РАССКАЗЫ

 

ПОПОЛАМ

 

«…андрогины… сочетали в себе вид и наименование обоих полов – мужского и женского…Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов…

И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как поступить с ними, и не знали, как быть: убить их, поразив род людской громом, как когда-то гигантов, – тогда боги лишатся почестей и приношений от людей; но и мириться с таким бесчинством тоже нельзя было. Наконец Зевс, насилу кое-что придумав, говорит:

- Кажется, я нашел способ сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится».

Платон «Пир»

 

Когда это произошло, все спали, а наутро мир проснулся разрубленным на две равные половины.

 

Я очень хорошо помню, как, раскрыв глаза, увидел потолок и нахмурился. Сколько раз говорил ей, чтобы не переворачивалась на живот. Ведь так можно задохнуться. Ну почему боги сделали часть меня женщиной? Мало того, что эта разновидность рода человеческого – существа взбалмошные, имеют неудобную физиологию, не терпят боли, постоянно визжат, плачут, негодуют, боятся, так ещё и глухи к голосу разума! Поистине, женщина – наказание для мужчины.

 

Вот Эфиальту повезло: с какой стороны не взгляни, одинаковое мужское лицо. Они никогда не ссорятся, по крайней мере, я этого не видел, все вопросы решают сообща, рассудительно.

А эта… «Хочу вон ту заколочку! Хочу колокольчики над кроватью! Хочу в гости к Полигимнии!» И ведь знает, что я эту наглую бабу на дух не переношу. Полигимния – жирная, как слон, чернявая, глаза здоровые, что, кажется, вот-вот выпадут. И неудивительно: такую сплетницу ещё поискать. Ну что она в ней нашла? И ведь только попробуй, откажи. Сразу в слёзы, сразу я злой, бессердечный, и она рада, что никогда-никогда не узнает, как выглядит моя сторона лица, потому что наверняка я страшен, как смертный грех, покрыт коростами, и вместо улыбки у меня оскал.

 

А иногда по-другому… Когда какую-нибудь финтифлюшку увидит, меня к ней развернёт и ласково так, с нежностью попросит. Я-то сразу готов, но поломаюсь для виду, чтобы голосок её подольше послушать – он у неё такой…и не передать даже. Как дудочка камышовая: протяжно-искренний.

 

Так вот, лежал я, глядя в потолок, вдруг рядом зашелестела простынь, и увидел я нечто странное. Тело человеческое, а вместо лица – копна белокурых волос до самого живота. А на животе пупа нет, и ниже вовсе срам какой-то – две выпуклости и складка посередине. Это существо сидело на краю моей кровати и потягивалось.

- Ты проснулся? – А голос у него был точь-в-точь как у другой моей части.

Я повернулся на бок, чтобы она не видела этого урода, и спросил:

- Ты кто?

Существо развернулось, и увидел я девичье лицо такой красоты, что даже забыл как нужно дышать.

- Меня зовут Акумена. А ты кто?

- Акумена – это моё имя.

Она засмеялась:

- Эй, соня, взгляни-ка на этого нахала, забравшегося в нашу кровать! Он говорит, что его зовут Акумена!

Ей никто не ответил, и она подняла руки, пытаясь ощупать ту сторону, на которой у всех нормальных людей находится второе лицо.

- О, боги! Что со мной?

Я решил, что пора будить свою вторую половину и тоже повёл рукой. Но кроме волос там ничего не было! Мы вскочили каждый со своей стороны кровати и с ужасом лихорадочно стали трогать себя, поворачиваться вокруг, пока, наконец, не поняли, что случилось нечто ужасное, и что мы каким-то образом перестали быть одним целым. Тогда нас бросило друг к другу, мы обнялись как можно крепче, словно пытаясь вновь слиться воедино. Мы стояли и дрожали, как осиновые листья, а где-то в смежных комнатах и на улице уже слышались крики и рыдания испуганных людей.

 

Боги покарали нас за нашу гордыню. Они не могли бы сделать нам больнее. Мы стали уязвимыми, как дети. Все ходили парами, взяв друг друга за руки. Даже мальчишки, разносящие свитки с последними новостями, все так же бегали по двое и кричали хором:

- Последние новости! В мире не осталось ни одного полноценного человека! Конец света близок! Боги неистовствуют!

 

Но даже когда боги неистовствуют, кто-то получает от этого выгоду.

