ПОХМЕЛЬЕ

Повесть

Петыр Солдатов в его родной деревне был известен под кличкой Непутёвый. Вот и сейчас он спит на голой, сырой земле. И хотя еще не совсем очнулся, чувствует, что голова раскалывается от боли – это похмелье. Собака его, неизвестно почему названная Чабдаром, давно уже лижет ему руки и лицо: жалко ей хозяина, ведь ближе его у неё никого нет.

А страдающему от похмелья Петыру снится страшный сон, и он стонет. Ему снится, что к нему пришла смерть и собирается его проглотить… Одно лишь непонятно: если это смерть, то почему у неё такое жаркое дыхание, хотя должно быть наоборот. Ну вот, он вроде бы проснулся, но страшное видение не исчезало. А Чабдар, не зная как привести хозяина в чувство, стал покусывать ему уши.

Петыр вдруг вздрогнул. «Вовсе это не смерть, а волк», – молнией мелькнула мысль. Чтобы прогнать хищника, стал шарить вокруг себя  в поисках оружия защиты. Под руки попался железный прут, воткнутый в землю. Хотел выдернуть, но не смог. Решил ухватить его обеими руками, и вдруг сердце у него ёкнуло: это была не железяка, а крест. «Значит, нахожусь на кладбище». Окончательно очухавшись, он узнал свою собаку.

- Как я сюда попал, Чабдар? – спросил Петыр и погладил собаку. – Спасибо тебе, моя умница, – поблагодарил он своего спасителя.

Отправились домой. Наезженная дорога местами перемёрзла и затвердела, а кое-где представляла собою непролазную грязь. Земля вокруг была  пятнистая, как чубарая корова.

Чабдар бежал впереди, показывая хозяину дорогу. Ноги Петыра не слушались, он то и дело оступался. Мало того, ноги несли его в сторону. И вот результат, он не мог выбраться на середину дороги, где было более сухо, а ноги его все глубже и глубже увязали в грязи. Волосы на голове встали дыбом. «Говорят, что некоторых людей земля заглатывает живьем, неужели меня ждет такая же участь?!»

Он напрягся изо всех сил и кое-как выдернул левую ногу, а потом и правую, но… без сапога. Начал было выдёргивать сапог, а его опять грязь стала засасывать. «Ладно, придется прийти сюда с лопатой,» – подумал Петыр и продолжил путь. Он и не заметил, как Чабдар вытащил сапог из грязи и, держа его в зубах, побежал домой.

Петыр шел прихрамывая. При каждом шаге нога в сапоге издавала хлюпающий звук, а та, что была в носке, всё больше коченела. Вспомнились рассказы о дедушке. Говорили, что когда белые вели его на расстрел, он снял сапоги и шел по талому снегу в одних носках. Невыносимо горько стало Петыру: «Деда белые вели насильно, а я сам добровольно сунул голову в капкан «белой смерти». Потом его пронзила другая мысль: «А как бы дед посмотрел на мои гулянки, если б был жив?..»

Только успел подумать, остановился  как вкопанный: с того берега Сильмема кто-то бежал прямо по воде. Здесь река высыхает летом, бывает и дно ее трескается от засухи, а сейчас, весной, в половодье, разлилась до огородов!

Он остановился, и бежавший тоже встал. «Как же он не тонет?» – удивился Петыр. Тронулся с места, и тот тронулся, и прямо по воде выбрался на этот берег. «Как же это так? Ведь половодье разлилось аж до самых огородов. Через реку просто так не перейдешь! Тут что-то не так, тут дело не чисто», – подумал Петыр и остановился. Потом решил, ну, да, раз я иду вперед, то он идет мне навстречу. А что, если я пойду назад? Петыр сделал два шага назад, а его преследователь в миг очутился рядом. У Петыра волосы встали дыбом, даже шапка поднялась, и челюсть отвисла. Бежать бы, да ноги не слушаются… «Говорят, что шайтаны – не выдумка, вот он здесь, передо мной, – думает Петыр, чувствуя, что его прошибает холодный пот. – Ну, раз уж он мне показался, надо его хотя бы получше разглядеть, узнать, какой он из себя». Только одно успел заметить Петыр, что шайтан – существо длинное-предлинное. Мало того, он раздвоился. Петыр захотел проскочить между двумя шайтанами. Он смело шагнул вперед, но сам не понял, как, и обо что ударился лбом. Оказалось, не было никаких шайтанов: это с похмелья у него двоилось в глазах, и он столб принял за живое существо. Кладбище, на котором он находился, было когда-то огорожено, вот и осталось  несколько столбов. Об один из них и ударился Петыр.

