ОСЕНЬ КАТЕРИНЫ

 

 

В начале осени природа необычайным образом преображается, расцветает с не меньшим задором, чем весной, наряжается в платья самых разнообразных, ярких цветов. Мы щурим глаза от света уже остывающего, но еще отчаянно яркого солнца. Лучи его золотят деревья и улицы, на которые уже начала стелиться опадающая листва. В городском парке культуры и отдыха еще работают аттракционы, открыты летние кафе, гуляют парочки — от молодых до тех, кому за… Площадка детского городка полна шумной детворы…

В песочнице мы видим девочку лет шести-семи, играющую вместе с другими детьми. Широкие желтые ленты завязаны роскошными бантами в ее светлых волосах. И одета она под стать погоде — слегка ветреному, но всё же теплому, солнечному дню: желтая ветровка с капюшоном на завязочках, желтые штанишки и туфельки того же желтого цвета. Ее настроение тоже веселое и ярко-желтое: она громко, весело разговаривает и звонко смеется, принимая активное участие в постройке песочного замка.

Девочка набирает совочком мокрый песок, наполняя им желтое ведерко, подносит главному архитектору — серьезному, сосредоточенному мальчику лет пяти, который занимался непосредственно строительством. Наверняка, когда он станет большим, займет кресло какого-нибудь руководителя.

Когда выросли несколько этажей и архитектор занялся возведением башен, девочка придумала себе другую интересную и творческую работу, но связанную не со строительством, а с облагораживанием прилегающих к замку территорий.

Она принялась расчищать дорогу перед воротами замка, строить аллею, ведущую к ним, выкладывая ее желтым «кирпичом», рассаживать по газонам различные причудливые деревья и кустарники. Саженцами служат ей собранные по площадке опавшие разноцветные листья. Это и широкие кленовые, и продолговатые дубовые, и треугольные березовые, и веточки рябины, и, похожие на пальмовые ветви, листья каштана. От главной аллеи в разные стороны расходятся аллейки поменьше, от них — вовсе узенькие тропки. Но нигде девочка не забывает посадить то или иное деревце или поставить лавочку.

И так это у нее получается умело и красиво, что мы, наблюдая со стороны за происходящим на детской площадке, можем смело предположить, что эта девочка в будущем может стать дизайнером или художником, сделать карьеру на этом поприще. Мы видим, как вся строительная бригада во главе с юным прорабом, нахмурившим пушистые бровки, приостановив производство остроконечных башен и бойниц, с любопытством наблюдает за искусной работой садовода. И даже родители, отдыхающие на лавочках по периметру площадки (некоторые, улучив момент, незаметно для детей спешили выкурить сигаретку или осушить бутылочку пива, а некоторые просто болтали о насущном), отвлеклись от своих занятий и разговоров и умиленно смотрят на нее, всячески нахваливая труд маленькой девочки с желтыми бантами.

Но где же ее родители? Найдем ли мы их среди этих мам и пап?

…Заинтересованный столпившимся на площадке народом, проходивший через парк напевающий что-то паренек, на вид старшеклассник, на минуту остановился, протиснулся между другими и оказался в непосредственной близости от происходящего.

Юноша был удивлен, что внимание всех этих людей привлекла всего лишь маленькая девочка, играющая в песочнице, втыкающая в песок опавшие листья.

— Нельзя ли не толкаться, молодой человек? — услышал он недовольный женский голос и пробурчал «извините» в ответ.

Услышав эту реплику, или просто случайно, девочка подняла головку и внезапно посмотрела прямо в глаза старшекласснику. Со стороны могло показаться, что девочка и юноша пристально всматривались друг в друга, и, возможно, их взгляды не только встретились, но и связались в некоторое подобие узла, но длилось это не более двух-трех секунд, и поэтому не странно, что никто (конечно, кроме нас с вами) этого не заметил.

Шла первая декада сентября…

 

Прошло десять лет. Первая октябрьская ночь проглотила Макара подобно глубокой черной яме, но выплюнула его, как только серый рассвет стал пробиваться сквозь тонкие шторы и закрытые глаза.

Снов этой ночью, как ни пытался вспомнить, он не видел. Сон, то есть само состояние сна, уже отпустило его, и он просто лежал, глядя в пустоту сомкнутых век и с сожалением осознавая, что лишь ее, эту пустоту, приходилось наблюдать ему последние семь (или сколько там он спал) часов. И когда Макару решительно надоело пребывать в бездеятельном, не приносящем никаких плодов состоянии, он открыл глаза и сел на кровати.

Тряхнул головой. Существенного дискомфорта при этом не испытал. Вот что получается, если после водки на ночь употребить чашку крепкого кофе, а не пива. Друг его, Гарик, у которого вышел в свет первый сборник стихов, устраивал вчера по этому случаю банкет у себя дома, на крохотной кухне однокомнатной квартирки, такой же, как и у самого Макара.

Макар не помнил, почему, но твердо решил уйти домой, пока находился при памяти и мог здраво руководить своими действиями. Поэтому когда они с Серым и еще одним парнем, с которым его познакомили у Гарика, вроде бы представили Вовкой, пошли за очередной порцией спиртного, вроде бы как раз за пивом, Макар взял там с полки стограммовую банку кофе «Якобс монарх» и двинулся на выход, к кассе.

Макар не часто позволял себе такую роскошь, как «Якобс», обычно довольствовался чем-нибудь подешевле. Но раз уж его состояние приближалось к умеренной степени опьянения и Макар был готов потратить деньги, он вовремя принял решение и купил именно хороший кофе, а не плохое пиво.

— Мак-нак, ты чего? — окликнул его Серый.

— Домой надо, — бросил ему Макар и пошел домой.

Потом друзья ему еще названивали. Пришлось отключить телефон.

Супермаркет находился в квартале от его дома. Было темно, и горели фонари. На улицах города после полуночи оставаться на виду было небезопасно. Макар пошел не по скверу, как было бы удобней и ближе, а, перейдя улицу, по тенистому тротуару, где свет фонарей поглощался листвой деревьев. Да и ментовские патрули чаще разгуливали именно по скверу, покачивая своими дубинками и наводя ужас на случайных прохожих.

Макар не понаслышке знал о ментовском беспределе: однажды сам чуть не остался без сотового телефона.

— А откуда телефон?

— Купил.

— А где купил? — Сам вертит его в своих лапах.

— В магазине.

— А где документы на него?

— Дома.

— А если проверить?

Макару надоел этот допрос, и пришлось ответить, что он хорошо знает Корнева и что у них сложились деловые, почти дружеские отношения. Корнев — это начальник пятого отдела, с ним Макару приходилось пару раз встречаться по работе, а эти козлы наверняка были из пятого — их район.

— Чё, сильно грамотный? — произнес тогда мусор дежурную фразу, но телефон отдал незамедлительно.

Поэтому вчера Макар дошел до дома, держась в тени, дабы избежать подобных встреч. Он едва не уснул, пока дождался, когда закипит чайник, но всё же заставил себя выпить перед сном крепкого кофе.

Теперь, сидя на кровати почти что бодрячком и откровенно радуясь этому, Макар в очередной раз провозгласил: «Да здравствует кофе!» и «Все менты — козлы!», сунул ноги в шлёпки и пошлепал умываться.

По пути зашел на кухню, включил чайник, подобрал лежащий на столе телефон, включил его. На дисплее высветилась заставка — картинка с изображением алого мака и приветственная надпись: «Маки-Маки! Мир бездонный!», которую когда-то давно прилепила ему на телефон Катюха. Наверное, уже год назад. Макар вдруг понял, что не помнит, оставалась ли Катюха вчера, когда он уходил, или ушла раньше. Задумчиво нахмурил брови. Времени высветилось полдевятого, значит, проспал он, как и предполагал, не более восьми часов. Тут же запищали отправленные еще вчера, точнее минувшей ночью, но доставленные ему только сейчас сообщения. Их оказалось целых два.

— Ну-ну? — пробурчал Макар, открывая первое.

Оно было от Серого. Отправлено сегодня в 00:55. «Мак-нак, ну ты и нак». Серый — подающий надежды молодой прозаик-террорист, всегда отличавшийся умом и сообразительностью по части рифмованных сообщений. Таким образом он, видимо, отреагировал на вчерашнюю капитуляцию Макара.

— Ну-ну, — возразил ему Макар, открывая следующее.

От Катьки. 1:33. Вот не спится же людям! «Маки-Маки! Спишь? Я скинула тебе на ящик два своих рассказика. Целую. Ка». Катюха, в прошлом одношкольница Макара, любила оригинальничать. Она писала небольшие лирические миниатюры и рассказы, повествование в которых вела, как правило, от героя мужского пола. Причем делала это довольно хорошо и порой так правдиво, что, читая ее рассказы, невольно вживаешься в образ героя-мужчины настолько, что трудно поверить, что текст написан женской рукой.

На столе рядом с телефоном валялась раскрытая пачка синего «Пэлл-мэлла». Макар вынул последнюю остававшуюся в ней сигарету, прикурил, нагнувшись, от плиты. Взял с подоконника черную фарфоровую пепельницу, поставил на стол, сам сел на скрипучий деревянный стул. Щуря глаза от дыма, Макар глубоко затянулся, вдохнул, сморщился от густого облака, наполнившего его изнутри, с удовольствием выдохнул сизую струю. Привычка курить натощак прочно укрепилась в нем еще с армии. Макар любил пить кофе с сигаретой. В почти чистой пепельнице покоились два окурка, означавшие, что, вернувшись домой ночью, он выкурил две сигареты. Многовато для одной чашки кофе. С другой стороны, смотря какая чашка.

Но… что это? Не привиделось ли?!

Увидев нечто странное, Макар потер глаза и даже привстал со стула (стул, пошатнувшись, удивленно скрипнул), схватил пепельницу, поднес к окну, где было чуть светлее. Окно выходило хоть и на южную сторону, но свет солнца сегодня терялся в плотной пелене затянувших небо облаков. Нет, не привиделось. На оранжевом фильтре одного из окурков, оставшихся после минувшей ночи, был след помады. Бледно-красный, едва заметный, но он был.

— Что за нак, Мак? — словами Серого задал себе вопрос Макар. — Как это понимать, товарищ дорогой?

А понять можно только двумя вариантами: либо у него вчера была гостья, либо он с кем-то целовался. «Только ли целовался?» — спросил у себя Макар и чуть ли не бегом помчался в комнату. Но комната вроде не выдавала признаков постороннего присутствия. На всякий случай Макар даже встал на четвереньки, откинул край подозрительно свесившейся простыни (столбик пепла упал на пол) и заглянул под кровать. Ничего!

— Что за бред! — воскликнул Макар.

Естественно, никого… и ничего… такого. Скомканные носки, шарики пыли. Да и не могло же настолько отшибить память! Снова вернувшись на кухню к окну, Макар провел внешней стороной ладони по губам, сильно на них надавив. Не целовался. Второй вариант, значит, отпадает. К тому же сам «подозрительный» окурок наталкивал на первую версию. Если один «нормальный» был скурен до самого колечка на фильтре, что тоже пошло из армии, затушен и смят о пепельницу, то другой почти не имел следов помятости, аккуратно лежал во вмятине для сигареты и еще на треть не выкурен.

