Поэт Ому

 

Поэтиески-прозаическая повесть

 

 

Обращение к читателю

 

Доброго времени суток, уважаемый читатель! Я рад, что ты открыл эти страницы, так же, как счастливый родитель рад, когда обращают внимание на его дитя. Я лелеял эту частичку себя и растил её, вынашивал в своей голове идеи, которые питали и наполняли всё чрево этого творения, и вот, настал тот светлый миг, когда я с гордостью могу представить этот поэтически-прозаическую повесть Вам. И хотя у этого повествования множество сколов, и оно неполно – оно искренне. А это самое главное, ведь искренность – сестра правды, а, правда – это жизнь.

Любой человек желает знать причины того или иного действия, именно поэтому, у вас, возможно, возникнет вопрос ко мне, как к автору этого произведения: «Что побудило Вас написать эту повесть?». Хороший вопрос, вопрос, открывающий всю суть творения. Для начала я скажу, что до этого пытался написать ещё две книги, но, к сожалению, мои наброски, идеи не получили должного развития и впали в анабиоз ещё в состоянии зародыша. Этому стали виной несколько обстоятельств. Но самым весомым было то, что, сюжеты, которые я пытался развить в этих книгах, были банальны, неестественны и иногда даже глупы. Благо, я это понимал ещё до окончания написания этих произведений. Поэтому я вынужден был их убрать в глубокий ящик до лучших времён, а сам решил искать вдохновения и создавать новый сюжет, в основу которого я положил свою жизнь. Однако, те две книги пригодились мне, из них я взял свои умозаключения, размышления, субъективные идеи и привил к древу этой повести, так, что её можно смело считать трехцветным творением. Хотя помимо тех идей и набросок я вписал сюда все свои рассказы и заметки, которые я приготовлял для третьего стихотворного сборника. И именно желание оформить свои мысли из отдельных кусков и заставило меня написать эту повесть, вернее, её скомбинировать из отдельных прозаических и поэтических отрывков.

Но эта повесть только отчасти про меня, так как я, создавая эти строки, заложил в качестве фундамента свои взгляды, идеи, убеждения и вопросы, которые мучают меня, и по сей день не дают мне спокойствия – и больше ничего, всё остальное я взял из мира всесильной фантазии. Возможно, то, что здесь описано, не имеет ничего общего с реальностью и никогда не воплотится, но это жизнь, хоть и выдуманная. И я попытался понять эту свою жизнь не в настоящем или прошлом, а в будущем, но для этого мне пришлось познать себя сейчас. Я взглянул в свою душу в тот самый момент, когда она была больна, когда её окружали грехи и невзгоды, когда она рождала противоречивые идеалы, когда она вставала на дыбы и сбрасывала «бремя» Бога. Вернее пыталась сбрасывать! И это было неправильно. Ведь в сложные и трудные периоды своей жизни я обращался к Богу, проникался идеей праведности и святости, пытался бороться со своим грехом, однако, как только опасность отступала, а желанная заветная цель была достигнута – я тут же вновь запускал в свою кровь бунтарские частицы радикального максимализма. Откровенно говоря, я вёл себя по-свински. И эта повесть отчасти – открытая карта моей души, вы сможете сами оценить меня по моим словам, взглядам, размышлениям, идеалам и героям. Если этого требует ваша мораль, ваш внутренний духовный мир, то смело осуждайте меня, указывайте на недостатки, бейте по чёрствой и загрубелой грешной душе. Однако пусть лучше я вылью на страницы своё переживание, чем буду копить его в себе и решать извечные вопросы каждое мгновение. На этом, я, как принято, замолкаю, оставляя вам открытую повесть моей жизни. Читайте и наслаждайтесь! Удачи!

 

НАКАЗ

 

Послушай, взгляни в эти строки,

Что строят неслаженный слог,

И грязь, дождевые потоки

Пытаются выпытать: «Смог?»

 

Да, смог. Я бросаю на карты

Рассказ, что душа – вся в огне,

И в надписях синих на партах

Я буду парить. Жизнь во мне.

 

Хоть сам перепутался внешне,

И кто мне оставит отряд?

Я бьюсь, победитель, но грешный,

Без славы и ноши наград.

 

 

Глава № 1

 

Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко,

чем богачу войти в Царствие Небесное.

(Евангелие от Луки, гл. 18, ст. 25)

 

Бесконечный круговорот, спаянной по швам жизни, опять привёл меня в аудиторию ярко-жёлтого цвета, который надолго въедается в твою сетчатку, благодаря десятку газовых ламп.

Несмотря на свою посредственность, помещение наполнено различными предметами мебели и интерьера, начиная от длинных парт и жёстких стульев и заканчивая длинными партами и жёсткими стульями, говоря проще – рай. Деревянная дверь нервно скрепит на несмазанных петлицах, разносясь эхом по пустым коридорам третьего этажа. Пустота. Никого.

На стене до сих пор красуются написанные ручкой ноты протеста, которые в полной мере раскрывают степень негативного отношения к различным дисциплинам, начиная от истории Франции и заканчивая новейшей историей Франции.

Когда-то давно этот кабинет вселял надежду, страх и покорность, одним словом хранил принципы учебного процесса и толкал в будущее.

Грустно.

Каким-то нереальным кажется окружающее пространство… издали доносится нудный голос охранников. Это за мной. А может быть за этой пустотой, что заставляет душу скорбеть и вспоминать прошлое.