Казалось, от удара он протрезвел, в глазах прояснилось, но его похмельное состояние  усугубила боль и шишка на лбу.

- Хватит, – беседовал  сам с  собой Петыр. – Даже фамилию свою опозорил. А ведь меня нарекли в честь деда. Вот выкарабкаться бы мне в этот раз и больше ни капли в рот.

Половина деревни была погружена в темноту, в том числе и улица, на которой жил Петыр. У ворот его встретила собака с сапогом в зубах. Обрадовался Петыр, что теперь ему не грозит стать посмешищем деревни и идти откапывать свой сапог.

Не заходя в дом, он направился прямо в баню. Здесь было тепло. Видно Лели только что закончила гнать самогон.

Петыр ополоснулся тёплой водой из котла, почувствовал, что согрелся и, натянув на себя одежду из кучи грязного белья, приготовленного для стирки, пошёл домой. Но почему-то двери сеней и дома оказались не запертыми, и ему не пришлось стучаться.

Добравшись ощупью до своей кровати, он хотел лечь, но почувствовал, что там кто-то уже лежит: его пальцы коснулись чьих-то холодных рук. Кое-как нашёл фонарик, включил, и сердце его опустилось: перед ним лежало мёртвое тело…

Фонарик выпал из рук Петыра, сам он рухнул на колени, и от этого грохота спавшие в доме проснулись.

- Ой! Свечка догорела, – услышал он сильно изменившийся голос Лели, – а мы-то заснули… Ой, стыдоба!

Она зажгла спичку, но при виде мужа, тут же отвернулась. «Зачем свечка?» – не понял Петыр. Потом сообразил: «Мертвец на постели – это не обман, всё на самом деле…»

Лели зажгла свечку. Петыр, не решаясь смотреть в сторону постели, продолжал стоять на коленях. «А что, если мне это всё-таки почудилось?» – стиснув зубы, подумал он. Сердце у него бешено колотилось, готовое выпрыгнуть из груди: на постели лежал его любимый сын Вовик. На шее у него запеклась кровь, правое ухо разорвано.

Какое-то время Петыр находился в оцепенении. Нет, сознание его не может примириться  с этим зрелищем. Сердце не может поверить в это, а если поверит, то разорвётся от горя.

–                                Сыночек, душа моя, что с тобой сделали?! – Петыр рухнул на кровать, взял руку сына, гладил ее, сжимал…

Потом встал и, шатаясь, вышел во двор, и вернулся с топором.

– Лели, кто убил нашего сына? – не узнавая своего голоса вскричал Петыр. – Я пойду и убью его.

–                                Чего кричишь, – вздохнула Лели, мать вон помирает…

–                                Скажешь или нет? – прошипел Петыр.

– Коли у тебя руки чешутся, поди и заруби самого себя, – со злостью бросила жена. – Алкоголик!..

Потом ее прорвало, она заплакала, ломая руки. Петыр ждал, пока жена выплачется, потом снова обратился к ней:

– Если ты хочешь мне что-то сказать, то скажи, это не шуточное дело… Ну, кто же? – повторил он, держа в руке топор.

–                                Сначала скажи, где ты провёл вчерашний день и прошедшую ночь? – сверля его глазами, спросила Лели, потом вырвала у него топор, положила на железный лист перед печкой, подошла, взглянула на него.

Петыр, предчувствуя что-то страшное, весь сжался.

– Ну, вспомнил? – спросила Лели.

–                                Вчера была пасха, – опустил он голову.

– Ну,  если пасха, так скотина и есть не хочет, довольствуется тем, что ты пьянствуешь?! – огнем обжигали слова жены. – Ты спрашиваешь, кто убил нашего сына?.. Ты спроси сначала, кого он пошёл подменить на ферме? Меня? А кто с Лекандыром всю ночь пьянствовал! Ты или я? Молчишь…

–                                Ну, скажи, Лели, что произошло? – начал умолять Петыр.

–                                Ты у сына спроси, – оборвала его жена.