«Сто пудов не мой, — подумал Макар. — Но чей?!» Кто был здесь, на его кухне ночью? Макар имел почти так же устоявшуюся, как курить натощак, привычку: ежедневно и перед уходом вычищать и мыть пепельницу — и мог быть уверен, что ночью, когда пришел, она была чиста. Катька? Да нет. Да и не отпустил бы он ее ночью одну домой. Если она задержалась у пацанов, ее бы обязательно проводили. «Может, я и проводил ее? От себя», — снова задался мыслью Макар, но тут же отогнал ее. Катюху провожать — потратить не меньше часа туда и столько же обратно. Протрезвел бы на холодке и всё бы помнил. Макар решил обязательно позвонить сегодня Катьке. Но попозже, спит еще, наверно.

Пока он курил и рассматривал окурки, закипел чайник, и Макар не без сожаления отметил, что обречен пить кофе без сигареты. А из этого следовало, что придется одеваться и идти в ларек. А лучше и вовсе дойти до супермаркета, потому что наверняка и жрать дома нечего. Хотя не вспомнить ли еще одну армейскую привычку: не докурить ли бычок?

Макар заварил в кружке кипятка две ложечки «Якобса», наслаждаясь поистине чудесным ароматом, звонко размешал кофе с сахаром. Так и не умывшись, натянул джинсы и свитер, достал из-под кровати пыльные носки. Понюхал, поморщился, надел. Уже и без умывания было не до сна. Сев на тот же приветливо скрипнувший под ним стул, Макар взял, слегка покрутил в пальцах загадочный, но вполне пригодный к употреблению бычок «Пэлл-мэлл лайтс», прикурил его, на этот раз воспользовавшись извлеченной из кармана джинсов зажигалкой. Затянулся. Набрав дым в легкие, сделал глоток кофе. Показалось, что кроме напитка и табака почувствовался другой, едва уловимый сладковатый привкус. Помады? Это секундное ощущение вызвало ассоциации одновременно и с чем-то сладким, и с чем-то свежим, даже влажным. Макар провел кончиком языка по губам, но больше ощущение странного вкуса не повторилось. На губах осталась только кофейная горечь.

 

На улице было пасмурно и влажно, пахло дождем и ветром. Макар больше всего любил такую погоду, когда вот-вот пойдет дождь, но ни дождя, ни ветра нет. И осень! Всё желтое! Пестрая чешуя на всем, чего касается взгляд, куда ступает нога. Гулять бы весь день, загребая ботинками шуршащие сугробы листьев, брать их в охапку, бросать в небо, валяться в них, просто сидеть в парке на скамейке и курить, вдыхая смесь табака и осеннего воздуха. Хотя на пару с Катюхой, да и с Серым, они могли бы учудить чего и позанятнее.

Макар находился в отпуске первый раз почти за три года работы и поэтому взял сразу два месяца, позволив себе насладиться тем, что называют осенью, по полной программе. Осень — его любимое время года, колыбель его вдохновения. Помимо прочей творческой работы, а он писал и стихи, и прозаические миниатюры, и рассказы, Макар переводил англоязычные стихи и песенные тексты, тем самым совмещая приятное с полезным.

В супермаркете, несмотря на субботу, народу немного. Достав из морозильника пачку привычных пельменей, побросав в корзину несколько декоров и бутылку острого кетчупа, Макар подошел к кассе и сказал:

— И еще две пачки синего «Пэлл-мэлла».

Глянув на него и неожиданно весело заулыбавшись, молоденькая кассирша принялась выкладывать из корзинки продукты и подсчитывать их стоимость. Макар, несколько смутившись ее поведением, на всякий случай осмотрел свою одежду и спросил:

— Что-нибудь не так?

Девушка отрицательно замотала головой, но заулыбалась еще более настораживающим образом, заморгала и вместо ответа в свою очередь спросила:

— Пакет нужен?

— Нужен, но…

— Девяносто шесть тридцать.

— Но скажите, чему вы так улыбаетесь? — спросил Макар, заинтригованный ее откровенным весельем, передавая сторублевую бумажку зарумянившейся кассирше. Ему казалось, что он и сам начинает краснеть.

— У вас помада, — тихо, хоть вокруг и так никого не было, ответила девушка и так же тихонько рассмеялась в ладошку.

Макару сразу стало не по себе.

— Что? Где помада?

Он снова, второй раз за сегодняшнее утро, провел ладонью по губам (наверное, после той сигареты), но ладонь осталась чистой, а движения Макара еще больше развеселили девушку. Видимо, говорить у нее уже не было сил, поэтому она достала откуда-то из-под кассового аппарата маленькое зеркальце и передала ему.

Посмотрев на себя в зеркало, Макар чертыхнулся и принялся тереть левую щеку. На ней виднелся не яркий, но вполне отчетливый и видимый отпечаток губ, оставленный помадой такого же красноватого цвета, что и на окурке. Но если на фильтре сигареты помада подсохла и не оставила следа на его губах, то в этот раз она почти без труда вытиралась и размазывалась по всей щеке, словно чмокнули его утром, если и вовсе не перед самым выходом на улицу. Макар еще раз чертыхнулся, вспомнив, что так и не дошел до ванной, чтобы умыться, и даже не посмотрел на себя в зеркало.

«Что происходит? Сходим с ума, Мак-нак?» — спрашивал себя Макар на обратном пути, продолжая тереть щеку. Хоть помады уже не было видно, щека порозовела от разогревшейся в ней крови. Надо было восстановить в памяти весь вчерашний вечер и хорошенько разобраться в происходящем. Дабы спокойно упорядочить события, Макар решил не сразу идти домой, а завернуть в парк и немного освежить голову, проветриться, посидеть на лавке, покурить, подумать.

«Ну ладно, даже если допустить, — размышлял Макар, — что вчера у меня и имелась некая подруга… — И тут же запнулся: — Да нет, абсурд полный! Что я, совсем рассудок потерял? Может, все-таки Катюха заглядывала? Но сегодня… Откуда след губ? Спал я тоже определенно один. Ну, бывают иной раз провалы в памяти, когда лишку хапну. Но не настолько же!»

Макар очнулся от собственных раздумий относительно таинственных следов чьего-то присутствия в доме и на нем самом, так и не найдя пути к здравому объяснению, когда его ботинки зашуршали по ржавой опавшей листве. Он шел по унылой желтой аллее осеннего парка мимо полураздетых, остриженных «шариками» кленов и полуодетых в кленовые одежды неуклюжих скамеек. Время закурить. Макар замедлил шаг, открыл пачку сигарет, вынул одну, сунул в рот. Во внутреннем кармане пиджака среди монет, ключей, скрепок, огрызка простого карандаша, листков для записей и других мелких вещей нащупал зажигалку.

Остановился. Глядя, как в его ладонях вспыхнуло веселое непослушное пламя, прикурил. Алые язычки от огня зажигалки спешно поползли по сигарете, проникая сквозь нее терпким ароматом в легкие Макара. И тут совершенно неожиданно рядом он услышал голос:

— Простите, могу я прикурить?

Макар был очень удивлен, когда, повернувшись на голос, увидел девушку (или молодую женщину), наверно, ненамного, но, должно быть, старше его самого, которая сидела на скамейке. Он же стоял посреди аллеи напротив нее. Мгновение, которое потребовалось ему для того, чтобы зафиксировать визуально возникшую перед ним картину и отметить каждую деталь, длилось не более того, которое обычно бывает между вопросом: «Могу я прикурить?» и ответом: «Конечно, нет проблем».

— Конечно… Нет проблем, — ответил Макар, поднося зажигалку к сигарете незнакомки… И теперь подробно: что же он увидел?

Перед ним на желтой скамейке, что выбрала себе укромное место точно между двумя желтыми кленами, сидит девушка, или, чтобы не отвлекаться от сказанного, молодая женщина, в общем, существо женского пола неопределенного возраста. Ей могло быть тридцать, но могло быть и семнадцать лет, нынче не отличить учительницу от ученицы. Макар не выделил бы в ее внешности ничего, как что-то особенное, запоминающееся. Но в то же время назвать ее абсолютно ординарной ни за что не решился хотя бы потому, что ее вид почти идеально гармонировал со всеми предметами окружающей картины, слово нарисованной художником-декоратором, со знанием вкуса подобравшим цветовую гамму.

Русые волосы до плеч, развевающиеся при легких дуновениях теплого ветра. Лицо как лицо: приятное, овальное, с чуть выдающимися скулами, бледная тонкая кожа; светло-карие, даже рыжевато-медные блестящие глаза, бледные губы, едва тронутые полупрозрачной помадой нежного красного цвета, придающего жизнь бледности и бесцветности ее лица. Тонкая шея куталась в бежевый шарфик, который, в свою очередь, скрывался под воротником желтого в крупную коричневую клетку пальто. Незнакомка сидела прямо, закинув ногу на ногу, в согнутой руке держа сигарету, зажатую между пальцами. Из-под рукавов пальто выглядывали рукава медно-желтого джемпера. Под полами пальто светло-коричневые вельветовые брюки, на ногах — такие же, как и у Макара, круглоносые на высоком протекторе «мартинсы», только не черные, а опять же желтые. И вроде как модель поновее, нынешнего сезона. Рядом с ней лежало несколько крупных, аккуратно сложенных в букетик желтых кленовых листьев. Желтое, желтое, желтое. Любой элемент внешности незнакомки содержал оттенки желтого, бежевого, коричневого цветов. Даже кожа лица отдавала какой-то болезненной желтизной. И вокруг: желтые деревья, желтые от опавшей листвы аллеи и газоны, скамейка. Древняя урна рядом со скамейкой — и то выкрашена местами отошедшей и облупившейся, но желтой краской.

Когда Макар подносил зажигалку к ее сигарете, с удовольствием отметил, что девушка не наклонилась к его руке, не попыталась взять у него зажигалку, чтобы зажечь самой, а сидела неподвижно, ожидая, пока рука Макара приблизится на нужное расстояние, чтобы она могла прикурить. Не то что Катюха, которая в их компании не признавала никаких элементов ухаживания и обхождения с ней как со слабым полом, и всегда всё делала сама. Незнакомка едва заметно, как показалось Макару — печально, улыбнулась и, глянув на него, сказала: «Спасибо».

Макар указал на свободное место на скамейке, поинтересовался: «Не против?» — и, не получив возражения, сел рядом. Букет кленовых листьев оказался точно между ними.

Макар курил, расслабившись, откинувшись на спинку скамейки. Помимо прочих армейских привычек, он любил абсолютный комфорт при курении. А если не считать последних нелогичных и бессмысленных переживаний, ему было легко и уютно. Думать не хотелось. Да и не думалось. Видимо, встреча с незнакомкой, ее вид, или правильней будет — ее место в пейзаже осеннего парка, подсознательно увели от ненужных мыслей. Но он не уверен, стоит ли заводить с ней разговор, знакомиться, и поэтому не думал о том, как разговор начинать. Он просто отдыхал, вдыхая ароматный дым и выдыхая его густые струи, но тем не менее наблюдая за этим существом женского пола неопределенного возраста.

