АПОЛОГИЯ ОТЦА

Из тусклой галереи незнакомых, одинаково серых лиц навстречу вдруг вспыхнули его спокойные глаза. И на несколько мгновений для Вари исчезла и остановка, и толпа безразлично ожидающих пассажиров, и скупой снежок, сверкающей пылью осыпающий город.

— Илья… Привет.

— Привет! — он узнал ее и улыбнулся. У Вари запылали кончики ушей, а на лице и шее наверняка проступили алые пятна. — Что ты такая ошалевшая?

— Только что как раз о тебе думала…

— Какую-нибудь гадость, наверное?

— Почему?.. Наоборот.

— Я шучу, — он бодро кивнул и вгляделся в подъехавший автобус, фыркающий рваным паром. — Двенадцатый — не твой?

Она мотнула головой и, смутившись, подернула плечами.

— А ты куда?

— К университету, — он взглянул на часы. — Ты разве не учишься?

— У нас обед.

— Понятно. А вот и мой. — Илья подался вперед к следующему автобусу, касаясь ее плеча. — Пока?

— Ой… — девушка испугалась, как будто неожиданно вспомнила, где находится, но вовремя сообразила, — я с тобой! Вернее, и мне тоже… в ту сторону.

— Тогда пошли, — он пропустил Варю вперед к заиндевевшим дверям «Икаруса», скидывая с плеча большущий рюкзак, и тихонько подтолкнул ее в спину. — Давай скорей.

Они втиснулись в неуклюжую мохнатую толпу и добрались до окна, отвоевывая душное пространство друг для друга. Отдышались. Варя, чувствуя на себе его неподвижный взгляд, проплавила пальчиком иней на стекле, наклонилась и, не отрывая глаз от проталинки, боковым зрением заметила его улыбку.

— Так куда ты едешь? — прикусив губку, Варя наконец решилась вернуться в автобус.

— Я ж говорю — в университет, — мягко усмехнулся он.

— Мм, — Варя машинально поправила шапочку и потерла переносицу. Шарфик под подбородком нагрелся и вспотел. — Душно здесь.

Илья кивнул, не отводя веселого внимательного взгляда.

Автобус тронулся, вздрогнув, и толкнул Варю к нему на грудь, в тонкое облако мужского приятного запаха.

— Ой, прости.

— Ничего. Не ушиблась?

— Нет. А что там у тебя в университете?

— Там мой отец работал. На кафедре философии.

— Серьезно? — обрадовалась Варя.

— Серьезно. Изучал древнегреческих философов. Может, слышала: Гераклит, Эпикур, Сократ, Аристотель…

— Мгхм. А сейчас он где?

— Работает охранником, сутки через двое.

— Ничего себе, — удивленно покачала головой Варя. — А почему ушел из университета?

— Ну, как тебе сказать… — Илья пожал плечами. — Неразрешимые разногласия с коллегами.

— Интересно. А тебе… — девушка хотела еще что-то спросить, но почувствовала себя излишне назойливой и осеклась.

— Я хочу забрать его бумаги. — Илья прищурился с пониманием, улыбка приятно подкрашивала его густой тембр. — Как раз работу про Аристотеля.

— Что-то знакомое… У меня вообще-то на имена память не очень.

— «Amicus Plato, sed magis amica est veritas» — непомнишь? «Платон мне друг, но истина дороже». Аристотель был воспитателем Александра Македонского, основоположником логики и естествознания. Открыл первый в истории лицей.

— Ясно. Твой… папа, наверное, диссертацию по нему писал?

— Не совсем. Он скорее работал для себя. А когда ушел с кафедры, забросил эту тему, занялся более поздней философией, так называемой мировоззренческой: Кьеркегор, Ницше… Только дело в том, что он как будто совсем не ценит свой труд. Раздаривает, теряет, забывает. Вот и на кафедре наверняка оставил кучу материалов. Просто ушел однажды в обед и не вернулся. Даже за расчетом не пришел.

— Ничего себе, какой он у тебя. А Ницше я читала. Правда, давно.

— Это хорошо. Ну, мне на следующей выходить.

— Слушай, Илья… — Варя смущенно сверкнула исподлобья расширенными зрачками. — А можно мне с тобой?

— Пошли, — он даже не удивился.

— Если я, конечно, не помешаю…

— Пошли-пошли. — Илья стал протискиваться к выходу. — С тобой мне даже легче. Я же там никого не знаю.

Варя соскочила со ступенек, едва не поскользнувшись на льду, но успела поймать руку Ильи.

— Осторожней! — Он посмотрел на часы. — Давай поторопимся, как бы там тоже на обед не ушли.

И они поспешили к старому университетскому корпусу, окрашенному сильно разведенной зеленкой.

Коридор третьего этажа пустовал, дверь на кафедру философии закрыта. Илья дернул ручку и прислушался, потом громко пробарабанил костяшками пальцев по дереву и, подмигнув Варе, пообещал вполголоса:

— Сейчас мы им аппетит испортим.

С той стороны кто-то зашаркал, дверь скрипнула, закашлялась, и из-за нее в щель выдвинулся лоснящийся нос с близко посаженными маленькими глазками.

— Вам чего, девочки? — раздался хрипловатый мужской голос.

— Мы насчет работ, оставленных Горским, — громко, по-комиссарски заявил Илья.

Глазки вскинулись вверх на него, щель расширилась.

— А-а-а. Так-так-так-так-так-тк-тк-тк… — невысокого роста лысый старичок в сером пиджаке времен отечественной войны распахнул дверь и жестом пригласил ребят войти. — Всё понятно, хоспода студенты, это хорршо, это вы вовррмя, пррходите-пррходите.

Старичок пропустил их внутрь, быстро обстрелял мутным взглядом коридор и плотно запер дверь на ключ.

— Пррходите, — повторил он, надкусил сушку и зажевал вместе с картавыми словами, указывая на стол с батареей немытой посуды, застеленный ватманом вместо скатерти: — Чай, кофе, потанцуем?

