РАССКАЗЫ

ПЕРВЫЙ СНЕГ

 

Свет… Светло… Светло-светло… Чисто… Аккуратно… Еще как? Мягко… Светлая мягкость, мягкий свет… Мягкий свет подходит лучше. Пора вставать. У-у-у… Холодно. Такой холодный пол. Когда уже выпадет снег?.. Тогда обкидали бы им стены дома, и было бы теплее…

Надо одеться. Брючина еще зацепилась. Наконец оделся. Стол. Ок… Что это? Снег… Снег! Дождались. Сейчас что нужно, всё есть… Схожу, чаю попью.

Опять горячий. И что они все огонь глотают?! Пусть остынет… Стол рядом с окном. А на нем цветок. Зеленый цветок, а снег белый-белый… Такие разные… Уже и не помню, как скрипит снег, первый снег… Не по-зимнему… Помягче. Опавшие листья покрылись, не видны. Унылость исчезла. Выйти и побродить по мягкому снегу. В резиновых сапогах… Ногами чувствуешь снег. Куда подевались шерстяные носки?.. В этом доме всё теряется, ничего не найдешь. Хоть с собакой ищи… А собаки нет. Саму ее с собакой не найдешь… Побыстрее бы одеться и выйти… Уф, вышел…

Снег какой!.. Как вата. Нет, сахар… Нет, мука… Какой-какой? Как снег. Только как будто не совсем еще снег… Этот еще не плотный. Лежит как невесомый. Хорошо. Легко дышится. В лесу так же. Не чувствуешь, как дышишь…

Снежок из этого, конечно, еще не скатаешь. Да и с мусором некрасивым будет. Трава, опавшие листья, прочее… Схожу к реке. Скоро она встанет. Отсюда, с верха горы, люблю смотреть… Река под горой течет. За ней лес. Обычно он синеет. А тут выпал снег, и вся округа кажется синевато-белой. Как будто из сказки. Глядишь сверху, душу щемит… Это картина из прошлого, далекого прошлого, где еще не было цивилизации… Кровь играет… Кровь предков. В такие моменты она пробуждается откуда-то. Память предков, виденное ими… Лень перелезть через ограду. Перелез. Яма. Перепрыгну. Снег еще не полностью покрыл отжившую траву, она местами торчит стебельками. Своеобразная красота…

Гора сползает… Эти оползни!.. Так скоро полностью в реку сползет. И не заметишь. Каждую весну двигается понемногу. Надо что-то придумать… Может, сосны посадить? Потом, когда вырастут, сотни лет радовать всех будут.

Дошел. Раньше, говорили, река текла вон там… Намного приблизилась она к нам, изменила русло. Плывет лед. Его уже много. Берег уже весь во льду. Льдины шуршат, трутся друг о друга… А на стремнине проплывают неслышно. Красиво. Полетать бы тут, как птица над всем этим… Сесть на лед, посмотреть поближе. Но и отсюда хорошо. Найти бы валежник… Нету… Там не коряга? Притащу всю. Тяжела, старая… Дотащил. Здесь огонь и разведу. Оп! Ветра нет, и так хорошо… Огонь уже принялся за веточки с палец толщиной… Добавим… Кушай, кушай… Можно и покурить. Что еще человеку нужно… Душа отводится. Дымок вьется.

Пора домой. Подниматься тяжело. Лень. Надо поднапрячься. Опять перебирайся через яму, через ограду… Пошли-пошли… Дошел. Открываю дверь. Зашел. Раздеваюсь… А теперь чай. Недолго гулял. Часа полтора. А часы уже старые… Еще дедушка покупал. Антиквариат…

Кто-то заходит… Наверное, брат… Он. Конечно, будет пить чай, горячий, как кипяток… На забой выходим. На забой? Резать барана? Как я это не люблю! М-м-м… Ненавижу… Бедное животное… Оно обречено. Оно даже не может защититься. Никак. Ненавижу… Ну не могу я забивать скотину, не могу. Как так можно? Живую душу. Взять и убить. Бессловесную тварь… Она ничего не может сказать… Не могу! Как они не понимают? Топят котят, душат… Собак, щенков… Не хочу выходить. Сколько себя помню, никогда не любил… Пусть только не заметят слабость. Не мужчина… Кто так сказал? Кто придумал? Если не убиваешь — не мужчина… Правильно. Не смог бы прокормить семью. Если в старину. А может… Глупая жизнь.