Свитки продолжали печататься и не успевали покидать порогов редакций, как их тут же вырывали и читали взахлёб.

Появилась новая мода на тоги с рисунком на спине в виде второй половины.

Очереди на прием к хирургам и портным не расходились ни днём, ни ночью.

 

А потом начались первые потери. Люди теряли друг друга на площадях, базарах, улицах. Для имеющих постоянное жильё это не грозило катастрофой, но туристы и проезжающие были настолько незащищены от подобного рода случайностей, что сразу терялись и становились беспомощными. Одиночки превращались в косяки, косяки в толпы, и в скором времени сотни неприкаянных людей бродили по городам, забыв про дела, нужды, прошлые стремления. Всё, что они хотели – найти свое подобие средь каких-нибудь шести миллиардов таких же отчаявшихся.

 

Я стал бояться. Настолько невыносима была мысль о том, что могу потерять её, что начал хуже спать. Всё время мучили кошмары, я просыпался ночью в поту от собственных криков. Мена (мы разделили наше имя пополам, как и другие люди) прислоняла мою голову к своему плечу и напевала колыбельную, пока я снова не проваливался в страшные сны.

Мы всегда держались за руки, даже ночью.

Однажды на углу соседней улицы кто-то потерялся. Сразу собралась толпа зевак, желающих посмотреть на чужое горе. А Мена воскликнула:

- Аку! Мне больно!

Оказывается, я слишком сильно сжал её ладонь.

Мне хотелось купить цепи и приковать её к себе навсегда. Но цепи стали дефицитом, а услуги кузнеца вообще могли позволить себе только очень богатые.

- Аку, ну куда я могу деться? Ты же не отпускаешь меня ни на минуту! Зачем тебе эти глупые цепи? Пойдём танцевать сегодня ночью на набережную!

На набережную? Но там же толпа, в которой так легко потеряться!

- Аку, я не хочу всё время смотреть на твою кислую мину. Ты как будто уже оплакиваешь моё невозвращение. Раньше мы часто ходили танцевать, а теперь ты стал угрюмым и молчаливым. Я решила идти на набережную. А ты как хочешь.

 

И я пошёл. Стоял у края площадки, стараясь держать в поле зрения её белокурые развивающиеся пряди. Как ей было весело! Как много я терял в прошлом, не имея возможности видеть её радостное лицо! Она улыбалась всем, а я смотрел на неё, и сердце моё болело от счастья. Ах, как я гордился, что она моя! Несмотря на нашу разделённость, мы – единое целое. И это такое счастье.

- Аку! Как было весело! Я валюсь с ног от усталости! Отнеси же меня домой!

Она уснула ещё по пути. Прямо на моих руках. И не проснулась даже тогда, когда я положил её на кровать и укрыл накидкой. Мне хотелось только одного – смотреть на неё как можно дольше, впитать в себя её красоту. Я так и уснул на стуле. А утром всё тело болело, и я впервые порадовался, что мы не едины, что она не чувствует той же боли.

 

Время текло, и жизнь входила в привычное русло. Люди, правда, стали более рассеянными и…одинокими. Это новомодное словечко появилось в одном из свитков и тут же стало очень популярным. Его начали употреблять по делу и без дела на каждом углу, в любом философствущем кружке, даже в питейных лавках, вызывая жаркие споры, вплоть до мордобоя. Ночами в парках вздыхали парочки: «ах, я так одинок! Только ты – моя отрада!» Открывались какие-то клубы для одиночек, одиночников и одиноков. Опять же, появились тоги с надписями «Одинок. Ищу любовь». Люди стали пробовать подбирать новые пары. Они сходились и расходились, тратили на это время, силы, умственный потенциал. Брошенные половинки чувствовали себя настолько несчастными, что сходили с ума, вешались или бросались с головой в оргии.

 

Мой знакомый Эфиальт тоже распался, и я с удивлением обнаружил, что мне не интересно общаться с ним как с разными людьми. Эфи слишком громок и напорист, а Альт тих и немногословен. Раньше они дополняли друг друга: Эфи подбадривал, Альт усмирял, а после рассоединения они даже общаться перестали.

 

Я стал спокойнее относиться к тому, что Мена уходила на базар или к своим подругам. Она могла спокойно посекретничать о своём, а мне не нужно было злиться и негодовать, слушая женские сплетни. И ей действительно это нравилось поначалу, но со временем я стал замечать, что она перестала гулять вечерами, сидела подле меня с вышивкой и напевала старые мотивы.