— Нет, спасибо. Мы уже, — ответил Илья.

— Тоже ладно. Значит, ховррите рработы Хоррского вас интрресуют. Сейчас-сейчас, обожжите, — старичок скрылся за древними шкафами и зашуршал там, как хомяк. Наконец вынес толстую папку и шлепнул ее на соседний с обеденным стол. — Есть веррсия в электррнном виде, есть копии с оррхиналов, но дорроже. Вас, собственно, ррбятки, кто пррслал?

— Я сын Горского, — медленно, словно приходя в себя, произнес Илья. — Вот мой паспорт.

Старичок вздрогнул и плюхнулся на стул, потом встал, снова сел. Туманные глазки расплылись в развернутом Ильей документе.

— Что ж вы срразу-то… — залепетал лоснящимися губками старик. — Я тут видите ли… копии подготовил, для ррфератов, все-таки информация интрресная, систематизиррвная, хррошее подспоррье для студентов, интрресуются…

— Как ваше имя? — обычно добродушное лицо Ильи презрительно вытянулось.

— Ну как?.. Это, мое имя… Брст Дрреич, как бы, я жжж, собсно, вы то есссь, я жжж, не это самое…

— Много экземпляров вы уже продали?

— Нет, — наконец выдавил из себя что-то вразумительное старик.

— Так. Я заберу всё, что у вас оставил отец.

— Конечно-конечно, сейчас я всё отдам. — Старик соскочил со стула и опять суетливо скрылся за шкафами. — Вот-вот, всё, что не состоит в фонде кафедрры, можете забррть. — Он вынес небольшую кипу бумаг. — Хотя как ррзтаки фонд он ничем пррмечательным не пополнил, не сочтите за невежливость. Вот еще. Всё, что есть.

Свалил бумаги на стол, затеребил трясущимися пальцами, то и дело облизывая их вялым языком.

— Синопсис по Аррстотелю, биохррафия, это какие-то чррновики, эскизы монохрафии, вот еще по апостолу Петрру и вот — отррывок прр Платона. Всё, больше ничего нет, пжалуйста.

— А в электронном виде?

— Здесь, всё здесь, — старик ткнул пальцем в папку. — Там диск. Я сам сканиррвал, прравда, не сверрял, но… Копий больше нет. Так что…

— Ясно, — Илья собрал стопку, быстро пролистал, подровнял.

— Как здоровье самогу? — осторожно спросил старичок.

— Ничего. Не дождетесь, — сухо ответил Илья, пряча бумаги в рюкзак.

— Ну что вы, собссно. Впррчем, похоже на то, что вы сын вашего отца.

— Логично.

— Это он вас послал? Сам зайти бррезхует?

— Нет, я по собственной инициативе.

Варя, с самого начала стоявшая чуть в стороне, удивленно наблюдала за развитием действия. Видела, как старичок осунулся и как будто уменьшился наполовину, когда узнал, что Илья, темным столпом возвышавшийся над ним, — сын Горского. Но постепенно стал приходить в себя, возвращаться в свое испуганное потрепанное тело.

— У вас точно больше ничего нет? — Илья взглянул на него строго.

— Нет, больше, кажется, ничехо. А вас, собссно, что еще интеррсует?

— Всё, любые бумаги, черновики, записи.

— А понимаю, сохрранить, так сказть, наследие. Семейный аррхив. Нет, ваш отец больше ничехо не оставлял — это всё, что было в ехо столе. Кстати хрря, оцените сохрранность. Ничехо не пррпало, это я вам точно хррю. Я вообще-то поначалу ждал, что он сам заедет, но как всехда подобные вещи ехо не интрресуют, брреннсть, так сказть, не для нехо.

Илья повернулся к двери.

— Стойте, младой человек, — что-то вспомнил старик и весть залился краской, глазки его засуетились.

— Что?

Старичок тщательно облизал губы и полушепотом произнес:

— Вообще-то, если вас интрресуют еще бумахи Хоррского, то… как бы сказать… вощем, есть один адресок. Я вам моху ехо подсказать.

— Что за адресок? — нахмурился Илья.

— Нина Санновна, может, слышали? Нет? Стрранно, ну ладно, ваше дело, у нее, я точно знаю, остальная, бóльшая, если не вся, часть бумах прр Платона. И не беспокойтесь, это не я их пррдавал, веррнее их никто не пррдавал, пррсто, видите ли, Нина Санновна… ну, хорошая знакомая вашехо отца, а я тут сорршено случайно узнал. Это, конечно, не мое дело, но пзвольте, я вам все-таки адррсок… — Старик, мелко шевеля пухлыми пальцами, отыскал на столе клочок замусоленной газеты и, склонившись над ним, как слепец, нацарапал что-то карандашом, затем протянул дрожащей рукой Илье. — Вот. Спррсите прр Платона, а может, ксстати, у нее и еще чехо сыщется.

Илья молча взглянул на записку и сунул в карман.

— Я передам от вас привет отцу.

— Ну что вы, не надо, — хитроватая улыбка старичка сменилась искренним испугом. — Зачем же… Будрражить прршлое, бох с вами, не стоит, повррте мне, не стоит. У нехо уже совсем дррхая жизнь, да и у нас всё по-дррхому. Зрря только ррстрраивать. Знаете же сами — кто старрое помянет… А я тут совсем ослеп, так что мне еще оба хлаза…

Илья не стал дослушивать лепет старика и направился к двери, кивнув Варе.

— Ждите, я вам откррою, — спохватился тот, снова выудил откуда-то недоеденную сушку и громко зажевал.

— Вот черти, — выдохнул, уже спускаясь по лестнице, Илья.

Ничего не понимающая Варя робко поглядывала на его мрачное лицо.

— Это на другом конце города, — он протянул Варе бумажку с адресом, — телефон не записал. Придется ехать через весь город.

— Ничего, съездим.

Илья взглянул Варе в лицо.