Она так и сидела: прямо, казалось, что совсем неподвижно, глядя куда-то перед собой и не обращая на Макара никакого внимания. Двигалась только ее рука, которую она подносила к губам, чтобы сделать очередную затяжку. Выкурив полсигареты, девушка бросила окурок в урну и первый раз повернулась к нему. Но не для того, чтобы сделать жест внимания в его адрес, а чтобы подобрать свой странный букет.

Макару внезапно пришли в голову строки из школьной песни, которые он немедленно озвучил:

— Я соберу букет из листьев и отнесу домой.

— Что, простите? — спросила девушка, чуть сощурив глаза, отчего в уголках ее глаз образовались тонкие робкие морщинки.

— Да так, не обращайте внимания, — ответил Макар, внимательно вглядываясь в ее лицо, и вдруг вспомнил Катю, как она впервые, будучи для него почти еще незнакомой девочкой из 9 «Б», спела эту песню на принесенные Макаром накануне стихи, играя на расстроенном фортепиано, что стояло в актовом зале. И добавил: — Это строчки из одной песни. Уже уходите?

— Ухожу? — снова переспросила она, улыбнувшись.

На этот раз морщинки обозначились в уголках рта, и после небольшой паузы она ответила:

— Не знаю. Может, прогуляюсь еще по городу.

Девушка пожала плечами, неопределенно посмотрела по сторонам, встала со скамейки, сжимая в ладошке стебельки своего букета. Свободной рукой одернула пальто. Ее ответ показался Макару странноватым. Во всяком случае, как ему казалось, девушки, если не хотят знакомиться или поддерживать разговор, говорят короче и понятней, не давая и намека на возможное развитие событий. Как правило, в таких случаях приходится слышать: «Ладно, мне пора», «Всего хорошего» или: «Я не свободна», или тебя одаряют таким взглядом, что всё без слов становится яснее ясного. А сейчас… Макар даже растерялся, но, тут же собравшись, решительно предложил:

— Так прогуляемся вместе!

Но незнакомка лишь шире улыбнулась и без эмоций произнесла фразу, удивившую Макара не менее сказанного секундами раньше:

— Увидимся еще.

И зашагала прочь по аллее парка. «Увидимся еще». «Нет, вы это слышали? Что значит “увидимся еще”? Ни “где”, ни “когда”!» — недоумевал Макар.

Походка девушки была легка и неслышна. Или просто ветер засвистел в ушах, потеснив другие звуки? Ветер действительно немного усилился, погнал, подобно перекати-поле, и закружил опавшие листья. Макар смотрел вслед незнакомке. Листья будто расступались под ее шагами, расползались в стороны, поднимались в воздух, кружили, плясали на ветру. Казалось, что клены махали ей, листья срывались с веток, пытаясь догнать, парили, качались на волнах ветра. Заморосил мелкий дождик. Только немного расслабишься, и на тебе — дождь! Макар оторвался от зачаровавшей его картины, подобрал брошенный рядом пакет с продуктами, поднял воротник пиджака. Самое время домой. Поднялся со скамейки, но, когда вновь посмотрел туда, где должна была быть незнакомка, уже подумав, не догнать ли ее и всё же навязать некоторое время своего общества, разочарованно отметил, что та уже скрылась из виду. Макар усмехнулся:

— Увидимся еще! Ну, вы видели?

Только ветер продолжал закручивать желтый вихрь веселой листвы, который, впрочем, тоже ослаб и осел под дождиком.

 

Дома, заняв свое рабочее место за письменным столом, включив компьютер, Макар взял в руки книжечку — подписанный ему вчера и поэтому еще не затерявшийся среди прочих бесчисленных бумаг один из авторских экземпляров первой книги Гарика. На бумажном переплете белыми буквами напечатано имя автора и название: «Игорь Ложкин. В поисках… Стихи». «Макару от автора, с пожеланиями вечной осени — весны твоего вдохновения!!!» — прочитал Макар на форзаце. «Да… Спасибо, Гарик, дружище! Только вряд ли нынче кого-то заинтересует тема осени. То ли дело у тебя…» И Макар пробежался взглядом по страничкам со знакомыми стихами, в которых Гарик старался затрагивать больше гражданские темы, нежели любовную или пейзажную лирику. «…Бьется душа о земную твердь. Жизнь хороша и черна, как смерть. …Мир разрезан четко на четыре мира ржавою решеткой. …Кто-то в поисках жизни отыскал лишь существованье», — продекламировал вслух Макар. «Вот что сегодня нужно читателю… — подытожил он, швырнув книжку на стол, — …а не дождь с опавшими листьями».

Тем временем загрузился компьютер, на панельке рабочего стола замигало полученное по электронной почте письмо. Это были Катькины рассказы, о которых сообщила она в своем ночном послании. Макар открыл почтовый ящик. В этот момент зазвонил его сотовый телефон. Пришлось бежать за ним на кухню. И здесь Катюха!

— Алло.

— Маки-Маки, привет! Еще спишь? — Катькин голос хриплый, как будто только проснувшийся.

— Привет, Катён! Уже не сплю, это тебе чего-то по ночам не спится.

— Извини, но знаешь, как бывает: только напишешь что-нибудь и сразу хочешь кому-то показать. А ты уже спал или еще был с ребятами?

— Ни то, ни то, хотя нет. Наверно, спал, только телефон отключил.

— Еще не смотрел?

— Вот сейчас только открыл ящик, качаю, — Макар вернулся в комнату, скопировал файлы с рассказами из ящика в папку с документами.

— Посмотришь — позвонишь? — спросила Катя.

— Хорошо, — ответил Макар.

— Ну, тогда пока-пока?

— Подожди, Катён, — сказал Макар, — тут дело одно есть… в общем, поговорить надо.

Как договорились, в четыре они встретились возле арки у входа в парк. Сразу обратило на себя внимание то, что сегодня Катя выглядит как-то немного по-другому, как-то… (Макару было трудно подобрать точное определение) более аккуратно, что ли? Более мило или даже женственно. Вроде и волосы уложены как обычно, и пальто на ней то же… Может, из-за того, что из-под брюк выглядывали строгие сапожки с острыми носами вместо привычных ботинок. Но и вообще что-то не так.

— Хорошо выглядишь, — непроизвольно вырвалось у Макара.

Катя сделала вид, что не обратила внимания на скупой комплимент. Макар передал ей дискету с ее рассказами и своими комментариями к ним. Прошлись по центральной аллее. Вдоль нее с обеих сторон росли дубы: старые, толстые, поросшие мхом величественные деревья. Их опадающие листья не золотого, а глиняно-бронзового цвета. Поэтому вокруг преобладали соответствующие краски. Было тепло и безветренно, но пасмурно. У Макара подсознательно сложились строчки: «Кроны дубов — паруса кораблей в море бездонном — застыли». Строчки тоже застыли в его мыслях и не выходили из головы по ходу всего разговора. А говорили о Катиных рассказах. В основном говорил Макар, а девушка слушала, кивала и что-то объясняла, активно жестикулировала. Когда тема исчерпалась, Катя в своем репертуаре спросила:

— Ну ладно, что у тебя за разговор? Что-то важное? Наконец решился сделать мне предложение? Или, как обычно, порвал с очередной?

— Что-то типа того, — ответил Макар, — скорее, провал очередной, — после чего, подобрав нужные слова, осознавая определенную нелепость того, что сейчас озвучит, поинтересовался, не заходила ли она к нему в гости минувшей ночью, не курила ли с ним на кухне и не целовала ли утром на прощание.

В ответ на это Катя состроила физиономию, но после — душевно рассмеялась и, назвав его пьянью тропической, сказала, что вчера от Гарика уходила вместе с ними. Только они в магазин, а она домой, и что ночных визитов к Макару она не делала из элементарных этических соображений. Но тем не менее тут же потребовала подробного отчета обо всем случившемся.

— Да я сам не знаю, что произошло. Вернее не помню, — с досадой начал Макар. — А очень хотелось бы знать. Но самое главное: я почти уверен, что вчера со мной дома никого, кроме меня, не было! Я практически полностью помню вчерашний вечер.

— Конечно, «полностью», кроме того, что касается меня, — без прочих эмоций вставила Катя.

— Как купил кофе, как дошел до дома, — продолжил Макар, — специально шел не по скверу, чтоб менты не докопались. Как включил чайник и чуть не уснул на кухне, пока он грелся. Помню, как сделал кофе, долил холодной воды, чтоб сразу выпить с сигаретой и пойти спать. Выпил и пошел спать. И всё! Никого у меня не было, понимаешь?

— Подожди, Маки-Маки. Ничего я не понимаю, давай по порядку. С чего ты вообще взял, что у тебя кто-то был? — Катя, заинтригованная откровенным беспокойством друга, решила попробовать вникнуть в суть его слов.

— Погоди-ка, — сказал Макар, достал из внутреннего кармана листок бумаги и карандаш и принялся что-то выцарапывать.

— Что, словил мыслю? — Катя не первый раз наблюдала, как у Макара осуществлялся творческий процесс. Так сказать, без отрыва от производства.

— Типа того, — снова повторил паразитную фразу Макар и рассказал ей все подробности своих сегодняшних открытий, переживаний и предположений, не приводящих ни к какому выводу, но указывающих на три неоспоримых факта, которыми Макар подвел итог своему рассказу: — а) Кто-то посторонний оставил окурок в моей пепельнице; б) опять же кто-то неизвестный оставил на моей щеке отпечаток своих губ или попросту — поцеловал меня в щеку. Ну и последний факт, он сам напрашивается, да и иначе быть не может, что в) произошло это прошедшей ночью.

— Слушай, Маки-Маки! Да ты ходячий генератор детективных сюжетов! — неподдельно восхитилась Катя.

— Детективы детективами, — осадил ее Макар, — а это всё произошло со мной ночью.

Он демонстративно ткнул себя обеими ладонями в грудь.

— Может, наймем кого, чтоб последил за тобой, за твоей квартирой, — предложила Катя.

— Тогда уж лучше сразу киллера, — одобрил Макар и, словно что-то вспомнив, воскликнул: — Слушай! Я тут сегодня одну особу встретил!

— Где тут? Я ее знаю?

— Нет, ты не знаешь. Тут, в парке, утром.

Макар поведал Кате о своей утренней встрече с «желтой» незнакомкой. Несмотря на его восторженное описание, ко всему услышанному о «существе женского пола неопределенного возраста» Катя отнеслась критически, вероятно ввиду того, что также являлась особью того же вида и пола, и назвала эту встречу банальным примером банального знакомства.

