в себе уверенным. И достаточно.
И ещё в армии весело служить. Люди как на ладони, масса романтики и чудесных совпадений. Вот отключают под утро зимой свет. Ну и офицер встает, шарит руками по углам, одевается и идёт на службу. Приходит на службу – там свет есть. А на нём кроличья шапка. Или приходит на службу, а всех строят и ведут в поликлинику. Там им какие-то уколы делают. Неприятно, конечно, но куда из строя побежишь? Это священное место. Да ещё командир полка рядом идёт. Ну заходит офицер к врачу, снимает брюки, а на нем, значит, трусы жены. Или ещё чьи–нибудь. И всем становится смешно. И люди в погонах забывают ненадолго о том, что им придётся лучшие годы свои провести в этом отдалённом гарнизоне, а потом долго ждать обещанного жилья, ходить по кабинетам, просить, хитрить и унижаться, и так будет до тех пор, пока страна не выиграет очередную великую войну. И седой полковник, раненый в Средней Азии и контуженный на Кавказе, будет смеяться вместе со всеми, как ребёнок, сквозь слёзы и хохот повторяя: «Я бы давно из армии уволился, да цирк люблю».
САМОРОДОК
Полковники бывают разные. Может попасться «эй, полковник», или «полковник», или «товарищ полковник». А есть ещё один вид. Это полковник Федяев.
Сначала, конечно, он был подполковником. Служил подполковник Федяев в штабе заместителем начальника отдела. И работал два месяца в году. Когда начальник был в отпуске. А в остальные месяцы он распределял поровну тридцать нарядов между пятнадцатью офицерами и ездил с проверками в подчинённые части, где пил водку. Когда ему стукнуло сорок пять, он забросил все дела и стал шарахаться по штабу в ожидании приказа на дембель. Вот тут его и заметили высокие начальники. А им позарез нужен был командир полка. Только от полка все отказывались. Хотя это и не полк был вовсе, а так, полчок: шесть рот и сорок машин, из которых ездили три. Но это по размерам полчок был как игрушечный. А по задачам и залётам – как настоящий. И никто не хотел им покомандовать. Вот тут и появился в коридоре подполковник Федяев.
- Ну что, Федяев, хочешь командиром полка стать? – спросил его высокий начальник.
- А полковника дадите? – забестолковил Федяев.
- Ну вот и отлично! – обрадовался высокий начальник.
В тот день у полковника Федяева был юбилей. Точнее, юбилей-то у него был накануне. А в этот день он проводил в полку уже сто первое совещание. Он надел очки, оглядел присутствующих и бросил в массы:
- А где Тавно?
- Я, – ответил, поднявшись, пропагандист полка.
- А-а, вот оно. Ну тогда, товарищи офицеры, прапорщики, – заметив одного сержанта, он добавил, – и прочая шелупонь. Начнём как обычно. Начальник штаба, что у нас по дежурной службе?
- Дежурный по полку докладывает, что вчера в парке, в аккумуляторной, были обнаружены пьяные: пять водителей и гэсээмщик. Употребляли бражку. Настаивали её прямо на месте.
- На каком месте?
- В аккумуляторной.
- Ни хрена себе. Я так и знал. Вы, товарищ Швыдько, ротой не командуете. Вы ходите целыми днями с бычком в зубах. И в парке у вас бычки, и в глазах бычки, а дежурный по парку там с пистолетом бражку охраняет. Гэсээмщик ваш уже второй раз за неделю попадается. И все потому, что в прошлый раз его пьяного спать положили. А пьяный гэсээмщик – это тоже солдат. Его надо было тут же в строй поставить, выдать ему противогаз, научить окопы копать. Так что, товарищ старший лейтенант, – ты, сержант, заткни уши – объявляю тебе выговор. Не слышу?
- Товарищ полковник, за что? Опять из-за шести дураков ЕДВ* не получать? Я ж им в рот не заливал.
- А ты учись. Солдаты в армии для того и служат, чтоб остальные премии не получали. И к обеду мне доложишь, как ты замполита наказал.
- А его за что, товарищ полковник?