- Аку.

- Да, родная.

- В мире стало страшно жить.

Я никогда не утверждал, что женщины не думают. Но мне всегда казалось, что такие мысли больше присущи мужчине, потому удивился.

- Почему ты так говоришь?

- Когда я выхожу на улицу, я больше не узнаю лиц. Везде только гримасы, как будто у всех животы свело. Мира больше нет. Люди воюют друг с другом. Целуются, улыбаются и ненавидят одновременно.

- И ты знаешь, почему это происходит?

- Я думаю, это оттого, что люди обманулись. Им кажется, что счастье можно выбрать самим. Что можно выбрать судьбу и стать богами.

- Но если они видят, что стали ещё несчастнее, то почему продолжают бесплодные попытки?

- Может, они все сумасшедшие, Аку?

- Наверное, мы им тоже кажемся сумасшедшими.

- Обещай мне.

- Что?

Она поднялась со своей скамейки, подошла ко мне и обняла.

- Обещай, что никогда не оставишь меня.

- Я никогда тебя не оставлю.

Так это было.

 

А на следующий день она исчезла.

Сказала, что уходит купить слив.

- Совсем ненадолго, Аку. Говорят, нынче чудесный урожай. Я принесу целую корзину!

Она не пришла, даже когда вышло время всех возможных вариантов. В темноте я стучал в чужие двери и окна и спрашивал о ней. Возвращался домой бегом – вдруг она вернулась, а меня нет. И снова бежал в улицы, будил всех подряд, кричал в ночь её имя.

 

Утро застало меня одичавшим где-то на окраине города. Я как раз дошёл до устья реки. Самое абсурдное в этой ситуации было то, что из мира исчезло самое дорогое, что он мог мне предложить, но гончар, проснувшись, всё так же шёл вертеть свой круг, и коровы всё так же брели на пастбище, и воды текли чёрт знает куда.

И всё, всё вокруг продолжало продолжаться!

А не должно было!

Не могло!

Эта бесчувственность отупляла.

 

Я решил вернуться домой, а потом идти искать дальше.

По дороге я увидел старика, сидящего под огромным кипарисом. Глаза его были закрыты, и из них лились слезы. Два потока встречались на подбородке и капали вниз, прямо в сложенные лодочкой ладони.

- Простите, вы не видели мою жену?

Он открыл глаза.

- Я больше ничего не вижу.

Я сел возле него и тоже заплакал.

Он сказал:

- Раньше всё было правильно. Люди жили вместе и вместе умирали. А теперь каждый сам по себе. Я восемьдесят три года прожил со своей старухой. Боги разъединили нас, и она умерла. А я всё ещё жив, хоть и пуст. Во мне больше нет души, но время меня не отпускает.

 

Когда я уходил от него, единственная мысль не давала мне покоя. Если я не найду Мену, мне придётся до конца жизни жить без неё.

И я не представлял как это возможно.

 

Дома было пусто. Я прошёл на базар и стал спрашивать у всех подряд, видел ли её кто-нибудь.

Нет.

Нет.

Нет.

Люди шарахались в стороны, словно от прокажённого:

- О, боги! Ещё один сумасшедший!

На площади один шакал начал насмехаться надо мной:

- Таких как ты надо будет приглашать работать экспонатами в Музее Верности! Что ты хнычешь, как ребенок? Чем твоя жена лучше этой? – И он схватил за локоть проходящую мимо женщину, которая нагло рассмеялась. – Вот, возьми! Тебе будет в самый раз!

Я оттолкнул его в бешенстве и закричал:

- Люди! Что с вами случилось? Когда вы успели забыть что такое любовь? Посмотрите на себя! Вы же пародия на человека! Раскрашенные, убогие куклы!

 

Меня били, да.

Злость, которая так долго кипела и бродила в их душах, оказалась очень болезненной. Я не помню, как добрался до дома. И не помню, сколько дней провалялся там в полубреду.

Но когда я смог придти к этому кипарису, старик был уже мертв. Я понял это, как только увидел его пересохшие ладони. Мне понадобилось много сил, чтобы похоронить его, ведь я был ещё так слаб.

С тех самых пор я и сижу на этом месте. Вот уже сорок два года.

И каждый прошедший день приближает меня к счастью.