Макар пытался возразить, что ему действительно ни разу еще не доводилось видеть такого совпадения цветов одежды и окружающей природы. Но Катя не уступала: «Точно так же ты расписывал и свою предыдущую». Макар говорил, что всё не так, что он сам видел, как кружились вокруг нее листья. Но Катя продолжала: «Это голова твоя кружилась так, что, наверное, прохожие засматривались». Макар вдруг вспомнил: «А ведь прохожих-то вроде и не было вовсе». — «Во-во! — не унималась Катя. — Да ты ничего и никого не видел, кроме новой невинной жертвы».

— Дура ты, Катюха!

— Сам кобель!

Так закончился этот спор, когда Макар с Катей подошли к кассе аттракционов и купили билеты на «чертово колесо», как обычно — на два круга подряд. Пока поднимались наверх, молча курили. Катя демонстративно выхватила у Макара предложенную зажигалку и прикурила самостоятельно. Поднявшись на самую верхушку, находясь уже над макушками деревьев, они, посмотрев друг на друга и скорчив гримасы, громко рассмеялись. Макар принялся вращать руль кабинки, разворачивая ее по оси. Катя, смертельно боявшаяся высоты, зажмурилась, закрыла лицо ладонями и показательно завизжала что было сил, завопила, чтобы он немедленно прекратил маневры, зная, что Макар ни за что ее не послушает. Но неожиданно для нее кабинка вдруг резко перестала крутиться. Катя убрала от лица ладони и увидела, что Макар во все глаза смотрит в ее сторону, но мимо нее. Катя повернулась по направлению его взгляда.

— Смотри, это она, — только и смог вымолвить Макар.

Через три кабинки по направлению назад, на том же уровне, на каком находились сейчас они, с той лишь разницей, что они уже опускались, а та вот-вот достигнет верха, сидела некая особа в клетчатом пальто.

Девушка точь-в-точь подходила под описание, озвученное Макаром несколько минут назад: бледная, вся в желтом; Катя отметила, что и кабинка ее выкрашена в желтый цвет, но наверняка это обычное совпадение, смотрит непонятно куда, вдаль. Ветер треплет ее светлые русые волосы. Нога закинута на ногу. В одной руке сигарета, другая на коленях и в ней букет кленовых листьев! Кате вдруг почудился запах осенних костров, когда сжигают опавшую листву.

— Во блин! — вырвалось у нее.

Ей на самом деле показалось, что за спиной у девушки словно бесконечное поле желтых цветов, верхушки пожелтевших деревьев. И что деревья машут ветвями, волнуются вокруг, как волны в бушующем море. И хотя Катя понимала, что кабинка девушки сейчас на вершине колеса, а значит, выше деревьев, и вокруг нее только серое небо, ей казалось именно так: что вокруг незнакомки собраны одни желтые краски. Но как только ее заслонила одна из кабинок, расположенных между ними, всё прекратилось. И деревья стали как деревья, и ветер поутих, да и запах костров вроде как улетучился. Еще рано жечь листву.

На втором круге Макар тоже пытался разглядеть девушку в какой-нибудь из соседних кабинок, но Катя, мыслящая здраво, напомнила ему, что не все люди имеют такую привычку — брать сразу два билета на «чертово колесо». Макар не нашел незнакомку и внизу ни на одной из аллеек вблизи аттракционов, насколько можно было видеть из кабинки. После «колеса» Макар пробовал пару раз заговорить с Катей на тему увиденного, только разговор уже как-то не клеился. Катя, которая, возможно, тоже заметила в той девушке что-то оригинальное, а может, и необычное, больше не называла Макара кобелем, но поддерживать и развивать беседу особого желания не проявляла, всё как-то неопределенно помалкивала и иногда кивала. Зайти на кофе отказалась, и Макар проводил ее до остановки. Обиделась.

 

За несколько мгновений до того, как зазвонит будильник, что стоит на книжной полке, комната Макара пребывает в предутреннем покое и тишине. Слышится разве что урчание холодильника на кухне, мерное гудение компьютера, который Макар забыл или просто не выключил вчера, провалившись в сон (он не спал до глубокой ночи — на него снизошло вдохновение, и он писал стихи; написал почти два стихотворения), и тиканье будильника, который намерен через несколько мгновений, как уже было отмечено, нарушить идиллию сна и покоя.

Но пока этого не произошло, мы видим, что Макар крепко спит, укутанный в одеяло с головой. Под утро присутствие осенней прохлады чувствовалось даже в постели. Рядом с ним, прижатое к стене, подобно бедному родственнику, приютилось недовольное скомканное покрывало. Придя домой вчера после прогулки с Катей, он как сел за компьютер, так и «выполз» из-за него только когда сон свалил его окончательно, и он рухнул прямо на нерасстеленную кровать. По этой же причине Макару не удалось и убраться в квартире.

Из-под кровати, куда нам даже не нужно заглядывать чтобы их увидеть, выглядывали хозяйничающие там комочки пыли. Невесомые, но день ото дня разрастающиеся от ленивого катания туда-сюда по полу при малейших движениях воздуха, они чувствовали себя весьма уютно.

У края кровати располагалось большое, обитое черным дерматином кресло — самый старый предмет мебели в квартире и поэтому занимающий главное место в единственной комнате — за рабочим столом хозяина. Сам же хозяин почти на пятнадцать лет его моложе. Уже тогда, в шестьдесят третьем, когда оно было куплено в «Доме мебели» (ныне прекратившем свое существование), кресло, или, если позволите — Кресло, стало любимым. Но в то время его любили наравне с другим, точно таким же креслом и диваном, в комплекте с которым, Кресло и другое кресло продавались. Со временем диван продали, а другое кресло получило невосполнимое повреждение при одном из переездов. И теперь, насколько помнит себя нынешний хозяин, Кресло являлось для него самым любимым и незаменимым предметом интерьера. Оно же в свою очередь всячески старалось как можно прочнее находиться в данном статусе, всегда пытаясь угодить, подстроиться под сидящего в нем, принять его форму, ответствовать его позе, настрою и даже настроению. В нужные моменты Кресло позволяло использовать свою спинку в качестве подушки, а подлокотники — как надежную подставку для пепельницы, для кружки, да мало ли для чего. А когда к Макару приходили гости, то каждый считал необходимым хоть на несколько минут присесть на него за рабочее место хозяина. Но рано или поздно всех разгонял маленький человек по имени Катюха, который забирался в него с ногами и сидел в нем весь вечер, свернувшись в клубок.

Кресло стояло за большим письменным столом, который также занимал не последнее по своей значимости место, хоть и был гораздо моложе Кресла, да и самого хозяина. Макар купил стол на мебельном рынке три года назад. Помимо компьютера, занявшего почти половину столешницы, он почти полностью и почти всегда завален различного рода бумагами, книгами, канцелярскими принадлежностями. Это представляет собой беспорядочную массу, поэтому сразу и не разглядеть всего, что там есть. Невооруженным глазом видно только закрытую книгу в твердом синем переплете с заглавием «English. 9-10-11», утыканную множеством разноцветных закладок, и уже встречавшуюся нам ранее серую брошюру Гарика Ложкина. Гораздо приметнее остального на столе большая зеленая кружка с остатками черного кофе, громоздившаяся прямо на бумагах, и такая же большая, круглая, только черная, фарфоровая пепельница, доверху набитая пеплом и окурками.

На секундочку нам придется прервать знакомство с комнатой нашего героя, потому что отключился холодильник, приглушенно, но сердито прогремев внутренностями, отчего по электросети прошел импульс, или просто создалась едва ощутимая вибрация, но так или иначе на включенном мониторе пропала заставка с логотипом «Windows», и открылся документ, над которым работал и который не успел закрыть Макар. На белом листе можно прочитать строки незавершенного стихотворения:

 

Небо подкралось к вершинам холмов,

Тучи нависли над лугом.

Звон тишины льется песней без слов

Чутким, тревожным беззвуком.

 

Волны упругие диких полей

Замерли в пасмурном штиле.

Кроны дубов — паруса кораблей

 в море безмолвном — застыли.

 

Ветер дыханье на миг затаил…

 

Многоточием обрывается затаившая дыхание строка, и мы, так до конца не удовлетворив свое любопытство, имеем возможность продолжить осмотр комнаты. Справа от стола за зашторенным выходом на балкон на черной откатной тумбе стоит телевизор, покрытый миллиметровым слоем пыли, как, впрочем, и все предметы в этой комнате. Невзрачный пыльный телевизор украшает декоративная малахитовая ваза. Ее Макару подарили друзья на позапрошлый день рождения. Какого-то мига не хватает нам, чтобы обратить внимание на то, что находится в этой вазе, или ничего в ней нет, потому что будильник заводит свое противное монотонное пиликанье.

 

 

Проснувшийся и вскочивший из-под одеяла от такого дьявольского звука, Макар одним прыжком преодолел расстояние до книжной полки на противоположной стене, где стоял будильник, выключил его, снова сел на кровати, потер глаза.

«Какая, к черту, пробежка? — думает он. — В воскресенье, в семь утра! Спать, только спать». Макар снова ложится, укрывается. Но сон уже не приходит к нему, и он, морщась, нехотя встает, пошатываясь, лениво натягивает спортивные штаны, зевает. Обратив внимание на гудение компьютера, Макар, не садясь за стол, перечитал открытый документ, пробежался пальцами по клавиатуре, после чего сохранил изменения, выключил компьютер.

Серый с Гариком иногда составляли ему компанию в утренних пробежках, но на сегодня они не договаривались, и Макар не думал, что найдется второй такой ненормальный, кто заставил бы себя встать чуть свет и бежать в парк. Он вышел из подъезда, натянул на голову капюшон просторной толстовки и потрусил в парк. Было ясное свежее утро, безветренное, но холодное, бодрящее. Замерзшая трава белела от покрывшего ее инея и хрустела под ногами.

По мере того как разогревались мышцы, Макар просыпался, прибавлял темп и, когда достиг беговой дорожки в парке, уже набрал оптимальную скорость и частоту дыхания, сбросил капюшон. Воздух обжигал ноздри каждые две пары шагов на вдох и вырывался горячими струями изо рта на выдох.

Сосредоточившись на беге, Макар смотрел себе под ноги на устеленную опавшими листьями дорожку. Он никого не обогнал на своем маршруте, никто не обгонял и его. На это он обратил внимание когда понял, что пробежал уже два круга по периметру парка. Его не интересовало, есть ли кто еще на дистанции, или он единственный бегун. Но зачем-то Макару вдруг понадобилось оторвать взгляд от своих выскакивающих из-под него и снова исчезающих под ним кроссовок и посмотреть по сторонам.

