НОША ГОСПОДНЯ
Фантастическая повесть
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
(Книга первая – №№(9-10, 11-12 за 2015г.
Книга вторая – №№1-2 за 2016г.
Книга третья – №№3-4 за 2016г.)
НАРЕЧЁННЫЙ
Все семь жрецов Белого Света во главе с Первосветом и Наместником Тьмы были отправлены на пенсию. Они ушли, а, уходя, подложили-таки мне свинью.
Ну кто же кроме них и меня знал о том, что Созидатель – Бог нашей галактики – назвал меня своим Сыном?
Никто!
Я проболтаться не мог по той простой причине, что, если честно, не придал этому никакого значения: назвал и назвал, все мы дети Божьи.
Значит, они!
Правда существовала некая вероятность, что это проделки самого Созидателя. Но такая версия, на мой взгляд, была неправдоподобна: кто он и кто мы?
Он творит Галактику, зажигает звёзды, создаёт фундаментальные законы, да и не вяжется с образом Бога распространение каких-то там слухов.
Ну что такого он сказал?
«До свидания, Константин Матвеев! До свидания, СЫН!»
И что?
Он же не акцентировал на этом внимание. Не ставил мне никаких задач. Не выдал никаких документов, подтверждающих то, что я наречён Сыном Божьим.
Так почему же весь мир так быстро уверовал в долгожданное «второе пришествие» и в то, что Константин Матвеев – нынешнее воплощение Христа.
Почему?
Сначала всё шло гладко.
Опасность, исходящая от Чёрной дыры, перестала тревожить нас, землян.
Всеобщее ликование семи миллиардов человек не имело, казалось, границ. Однако уже через месяц люди, как это всегда бывает, устали от празднеств, и потихоньку вернулись в русло обычной жизни.
Именно в этот момент начали распространяться слухи, что Константин Матвеев не просто Властелин планеты Земля, а СЫН БОЖИЙ.
Я, конечно же, знал об этом, но не придавал этому никакого значения. Людям свойственно обожествлять своих кумиров.
Так, в далёкие семидесятые, обожествляли «Биттлз», и десятки тысяч поклонников не только молились на них, но, вдобавок ко всему, жаждали хотя бы потрогать и пощупать своих кумиров.
Так и тут – число людей, которые уверовали во «второе пришествие» в течение полугода, перевалило за миллиард. При этом желающих потрогать и пощупать новоявленного Господа – меня – было уж никак не меньше половины.
Вот тут-то и начались проблемы.
Я мысленно корил своё гипертрофированное эго, которое когда-то самоуверенно и напыщенно безрассудно объявило всему миру о том, где находится резиденция Властелина планеты Земля.
Последнее время непонятно почему, но я стал всё реже и реже не только прибегать к имеющейся у меня силе. Я даже в своих мечтах и фантазиях не вспоминал о ней и не пользовался ею. Но теперь мысли всё чаще и чаще возвращались к моим возможностям, которые позволили бы мне за три секунды заставить всех забыть про меня и вернуться к делам мирским. Хоть я и понимал, что никогда не сделаю этого, но желание покончить с возникшей проблемой одним махом, независимо от меня, всё ширилось и разрасталось.
Меня припёрли к стенке.
Мой родной город находился в людской осаде. Десятки миллионов паломников съехались в него для того, чтобы узреть новоявленного Христа, то бишь, меня. И это притом, что население самого города сильно не дотягивало до миллиона. Что мог поделать город с незваными гостями?! Город просто начал задыхаться. Не хватало продовольствия, больниц, жилья, горючего для общественного транспорта…
Вокруг города по всем направлениям стали возникать палаточные городки, которые состояли также из шалашей, и даже из автомобильных прицепов, фургонов и трейлеров. Последнее меня и удивило, и возмутило, ибо было прямым нарушением моего указа, который запрещал всем гражданам Земли иметь в личном пользовании автомобили.
Но, например, американцы они и есть американцы! Они же не могут жить без автомобилей! Со свойственной им предприимчивостью они ловко обошли мой указ. Для этого им достаточно было всего-то заплатить деньги и арендовать автомобиль у государства. Наказание этих ослушников я отложил на потом.
Среди паломников была не только голь перекатная, равная той, что в своё время повсюду таскалась за тем прошлым Христом. Нет, были и весьма состоятельные, и даже очень богатые люди. Последние в большинстве своём прибыли из Америки и являли собой весьма преуспевшую часть тамошнего русскоязычного населения, которая, возгордившись от того, что нынешнее воплощение Иисуса произошло в русском человеке, толпами ринулась в Россию в надежде по-свойски пожать руку соотечественнику.
Наличие большого выбора разномастной валюты, которая ворохами сконцентрировалась в окрестностях города, вновь пробудило к жизни постепенно умирающую профессию карманника. Вот, когда я пожалел, что практически уничтожил армии во всех странах! Да и полицейские силы – один центурион на три тысячи человек – были в данной ситуации смехотворными и никак не могли справиться со всё возрастающей преступностью.
Однако слухи, как и всё в этом мире, имеют не только отрицательные, но и положительные свойства.
Многомиллионная толпа всосала и распространила и усиливала в себе самой слух о том, что Властелин находится внутри десятикилометровой зоны, куда попасть никак невозможно. Это был плюс: никто не бросался на штурм невидимых укреплений, не пытался превратить и без того нелёгкую походную жизнь во всепоглощающий хаос.
Все ждали и надеялись, что рано или поздно этот гордый Господь выйдет из своей кельи и пройдёт по улицам палаточного городка. Чтобы не пролопушить явление Его-Меня народу, быть готовым к явлению – и палатки, и шалаши, и трейлеры, и фургоны сверху донизу заранее были обклеены моими портретами. Все, от мала до велика, невольно сравнивали с ними лик каждого проходящего мимо, дабы в суете мирской не пропустить это «событие жизни».
Эта кутерьма мне совершенно не нравилась. Всеми фибрами своей души я уже ощущал приближение того момента, когда терпение моё лопнет и вся эта мышиная возня даже не визгнув, вмиг закончится, повинуясь всего лишь моему высказанному вслух пожеланию.
