ГДЕ ЛЮБОВЬ, ТАМ И ЖИЗНЬ
О Владимире Семакине – классике русской литературы
Однажды вечером в студеную зимнюю пору вышел я на улицу и увидел сверканье звезд. Долго глядел в небо. Вдруг сиянье одной звезды поразило меня. Звезда вспыхнула так быстро, что я даже не успел показать другу, который стоял рядом и курил сигарету.
Появление русского поэта Владимира Семакина можно сравнить с той звездой.
Встречался я с ним лишь однажды – в Ижевске на творческой встрече писателей России в русском драматическом театре им. В. Г. Короленко, слушал живой голос настоящего русского поэта Владимира Семакина. Кроме своих стихотворений он читал и свои переводы классиков удмуртской литературы Кузебая Герда, Ашальчи Оки и других. Удивительно, как тонко были переведены произведения удмуртских авторов. После этой встречи я, Владислав Кириллов, заинтересовался творчеством великого русского поэта и узнал, что он, оказывается, владеет литературным удмуртским языком и переводит с оригинала. Только после этого я понял, что таких переводчиков произведений с удмуртского языка не было и не будет. Мне, будущему литератору, пропагандисту удмуртской художественной литературы, было ясно, что Владимир Семакин – гениальный поэт русской диаспоры Удмуртии. И, оказалось, не только Удмуртии, но и по всей России.
Время всё ставит на свои места. Сегодня самые видные деятели удмуртской литературы имеют возможность почувствовать глубину русского слова Владимира Семакина и желание передать эти чувства на родной удмуртский язык. Переводом его стихов занимались Олег Четкарев, Сергей Матвеев, Алексей Ельцов.
Известный русский поэт Владимир Семакин родился в 1922 году в городе Глазове Удмуртской АССР. Окончил Удмуртский государственный пединститут и Литературный институт им. А. М. Горького. Первая его книга «Стихи» вышла в Ижевске в 1949 году. Широко известны его книги: «Край родниковый» (1953), «Можжевельник» (1956), «Перекаты» (1963), «Лен колоколится» (1971) «Краснолесье» (1973), «Заревые росы» (1982).
Стихи из книги «Лен колоколится» Владимира Семакина по богатству красок и оттенков напоминают весеннее разнотравье. Олицетворение природы – исконная черта русской лирики – живописно проявляется в новых произведениях большого поэта Владимира Семакина.
Воспоминания о деревенском детстве и отрочестве, о заводской юности в годы войны перемежаются со стихами о нынешних радостях, тревогах и заботах. Высокий пафос многих стихотворений порожден патриотическим чувством любви к малой родине.
Владислав Кириллов – член Союза писателей России
* * *
На белом свете всякое бывает.
Бывает,
что в разлуке забывают
и кто-то на решенье шибко скор,
идёт своей душе
наперекор.
Живут и нежеланными, бывает,
не знаю чем,
но душу убивают,
карают, как язычницу крестом…
До самой смерти каются потом.
* * *
Затяжное расставанье
Неизбывная грусть
без конца меня мучит и точит.
Я с тобой расстаюсь,
а душа расставаться не хочет.
Где любовь, там и жизнь.
Где любовь, там и счастье земное.
Если можешь, продлись,
расставанье мое затяжное.
* * *
Пусть грустят берёзки
Пусть грустят берёзки –
вся листва опала.
Вся листва опала,
вся краса пропала.
Но осталась той же,
как была весною,
девушка с тяжелой
русскою косою.
Пусть осенний ветер
Листья гоном гонит,
он красы девичьей,
не тужи, не тронет.
Отцвело, отпело
лето золотое,
но не стынет сердце –
сердце молодое.
Хорошо при встрече
другу улыбнуться
и, как вешним ветром,
счастьем захлебнуться!
* * *
Тебе улыбнуться цветы
Весной, только выйдешь из дому,
тебе улыбнутся цветы,
и можешь кому-то другому
не меньше понравиться ты.
Но в дальних углах за рекою
и там, на тропинке лесной,
ни с кем ты не будешь такою,
какой ты бываешь со мной.
Пускай кто-то с белой сиренью
пройдёт по ступенькам крутым
и даже пускай на мгновенье
покажется самым родным,
пускай приворотными, что ли,
окажутся чьи-то слова –
и это от них поневоле
вскружится твоя голова,
но ты ни в лугах за рекою,
ни в поле, ни в чаще лесной
ни с кем уж не будешь такою,
какой ты бываешь со мной.
* * *
Ох как пело,
нежилось и млело
Солнцем переполненное тело!
Ох как ныло,
будто говорило:
«Никого я крепче не любило».
Возвращало
радостно и шало:
«В честь любви и я не оплошало!»
Две души, два сердца ликовали –
нашу долю, милая ковали.