Сперва он подумал, что и вправду вокруг нет ни одного человека. Но боковое зрение все-таки уловило какое-то движение в нескольких десятках метров от него. Макару показалось, что кто-то стоял среди деревьев, за их стволами, у большой кучи опавших желтых листьев. И, задержав на несколько секунд взгляд на куче, Макар понял, что не ошибся. Спустя какое-то мгновение из-за деревьев вышла девушка в желтом пальто с букетом листьев в руке, присела возле этой кучи, подняла и добавила к букету очередной листок. Перед ним была вчерашняя незнакомка, существо женского пола неопределенного возраста. Девушка смотрела в его сторону. Она тоже увидела его, и Макар разглядел на ее лице улыбку, девушка даже подняла руку со своим странным букетом и помахала им, приветствуя. Макар тоже вскинул в ответ правую руку. Ему показалось, что девушка рассмеялась или просто заулыбалась шире. Он не заметил, как, глядя на нее, сбавил темп, сбил дыхание и почти перешел на шаг. Девушка второй день появлялась перед ним, не давала ему покоя. Ее бледное, но радостное лицо, ее улыбка, адресованная ему, приковали всё внимание, пленили все его мысли. «Нет, конечно, не сердце», — пытался успокоить себя Макар, но… Что-то кольнуло и в сердце, заставив его биться быстрее. «Мак-нак, не тормози — сникерсни, — скомандовал в его голове внутренний голос словами Серого. — Вот она, перед тобой! Сейчас или никогда!» — «Сейчас», — отвечает ему мысленно Макар.

— Сейчас, — произносит он вслух, и в этот момент чья-то непрошеная рука хлопает его сзади по плечу.

Макар резко оборачивается и видит рядом с собой Серого собственной персоной в красном спортивном костюме. Вот уж действительно: подумаешь о хорошем человеке, он и появится.

— Физкульт-привет, Мак-нак! — выкрикнул запыхавшийся, но, как всегда, бодрый и веселый Серый, выполняя бег на месте. Но, когда заметил, что Макар не особо рад его внезапному появлению и приветствию, осторожно спросил: — Ты что, белку там увидел? А я спугнул, да?

Макар не ответил и снова повернулся туда, где еще мгновение назад стояла девушка, но теперь ее там не было.

— Ты никого не видишь возле той кучи листьев? — спросил Макар, кивнув в ту сторону.

— Ты чего, Мак, не выспался? — озабоченно и перестав бежать на месте ответил Серый. — Вон (он вытянул руку) мама с коляской, кстати молодая; вон парочка «кому за шестьдесят»; вон дядя в шляпе; вон тетя в вязаной шапочке, такой, цвета детской неожиданности; а вон (Серый показал назад на беговую дорожку) трое пацанов бегут, сейчас нас обгонят. Если ты всего этого не видишь, то у меня с собой телефон есть, могу позвонить куда следует…

— Да ну тебя, — отмахнулся Макар.

— Да не, я серьезно. — Серый сделал вид, что полез в карман за телефоном. — Алло, скорая?

Макар и вправду, словно очнувшись от минутного гипноза, только сейчас обратил внимание, что кроме него и Серого в парке уже достаточно людно, и в очередной раз удивился тому, насколько же сильно незнакомка притянула к себе его внимание.

— А девушку ты не видел, в желтом пальто, только что там?..

— Точно она была в желтом? Нет, в желтом — не видел, — серьезно ответил Серый. — Но если хочешь, пойдем посмотрим. Может, она там спряталась, замаскировалась в тех листьях?

И с криком: «Врешь, не уйдешь!» он сорвался с места, побежал и с разбегу, как в сугроб, нырнул в кучу листьев и исчез в ней. Через мгновение куча ожила, листья зашевелились, и из желтого сугроба донеслось:

— Я поймал ее, Мак! На помощь!

Вслед за этим восклицанием выпрыгнул Серый с охапкой листьев, которые он держал будто человека на руках, и подбросил их над головой. Желтые, оранжево-золотые кленовые листья разлетелись, подобно праздничному конфетти, запестрили, медленно оседая на землю. От этой сцены Макар не смог не рассмеяться и не перестать сердиться на друга.

— Не обращайте внимания, пацаны, — сказал он пробегавшим в этот момент мимо него троим юным спортсменам, которые с любопытством наблюдали за странной выходкой разрумяненного и безумно хохочущего крупного, полноватого чудака в ярко-красном спортивном костюме, стоявшего почти по пояс в куче опавших листьев.

Они сели на лавочку возле ларька, что у входа в парк, с купленными стаканчиками горячего лимонного чая. Под Серым лавочка покорно прогнулась, на Макара же не обратила никакого внимания. Серый еще со школы был полным, не толстяком, конечно, а, как говорится, в меру упитанным. Но когда стрелка на его напольных весах весело перемахнула за центнер и стала настойчиво подбираться к ста десяти, Серый впервые подумал над тем, чтобы составить компанию Макару в его утренних пробежках, подбив и Гарика, длинного и худющего.

Макар поморщился, когда Серый достал и прикурил сигарету. Уж насколько много курил он сам, но курить сразу после бега считал чистым извращением.

— Так как ты здесь в такую рань оказался? — спросил он у Серого.

Серый посмотрел на внешний экран своего мобильника-раскладушки.

— Девять часов, Мак, не такая уж и рань. К тому же подумал: не бросать же товарища один на один с его утренними галлюцинациями.

— Давно пришел?

— Да нет, прогуливался здесь. Думал, ты не появишься, но когда увидел, что ты уже на второй круг пошел, пристроился за тобой метрах в пятидесяти.

— И что, бежал весь круг, шпионил за мной?

— Угу, можно и так сказать. Под конец уже, когда ты почти перешел на шаг, пялясь куда-то влево, да еще потом замахал кому-то, мне стало интересно, и я начал потихоньку тебя нагонять. Всё пытался разглядеть, кому ты там машешь, да только никого не высмотрел. Вот и пришлось напрячься старому и догнать тебя. Теперь колись давай. Кто такая?

— Кто? Ты про кого?

— Давай колись, — не унимался Серый, — сам сказал, девушка в желтом пальто. Что я, зря жизнью рисковал, ныряя за ней?

— Да это я так…

— Не, Мак-нак, так дело не пойдет, ты чего, меня за идиота держишь? — Серый сделал две последние затяжки, стрельнул окурком в сторону урны и повернулся к Макару для продолжения допроса с пристрастием.

— В общем, встретил я вчера здесь одну особу…

— Кто такая, я знаю? — снова перебил Серый.

— Да погоди ты! — рявкнул на него Макар. — Что за манера перебивать! У Катюхи научился? «Кто такая?», «Я знаю?», — передразнил он друга.

— А ты ей уже рассказал?

— Да, вчера мы встречались.

— Друг называется, — обиделся Серый.

Макар вкратце поведал другу о встрече с незнакомкой вчерашним утром, о том, что позже, гуляя с Катей, снова видел эту девушку в парке.

— Катюха тоже ее видела? — влез Серый.

— Видела.

— Взревновала?

— Да пошел ты! Короче, ничего у меня с ней не было, мы даже не познакомились. Так, парой слов обменялись. А сегодня… сейчас я третий раз ее увидел. Так же одета, тоже с этим своим букетом из кленовых листьев. Третий раз одно и то же. Что происходит — не могу понять, — Макар развел руками, едва не расплескав остатки чая. — Вот собирался уже подойти, а тут ты, как снег на голову.

— Вот облом! Прости, дружище! — запричитал Серый. — Мне нет прощения! Руби голову! — Он допил свой чай, склонился к Макару, водрузив на макушку пустой перевернутый пластиковый стаканчик.

— А вообще, — раздался снизу голос Серого, — зря ты так с Катюхой. Девчонка-то поди сохнет по тебе…

— Чего?

— Любит она тебя! «Чего»…

— Да ну тебя, Серый, — отмахнулся Макар. — С чего ты взял? Мы же друзья!

— Ты чё, слепой, Мак? Открой глаза!

 

Макар сидел в своем кресле перед монитором включенного компьютера. В пальцах дымилась сигарета. «Я соберу букет из листьев и отнесу домой» — строчка из песни, которую они столько репетировали, играя в школьном ансамбле, но так ни разу и не сыграли вне пределов своей каморки, вспомнилась именно сейчас, по прошествии почти десяти лет, и не выходила у него из головы второй день. Макар не знал, что ему делать, как воспринимать и как реагировать на происходящее с ним с прошлого дня. И если, расценивая вчерашние открытия, можно было от них отмахнуться и списать на провал памяти, какие иногда случались с ним, когда выпивал сверх нормы, то сегодня всё иначе. Что-то определенно происходило или с ним, или со всем миром…

Макар звонил Кате. Она была на рынке с мамой, но обещала, как освободится, сразу приехать. Заходил Гарик, и в принципе то, что на самом деле хотел выяснить у него Макар, он уже выяснил, причем получилось это быстрее и проще, чем он предполагал. Под видом того, что написал новые стихи, он попросил Гарика зайти на чашку кофе. Посидели, покурили, попили кофе, почитали стихи, поболтали. Ему не пришлось даже спрашивать: видит ли Гарик пять больших желтых кленовых листьев, которые, как букет, стоят в его малахитовой вазочке? Еще разуваясь, с порога Гарик спросил:

— Чего это ты понапихал в свою вазу?

— А что по-твоему? — уклончиво, вопросом на вопрос ответил Макар, чтобы полностью убедиться, что его друг тоже видит эти листья.

— По-моему, у тебя на рыхлой осенней почве крышка поехала.

Гарик, сбросив с ноги туфлю в угол прихожей, прошел в комнату, дотронулся до листьев, зачем-то понюхал.

— Листья как листья. Гербарий сушишь?

— Угу. Типа того, — ответил Макар.

— Что «угу»? Крыша съехала или хочешь засушить их, чтобы они сморщились, как попка у дедушки?

— Пойдем пить кофе. — Макар уже понял, что листья видит не только он, а значит, «крыша», как выразился Гарик, у него не поехала. Может быть, он подобрал эти листья подсознательно, сам того не заметив? А может, массовая галлюцинация? Может, так с ума и сходят?

— Есть курить? — спросил Гарик. Макар кивнул. — Ну, давай курить, давай свои стихи. Посмотрим, посмотрим…

Гарик сидел у Макара не больше часа. Потом, сославшись на дела, умчался. Теперь Макар ждал Катю. Понятно, что, если она увидит листья, а она, несомненно, их увидит, ни за что не поверит, что они появились дома у Макара без его помощи. Но так или иначе ему хотелось, чтобы она тоже их увидела. Потрогала, понюхала… как Гарик.

Когда Макар пришел домой после утренней пробежки, он сбросил кроссовки, надел шлёпки и сразу закрылся в ванной, которая по совместительству являлась и туалетом. Просидев почти полчаса на унитазе с дежурной книжкой и пробыв около часа в душе, Макар румяный, распаренный пошел на кухню, включил чайник, поставил варить пельмени, сел на скрипучий стул и блаженно закурил. Ничего на свете нет приятней, чем сигарета после душа.

Позавтракав, он вернулся в комнату, заправил постель, сел за стол, включил компьютер. Уже как только он вошел в комнату, то ли боковым зрением, то ли как-то по-другому обратил внимание на едва уловимое изменение. Какая-то деталь интерьера выбивалась из привычной картинки, возможно, что-то просто лежало не на своем месте. Но что именно было не так, Макар сразу не сообразил. И только спустя несколько минут, когда понимание того, что что-то в его квартире кажется ему не таким, как он привык, окончательно лишило его покоя, он встал с кресла и повернулся к комнате.