Однако я не спешил и пытался, насколько возможно, отдалить этот печальный для людей исход.
Однажды рано утром ко мне в голову забралась бредовая мысль.
«А может, я – действительно Господь?» – подумал я и, спохватившись, тут же начал ругать себя за беспросветную тупость.
Но мысль всё вертелась и вертелась в голове, упорно не желая покидать пределы моего существа.
Я знал только один способ, который позволял раз и навсегда избавиться от навязчивой идеи. Нужно было мне лично логически обосновать её несостоятельность. Только тогда ум, в основе которого всегда лежит логика, признавал возникшую мысль абсурдной и больше никогда не возвращался к ней.
На следующее утро, на свежую голову, я начал сопоставлять ипостаси Иисуса Христа и своё собственное ничтожество.
- Кем был Иисус? – задал я сам себе вопрос и сам же ответил на него.
- Иисус Назорей, сын Давидов, Иешуа, он же пророк Иса, был Господом и сыном Божьим.
- Ну, это всё так… Это слишком «общё» и ни о чём не говорит, – опротестовал моё же заявление внутренний оппонент.
- Он был просветлённым или, по крайней мере, близким к просветлению человеком.
- А кто знает, что такое просветление? Кто может измерить его или взвесить? Потрогать… Увидеть… И есть ли оно вообще? – не унимался скептически настроенный внутренний голос.
- Господь воскрес на третий день после смерти!
- Поди, проверь! Пойди! А может быть, и ты, если пожелаешь, воскреснешь на первый, на второй или на какой угодно день. Как знать?
- Он же мог запросто иссушить дерево, – не сдавалась одна половина ума.
- Вспомни про джип, который едва не раздавил тебя и у которого по твоему желанию отлетели все колёса. Это что – меньшее чудо? А не веришь, пойди и сам иссуши дерево, – твердила другая половина.
Я встал с постели, без боязни разбудить жену и сына, которые в этот день гостили у тёщи, и, в чём был, вышел во двор.
Посреди участка уродливо и одиноко, а значит, бесплодно и зря стояло дерево облепихи. Оно было маленьким, корявым и старым. Вдобавок ко всему облепиха, перестала плодоносить ещё несколько лет назад. В лютые морозы не радовала она более свиристелей своими плодами.
За это я давно приговорил её к смерти, но из года в год откладывал исполнение приговора, давая возможность безвинному растению ещё немного насладиться жизнью.
Но утро казни всё-таки настало.
«Если выживет, – подумал я, – отменю смертный приговор»
Солнце ещё не встало из-за леса. Травинки горбились под тяжестью росы. Намокшие ноги замёрзли, и мурашки с готовностью засеменили по телу.
Я подошёл к деревцу, зажал его худосочный ствол между ладонями, будто обнял его, и прошептал:
- Прости меня, если можешь.
Дерево не ответило мне, но одна из веток, как мне показалось, слегка наклонилась к земле.
- Иссохни! – произнёс я, и омерзительное чувство овладело мною. Убийцей – вот кем почувствовал я себя.
В то же мгновение листья на дереве скукожились и стали коричневыми, испустив при этом лёгкие облачка пара. Ствол треснул, издав звук, похожий на пистолетный выстрел, и дерево распалось на две части, каждая из которых тут же осела на землю.
Если бы кто-то в этот момент увидел бедную облепиху, то он подумал бы, что трагедия случилась давно: не в этом и даже не в прошлом году – настолько старым выглядел иссохший труп растения.
«Приговор приведён в исполнение», – процедил я сквозь зубы.
Казалось, мерзкий дух Берии и Ежова витал в воздухе и задевал меня своими липкими лапами, хотя я и не знавал этих запахов и настроений.
Я смыл обволакивающую мерзость, окатившись ведром холодной воды, не вытираясь, зашёл в дом и плюхнулся обратно в постель.
- Вот видишь, получилось, – с издёвкой произнёс невесть откуда возникший внутренний оппонент.
- Иссушить дерево каждый может. Возьми ножовку, спили его, и через день оно засохнет, – возразила моя скромная половинка. – А Христос пятью хлебами и двумя рыбами насытил пять тысяч человек.
- А ты же умеешь превращать материю в антивещество, додумался как-то, так, наверное, и камень сможешь превратить в шоколад, – не унимался другой. – Попробуй!
Вставать было лень. Я повертел головой, высматривая, что же такое можно превратить в шоколад, и взгляд мой упал на пустую кофейную чашку, стоящую на прикроватной тумбочке со вчерашнего дня.
- Хочу, чтобы эта чашка превратилась в плитку тёмного шоколада, с миндалём, марки «Российский», – таких фокусов я ещё не проделывал, и меня до костей пробрало любопытство: что же произойдёт на самом деле.
Чашка мгновенно окуталась слоем непроницаемого тумана, который рассеялся почти сразу, и явил моему взору плитку любимого шоколада.
Я осторожно взял его в руки.
Обёртка, картинка – всё совпадало. Вот только размер. Он был какой-то странный… нестандартный…
Подумав немного, я сообразил, что этого фарфора, из которого состояла чашка, хватило именно на такой размер плитки. Этим всё и объяснялось.
- Вот видишь, и у тебя получилось! – ласково замурлыкал назойливый голосок.
- А ходить по воде? Смогу ли я? – и тут же понял, что смогу. Пустяк! Просто прикажу ей покрыться толстым слоем льда и пройду по нему, аки посуху.
Оппоненту даже не пришлось вмешиваться.
- А больных лечить, а мёртвых воскрешать? – попытался подать свой слабенький голос здравый смысл.
Оппонент молчал, и мне стало ясно, что и эта реплика не достойна внимания.
Стоит выйти в народ, уделить ему чуточку внимания, позволить дотронуться до меня, и сами собой исцелятся, без моего вмешательства, ибо уверовали. А тем больным, калекам и увечным, чья вера слаба, можно внушить, и побегут, отбросив костыли, как миленькие.