В доме стало тихо-тихо. Только из кухни доносилось тяжёлое дыхание матери. Лели подошла к ней, поправила подушку.

Вернувшись, закрыла простынёй холодное тело сына и снова беззвучно заплакала, дрожа всем телом. Петыр, опустив голову, подошёл к жене, несмело дотронулся до неё:

–                                Вова вместо меня пошёл резать солому, да?

– Да, – отстранилась жена, – ему так не хотелось идти туда, как будто чувствовал…

– Это зубы КИРа его заграбастали? – догадываясь о том, что произошло, тихо спросил Петыр. – Зачем он туда залез?

–                                А кто ещё туда сунется? И твой напарник не лучше тебя, забил всё соломой, вот Вове и пришлось лезть внутрь. Тут появился Сидор с бутылкой. Здесь же в кабине трактора начали её распивать, песни петь. Сидор вдруг стал хныкать: скучаю, мол, о тракторе, жестокий бригадир меня прогнал, – взялся за рычаги и крутанул стартёр…

–  Эх, черти, ведь очищать агрегат нужно только, когда мотор заглушен! – сжал Петыр кулаки.

–                    А ты учил сына этому? Учил?

Лели села на кровать, где лежал её мертвый сын, и взяв мужа за руку, вновь погрузилась в свое безысходное горе. Ноги у Петыра  подкосились, он опустился на колени, прижался головой к ногам жены. Лели почувствовала слёзы мужа.

На женской половине глухо стонала мать. Не слышно только дыхания сына, как ни напрягай слух, они никогда больше его не услышат… А так ли уж давно это было, когда они, оба молодые, стояли крепко обнявшись возле люльки?

– Слышишь, Лели, как он дышит, настоящий мужик, – ещё крепче бывало прижимал к себе жену Петыр. Он так стискивал её в объятиях, что ей трудно было дышать, но она терпела, ей казалось, что на свете нет женщины счастливее её. А сколько слёз было пролито до рождения сына, сколько косых взглядов пришлось вынести.

 

И почему продолжает бытовать этот нелепый обычай: мужикам обязательно нужен парень, девочка – пустое место… В старину ещё куда ни шло, тогда ведь землю нарезали лишь лицам мужского пола. А сейчас? Какая разница, кто родится, мальчик или девочка? Как природа решит, так и будет. Если будут рождаться только мальчики, то человеческий род совсем исчезнет.

Из-за того, что первым ребенком была девочка, Петыр не особенно расстраивался. Согласился с тем, что сказали женщины: пусть первенцем будет дочь, помощница матери. Когда его поздравляли, пожимали руку, приговаривая: «Ну, поздравляем, бракодел», – он только улыбался. Может быть, в глубине души и скребло, но он не показывал вида, хотя какая-то жилка в нем натягивалась. Лишь в редкие минуты, когда он от души над чем-нибудь смеялся, либо целиком был поглощен работой, напряжение проходило.

А когда родилась вторая дочка, жилка в душе натянулась так сильно, что, казалось, вот-вот лопнет.

Теперь, поздравляя, его, правда, не  называли «бракоделом», но холод всё равно проникал в душу, сковывал всё его тело.

Думая, что ему станет легче, притворялся весёлым, а было ему невесело. Не помогала и работа, хотя работал не покладая рук.

Как-то раз  к ним пришла тёща и принесла с собой самогон, чтобы отметить семейное событие: у внучки прорезались зубки. Вино это, подогрев, дали Петыру, говоря, что оно поможет немножечко согреться, ведь он тогда весь день таскал на ветру бревна, поскольку трактор его не работал – в хозяйстве не хватало запчастей. Потом он ещё похлебал горячего бульона.

После обеда Петыра заполнило чувство, будто он окунулся в иной мир. Им овладела приятная истома, казалось, сняли уздечку, которая постоянно сдерживала его, улыбка сама ползла до ушей, затем расслабились руки, а напоследок исчез холодок в сердце. Петыр взял обеих дочерей на руки, ласкал, целовал их. Тёща и жена радовались: «Как он своих девочек любит…»

Нет, до рождения третьей дочери, Петыр ни разу, ни одним словом не попрекнул жену, таил в себе переживания.

Самогон, который принесла тёща, Петыр попросил получше спрятать. Но каждый день, садясь за стол, просил налить ему чарочку. А однажды Лели принесла только полчарочки.