Ну, жду. И снег уже не ощущается. Скоро выведет. Что-то уже слышится. Выводит. Что стою, надо помочь. Отвести. Надо схватить за шерсть. Так надежнее всего. Жирная… Шерсть всегда жирная. Для отвода глаз получается помощь. Дергается. Чувствует приближение смерти. Надо отвести поближе к грядкам. Заваливаем. Вырывается. Того и гляди…

Как мне плохо… Так же, наверное, и убийцы… Человек ведь такая же часть природы. У него так же всё — сердце, легкие, печень, почки… Только умнее. Так же, может, и убивают. Такая же живая душа. Возьмешь и перережешь горло. Либо по голове чем-то стукнешь. Если бы законов не было да общество по-другому не думало… Вот и все отличия. Другие думают по-другому… Человека убивать нельзя… Если так — то можно… Всё еще из рук вырывается. Я бы отпустил, да нельзя. Вытащил нож. Ой, как плохо!.. Чем провинился? Так мучить меня… Режет горло… Отвернусь. Храпнуло… Как хочет убежать! Держать, держать! Вот так… Никуда не убежишь… Сейчас отрежем голову, а потом разделаем. Надо учиться разделывать, приглядеться, что да как. Крови соберем, пожарим. Печень тоже. Вку-усно!..

Снег с землей перемешался. Грязно. Надо бы немножко оттащить. Туда, где снег почище, чтоб не испачкать. Снега бы побольше. Раньше бы выпал… А еще и дергался…

 

 

ДУРАЧОК

 

Лысый перепрыгивал через образовавшиеся лужи. Спина его поеживалась от крупных и холодных капель. Сзади шел дождь. Дождь выплеснуло почти неожиданно из мерзло-синего пласта неба. Лысый забыл, что копошился там, в додождье, и сейчас скакал по картофельному полю, как белая пешка в эндшпиле. В дожде потонула межа с мягко увлажненной стерней, и Лысый торопился под шумящий долгожданной сухостью навес из шифера. Небо стреляло в сверкающую голову тяжестью холодных капель, и она увлажнилась от злящейся природы, будто холодным потом покрылась от страха. Где-то впереди его уже ждала сухая возможность переодеться и выпить горячий чай, как Лысого приняла земля. Бегущий не понял, кто и за что растянул его, как лошадь. Замолкла целующая остро в ноги ботва, и округа заполнилась звенящей тишиной. Лысого нельзя было назвать исследователем, и поэтому он не сумел бы сказать, куда попал, да, может быть, и не смог бы, потому что рот открыло от забившейся туда земли. Лысый выплюнул ее. Лежал и, приходя в сознание, отдыхал. Он не спешил. Сильно запачкавшаяся и нагревшаяся во время падения голова сейчас отмывалась полосками и остывала. Потом посветлело. Темнотой перед глазами оказалась тоже земля. Совсем рядом, в развороченном гнезде полоскался и поспевающий урожай. Виднелись две красивые картофелины. Левую руку Лысый распрямил из-под себя и, не понимая, встал. Теперь дождь шел повсюду, и Лысый повернул обратно. На пути попалась какая-то дыра, пугающе большая и черная. Кто бродил там — Лысый сказать не мог уже не из-за хапнутой полным ртом земли, а просто по незнанию. Может, там кроты, всё уже перерыли. Лысый покопался во влажной земле и попал на подземную дорогу.

— Сволочи… Слепые рожи… Чтоб вы подавились! Залейтесь, утоните…

Лысый заново направился в дом, идя куда так некрасиво и неприятно упал. Под большим навесом крыльца стояли добрые люди из дома. Они сильно развеселились от смотрения на идущего и ненасытно смеялись. Не развеселился только Лысый. С него сейчас можно было писать не то кого-то из древней мифологии, сюда поселившегося Бахуса, не то еще кого-то — кто плевался землей. Босой, прихрамывающий, он тащился к крыльцу, и капли играли о зацепившиеся за ухо листья картофельной ботвы однообразную, шепчущую мелодию.