Покойников воскресить – тоже ума много не надо. Не сложнее, чем превратить фарфор в шоколад.
И тут я, что есть силы, ударил себя кулаком по голове. Какой же я дурак. Над умершим котом Васькой рыдал, долбил мёрзлую январскую землю, хоронил его, а надо-то было. Всего-то! Взять и воскресить.
Однако механизм воскрешения не был мне понятен, а потому вызывал сомнения. Необходимо было поставить эксперимент.
Трупа под рукой не оказалось, и я вышел во двор в надежде найти там какое-нибудь мёртвое насекомое, да хоть дохлого червяка.
И тут мой взгляд опять упал на загубленное мною дерево облепихи. Возможность вернуть его к жизни воодушевила и обрадовала меня.
Я подошёл к распластанному по земле дереву и зычным строгим голосом гаркнул:
«Вернись к жизни, облепиха!»
И ничего не произошло.
Иссохшее растение не желало возвращаться из потустороннего мира, являя тем самым мне истину: никакой я не Господь!
Скромная и правильная, как мне казалось, сторона моего существа, произнесла, обращаясь к оппоненту:
- Ну! Я же говорил!
Но оппонент не ответил. Он исчез, оставив меня, единого и целостного, сидеть во дворе на скамеечке наедине с невесёлыми думами о превратностях судьбы.
Я думал о том, кто же этот тот, другой, который страстно желал, чтобы я уподобился Христу. Откуда он? Я это был или не я? А вдруг совсем не я!
Или, может быть, весь диалог, звучавший внутри меня, не более, чем игры воспалённого ума? Моего?
И всё-таки я вычислил его, нашёл внутри себя, нащупал, вытянул медленно и осторожно, как длинную паутинку. Он – этот другой я, глубоко спрятался в разочаровании по поводу неудавшегося эксперимента. Он, а точнее – оно, пребывало в безысходной печали.
Это, конечно же, было моё собственное эго, неотъемлемая частичка меня, Константина Матвеева. Это был мой друг, заботящийся обо мне; мой враг, не позволяющий мне беспристрастно оценивать события, моя радость по поводу удач и моё разочарование при поражениях. Всё это было моё эго, а следовательно – я сам. Только и всего!
Мне искренне было жаль его: ему же так хотелось, чтобы оно уподобилось Господу, но, видимо, не судьба.
Я позвонил своей жене, справился о здоровье сына и, убедившись, что всё хорошо, попросил Риту погостить у мамы ещё пару-тройку дней, мотивируя это острой государственной необходимостью.
Рита разволновалась – не приключилась ли опять какая-нибудь напасть вселенского масштаба, но я успокоил её и объяснил, что это обычная административная рутина.
Выходя из дома, я захватил плитку шоколада, которую собственноручно сотворил из кофейной чашки, водрузил своё тело на скамейку, аккуратно расстегнул обёртку, отломил маленькую дольку и попробовал её на зуб.
Это был самый настоящий шоколад. Однако тело привередничало и никак не могло согласиться с тем, что из обычного фарфора может получиться натурпродукт.
Оно подключало всё новые и новые рецепторы, придирчиво анализировало полученные ощущения, проецировало на всё моё существо недовольство тем, что ему не купили настоящую шоколадку, а подсунули какой-то там эрзац.
Наконец, поурчав напоследок органами пищеварения, оно сдалось и откусило сразу половину нестандартной плитки.
Войдя во вкус, тело потребовало рому.
Я не стал с ним спорить, насобирал на грядках кабачков, ягод, надёргал моркови, как было, немытым, сложил всё в большой таз и отдал приказ о превращении содержимого таза в ямайский ром, подобный тому, какой мы пили с Домбровским.
Таз подёрнулся дымкой, непроницаемой для моего взора, которая через минуту рассеялась и обнажила ровную красноватую поверхность жидкости, благоухающей неповторимым ароматом горячительного напитка.
Конечно, можно было бы сотворить ром и из кирпичей, но моё нутро наверняка не одобрило бы такого подхода к делу.
Я принёс пустую трёхлитровую банку и аккуратненько перелил туда ром, не пролив при этом ни капли, после чего поднёс банку ко рту и сделал пробный глоточек.
Это был ром. Крепкий и выдержанный.
Тело жалобно снова попросило кусочек искусственного шоколада, и я уступил ему один квадратик.
Шоколад сладко таял во рту, и тело снисходительно констатировало, что он не так уж плох: почти, как настоящий.
«С утра выпил – весь день свободен», – гласит русская народная мудрость.
Так и случилось. Работать было неохота, и я провёл весь день за чтением газет, просмотром телевизионных новостей и просто в праздном безделье, не забывая при этом периодически прикладываться к содержимому трёхлитровой банки.
К вечеру моё тело уже пошатывалось и поэтому угомонилось раньше обычного.
Проснувшись рано утром, я решил проделать стандартную процедуру, помогающую восстановить подточенное накануне здоровье.
Для этого надо-то было: всего-навсего пять минут походить босиком по мокрой траве и вылить на себя два ведра холодной воды. Но заранее приготовленная в вёдрах вода в этот день так и не удостоилась чести омыть тело Властелина.
Роса была богатой. Крупные капли воды не в силах были удержаться на поверхности растений и при малейшем колыхании тоненькими струйками скатывались на землю.
Ногам было приятно: прохладно и сыро.
Я бродил по тропинкам между грядок, но вдруг организм мой «принял стойку», остановился как вкопанный.
Взгляд тупо упёрся в лежащую под ногами расколотую пополам облепиху.
Это, конечно же, было то самое дерево, которое я самодовольно иссушил накануне, но его вид… Ещё вчера оно напоминало высохшую сто лет назад корягу, а сегодня… Сегодня предо мной лежало даже не растение – существо, с которым час, а может быть, два часа назад произошёл нелепый несчастный случай: кто-то погубил его. Этот кто-то разрубил его вдоль, и оно рухнуло на землю, разметав свои сочные, ещё живые, покрытые молодой листвой ветви.
