РОДНИКОВОЕ ОКО
Роман в стихах
Авторизованный перевод с удмуртского Анатолия ДЕМЬЯНОВА
(Продолжение. Начало в №1-2 2010 г.)
«Но ты, наш «пред», издохнешь псом!»
Вздохнул отец: – Ты сам скумекал,
Иль кто помог – насчёт досок?
Да, я подохну – человеком,
Но ты, Герей, издохнешь псом!
Мне хоть могилку обозначут,
По мне родимые поплачут
И рюмку выпьет за меня
Мой брат-солдат; мы все – родня…
А ты ещё повеличайся
И хвост поширше распусти,
Но вот насчёт помин-души
Особо, знаешь, не печалься:
Сгнила она, твоя душа,
На ейном месте – ни шиша!
Ушёл Герей, хлестнув дверями,
Как будто в них заглавный вред,
А по деревне, меж дворами
Пошла молва: обгажен «пред»…
Мол, так и так: увечный воин
Герея правдой-маткой донял,
В бараний рог его согнул
(Не я ль тогда чего сболтнул?)…
Поулыбались, пошептались:
Укусит волка и овца,
Когда припёрло до конца,
И – бессловесными остались.
Молчок… Такие вот следы
На нас тавром ещё с Орды…
… Отцу всё хуже. «Першал» побыл,
Обслушал, веко завернул.
– Ему бы фруктов, белой сдобы,
Ему б… – осёкся и вздохнул.
К совету мама сноровила:
Овцу барышникам стравила,
Мучицы-пахтанья нашла
И тесто в квашне завела…
Не нахожу от счастья места:
Белым-бело, желтым-желто,
Душисто, пышно и круто,
Как солнце, восходило тесто!
Оно вздымалось тяжело,
Оно дышало и жило…
Как мама выглядела гордо!
В глазах сияло торжество:
Отцу еда не лезет в горло –
Ан, и полакомлю его!
Ну, как молебствие свершала:
Она ковригу порушала
И насушила сухарей –
Оно вкуснее и спорей…
Отец потерю ярки ведал
И сколько мог, пытался есть…
Сухарик, два ли, сгрыз, Бог весть –
А словно славно пообедал!
Лежат в суднавке сухари…
Хватай, раззява… Да бери!
Какая бестия вселилась
В меня, в мою юдоль тогда?
В аду, наверно, веселилась
Чертей чумазая орда…
Я скрал кусочка два ли, три ли…
О как меня они корили,
Как садко хаяли меня
Уже тогда, нас клоне дня!
Я их сглотнул единым махом,
И не распробовав ладом,
Украдкой, мучимый стыдом,
Объятый непонятным страхом,
Лишь только понял до конца:
Я вор! Я обокрал отца…
Не он ли сам тайком от мамы
Делился лакомством со мной?
Но я не брал, я рос упрямым:
Отцу нужнее, он больной…
И вот – украл… Унёс без спросу,
Как будто хитник голый-босый,
Хоть я куда подлей его –
Я предал батю своего!
Мне повиниться б в тот же вечер,
Отцу поведать про печаль,
Но я – проклятье!– промолчал,
А он к утру лишился речи,
В бреду метался и хрипел…
И я сознаться не успел.
… Великим Вербным воскресеньем
Народ приветствует весну,
Христа, вселенское спасенье –
И долго не идёт ко сну.
А поутру любой засоня
Спешит с зарёй приветить солнце,
Умывшись, юный и седой,
Святой купельною водой.
Не всякий засветил лампаду
(Забыла Бога молодёжь…),
Зато на улице галдёж.
Идёт веселье до упаду.
С седых времён обычай-стать
Прохожих вербою хлестать.
…………………………………………..
–Верба хлёст,
Бей до слёз!
Верба, сей
В этот день
Только счастье
Для людей,
Чтобы счастлив
И богат
Был на свете
Стар и млад,
Чтобы горе
Унялось,
Верба хлёст–
Бей до слёз!..
Хлестали добрые соседи
Добротно, садко, не за мзду –
Чтобы слеза была последней,
Была – единственной в году.