— Тебе еще не скучно со мной?

— Что ты! Наоборот.

— Да уж, действительно, — усмехнулся Илья. — Слушай, а ты не голодная? Не обедала же.

— Нет. Я не хочу есть, честно.

— Ладно, доедем до этой таинственной Нины Санновны, а там где-нибудь перекусим.

Они вышли в морозный воздух, под оживившийся снегопад и направились вдоль шипящей автомобильными колесами улицы.

— Ты живешь с родителями? — решилась на вопрос Варя.

— Не совсем. Видишь ли, отец у меня человек необычный, семейная жизнь, соответственно, у нас такая же. В общем, сложно объяснять.

— Тогда не надо, извини. А что за идея у тебя с бумагами… папы?

— Ммм. У него в понедельник юбилей. Ну, я и подумал: а что если собрать все его более или менее крупные работы, скомпоновать, объединить да и напечатать одной книгой.

— В издательстве?

— Нет, я хочу сам на принтере распечатать и переплести. Дизайн я уже почти продумал, классно получится. Как тебе такой подарок? Он всю жизнь что-то пишет, разбрасывается, не ценит. Мама подшивать не успевает. Мне он как-то обмолвился о работе про Аристотеля, но видишь, тут мы с тобой еще и Платона отыскали. Мне самому интересно. Отец про свои работы особо не распространяется, считает, что со мной лучше не говорить — это в детстве любил мне про всяких философов и мыслителей истории рассказывать. Но я-то знаю, какой он до сих пор фанатик, работает сутками.

— Ничего себе, — Варя сверкала глазами ярче сыплющего снега.

— Интересно. Знаешь, мне сейчас там, на кафедре, вдруг показалось, что я про отца почти ничего не знаю, как будто мы разговаривали с этим хмуриком про какого-то другого Горского. В последнее время вижу его в лучшем случае раз в неделю и даже не подозреваю, что его сейчас по-настоящему волнует, чем он живет. Как, впрочем, никогда и не знал. О чем он пишет в своем кабинете? Одна лишь полоска света из-под двери всю ночь. Иногда кажется, что она-то меня и воспитала. Хотя тоже не совсем правда… О! Смотри, это наш автобус.

Он схватил вздрогнувшую Варю за руку и повлек за собой.

В автобусе, шумно дыша, разгоряченные бегом, они плюхнулись на холодные сиденья, и Варя тут же  спросила:

— А как Аристотель связан с Платоном? Что ты сказал: «Платон мне друг, но истина дороже»? Значит, они были друзьями?

— О, тут всё гораздо сложнее. — Илья пошевелил плечами, усаживаясь поудобнее и успокаивая дыхание. — Официально Платон — прямой учитель Аристотеля. Вообще-то в институте это должны проходить. Или ты уже всё забыла? Ну ладно. Короче говоря, Аристотель — основатель Афинской академии, где проводились занятия по геометрии, астрономии, литературе, изучались законодательства разных стран, естественные науки. Интересно ребятки жили, настоящей спартанско-интеллектуальной общиной. Представь себе: сердце Греции, море, солнце, воздух, а они — мало спали, больше думали и размышляли вслух в тенистых портиках. Отказывались от мяса, как возбудителя слишком сильных страстей, ели в основном овощи, фрукты и молоко. Взращивали в себе чистые помыслы. Платон же был основателем объективного идеализма. Слышала, наверное, про платоническую любовь?

Варя с готовностью закивала, а Илья, подбодренный ее ясными глазками, продолжал, входя во вкус:

— Платон считал, что наш мир — это материальный космос, представляющий из себя неразделимое целое, причем управляется он законами, находящимися во-вне — в мире идей. То есть идеи, по Платону, определяют жизнь материального мира. А самая высшая идея — это абсолютная красота, начало всех начал, проще говоря — Бог. Но так как материя стареет и умирает, то человеку остается совершенствоваться только духовно и искать прибежище в идеальном мире высшей идеи.

— То есть Бог — это красота, — восхитилась Варя. — Ничего себе.

— Так вот, наш друг Аристотель не долго соглашался с учителем Платоном, хотя какое-то время буквально благоговел перед его идеями, а на его смерть написал весьма искреннее печальное стихотворение. Платон же в свою очередь считал юного Аристотика чуть ли не лучшим учеником своей Академии и даже восхищенно поговаривал, что его неудержимый ум нуждается в узде.

Однако если Платона можно назвать поэтом и мечтателем, то Аристотель в первую очередь действительно — гигантский умище, недаром его батя — придворный врач, тут много не помечтаешь — или режь, или пили. Несмотря на то что он до самой смерти Платона целых двадцать лет был учеником его Академии, уже там он позволял себе всякие максималистские мальчишеские выходки. Однажды, правда ближе к последним дням учителя, чуть ли не стенка на стенку с ребятами Платона схлестнулся за место в тени. В последнее время они с ним не только по идеологическим соображениям препирались, но и по пустякам, даже насчет одежды. Аристотель был тот еще франт, любил приодеться да с кольцами покрасоваться, причесочку стильную всегда носил, а Платон всю жизнь был настоящим аскетом. Но в конце концов неблагодарный ученик раскритиковал его в пух и прах, в буквальном смысле слова. Хотя, знаешь, про неблагодарного это я, пожалуй, загнул. Аристотель еще долго после смерти учителя считал себя платоником, а в поздней работе «Никомахова этика» очень трогательно вспоминает Платона, с благодарностью, которую сравнивает с благодарностью к богам и родителям.

Но тем не менее, так как ему истина всё же оказалась дороже, он теорию платонического идеализма стал разбавлять практикой, переквалифицировался из философа-теоретика в рационализатора и естествоиспытателя. Ну и понятно, что целью трагедии, например, он считал катарсис — очищение духа — чисто рациональный подход. Потом он начинает сильно сомневаться в существовании платонического над-мира идей и утверждает, что идеальная суть вещей находится в них самих, а не где-то в придуманном раю. В конце концов Бог Аристотеля не абсолютная красота, а абсолютно одинокий космический интеллект, даже не подозревающий о существовании своих творений — людей, животных, да всего мира. Мы только лишь побочный эффект его дыхания, или сопения, или… В общем, всё в таком духе.

