ГЛАЗА СОБАКИ

Серые, мокрые, не радующие взгляд жилые дома, с которых свисает посеревший от битума снег. Аллеи голых и некрасивых тополей, раскачивающихся от ветра и размахивающих своими ветками-крючьями, на которые иногда садится мимо пролетавший ворон, каркающий что-то о своей вороньей, побирающейся жизни. Тут же пролает белый пёс, с серо-жёлтыми клочьями шерсти по всему туловищу, прогалдев, пролетит стая птиц, прошуршит по двору, паря над землёй пакет, оторвавшийся от помойки из-за ветра, и зацепится за какую-нибудь ободранную ветку, торчащую из-под грязного, талого снега. Пробренчит стеклянными бутылками местный бомж, понёсший свою поклажу в ближайший приёмный пункт. И не видно грани между днём и ночью. Странное и страшное это время для человеческой души. Отравляющий и пронизывающий душу и всё тело запах улицы, наполнен то ли свежим воздухом, то ли запахом талого снега, наводит на странные, глупые и непонятные мысли. Воробьи скачут по забору детсада, бегут ручьи, сливаясь в лужи или сбегая в канализацию, дворовая шпана собирается у местного магазина. Грязная оборванная ребятня бегает с вичками или кассетными лентами в руках, весело прыгая по коричневым лужам. Беззаботность и степенность, но в тоже время суматоха и непонятное щемящее сердце чувство грусти и неизвестно откуда взявшейся паники. Небо уже становится прозрачным, и появляется лазурный цвет, но ещё омрачённый пятнами серости. Солнце, похожее на расплывчатое сжиженное пятно чего-то грязно-жёлтого, уже смело кидает свои лучи на этот бледный мир. Весна. Так ненадежно и изменчиво это время, словно жизнь…

На скамейке, около подъезда, сидела пожилая женщина в коричневом поношенном пальто, её серебристые кудри выбивались из-под чёрного бесформенного головного убора. На коленях у неё был кулек, который она держала крепко сжатыми руками, скрестив ноги под скамейкой. Её лицо, с морщинами от пережитого, было восковым, и даже глаза не имели свойственного им природного, живого блеска. Безмолвием веяло от неё. День был настолько хмурым и беспросветным, что тень женщины теряла свою черноту и растворялась на асфальте. Она ждала чего-то или кого-то. Весь её вид при этом совершенно не отталкивал, а наоборот, притягивал. Было ощущение покинутости и одиночества.

Я никак не могла понять смятения своих чувств в душе при взгляде на эту женщину. Жалость? Нет, не совсем. Соучастие и причастность. Ощущение того, что и я могу так покинуто сидеть на скамейке и ждать, ждать чего-то или кого-то, может, конца? Но почему именно эта женщина? В городе полно точно таких же, как она, и всех не пережалеешь и не поможешь в их горе или одиночестве. Подойти? Помочь? Хм… А зачем? На первый взгляд ей не нужна помощь. Сидит себе человек и ждёт. Но что-то здесь не так. Настораживает. Хочешь помочь человеку и в тот же момент одёргиваешь себя. Смятение в душе, а не поможешь, и вовсе противно будет до тошноты и щемления в груди.

Как тогда в детстве… Была сильная февральская метель на улице, четыре часа дня, но из-за бурана было темно и ничего не видно. Мама послала меня за хлебом в магазин. Магазин находился в ста метрах от дома. В моём подъезде жила старуха. Сама она была худущая, кожа белая-белая и брови с волосами и ресницами белые как снег. Жила она с родственниками, частенько выпивала. Поэтому жильцы дома её недолюбливали и считали алкоголичкой. Я с ней встретилась в подъезде, когда спускалась по лестнице к выходу. Она попросила меня проводить её до магазина, так как сильная метель собьет её с ног. Я согласилась, взяла её под руку. Но когда мы вышли на крыльцо подъезда, меня накрыло необъяснимое чувство. Оно подкатывало к желудку, засосало под ложечкой и выразилось тошнотой от чего-то противного. Я испугалась лишних вопросов мамы, так как знала, что она смотрит в окно. Боялась объяснения о том, что я сделала, и в этот момент меня охватили ужас и тошнота. Я убрала руку старухи от своей и прислонила её к столбу крыльца, подпиравшего крышу. И пошла спокойным шагом в магазин, посмотрев в окно на маму, которая стояла и махала мне. За воем метели я услышала слова старухи, которые донеслись до меня: «Куда ты?». Я краем глаза посмотрела на её бесцветную фигуру, которая сливалась с метелью, и пошла дальше. В её белых глазах были страх и паника. Так и осталась она в моих воспоминаниях как силуэт в февральской метели, с зазывающим взглядом о помощи. Когда я вернулась из магазина, её там уже не было, да и метель успокоилась. Больше я её не видела. Спустя несколько дней, проходя мимо соседок, услышала, что она умерла. Никаких эмоций я при этом не испытала, но воспоминание об этом случае иногда всплывало в моём сознании. Совесть? Нет. Только ассоциации.

Как эта «восковая» женщина. Я обернулась и увидела, что из окна напротив скамейки за мной наблюдают. Подойдя поближе к скамейке, мне стали приходить определённые мысли в голову и, только дотронувшись до женщины, я поняла, что она мертва.

Вызвала полицию, скорую. Выбежали любознательные и всезнающие соседки.

- Ох, это же Людмила из 21 квартиры,- вскрикнула одна из соседок, полноватая, лет под сорок.