–                                Кончилось что ли? – удивился Петыр.

–                                А вдруг втянешься? – с тревогой спросила Лели.

–    С одной стопки? – усмехнулся он. – Для меня это капля…

–                                Капля камень точит, – заметила жена. На следующий день она не налила ему ни капли.

Снова холодно стало на душе у Петыра. Он и сам не заметил, как перестал ласкать своих дочерей. Начал грубо разговаривать с женой.

Лели это поняла по-своему: «Злится потому, что не даю ему вина».

Когда она забеременела в третий раз, Петыр был уверен, что жена родит ему сына. Девочки снова стали милы его сердцу.

 

Ах, если б вы только могли представить, каково пришлось Петыру, когда он узнал, что жена родила ему дочек-двойняшек… На самолёте пришлось везти Лели рожать в город. А когда пришло время забирать их домой, Петыр, как и полагается, отправился на рынок за цветами. И до тех пор, пока жена набиралась сил и приходила в себя, он старался держать себя в руках.

Раньше рождение ребёнка в Яголуде и в его окрестностях отмечали лишь один раз. Так как телефонного сообщения не было, то использовали путников, будь то пеший или всадник, просили передать весть и сообщить о дате, удобной для всей родни, чтобы собраться в доме роженицы. Этот день, как правило, старались соединить с каким-либо праздником. А сами праздники соблюдали строго и справляли в положенные дни.

После рождения двойняшек, Лели совсем житья не стало: в течение месяца не было дня, чтобы кто-нибудь не зашёл, не принёс вина. Нет, был один день, когда шёл дождь, и никто не появился. Но на следующий день пришло сразу четыре человека: трое из них признались, что хотели прийти ещё вчера. Кто только не появлялся: всем хотелось посмотреть на двойняшек… А приходить с пустыми руками без вина, вроде бы неловко, время-то не голодное…

Хорошо хоть  Петыр, можно сказать, пил в меру. Правда, был порой довольно пьян. Случалось это по вине тех людей, которые, если отказываешься,  то обижаются или же почти насильно вливают в рот, а то и за воротник. С такими людьми он выпивал лишку. А с некоторых пор стал даже радоваться тому, что вот, мол, пьет много, а похмелья не знает…

Потом выпивохи перестали появляться в доме, потому что родня, да и все остальные, привыкли к двойняшкам. А Петыру теперь без вина и еда, вроде, была не впрок. И вообще как-то  странно выходило: для начала выпьет стопочку, сразу же расслабится и начинает требовать ещё. Лели стала прятать вино. Тогда он решил, что надо трактор на ночь оставлять во дворе. Можно кому-то привезти дрова, сено или солому. Мало ли кому что надо… Потом благодарят, угощают. Но Лели была очень недовольна. И однажды он сообразил, как жену можно обмануть. Устроился он спать в старом доме. Там не жарко, девочек обласкает и идёт в своё жилище. На чердаке не трудно спрятать бутылку-другую, чем расплачиваются за работу. И Лели не увидит как он прикладывается к рюмке. Да и в тракторе легко спрятать, что хочешь. Когда все заснут, достать и перенести припрятанное на чердак – раз плюнуть. Можно даже приспособить резиновый шланг, просверлить потолок, пропустил шланг через это отверстие, спрятав под обоями, а под матрацем спрятать зажим. Лежи и балдей…

Когда Лели начинает упрекать его за пьянство, Петыр, не зная, чем ответить, ворчит, что она родила девчёнок, из-за чего он горюет и пьёт, потому что ждал сына.

Вскоре у Петыра началась белая горячка. Однажды, направившись ночью к трактору, чтобы взять самогон, он вдруг на кого-то наступил. Осветил фонариком и оцепенел: это он сам на траве лежит, как в детстве… Испугался, выключил свет. Потом снова включил и с облегчением вздохнул: оказывается, это Чабдар. Но радовался напрасно: пёс не пустил его к трактору. Стыдно стало трактористу, что собака умнее его.

В это же время зажглись окна в старом доме. Оказывается, Петыр оставил шланг на подушке. Лели поднялась на чердак и включила свет. Она топором разбила все бутылки. Понял Петыр:  сколько ни обманывай, правда все равно выплывет…

Собака так и не пустила к трактору. В старый дом он уже не посмел войти. Пришлось спать в бане. Когда он кое-как встал на ноги, вышел на белый свет, шатаясь дошёл до крыльца, то его встретила железная щеколда – жена с дочками ушла к матери.