Долго искать не пришлось. Как только он встал, его прошиб пот, сделалось жарко и, мягко говоря, не по себе. Желтые листья клена, при зашторенных окнах казавшиеся бронзово-медными, приветливо смотрели на него, погруженные своими тонкими ножками в малахитовую вазочку, что стояла на телевизоре в каких-то полутора метрах от Макара.

Примерно через час после ухода Гарика явилась Катя.

Задремавший к тому времени прямо в кресле с кружкой недопитого кофе в руке и с пепельницей на коленях, разве что не с зажженной сигаретой, Макар мгновенно очнулся, открыл глаза и вскочил сразу после того, как раздался первый стук в дверь.

Тук! Тук-тук! Тук-тук-тук! Раз! Раз-два! Раз-два-три! Катюха.

Этот условный сигнал появился еще в то время, когда они играли в школьной команде. Перейдя в десятый класс, Макар, Катя и еще несколько ребят, игравших в то время в группе, получили ключи от репетиционной комнаты, а в простонародье — каморки. Тем самым им стал открыт доступ не только к студии звукозаписи, пусть совсем примитивной, но с настоящими усилителями, колонками и барабанной установкой, но и, как оказалось, к идеальному месту для курения и питья пива. Необходимость условного сигнала возникла, когда они поняли, что очень много народу желает в этой каморке присутствовать как во время самих репетиций, так и, собственно, в любое другое время, отведенное на посещение школы. Тогда и придумали стук: раз, раз-два, раз-два-три, который остался с ними и по сегодняшний день. Макар не помнил, кто из ребят его предложил, но с тех пор этот сигнал использовался им и Катей при общении друг с другом.

— Ну ты и накурил, — бросила она, едва открылась дверь, скинула полусапожки, как и Гарик, в угол прихожей, и сразу понеслась на кухню. — Даже чаю бедной замерзшей женщине не предложит, хам.

Катюха. Время ее не изменит. Макар бережно поднял ее сапожки, аккуратно поставил их у двери.

Катя одним движением, чиркнув спичкой, зажгла две конфорки, поставила чайник, закурила, выудив из раскрытой пачки на столе сигарету. Повернулась к застывшему в дверном проеме со скрещенными на груди руками наблюдающему за ней Макару и сказала:

— Ну, рассказывай, что случилось, что стряслось?

Макар пожал плечами, предложил Кате стул, сам сел рядом.

— Купили что-нибудь?

— Купили. Только вы мне, молодой человек, зубы не заговаривайте.

— Пойдем в комнату.

— Что, вот так сразу — и в комнату? Даже чаю не дашь попить?

Они прошли в комнату. Макар остановился на входе, пропуская Катю вперед. Катя без промедления с ногами залезла на его небрежно заправленную кровать.

— Ничего не замечаешь? — спросил он, войдя следом за ней.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, что-нибудь необычное, чего ты прежде не видела?

— Что, кровать застелил? Подмел? Протер пыль? — Катя провела пальцем по спинке кресла. — Да нет вроде. Пыль на месте.

Наконец она подняла голову и сказала то, чего от нее ждали:

— Ага, вот оно что! Листьев принес охапку. Или твоя незнакомка в желтом пальто подарила? «…Последний кленовый лист на память в мои ладони», — Катя процитировала строчки из стихотворения Макара. — Ах, я сейчас расплачусь! За этим ты меня вызванивал? Ну, прими мои поздравления.

— Погоди ты с поздравлениями. А если я тебе скажу, что мне не дарили эти листья и что сам я их сюда не приносил, что тогда скажешь?

Катя без раздумий ответила:

— Скажу, что ты свихнулся, вот и всё.

Макар сел на кровать рядом с ней и взял ее за плечи.

— Катён, они тут появились сами по себе. Или кто-то приходил сюда, пока меня не было, не знаю, как, или… я не знаю, что происходит!

— Я знаю, что происходит, Маки-Маки! — Катя сердито сбросила его руки, вскочила с кровати и побежала на кухню. — Ты, видно, привык постоянно кому-нибудь мозги пудрить. А теперь и до меня дошла очередь, решил и из меня сделать дурочку! Спасибо огромное, Маки-Маки, за оказанное доверие, но только я пас. Я в эти игры играть не собираюсь!

Она принялась нервно наливать себе чай, громко постукивая ложечкой, размешивать сахар:

— Ну почему каждый раз, когда у тебя появляется очередная подруга, я должна выслушивать твои новые бредни?! Чай тебе наливать?

— Угу.

— Я что, нанялась в бесплатные телефоны доверия?! Или, по-твоему, мне заняться больше нечем, как бросать всё и сломя голову нестись к тебе?! Сахара как обычно?

— Да.

— «Срочное дело»! Опавшие листья твои срочное дело?! Или тебе просто нравится развешивать лапшу на уши?!

Макар был вынужден уступить и отступить.

— Катён, ну перестань, ну прости, я не хотел тебя обидеть. Забудь ты про листья. Да это я их принес. Прости за глупую шутку. На самом деле… — Макар вдруг осекся и понял, что то, что он сейчас собрался сказать Кате, чтобы успокоить ее, есть чистая правда. — Я просто… хотел тебя увидеть. Попить с тобой чаю, покурить, поболтать.

Макар подошел к ней, аккуратно обнял, чтобы не разлить чай.

— Отвали, — сказала Катя, но не в обиду, а просто чтобы сказать что-нибудь вредное.

Больше они про листья не вспоминали. Макар понимал, что совершенно не нарочно, но обидел Катю. С другой стороны, что он сделал? Он всего лишь сказал ей правду, как делал всегда, поделился своими переживаниями, только правда на этот раз прозвучала, по меньшей мере, странно. Такую правду не принял бы и любой другой человек — Макар неспроста не стал заводить об этом речь с Гариком — тот бы просто не стал его слушать, а сказал Кате, полагаясь на ее понимание всего, решил раскрыть всё полностью. А она… Она всего лишь адекватно отреагировала на услышанное.

Но Макар насторожился не оттого, что невольно обидел Катю. Он впервые на своей памяти обнаружил, что Катя (Катюха, Катька, Катёнок), единственная девушка в их компании, которую Макар до сегодняшнего дня считал таким же другом, как и Серого, и Гарика, сейчас предстала перед ним совершенно другой — такой ранимой, нежной… «Нет, нет!» — боролся со своим внутренним голосом Макар. Но «Да!» — тот оказался сильнее и произнес-таки это страшное слово: «Любимой!» «Нет, не может быть», — сопротивлялся Макар. «Почему нет, Мак? — не отставал внутренний голос. — Посмотри правде в глаза…»

Поговорили на разные темы, попили чай. Катюха — уникальный собеседник при всей своей непосредственности, с ней можно говорить обо всем. Макар хоть и всячески старался отвергнуть свои внутренние противоречия, но уже смотрел на Катю иначе, говорил как-то осторожней, подбирая более мягкие, гладкие слова. Катя пару раз даже поинтересовалась, всё ли с ним в порядке, не заболел ли он?

Макар проводил ее до прихожей — дальше она не разрешила, сказала: «Желтую свою иди провожай», — подал ей пальто. Катя позволила себя обнять и поцеловать в щечку. Макар впервые сделал это излишне напряженно и даже почувствовал себя неловко. Не заметила ли она? И услышал:

— Успел уже выбросить?

— Что? — не понял вопроса Макар.

— Я про листья.

Макар обернулся и заглянул в комнату. Если бы Катя в этот момент не отпирала замок и не открывала дверь, она, возможно, увидела бы мелкие капли пота, мгновенно выступившие у Макара на лбу. Второй раз за сегодняшний, еще не закончившийся день.

— Ну, пока-пока, Маки-Маки? — услышал он уже из-за порога, но показалось, что из другой галактики.

Провел ладонью по лбу и волосам, ладонь оказалась мокрой.

— Пока, Катён, — услышал он собственный, такой же далекий голос, не в силах оторвать взгляд от малахитовой вазочки на своем пыльном телевизоре.

Листьев в ней не было.

 

Макар решил, что если он вдруг совершенно случайно встретит ее в парке, а он был практически уверен в том, что встретит, то обязательно, как бы просто проходя мимо, поздоровается, увидев знакомое лицо, заговорит с ней и обязательно познакомится. Несмотря на то, что совершенно неожиданно для него произошло сегодня с ним, он почему-то решил, что ему просто необходимо познакомиться с этой девушкой. Возможно, для того, чтобы проверить свои чувства, если они всё же существовали, а не почудились, как многое за эти дни, не свалились на него в довесок ко всему творящемуся вокруг. Возможно, для того, чтобы решить наконец вопрос «с незнакомкой», разобраться, стоит ли она его переживаний.

Во второй половине дня стало гораздо теплее, чем утром, на улице уютней и спокойней. Можно было позволить себе в удовольствие прогуляться.

План Макара насчет «как бы случайно» провалился на месте, едва он оказался в парке, на той аллее, где встретил незнакомку впервые. Как только стала видна сама аллея и скамейки на ней, Макар увидел ее. А она уже приветственно взмахнула ему своим желтым букетом, сидя на той же скамейке, что и прошлым утром. Макар для храбрости, да и просто чтобы чем-то занять вмиг вспотевшие руки, закурил на ходу и подошел к ней.

— Ну, добрый день, — поздоровался он и сел рядом.

— Добрый, — ответила она.

— Как вам погода? Здорово, не правда ли?

— Правда.

— Вы каждый день бываете в парке?

— Можно и так сказать. А вы? — девушка смотрела на него не отводя взгляда, от чего Макару делалось неловко.

— Да нет, я сейчас просто в отпуске и иногда тут гуляю.

— Один?

— Ну, когда как. Когда и один, а когда… нет. А вы… тоже в отпуске?

— Я? Нет. Я, к сожалению, всегда на работе.

— Даже сейчас?

— Даже сейчас.

— И в чем же, если не секрет, ваша работа?

— А, собственно, ни в чем. Если вы имеете в виду, что мне надо делать, то ничего. Просто я нахожусь там, где мне нужно находиться.

— Вы имеете в виду — в парке?

— И в парке в том числе, — ответила девушка и после этого принялась перечислять: — и в скверах, на улицах и переулках, и в лесах, и в полях…

— И долго вам нужно находиться во всех этих местах? — Макар, абсолютно не понимая, о чем, о какой работе говорила девушка, старательно, но и не без интереса ей подыгрывал.

— Ни много ни мало ровно столько времени, сколько положено, — спокойным тоном рассказчика ответила девушка.

— Всё время на улице? Можно и простудиться.

— Ну почему? Не только на улице. Бывает, что я и в дом какой загляну… а бывает — и в сердце.