Вообще-то Лысым его называли добрые люди, которые в ямы никогда не попадали и поэтому не знали, какая у него сейчас душа.

Лысый не был античным богом и с Бахусом не знакомился, хотя иногда и пил хорошую водку. Лысый был крестьянином. Его крестьянское нутро не изменила ни городская учеба, ни два года армии. И сейчас он думал не из-за того, что растерял красоту либо здоровьем ослабел, а из-за того, что кто-то ел его пищу. А для чего тогда им там, под землей, надо ходить?

…Лысый отмывал то, что не успел еще прополоскать закончившийся уже дождь. В забелевшее мясо сразу стали питаться мешающие комары — животные, в домашнем хозяйстве и человеческой жизни совсем бесполезные и ненужные. Одни убытки от них. А потом Лысый всё же зашел в долгожданную сухость.

Там его ждал чай. Чайник был еще горячим, но Лысый хотел делать всё основательно и без спешки. Он заново вскипятил воду и размешал с теплой закваской, а потом, уставив вперед глаза, хлебал. Когда-то и где-то, Лысый этого уже не помнил, был давно дядька, уважаемый и хорошо работающий, который любил глотать огненно горячий чай. И на столе тогда целыми днями кипел большой самовар. Лысый часто думал об этом и любил пить чай. Только самовара у него не было.

После одного стакана захотелось залить другой, но Лысый уже начал пить молоко. Молоко он не любил, хотя слушал других и знал, что молоко — нужная вещь. Во время питья Лысый старался думать с пользой и расстраивался в основном из-за пропадания продукта. Никто, кроме него, насильно молока не ел, а Лысый больше трех литров в день использовать не успевал. Он уже совсем было хотел отказаться от коров, но они в крестьянстве были нужными животными, работая эффективно день и ночь, чтобы можно было обогатить землю. И крестьянин пил молоко и ел шаньги, потому что и творог никто не ел, может, только кошка. Ему приходила мысль завести мягких едоков штук десять. От всяких кисломолочностей Лысого потом мутило и часто отвлекало от приумножения хозяйства.

Лысый делился горем с людьми:

— Задождило сейчас-то? А я что-то работаю. Пришлось убежать. Когда бежал, упал посреди картофельного поля. Подземная дорога там какая-то, пальцем ноги туда попал и провалился. Кроты, наверное, вырыли. Картошку носить. У тебя их нет?..

А люди не знали, ведь через поля не скакали, и основательности у них было меньше. И к единому мнению без того, чтобы посмотреть, прийти не могли, но падение смотреть не хотели потому, что Лысый жил не как добрые люди, и даже картошку садил по-своему. Может, у него и кроты по-другому ходят, и нельзя сказать, кто копался в земле. Так думали люди, и Лысый зашел домой, чтобы еще поесть шанег, но счастья опять не было. Потерял аппетит Лысый из-за телевизора, где показывали мультфильм с кротами. Слепые ходили высокомерно и разговаривали как люди. Телевизор врал. Дети будут играть в зрячих кротов, которые, может, к доброму и не подвигнут. До этого Лысый кротов не знал и считал их какой-то частью жизни, а, оказывается, они есть. Некоторые даже рядом с ним. При полной ненужности кротов на картофельном поле возможность плохого подвигла Лысого шевелить редко протянувшиеся извилины, чтобы и они не распрямились. Голову одолели абстрактные и тягучие мысли. Лысый, может, и не был против неизвестного зверья, но забота за урожай сильно утомляла его, и обязательно нужно было выгнать этих героев детей куда-то в сторону от поля. Там, может, и пусть бы жили, скажем, в том же ржаном поле, либо ячменном поле, где вся польза наверху, а не внизу. Так потом и заснул, с одурманенной головой, не доведя работы до конца, с целью чтобы мысли отдохнули. Спал Лысый плохо, но то, что снилось, припомнить не мог и проснулся утром уставший. Можно подумать, что всю ночь с кротами боролся.

Поутру, отлив ненужную воду, Лысый всегда пил свой горячий чай, восстанавливал расстроенное равновесие. Горячее входило медленно и давало небольшое время подумать о лучшем проворачивании предстоящей работы. Лысый не торопился и надеялся, что в это утро в голове родится нужная мысль, горячая и крепкая, как чай.