Я запутался в этом мире, когда-то рядом со мной были наставники, но теперь я освободился от их уз, и чувствую всё равно себя более ограниченным, чем это было при них. Нонсенс, верно?

Кто-то бежит по лестнице, громко шлёпая обувью о бетонную поверхность ступеней.

Даже не знаю, успею ли я рассказать вам свою историю?! Историю за 5 секунд до чего-то неизбежного.

Надо попробовать… История жизни начинается… И пусть иногда она будет невнятной и вперемешку со стихами и фантазиями моего уставшего героя (коего я буду для себя величать Поэт Ому, ибо мы знакомы давно и я имею право называть его этой кличкой) я попробую её рассказать.

 

«Чернила стереть

Каждому воля дана,

Но создавать – нет».

 

Стеклянная дверь высотного офисного центра, находящегося в центральной части города (именуемой деловой), открылась, и две ноги, обутые в чёрные лакированные туфли, медленно и расчётливо перешагнули порог и спустились по бетонным ступенькам. Владелец этой дорогой обуви был облачён в серый зауженный пиджак, из-под которого виднелась белоснежная сорочка, и в тонкие облегающие брюки.

На вид ему было лет пятьдесят, но выглядел он очень молодо. Его чистая гладкая кожа выдавала в нём человека, который любил и мог ухаживать за своей внешностью. Он был тщательно выбрит: не единой щетинки не пробивалось на его лице, хотя небольшая бородка, возможно, сделала бы его внешний вид более солидным. Но ему хватало и той солидности, которая уже в нём была: глаза были усталыми и суровыми, как у всех деловых и подозрительных людей; седые волосы мягко спадали на высокий лоб, который был изрезан несколькими маленькими морщинами.

Он долго и внимательно глядел по сторонам, вглядываясь в каждую деталь, затем наклонил шею влево, от чего раздался небольшой хруст и направился на стоянку автомобилей, находившуюся прямо под окнами офисного центра, который недавно покинул наш знакомый. Хотя, какой он знакомый? Вы даже не знаете его имени. Так вот, чтобы исправить эту погрешность я вам его сообщу: его звали Фредерик Симон.

Чтобы познакомится с ним поближе, я предлагаю вам вернуться в прошлое и взглянуть на этого человека с момента его рождения до дня, в который нам было суждено с ним встретиться. Он родился в небольшом северном городке, именуемом Абвиль, в семье инженера-промышленника и учительницы химии. Он был тихим, покладистым, осторожным и аккуратным, однако, слегка ленивым, что скорее забавляло, чем раздражало его родных. Так как Фредерик был первым и долгожданным ребёнком, то его старались окружить лаской, заботой и любовью, и эти старания не пропали даром, они во многом помогли при формировании характера Симона. Несмотря на трудное экономическое положение семьи, его прихоти исполнялись незамедлительно. Хотя, какие прихоти могут быть у годовалого ребёнка?

Спустя время его отдали в детский сад, где он оставался таким же тихим и послушным, однако, перед тем, как расставаться со своими родителями, он всегда плакал, жалея, что их расставание будет аж до самого вечера. Фредерик не был злым ребёнком, однако многие пороки в детстве уже начали овладевать им, несмотря на чистоту детской души и малолетство. Два основных «деятельных» промысла юного Симона были: ложь и воровство. Он воровал всё, что попадётся под руку, однако в большинстве случаев это были игрушки. Врал же он всегда и всем, в основном желая избежать наказания за что-либо, на его взгляд, худое или мерзкое, хотя на самом деле это могло таковым и не являться.

Но, слава Богу, воровство не вызывало радости у юного хулигана, ведь сворованные из детского сада игрушки имели особенный статус «неприкасаемых», так как вызвали неприятные воспоминания о дурных поступках. Поэтому, выйдя из стен детского сада, Фредерик полностью и навсегда избавился от такого порока, как воровство. Но судьба Симона только начинала набирать обороты. Он попал в элитную школу, благодаря хлопотам родителей и благосклонности директора этого заведения. Она ему не очень приглянулась, не было игрушек, были скучные и занудные занятия, которые почти ничего не оставляли в памяти Фредерика, кроме усталости и желания больше никогда не ходить учиться. Но, постепенно взрослея, он стал понимать, что знания являются той необходимой ценностью, которая может вознести тебя до небес. И он стал поглощать их с жадной силой, в результате чего, получив хороший диплом, он успешно выпустился из школы и поступил в парижский Высший институт управления, где тоже пытался узнать как можно больше, и, получив диплом специализированного юриста, отправился в вольное плавание.

Следующим главным этапом в его жизни была карьера юриста. Он сделал её молниеносно. Изначально, работая в правоохранительных органах, он сумел приобрести себе статус честного и преданного государству служащего, однако, после некоторого времени работы в должности прокурора, он покинул государственную систему и подался в адвокатуру, где всего за пару лет стал самым лучшим юристом севера Франции. Он стал почти идолом для одних и чумой для других, он мог выигрывать дела, которые изначально были обречены на провал, и мог засудить абсолютно невиновного человека, если бы этого требовало дело. Однако, он не прибегал к подобного рода действиям, поскольку свою жизнь сильно старался основывать, прежде всего, на религиозных (а он был христианином) и моральных принципах… Что ж сказать? Вполне неплохо.