- Вот ведь я и говорю, Швыдько, что у тебя в голове всё на табуреты поставлено. Твой зам должен уметь залезть человеку в душу, посмотреть, кто там нагадил, самому нагадить и вылезти чистым.
- Товарищ полковник, ну напились вчера вечером, а сегодня утром уже наказываете. Суток не прошло.
- Ты вытащи бычки из ушей. Начали когда? В воскресенье. А наказываю во вторник. Не слышу?
- Есть «выговор».
- Вот и молодец. Всё, начальник штаба? Ну, тогда я продолжу. У нас впереди три события. Завтра в полку работает замкомдива. Послезавтра посещает командующий. А потом у нас день части. Командующего встречаем, этого встречаем. Так что, начальник штаба, вы дежурному скажите, пусть он ворота у столовой закроет. И все пусть через КПП ездят. А то выползают полковники изо всех щелей, и не знаешь, кому представляться. И посыльных пусть проинструктирует. Пусть они этого замкомдива остановят, если он будет по полку гулять, и скажут: «А вы кто такой? Почему без строя шляетесь? Не знаем такого замкомдива. Нам вас не представляли. Сейчас командира полка нет, этого нет. Вот и пройдемте. Посидите пока в камере. А завтра командир полка, может быть, приедет и вас нам представит». И все работаем. А то я проверил вчера порядок в роте. Бардак ужасный.
Командир неожиданно замолчал. Пауза затягивалась.
- В какой роте? – спросил комбат-два.
- В угловой. А вы кого представляете?
- Я командир второго батальона.
- А, понятно. А то я смотрю и думаю: знакомое лицо. Ну да, и все работаем. Вы, командиры, дайте в рыло прапорщикам. Пускай они мыло из дома на три дня назад в казарму привезут и в тумбочки выложат. И где у нас начмед? Вот, теперь вижу. Ты, Шарипов, посмотри, какие там у тебя уколы колют. Наверняка красные. А они приказом министра ещё в шестьдесят втором году отменены, и все уже тридцать лет зелёными колются. И Коробкину больше не ставь, когда комиссия. Ты Лобанову ставь. Она, когда комиссия, всё правильно делает: сразу начинает языком по стенам, по солдатам, по офицерам. И проверь, что у тебя в аптеке осталось. А то получится, как в соседней части. Приехала ревизия, а в аптеке только синька. И почему? Потому что у них там солдат, офицер и случайный прохожий – все в сговоре, и таблетка ещё только катится, а они её уже делят. И вот начвещ ещё…
- Лейтенант Колбин.
- Во, Гоблин. Отъел щёки, так что по погонам трутся, а солдаты уже две недели в бане не мылись.
- Никак нет, товарищ полковник…
- Так точно.
- Никак нет.
-Ты со мной спорить будешь? Я говорю, что не мылись.
- Как не мылись? Моются они.
- Что, давай поспорим?
- Ну давайте…
- Только,если ты проспоришь, я тебя накажу. Так что не повезло тебе. У твоей бани две недели назад буква «б» отлетела. И наши солдаты теперь в аню ходят. Тут командующий приезжает, а в полку бани нет. Вот я тебя, – сержант, закрой уши – половины ЕДВ и лишаю. А в два часа мне доложишь, что баня есть.
- Есть, товарищ полковник.
- А что ты не спрашиваешь, для чего я тебе вторую половину ЕДВ оставил?
- Ну, чтобы рублём не бить сильно…
- Ни хрена. Чтобы было чего ещё лишить, когда ты в два часа мне не доложишь.