- Да, она, её сын выгнал, – добавила женщина в цветастом халате.

За одну минуту от серой вязкости и тишины воскресного утра ничего не осталось. Всё запестрило разными лицами, зашумело и зажужжало, как осиный рой. Я стояла в стороне и наблюдала. Моё смятение в душе не давало мне покоя. Мне всё казалось, что я причастна к происходящему. Что, может, даже я виновата. Только в чём?

- Говорю Вам, её сын вчера выгнал из дома, – объяснялась с участковым одна из соседок. – Ох уж этот Антон! И ведь не пьёт, работает, сам сына растит. И свою родную мать, на улицу, как так?.. Людмила его одна растила, на трёх работах работала, чтобы на ноги его поднять.

- Это всё невестка. Мегера, что б ей!.. – ругалась соседка в цветастом халате.

Женщина сутки просидела на скамейке. И никто, никто не предложил ей помощи. Даже эти соседки. Бетонной плитой легло на душу сострадание к ней.

Ужас человеческого существования в том, что я тоже человек, как и эта женщина. Смертный, беспомощный. Защиты от этого нет. Проще закрыть глаза и пройти мимо инвалида, просящего о помощи, умирающей старухи или собаки, которой и нужен-то лишь кусок хлеба.

Люди переживают похожие эмоции, но не все могут выразить их и объяснить. Отсюда страх недопонимания. Вот этот самый страх и вызывает смятение чувств. В этот момент человек мечется в себе самом. И не делает ничего. Тогда он обречён на поступок, который ни оправдать, ни объяснить не может. Одни лишь страхи, да мысли, для человечности места нет. Умирают люди на улице, и других убивают вот этой своей пустотой внутри себя.

Прошло несколько дней. Одинаково серых и мутных. Бесформенных, как расползающиеся тучи на осеннем небе. Бывает время, когда нет отчетливой грани – осень это или весна. Всё застывает и живёт в полудрёме. Время тянулось, как жидкая смола, но пролетело незаметно. Происшествие с женщиной на скамейке постепенно уходило в прошлое.

Но чем закончилась эта история, я не знала. Поэтому мысли об этом происшествии частенько всплывали в голове. Мне было интересно, забрал ли сын хотя бы тело своей матери? Хм… Ужасно всё это и противно. Я решила сходить до того места ещё раз. Не дойдя несколько шагов до подъезда, я встретилась взглядом с собакой, которая лежала около скамейки. Среднего размера, с чёрной шерстью. На ней не было ошейника, но и на дворнягу она не походила. Животные, если им смотрит в глаза человек, отводят их, как бы признавая превосходство человека. А эта собака смотрела как равная мне. Её взгляд цеплял. В чёрных бездонных глазах не было щенячьей радости и преданности. Она смотрела в душу. Мистический страх пробежал мелкой дрожью по моей спине. Было такое чувство, что я прикоснулась к тому, к чему не надо было притрагиваться. Одиночество, боль, гордость, предательство читалось в блеске её притягивающего взгляда. Да, она смотрела в мою душу. Она смотрела глазами человека.

Простояв в оцепенении, я повернулась и пошла обратно. Пройдя несколько метров, я обернулась, она смотрела мне вслед. Повернувшись, я пошла дальше. Снова обернулась, и опять эти глаза. Так я шла, оглядываясь назад, пока она не скрылась из вида, и каждый раз взгляд её глаз заставлял вздрагивать. Собака смотрела мне в душу…

Я стояла на остановке, ждала автобус и думала. Последние события разрушили гармонию и спокойствие в моей душе. Я всё никак не могла пережить, переварить то, что видела, то, что пережила. Особенно чёрные глаза собаки. Что-то есть в этом во всём, то, что ускользает от меня. Что-то мягкое коснулось моей ноги. Я посмотрела вниз… собака. Обычная дворняга. По всему туловищу торчали скатанные клочья чёрной шерсти. По свисающей груди можно было судить, что у неё есть щенки. Её водянистые глаза шарили в поисках пропитания между людьми и урнами остановочного павильона. Никто на неё не обращал внимание. Видимо, вид побирающейся, бездомной собаки является обычной картиной нашей жизни, что мы не обращаем на неё никакого внимания. Защемило в груди. Если бы не последние события и моя растревоженная чувствительность к происходящему, я бы тоже не обратила на неё никакого внимания. Собака как собака.

Я пошла в ближайшее кафе и купила пироги с мясом. Подойдя к остановке, подозвала собаку и выложила на асфальт угощение. Сколько благодарности было в её мокрых от слёз глазах. Собаки тоже плачут, как и люди. Бетонная плита сожалений и жалости упала с моих плеч. Приятное ощущение тепла прокатилось по желудку, оттого, что хоть этой дворняге помогла. Наверное, мать Антона, которую он выбросил на улицу, как ненужную вещь, в своё время также искала помощи, чтобы вырастить и накормить единственного сына.

Со стороны кафе подул ветер, донося ароматный запах еды и отрывок песни, играющей по радио: «Я грешный человек, но объясните мне, как можно жить, не чувствуя вины». И передо мной вновь возникали: женщина на скамейке, бесцветная старуха в февральской метели и взгляд чёрных глаз собаки, смотрящих прямо в душу, свидетелем чьих бед я оказалась.

В лучах солнца, проступившего из-за туч, заиграли капли первого весеннего дождя. Говорят, когда дождь идёт во время солнца, на небе души радуются.