И батя свят-водой умылся,
А после тихим сном забылся…
Как тень худой, полуседой –
Но тут явились с колядой.
Вошли тишком, с любовью лаской,
Трезвёхоньки (Великий пост!),
Негромко спели «верба хлёст!»
Поздравили с грядущей Пасхой.
Сосед наш к бате подошёл:
– Ну как? Да он же… отошёл…
Отца обмыли, обрядили –
Костюм был куплен до войны.
Копать могилку отрядили
Родню с отцовой стороны.
Мерцала свечка восковая,
Казалось, тоже чуть живая,
В покойно скрещенных руках.
И дом весь ладаном пропах.
Пришли с готовой домовиной –
Был сух и крепок чистый тёс.
Герей повинной не принёс –
Был самый гроб его повинной.
Несли на тризну кто что мог
И, кланяясь, касались ног
Покойного – таков обычай,
Так верил пращур: смерть придёт
И, вместе со своей добычей,
Беду от прочих уведёт…
В изножье женщины сидели
И тихим шёпотом радели:
Кто о Страстной во гробе лёг –
Тот чистый Божий уголёк.
Ему во тьме вольготней будет
Нащупать райские врата…
А нам-то, грешным, суета,
Но, впрочем, всех Господь рассудит.
А я лишь мог произнести:
– Отец, прости… отец, прости…
За что же я искал прощенья?
Какие глупости простить,
Какие шкоды-прегрешенья
Мне должен батя отпустить?
Мои оплошки в их обличье
Покуда вовсе были птичьи –
Порхливы, щёпотно-малы,
Они сгорали до золы.
Тяжеле всех в такой поклаже
Была покража сухарей –
Да я и те унёс, скорей,
Не ради кражи – ради блажи.
О чём мольба моя? О том
Я понял взрослым и потом…
… Прости, отец, сто так бессчастно
Черта разлуки настаёт,
Что с белым светом распрощаться
Тебе не срок и не черёд.
Прости, что прожил жизнью тощей:
Мякинный хлеб, крапива в щи,
Что обрекла тебе судьба
На долю «красного раба».
Когда ж война потоком вздулась,
Пробитой шкурою в бою
Ты заплатил не за свою –
За трижды сталинскую дурость!
Ну, что ж, пора концы свести…
Прощай, отец! Прости… прости…
Прощай отец…
Как младший, я на крышку гроба
В могилу бросил первый ком…
Два месяца он дома побыл,
Теперь, под глиной и песком
Его последняя землянка…
А свод небес его делянка,
Чтоб он выхаживал на ней
Крылатых сказочных коней.
Я помню мамины стенанья:
«Теперь ты – мужик в дому…»,
В божнице чёрную тесьму,
Кутью скупого поминанья,
Туман в глазах, в душе туман…
Я продолжаю мой роман.
Войну прикончила Победа…
Домой пришли фронтовики,
Умерив в арсенале «преда»
И мат, и кнут, и кулаки.
Да жаль: тому универсалу,
Что «педу» врезал по сусалу,
Хоть и в Берлине побывал –
Пришлось пилить лесоповал.
Но всё ж Герей прекрасно понял:
В анкете новая графа,
Прикончилась его лафа
И перед ним уже не пони,
А кони, битые войной –
И глаз, и норов их – иной.
Он хорохорился, понятно.
Он, чуя в людях кутерьму,
Бурчал угрюмо и невнятно:
Шалишь… Займу – но всех дойму!
И отдал он соседям нашим
(В совхозе ближнем, вовсе павшем)
Зерно, хранимое под сев,
Чем, вот уж точно, донял всех!
С утра телеги заскрипели…
Снуют с мешками мужики
(В нахрапе тягости легки!) –
Фронтовики оторопели:
Так это что ж: денной разбой…
И в драку кинулись гурьбой.
Оружье дедов: вилы, грабли,
Серпы, литовки и цепы –
Куда страшней штыка и сабли
В руках взъярившейся толпы…
Далеко ль смертный грех житейский?
Но тут, по счастью, милицейский
Наряд на конях прискакал
И в суть раздора не вникал:
Он повязал и тех, и наших,
Зерно в госфонд конфисковал,
Уехал, как и не бывал –
Но свара обошлась без павших.