Понял Петыр, как далеко зашел, и что надо остановиться. Так пусто стало в доме. И так ему захотелось обнять своих девочек… Иногда ночью ему казалось, будто дочурки балуются. Зажигает свет, а в доме пусто. И даже Чабдар убежал к хозяйке… Правда, нет-нет да появится, лежит в ногах хозяина, скулит и тащит его за собой, даже плащ разорвал… Но не смеет Петыр явиться к тёще: стыдно ему… И перед женой стыдно, а как ему неловко перед дочками…

Наконец он решился ехать на лечение. Пришлось попросить тёщу приглядеть за скотиной. А после возвращения еще целый месяц жил в одиночестве: решил себя проверить, пусть люди увидят, донесут до Лели, как он один живет и даже ночами работает, приводит в порядок хозяйство.

С каким волнением шагал он в тёщин дом, как соскучился по своим родным. Приняли его хорошо. Но Лели с дочерьми не торопились с возвращением. Они пришли домой только после третьего его посещения. А старшая дочь Асенька так и осталась жить с бабушкой, помнила время, когда отец пьянствовал. Однажды, среди ночи, Петыр такой шум поднял, из-за того, что жена не дала ему опохмелиться. От шума Асенька проснулась и  увидела, как отец ударил маму, и та расплакалась… С тех пор дочка, вроде бы, слушалась отца, но не смогла простить его. Хотя и скучала по маме, по сестрам, но отца не хотела видеть. В течение двух лет мать каждую неделю ходила в Выльгурт, и брала с собой кого-нибудь из детей… А уж если Петыр, бывало, придет с ними, Асенька пряталась от него. Сколько старания и терпения пришлось приложить, чтобы убедить дочь, что отец ее любит.

Дочь кое-как удалось вернуть. Но и дома она продолжала чужаться отца, с трудом привыкала к нему. А Лели, хотя и вернулась, душой отстранилась, замкнулась в себе.

 

Когда стали заново жить, Петыр предложил жене:

– Милая Лели, я, конечно, очень виноват перед тобой. Я понял это. Никогда, никогда ты не услышишь от меня плохих слов в адрес наших девочек…

–                                Знаю, к чему ты клонишь, хватит!

Петыр уговаривал: «Лели, пусть хоть тройня будет, я только  обрадуюсь».

–                    Ты говоришь это в надежде, что будет сын!..

– Да, но… кого уж Бог пошлет… Из-за двойни я тебя зря ругал, ведь в нашем роду двойняшек не было.

Лели принимала все меры предосторожности. Три года прожили спокойно, и вот нежданно-негаданно она потеряла аппетит: то от одного блюда её воротит, то от другого, то соленого ей хочется, то кислого…

Ни слова не сказав мужу, она пошла в больницу, чтобы прервать беременность, но врач ей отсоветовал:

– Думаю, что на этот раз у тебя будет мальчик, уж больно ты изменилась, на себя не похожа. Раньше такого не было.

Петыр ещё какое-то время ничего не замечал, а когда его осенила догадка, почувствовал себя на седьмом небе.

А что с ним было, когда он узнал, что жена родила сына! Лели и сама, надо признаться, была безмерно рада. Только когда стали выписывать, забеспокоилась: как быть с гостями, ведь их теперь будет вдвое больше. Повод отвести нависшую опасность нашёлся. Сын знакомых работал в городе, в милиции. Договорились с ним, чтобы время от времени приезжал, якобы с целью выявления самогонщиков. Пустили слух, что пока ещё никого не нашёл, но обещал наезжать ещё. Словом, посетители являлись без спиртного. И даже сами  удивлялись: «Надо же, оказывается, можно и так». А старики, вспоминая прошлое, говорили: «Раньше, бывало, когда навещали роженицу, приносили всякую снедь, без вина. Затем начали с чекушек, потом перешли на пол-литра, литр, а теперь уже без четверти не обходится. Что за жизнь пошла? Когда-то дороже хлеба ничего не было, а теперь и хлеб потерял цену, на первом месте вино!»