А потом бегом пошел искать того, кто мог воплотить в жизнь пришедшую мысль. Таким человеком стал работник с трактором. Необходимость этого человека гналась за трактором, катясь в образе бочки с водой. Лысый радостно и поэтому немного длинновато и непонятно рассказывал о кротах. Неплохим трактористом и еще лучшим человеком был нужный человек и с радостью помогал, только бы его уважали. Лысый попробовал уважать, но нужный человек был сыном отцов и от всего сердца и с усердием делал всё, чтобы сегодняшнюю возможность на завтра не переводить. Лысый пить не любил, но преклонялся перед всеми, живущими от земли, и поэтому немного выпил, а в основном потому, что по-другому дело не получалось.

На израненную неизвестным зверьем землю они пришли обозленными на всех кротов. В редко бывающем теплом единении душ они хотели тоненько, до заполнения залить все норки и научить кротов плавать. Норка нашлась, в сравнении с вчерашней, намного уже и меньше, не соответствующая разжиревшей от воровства величине кротов. В необъятности, где-то в темноте жили незнакомые кроты. Ели, играли, разговаривали по-своему. Лысый их языка не знал, но всё же прокричал в норку свое, с надеждой, что и среди кротов найдется полиглот, который поймет. Но вода тонко течь не хотела и шла с шумной журчащей скоростью не из-за глупости разума, а потому, что кран на бочке вокруг себя не крутился и работал всё время в одну сторону. Поле затопило. Лысый попробовал отобрать из рук работника изливающую кишку, но работу тракторист хотел сделать хорошо. Кишка хрипнула и замолчала. Лысый про себя вспоминал плохие слова, кем мог быть работник. Его картофель чуть не уплыл с силой воды.

Притих Лысый и со скукожившейся душой пошел пить свой чай. Назавтра он ждал брата, который ездил какой-то родне помогать, тоже добрым людям. Что помог и приедет вовремя, Лысый никак сомневаться не мог, потому что брат был вменяемым и умел жить так, чтобы в земли никто не заходил.

Пришел вечер, уставший и разленившийся после целого дня хлопот. В размытых очертаниях вечереющей жизни тлело раскрасневшееся от своего горящего жара круглое солнце, которое сейчас спешило в другие края, где тоже были люди, которые могли любить смотреть тлеющее где-либо солнце. Вместо него из темных углов и леса необратимо силилась наружу непонятная ночь с дикими, как звезды, глазами.

Лысый читал в этой усталости и непонятности, отгородившись обманчивым в своей бледности светом лампы. В бесконечной толкотне печатных знаков затерялась правда, и смысл родных звуков растекался по святым страницам книги в обманывающие слова. Правы были добрые люди, когда после покупки назвали книги ненужными, а Лысого бестолковым и глупым. Слепые брали ради жизни в темном и плотном пространстве их бытия имеющихся дождевых червей и прочих ползающих. Еще им надо было быть до неприятия маленькими с невероятно острым слухом и нюхом. Маленькие кроты жили самыми лучшими из самых лучших братьев с пользой для земледельческого хозяйства, потому что в своей мягкой слепоте питались вредящими в подземной жизни растений существами. Лысый не верил и с морщащим лоб еще большим усердием прочитал снова каждую букву. И поверил.

Впервые после последнего холодного дождя он отправился без смутных переживаний в тихую ночь. И, как и всегда, Лысый видел сны. Он не умел жить без светлых, многоцветных и пахнущих снов и потом возился целыми днями с удивлением, что запахи и цвета реальной жизни одновременно местами-местами где-то такие же, сконцентрированные и размазанные. Поэтому в глупой мятущейся душе Лысого всё непонятно мешалось, и никак не открывалась нужная гармония.

В это путешествие Лысый сильно уменьшился и дошел в бытии до кротов, но не удивился испуганно, а только улыбался окружьем глаз и ждал зовущую неизвестность. Оттуда вышел некрупный крот, и они с Лысым бегали, как дети, в подземном сумраке, и уменьшенный Лысый дивился тому, что здесь не совсем, до невидения, темень и чернота, а какой-то жидкий цвет. Потом они вдвоем ходили по многоцветью жизни природы и любовались бесконечности пейзажа. Пахло цветной жизнью и свободой. Этой красоте не был нужен дневной слепящий свет солнца, потому что в ночи был бесконечный день. А потом крота позвали, и Лысый проснулся.

