ГДЕ ЖЕ ТЫ, МАМА МОЯ?
Поэма
Столпотворенье около роддома,
Счастливое, как море кораблю, —
И на асфальте, радостью ведома,
Выводит крупно кисточка: «Люблю!»
Счастливый муж готов бренчать на лире,
Стихи строчить, восторгами дыша:
Живет его кровинка в этом мире,
Пришла новорожденная душа!
И молодые мамы счастье это
С улыбками смакуют у окна —
Отцы пришли, полны тепла и света,
Хмельные паче пива и вина…
Но лишь одна, не подавая вида,
Не означая горя своего,
Стоит; острей ножа ее обида,
Ведь под ее окошком — никого.
Полынь-травой горчит ее отличка,
И день урочный будет ей не мед:
Из рук сестрички — беленькой плотички
Ее дитя избранник не возьмет.
Ее ославят «мамой-одноночкой»,
Но это будет позже — а теперь,
Угрюмо озираясь, одиночкой
Скользит она в отворенную дверь.
И что — дитя? Рождаться будут дети,
Пройдет молва, и стихнет злая речь —
Зато она свободной, вольной девкой
Хоть под кого опять способна лечь!
* * *
Поет соловей, легкокрылый и вещий,
Волшбою весенней зари упоен,
И песня его и звенит, и трепещет
Для тех, кто любим, и для тех, кто влюблен…
* * *
Какая доля брошенных сирот,
Покинутых мальчишек и девчонок?
Они отбросы свалок тянут в рот
Худыми хворостинками ручонок.
Они прибежны к трубам теплотрасс,
Хоть по ненастью трубы греют мало.
Им добрая душа кусок подаст —
Но не подаст им на ночь одеяло.
Окошками сияют этажи,
Но там бродяжкам нет тепла и света,
Поскольку там другие малыши
Счастливой, доброй долею одеты.
И среди этих окон есть окно —
За ним отец иль мама обитают,
Что кинутых птенцов своих давно
На белом свете в сущих не считают.
Какие им, кукушкам, снятся сны,
В охотку ль естся, полной чарой пьется?..
Им путы покаянья не тесны,
А впрочем — сколь веревочка ни вьется…
Им вольно вволю водку в глотку лить,
Им с высоты плевать на пересуды…
Средь тьмы грехов один не отмолить —
Предательство родителя-иуды!
* * *
Для подкидыша нету превыше
Взять за глотку гадюку-юдоль,
Коли слеп, коли глух и Всевышний,
Коль бездонны обида и боль.
Даже то, что всегда не досыта
Из чужих недоедков обед,
Даже то, что мутит с недосыпа
На обмотанной тряпкой трубе —
Даже этого вовсе лишите,
Он бы вытерпел, снес, перемог —
Лишь бы кто-нибудь, пусть по ошибке,
Пусть по случаю, молвил: «Сынок…»
Пусть бы мама, хотя и чужая,
Головенку прижала к груди,
Не подачкой его унижая:
— Дали — будет с тебя, уходи…
Пирожков бы, спроворенных мамой,
С пылу с жару, что в масле урчат, —
Не объедков из грязных карманов
От закормленных собственных чад.
Про небесные силы наслышан,
Мальчик смотрит в полночный зенит,
Где Отец, обитающий в вышних,
Добротой, говорят, именит.
Небо в звездах — его одеяло,
Где его, бедолаги, звезда?
Вот раздуть бы, чтоб ярко сияла,
Чтобы сгинули тьма и беда.
…Нянчит выводок в чаще волчица,
Не жалеет волчатам сосцов,
И собою пожертвует птица,
Но беду отведет от птенцов.
Мил лягушке ее головастик,
Мил и крысе крысенок ее…
Не бывает пронзительней страсти,
Чем сберечь продолженье свое!
Но подкидыш на нищенском ложе
Жарко молит, слезы не тая:
Подскажи мне, о Господи Боже, —
Где родная, где мама моя?
* * *
Женщина, дитя свое родящая
Для того, чтоб кинуть на пути, —
Отчего гнездится пес смердящий
Вместо сердца у тебя в груди?
Или ты чудовище отроду,
Или им сумела позже стать?
Малое дитя людского рода
Дикий зверь способен воспитать.
Много ль надо было: только койка,
Да самец, да пьяный зуд в крови,
Для того, чтоб сплавить на помойку
Шалый плод, вольно сказать, любви…
Впрочем, вряд ли ты не понимала,
Для чего любимою звалась.
Может, тоже с трепетом внимала
Жизни, что под сердцем завелась.
Может, и гордилась этой крошкой,
Будущей опорой в старость лет:
Вот он там, внутри… Брыкнулся ножкой —
Просится пожить на белый свет…
Мы, удмурты, долгие столетья
Прожили, уверив, как в азы:
Главная святыня наша — дети,
Наша в них душа и наш язык.
Превратись в опору мирозданья,
Стань Вселенским жителем Земли —
Так учили юное созданье
Пращуры и так в пути вели.
Не червонцы, добытые кровью,
Блеском затемняющие свет,
Сердце — вот сокровище сокровищ,
Самый Космос сердцем обогрет!
Звон казны бессильней зова сердца —
Эта мудрость от веку веков,
И о ней бессонно и усердно
Соловьи поют у родников.
Пред юдолью предки не робели,
Помнили все жилочки родства…
Тихо мать поет у колыбели
Сердцем напоенные слова:
— Баю-баюшки, мой яснолицый,
Долгожданный, заветный сынок…
На тебя я готова молиться,
Ты — бескрайнему Миру венок.
Встанешь утром, счастливый, красивый,
И за то, что дарован судьбой, —
Мы Всевышнему скажем спасибо.
Мы поклонимся вместе с тобой.
Подрастешь неприметно, играя,
Утвердишься в мужанье своем,
И тогда-то, от края до края,
Станет тесен тебе окоем.
Сам в хозяйстве своем, при кормиле
Поплывешь во Вселенскую синь.
Будешь добрый отец и кормилец,
Кылдысину помощник… Аминь!
* * *
Столпотворенье около роддома —
Там торжествует жизнь, свое верша.
От этого кипенья молодого
Ликует и сторонняя душа.
Не надо здесь вина, не надо пива —
Без этого напиток счастья лих.
Тут колосится молодая нива,
Тут матери близ первенцев своих.
Но лишь одна, не подавая вида,
Не выдавая горя своего,
Стоит; острей ножа ее обида —
Ведь под ее окошком — никого…
Полынь-травой горька ее отличка,
И день урочный будет ей не мед:
Из рук сестрички — беленькой плотички
Ее дитя избранник не возьмет…
Но, духом укрепясь, собравшись с силой —
Не вековечна всякая вина! —
Она шагнет за двери вместе с сыном:
Их двое в мире. Двое — не одна!
Она пойдет, вздыхая о хорошем, —
Ведь мир и ей о радости трубит…
И ей подняться с драгоценной ношей
В автобус
добрый парень подсобит.
Он вслед рукой автобусу помашет,
Такой родной, как будто век знаком.
И скажут ей в автобусе:
— Мамаша,
Присаживайтесь, милая, с сынком!..
* * *
Поет соловей, легкокрылый и вещий,
Волшбою весенней зари упоен, —
И песня его и зовет, и трепещет
Для тех, кто любим, и для тех, кто влюблен.
Перевод с удмуртского
Анатолия Демьянова