От посетителей с вином как-то убереглись. Крестины миновали, и конец. А вот попробуй уберечься от водки, если окажешь кому-нибудь услугу, подгонишь трактор. Людям кажется, если не отблагодаришь тракториста, не угостишь, не напоишь его, то он в другой раз не откликнется на просьбу. Уж не говоря о том, что самогоном дешевле расплачиваться, чем выкладывать чистоган. Но опять же и тут накладка – дешевле-то дешевле, но и это может по всякому обернуться. Один раз напоишь человека и дверь перед ним в другой раз  уже не закроешь. Выпьет где-нибудь, захочется ещё, вот он по проторенной дорожке и заявится  снова. Прямо не потребует, но будет вспоминать, как возил тебе дрова, как чуть было не застряли в дороге и всё прочее. И не раз и не два придёт. Вот и прикинь, что дешевле…

Петыр, вроде, вышел с честью из этой ситуации. И денег не брал, и от вина отказывался. «Не надо, – говорил, – может быть, в другой раз вы меня выручите».

Когда Ася выходила замуж, свадьбу хотели без вина справить, но сваты заупрямились: «Что мы плохо живем!?» Петыр тогда не притронулся к спиртному. И на свадьбе второй дочери не пил. А вот на свадьбе двойняшек не удержался. Вышли они замуж одновременно.

– Сват, ну выпей хоть немножко, ничего не будет, ведь восемнадцать  лет прошло после лечения.

– Выпей, выпей, как можно не выпить за молодожёнов, за их счастье!

–                    Коли не выпьешь, не о чем будет и вспомнить.

Чувствуя, что муж поддаётся уговорам, Лели дергала его за рукав.

– Не волнуйся, – успокаивал ее муж. – А ведь, правда, столько лет прошло…

 

Незабываемой обернулась эта свадьба для Петыра. Не смог он остановиться. С тех пор его редко можно было видеть трезвым. И лечиться больше не поехал. Я, говорил, не алкоголик, живу так, как считаю нужным, пью не на ворованные, на заработанные. Дерево я посадил, дом построил, сын у меня есть, больше мне ничего не надо…

Не думал Петыр, что все так обернется.

Пасху он встретил раньше всех. Утром пошёл на ферму, но так и не приступил к работе. На глаза ему попалась аптечка ветеринара. Осенила мысль, что в ней может кое-что найтись… С помощью гвоздя открыл. На глаза попался маленький флакон. На нем было написано «Камфорный спирт». «Не будешь же ты его пить, мараться», – заметил напарник Лекандр. «Разве ты не видишь, что написано спирт», – возразил Петыр. Нашёл стакан, налил.

– Да потерпи ты малость, вот нарежем ещё немного соломы и найдем самогона, – уговаривал его Лекандр. – В такой большой праздник и пить эту гадость!

– Нет мочи терпеть! – кряхтел Петыр, – во рту всё пересохло.

Не послушался он напарника, выпил стакан. И вправду, вроде полегчало, повеселел. Но вскоре стал как угорелый, не мог работать. Пришлось ему звать на помощь сына, парень он был умелый…

 

Узнав о состоянии мужа, Лели, рассердившись, прибежала на ферму, чтобы устроить ему головомойку. Когда ее сын, израненный зубъями соломорезки, зашел в сторожку, она была там. При виде залитого кровью сына у нее подкосились ноги.

– Мама, позвони в район, – попросил Володя.

Лели трясущимися руками подняла трубку, но телефон не работал. Вспомнила, что вчера сын Мекан Сандыра в подпитии сел за руль трактора и сшиб телеграфный столб… Что же делать? На машине сейчас не проедешь, дороги развезло. Если только на тракторе попробовать…

Лели побежала к резчикам соломы. Сидор подвыпил, прав у него нет, но, может быть, все же повезет?.. Механизаторов на месте не оказалось, всех как ветром сдуло. Она бросилась обратно в сторожку. Уже в дверях увидела, что сын, совсем обессилев, лежит на полу. У неё у самой подкосились ноги, на четвереньках подползла к лежащему тут же на диване пьяному мужу.

– Петыр, Петыр! – теребила она его. – Слышишь, сын наш ранен, надо его в больницу везти! Вставай!