В суде простили мужиков:
Сочли за пьяных дураков…
Похоже, это поле брани
Явилось краем терпежа…
На общем созванном собранье
Герей был полон куража:
– Гляжу, примолкли, наглумились…
Во всём районе острамились!
«И сам не гам, и вам не дам!»
Таперя – с чем по бороздам?
Беда: отдал зерно в соседи!..
Оне б вернули нам своим,
Когда район отпустит им…
Ить мы жа люди, не медведи!
Ить мы жа строим коммунизьм,
А ваш подход – инди…ду…лизьм!
Всё вам! Какое ж ето братство,
За что мы лили пот и кровь?..
Опять мне, видно, круто браться –
Поди к чертям такая новь,
Когда ни спросу, ни указу…
Я ету выведу заразу!
Сквозняк пошёл во все концы…
Домутят воду пришлецы!
Дерзить, зубатить взяли моду!
А я в упряжке – коренник,
И к вам всюей душой проник,
Служа колхозному народу.
Ить как нас там учил Ильич…
– Довольно! – встал Андрей Лукич.
Седой заслуженный учитель.
– И наше слово ко двору…
Тебя послушаешь: рачитель,
Слуга колхозному добру!
Не знал, в стараньях ежечасных,
Что у соседей разнесчастных
Зерно – в хозяйстве там разброд! –
Скупил на солод пивзавод?
Ты отдал наше, семенное,
Кормить чужую хлебоешь:
Ведь там угодье к плеши плешь,
А где не плешь – бурьян стеною.
Ты не о людях хлопотал,
А как бы влезть на пьедестал!
– И я скажу! – взметнулся скотник,–
Мне, чтобы клевер опасти,
Он стадо наше от поскотин
Учал в болотине пасти!
Беда скотине в этом разе:
Коровы похватают грязи –
А весь на скотнике падёж…
Собранье кинулось в галдёж:
– Он обрубить наделы хочет…
Ишо он смыслил впереди
Перекопать родник Данди
В прудишко, где мочалы мочут…
– Ишо он нищий трудодень
Сосёт, как клоп, кажинный день…
Герей вскипел: – Вожжа спустилась?
Данди изменщик. Он, поди…
Но тут по залу покатилось
Сплошное, злющее: – Уди-и-и…
– Уди-ии! Мы в нашем полном праве:
Андрей Лукич – пожалуй править!
– Началь, отец… Пора вздыхнуть,
Пиявку с заду сковырнуть!
Владей, Фаддей, твоей Маланьей!
А ты набарствовался…слазь…
Уди! Должна советска власть
Исполнить наше пожеланье…
Андрей Лукич – держи гужи,
Ишо нам службу сослужи!
– Да что ишо в районе скажут… –
Вертелся струсивший Герей.
– А то и скажут, что уважут –
С чужа не примем упырей!
– Ужо вам врежут – своеволить…
– Да и тебе не помирволят,
Уж ты нажрался сверхсыта,
А всё кишка твоя пуста!
– Заспал я… дал я вам потачки!
– А тем, которых ты, шакал,
Сидеть по тюрьмам затолкал –
Не шлёшь ли, часом, передачки?
Они вернутся, рукосуй!
– Да хрен с им! Люди, голосуй…
Ссадили всё-таки заразу –
Что сеял, то и уродил!
Герей своих «шестёрок» сразу
В район и область отрядил.
Ну, что там область – отмолчались…
А вот районные примчались
Вдвоём, вальяжные собой,
В трофейной «эмке» голубой…
Был первый явно в роли свата…
Он сходу в клубе закричал,
Что без ответственных начал
Самоуправие – чревато…
Что этак можно и под суд,
Что наши выборы – абсурд…
Другой молчал, сопел упорно…
В шершавой нашей голытьбе
Он словно был нерукотворный
Партийный памятник себе.
Не мог он быть натурой пылок:
В гармошку собранный затылок,
Зело брюхат – вот-вот родит! –
И, знать, не шибко эрудит.