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Первый шаг был невероятно труден. Оборачиваться не стоило, но он всё же обернулся, чтобы убедиться в затихающем звуке колокольчиков. Вокруг было черно и бело – тёмная ночь и чистый снег.

Ничто не предвещало…

…подобного поворота событий, а если причина и была, то за пределами его понимания. Просто кто-то остановил лошадь и приказал ему слезть с саней. Он слез немедленно, хотя и понимал, что за этим должно последовать. И вот сейчас, заставив себя шагнуть в неизвестность, с удивлением обнаружил отсутствие вопросов и поиска причин. К чему ответы и смыслы здесь, в этой снежной пустынной перспективе? С таким же успехом он мог бы наткнуться на клад золотых монет, ценность которых так условна перед лицом стихии.

Всё, за что могли зацепиться глаз и ум – тонкая размытая линия горизонта, опоясывающая местность.

Снег…

…поглотил едва заметную вогнутость дороги, что вела в чужое будущее, и предложил проложить свой путь в любую из приглянувшихся сторон. Больше не хотелось ложных надежд. Поэтому он отвернулся от куска реальности, в которую умчалось его прошлое, и ступил в его полную противоположность.

Снег встретил неуютной глубиной. Вытаскивая ноги одну за другой, он спрашивал себя, долго ли продлится возможность движения. Хотелось отчаяться, но что-то в глубине души противилось этому. Наверное, то, что называют инстинктом выживания. Через несколько десятков шагов он отчетливо понял, что идти ему всё равно куда, ибо отсюда всё равно никуда не придти.

Он мог стоять, лечь, попытаться бежать, может, даже взлететь, или продолжать мерно передвигаться шагом – всё это лишь способы, приводящие к одной известной, но неведомой цели.

Пространство…

…поддающееся движению, отчаянно берегло свой изначальный вид. Казалось, что каждый шаг не просто похож на предыдущий, нет, он в точности тот же самый. И взмах руки и даже дыхание. Всё это – одно действие, многократно повторённое в силу какой-то странной ошибки Времени.

Довольно скоро это однообразие утомило путника. Он остановился и задумался. Должно быть хоть что-то в этом пустынном мире, что позволяет пространству держаться в целостности. Шов жизни. Центральная идея. Возможность выбора.

Он мысленно расчертил пустыню на чёрные и белые клетки и сделал ход конём – три шага вперёд и один в сторону. Подождал реакции противника, но то ли у того закончились пешки, то ли тоже решил начать с фигур – горизонт был по-прежнему пуст.

Путник потоптался на месте, обозначая завоёванный квадрат, и, перекинувшись в слона, лихо махнул по диагонали направо. Сторонний взгляд нашёл бы это довольно комичным: «лихо махнул» в данном случае выглядело как «упорно полез», но стороннего взгляда не было, как, собственно говоря, и самих сторон. Тем не менее, этот ход принёс первые плоды. На горизонте появился шест.

Нож…

…воткнутый в торт, выглядит менее убедительно, чем соринка, выброшенная в космическое «ничто». Путник замер, настраиваясь на новую информацию, и вновь перекинувшись, но уже в ладью, приступом пошел на ориентир.

Пространство смешало ночь и снег, утверждая новый, грязно-серый цвет.

Шест рос и превращался в шпиль, расширяясь книзу конусообразной крышей сторожевой башни. Уже можно было различить верхние узкие оконца и отдельные кусочки черепицы, кирпичи разных оттенков, деревянные рамы, ставни, круглый циферблат, лишённый минутной стрелки. Часовая показывала шесть, с чем можно было бы согласиться поначалу, но при более внимательном рассмотрении, легко замечалось, что малейшее дуновение ветра раскачивало её от пяти до семи и обратно, словно доказывая невозможность любого События.

Вокруг башни толпились низкие пристройки, укрытые от любопытных глаз добротным каменным забором. Подойдя к нему, путник дотронулся кончиками пальцев до одного из выступов и сказал:

- Меня зовут…

Слова, отражённые от стены, вернулись обратно удивительно красивыми. То ли был выбран подходящий тембр, то ли это из-за того, что он слишком долго не слышал звуков – не ясно. Он повторил их снова и снова, меняя нажим голоса, высоту, громкость. Продолжая повторять, побрёл вдоль стены, ощупывая стыки камней.

Дверь…

…появилась внезапно – ручка легла прямо в ладонь. Он толкнул её и вошёл в крепость.