— Грустно, — вздохнула Варя. — А ты откуда всё это знаешь?

— Раньше мне отец рассказывал. Мы с ним ходили куда-нибудь гулять, на лыжах катались или на охоту — бродили по лесу и болтали. У меня в детстве много вопросов было, а у него на мои вопросы — еще больше вопросов, — голос Ильи потеплел, как будто ушел куда-то в глубину. — Я отцу многим обязан, не только фактом своего существования. А про Аристотеля… Знаешь, я помню, когда отец мне впервые рассказывал про их разрыв с Платоном: он сказал, что мне когда-нибудь тоже обязательно придется через это пройти. Имея в виду непонимание. Он сказал, если я хочу быть личностью, что-то действительно из себя представлять, то должен быть готов к тому, что рано или поздно меня перестанут понимать не то что окружающие, но, может быть, даже самые близкие люди, — Илья заговорил почти шепотом, так что Варя непроизвольно подалась к его озаренному волной искренности лицу. — Хотя всё равно где-то глубоко-глубоко, не на внешнем уровне, мы все тесно связаны, берем начало из одного источника. Поэтому-то Аристотель хоть и критиковал покойного Платона, всё равно не переставал уважать его и, я думаю, наверняка любил как отца до конца своих дней.

Варя часто-часто заморгала и прикрыла ладошкой губы, непроизвольно растянувшиеся в ласковую улыбку.

Оставшийся путь они проехали в задумчивости.

Вышли в районе старых, сталинской застройки домов, с коммунистической лепниной на обветшавших фасадах, и без труда отыскали дом, указанный в записке, — давно не крашенный, серый, с высокими узкими окнами и выступающим лифтовым эркером до бурой фактурной крыши, засиженной зябнущими голубями. Во дворе висела уютная, заретушированная снегопадом тишина, гул машин с улицы сюда не долетал, запутавшись и иссякнув еще где-то в темных сводчатых арках. У подъезда стояла старая голубая «Победа», как пряник в сахарной глазури, засыпанная снегом. Где-то вяло выбивали ковер.

Они поднялись на четвертый этаж и остановились перед дверью, за свою жизнь уже тысячу раз перекрашенной, так что она вместе с ручкой и навешенным почтовым ящиком казалась вырезанной из единого куска какого-то странного материала, изъеденного сеткой трещин.

Звонок глухо клацнул в тишине по ту сторону.

Звякнула цепочка, металлически зашуршал замок, и дверь отворила интеллигентного вида женщина лет сорока, с сухим, но приятным лицом. Большие живые глаза вопросительно, с доброжелательностью осмотрели гостей.

— Здравствуйте, извините нас, вы Нина… Санновна? — Илья, как показалось Варе, слегка оробел, во всяком случае голос его осел и звучал непривычно глухо. — Я сын Федора Степановича Горского.

Хозяйка квартиры всплеснула ресницами, лицо ее моментально переменилось, как будто она превратилась в совершенно другого человека — удивленную, растерянную, в секунду помолодевшую женщину.

— Ильюша?.. Неужели это вы? Да-да, я Нина Александровна. Боже, действительно, как похож!.. Проходите-проходите, что же вы. Как хорошо, что вы пришли, — она растворила дверь, впуская гостей в прихожую и на ходу скидывая с себя передник, поправляя красивое приталенное платье. — Раздевайтесь, ребята, проходите, вы как нельзя кстати. Я как раз собиралась чай пить.

Илья нерешительно пожал плечами, но потом взглянул на Варю и, кивнув — рассеянно, как своим мыслям, стал расстегивать пальто. Из глубины квартиры выплыл густой аппетитный запах выпечки.

— Какой сюрприз, Ильюша, — еще раз счастливо произнесла женщина, но в ее искренней радости не чувствовалось ни капли суеты, она держалась с приятным достоинством, голос ее лился полноводно, естественно, как профессионально поставленный, так что хотелось слушать его и слушать, не перебивая. — Давайте ваше пальто. Рюкзак можно поставить сюда. Хорошо. Все? Ну проходите, пожалуйста.

Нина Александровна провела ребят в гостиную, со вкусом обставленную старой, но хорошо сохранившейся, почти антикварной мебелью, усадила на кожаный диван перед резным журнальным столиком.

— Простите, а вас как зовут? — обратилась она к Варе.

— Варя, — ответила девушка, чувствуя, как начинает робеть в присутствии этой приятной, аристократичной женщины.

Нина Александровна улыбнулась, качая головой.

— Подождите, я сейчас чай принесу. За ним и поговорим.

Она ушла на кухню, откуда немедленно донеслось:

— Варя, Илья! Вы что будете, чай или кофе?

— Кофе! — хором ответили они и переглянулись, от неожиданности и удивления вжав голову в плечи.

Варя быстро осмотрелась. В глаза бросился томик Ильфа и Петрова на кресле, идеально выглаженный шерстяной костюм на спинке стула, окно, как зимний сад, заставленное комнатными растениями, лампа Чижевского в углу под потолком, в соседней комнате — велосипедный тренажер…

Нина Александровна вернулась с подносом, быстро расставила изящный чайный набор, вазочку с шарлоткой, сама присела в кресло напротив.

— Кушайте, ребята, наверное, замерзли на улице?

— Спасибо. Нет, не замерзли, знаете, какая там погода, просто прелесть, — быстро ответила Варя и смутилась, посмотрела на Илью, поспешно отпила обжигающий кофе.

— Вы, наверное, не случайно? — тактично прерывая неловкую паузу, произнесла Нина Александровна. — У вас какое-то дело?

— Да, — выпрямился Илья, прожевывая и проглатывая пирог. — Ваш адрес нам дали на кафедре философии. Видите ли, я собираю работы отца…

— А что-то случилось? — тихо и серьезно спросила Нина Александровна.