Заработав небольшое состояние, Фредерик приобрел несколько пакетов акций развивающихся компаний и благодаря рыночному успеху сумел стать миллионером с очень приличным состоянием. Обеспечив своих родителей, братьев и сестёр финансовыми средствами, Симон ушёл от практики и стал жить в своё удовольствие, лишь изредка наведываясь на биржу.

Вот и вся его краткая история, не очень красочная, но и не очень скучная. Давайте всё же вернёмся к парковке возле офисного центра, где отдыхающий миллионер влезает в свою дорогую машину.

Ему пятьдесят три, он хочет забыться, но не получается. И глупые мысли терзают его голову, а иногда и просто заставляют принимать успокоительное. Это было сложно, но он терпел. К тому же Фредерик сам иногда умел справляться со своими страхами. Фобии посещали его каждый день, непонятные, необоснованные и выматывающие привычки, залезшие в мозг, мучили его и не давали покоя. Даже сон, в котором обычно каждый из нас ищет отдушину, пускал свои ядовитые ростки и заставлял просыпаться в холодном поту с новой фобией в голове и плохим настроением. Но со временем ко всему привыкаешь, если не сумел это победить. И Симон привык тоже.

Он сел за руль, пристегнул ремень, завёл машину и посидел несколько минут с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья. Шум мотора сбивал тишину и наполнял гармонию автомобиля механическими скрежетаниями шестерёнок, которые являлись его составляющими.

Фредерик снял ручной тормоз, включил заднюю передачу, отъехал, развернулся и помчался прочь от центра по длинному шоссе, которое вело за город, где располагался дом, в котором жил последние пять лет наш, теперь уже, знакомый. Он стал там жить ещё в студенческие годы, так как жилье в пригороде было намного дешевле, да и перебраться из душного задымлённого городка в пригород возможно было бы полезно для его здоровья -будет жить на свежем воздухе и вдали от городского грохота и шума. Но вскором времени, а именно – с начала переезда, это вызывало у него раздражение, так как он хотел жить среди людей, а не среди полей и лугов. Симон жаждал человеческого окружения, ему не хватало ночного шума автомобилей, проносящихся по трассам, блеска фонарей, высотных домов. Но время заставляет полюбить то, что прежде тебя раздражало. И, так и не переехав обратно, он остался здесь, за городом.

Автомобиль почти бесшумно подкатил к загородному дому, возвышающемуся над землёй на два этажа. Фасад здания, как собственно и все другие его стороны, выглядел скромно, но со вкусом и мог похвастаться своей чёткостью и отсутствием позёрства. Железная дверь с двойным замком вела внутрь, где небольшая лестница предшествовала обиталищу Фредерика Симона. Он не был женат, поэтому весь дом и всё его внутренне устройство было целиком в его компетенции. Он прибирался, готовил себе еду, иногда переставлял мебель, никогда не прибегая к услугам горничной, кухарки и дизайнеров соответственно. Внутри было очень уютно и красиво. На стенах висели репродукции Пикассо и Модильяни, синеватый цвет стен навевал спокойствие и способствовал расслаблению. Посреди комнаты был расстелен изящный персидский ковёр, на котором располагался кофейный столик с несколькими журналами и диван кремового цвета. На противоположной стене от дивана, прямо напротив него, висел большой телевизор, однако Фредерик редко включал его, максимум два раза в день, и то только для того, чтобы узнать последние новости.

Тут же располагались шкафы, набитые книгами, стоящие вдоль стен. На полках находились многотомные произведения известных и видных французских писателей и поэтов. Симон любил читать раньше, вернее, не то, чтобы любил, а скорее заставлял себя читать. Так как считал, что любой образованный человек должен прочитать хотя бы признанную мировую классику. В последнее время он не притрагивался к книгам, потому что был уверен, что всю классику, которую он должен был прочитать – он прочёл.

В углу комнаты стоял проигрыватель, рядом с которым располагалась целая коллекция виниловых пластинок. Были пластинки с классиками: Бах, Бетховен, Моцарт, но также была и музыка более позднего периода и совсем неклассическая – Битлз, Роллинг Стоунз, Оэзис и другие. Можно сказать, что Фредерик был меломаном, но его совсем неюношеский возраст вряд ли позволяет нам сделать это. Хотя…

Симон медленно зашёл в комнату, снял свой пиджак и опустился на диван. (Кстати, говоря об искусстве, он считал, что самой лучшей роковой музыкой является британская, самой лучшей литературой является русская, но зато самыми лучшими фильмами являются французские.) Посидев пять минут, он встал с дивана и направился по лестнице на второй этаж, где у него находилась спальня, гардеробная и кабинет. Через минуту он спустился с лестницы в потёртых джинсах, футболке и босиком. Он очень сильно не любил носить обувь дома, будь то тапочки или туфли. (Точно так же, как не любил зонтики, тряпичные носовые платки и майки.) Вы можете совершенно справедливо заметить, что взрослый зрелый мужчина в джинсах и футболке смотрится довольно несерьёзно. Что ж, я согласен, но это был дом Симона и это были его джинсы, его футболка и его желание их носить.

Фредерик прошёл на кухню, которая располагалась рядом с центральной залой и даже не была огорожена от неё стенкой, налил себе чёрного чая и снова плавно опустился на диван. Затем лёгким движением руки он нажал кнопку пульта и телевизор загорелся синим светом во всю свою ширину. На экране появились дикторы, ведущие, жители города, разгуливающие за спинами журналистов, не замечая, что оператор своей телекамерой невольно делает их участниками этой маленькой съёмки.

