«РОДИНА МОЯ — МОЯ РОДИНКА…»

 

* * *

— Bonjour! Bonjour! Comment ca va?*

Четыре поцелуя.

Безостановочно слова

Журчат, и в них тону я.

 

А здесь шампанское с утра

И кофе даже на ночь,

И жизнь — не жизнь, а лишь игра.

Упертый русский завуч —

 

Я здесь чужая. Я не я.

От деланных улыбок

Под кожей ползает змея,

Спасая от ошибок.

 

А здесь отсутствует час пик,

В автобусах — свобода.

Париж похож на Мозамбик

От черного народа.

 

А здесь никак не разобрать,

Когда зима и лето.

Поверь, не стоит умирать,

Увидев город этот.

 

* * *

В горючих слезах ноября,

В потоке из черной жижи,

Сырую листву серебря,

Мне дождь помогает выжить.

 

Стою под твоим окном,

Как в очереди за светом.

В резерве я запасном —

Понятно по всем приметам.

 

Лунатики мы с дождем.

Друг друга не замечаем.

Я словно во льду, а он

Клокочет горячим чаем.

 

Я взглядом твоим — гвоздем

Прибита к своей судьбине.

Мы плачем вдвоем с дождем,

И всё о тебе — скотине.

 

* * *

И перед всеми я без разбора

Бисер мечу, мечу…

И подставляю я слишком скоро

Шею мечу, мечу…

 

И отдаю безо всякого боя

Жизни права, права.

Спор никогда не начну с тобою,

Если права, права.

 

Противоречия все запрячу

На дно души, души.

Не горяча. Не жива. Не зряча.

Крепче души, души.

 

Лишь в речах о себе и только

Буду смела, смела.

В грязь со стола апельсина дольку

Осень смела, смела…

 

* * *

Как горит твоя гордыня, как заносчивость заносит,

И к карманам липнут бабки и бабенки липнут к брюкам.

Несмотря на рост и голос, несмотря на смеха россыпь,

Ты — всего лишь обезьянка, научившаяся трюкам.

Я — конвейерная гайка, часть компьютерной

программы.

Жерновами жмых разжеван забракованного брака,

Но уже почти сроднившись с ролью одинокой мамы,

Я — всего лишь обезьянка, научившаяся плакать.

 

Человеческие стайки на трамвайных остановках

Зябко жмутся и, конечно, жалки в дарвиновском смысле.

Называть себя творцами — очень ловкая уловка,

Мы — всего лишь обезьянки, научившиеся мыслить.

 

* * *

Лунный глаз — что огромный воз в пути,

Горемычный во льду застыл.

Хоть бы ты был, Господи!

Господи, хоть бы ты был!

 

В небо черное-черное с проседью,

Будто в ухо, тебе кричу:

«Верить хочу, Господи,

Верить в тебя хочу!»

 

Вместе бы нам на погост идти

И простить бы кровную месть.

Только люби нас, Господи,

Таких, какие мы есть.

 

* * *

Упаду посреди улицы.

Руки-ноги раскину в стороны.

Фонари надо мной ссутулятся,

Налетят на меня вороны.

 

Отводите глаза, прохожие.

Объезжайте меня, автобусы.

Бусы сорваны. Обморожены

Луж овалы, деревьев конусы.

 

Надо мною, убитой холодом,

Посудачат две добрых тётеньки.

Скажут, будто спилась я смолоду,

А одета прилично вроде бы…

 

* * *

Нам невдомек, и всё потеха,

Что мы с рождения под небом.

Безжалостным, бессрочным небом.

Не видно сути. Путь неведом.

 

Чего хотели? Копошились.

Кидали семя. Поливали.

Всегда надеялись на милость,

А ближе к краю испугались.

 

Что наши беды? Что победы?

Издалека как бисер с рисом.

Издалека, из поднебесья,

Где туча вечности повисла.

Невольники из черной пыли

При звуках траурного марша

Себя на зависти ловили,

Душою становились старше.

 

* * *

На батуте неба солнце прыгает

Запад — закат, восход — восток.

Торопыгой, потным трудом, мотыгою

Рифы рифм откалываю на листок.

 

Говорила бабушка, старость празднуя:

«Я еще тудыличи в могуте была!»

Трудовые, праздные, будни разные,

Чередою праздников кабала.

 

И недавно вроде бы было детство,

Близко-близко лужи, земля, трава.

Быстро-быстро бьется комочек сердца.