Я опустился на колени и потрогал рукой маленький листик. Он был настоящим. Кора дерева приобрела сероватый естественный для живого растения цвет.
Я инстинктивно попытался приподнять облепиховый куст с земли и соединить разрозненные половинки ствола, но не сумел. Я дёрнул ещё и ещё раз – тот же результат.
Наклонившись и внимательно осмотрев ствол растения, я заметил, что он был намертво скреплён с землёй тысячами образовавшихся вновь корешков. Нечто подобное встречается сплошь и рядом в лесу, в основном, с липой, но чтобы облепиха выпускала корешки из ствола – такое я видел впервые. Она всегда как будто «ползла» и «отходила» от корня где-то там, в глубине.
- Ну, что? – радостно заверещал внутренний голос. – Говорили тебе?
Это вездесущее эго вылезло из потайных лабиринтов моего существа.
- Да это просто случайность! Просто не до конца я его иссушил вчера, – попытался я отвести от себя даже намёк на божественное своё происхождение.
- Сам-то веришь? – не унималось эго.
- Нет! – честно признался я. – Но почему же оно сразу-то не воскресло?
- Ломать – не строить. Ранить легко – лечить трудно. И потом вспомни, чему тебя учили в школе. Скорость обменных процессов у животного мира и у растительного – совершенно разная, в десятки раз различается. У человека всё проходит быстрее: порежешь палец, а через неделю только шрамчик малехонький остаётся. На дереве зарубку топором сделаешь – затянется, но только лет через десять, не ранее. А у собак, например, скорость обмена веществ в двадцать раз выше, чем у человека. Вот почему и говорят: «заживёт, как на собаке».
Собаку тебе надо было воскрешать, тогда бы всё сразу получилось.
Моё собственное эго учило меня, часть учит целое! Смех! Но если честно, то она, эта часть была права.
- Ну что ж, осталось заповеди написать, потом в народ пойти, а там, глядишь, и на Голгофу взойду.
- Не смейся! Садись и пиши! – понукало эго.
- Написать-то не трудно, а вот соблюдать… – отвечала ему моя правильная половина.
- Смешной ты, однако! Тот, кто пишет законы, вовсе не обязан их соблюдать. Думаешь, генералы блюдут армейский устав? Нет, братец, устав пишется для нижних чинов.
- Не хочешь ли ты сказать, что Иисус не соблюдал заповеди? – возмутился я.
- Почитай Библию, там всё написано. Заповедь гласит: ни убий, а он безвинную смоковницу, походя, иссушает, и лишь за то, что плодов на ней не было – так не сезон был. Или думаешь «ни убий» только человеков касается? Тогда природе нашей копец!
«Возлюби ближнего своего», – проповедовал, а торговцев из храма пинками выгонял, да при этом скамейки и столы переворачивал. Может быть, это и есть любовь, но в очень извращённой форме.
- Не смей Христа касаться, эго нечистое! – возмутилась моя правильная половина, – Он…! Он…! Он – БРАТ МОЙ!
Вырвалось! Ничего себе – замахнулся!
Страх и ужас мгновенно завладели мной.
Тело съёжилось, притаилось, закрыло взоры свои, пребывая в полной уверенности, что пришёл его последний час. Но ни громов ни молний не последовало.
- Не меня обозвал – себя, – насмешливо сказало эго. – А что касается брата, то согласен, тут ты в самую точку угодил.
Мне показалось, что внутри меня кто-то самодовольно хрюкнул. Наверное, это и было Оно.
Писать заповеди – дело нехитрое. Мне кажется, всяк с этим делом справится.
У кого-то заповеди получатся хуже, у кого-то – лучше (подобно тому, как у разных хозяек получаются разные пирожки), но, в принципе, и те, и другие будут вполне удобоваримы и съедобны.
Честно говоря, мне давно казалось, что Иисус недоработал свои заповеди – нет, не плохи, не ложны. Не в этом дело, просто некоторые из них давать людям было явно преждевременно, а некоторые можно было не давать вовсе.
Я уселся за стол, положил перед собой тетрадь, взял в руки карандаш и без всякого энтузиазма, будто в шутку, принялся сочинять новые заповеди, но перед этим, подобно учёному мужу, открыл Библию и вновь добросовестно перечитал всё то, что нам завещал Христос.
Первейшая и наиглавнейшая заповедь Христа гласила: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим».
Сразу бросилось в глаза словосочетание «Господа Бога твоего». Что? Значит, есть Господь твой, а есть ещё и не твой. Много их? Почему не сказано просто: «Возлюби Господа Бога»? Простому люду мозги можно вывихнуть, если начать на эту тему думать.
Вторая по значимости заповедь предписывала нам возлюбить ближнего своего, как самого себя.
Наказ тоже не фонтан. Если я себя иногда ругаю, даже сволочу, а иногда и ненавижу люто, то что мне тогда со своими ближними делать? На них всё это проецировать? Несуразица.
Кроме таких вот, мягко сказать, неточностей, заповеди эти поспешили к нам лет этак тысяч на десять раньше, чем требовалось, а посему мне предстояло их изменить.
Я начертал на листе бумаги проект первой, наиглавнейшей заповеди, которую собирался дать людям.
Получилось примерно следующее, на заповеди не очень похожее, но от чистого сердца писал эти наброски, не врал.
«Не стремись возлюбить самого себя, даже ближнего возлюбить не пытайся, не говоря уж о Боге, ибо немногим дано испытать любовь истинную, а те, кому дано будет, весь мир возлюбят.
Попробуй возлюби что-нибудь маленькое, невзрачное, никому не нужное: кусочек загаженного леса, например, или ядовито-зелёное, от сброшенных в него ядохимикатов, болотце.
Оставь в стороне Бога, которого ты никогда не видел, а только слышал о нём от тех, кто его тоже никогда не видел.
Родные твои пусть отойдут на задний план, давая расцвести твоей любви.
Очисти лес! Оздорови его! Вдохни в него жизнь! Сотвори чудо! Сделай так, чтобы ядовитое болотце вновь стало голубым озером и чтобы всякая тварь живая могла пить воды его, прославляя твою любовь.