— Вставай! Вставай, сказано тебе, лысый дурак! Что искал на картофельном поле? Горело, что ли? Большой уже, а дурак, — в ухо, чтобы громче было слышно, с праведностью умного в голосе шептал брат.

— Встану, что кричишь? Умрешь здесь из-за тебя. Спал бы стоя, упал, — просыпался Лысый.

Утро взялось хлопотать везде и под ладным руководством брата. В убыстрившемся течении времени и быстро меняющемся бытии растекались звуки, затрагивающие сердце и прочие, перерабатывающие еду, органы. Всё началось с сонной еще и сытной пищи, которая кормила семью и расстраивала Лысого. Ели устало и думно, прожевывая и глотая пищу хлопот предстоящего дня и тяжелой работы. Лысый был в воздухе столового пространства неподходящей частью и сидел с проступившими на гладких частях головы мыслями. Так же он докончил и молоко. Только мысли проступили сильнее.

Питание закончилось, как и всё самое хорошее и вкусное когда-то заканчивается, и Лысый впервые в жизни о расширении земель думал без светлой пользы и радости, когда видел растущий картофель в своем сознании.

Лысый бродил потерянным по меже, искал босыми ногами новые норки. На развороченном поле не верилось в вредность слепых. Дырка была маленькой, и никакая картофелина по своей воле не смогла бы через нее уйти. Правды нигде не было, и Лысый тронулся ее искать.

Искать пришлось долго из-за равнодушной прямоты добрых людей. Люди доверительно, от всего сердца говорили, что Лысому нечего делать в его мутной и непонятной жизни, кроме как жить для себя. Для них Лысый был жадным человеком из-за глупой силы желания насколько возможно расширить земли и всё там выращивать. Они думали сами, что Лысый столько съесть не может, пусть хоть и лицо у него умное. Парень маялся с урожаями, всё искал новые рецепты, чтобы одно можно было кушать во многих видах. Люди жили понятно и всё время в работе, растили что-то на отведенных для этого грядках, смотрели одинаковые телевизоры, ели одинаково и слыли людьми. Лысый же из-за своей непонятности с самого своего рождения никак не умнел и был что есть. Рассказывал о себе и своеобразно, как будто редкие мысли скакали впереди него самого. И прослыть бы Лысому дураком, но из-за своей лени он брил голову, чтобы не пришлось расчесываться и мыться.

После какой-то жизни мать на это сказала:

— Хорошо, что голову бреешь. Хоть Лысым называют, а глупость не так видна…

Но Лысого считали дураком. А он этому и не противился, потому что уже заметил свою незначительность и слабость перед лицом Земли и невидимость предпринятого во времени. Его крестьянская душа хотела объять невозможное необъятное и просила любить землю целиком. Лысый любил, но целиком и так же одновременно не мог, и поэтому любовь получалась дерганой и неодинаковой. Получалось так, считал Лысый, из-за того, что другие землю не любили. Лысый объяснял свои хлопоты тем, что земле, как любой женщине, надо родить. Для этого она создана, хоть и кто его знает кем. И по-другому земля не может.

…Человек хлопотал во дворе. Он был уже пожилым человеком, но не смог даже к какому-то там десятку найти сердечного успокоения и всё еще хотел что-то делать. А работать уже стало нечего, остались только дом да двор. Человек много раз всё менял и этим был интересен. Редко что-либо бывало долго одинаковым.

Хозяин был доволен дневной работой. Он делился:

— В конце картофельного поля нашел в траве гнездо, свито. А там кроты. Маленькие еще, семь штук. Всю картошку перетаскали бы, скотины. Топтал да топтал. Пяткой.

Лысый этого не знал и спросил снова:

— Кто же был — крот или полевка?

— Даже и не знаю. Говорят, кроты…

— Если это кроты, то в книгах пишут, что они картофель не едят, а даже нужные животные.