- Товарищ полковник, но ведь это только буква…
- Товарищ лейтенант, вы не училище тыла заканчивали? А, ну тогда вас надо было через два месяца после выпуска лишать звания и сажать. Я ему говорю, что в полку бани нет, а он мне про какую-то букву. Зампотыл, вы постройте его в колонну по восемь. А то он у вас только бегает со стаканом и ждёт, когда ему начальник автослужбы в аккумуляторной нальёт бражки. А все машины, как обычно, стоят, и даже за продуктами из парка не выходят. Только я и езжу в УАЗике как дурак. Ну ладно. Теперь главное. Командующего надо встречать на уровне. Начальник штаба, вы дежурного проинструктируйте, пускай послезавтра спрячется у столовой и там у ворот ждёт. А я – на КПП выйду. Приедет этот генерал-полковник бестолковенький и станет на перекрёстке думать, куда поворачивать. Тут я из ворот выйду и скажу: «Здравия желаю, товарищ командующий. Я – командир полчка. Но у нас неинтересно. А вон за той помойкой есть настоящая боевая часть». Ну там, конечно, строевой смотр может быть и всё такое. Командиры, вы посмотрите, чтоб ваши люди не были сонными, как мухи. И не забывайте: команду «Равняйсь!» надо выполнять так, чтобы сопли кучно летели на грудь четвёртого человека*. А вы, комбаты, повытаскивайте у лейтенантов всё из штанов. Эти недоросли совсем ногу не поднимают. Начальник штаба, я ничего не упустил?
- Товарищ полковник, ещё к нам солдата привели. Переводят от соседей по приказу комдива.
- Шарипов, ты сегодня солдата не принимай. Пускай он поприседает. А когда он через три часа сдохнет, ты ему скажи, что он нездоров. И пусть его назад ведут и в своей санчасти синькой лечат. И последнее. В пятницу День части. Поэтому собираемся в клубе. Там столы будут накрыты, но чтоб у каждого с собой было. Начальник автослужбы, ты автобус приготовь, чтобы домой попасть. И все начальники пусть по чердакам погуляют, в унитазы заглянут и найдут там водку. Солдаты своё вчера уже выпили. А начфиз пусть полазает в турнике, если он пустотелый. Начальник штаба, я ничего не забыл?
- Праздничный приказ у вас на столе.
- Я его ещё не читал. Но ты его переделай.
- Зачем, товарищ полковник?
- Вот у нас в полку есть ветераны, которые в этой части лет пятнадцать служат?
- Так точно. Командир первого батальона.
- Надо с него взыскания снять.
- У него нет взысканий.
- Это ничего. У нас есть ещё два дня. Больше я ничего не забыл?
- Внутренний порядок…
- Да, посмотрите. И обязанности чтоб все знали. Ты, Шарипов, дневальному по медпункту тоже дай букварь. А то его спросят, сколько ему газеты положено, когда он по большой нужде идёт, а он и не знает.
- Да это и не определено нигде…
- Вот я и говорю, Шарипов, что тебя тоже учить надо. Всё определено. Ему положена одна восьмая окружной «Звезды», понял? А вот сам мне скажи, чем дизентерия отличается от тропической лихорадки?
- Ну они вообще разные по…
- Совсем ты у меня без понятия. Объясняю: если дизентерией старше сорока лет вообще не болеют, а всё, что моложе, сразу погибает, то лихорадкой болеют все. Начальник штаба, я всё сказал?
- Всё, товарищ полковник.
- Вопросы, товарищи офицеры?
- Товарищ полковник, разрешите, я вам через час про баню доложу?
- Гоблин, вы почему не встаёте? Ничего я вам не разрешаю. Вы про баню мне не доложите в два часа. А прежде чем вопросы задавать мне такие, дорастите хотя бы до уровня пьяного прапорщика. Распустил же я вас. Всё, свободны.
Полк старался как никогда. И всё-таки гарнизон командующему не понравился. У первых же ворот ему подвернулся какой-то полковник, который полк называл полчком, а мусоросборник – помойкой. И ещё кто-то ему всё время что-то говорил. После приезда командующего полковнику Федяеву стали искать замену. Нашлась она через год.
И служит полковник Федяев опять в штабе заместителем начальника отдела. Бумажками он теперь не занимается, а пьёт водку, гуляет по коридорам и никак не может убить в себе командира. Когда ему попадается кто-нибудь, он спрашивает: «А вы кто? Вы в нашем штабе служите? А где тогда ваша папка с документами?». Задачу ему не очень-то поставишь. Он ничего уже не умеет, разве что командовать. Даже старшим машины его не пошлёшь. Потому что не солидно. И никто не знает, что с ним делать. По возрасту ещё рано, про сокращение пока молчат, а по несоответствию или дискредитации кто ж полковника уволит? На службу он ходит. Служить хочет.
*ЕДВ – единовременное денежное вознаграждение, выплачивается по итогам года.