Тонкие брови, длинные ресницы вразлет, выразительные умные глаза… Девушка так же пристально смотрела на него, от чего у Макара возникло чувство, что ее взгляд глубоко проникает в его глаза, а сам он погружается в омут ее ореховых глаз. Какой-то желтый огонек промелькнул в них, и девушка выставила перед собой ладонью вверх протянутую руку. Спустя мгновение в ее ладонь плавно опустился большой кленовый лист, который она нежно взяла за тоненькую ножку, загадочно глядя на Макара, повертела перед лицом и протянула ему. Макар вспомнил, как несколько часов назад у него дома Катя произнесла строчки из его стихотворения: «…последний кленовый лист на память в мои ладони». Он готов был поклясться, что в этот момент видел, как за спиной у девушки разыгрался настоящий танец листопада: листья кружились, парили, как на ветру, но ветра не было.

— А насчет простудиться, — тихо, почти шепотом произнесла девушка, — так я постоянно простужена. Это хроническое. Закурить не найдется?

Эти слова вывели Макара из гипнотического состояния, он поморгал, протер глаза, обнаружил, что уже держит в руках пачку, открыл ее, а незнакомка доставала из нее сигарету. Макар последовал ее примеру. Пару минут курили молча. Макар так и не понял, что же произошло, как ему могло привидеться неистовство осенней погоды в тихий безветренный день. Он смотрел по сторонам, на небо, всё же не прояснившееся вопреки его утреннему настрою. Но чему удивляться? Осень! Пасмурная, грустная, дождливая. И желтая. Макар снова посмотрел на девушку. То же бледное лицо. То же желтое в клетку пальто, те же желтые ботинки.

— Знаете, а я обожаю такую погоду, — внезапно заговорил он. — Вообще я осень люблю. Мое любимое время года. Как у Пушкина. Все говорят: слякоть, грязь, дожди, а я люблю. Листопад, пасмурное небо. Природа будто сбрасывает свои одежды и кажется такой печальной, незащищенной, промокшей, продрогшей. Всё замирает. Хочется обнять каждое дерево, прижаться к его морщинистой коже… А вы… любите осень?

Девушка снова повернулась к нему, выдохнув в сторону струю сигаретного дыма. Она улыбалась. То ли от неожиданной многословности Макара, то ли каким-то своим мыслям. Макар улыбнулся в ответ. Совершенно неожиданно для него девушка протянула к нему руку, запустила свои тонкие пальцы в его шевелюру, положила ладонь ему на шею, нежно погладила. Глаза ее блестели, рука была прохладной, как осенний воздух, как свежесть осеннего вечера. Не холодной, именно — прохладной. Но от этого прикосновения по коже побежали мурашки, стало тепло, приятно. Как будто невидимая волна теплоты, заботы, нежности подхватила его. Макар даже прикрыл глаза от удовольствия. В сомкнутых веках он снова видел, как порхали, кружили кленовые листья. Он чувствовал, как эта волна качает его. Ему вдруг захотелось сочинять стихи прямо сейчас, здесь. Он видел, как сплетаются строки, как размашисто чернилами выводит перо на разлинованной бумаге: «…скоро устанет кружить разноцветный вальс; позвольте, девушка, вас сейчас пригласить на танец…».

— А вы любите себя?

Макар, услышав это, открыл глаза.

— Что вы сказали?

Девушка убрала руку и спешно встала со скамейки.

— Нет, ничего. Вам, наверно, послышалось.

— А вы уже уходите? — как и вчера, поинтересовался Макар.

— Уходить мне еще рано, а вот пройтись под зонтиком — самое время.

Макар только сейчас заметил у нее в руках длинный зонт-трость. Желтого, естественно, цвета.

— А зонтик-то для чего? — удивленно спросил он.

Но девушка, не обращая внимания на его слова, раскрыла зонт, и только она это сделала, Макару на лицо упала капля. Еще одна разбилась о его коленку и торопливо, как напуганный тушканчик заскакивает в норку, впиталась в штанину. Одна за другой тяжелые капли падали ему на волосы, на плечи.

— Как вы… Откуда вы узнали про дождь?

— Ну, вы со мной? Или так и будете здесь сидеть, пока совсем не промокнете? — девушка протянула к нему руку, приглашая к себе под зонт.

Макар не заставил повторять дважды. Девушка передала ему зонт, сама взяла его под руку.

— Куда же мы пойдем? — поинтересовался Макар.

— Странный вопрос. Вас домой провожать, конечно же. Или не домой, а… куда вы там еще собирались? Еще простудитесь. Кто тогда отвечать будет? Осень любимая во всем виновата останется?

Макар был не в силах что-либо возразить. Раз женщина говорит, значит, знает, о чем. Дождь монотонно барабанил о желтый нейлон. Струйки воды стекали с длинных спиц зонта. Через пару сотен молчаливых шагов Макар не выдержал и озвучил скопившиеся в нем эмоции:

— Вы не поверите, со мной такое в первый раз.

— Что именно?

— Мы уже второй день общаемся с вами, я, признаюсь, только о вас и думаю, но мы так и не познакомились. Меня, например, зовут Макар.

— Очень приятно, Макар. Но ваша девушка разве не будет ревновать, если узнает, что вы знакомитесь в парке с другими девушками?

— Моя девушка? Вы решили, что у меня есть девушка?

— А разве нет? Вы разве не хотели сегодня к ней зайти?

Макар понял, что она тоже видела его вчера в парке вместе с Катей, хоть и не подала вида. «Но почему она решила, что Катя моя девушка?»

— Вы, наверно, говорите про Катю, — сказал он. — Вчера вы могли видеть меня с ней в парке на «чертовом колесе». Но… Она мне не… Мы просто друзья… Да и я вроде к ней не собирался.

Но слова его прозвучали так, будто он сам сомневался в них.

— Да? А мне показалось, что она расстроилась, когда вы заговорили обо мне. Она стала такой грустной.

— Откуда вы знаете? Вы были рядом? Я вас искал!

— Макар, вы уже давно нашли, кого искали. Посмотрите внимательно, загляните в себя!

— Кто вы? Откуда вам всё обо мне известно?

— Ну, во-первых, далеко не всё. Всё меня не касается. А во-вторых, разве я не говорила, что моя работа — просто находиться в определенных местах. Вот, может быть, и в сердце твоем тоже я, хоть и принадлежит оно не мне.

— Кому же, по-вашему, принадлежит мое сердце? — не выдержал Макар.

— Что, объяснять всё, как первокласснику, нужно? — Девушка остановилась, повернув к себе Макара лицом.

Остановился и он. Только в этот момент он обратил внимание на цвет ее губ. На них была та же помада, какую он вчера стирал со своей щеки.

— Кто вы? — почти шепотом повторил Макар. — Как вас зовут?

— Какую роль играет имя?

— Но оно у вас есть?

— Я осень, Макар, если тебе нужно имя. Хочешь, зови меня так.

Макар от души рассмеялся.

— Очень оригинально, Осень. Очень приятно. А домой ко мне тоже вы заходили?

— Я никогда не прихожу без приглашения. Ты впустил меня в свое сердце много лет назад, как в распахнутую дверь своей квартиры. Да, я была там, я и сейчас там, Макар. Я в тебе самом. Осень в твоем сердце, в твоем мировосприятии. Тоска, уныние. В тебе застывший листопад, в тебе стихия, замершая на миг, который тянется и может тянуться бесконечно. И ты сам удерживаешь ее!

Ладонь девушки легла на его кисть, которой он держал зонт. И тут Макар, хоть и был уверен, что его глаза открыты и он видит всё вокруг, словно заново открыл их и обрел способность видеть.

В его сознании всё еще проносились ее слова: «…в тебе застывший листопад…», — и Макар, несмотря на то, что идет дождь, увидел парящие в воздухе листья. Листья вдруг замерли и теперь висели вокруг них, дерзко игнорируя стучащие по ним и разбивающиеся вдребезги капли. В мыслях пронеслось: «…в тебе стихия, замершая на миг, который тянется…». Макар увидел, как замер дождь. Он не прекратился, а по-настоящему замер. Капли перестали настойчиво стучаться в зонт, биться о висевшие листья, их продолговатые шарики зависли, по примеру опадавших листьев. «Миг, который тянется…» — слышал Макар. Он поднял свободную руку, дотронулся до одной из висевших в воздухе капель. Капля немедленно стекла по пальцу, но, сорвавшись с него, снова замерла в воздухе. Макар схватил в кулак горсть капель, и они потекли по руке, но, капая, застывали в воздухе, отражая в себе цвета осеннего парка, подобно множеству маленьких влажных зеркал. Макар опустил зонт за спину и поднял голову к небу. В полуметре над ним, так же, как и вокруг, блестели частички застывшего дождя.

— Что происходит? — Макар снова посмотрел на девушку.

— Ничего не происходит. Это всё в тебе, Макар. В твоем сердце замер дождь, замер листопад. Ты впустил осень в свое сердце и запер ее там, как в клетке, и теперь она не отпускает тебя, пока ты ее держишь.

— Как же я держу ее? Я никого не держу…

— Это тебе так кажется. Ты даже не подозреваешь, что все, — она подняла голову и посмотрела вверх, —дождь, листопад, нависшие тучи — только и ждут, когда ты их отпустишь, позволишь враз пролиться и навсегда уйти прочь.

Макар закрыл глаза, поднял лицо к небу…

 

Оказавшись в этот самый миг в парке, на одной из его аллей, мы непременно бы обратили внимание на интересного, но странного молодого мужчину в мокром пиджаке и потертых джинсах, собственно говоря Макара, комично застывшего посреди этой самой аллеи с распростертыми руками, обращенными к небу, и лицом, поднятым навстречу дождю. Крупные капли с нарастающей силой били и бились о лицо Макара, о его плечи, руки. Но он, казалось бы, не замечал дождя, не замечал холодные ручейки дождевой воды, стекающие по лицу, по волосам, по шее.

Редкие прохожие, спешащие под раскрытыми зонтами по аллее с явным намерением скорей оказаться вне ее владений, не обращали внимания на молодого человека, заинтересовавшего нас.

Девушка в желтом пальто, которая еще пару минут назад шла с ним под руку, а после стояла к нему лицом и что-то говорила, уже оставила своего промокшего спутника, который слушал ее, задрав лицо к небу, и скрылась где-то впереди. Сам же Макар вряд ли обратил внимание на ее исчезновение, занятый какими-то своими мыслями и, похоже, полностью в них погруженный, как и в не на шутку разыгравшуюся непогоду.

Почти сразу, как только скрылась из виду девушка, на аллее появился молодой человек невысокого роста, с длинными, завязанными в конский хвост волосами, в черной кожаной куртке-косухе. Он быстрым шагом направлялся в сторону Макара, который переживал самый пик осеннего ливня. Но дождь вдруг начал быстро слабеть и, как только молодой человек подошел к Макару, зачем-то остановился рядом с ним и дотронулся до его руки, вовсе перестал.

 

Как только Макар открыл глаза и посмотрел на молодого человека, последняя капля разбилась о кончик его носа, и дождь закончился.

— Мак? Ты, что ль? — удивленно поинтересовался незнакомец.