… Оратор пел уже умильно,
Что есть на выборы мандат,
А вот – законный кандидат –
Проголосуем пофамильно! –
Заботлив… Возглавлял нарпит…
– Да-а… Плюнешь в морду – зашипит! –
Негромко бросил кто-то в зале…
Оратор сжался в злющий ком:
– Кто это брякнул? Где сказали?
Нас делегировал РАЙКОМ!!!
… О, патриархи удалые,
Капээсэсовцы былые,
Певцы обтрёханных рутин –
Вам сладко от таких картин?
Кумиром вашим был таковский,
Кого в посмешище обрёк
И Тараканищем нарёк
Большой поэт Корней Чуковский.
Но те Великие Усы
Вас подвигали на басы.
Вы памятны и мне, мальчонке –
Водители народных масс…
Сжимать сухие кулачонки
Мы, впрочем, оставляем вас!
Дразнить ущербных не отрада:
Клыки побиты, нету яда,
И даже тот, кто их сменил –
В колоде масть переменил.
… Так что же там, в колхозном клубе?
Да то ж: районный демосфен
В казённо-модном галифе
Сплеча разит, наотмашь рубит.
Он взмок, и путь его тернист:
– Андрей Лукич – не коммунист!..
– Ого… Который с партбелетом,
Он бела кость, а мы – назём?..
– Он сыт и пьян зимой и летом
А мы, родимые – везём!
– Однако, не без неувязки:
Мы все в одной, навроде, связке…
– Ну, в обчем, на любой наём
Мы тут согласья не даём!
Не зря мутили-колготили:
Рядились гости так и сяк,
Хватили дверью о косяк –
И восвояси укатили…
Оратор кинул свысока:
– Пускай по-вашему… пока…
«Пока…» Но тучу отвернуло,
Пробило солнечным лучом…
По-человечески вздохнула
Деревня с нашим Лукичом –
По-свойски так его и звали.
А уж в работе жилы рвали –
Чтоб убедить. Чтоб оправдать
«Добро» от партии, видать.
Ну, а серьёзно… Сколь ни плохи
Хлеба на супесях росли –
При Лукиче и нам пошли
К застолью кой-какие крохи…
А с мамой нам фронтовики
Оговорили пуд муки.
«Герея в город увезли…»
Но как с Гереем? Так с Гереем:
Худа судьба отставника –
Теперь угрюмей и смурее
В деревне нету мужика.
Он постоянно лезет в драки.
Он на боках цепной собаки
По пьянке вымещает злость,
Коль в драке солоно пришлось.
Он дочку по родне спровадил
И тешил беса неспроста:
Легко ль отмыться дочиста
Тому, кто всё кругом огадил?
Едва спожинки отошли –
Герея в город увезли…
Сполна обиды оплатили,
Что набрались на мужике,
Когда под вечер прикатили
К нему на «чёрном воронке»…
И люди всем нутром дрожали,
Пока глазами провожали
Фургон, подвижную тюрьму –
Примеров не было тому.
За что? Уж он перед властями
Вертелся истинно ужом,
Давил нас, как масличный жом,
Курочил скопом и частями…
«Так лишь за то, что лишку лют,
Таку машину не пошлют!…» –
Старик Сэдэй промолвил веско.
– Всплывёт причина, подождём…
А утром, с нарочным, повесткой
Был сам в район препровождён.
Вернулся через двое суток,
Смятенным, явно не до шуток.
Просил с расспросами отстать –
Никак не велено болтать!
Сказал, что вызван с давним делом,
Когда входил в отряд Данди
(Имеет орден на груди
За тот отпор казакам белым!)
И что Герей, наш бывший «пред»,
Там тоже свой оставил след.
Он как-то к нам зашёл однажды –
Я домовничал в этот день –
Присел, спросил кваску от жажды…
– Такая, парень, дребедень:
Всё знаю, а сказать не смею…
К Данди касательство имею.
Толкуют косо и криво –
Не верь облыжью на него!
Ишо Герей своё получит
За свой напрасный оговор…
Вот так украдет булку вор:
Сожрать сожрал, а брюхо пучит…
Я, брат, с рассказом погожу…
А хошь – бывальщину скажу?