Положи свою жизнь на алтарь любви. Если потребуется, отдай свою жизнь во имя любви.
И тогда, может быть, тебе повезёт: вспыхнет огонь неугасимый, и познаешь любовь истинную, и не останется во всей Вселенной ничего, чтобы не ощутило сладостное прикосновение твоей любви.
Люби брошенное! Люби гибнущее! Люби то, от чего тебе нет никакого проку! Любовь бескорыстна. Она всегда только даёт и никогда ничего не просит взамен.
Рождай в себе любовь! Расти её! Умирая, оставь её здесь!
Однако нельзя сказать себе: «Всё! С завтрашнего дня я люблю то-то и то-то».
Как нельзя зачать и родить ребёнка в одно мгновение, так и любовь не может появиться сию секунду. Нужно время. Нужно зачать любовь. А для этого научись быть благодарным. Это не так сложно.
Пойми! Осознай, что в этом мире ты не хозяин, а только гость, что твоё толстенькое и сытенькое тельце одето и обуто, и спрятано от непогоды в тёплом жилище только благодаря миллионам жизней живых существ, которые отдали их ради тебя.
Будь благодарен.
Вкушая завтрак, благодари растение, которое погибло во имя твоё.
Осознай глубину той жертвы, которую принесла тебе рыба. Она отдала самое дорогое, что у неё было, – жизнь, и только для того, чтобы за обедом ты съел маленький её кусочек, а остатки выбросил на помойку.
Почувствуй те страдания, которые перенесла бедная корова, и те мучения, которым подверглась свинья. И всё для того, чтобы ты был сыт, да не просто сыт, а сыт вкусно.
Будь благодарен им. Помни о них.
Посмотри на стол, за которым ты сидишь! Взгляни на стул, потом на пол! Не из дерева ли сделано всё это? Если так, простри руку свою! Прикоснись к ним! Отдай им в благодарности немного своего тепла, ведь когда-то могучие деревья-великаны расстались ради тебя со своей жизнью.
Преисполнись благодарностью!
И к загаженному, замусоренному лесу – ведь к этому причастен и ты.
И к тухлому болотцу.
И к множеству нерождённых птиц, которые так и не смогли появиться на свет по причине тотального уничтожения лесов на планете. Ведь тебе нужна была мебель.
И всем, кто ради тебя расстался с жизнью, кто принял мучения за твой комфорт и твоё здоровье, будь вечно признателен и благодарен.
Тогда зародится любовь».
Я прочитал написанное. Заповедь получилась ёмкой.
«Ну и что? – подумал я. – Заповедь – это закон, а закон не может быть кратким. Кратким может быть только тост»
Так, дальше… Я посидел в тишине, подумал и понял, что других-то заповедей и не надо. Их и быть не должно. Кто будет выполнять это – не сможет грешить, не сможет нарушить ни одну из тех заповедей, которые дал нам Христос.
Осознав это, я дополнил последнюю строчку только одной фразой:
« … и греховные помыслы исчезнут из вашей жизни».
Посидел я на скамеечке, отдыхая от трудов праведных, подумал и пришел к выводу, что не существует в подлунном мире ни одного действа, которое мог бы свершить Христос и не смог бы воспроизвести я.
Ни одного!!!
И почувствовал я, что мы с Христом самые обыкновенные парни. И он, и я. Всё, что нам дано было, то, чего нет у обыкновенных людей, – всё от Бога. А по сути своей мы самые обыкновенные мужики.
Он – сын плотника, я – научного работника. Он проповедовал, я – тоже. Он знал Отца своего в лицо, и я знал. Он спасал души человеческие, а я спасал весь мир.
Мы – братья. Хотя, может быть, и нет? Может быть, я какое-то его воплощение?
Мурашки побежали по коже от такой догадки.
И тут же молнией сверкнула мысль, что надобно встретиться с Отцем своим небесным и разрешить раз и навсегда все свои сомнения.
Я воздел руки к небу и, как можно учтивее, попросил Созидателя о встрече.
Той же ночью, когда моё тело недвижимо замерло в раскоряченной позе, сущность моя то ли дрыхла без задних ног, то ли отделилась от него и унеслась куда-то за многие тысячи световых лет, в центр Галактики, туда, где рождаются звёзды.
Встреча с Господом Богом состоялась в тех же райских кущах, что и в первый раз. Только Господь предстал предо мной в форме русского офицера, чего я от него никак не ожидал.
Я сел на знакомую скамеечку рядом с Созидателем и робко молвил:
- Здравствуй, Отец мой!
- Здравствуй, Сын мой возлюбленный! – с улыбкой произнёс Созидатель, простёр руку свою и нежно прижал меня к себе.
- Мне так хотелось увидеть тебя, – попытался я запудрить ему мозги.
- Я всегда с тобой, – Господь сделал вид, что не заметил лукавства в моих речах.
- А по какому поводу маскарад? – спросил я и кивнул на офицерский мундир.
- Ха-ха-ха! – рассмеялся Созидатель. – Вам всё повод нужен. А просто жить, без повода, не пробовали? – он сощурил глаза, как дедушка Ленин из учебника, и пристально уставился на меня.
Я растерялся и промямлил:
- Да я, собственно…
- Если честно, то это для тебя: чтобы ты воспринимал меня как историю, а не как неизведанное будущее. Так тебе проще будет. Пообщаешься со мной свысока. Ха-ха-ха! Ладно! Выкладывай, что там у тебя стряслось. И хоть ты знаешь, что я всё наперёд знаю, но рассказывай всё своими словами и по порядку, не суетись.
Я набрал в грудь воздуха и спросил напрямик:
- Скажи, Отец, Христос Брат мой? Или он – это я? Все земляне почему-то уверовали, что я есть второе воплощение Иисуса.