Через секунду экран телевизора погас. Симон встал с дивана и поставил абсолютно пустую кружку на кофейный столик. Сладко потянувшись, Симон Фредерик отправился в свой кабинет, где, несмотря на отсутствие людей в доме, заперся, включил компьютер и стал что-то усиленно искать, то и дело нажимая на мышку и вбивая информацию кнопками клавиатуры.

Следует заметить, что Фредерик Симон был человеком идейным. Но его идея была не государственного или мирового масштаба, а была абсолютно индивидуальна и конкретна: она принадлежала ему, он её создал и всегда руководствовался только ею. Суть её заключалась в том, что Фредерик по своей натуре был мизантропом. Но в тоже время, будучи человеком верующим, он не хотел причинять боль невинным существам, которые никаким образом не заслужили его гнева (а если всё-таки такое случалось, то Симон долго переживал это и сильно раскаивался), поэтому он руководствовался в своей жизни единой формулой «справедливости»: если человек, который ненавистен Симону, или мешающий ему или кому-либо ещё, грешен и заслуживает наказания, то только тогда Симон смело применял по отношению к нему все свои силы.

Нет, вы не подумайте, что Симон убивал обыкновенных людей или своих конкурентов, нет. Он любил делать совершенно по-иному. Хотя взять на себя роль судьи было слишком высокомерно для раба Божьего, однако Фредерик не мог иначе – его выворачивало при виде несправедливости. Ещё будучи школьником или студентом его ужасно злило, что женщины, работающие уборщицами, вынуждены драить полы в туалете, чистить унитазы, вытирать пролившуюся мочу и вообще быть, так сказать, внизу социальной лестницы. Симон всегда живо представлял этих женщин, которые получают копейки, вытирая за другими людьми их отходы. Его это ужасно злило.

Он чувствовал и свою вину за то, что эти люди вынуждены убирать туалеты и, будучи бессильным, он впадал в отчаянье. Подобных ситуаций было много, и Фредерик всегда печалился, видя, как кто-то невинный страдает. Но, бывали случаи, когда и он сам относился презрительно к людям, тогда его огорчению не было предела, его всего воротило, он знал, что предал себя, поступив так подло, именно поэтому душа рано потеряла радость и приобрела печаль.

Почти всю жизнь решая проблемы, он представлял их на бумаге в виде списка или перечня задач, которые необходимо выполнить. У него был список книг, которые надо прочитать, список дел на завтра, список языков, которые надо выучить, список инструментов, на которых надо научиться играть, даже список званий, которые надо получить или заслужить. Вот и теперь, забросив или осуществив все списки, он думал, что всю жизнь стремился к благу, которое невозможно, но так ничего для него и не сделал. Он был наблюдателем, который хотел помочь, но не желал, ибо не хотел вставать со своего места, выходить на арену и из зрителя превращаться уже в участника битвы, которая разворачивалась под ногами тысяч таких же, как он.

На экране компьютера высветилось рекламное изображение, баннер известного в городе стриптиз-клуба. Фредерик провёл пальцами по губам. После чего записал адрес этого заведения на листок бумаги и приклеил на лампу, стоявшую рядом. Симон закрыл компьютер, выдернул шнур из сети, расправил кровать и лёг. Было около восьми вечера. Но Фредерик ложился рано, дабы многое успевать в следующий день. В любом случае, остаток этого дня он бы потратил на телевизор или чтение журналов, выгоднее было заменить этот бессмысленный отдых сном, который рано или поздно всё равно возьмёт его в свои объятья и напомнит, чего боится Фредерик Симон, чего он не желает, чего опасается, и, в конечном счете, создаст иллюзию реализации страха и тогда Симон опять проснётся в холодном поту, наденет домашние джинсы и спустится вниз попить чая и посмотреть новости. Но уже будет утро, а сейчас свои права берёт вечер, медленно переливающийся в бездонную бочку таинственной и романтически-завораживающей ночи. Спокойной ночи, Фредерик Симон! До завтра! Ещё увидимся! Пока!

 

 

Глава № 2

 

Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга

вашего перед свиньями, чтобы они не попрали

его ногами своими.

(Евангелие от Матфея, гл.7, ст.6)

 

Утро встретило Фредерика сумерками, которые ещё не успели рассеяться над местом его обитания. Блёклая луна и звёзды до сих пор светили своим странным светом через оконное стекло и гладко ниспадали на лицо просыпающегося Симона. Он потянулся, сбросил одеяло, присел на край кровати и через всю комнату посмотрел в зеркало. Его волосы всё так же были седыми, глаза по-прежнему уставшими и серьёзными, кожа по-прежнему гладкой и чистой. Только одно изменилось на этом лице – появилась небольшая щетина, которую спустя пятнадцать минут Фредерик сбривал в ванной комнате. Кафельная плитка подогревалась тёплыми трубами, проходившими в подвале под полом этого храма чистоты и гигиены. Белая пена падала в раковину, захватывая с собой сбритые волоски утренней щетины.

Смыв остатки пены, Фредерик с явным предвкушением не очень приятных ощущений, достал из шкафчика спиртовой лосьон после бритья. Он медленно открутил крышку и резкими движениями вылил себе в ладоши довольно приличный объём обеззараживающей жидкости. Поглядев на лосьон десять секунд, он быстрым движением нанёс его на свои щёки и стал растирать, при этом немного кряхтя и вдыхая воздух.