Восторг! Я согласился сразу:
Сэдэй рассказчик записной,
Его бывальщины и сказы
На «ты» с седою стариной.
Он среди зимних посиделок
Да лыковых своих поделок
Наладит сказку для внучат –
И бабьи прялки замолчат!
… Но только тут такая напасть,
Что ямб немножечко курнос,
Строфе и ритму перекос –
Прости, читатель, за анапест:
Размер напевнее бежит,
Легенде лепше подлежит…
………………………………………
… Лет за сотню тому, не соврать бы,
Жил в соседнем селе гармонист.
Он играл на крестинах и свадьбах.
Был и смел, и удал, и речист –
Да в избёнке лишь чашка да ложка,
Да подтопок, да старый топчан…
Тем и жил, что сбирала гармошка
На веселье у крепких сельчан.
Как-то под вечер вышел пройтиться:
Не промыслит ли на зуб чего…
Тут какая-то чёрная птица
За собой поманила его.
«Может, к счастью? Авось не обманет…»
Вот за птицей идёт паренёк,
И приходит под старую баню,
Где в окошке горит огонёк.
Он к окошку… Ну, как не двигаться,
Не крутить молодые усы:
Там сидели четыре девицы
Небывалой, нездешней красы,
И тарелка с водою меж ними –
Знать, гадают, пытают судьбу…
Умокнут – и перстами своими
Третье око рисуют во лбу…
Третье око светло и лучисто,
Словно в нём диамант изнутри…
Дрогнул парень: ан дело нечисто,
Да ведь это, никак, ву-пери,
Чаровские волшебные девы,
Чья родимая матерь – вода…
– Что ж ты, парень, лытаешь без дела –
Заходи, ясен сокол, сюда!
Подари нас: сыграй на гармони,
Сердце девичье песнею тронь…
Ныли пальцы, немели ладони,
Но играла, но пела гармонь…
– Будет, сокол! Старался не даром:
Лишь тебе в этом древнем краю
Родниковое око подарим
За гармонь золотую твою.
Подошла та, что с ним говорила –
Ледениста и влажна рука…
Третье око она отворила,
Начертала на лбу паренька.
– Ты откроешь великие клады,
Ты откроешь любые замки,
Лишь в одном заклинаем: не надо
Жить по злобе, душе вопреки!
Мы в воде опочием глубоко,
Ничего на земле не любя,
Но твоё родниковое око –
Оплошаешь – погубит тебя!
Не простит ни коварства, ни розни,
Своеволья и лжи не простит.
За любые обиды и козни
Отомстит…отомстит…отомстит…
Он очнулся… Лишь поле да ветер,
Нету рядом никем-никого –
Лишь незримо, по-тайному светит
Родниковое око его.
И по-новому парень внимает
Шорох листьев, цветенье лозы,
И до тонкости он понимает
Птичий грай и звериный язык.
… Вот и зажил богато да складно,
Безобманную долю нашёл.
Всё в делах и заботах укладно,
Всё в совете-любви хорошо.
Вроде, даже прибавил росточку,
А гармошку затиснул в суму:
Всё ж любое желание – в точку,
Всё ж любая красотка – ему.
Откопал он немалые клады,
И по ярмаркам стал раздавать –
Нищеброды кабацкие рады
Сапоги у него целовать!
Лавки хлебные, лари мучные
Отворил он: – Берите! Кому!
Лень да отеть, да тати нощные
Низко кланялись в ноги ему…
Строил он благолепные храмы:
– В Царство правды направьте стопы! –
Но и там, ко всеобщему сраму,
При дележке подрались попы…
Изобиделся парень жестоко,
В зелено окунулся вино:
Никому родниковое око
В белом свете, видать, не нужно!
Нет, не понял он главной причины,
Не сумел угадать наперёд:
Даже в самые беды-кручины
Дармовщину народ не берёт.
Не холуйская совесть степенна…
Жировать на халяву лиха
Только накипь, плавучая пена –
Так ведь то не народ, а труха!
Кто укажет вельможе на промах?
… Нахватав орденов и чинов,
Парень жил в королевских хоромах
Среди челяди, яств и обнов.
