«…Профиль Родины моей»
МОСКОВСКАЯ ОСЕНЬ
В Москве листопад. Словно шкура шарпея,
лежит на газонах в три слоя листва.
Как грудь перекрестным ремнем-портупеей —
проспектами стянута туго Москва.
Как люд на вокзале, в Царицынском парке
готовятся утки к отлету на юг.
С прозрачного неба стирая помарки,
проходится ластиком солнечный круг.
Но как ни крути, а тепла не дождаться.
Закончена бабьего лета пора.
Спеши ароматом листвы надышаться,
пока не задули снегами ветра!
Они еще силу скрывают до срока,
таясь в тех полярных краях, где во мгле
на севере диком стоит одиноко
сосна на смертельно промерзшей земле.
Но их уже чуют замедленной кровью,
готовясь отбить собой первый удар,
березы напрягшегося Подмосковья,
зондируя стылую высь, как радар.
Сейчас бы в поленницы плотные сбиться,
улечься поближе к горячим печам…
Но скрипнула ель, наклоняясь к сестрицам:
«Ни шагу назад! За спиною — столица.
Прогнемся — и тут же каюк москвичам!..»
И пусть небосвод еще ласково-синий
и ягод калины полно на кустах,
но в Троицкой лавре уже первый иней
осел, словно соль, на церковных крестах.
Плывет в золотистых лучах паутина.
Лес вышит, как праздничный царский кафтан.
И мир предстает пред тобой как картина,
вот-вот — и проступит в углу: Левитан…
КАЗАХСКАЯ НОЧЬ
Душно и звездно. В небе высоком —
жаркой лепешкой повисла луна.
Веет поэзией, древним востоком,
кто-то вздыхает тайком у окна.
Шелест ли, шепот ли, шорох ли сада —
слышу, как, нежно склоняясь ко мне,
ночь, как искусная Шехерезада,
новую сказку плетет в тишине.
Сквозь темноту — то яснее, то глуше,
точно вдали где-то локомотив, —
ночь раздвигая, вплывает мне в душу
сладкий, как дыня, восточный мотив.
Азия! Песня моя золотая!
Звонких кузнечиков переполох!
Степь вспоминает улыбку Абая,
и — ветерок пробегает, как вздох…
Как старики говорили когда-то:
в каждом из нас, кем себя ни зови,
чуть поскреби — и найдешь азиата
с духом кочевника в жаркой крови.
Не потому ли, Россию любя, я
чую, как манят меня из Москвы —
строчки Абая, просторы без края
и беспредельность ночной синевы…
В ПОЕЗДЕ
Зима. Что делать мне в вагоне? Я встречаю
проводника, несущего мне чаю,
словами: «Мы опаздываем?.. Нет?..
И не найдется ль свеженьких газет,
чтоб, в новостях пошарив хорошенько,
узнать, что стало с Юлей Тимошенко,
не взорван ли иракцами Багдад,
и что в Москве — дожди иль снегопад?..»
А за окном — застывшим кинокадром —
висит орел над степью, как кокарда;
спаял ледок речные берега;
и во всю ширь — снега, снега, снега…
Вот зимний дуб — без листьев, как бесполый, —
стоит один среди равнины голый.
Вот у окна — лежит моя страна,
вся до краев сиянием полна…
А я сижу — то ем, а то скучаю,
то, влив в себя стакан крутого чаю,
гляжу в окно, где вот уж много дней
мелькает профиль Родины моей.
Куда я мчу? Куда мой путь струится?
Кому я нужен где-то там, в столице,
где нынче сплошь — лишь банки, казино,
и жизнь мелькает кадрами кино,
сварганенного словно в Голливуде?..
Гляжу вокруг — кругом простые люди:
смеются дети, дремлют старики
(советских строек передовики).
Вагон летит через поля и чащи
моих Мордовий и моих Чуваший,
моих Удмуртий в снежной пелене.
Душа грустит, душа в тоске томится.
— Эй, проводник! (А лучше — проводница.)
Налей-ка снова, что ли, чаю мне…
Россия! Русь! Я всю тебя приемлю —
пусть грусть моя тебя не отпугнет.
Такое небо и такую землю
ну где еще моя душа найдет?
Я век готов через леса и горы,
через тоски томленье, день за днем
лететь, лететь через твои просторы
и пить твой свет, дрожащий за окном.
Уйди, тоска! Хоть даль и не знакома,
но это — Русь. И я тут всюду — дома…
ГЛАГОЛ ВЕЧНОСТИ
За окном щебечет птица —
то ль синица, то ль щегол.
День, как чистая страница,
еще нов, цветущ и гол.
Что там дальше приключится?
Что влетит в судьбу, как гол?..
Люди, лица… День струится…
Длится вечности глагол.
СОЛОМОН, ПРИТЧА № 22
1
Доброе имя — надежней любого богатства.
Добрая слава — весомей, чем денег мешок.
2
Бедный с богатым должны жить по принципам братства,
ведь и в того и в другого вдохнул душу — Бог.