— Нет, что вы. Наоборот, у него день рождения…

— Ах, да. В понедельник. У него же юбилей.

— Странно. Обычно о дне рождения отца никто не помнит, он никогда его не отмечает. Только в кругу семьи…

— Да, простите, — почему-то извинилась Нина Александровна. — Значит, к вам мой адрес попал случайно. То есть его дал не Федор Степанович. Теперь всё понятно. Ничего, не смущайтесь, дело в том, что мы с вашим отцом очень хорошо знакомы, но… как вам сказать, Илья… Тут, конечно, нет никакой тайны. Всё понятно, очень по-человечески. У нас у всех сейчас совершенно иная жизнь, мы практически не видимся. А если точно, то не виделись уже лет двадцать. Но всё равно остаемся добрыми друзьями. Я очень уважаю вашего отца… Ну, к чему все объяснения? Вы же, как я понимаю, пришли не за этим. Какие именно работы вас интересуют?

— Нам сказали, что у вас остались его записки по Платону. Но, честно говоря, меня интересует всё, что есть.

— Да, конечно, Илья. Имеете полное право. — Нина Александровна поднялась, лицо ее во время разговора ни на секунду не потеряло добродушного, светлого выражения. — Я даже буду очень рада отдать вам рукописи.

Она подошла к книжному шкафу и взяла с полки большую, аккуратно перевязанную папку.

— Вот всё, что у меня есть. Здесь основная часть работы о Платоне, остальное, кажется, хранится на кафедре. Потом, заметки о гностиках, черновики, эссе о распятии Христа. Кажется, неполная монография про апостола Петра. И введение по Сократу. Вот и всё.

— Монография о Петре? — удивился Илья. — Честно говоря, я никогда не слышал от отца, что он этим занимался. А сегодня уже во второй раз мне говорят об этой монографии. В университете мы тоже забрали часть бумаг о Петре.

— О, что вы! Это очень старая и великолепная работа, если вам удастся собрать ее полностью — будет просто отлично.

— Да-да, я как раз этого хочу. Вы еще что-то сказали о Сократе…

— Да, здесь только несколько страниц введения. Но я читала всё и скажу вам, Илья, что монография о Сократе — одно из лучших сочинений Федора Степановича, — казалось, Нина Александровна была просто счастлива говорить на эту тему, дыхание ее взволновалось, красивые карие глаза блестели темным зеркалом.

— А где остальное?

— Мне кажется, он хранил часть работ на старой даче. И бумаги про Сократа, должно быть, там.

Илья вдохнул, как будто мысли его бросились врассыпную.

— Точно. Я совсем забыл про дачу, — наконец произнес он.

— Пейте кофе. Варя, пожалуйста, не стесняйтесь. Он же остынет, — Нина Александровна пододвинула вазочку с пирогом. Нежно взглянула на Илью: — Вы очень похожи на него, извините, может, звучит банально, но это действительно так. Чем вы занимаетесь?

— Я программист.

— Да? А вы, Варя?

— Я еще учусь. На врача. Детского.

— Вы очень красивая, — Нина Александровна снова перевела взгляд на Илью, как будто ища у него подтверждения.

Он уже не мог сидеть спокойно, теребил переданные бумаги и всем своим существом рвался за город, на дачу.

— Вы спешите? — проницательно заметила Нина Александровна. — Жаль, Илья, но не смею вас задерживать. Очень хорошо, что зашли. Знаете, вы сохраните адрес, буду рада видеть вас еще раз. Хочу о многом расспросить, и про Федора Степановича…

— Обязательно, Нина Александровна, — вставая, заговорил Илья. — Огромное вам спасибо. Отец… Он чувствует себя хорошо. Так же много работает. Я передам ему…

— Ну что вы, Ильюша, — мягким жестом остановила его Нина Александровна, — это совсем не обязательно. Если бог даст, мы сами как-нибудь встретимся. Знаете, как говорят — только случайные встречи истинны. Спасибо вам. Было очень приятно получить весточку от Федора Степановича.

— Вам спасибо.

— Вы очень красивые, ребята, — сказала она уже в дверях, когда Илья и Варя вышли на лестничную клетку. — Всего вам доброго. Берегите вашу любовь.

Илья смущенно засмеялся.

— Приятная женщина, — тихо сказала Варя, когда они вышли из подъезда.

— Скоро начнет темнеть, — Илья посмотрел в серое небо, — я еще хочу успеть на электричку.

— Едем на дачу! — подпрыгнула Варя.

— Ты что, меня потом не обвинят в похищении? Тебя разве не потеряют? Если мы вернемся, то только завтра.

— Да кому я нужна. Никто меня не потеряет. Честно-честно. Завтра же суббота. Знаешь, как мне интересно, — Варя умоляюще сложила руки: — Пожалуйста, Илья, не прогоняй меня, я тебе пригожусь.

Илья засмеялся:

— Мышка-норушка. Ну смотри, пусть потом твои родители меня не терроризируют.

— Да они и не узнают ничего. Скажу, что я у подружки ночевала.

— Хорошо. Надо будет зайти в магазин, купить продукты. А то дача сейчас как пустой морозильник, никто нас там с пирогами не ждет.

 

В шестом часу, в молочных сумерках, они забрались в промозглый, залитый желтоватым, как разбавленный чай, светом вагон электрички. В дальнем углу, похожие на двух замерзших воробьев, сидели, прижавшись друг к другу, двое старичков. Соседние вагоны вообще, кажется, пустовали. Ребята скинули пакеты с продуктами и рюкзак на деревянное, покрытое светло-янтарным лаком сиденье, сами устроились напротив. Илья вытащил папку Нины Александровны и с интересом стал изучать бумаги отца.

— Ничего себе ниточка получается, — сказал он. — Я думал собрать только Аристотеля, а он потянул за собой Платона, а тот, в свою очередь, Сократа. Может быть, раскопаем что-то еще. Хватило бы времени всё скомпоновать.