После утреннего бритья, чистки зубов и умывания, Симон позавтракал омлетом, который он не очень любил, однако, сегодня ему было лень делать что-нибудь более экзотическое, поэтому он решил перебороть своё отвращение, уступая ленивому характеру своей испорченной и грешной натуры.

Он опять включил телевизор, взглянул на кадры выборов на Кубе, кадры войны в Ираке, кадры очередей за медикаментами в странах третьего мира, затем прослушал погоду, которой он никогда не интересовался и смотрел чисто по инерции, и поднялся в кабинет за вчерашней бумагой, на которой был записан адрес.

Сдернув с лампы листок, он ещё раз на него посмотрел и поместил в карман брюк, которые весели на вешалке в гардеробной. Взглянув на часы, он слабо улыбнулся и взялся за телефон. У него была привычка – каждое утро он обзванивал всех своих родственников и интересовался их делами. Изначально эта привычка была инициирована для того, чтобы исправить свой дурной эгоистический характер, а затем превратилась в обязательный ритуал каждого утра Фредерика Симона.

Первым делом он набрал родителей.

- Доброе утро, мама! Звоню узнать, как ваши дела. Всё в порядке, надеюсь? – произнёс заботливый сын заученную фразу, но от этого не менее заботливую.

- Привет, сынок. Да, всё в порядке. Папа в ванной, я готовлю завтрак. Как у тебя дела? – последовал не менее заботливый вопрос любящей матери.

- Спасибо, неплохо. Сегодня опять еду в город. Вынужден мотаться туда-сюда – поспешил ответить Фредерик. – Как меня это раздражает.

- Не злись, – сказала мама Симона, которая всегда стремилась успокоить сына.

- Постараюсь.

- Чем вечером будешь заниматься?

- Не знаю, наверное, посмотрю какой-нибудь фильм. Короче, как всегда, – ответил, смеясь, Симон.

- Понятно.

И вот в таком стиле протекали все разговоры. Они были каждодневными, но искренними.

Поговорив ещё минут пять, Симон попрощался с матерью.

- Ну ладно, мне пора, заеду как-нибудь на днях. Папе привет!

- Спасибо, тебе от него тоже. Звони – будет время.

- Хорошо, давай, пока.

Следующим на очереди был брат. Он был бизнесменом. Занимался кадрами и имел очень неплохой доход, как, собственно, и проблемы.

- Привет!

- Привет, привет!

- Как жизнь? – сказал Фредерик, искренне желая узнать, как у брата дела.

- Не жалуюсь. Как у тебя? – последовал со стороны брата не менее искренний вопрос.

- Нормально. Как на работе? Сегодня опять идёшь координировать своё хозяйство?

- Да, как обычно. Ты же знаешь.

- А меня вот мои мелкие делишки выводят из себя. Как дети?

- Всё нормально, сегодня поссорились, подрались опять. Наказал их. Пусть подумают. Да…

- Ну, ладно! Рад был поболтать! Жене привет. Мне ехать надо.

- Ага, давай. До встречи!

И трубка исторгла из себя размеренные гудки завершённого разговора.

Симон положил её. Поднялся в гардеробную и через пятнадцать минут вышёл оттуда в своём сером зауженном пиджаке и тонких облегающих брюках, которые замечательно гармонировали с теми самыми блестящими лакированными чёрными туфлями.

Всё повторилось с точностью до наоборот. Он закрыл железную дверь своего обиталища, завёл машину и покатил в направлении города, откуда ещё вчера пытался сбежать, но не для того, чтобы вдохнуть свежего воздуха и вкусить тишины, которая обволакивает тебя и успокаивает чувства и мысли, мешающие наслаждаться прелестью и красотой окружающего мира. А затем, чтобы почувствовать себя дома, просто дома, где скучно, но уютно…

Он заехал в город и довольно быстро нашёл клуб, адрес которого был записан на листке, что лежал в кармане его брюк. Стриптиз-клуб представлял собой небольшое одноэтажное вытянутое здание с затемнёнными окнами и блеском гирлянд на рамах. Однако, открывался он в шесть вечера, а на часах Симона было всего лишь девять утра. Поняв, что здесь ему пока делать нечего, он направился по своему привычному маршруту: церковь – кафе – биржа – галерея – суд.

Такие прогулки он совершал очень часто. В храме он успокаивал расшатавшиеся нервы, убивал в себе фобии. В кафе обедал и иногда, но очень редко, видался со своими старыми знакомыми. На бирже пытался подзадорить уснувшие чувства. В галерее поглощал искусство, а в суде посещал старых товарищей по работе и наблюдал за ходом заседаний, иногда даже в них участвуя в качестве адвоката или представителя.

Сейчас, с высоты своего опыта, он просто не хотел быть участником «правосудия», не хотел стоять на стороне государства. Потому что считал, что правосудие относительно и никогда не объективно. И судьи, которые за пять минут до заседания натягивают на себя мантию и делают серьёзное, и даже злобное выражение лица, редко понимают всю суть происходящего в конкретном деле и в данной ситуации. Ведь чтобы понять, нужно хотя бы попытаться заглянуть в глубину сердца и чувств тех или иных людей, участвующих в процессе, на что они зачастую неспособны или же просто не хотят работать по совести.