Откуда-то в разговор, прямо как из земли вышел, влез брат. Он точно сказал:

— Их пишут такие же, как ты, дураки, которые ничего не знают и не умеют. А человек пожил уже, много видел. Знает, где и что. У нас ведь кто-то тоже копался…

Лысый противился в своей непонятности:

— Они хорошие. Полевка ест, а крот — нет.

Отвечали объединившись:

— Молчи. Сам ты крот. Слепой, глупый.

На этом они еще не закончили разговор и предложили всё, что знали, кто из книг, кто из жизни. Брат не был пожилым, но знал их и уважал добрых людей. А Лысого дома еще и мать пожалела:

— Дурачок ты мой, дурачок…

..Жизнь кротов проходит в темноте. Она идет в основном в кормящей земле, как узнано когда-то древними кротами. Они рождаются, растут, едят. А где-то там, в слепящем свете, живет кто-то другой.

Слепой жизнью жила только успевшая дорасти до взрослого размера душа. Многие его называли дураком, и только мать иногда вздыхала:

— Ах ты дурачок наш, дурачок..

Крот был ненормальным и копался не еды ради и как другие, а чаще всего из земли. Там он часто слепо сидел и нюхал цвета, которыми пах воздух. Запахи были различными, и хотелось их видеть. Внутри всё было в темноте, здесь всё одинаково светило. А вокруг, может, и многими цветами играло, и глупый крот этого не знал, но хотел…

Лысый с удивлением смотрел, как брат, ворча, бродил вокруг дома, чтобы найти затерявшийся в пространстве смысл. Последний прием пищи прошел в звенящем молчании и оставил в жизни Лысого вкус изжоги. Брат спешил есть и встал из-за стола всё еще что-то ища, а потом вышел, держа в руках маленький топорик, который из-за своей непонятной жадности купил Лысый. Ему он не был нужен, и топор оприходовал брат. Железкой он делал толковую и необходимую работу, убирал что-либо, что не было нужным. Первым делом срубил растущую в стороне угла дома сосну, которую так же непонятно, как и жил на этом свете, посадил Лысый прямо посередине дороги. Только сказал, что там дерево на своем месте, обходил молодую душу, ждал, когда та вырастет, подобно дому, большой и теплой.

Некоторым не поверишь как везет в жизни. Умом, уменьем, счастьем. Брат недолго посидел у норки на грядке и увидел выходящего крота. Он был слепым. Хлопнул топор, едящий картофель лег на бок, оскалившись…

…Крот вышел. Крутом было лето, которое всегда заканчивается осенью, и опять начинается до надоедания однообразная жизнь. Сегодня цвета воздуха сконцентрировались несколько и приросли смесями. Крот чувствовал себя счастливым, как и в детстве, когда еще не делишь жизнь на что-либо и делаешь то, что сказано Жизнью, ничего не думая и не меняя, кто для чего родился на Земле. И вдруг у него в голове рассыпалось.

Если бы крот знал человеческий язык, сказал бы, что брызнуло многими цветами, а тут просто сменилось однообразие, одинаковое на множество частей, но и этого стало достаточно, чтобы понять многоцветье. Крот улыбнулся и лег на бок…

Лысый скакал через поле, как пешка в эндшпиле. Брат довольно стоял рядом с лежащим кротом и удивлялся:

— Какой маленький, а сколько вреда может принести. Вышел, дурак. Еще и злится…

Лысый взял влезающую в ладошку с живым на ощупь мехом тушку и направился куда-то.

Брат подтрунивал:

— Куда ты?.. Идем, чаю выпьем!.. Слышишь, ненормальный! Ну и иди, смывайся… Дурак.

Он видел, что Лысый копался под широкой черемухой и, стоя на коленях, хоронил крота и что-то шевелил губами, но не слышал. Слепые бы услышали, но брат видел абсолютно и ни на что не жаловался.

Лысый шептал: «Спи там, где ты родился, где ты был, где умер и где будешь жить после смерти. Откуда мы и будем мы чем…».

Всё идет дальше. Лысый еще сильней тронулся. Расширил поля и часто стал смотреть мультфильмы, особенно для самых маленьких, про всяких живых зверей.

А мать хвалит брата и готовит на стол из благослови, Христос, большого урожая картофель. Он очень вкусный и рассыпчатый.

 

Авторизированный перевод с коми.