- Все люди – братья! Все вы дети мои, моё порождение. Все вы мне одинаково дороги. Всех вас люблю, как только отец может любить своих детей. Но не все меня слышат. Не до всех я могу достучаться, а только до избранных, только до тех, кто хочет. Через них-то и направляю стадо глухонемое к истине. Придёт время, и они вырастут, и они научатся слушать и говорить хотя бы друг с другом, а потом и узреют меня, и будут говорить со мною, вот как ты сейчас. А пока… Пока только через таких, как ты, с чадами своими и приходиться общаться.
Созидатель помолчал, поулыбался чему-то своему и вдруг резко продолжил:
- А людей не слушай! Они пока ещё дети малые. Они стадо мычащее невпопад, не умеющее слушать, говорить и зреть. А кто будет спрашивать совета у дитяти малого или у барана? Они, конечно, могут захотеть видеть в тебе Христа или Будду, могут и не хотеть этого, могут молиться на тебя, но могут ведь и распять. Сами не ведают, чего хотят. Но ты не мешай им. У них свои игры, а у тебя свои. У тебя поддавки. Пусть себе думают, что побеждают. Ты не есть Иисус Христос. Но ты не меньше его и ноша твоя много тяжелее будет, нежели у Христа. Объединяет же вас одно: и ты, и он – суть обыкновенные люди, но в определённые моменты истории вас избрали из многих, из всех выбрали, чтобы вы сделали мир лучше.
Я удивлённо посмотрел на Господа, и с моих губ сам собою сорвался вопрос:
- Как? И Иисус тоже?
Созидатель усмехнулся.
- Да! Да! К нему также в своё время явились лаянцы и также поставили задачу: сделать мир лучше. И Он, Сын Ты Мой возлюбленный, сделал это. Сделал!
- А где Он сейчас? – спросил я.
- В других мирах. В тех, которые уже вышли из детского возраста. Он вновь творит историю, но уже не вашу.
- А второе пришествие Его? Когда оно будет?
- Я же предупреждал тебя: не слушай стадо. Зачем вам непременно хочется повидать Иисуса, а чем хуже Будда или Константин Матвеев? Неужели вам не надоедает всё время пялиться на одну и ту же физиономию? Скукотища же! Мне бы надоело.
- Значит, не будет его? Второго пришествия?
Господь недовольно мотнул головой и сказал, как мне показалось, несколько раздражённо:
- Много посланников моих являлось вашему миру в своё время, но спящее стадо не увидело их вовсе, а кого-то увидело, но забыло, а некоторых, правда, до сих пор чтят. Но не знают того, что я никогда не повторяюсь. Вот чем ты хуже Христа? Ответь!
Моё эго радостно прилило к щекам и заставило их покраснеть. Как же, его сравнили с самим Христом. И кто? Сам Господь Бог. Да я и сам об этом рассуждал…
- Ну, я не знаю, – скромно сказал я, – не знаком был с Ним лично.
- А Я знаю, – хлопнул себя по коленке Созидатель. – Ты не хуже! Знаю также: то, что ты сделал для всей Галактики, заставив меня уничтожить Чёрные дыры, Христу не под силу было бы. Благодаря тебе, и только тебе, Солнце ваше светит, а я сплю спокойно и не вижу больше в кошмарных снах, как стая Чёрных татей склёвывает мои порождения – звёзды. Подобных тебе во всей Галактике не нашлось. Ты единственный! СЫН МОЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ. И спасибо тебе!
Моё эго готово было выпрыгнуть из штанов, и я понимал его. На душе было легко и спокойно. Казалось, ангелы небесные кружили вокруг меня. В голове тихо играла райская музыка. Блаженство овладело мною.
Я уткнулся носом в плечо Отца и, от переполнившего меня счастья, тихо заплакал – без звука и без слёз.
- Что же мне делать, Отче? – прошептал я. – Взвалить на себя ношу Господню и умереть на кресте?
- Зачем взваливать, ты уже давно несёшь её. А насчёт креста – не знаю, как получится, ведь я не планирую будущее. Дети мои сами создают его. Да потом – что такое «крест»? Кто знает? Могу дать тебе совет, или заповедь, если угодно: живи так, чтобы мир вокруг тебя становился лучше, пробуй!
Созидатель погладил меня рукой по голове.
- Ей! – Отче! – сказал я, и веки мои сомкнулись.
И была ночь. И настало утро.
Подушка была мокрой от слёз. Но я видел душу свою, и на душе моей нависли, скрепя длани в неразрываемый замок, тысячи ангелов. Я слышал их пение, которое отдалённо напоминало чистое воркование голубей.
Второй раз в жизни я понял смысл слова «нирвана».
Ради этого мгновения стоило жить.
Я любил.
Я был преисполнен любовью. Я чувствовал, как и у меня за спиной вырастали даже не крылья… Не знаю – я сам был крылом. Я парил! Осознание того, что мне снова предстояло продолжить делать мир лучше, мощно и медленно заполняло меня.
Как? С чего начать? Этого я пока не знал, но понял уже, что заповедь, недавно составленная мною для землян, была лишь маленькой частичкой той всеобщей заповеди, к которой подталкивал меня Отец небесный.
Вот если бы каждый человек на планете перед каждым своим действом задавал себе вопрос: а сделается ли мир от этого лучше, то не было бы на Земле ни войн, ни несчастий, не было бы преступлений, загаженных лесов и протухших озёр, канули бы безвозвратно в лету слёзы и горечь печали, а так же уныние и безрадостное ожидание будущего. Наивняк? Ну и пусть, потому что это Великий Наивняк.
- Ты дома, мой Властелин? – лицо Риты светилось.
У неё был удивительно красивый и нежный голос. Порой, в моменты уединения, мне так не хватало его.
- Рита, ты? – воскликнул я и кинулся на зов.
* * *
Отчёт Всемирного Совета Жизнеустроителей так и остался недочитанным.
Спустя пару минут монитору надоело выдавать информацию в пустую комнату, и он угас, оставив в левом верхнем углу лишь маленький значок в виде заглавной прописной буквы «В».
Рита по обыкновению бросилась мне на шею и попыталась расплющить меня в своих объятиях.