Жизнь уже случилась,

сбылась,

была…

 

* * *

Ветра свист. Восторг полета,

Как на крыльях самолета,

Я в крутой петле.

Улетаю, улетаю,

Обгоняю птичью стаю

На своей метле.

 

Горе там внизу осталось,

Растворилось, потерялось,

Кануло в туман,

Где так билась, унижалась,

Вызывать пытаясь жалость

И терпя обман.

 

Горизонт перевернулся,

Закружился, изогнулся.

Яркий, жаркий путь.

Я в объятиях заката,

Не грешна, не виновата.

Обо мне забудь!

 

Вся в атласе, вся в пурпуре,

Вся подстать пурге и буре,

Я спешу на пир.

Не давай своих советов.

Мне сугубо фиолетов

Твой жестокий мир.

 

Октябрь

 

Ветки-плётки хлещут в окна

Всё с размаху о стекло.

Листья-лодки в лужах мокнут.

Отлетело… Отцвело…

Перерезал неба небыль

Нотный стан из проводов.

Никогда счастливым не был

Этот месяц черных вдов.

 

Поцелуев мятных метки

На заплаканном лице,

Кисло-сладкие ранетки

В стылой луже на крыльце.

 

И следит неотвратимо

Из глубин холодной тьмы

Сквозь седые космы дыма

Беспощадный взгляд зимы.

 

* * *

Покатилася крынка с полки,

Будто бес ее подтолкнул.

Бац, и вдребезги, а осколки

Как по крови — по молоку.

 

Потерялося так внезапно,

Покатилося под откос.

На платке моем черные пятна

От молочных, от белых слез.

 

Молоко по столу, по полу,

Возле-около головы.

Что-то смолоду, что-то снову…

А теперь не вернешь, увы.

 

Не успела еще напиться,

Сокрушаюсь над молоком.

Утекает под половицы

Моя молодость ручейком.

 

* * *

Постпраздничный синдром свершившегося чуда,

Опустошения и приторной тоски.

Темным-темно в душе, темным-темно повсюду.

Губной помады лишь пастозные мазки

На вороте рубашки, на бокале,

На простыне. На теле синяки —

Как маршальские на груди медали.

Тяжелым оловом налитые виски.

Растоптано, осквернено, разлито,

Но не забыто и обнажено.

Старушечье разбитое корыто

На прежнем месте ждет меня давно.

Залечит, может, времени аптека,

Но всё мне жаль, хоть как ты ни крутись,

Два абсолютно конгруэнтных человека,

Соприкоснувшись, не пересеклись…

Послание умершего поэта

 

Меня разукрасили в сотне парадных портретов,

Меня изваяли и в камне, и в бронзе теперь.

Но даже сейчас вы не вняли, не сняли запретов,

Но даже сейчас не открыли стучащему в дверь.

 

Теперь не опасен. Сияю в заслуженной славе.

Прекрасен, потрясен, как ангел бесплотный в раю.

И хоть осуждать меня больше уже вы не вправе,

Но если б вы знали, о чем я на небе пою.

 

Заткнулись газетные желтоголовые утки.

С утратой меня испытала общественность грусть.

И все мои даже нелепые самые шутки

По школам детей заставляют учить наизусть.

 

Не надо играть, что как будто меня вы признали.

Я цену узнал лицемерных похвал и щедрот.

Еще не забыл, как мне руки узлами вязали

И кляпом заклеить пытались орущий мой рот.

 

Да вы погодите мне петь послесмертные оды

И медные трубы свои уберите в чехлы.

Я стал атрибутом, невольным заложником моды,

Но так и не вклинился в рациональные лбы.

 

Не надо оваций, мне это уже безразлично,

Не надо слащавых речей, запоздалых наград.

Ведь выглядит всё это невероятно комично,

Как плач по усопшему волку дрожащих ягнят.

 

Я сгусток энергии, верный одной лишь надежде,

Из небытия всё кричу вам надрывно, как альт,

Что время придет, и мы снова схлестнемся,

как прежде,

Когда я вернусь-прорасту, как трава сквозь асфальт.

 

* * *

Родина моя — моя родинка,

Ты на век со мной. Ты навек со мной.

От кровей дворян — благородинка,

От корней крестьян — непокой.

 

Замурованы, разворованы,

С замороченной головой.

Только красный свет на все стороны —

Нам сподручнее на него.

 

Что ни ветер здесь, то всегда норд-вест.

С самой осени лета ждут

Города мои — города невест.

Мимо храмов дороги тут.