И помалу, опутанный былью,
Где житейская ноша легка –
Стал он честь окружающих пылью,
Голотой, недостойной плевка.
Засекал на конюшне холопов,
Деревеньки спускал на пари…
Чудный дар промотал и прохлопал,
Позабыв про наказ ву-пери.
Что наказы – в рубашке родился,
Чтоб распробовать рай на земле…
Он однажды во тьме пробудился,
В непроглядной, ни лучика, мгле…
Он метался в стараньях напрасных,
Не умея понять одного:
Родниковое око, погаснув,
Загасило и очи его…
Ничего не воротится боле,
Растворившись во мгле до конца…
Только чёрное чистое поле,
Да гармошка в руках у слепца…
Погубило его не трясиной,
Не сгорел гармонист во хмелю –
Под лепечущей в страхе осиной
Он накинул на горло петлю.
Канул в землю сырую безвестнно,
Не умел и души сохранить:
Тех, кто умер собакой, невместно
На погосте людском хоронить…
Одиноко несчастному спится,
Даже зверь стороной соследит –
Лишь какая-то чёрная птица
На осине над ним посидит…
…………………………………………
– Вот видишь как: забыл опаску –
Петлю на шее завязал…
Тебе, внучонок, эту сказку
Я не без дела рассказал…
Что ж, всяк свою судьбину деет,–
Пресёкся голос у Сэдэя…
– Сейчас гереева судьба
Как самоварная труба…
Вот мы сейчас руками машем:
И там злодей, и тут худой –
А он ведь вовсе молодой
Пришёл служить в отряде нашем.
Сторожек, юрок,в драке смел –
Ухватку крепкую имел!
И – разом где-то потерялся,
Случись оказия с Данди…
А где он был, а с кем он шлялся –
Теперя доищись поди…
Гляди-ко, вымырнул в райкоме
Да – к нам, как на царевом троне!
Он вроде яду в жилы влил –
Тако хозяйство развалил!
В округе нету «преда» гаже:
Кнутьём в работу загонял,
Последний хлебушко отнял –
Труба! Душа чернее сажи.
Он так и барствовал, пока
Светило око родника!
«Владей да ближнему радей».
Почти что каждому даётся
Такое око с малых лет,
Но не во всяком узнаётся,
А в ком его и вовсе нет.
В Герее было, прямо скажем –
Он и добра немало нажил,
И всюду блат альбо, рука –
Кормило око мужика.
Ну-к, что? Кормило и кормило –
Владей да ближнему радей,
Живёшь да ходишь средь людей!
Но отпустил Герей кормило…
Кого нечистик сомутит,
Тому и око отомстит…
Как наша жизня обернётся,
Не знаем, парень-паренёк…
А вдруг да оком обернётся
Во внуке – дедов огонёк?
Данди-то был далёко зорок –
Поел и он мякинных корок
И – голова среди родни! –
Недаром окопал родник.
А повезёт тебе с отметой –
Ты людям душу отворяй,
Ты око в сердце не теряй,
Как горький парень в сказке етой.
Поверь, что худа не скажу…
Да что я?! Третий час сижу…
Мело-пуржило белым снегом…
А я всё думал, всё вникал
Да к роднику глядеться бегал,
Ведь в доме не было зеркал –
А вдруг пришло свершенье срокам
И лоб сияет третьим оком?
Ан лоб как лоб… Не очень мал
Но, видно, мозгу не добрал…
Как головня, не долго тлела
Мечта, буран её занёс.
Но всё, заноза из заноз.
Во мне она не отболела.
Зарок сэдэевский держу,
А в чём – об этом погожу…
«Данди – беглец!»… С такою мукой
И жить на свете не хочу!
Тогда я с этакой докукой
Пошёл к Андрею Лукичу.
Пришкольный флигель. В доме тесно –
Но всякой вещи честь и место –
Порядком ведала жена,
Хоть старенькой была она.
Меня приветили, согрели
На корках ставленным чайком,
И с новым «предом» – стариком
Я смог поговорить о деле:
Так кто же он, мой дед Данди,
Чья искорка в моей груди?
(Продолжение следует)