— А как Сократ соотносится с Аристотелем и Платоном? — спросила Варя.

— Сократ — учитель Платона.

— Получается: Сократ — учитель Платона, Платон — учитель Аристотеля, Аристотель — учитель Александра Македонского. А кто учил Сократа?

— Об этом я ничего не знаю, Сократ не оставил после себя ни единой строчки. О нем писали только его ученики, в основном как раз таки Платон.

— Ой, Илья, расскажи, пожалуйста, поподробней, как ты рассказал про Аристотеля и Платона, — Варя погладила Илью по плечу и добавила чуть тише: — Тебя очень интересно слушать.

— Да ладно, — отмахнулся Илья, но потом произнес: — Ну, вообще-то цепочка точно выходит ничего себе, занятные взаимоотношения. Платон и Сократ, Аристотель и Платон… — Илья задумался на несколько секунд и продолжил: — Платон вырос в знатной, старинной семье царского происхождения. Он занимался живописью, литературой, театром, борьбой, короче говоря, воспитывали его в лучших традициях классической античности. Но однажды в Афинах он встретил Сократа. И всё, офигел от этого человека, от его мыслей и образа жизни. Тогда и его жизнь полностью переменилась. Он сжег всё, что сочинил до их встречи, и для него стало главным только то, о чем говорит Сократ, — он помог Платону поверить в существование истины и высших жизненных ценностей, которые познаются через приобщение к красоте и через внутреннее самосовершенствование. Платон стал поэтическим летописцем жизни Сократа, написал много прекраснейших диалогов о философии и мировоззрении учителя.

Медузы фонарей в темноте за окном покачнулись и поплыли назад. Состав тронулся, покачиваясь, и Илья продолжал говорить уже под мерный железнодорожный аккомпанемент:

— Сократ вообще фигура громадная не только в античной философии, но и во всей истории человечества. Недаром вся философия делится на период до Сократа и после него. Сократ, в отличие от Платона, был из семьи мастеров-каменотесов, простой рабочий класс, как говорится. Некоторое время служил в пехоте, да и внешне, скажу тебе, сильно отличался от атлетически сложенного юноши Платона — он был в то время уже стариком. Небольшого роста, лысый, нос картошкой, глаза навыкате, живот свисает, как бурдюк. Кредо его жизни было: «Познай самого себя», а главное, о чем он знал, это то, что он ничего не знает. Его учение лучше всего объяснить в терминах любви. Сократ считал, что человек наделен некой мыслящей силой, и каждая мысль, в свою очередь, как сок, источает сексуальные флюиды. Каждая мысль страстно желает другую мысль, и они могут встретиться, как нежные любовники, с помощью слова — логоса, как на брачном ложе. И в их совокупной страсти рождаются другие мысли, которые очищаются затем с помощью диалектики… — Илья облизал потрескавшиеся губы и перевел дыхание. — О Сократе можно рассказывать очень долго, он, несмотря на комический облик, обаятельный, парадоксальный, смешной и искренний. Но кончилось всё тем, что его осудили на казнь — а это отдельная драматичная история. А интересно как раз то, что в последней своей книге «Закон» Платон, после долгого философского и жизненного пути, полностью изменяет воззрениям учителя. Он приходит к необходимости создания тоталитарного государства как к единственно правильной форме человеческого сообщества. Но если бы Сократ жил в таком государстве, то по всем законам, провозглашенным Платоном, его учителя снова бы казнили, ну, по крайней мере изгнали из страны. Короче говоря, к концу жизни Платон просто-напросто отрекается от Сократа. Так же, как и Аристотель в свою очередь впоследствии отрекся от Платона.

Варя слушала теплый голос Ильи, качая головой в такт гипнотизирующему стуку колес, чувствуя, что погружается в некий медитативный транс. В животе раскрылся горячий цветок и затрепетал ароматными лепестками.

 

На конечной станции, как на краю земли, остывал заснеженный мрак, окончательно расправившийся с фонарями. Пришлось почти наугад, по не различимой в белом поле белой дороге двигаться в направлении мерцающего огонька сторожевого домика.

Сторож уже спал. Сонный, вынес на крыльцо ключи от дачи, посоветовал захватить с собой лопату и, как будто так и не проснувшись, вернулся в нагретую, как баня, сторожку.

Илья, почти по пояс в снегу, стал напрямую, через черный ельник, пробираться к даче. Варя с пакетами шла по его глубоким следам.

Подойдя к дому, Илья быстро разгреб дверь, повозился с замком и изо всех сил дернул на себя ледяную ручку. Дом вздрогнул, просыпаясь и стряхивая кое-где снег с черепичных крыльев. Илья скрылся в его темном чреве, щелкнул рубильником, и дача вспыхнула уютными глазами окон.

Варя медленно, как в храм, вошла в прихожую. Оглядела деревянную богатую отделку, низкие, но красивые потолки, удобную мебель ручной работы, погрузилась в сложное внутреннее пространство дачи.

— Мой отец сам проектировал дом, — сообщил Илья.

— Он что, архитектор?

— Не совсем. Скорее уж живописец, — по-доброму усмехнулся Илья. — Пойдем сразу в кабинет.

Он забрал у Вари пакеты с продуктами и повел ее на второй этаж по винтовой лестнице, там, не раздеваясь, принялся оживлять камин.

Минут через тридцать камин задышал жарким огнем, согревая мерзлый воздух кабинета, так что уже можно было скинуть пальто. Илья выложил из рюкзака на покрытый овечьими шкурами пол все бумаги, достал серебристую папку ноутбука и подключил его на столе.

— Не голодна? — спросил он у Вари, рассматривающей бесконечные корешки книг на полках стеллажей.

— Нет. Я еще не согрелась… Знаешь, я тебе завидую, Илья. Какой у тебя интересный отец. Я бы хотела с ним познакомиться.