Макар в свою очередь удивился, что незнакомый человек обратился к нему так, как называли его близкие друзья: именно Мак, а не Макар. Незнакомец сильно щурился, словно у него плохое зрение. Но в то же время Макар понял, что где-то этого человека уже видел раньше. Причем совсем недавно. Этот мерзкий конский хвост, да и голос знакомый.

— Мы разве знакомы? — спросил Макар.

— Во, блин, Мак, ты даешь! — сипло рассмеялся волосатый крот, полез в нагрудный карман своей куртки и что-то достал из него.

Это оказались большие очки в толстой черной оправе, которые он тут же нацепил на нос. Глаза незнакомца сразу сделались раза в три больше:

— Вовка? — спросил Макар, внезапно вспомнив, где его видел. Конечно — у Гарика два дня назад. Сомнительный литератор с внешностью гибрида законченного ботаника с байкером. И где Гарик его только откопал?

— Ну наконец-то узнал, — пробурчал Вовка, протягивая Макару свою маленькую короткопалую ладонь. — Ну, здорово. Как жизнь?

— Да так… — Макар неохотно ответил на рукопожатие, одновременно посмотрев поверх Вовкиной головы вдаль аллеи, вглубь парка, куда, должно быть, ушла его спутница.

— Как зовут? — спросил вдруг Вовка.

— Ты о ком? Кого?

— Интересная дама с томным печальным взглядом, в желтом пальто и с веером кленовых листьев… — нараспев протянул Вовка. — Разве она была не с тобой?

— С веером, говоришь?.. — Макар снова посмотрел на Вовку.

— Да я еще издалека увидел, как вы стояли друг напротив друга под зонтом. Думал, что сейчас ты меня с ней познакомишь, твоя ведь девчонка? Или она у тебя не одна? — Вовка снова издал мерзкий полусмех-полусвист, наверняка довольный своей догадкой. — А потом смотрю, значит, она пошла, а ты так и остался на месте, смотрел куда-то вверх, еще и руки растопырил. А она еще вся мокрая, идет так, медленно, не спеша, точно дождя и нет вовсе. Я ей, значит: «здрасьте», а она даже не посмотрела на меня. Поссорились, да? Я так и знал. Я сразу вижу, когда девчонка расстроенная. Ну, а как там Катерина? Не знаешь?

— Кто?

— Катерина.

— Катюха, что ли?

— Ну, вам, может, и Катюха, а мне она представилась Катериной.

И тут Макар мгновенно вспомнил события двухдневной давности, у Гарика, на кухне, как они пришли втроем с Катькой и Серым (этот, очкатый, уже был там), сели за стол, Катька оказалась рядом с Вовкой, который непрерывно курил какие-то дешевые болгарские сигареты. Макар пробовал такие в школе, когда только начинал втихую покуривать, но уже тогда счел их редкой гадостью. Вовке же они нравились. «Катерина», — представилась она. Она называла себя так только незнакомым людям, и тот весь вечер о чем-то ей рассказывал, что-то втирал, подмазывался и вроде бы даже пытался ее приобнять.

— Я ей второй день звоню на мобильный, — продолжал Вовка, — а она недоступна. Наверно, номер заблокировали…

— Наверно… — перебил его Макар, про себя подумав: «Только на хрен ты такой ей нужен?»

Неужели он ей понравился? Не может быть! У Катюхи, конечно, оригинальный вкус и порой очень индивидуальные взгляды на жизнь, но Макар никак не хотел верить, что такой неприятный человек мог ее заинтересовать. С другой стороны, откуда у него ее телефонный номер? Может, Гарик дал? В любом случае что-то надо было с этим делать. Макара вдруг охватило желание решить этот вопрос самым простым способом: прямо сейчас дать ему в зубы. Но вместо этого он (всё же кулаки непроизвольно сжались) сказал:

— В общем, мне пора. — И быстро зашагал по аллее.

Макар никак не мог мириться с мыслью, что какой-то сомнительный недомерок флиртует с Катюхой, с его (!) Катюхой, и ежедневно названивает ей. А уж чего она недоступна, то тут уж и думать нечего: просто не отвечает на его звонки. Надо проверить. Макар полез в карман за телефоном. На фоне красного мака всё так же красовались переделанные слова из песни: «Маки-Маки! Мир бездонный!».

— Алло, — ответила ему Катя.

— Привет! Ты где?

— Дома, а ты где-то на улице?

— Да, я тут… в парке…

— А, с этой, своей… опять гуляешь?

— Да… то есть нет… я тут…

— Слышишь, Маки-Маки, ты опять мне голову собрался морочить?

— Нет, Катён, я… ты… ты, в общем, дома?

—  …

— Я сейчас зайду…

Макар был совершенно сбит с толку и обескуражен внезапным открытием и нахлынувшим на него пониманием того, что он вдруг полностью в себе разобрался, понял, чего он действительно хочет. Он стал абсолютно уверен в своих чувствах и желаниях, которые на данный момент были вне его власти, повелевали всем его существом.

Наконец-то он знал, что ему нужно, что на самом деле было нужно ему уже много лет, с того далекого, самого первого дня, как он, десятиклассник, в самом начале учебного года, немного опоздав на свою первую репетицию школьного ансамбля, на несколько секунд остановился перед закрытой дверью актового зала, прежде чем в него войти, услышав голос еще незнакомой ему девочки, напевавшей знакомые строчки — строчки его стихов, которые он на одной из прошлых репетиций показывал руководителю группы: «Я соберу букет из листьев и отнесу домой, — пела девочка, — чтобы зимою холодной я помнил осенний листопад».

Наконец-то он понял, что оно рядом и что оно всегда было рядом, стоило лишь это увидеть! То, что он так искал, что пытался найти в каждой своей новой знакомой.

Катя!

Катя! Катенок! Ну конечно, это ты! Милая, родная!

Катька! Единственная! …Любимая!

Макар рассмеялся:

— Какой же я дурак!

«Осень! Спасибо тебе, Осень! — кричали мысли Макара. — Спасибо, что открыла мне глаза». Макар остановился, посмотрел по сторонам, обернулся. Девушки в желтом пальто, представившейся ему Осенью, не было нигде. Зато сзади на аллее, на том же месте, как вкопанный стоял Вовка и смотрел на Макара. А когда Макар обернулся, тот взмахнул рукой и крикнул:

— Ты не Катерине звонил?!

Но Макар не собирался ему отвечать. Только от слова «Катерина» по спине пробежал холодок, и от этого он только ускорил шаг. «Где ты, Осень? — мысленно вопросил Макар, но тут же сам себе ответил: — Да вот же! Вот она, везде, она повсюду, вокруг меня, но только не во мне, только не в моем сердце!»

Он снова выхватил из кармана телефон и набрал Катю.

— Ну чего еще? — наигранно недовольно изобразила Катя.

«Я люблю тебя!» — выкрикнул внутренний голос Макара, но вслух он этого не сказал. Пока не сказал.

— …Ничего, Катён! Я просто…

— Что просто?

— Я просто… ничего, я сейчас приеду.

— Э-эй! С тобой всё в порядке, Маки-Маки? Часом, не болен? Рассудком, часом, не тронулся? Смотри, чтоб не пришлось сдавать тебя в психушку.

— Не бойся, не придется.

Макар почти перешел на бег. Он спешил к Кате. За десять лет знакомства с ней он впервые спешил к ней не как к соратнику по литературному ремеслу, коллеге или просто подруге. Сегодня он шел к ней с трепетом в сердце, с жаром от одних только мыслей о том, что сегодня с ним произошло и что еще произойдет. Возможно, не только с ним. Если ему повезет, то же произойдет и с Катей.

Под ногами блестела и весело шелестела мокрая листва.

— Странный все-таки он человек, Макар, — произнес сам себе Вовка, который так и стоял посреди аллеи, разминая в пальцах болгарскую сигарету, глядя вслед уже пропавшему из вида Макару.

 

В комнате полумрак, но нам видно аккуратно заправленную широкую кровать с сидящим на ней большим плюшевым медведем и несколькими мягкими игрушками поменьше. На полу ковер с различными геометрическими фигурами (должно быть, он очень яркий, раз мы сумели разглядеть его рисунок). В углу у окна выключенный телевизор, в другом углу на маленьком компьютерном столике компьютер. Тоже выключенный.

Комната погружена в опустившиеся на город сумерки, и только над письменным столом, устало свесившись с книжной полки, горит лампа. Ее свет выхватывает из полумрака часть письменного стола, множество всяких бумаг, брошюр, книг. Но они не разбросаны так, как мы видели это дома у Макара, а аккуратно разложены в стопочки. Среди прочих книжек мы видим всё тот же сборник стихов Гарика Ложкина «В поисках…».

За столом на мягком офисном стуле сидит девушка в теплом вязаном свитере, занятая написанием, может, письма, может, сочинения, а может, и романа, кто знает… Но в этом же круге света мы видим стопку таких же исписанных листов формата А4. Их там несколько десятков. Видно, уже долго и всерьез эта девушка занята своей работой.

Если мы к этой девушке подойдем немного поближе, то без труда узнаем в ней Катерину. И, судя по количеству написанных листов, это будет, как минимум, рассказ.

Катерина смахнула слезу, подкатившуюся к уголку глаза, и тяжелая капля упала прямо на очередной исписанный лист бумаги. Она откинулась на высокую спинку своего стула, взяла откуда-то из темноты, что за пределами освещенной территории, пачку сигарет с зажигалкой (мы видим, что курит она такие же, что и главный герой ее рассказа, — синий «Пэлл-мэлл»), другой рукой, тоже из темноты, вызволила на свет и поставила перед собой пепельницу. Закурила, и мгновенно облачко серого дыма обволокло видимое пространство.

Пока Катя отдыхает и курит, глядя в темноту перед собой, мы видим, что на ее лице блестят дорожки от только что скатившихся по ним слезинок. К сожалению, нам не известно, что так расстроило Катю, но, может, удастся все-таки что-нибудь узнать, подсмотрев, что написано на том листе, который только что она закончила, но еще не убрала в общую стопку за пределы света лампы. На наше счастье, Катя взяла этот листок и поднесла к лицу на расстояние, удобное для чтения, так что, не теряя времени, читаем вместе с ней.

 

…Дверь ее подъезда, хоть и имела кодовый замок, была по-привычному распахнута. Макар взбежал в подъезд, едва не споткнулся на первой же ступеньке широкой лестницы, но чудом устоял и побежал выше. На четвертый этаж. Старый четырехэтажный дом постройки пятидесятых годов, с высокими потолками и, естественно, без лифта. Молодой человек без устали преодолел все шесть пролетов и остановился у нужной двери, переводя дыхание и борясь с оглушающим стуком сердца. Три белые гвоздики, купленные им по пути, тонко благоухали, путали и без того не желавшие успокаиваться мысли.

Наконец он решился. Проговорив про себя давным-давно заученную комбинацию: раз, раз-два, раз-два-три, Макар постучал костяшками пальцев в деревянную дверь.

— Тук! Тук-тук! Тук-тук-тук! — раздалось звонким эхом в Катином подъезде…