Двор был пуст. Над тёмной дырой колодца одиноко грустил журавль – деревянная балка с ведром на цепи. Путник заглянул внутрь и увидел жидкий диск воды. Что-то знакомое промелькнуло в уме. Словно когда-то он уже был здесь гостем.

Подойдя к башне, он просунул руку в узкую щель возле входа и сдёрнул задвижку. На этой двери никогда не висело замка, хоть и были вбиты внушительные петли. Это он тоже помнил.

Огромный холл раскрыл перед изумлённым взглядом веер настенных фресок с изображениями рыцарских турниров. Большой камин, длинный стол с лавками по бокам, на нём массивные бронзовые подсвечники, похожие на трезубцы.

Путник вспомнил, что никогда особенно не любил этот стол, который, в общем-то, и не использовался как место для трапез. Максимум, на что он был способен – служить тайным штабом для детей, если завесить один край старым одеялом.

Перед камином не хватало кресла, но медвежья шкура была на месте. Безголовая, она всё так же продолжала цепляться за пол мощными чёрными когтями.

Лестница…

…на второй этаж манила красной дорожкой. Поднявшись по ней, можно было увидеть коридор с множеством комнат, ещё выше – чердачное помещение, куда летом выносились гамаки, где хранилось в сундуках старое тряпьё, лежали, прислонясь друг к другу, стопки ненужных бумаг, матрацы, кучи непонятных сломанных вещей.

На самом верху находился наблюдательный пост – маленькая холодная комната с открытыми окнами во все стороны.

Эти картины промелькнули в голове путника, пока он подходил к лестнице.

«Я был здесь. Точно был. Очень давно. Когда? В детстве? Но я не знаю ни одного человека, кто мог бы жить здесь или быть хозяином этого места. Тут были дети, но я не помню их лиц, имён, не представляю их повзрослевшими. Если бы мои родители когда-нибудь возили меня в настоящий замок, они обязательно напомнили бы об этом. Ведь мы всегда вспоминали поездки на юг к тёте, и перелёт на север к друзьям отца. Но ни разу не всплывал разговор о башне. Ведь не мог я быть здесь без них? Вероятно, я был слишком мал, раз так нечётко все помню».

Он поднялся на второй этаж, прошёл по коридору до самого конца и открыл дверь одной из комнат.

Широкий ковёр насыщенно-зелёного цвета был усеян вышитыми лилиями. Воображение охотно дорисовало картину: бегающие вокруг дети, пытающиеся нырнуть в воображаемый пруд, кувыркающиеся от края к краю, заливающие комнату звонкими криками и смехом.

Путник обошел резвящихся в памяти детей и присел на узкую кровать у стены.

«Я устал. Может, из-за этого мои воспоминания кажутся неясными обрывками. Стоит отдохнуть и поспать, а после начать действовать более решительно».

Сон…

…укрыл его смесью мутных образов и глухой тоски по убегающему вдаль еле слышному звону бубенчиков.

Проснулся он не вдруг, а тяжело приходя в сознание, выплывая из тумана в голод. Шаркнув ногой по каменному полу, долго сидел, упёршись взглядом в одну из лилий. Затем с трудом поднялся, побрёл вниз, в холл, хмуро оглядел стол и камин, вышел из башни и отправился к пристройкам. Здесь была баня, стойла для лошадей, загоны для мелкого скота и гусей. И, наконец, кухня. Полки с травами, специями, чаи, корни, банки и склянки с чёрной маслянистой жидкостью внутри, мешок нечищеного овса.

«Это всё не то. Надо найти погреб или склад. Он где-то здесь, я должен помнить».

И вспомнилось кольцо в полу. Круглый люк. Слишком тяжёлый для ребёнка.

«Там живёт дракон. Так мы пугали друг друга. Только кухарка могла спускаться туда безбоязненно. Потому что она знала куда ступать. Стоит подойти к дракону слишком близко и – ам! Тебя нет».

Он обошёл печь и нашёл люк. Внутри было темно, хоть глаз выколи. Обыскал всю кухню, нашёл кремень, трут, до седьмого пота высекал искры, пока не сжалились боги.

Факел…

…освещал погреб рваными вспышками. Огромные пустые лари для зерна, бочки в которых когда-то квасили капусту.

«Вот чугунок. Это зерно. Это хорошо. А вот этот бочонок полный. Тоже вытащить наверх. И вот эти пыльные бутылки, наверное, в них вино?»