* * *
Нежный-нежный – не жжётся, не колется, –
из конца окоёма в конец
голубым-голубым колоколится
за околицей лён-долгунец.
Что-то есть безмятежно-безмятежное
в этой нежности летнего льна.
Ничего тут волна перемежная
ни взмутить, ни смутить не вольна!
Так покойно и голубо-зелено
это поле в залесной глуши –
словно отдых никем не измеренной
и отходчивой русской души.
* * *
Над водой – мостки для постирушки,
стук валька по мокрому глухой…
Всё хожу я берегом речушки
может, только мне и дорогой.
Никакой экзотики – сосёнки
Да куга. Но это – не беда,
а беда – не знай бы я сторонки,
что запала в душу навсегда.
* * *
Где ваш яркий лазоревый цвет,
приуральские наши купавы?
Я приехал, а вас уже нет –
отцвели неизвестно когда вы.
Я приехал, а девушки те,
что могли бы невестами зваться,
что и в самой густой темноте
не хотели ни с кем целоваться
и при нас на песчаной мели
почему-то купаться стеснялись,
неизвестно когда отцвели,
неизвестно когда отсмеялись…
* * *
Была любовь – нет, робкая попытка
переглянуться мельком и молчком.
Давным-давно захлопнулась калитка
туда, где, жаль, я не был смельчаком.
Когда б она внезапно отворилась,
мне жизнь была бы всемеро милей.
Но если б даже что-то повторилось,
то всё равно я был бы не смелей.
* * *
Ляжешь в лесу на спину,
развалишься как барон.
В небе плывут махины –
тучи сосновых крон.
Ветви – не крылья чаек, –
сколько одной смолы!
Ветер вовсю качает
маятники-стволы.
Надо же так безбожно –
ходит земля, как струг.
Боязно мне.
Тревожно
в сердце моём –
а вдруг…
Сам будто стал сосною.
Круча – у самых ног.
Чувствуешь
всей спиною
каждый качок и вздрог.
По ветру полосами
вытянулся камыш.
Вместе с рекой, с лесами –
руки вразмет –
летишь.
* * *
Не избегнул и я неизбежных,
до нутра пронимающих враз,
то лукавых,
то ласково-нежных,
то шальных,
то задумчивых глаз.
Не моё ли стучащее в ребра
просто жить разучилось без них,
переменных, а, в сущности, добрых
и – когда только вынудят – злых.
Разомлело моё голубое,
непредвиденно взятое в плен
златокарею и ворожбою,
постоянностью их перемен.
* * *
В России столько звонкого и юного
что средь людей, что в поле, что в бору!
Душа Земли, душа всего подлунного,
она сама как песня на миру,
как песня от соловушки извечного
до проводов, не молкнущих над ней,
а ей – шута ехидно-бессердечного,
мол, надо, надо выглядеть модней –
не соловьем, а пестрой трясогузкою,
и я не знаю, кто ответит мне,
откуда это – умалить бы русское,
с чего бы это в русской стороне…
* * *
Когда я считался неправым,
не ведая, стану ли прав,
я жалился чутким дубравам,
искал утешенья у трав.
Берёзка меня понимала,
меня понимал иван-чай…
А этого было немало,
чтоб духом не пасть невзначай.
* * *
Цветёт горох неделю, две недели –
как будто весь он в белых мотыльках.
Они давно бы с поля улетели,
но что тогда завяжется в стручках?
* * *
Сеновал…
Я на нём весновал,
а потом летовал –
и украдкой
до зазаимк, бывало, сновал
то и дело по лестнице шаткой.
В те далекие синь-вечера
спать ложился я только для виду:
стихнет всё – ускользну со двора,
за ворота тесовые выйду.
Пес не взвигнул – какой молодец!
Не катилась бадейка с колодца.
Наработался за день отец,
так умаялся – вряд ли проснется.
Помню, сердце моё ни по ком
никогда ещё так не нывало,
и девчёнка слетала тайком
с незнакомого мне сеновала.
И не зря от неё ото всей
так и веяло близостью чуда,
как от диких весенних гусей,
прилетавших незнамо откуда.
Не раздался бы оклик: «Вернись»,
не прервались бы наши свиданья…
Только мы да пахучий анис
на лугу,
посреди мирозданья.
Улыбалась при ясной луне
и под самым великим секретом
та девчёнка пророчила мне:
– Вот увидишь, ты станешь поэтом.
Только, чур, не забудь про анис,
помни звёзды высокие эти… –
Так и шло оно:
вечером – вниз,
а обратно –
уже на рассвете.
До сих пор, через множество лет –
уж пора позабыть на ветру бы, –
как завижу анисовый цвет,
вспоминаю девчёночьи губы.
Как заслышу весенних гусей,
чьи дороги чисты и бескрайны,
так и чувствую памятью всей
незабвенное веянье тайны…