Я не остался в долгу и с такой силой прижал её к себе, что она ойкнула и заливисто рассмеялась.
- Любовь моя, – тихо прошептали её губы.
- Моё совершенство, мечта моя, дух мой, – в перерывах между поцелуями шептали мои. – Постой, а где наш козлёночек?
- Не волнуйся! Сын Властелина в полной безопасности, под присмотром моей мамы, да ещё и нянечки. К тому же я ненадолго. Уж очень хотелось увидеть тебя. А вечером – обратно.
Мы снова обнялись, и энергии наших тел начали неудержимо входить в резонанс. Они влекли нас на ложе, где, некоторое время спустя, им суждено было вырваться на свободу, слиться воедино и, отбросив всякий стыд, показать всему миру – кто здесь Властелин.
Спустя час мы сидели за столом счастливые и изнеможенные, пили чай с мятой, закусывали его пирожными, которых на огромном блюде теснилось никак не меньше полутора десятков, ворковали о том о сём и смотрели друг на друга влюблёнными глазами, излучая в окружающее пространство благодать и умиротворение.
Силы медленно, но неуклонно возвращались к нам.
- Ты чем-то озабочен, мой Властелин? – спросила вдруг Рита.
- Не знаю даже, как и сказать, – ответил я как можно спокойнее.
- Скажи, как можешь, я пойму.
Дивной красоты голос Риты вновь возродил во мне желание слиться с ней воедино, и я не стал препятствовать ему. Она тоже.
Вечером Рита позвонила маме: справилась всё ли в порядке с малышом и испросила высочайшего разрешения остаться со мной на ночь.
Такое разрешение было получено, и мы остались вдвоём.
Я никогда и никому, кроме Домбровского и Тамары Ивановны, не рассказывал о своих встречах с Созидателем, зная, что никто и ни за что не поверил бы мне, а если бы даже и поверил, обязательно с львиной долей сомнения и оговорок. Мне вовсе не хотелось прослыть возгордившимся до сумасшествия диктатором.
Но в ту ночь я рассказал Рите всё, ничего не утаивая и не приукрашивая.
Она внимательно слушала меня, положив голову мне на плечо и ласково обняв меня своею невесомой и нежной рукою.
- Вот так! – закончил я своё повествование. – А что мне делать дальше, – ума не приложу. Заповедь, которую дал мне Отец наш Небесный, удивительна по своей сути, но люди растопчут её, как в своё время растоптали заповеди Христа. По пальцам можно пересчитать тех, кто на протяжении всей жизни выполнял их.
- А ты когда-нибудь подавал нищим? – тихо спросила меня жена.
- Ха! Подавал ли я Нищим? – я повернул своё лицо в сторону Риты. – Да мне кажется, что я только этим и занимался всю сознательную жизнь.
- Ну и как? После того, как ты отдавал им свои деньги, ты переживал о том, куда они их потратят?
- Да нет, не особо, – осторожно ответил я, чувствуя в её вопросах подвох.
- И правильно! Тебе в этой жизни уготовано отдавать, а уж как люди будут распоряжаться полученным – твоя ли это царская забота?
- Да, но за оставшиеся четыре года я должен сделать мир лучше. Ты не забыла про испытание?
Рита погладила мои волосы, чмокнула меня в щёчку и почти шёпотом произнесла:
- Ты уже сделал это. Или у тебя есть какой-то критерий?
- Критерия нет, в том-то и беда. Именно поэтому надо работать, не жалея сил, чтобы когда придёт час суда, я б имел право с чистой совестью сказать, что сделал всё, что мог.
- Подумай, кто имеет право тебя судить? Перед кем ты будешь отчитываться? И кому ты хочешь что-то там сказать в час суда? – Рита приподнялась на локте, голос её стал громче, а в глазах засверкали маленькие молнии. – Ты ж не сам во Властелины пролез! Тебя же туда… определили.
- И что с того? Миллионы лет застоя, которые грозят нам, это тебе не ширли-мырли. Определили меня или я сам пролез – неважно, теперь работу надо делать. А с чего начать – не знаю.
- Мой папа был директором завода – ты знаешь – и очень уважаемым человеком, – Рита сделала небольшую паузу.
- Ну? – нетерпеливо перебило её моё не умеющее никого слушать эго.
Рита посмотрела на меня и внезапно расхохоталась. Очевидно, моё выражение лица заслуживало того.
- Баранки гну! Соображай, Властелин! Что бы стать им, ему потребовалась вся жизнь, и он прошёл весь путь: от слесаря до генерального директора.
- Ну? – тупо переспросил я
Рита снова ласково погладила меня по голове и промурлыкала:
- Придётся тебе идти в народ, мой Царь, жизни поучиться. А заповедь новую дай людям, тем более, что не твоя она, а Божья.
- А зачем в народ-то идти? – я никак не мог понять суть Ритиной идеи. – Я и отсюда могу всё видеть и всем руководить.
- Ты можешь представить себе Христа, сидящего в своей резиденции где-нибудь в Урюпинске и диктующего оттуда свои заповеди. Да, и ещё представь себе, что его резиденция окружена десятикилометровой непроницаемой стеной и его никто не может лицезреть и потрогать. Даже апостолы. Представил?
На свою беду я представил себе всё это, и мне стало нестерпимо стыдно: стыдно перед Господом Богом, стыдно перед Иисусом и стыдно перед Ритой.
Я почувствовал, как краска стыда быстро разливается по моему лицу, а взгляд пытается увернуться от встречи со взглядом любимой женщины и позорно ищет прибежища среди домашней утвари. Однако самая ленивая часть моего существа попыталась-таки увильнуть от предстоящей миссии и изрекла:
- Во времена Иисуса не было Интернета, спутниковой связи, телефонов и прочих технических штучек, которые позволяли бы за одно мгновение связаться с любой точкой планеты. Вот и приходилось Ему, бедолаге, шляться по пустыням да горам.
- А ты не думаешь, что у него были твои способности и он мог видеть глазами и слышать ушами любого человека на планете? И зачем Ему тогда Интернет и телефон? – Рита с жалостью посмотрела на меня, силясь понять: действительно ли я такой несообразительный или прикидываюсь.