Он взял, сколько мог, и вернулся на кухню. Большим разделочным ножом вскрыл бочонок, в котором оказалась солонина. Свалил часть мяса в чан, засыпал крупой и понес его в башню. В камине нащупал крюк, подвесил чан, сходил к колодцу за ведром воды.

Разжечь камин оказалось не сложно, и прежде чем воткнуть факел в специальную подставку, он обошёл холл и зажёг все остальные факелы на стенах. Сразу стало уютнее и теплее. Пока закипала вода, откупорил бутылку и наполнил кубок. Вино отдавало кислятиной, но он решил, что сойдёт и такое.

Сидя на медвежьей шкуре перед ярким пламенем, сжимая кубок одной рукой и собственную лодыжку другой, он отчаянно пытался задуматься и заглянуть вперёд – а что же дальше? Место, в котором он находится, и которое так близко его памяти – что означает его появление здесь? Случайно это или не случайно, но всё же событие довольно значительное, и не должно, но может повлечь за собой определённые…определённое развитие будущего.

«У меня всегда есть Секрет. Так Она говорила. Какая-то часть меня, куда Ей нет доступа. Сравнивала меня с игрушкой матрёшкой. Открываешь одну, а там следующая и так до бесконечности. Она пыталась понять. Искала подходы. И добрым словом, и консервным ножом. Сколько слёз пролито. Сколько разочарований. И разве я строил препятствия? Неужели я намеренно хотел скрыть что-либо? Нет. Не хотел. Да я даже не думал, что эти препятствия вообще существуют! Мне всегда казалось, что я предельно откровенен с Ней. Но вот ведь в чём незадача. Она спрашивала, как во мне рождаются те или иные мысли, откуда я беру свои образы, где проходит граница между реальностью и вымыслом. Ах, как я могу ответить на эти вопросы, если всё это совершенно неделимо и неотделимо от меня? Я пытался, правда. Говорил слова. Но слова превращались в облака, которые сгущались тучами над нашими головами. О, если бы мне быть художником! Но тогда, вероятно, пришлось бы объяснять выбор цвета и изменения пропорций (а ведь мне бы непременно захотелось их изменить, и не из вредности, а из любопытства!) Нет, художником быть гораздо труднее. А мне от этого совсем не легче. Я не смог удержать Её и потерял то, что без Неё стало невозможным – Любовь. Это странное чувство и такое же двуликое, как я сам. Стоит только вычесть из Любви одно слагаемое, и она тут же превращается в Боль. Может, и я не был самим собой для Неё, когда Она понимала, что часть меня не с Ней? Может, я тоже превращался во что-то совсем иное? Как бы мне хотелось высказать Ей эту мысль сейчас! Ведь понимание совсем близко, но мы как голодные путники в погребе без факела – натыкаемся на углы и пустые ящики, боимся вымышленного дракона, а спасение вот оно, только протяни ладонь».

Бутылка опустела наполовину, из кипящего чана шел дурманящий запах еды. Невозможно казалось долее ждать. Он поднялся, взял половник и осторожно налил дымящуюся жидкость в чашку. Эта была амброзия, и это был нектар. Крупа ещё не доварилась, но бульон был превосходен. Тарелка опустела вмиг, растравленный желудок требовал добавки, но хотелось порадовать его доведённым до ума ужином, так что вино вновь наполнило кубок, а мысли – ум.

«Должно быть какое-то разумное объяснение любой особенности, отличающей одного человека от другого. Например, мои глаза цвета стали, потому что сказались гены матери. Стопа моей возлюбленной меньше, чем моя, потому что она – женщина. Нет, всё это чушь. Причём здесь цвет и размер? Я просто не повзрослел и до сих пор живу в детских сказках, чувствуя себя одним из персонажей. Мне бы хотелось, ах как хотелось привести Её в свой мир. Она могла бы сделать его совершеннее, наполнить женственностью, красотой, светом. Но как же я могу объяснить, что Она пытается открыть дверь не в ту сторону? Логика, разум, концепция – это слова из другого мира. Они словно крючки, накинутые на петли Истины. Когда лежишь с любимой ночью в траве, наблюдая за перемигиванием миллиардов звёзд, слышишь стрёкот кузнечиков и редкие вскользь обронённые слова нежности, чувствуешь только Её ладошку, такую доверчивую, согретую в твоей ладони – разве не здесь всё понимание основ природы? Разве нужны учебники, способные вычислить траектории и характеристики? Всё необъяснимое в мире является самым простым. Я не могу назвать причины собственных вымыслов, потому что их просто нет».