— Это будет непросто, скажу тебе. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Он… Да вообще зря ты так. Чему завидовать? Уверен, что все родители остаются недооцененными своими детьми. Вот и ты туда же. Кто твой отец?

— Летчик, военный. — Варя задумалась на мгновенье. — Ты, пожалуй, прав. Я очень люблю своего папу.

Илья полез в тумбу письменного стола и выгреб из нее кипу пожелтевших бумаг.

— Вот они, недостающие страницы, — торжественно произнес он.

Варя подсела к нему на пол, заглядывая через плечо. Илья разложил листки перед собой.

— Итак, что мы с тобой сегодня нашли? Шестьдесят страниц Аристотеля. Восемьдесят — Платона. Около сорока — Сократа. Еще эссе про Христа. Ух ты, почти шестьдесят страниц про апостола Петра! И в общей сложности около семидесяти страниц разрозненных заметок… Кьеркегор, Ницше, Кант, Гегель… Значит, мы уже смело можем компоновать книгу из Сократа, Платона и Аристотеля. Особняком остаются Христос и Петр. Заметки, например, можно оформить как приложение.

Варя взяла несколько помятых страниц и быстро пробежала взглядом по печатным строчкам.

— Так красиво изложено, — восхитилась она, — всё просто и понятно, словно не философия. Это у отца ты научился так рассказывать? Знаешь, будет жалко, если ты что-то не включишь в книгу.

— Согласен. Но хотелось бы придать ей какую-то логическую структуру. Не просто свалить всё в одну кучу. Ну, предположим, с тремя афинянами всё ясно — цепь учеников и учителей, начинающаяся со старика Сократа…

— Ты, кстати, хотел мне рассказать про его казнь, — робко напомнила Варя.

Илья хмыкнул, продолжая размышлять, потом со вздохом отпустил мысли, сказал:

— Казнь Сократа? Да, сильная история.

Он встал, прошелся вдоль стеллажей. Варя смотрела на него снизу — танцующий огонь камина дрожал в его глазах.

— Когда Сократу было уже под семьдесят, — как будто вспоминая те времена, начал рассказывать Илья, — его знали все, дельфийский оракул провозгласил его «мудрейшим из людей», вокруг него на афинских рынках и площадях послушать его речи собирались толпы зевак, возникла когорта преданных учеников, среди которых был и Платон. Но Сократ по-прежнему ходил в лохмотьях, аскетствовал, сторонился политики и славы. И, как подтверждает вся история завистливого мракобесного человечества, и у него отыскались враги и недоброжелатели.

Его обвинили в том, что он совращает молодежь инакомыслием, проповедует каких-то новых богов и новых демонов, и вообще объявили опасным человеком. Сократа призвали к суду. Он явился, но отказался признать свою вину и даже не попросил о замене смертного приговора изгнанием или штрафом. Его друзья обратились к суду с просьбой заплатить за него штраф, но Сократ сказал: «Я повинуюсь Агатону — Богу, голосу Бога внутри. Я вас, сограждане мои, люблю и уважаю, но повинуюсь больше голосу Бога». Началось голосование, и толпа с большим перевесом приговорила Сократа к смерти. Ученики бросились оплакивать его, но он успокаивал их: «Друзья мои, разве вы не знаете, что я уже приговорен, с детства. Я приговорен к смерти тем, что я родился». Ему преподнесли чашу с ядом. Сократ совершенно спокойно принял чашу из рук палача и осушил до дна со словами, обращенными к друзьям: «Не забудьте отдать богу выздоровления Асклепию петуха». Он верил в бессмертие своей души и знал, что умирая — выздоравливает.

— Или воскреснет… — прошептала пораженная Варя. — Так удивительно напоминает смерть Христа.

— Да, что-то есть.

— А что же Платон? Неужели он просто так дал убить своего учителя?

— Платон? — Илья задумался. — Платон описывает смерть Сократа и… странным образом сам же пишет: «Платон не присутствовал, он был болен…» Черт!

Илья подскочил к листочкам, разложенным на полу, и стал их лихорадочно перебирать.

— Варька, ну ты даешь! — запыхтел он, схватил стопку бумаг и стал быстро читать, перелистывать, снова читать. — Ничего себе! Варька, ты гениальнейший человече! Слушай, как офигенно совпадают жизни Платона и Петра! Ну конечно, «Платон был болен»! Он заболел той же болезнью, что и трижды отрекшийся Петр. Струсил, короче говоря. Петух! Не тот ли петух Сократа кричал и Петру?.. Так… Но смотри, что было дальше: после смерти Сократа, убитый горем, Платон уезжает из Афин и странствует по Малой Азии, оттуда направляется в Египет, затем в южную Италию и только после этого возвращается в Афины, — Илья зашуршал листками, наконец нашел то, что искал, ткнул пальцем: — Петр же после распятия Христа тоже скитается и проповедует в Малой Азии иудеям и прозелитам, потом — в Египте, откуда переходит в Грецию, в Коринф, затем проповедует в Риме, в Испании, в Карфагене и, конечно же, в Афинах! Ты представляешь?! Маршрут совпадает вплоть до мелочей!

Илья возбужденно заходил по кабинету, размахивая рукописью.

— Имя Петр, как всем известно, по-гречески означает «камень». Платон — «platys» — плоский или широкий, но есть еще греческое «plastikos» — лепной, скульптурный, то есть почти что то же самое, что и камень. У обоих это второе имя, которое им дали, когда они пришли к своим учителям. Петр раньше был Симон, а Платон — по линии матери — Силен. Считай, одно и то же имя!

Варя, открыв рот, глядела на возбужденного Илью, глаза ее увлажнились от восторга, она даже забыла моргать.