Он поехал в церковь. К ней вела центральная улица, плавно сползавшая в ответвление, которое вело на окраину, где и находился этот приют сиротских душ. Как бы ни были близки люди и как бы ни были близки их души – каждому хочется хотя бы четверть часа в день провести в полном уединении. Тишина. Покой. Только ты и твои мысли, которые так же являются частью тебя. Ты полностью погружаешься в свой внутренний неисследованный и постоянно меняющийся мир радости и скорби, в котором всегда хорошо, и даже в твоём горе есть всегда что-то успокаивающее и красивое. Симон не любил стоять в церкви, когда было много народу, это не вызвало ничего кроме раздражения и агрессии. Куда приятнее было находиться в доме Божьем после службы. Когда весь храм пуст. Никого нет. Где-то на отдельном подсвечнике догорала последняя свечка. В воздухе ещё витал нежный дым, опьяняющий запахом ароматного ладана, который проникал в твои лёгкие и давал понять, что та сладость, которую он несёт, не просто успокаивает тебя, а даёт гармонию, дабы ты смог подумать о себе, осознать всё, что с тобой происходит, и выйти из храма умиротворённым человеком. Ведь только молитва, вознесённая к Богу искренне, произносимая на понятном житейском языке, облегчает душу.

Фредерик приехал к церкви, когда в нём шла утренняя служба. Он вошёл внутрь, встал с правого краю и стал смотреть вперёд, где священник читал молитвы из молитвослова. Симон долго смотрел вперёд, думая совсем не о своей душе, а о житейских проблемах мира, окружавшего его. Это было всегда. Всегда. С самого детства. С десяти лет. С того возраста, когда он впервые припал и приник к этому живоносному источнику, именуемому «религия». С самого юного возраста он посещал такие богослужения. На них он обычно, в детском возрасте, рассматривал блестящие одежды и облачения священнослужителей, которые устраивали своеобразное представление на амвоне. По крайней мере, ему так казалось в те годы. Он взрослел, познавал философию своей веры и уже через пять лет стал разбираться в основных вопросах и имел чёткое представление, которое во многом обусловило его жизненную силу, жизненную тягу и всё его существование. Это была вера. Но в нём вера была основана на рациональном мышлении, а не на всепоглощающей любви, которую должен испытывать всякий христианин. Фредерик был скорее фарисеем, который знал религию и некоторые её нюансы на зубок и мог смело дискутировать и рассуждать о философских проблемах своего исповедания, однако в душе любовь ко всему миру, христианские ценности не имели такой силы, какую должны были иметь. Это иногда его заставляло задумываться и даже грустить. Но он привык. Правда, в его жизни бывали случаи, которые буквально могли раздавить его, которые его ломали и бросали с вершины в низины на острые крючья скал, устилающие подножие. Однако, в эти моменты отчаяния он вспоминал, что есть Отец Всевышний, который готов и может его принять и тешить, и простить грехи, которые Симон делал по неразумению своему. И в эти моменты он становился праведником, вернее, ему так казалось: он не злился, на злобное отношение отвечал доброй улыбкой и молился Богу. И благодарил Его. Спустя же время после происшествия, его раны затягивались, как и рвение в духовной жизни, и Фредерик Симон снова, с новым азартом бросался в свои земные примитивные страсти. Именно примитивные, поскольку его страсти были ну очень житейскими: он много ел, долго спал, ленился, ругался и сердился, когда его тревожили, и даже иногда в минуты особого оживления «завидовал» своим близким и друзьям. Но главным его пороком, который он видел и не хотел с ним расставаться, было тщеславие. Всю жизнь он хотел быть выше других, лучше всех, добиться всего, чтобы быть лучше. А расстаться с ним не хотел, потому что, как он считал, этот порок подогревал его интерес к жизни, давал ему пищу для борьбы и сопротивления окружающему.

Ну а сейчас он уже стоял на службе. Он не мог сосредоточиться. Мысли рождала его голова, и он заставлял себя их рассматривать. Служба подходила к концу, и спустя полчаса, народ стал расходиться. Симон тоже вышел. В этот раз он не был спокоен. Он был взволнован. Перед любым делом, которое предстояло ему осуществить, Фредерик невольно поддавался волнению. Состояние бесцельного существования по своей атмосфере было куда ближе ему, однако, он всегда искал цель, когда ему становилось скучно.

Выйдя из церкви, он сел в свой роскошный автомобиль и направился в кафе. Просидев там около четырёх часов, он успел поразмыслить над окружающими явлениями. Если быть откровенным, то можно сказать, что Фредерик почти каждое мгновение решал свои проблемы. Лишь изредка отдыхая от всего. Каждый свободный день, час, минуту, даже секунду его мозг извергал целую кучу вопросов и страхов, с которыми Симон боролся и однажды победил, но после снова поддался этому злу, и привычка всё обдумывать осталась навечно, а страхи приходили снова и снова. В кафе Фредерик сидел скучно и однообразно, ни с кем не говоря.

Он нырнул в себя и думал о роли творческих людей в жизни. Он считал, что творческие люди являются своеобразными творцами небольшого мира – культуры, и именно поэтому каждый творческий человек не должен быть опускаться, а наоборот, должен быть высокодуховным и интеллигентным, не иметь никаких привычек, которые могли бы погубить его душу. Ведь как иначе? Ты собираешься учить людей тому, чего сам не достиг? Глупо и высокомерно.

После вкусного обеда Симон заехал на биржу. Он долго стоял и смотрел на цифры, потом махнул рукой и вышел прочь из этого помещения алчности и жадности. К тому же, он не любил считать.