Он поднялся, осторожно снял с крюка чан и поставил на пол. Камин затухал. Чёрные тени лениво перекатывались из стороны в сторону. Крупа разбухла и превратила бульон в кашу. Съев пару тарелок, он положил поперёк чана половник и накрыл сверху тряпкой.

Сытый желудок требовал отдыха. Путник потушил факелы, сгрёб угли в камине в одну кучу и отправился наверх вздремнуть.

Спустя какое-то время…

….ведь время всё равно должно быть. Ну, хоть где-то, раз нельзя отмерить его ход в этой беспросветной серости. Так вот, через какой-то промежуток того, что принято считать временем, путник проснулся, спустился вниз по весьма обоснованной физиологической причине и не обнаружил…забора.

«Этого не может быть».

Но окружающая снежная пустыня утверждала обратное.

«Можно украсть шкуру. Еду. Ведро. Не знаю, подсвечник… Но разобрать стену высотой в два метра – невозможно».

Он поискал следы трактора, колес, битого камня, но вокруг не было и намёка на какое-либо изменение. Вернувшись в башню, он доел кашу, покрутил в руках пустой кубок и решил ещё раз наведаться в погреб.

Три бутылки вина и сушёные яблоки – всё, что осталось съедобного внизу. Он ссыпал оставшееся зерно в один мешок, туда же сложил бутылки, взвалил это всё на плечо, другой рукой обхватил ополовиненный бочонок солонины и побрёл обратно в башню. Выйдя из кухни, остолбенел: исчезли все пристройки и колодец. Просто растворились, словно их и не было никогда.

«Что же это… Как же так?»

Вбежав в башню, он первым делом опустил массивный засов на дверные петли, затем разжёг камин и открыл бутылку.

«Всему этому должно быть разумное…или…не должно».

Мысль…

…металась по холлу испуганной птахой, натыкаясь на рисованные копья, мечи, ударяясь о забрала, падая под копыта лошадей. Когда-то здесь было много всего: белые колонны, пальма в деревянной кадке, автомат с содовой, чёрный водолаз, раскладушка, велосипед, гора шоколадных конфет, фарфоровая балеринка, индийский тюрбан, тарзанка, лыжные палки, восьмой вагон поезда Москва – Сочи, цветущая клумба, футбольные ворота, слонёнок на тумбе, пистолет в сейфе, межпланетный космический корабль, хрустальный шар, банка, полная иностранных монет, шестилетний морячок, восьмилетний индеец, одиннадцатилетний ниндзя, старый мудрец в огромном кожаном кресле перед камином. Любая дверь вела в сказку, каждая сказка не имела конца.

Путник провел рукой по ковру, повторяя контур лилии. Подняв взгляд, понял, что каким-то образом оказался в верхней комнате. Озадаченно оглядев стены и кровать, он встал, открыл дверь в коридор и увидел перед собой всё то же бесконечное снежное пространство, опоясанное горизонтом. Первый этаж исчез. Исчезли стены и лестница, ведущая вниз.

Путник вернулся в комнату, свернул ковер и поднялся с ним до чердака. Здесь было пыльно и душно. После краткого размышления, он решил подняться ещё выше, до сторожевой площадки, откуда можно будет наблюдать за всеми изменениями вокруг.

Лестница наверх была очень крутой, люк поддался с трудом. Путник просунул голову в комнатку, но никакой комнаты здесь не оказалось, а белела вокруг всё та же снежная пустыня. Он вылез, посмотрел, как затягивается под ногами чёрная нора, и огляделся. Вдали слышался звон бубенчиков. Тройка гнедых лошадей везла легкие сани. Путник вытянул руку и крикнул:

- Такси!

Повозка остановилась, подобрала его и помчалась дальше.

Он вышел у своего дома, расплатился с водителем и заметил Её улыбающееся лицо за окном.

- Что это ты принёс?

- Знаешь, я проходил мимо какой-то лавки из тех, что торгуют старьём, и увидел в витрине этот ковёр. Не смог удержаться и купил его.

- Дай взглянуть. Ух ты, как настоящий пруд! Мне очень нравится.

- Я рад. Я так рад.