Петыр, казалось, очнулся. Он запел:

Пьем и песни поем…

Перед глазами Володи поплыли жёлтые, синие, зелёные круги. Он дотронулся руками до раны, заговорил едва внятно:

– Отец, мама… мне очень плохо… сделайте что-нибудь… Я не хочу умирать…

Петыр продолжал петь:

Я любил, бывало, ох любил

Жёлтые цветочки собирать…

Вне себя от гнева, Лели была готова его задушить, но он начал блевать жёлтой пеной. Нет, его не поднимешь…

– Лошадь запрячь, – пронеслось в её голове. Пока ещё в деревне осталось три лошадки, держат их  здесь же на ферме. Но чтобы собрать упряжь, надо обежать все дворы. Лели поспешила к хлеву, но стойла были пусты. Потом уже узнала: парни уехали в соседнюю деревню гулять…

Во время беготни ей навстречу попался сторож фермы Микаль. И пообещал, что сейчас же пойдет в обход по домам трактористов, может быть, найдёт среди них хоть одного трезвого… Лели вернулась назад. В сторожке уже собрались люди. Володя лежал неподвижно, дыхание у него перехватило. А Петыр кряхтел, захлебывался пеной.

Запыхавшись, прибежала медсестра Валя. Достала чистый бинт, наложила повязку на рану Володе, сделала укол… Но легче ему не стало…

–                                Видимо, сонную артерию задело, – проронила Валя.

Вдруг зазвонил телефон. Появилась связь. Медсестра схватилась за трубку. Там опять тишина. Девушка настойчиво била по рычагам. Гудок появлялся, затем исчезал…

Петыр, бурча, поднялся и, не открывая глаз, шатаясь, вышел из сторожки.

После его ухода воцарилась тишина.

– Алё, алё, центральная! Центральная! – надрывалась время от времени медсестра. Но на другом конце провода её не слышали…

Подошёл сторож Микаль, привел своего сына Арсентия, тоже, как и Володя, десятиклассника.

– Он справится, – словно чувствуя себя виноватым, сказал Микаль, – только прав у него нет…

От трактора отцепили соломорезку и прицепили сани.

Арсень и правда хорошо вёл трактор, избегая лишней тряски на рытвинах и ускоряя ход на ровных местах.

Но как он ни старался, пришлось возвращаться обратно: когда поднялись по склону Культобея, сердце Володи перестало биться.

Теперь вот он лежит на кровати бездыханный.

 

Невыносимо было узнать Петыру, что он лежал в стельку пьяный, когда рядом умирал сын.

За огородом шумит Сирпошур. Со стороны кладбища  доносится рокот бурливой Сильмем. Казалось, совсем ещё недавно маленький Петя часами сидел на крыше своего дома и слушал весенний шум обеих этих рек. Какие только мысли не рождались в его голове! Он очень часто вспоминал своего деда, рассказы о нём. Старался мысленно представить картину, как его дед шагает по талому снегу в одних носках, как он окинул взглядом в последний раз белый свет, как в его горячее сердце вонзилась пуля…

Если бы его не расстреляли белые, возможно, он ещё был бы жив. Был бы таким же седоголовым как соседский дед Айнок. Взял бы Петю на колени, погладил по голове. Отец его ласкал, но ласка деда была бы ещё дороже…

Вспомнил Петыр своих внуков и внучек, и ему стало больно, словно в него нож вонзили. Много ли он ласкал и любил их?! А пьяный даже кого-то из них уронил…

А ведь так важно, чтобы у каждого человека были тёплые воспоминания об отце, матери, бабушке, дедушке. Какую память о себе оставит Петыр в сердцах своих внуков? Каким им запомнится дед? Разве что лежащим пьяным в луже, в грязи?

Прежде это не приходило ему в голову. А сын его так и не прожил свою жизнь, и дети его остались не рожденными…

Петыру казалось, что он своё отжил, выполнил свои дела, сделал то, что положено сделать человеку, теперь можно сбросить ношу и идти налегке. Что ж тут такого…

Оказывается, поспешил.

Эх, вернуться бы в безоблачное детство, пройти по дороге жизни без ошибок! Нет, так можно только письмо переписать несколько раз заново на чистый лист. А с жизнью так не получается. Если б это было возможно, отдал бы сыну свое сердце, заменил бы его на смертном ложе.

Увы …

 

1984 год.

Перевели с удмуртского Т.Зайцева,  С.Хитарова .