— Офигеть просто! — кричал Илья. — Оба после смерти учителей построили всю свою судьбу на их учении, Платон говорил через Сократа, Петр — через Христа. Или вот еще, — он стал читать с листка: — «Ирод Агриппа Первый в 42 году заключил апостола Петра в темницу, христиане бросились горячо молиться за него, и ночью случилось чудо: в темницу к Петру сошел Ангел Божий, оковы спали с Петра, и он беспрепятственно ушел на свободу». С Платоном случилась похожая история: правитель Сиракуз Дионисий Старший сначала приблизил его к себе, но затем разгневался и продал в рабство, откуда Платона выкупили его друзья и последователи. Ну, что ты скажешь?!

Илья подлетел к Варе, схватил ее за плечи:

— Варька, какая ты умница, — и чмокнул ее в щеку.

— Я же говорила, что пригожусь тебе, — ответила она, счастливая и переставшая воспринимать действительность, как перед обмороком.

— Теперь я точно знаю, как объединить в единое целое все изыскания отца. Теперь все: и Иисус, и Петр, и Аристотель с Платоном, и Сократ — все логично соединены в одну цепочку. Всего лишь надо расположить материал должным образом, а там уже пусть читатель сам делает выводы. Или отец что-нибудь допишет. У меня осталось два дня, чтобы перевести записи в электронный вид и скомпоновать книгу. Работа гигантская, но успеть можно. Завтра вернемся в город, подключу ребят, за полдня всё отцифруем. А пока давай сделаем, что успеем. — Илья сел за ноутбук. — Ты будешь сканировать, а я корректировать.

— Давай, — Варя с готовностью подскочила к Илье.

Он объяснил Варе, что надо делать, и работа закипела в их руках, затянувшись далеко за полночь.

Варя аккуратно выкладывала желтые странички одну за другой на стекло сканера, улыбаясь своим мыслям, следила за яркой полосой света, пробегающей по строкам, и украдкой поглядывала на Илью, не отрывающегося от монитора. Его длинные пальцы бегали по клавишам. «Руки — как у Иисуса», — подумала Варя и почти решилась уже спросить, откуда же, по мнению Ильи, возникло такое потрясающее совпадение между Платоном и Петром, но сама не заметила, как уставшие веки ее отяжелели, опустились на темные глаза, и она медленно окунулась в сонный туман.

Потом, сквозь дрему, она почувствовала, как руки Ильи подняли ее, услышала тихое: «Спи-спи, я положу тебя на диван», и опять вдохнула его приятный, чуть острый мужской запах. И пришел волшебный сон, в котором его губы и руки ласкали ее как единственную и абсолютную Истину.

 

Варя решилась позвонить во вторник вечером.

Услышала тихий голос Ильи, и сердце ее подскочило и забилось быстрее.

— Привет, ну как дела?

Илья тяжело вздохнул и ответил:

— Да вроде как живой.

— Что-то случилось? — насторожилась Варя.

— Как тебе сказать?..

— Ну рассказывай всё как есть. Что-то с отцом?

— Отец в порядке.

— А в чем дело?

— …Ему не понравился мой подарок, — после долгой паузы сказал Илья.

— Да ты что… — выдохнула Варя. — А подробней?

— Ну, рассказывать особенно нечего… Во-первых, я все-таки не успел закончить в понедельник, поэтому закрылся дома, отключил телефон, работал целые сутки, — голос Ильи еле заметно дрогнул. — Пришел к отцу только сегодня, думал, ничего страшного, потерпит денек.

— Понятно…

— Но не это главное, Варь. Ему книга не понравилась.

Илья надолго замолчал.

— Почему? — тихо спросила Варя.

— Если коротко, сказал, что это совсем не то, о чем он писал.

— Как? Это не его записи?!

— Записи-то отца. Общая идея, то, как я оформил текст… Ну, в общем, получилась скорее уж моя книга, а не его. Разнес он меня к чертям.

— Даже не знаю, что сказать… — Варя почувствовала, что ее сердцу стало трудно биться.

— Ты-то не переживай, — Илья попытался рассмеяться. — Я просто еще не успел отойти. А на самом деле для меня это огромный подарок. Ты думаешь, я обиделся или сильно расстроился? Нет, что ты. Честно, всё в порядке.

Варя изо всех сил прильнула к трубке, улавливая в голосе Ильи каждую нотку, но так и не могла понять, действительно ли всё так, как он говорит, или он просто успокаивает ее.

— Слышь, Варя, не беспокойся за меня. Всё хорошо. Я в порядке, просто немного устал, спал очень мало. Я говорю тебе, всё хорошо, я даже рад, что отец так отреагировал. Ну помнишь, я тебе рассказывал про размолвку Платона и Аристотеля и что говорил мне в связи с этим отец? Он же еще тогда предупредил, что вполне может наступить такое время, когда меня перестанут понимать даже самые близкие люди. Помнишь? Варя? Не переживай, — голос Ильи дрожал и то вспыхивал радостью, то устало скатывался в безнадегу. — На самом деле отец мне сделал огромный подарок. И я очень рад, просто оказался не совсем готов, расслабился. Но теперь всё в порядке. Слышишь? В конце концов все мы обречены на непонимание. Думаешь, отцу было легко говорить мне всё, что он думает про книгу? Мы все, как и Аристотель, Сократ, Платон, Петр, Христос, обречены не понимать друг друга, но все мы берем начало из одного источника, что нас и сближает. Я люблю своего отца, и он любит меня. И пусть это никак не влияет на наше понимание друг друга. Слышишь? Это как вечное возвращение, вечная история непонимания. Платон не смог понять Сократа, и через четыреста лет история повторилась с Христом и Петром. И так будет вечно. Главное не идеи, которыми наполнены наши слишком умные головы, пусть даже мы в них искренне верим. Главное другое. Ты была со мной рядом, тогда, в пятницу, когда мы ездили по городу и собирали записки отца. Тебе было интересно слушать меня, ты хотела узнать и про Аристотеля, и про Сократа… Но, Варя, ты же сама знаешь, что во всей этой истории для тебя было важно совсем другое. Ведь так? Ты понимаешь, о чем я? Всё хорошо, слышишь, всё хорошо, я справлюсь…