Этот аргумент мне крыть было нечем. Но я всё равно не мог понять: для чего мне, Властелину, нужно переться в народ.
- Он-то мог видеть и слышать, но его-то не могли ни видеть, ни слышать. Конечно, Он мог бы внушить всем всё, что захочет, но тогда Ему пришлось бы остаток дней прожить среди им же созданных зомби. А я только пожелаю, и все средства массовой информации к моим услугам: доведу любой указ, приказ или заповедь и никого зомбировать не надо.
На сей раз, крыть было нечем Рите. По крайней мере, мне так показалось.
Но Рита и не собиралась сдаваться.
- Ты – капля, которая оторвалась от океана, – она обняла меня, поцеловала в щёчку, а потом тихо прошептала на ушко – А разве капля может сделать океан лучше, не слившись с ним воедино?
Метафора показалась мне красивой, но не более того.
- Послал Бог жену! Мало того, самая красивая и обаятельная, так ещё и умница, каких свет не видел, – подумал я про себя. А изрёк совершенно недостойное, по бытовому безобразное: – Не тебе решать!
- Как скажешь, Властелин! – Рита покорно наклонила голову, холодно чмокнула меня в грудь и двинулась хлопотать по хозяйству, всем своим видом показывая, что ей абсолютно наплевать на то, пойду я в народ или нет, сделается мир от этого лучше или его ожидают миллионы лет застоя.
Что мне оставалось? Только сделать вид, что я ничего не заметил, и выйти на улицу.
Только наутро, проснувшись один в своей постели, я осознал, какую жертву приносит Рита во имя будущего нашей планеты, отправляя меня в скитания по нашему круглому, такому маленькому и такому необъятному земному шарику, оставляя сына без отца, себя без мужа, а народ без Властелина.
Что ждало меня впереди? Сие было неведомо ни мне, ни ей, ни даже самому Созидателю.
Мой ум так и не смог логически обосновать необходимость предстоящего действия. Но сердце моё уже выбрало свой путь и твёрдо знало, что Константин Матвеев, Господь, Властелин всей планеты, тот, от которого зависит будущее Земли, должен уйти со сцены, чтобы вновь явиться во славе Божьей с победным стягом в руках или сгинуть, исчезнуть бесследно на неизведанном и тернистом пути.
Сборы были недолгими.
Я бросил в небольшую спортивную сумку пластиковую бутылку с водой, перочинный ножик с двумя лезвиями, открывалкой для консервов и штопором. Ну, паспорт прихватил, который бы мог в случае необходимости подтвердить, что я не просто похож на Константина Матвеева, Властелина планеты Земля и СЫНА БОЖЬЕГО, а им и являюсь на самом деле. Засунул пару носков, бейсболку и кое-какие причиндалы: иголку с ниткой, запасную резинку для трусов, пузырёк с йодом да блокнот с ручкой.
Напоследок мне пришлось жестко сформулировать заповедь Божью, которую я собирался передать людям, и совершить необходимые процедуры по доведению её до народа.
Хотя какие там процедуры. Я просто высказал своё желание вслух, и все средства массовой информации планеты Земля на следующий день опубликовали мой опус.
А гласил он следующее:
«Дети Божьи! Братья и сёстры!
Верующие и неверующие!
Я, милостию Господа нашего наречённый Сыном Божьим, Властелин планеты Земля Константин Матвеев даю вам заповедь новую, ниспосланную мне Отцом нашим Небесным. Заповедь, которая улучшит наш мир и в годину испытаний отвернёт от него напасти и несчастия.
Будь осознанным! Будь бдительным! Наблюдай себя каждое мгновение! И подняв руку свою, чтобы свершить дело, прислушайся к сердцу своему: сделается ли мир лучше от деяния твоего?
Или, если решил не делать дела какого-то, спроси у сердца своего: станет ли мир лучше от бездействия твоего?
Прелюбодействуя, слушай сердце своё и вопрошай: что это даст миру.
Преступая клятву свою, спроси себя: что будет с миром?
И если ударят тебя по правой щеке, то прежде, чем подставить левую, войди в сердце своё и посоветуйся с ним: будет ли миру лучше от того?
А коль наглеца убить вознамеришься иль раздавить червя земного, отсрочь мгновение, спроси себя: каким станет мир от действа твоего?
И просящим милостыню или в долг пусть сердце твоё даёт, а не рука.
А если судить придётся, суди сердцем своим для блага мира нашего.
И, поступая так, порадуешь Отца небесного и воздаст он за все блага, сотворённые тобой для мира нашего, тысячекратно».
Всё. Вроде ничего не забыл.
Заповедь растворилась в эфире, как щепотка соли в воде: глазом не увидишь, но вода-то уже другой стала.
Присел я на дорожку. Взгляд мой на сумку упал, и вспомнил слова предтечи моего – Христа: не брать в дорогу ни сумы, ни посоха и ни пояса своего.
Аккуратно выложил я из сумки барахлишко, которое меня назад к прежней жизни утянуть могло, разложил его по полочкам, подумал, что сила моя, данная мне лаянцами, ничуть не лучше этих никчемных вещичек будет: с ней каждый дурак странствовать сможет. Да и нужно ли странствовать человеку, у которого такая сила есть?
- Не делай этого! – завопило где-то у сердца моё испуганное эго. – Иначе не сможешь чудеса народу являть, подобно Христу.
- Я не Христос! – ответил я сам себе, подумал немного и добавил: – Я – Константин Матвеев.
Желание того, чтобы сила моя осталась здесь, чтобы она дожидалась моего возвращения в родимый дом и не преследовала меня, прозвучало громко и властно.
Оставалось только позвонить Рите, сказать ей, чтобы немедленно переселялась сюда вместе с сыном и нянечкой, чтобы безвинная живность, кошки да собаки, не сгинули от голода.
Закрывая за собой дверь, я осознал, что от этого действа мир точно не стал хуже. Замок щелкнул.