3
За три версты обойдет беду благоразумный,
дерзкий же — ступит вперед — и получит урок…
4
Счастлив, кто слышит страх Божий в душе, словно зуммер, —
всё за смирение Бог ему выделит впрок!
5
Помни, что, сея неправду, пожнешь наказанье,
ибо Господь ниспровергнет слова твои в прах.
6
Спрашивай мудрых, всем сердцем внимая их знанью.
И — будешь встречен как равный при царских дверях!
СОЛОМОН, ПРИТЧА № 28
Тому, кто свят, не стыдно никогда
перед людьми за собственное имя.
А кто в грехах — бегут даже тогда,
когда никто не гонится за ними.
Двум старикам не помощь, а урон
от их сынка, что пьянствует ночами.
Так и страна, поправшая закон:
в ней каждый нынче сам себе начальник!
Кто без любви смысл жизни обретет?
Лишь в Господе живущий знает Правду.
Смотри: как лев, терзает свой народ
правитель злой и скорый на расправу.
Не будь как он. Не прогони людей,
что просят хлеб у твоего порога.
Паши свой клин. И избегай путей
кривых и отдаляющих от Бога…
У МОРЯ
Хорошо, что нету «чрезвычайки».
Хорошо, что нет НКВД.
Хорошо, что кружат в небе чайки,
устремляясь молнией к воде.
Я смотрю на небо голубое,
на песок, текущий из горсти.
Мне ль судиться с выпавшей судьбою?!
Боже мой! Помилуй и прости.
ВЕТЕР НА ЕВПАТОРИЙСКОМ ПЛЯЖЕ
После обеда в Крыму начинается ветер —
словно пастух, собирает он в круг облака,
треплет верхушки акаций, качает ветки…
Волны — становятся выше и злее слегка.
Небо — как будто бы то же, и солнце — то же
(цвет их — сдублирован в золоте пляжей и вод синеве),
просто во всем как бы малость добавилось дрожи —
в коже после купания, в травах, в листве.
Так и идут теперь рядом ожог с ознобом
и — чтоб себя не мучить — лучше часа на три
взять и уйти в кафе, прихватив зазнобу,
пить там мускат с мадерой, пробовать ассорти.
Ну а в 16.00, оплатив «рахунок»[1]
(кстати, в Крыму чуть дешевле всё, чем везде),
можно вернуться к морю, где свой рисунок
солнце выводит бликами на воде.
Если не сгонит дождик, то полотенце
вновь на песок бросай — и ложись, загорай…
(В общем, в сравненье с Москвой, где шалят чеченцы,
здесь, несмотря на ветер, — курортный рай!)
Ветер — это пустяк, ведь давно народу
ясно, что в сонме многих жизненно важных основ
нет ничего глупей, чем ждать у моря погоды
(разве что — выполнения брошенных властью слов).
А потому — не жди штиля или затишья,
телом вонзись в прибой, кинувшись как в любовь.
Море — оно как жизнь. Что ему мудрость книжья? —
То вдруг взорвется штормом, то онемеет вновь.
Море нельзя хулить. В море — надо лишь верить.
(Да и вообще, по жизни, надо поменьше роптать.)
…После обеда в Крыму начинается ветер.
Ах, как его в столице будет тебе не хватать!..
ПРО ДОМ
Я вновь пишу стихи про дом,
про дом, стоящий над прудом,
про пруд, лежащий под бугром,
откуда ловят щук багром.
Я б в доме том писал про лес,
про лес, в каком полно чудес,
где хитрый лис завел гнездо,
в нем лисинят родив штук сто…
Увы! Без дома ты — никто,
никто в заношенном пальто,
ну а в пальто хоть и теплей,
но так теплей, хоть слезы лей.
А потому все сны — про дом,
про пятистенок над прудом,
про тропку с мягоньким песком,
про лес, где ходят с туеском…
ВАЛЕНТИН РАСПУТИН
Эпохи узел груб и не распутан.
Народ живет таясь, как в блиндаже.
Но скажет слово тихое Распутин —
и как-то легче станет на душе.
Он не астролог. Он не Павел Глоба.
Но скажет слово — и поверю я,
что, как трехдневный Лазарь, вновь из гроба
восстанет Русь воскресшая моя!..
* * *
Двадцать первый век на дворе.
Снова враг стоит на Угре.
И, хоть он пришел не с востока,
действует он зло и жестоко.
Снова вместо сел — пустыри.
Лезут на престол — упыри.
Нивы позабыли о плуге.
Блуд разлит по каждой округе.
Русь моя! Ока и Угра!
Над тобой чужие ветра,
шелестя погостным бурьяном,
носят славу западным ханам.
Гаснет наш в истории след.
Где они — Боброк, Пересвет?
Скоро ль, разогнав рынок хитрый,
явится наш новый Димитрий?
Русь моя! Непрядва и Буг!
Отряси неправду, как пух!
Есть еще мужи по уделам,
годные для ратного дела!..