Да, Симон не любил математику, может быть потому, что он учился в математическом и информационном классе, где его напичкали этой ерундой по уши. А может потому, что там надо было долго сидеть и размышлять, а Симон не мог сидеть на месте, он хотел движения или абсолютного покоя.

Если задать вопрос любому из ныне живущих людей: «Что такое счастье?» Думаю, ответы будут самыми разнообразными. От большого количества денег до духовного равновесия. Однако, на самом деле ответ очень незамысловат: «Счастье – это постоянство». Не каждый ли из нас хочет, чтобы его обволакивала та среда, в которой он чувствует себя комфортно, и которая даёт ему ощущение спокойствия. Покой – вот что такое основа счастья. Однако, исходя из этого, можно сделать вывод о том, что же является противовесом счастью, что же производит твою депортацию из привычного мира? Это изменение окружающей действительности. Да, оно неприятно, оно больно ударяет по твоей душе, по твоему состоянию, и заставляет вновь будоражить давно забытые воспоминания, опять применять ушедшие навыки, опять жить вне спокойствия. Однако, эти процедуры периодически необходимы, дабы ты не пристрастился к своему бытию, дабы ты смог снова ощущать те прелести, которые тебе преподносит твоя среда. Главное, чтобы была мера. Однако, она не всегда бывает…

Но нет никаких рамок. И никто в этом не виноват. Мы сами себе тираны и сами себе жертвы. Как много людей в своей жизни мы обижаем, но после жалеем об этом, осознавая после совершенного поступка, что это было вовсе не обязательно и что теперь это кажется уже не геройством, а просто низким и подлым порывом. Хотя до того, как ты совершил подлость, тебе казалось это крайней необходимостью, без которой ты не сможешь дальше жить и ощущать себя тем, кто ты сейчас есть. Однако, после находятся разные пути выхода из этой ситуации. Твой взор был под властью самого лёгкого и глупого пути, который тебя вывел к разочарованию. Кроме того, многие из нас боятся толпы. Она душит и убивает тебя. Кто-то молчит, видя как оскорбляют его идеи, взгляды, веру, потому что боится сказать это перед толпой, перед такими же, как он. И не потому, что он боится пострадать за свою веру. Быть может, если бы открыто предложили: «Или ты предаёшь свои идеи, или мы тебя убиваем» – то он бы выбрал второе, но толпа, наличие неявленного и спрятанного даёт тебе возможность отступить, подумать, найти оправдания и отговорки, чтобы не идти путём, который ты выбрал ранее. И это может мучить тебя всю жизнь…

Я часто замечал, что после трудных житейских ситуаций, или во время их, очень хочется уснуть. Во сне всё не так плохо, и даже хорошо и прекрасно. Но бывают дни, обычные, ненапряжённые, когда ты не хочешь спать. Тебе не хочется закрывать глаза, тебе не хочется погружаться в бессознательную работу твоего мозга, потому что это будет ужасно. Когда ты ложишься и закрываешь глаза, в твоей уставшей голове начинается хаос, всё летает, твои насущные мелкие проблемы выливаются в ночные безвыходные кошмары, и ты просыпаешься утром. Уже поздно, часов одиннадцать, но ты встаешь, понимаешь, что ещё одна ночь наедине с больным сознанием пережита, ходишь по комнате, по дому, некоторое время отходя от ужасных видений сна, и только часам к двум снова способен ясно мыслить и смеяться над своими снами, но когда придёт ночь, всё повториться снова, и только Бог сможет по твоим молитвам избавить тебя от этих снов. Хотя иногда они бывают, как музыка…

Музыка – удивительная вещь. Когда-то я мечтал о счастье, в детстве. И счастье для меня навевал какой-то остров, с пальмами, с солнцем и синим морем, я не знаю, откуда он взялся в моей голове, возможно кадр из фильма, возможно, просто плод фантазии или же просто фотография с какого-нибудь плаката, а может, его вообще никогда не было. И только когда я включаю песню, которая мне кажется простой, но гениальной, и прислушиваюсь к ней, то сразу возвращаюсь к той картинке, к тому счастью, которое я хотел получить, и которого желал всем людям на этой грешной Земле. Я очень верю, что это рай, что на том свете я буду чувствовать то же самое. Что вся прелесть рая – в чувствах. Ведь я когда-то потерял чувство радости, естественной детской радости, и приобрёл чувство материального благополучия, а это так низко.

Фредерик Симон направился в галерею. Он любил там бывать. Молодёжь не очень часто заходила в это заведение, да и посередине рабочего дня там никого не было. И Фредерик Симон мог спокойно ходить и разглядывать картины, которые он любил. Вернее, он любил только некоторые. Ему нравился кубизм, абстракционизм, а также пейзажи и некоторые классические портреты. Он сам привил себе этот вкус. С детства, как и любому нормальному человеку, ему нравилось рассматривать картины, выполненные чётко, ясно, без «философского» подтекста, выраженного в виде изменения форм. Однако, подрастая, он стал понимать, что и искажения в обществе тоже считается искусством, и стал принимать художества некоторых гениев и любить их. Ему нравилось гулять по паркетному полу, смотреть на колонны, имитирующие какой-то европейский стиль архитектуры и просто вдыхать воздух высохших красок и картин прошлого века, картин, которые вряд ли когда-то ещё раз покажутся на глаза своим владельцам в этом мире. Он ходил так часами, но сегодня у него было дело, поэтому нельзя было долго любоваться. Он позволил себе остановиться только у самых любимых картин. Его ждал суд и потом – стриптиз-клуб.

 

 

Глава № 3

 

Никто, войдя в дом сильного,

не может расхитить вещей его,

если прежде не свяжет сильного,

и тогда расхитит дом его.

(Евангелие от Марка, гл. 3, ст. 27)

 

Знаете, жизнь Фредерика не настолько поучительна, как может показаться вам. Она проста, и дабы пробоины в морали и других принципиальных положениях души не оставались открытыми, я прибегну к некоторым историям. Прежде, чем мы вернёмся к Симону, который ехал в суд.

«Замечательные обои. Почему я их заметил только сейчас? Они белые, с лёгким оттенком кремового цвета, просто идеально гармонируют с мебелью… и особенно сочетаются с потолком. Почему я их заметил именно в этот момент? А ведь они так замечательно смотрятся в окантовке алых капелек. Если бы я был хозяином этой квартиры, то ни за что на свете не сменил бы обои. Никогда. Хотя, если бы я был хозяином этой квартиры, то я, наверное, так же, как и он, валялся бы на разноцветном ковре, с дыркой между глаз! И тогда, возможно, я бы не увидел, как мои мозги на стене дополняют интерьер.

Мягкое кресло. Не думал, что придётся закончить свой тернистый путь на «райских» подушках. Буржуй!

В руке крепко зажат кольт. Как я мог попасться в такую примитивную стандартную ловушку? Как я мог довериться непроверенному человеку?

Теперь надо расплачиваться за совершённую глупость. Ну, ничего! Плата не страшна, если есть, чем платить. До сих пор перед глазами язвительная улыбка покойника. Иуда. В христианстве одним из самых страшных грехов является ложь. А по мне, страшнее греха, чем предательство, нет. Тот, кто не оправдал надежды и нарушил глобальные планы, должен понести наказание. Хотя, кто я такой, чтобы лишать человека жизни? Не я её дал, не мне забирать.

Шум на лестничной площадке. Полиция. Я попался. Я окружён. Я почти безоружен.

- Господи, прости мне грехи. Прости мне убийство этого человека.

 

У меня стилет, пять патронов и зубы – вот мой боекомплект.

А их не меньше трёх десятков.

Однажды мой друг сказал мне: «В девятнадцатом веке люди гибли за реальность, а мы в двадцать первом умираем за утопию. Зато утопия веселее». Шум приближается. Сейчас начнут ломать дверь.

Максимум, я положу семерых. Затем автоматические очереди разорвут меня, и моё тело осядет всем своим весом на кресло.

Они меня расстреляют в любом случае, даже если не буду сопротивляться… А в рапорте напишут «оказал сопротивление». Смех и только.

Удар. Крепкая дверь. Удар. Ещё удар. Дверь слетает с петель и накрывает входной половик. Вытирайте ноги, господа! Но они меня не послушают. У них нет ни капли манер, они не любят этикет. Один грех я сегодня уже совершил, довольно. Прости меня, Господи! На пол падают мой пистолет и нож. Пусть смело делают своё дело. Шесть выстрелов в меня. Ещё очередь. Теперь мы породнились с хозяином этой квартиры. Прими, Господи, душу раба твоего!»

Знаете, существует теория, что в каждой элементарной частице: в молекуле, в атоме, в электроне, всё равно… – свой мир. Такой же мир с людьми и с высокими зданиями. Если рассматривать мою жизнь с точки зрения этой теории, то я запросто бросаю множество миров то вверх, то вниз. А они и не думают сопротивляться, ведь они ничтожно малы. Но их много и даже вместе они не могут поколебать меня. Тем более, лететь одному по небу жизни всегда скучно. И мы летим вместе: безвольные миры и волевая часть другого мира. Как хорошо, наверное, камню, который подбросили ввысь, в ту минуту, когда он достиг наивысшей точки. Он чувствует себя парящей птицей и в момент снижения мечта, что он всё-таки полетит, не покидает его. Лишь после падения он понимает, что всё безнадёжно и грустит до тех пор, пока какой-нибудь мальчишка не пнёт его и не швырнёт снова в глубокое небо.

Так и мир духовный, то есть сам человек, очень разнообразен. И в разные жизненные периоды ты будешь чувствовать одно – боль или блаженство, горе или радость:

«Так необычно и банально устроена человеческая жизнь, что порой и не задумываешься о её смысле. Круглые сутки мы ходим взад-вперёд, забывая о чём-то более весомом, ну а если всё-таки вспомним, то через несколько минут (когда душевный порыв отступит) снова погружаемся в свой водоём с пролитой нефтью и пластиковыми упаковками, которые окружающие всё с большим усердием бросают прямо в воду. И каждое наше утро начинается одинаково… за редким исключением. Так происходило и со мной. Весеннее утро…

Несмотря на то, что по календарю был уже март – снегопад проявлял активность круглосуточно. Стёкла на балконе продолжали замерзать и покрываться льдом. Цветы на окнах, приготовившиеся было к гигантской дозе ультрафиолетовых лучей – медленно увядали, понимая, что до настоящих тёплых дней ещё далеко. Я, как обычно с трудом отойдя ото сна, на скорую руку позавтракав, пошёл медленным шагом в институт.

Драповое пальто намокало от весеннего снега, который словно специально давал понять: «Предсмертная агония будет долгой и мучительной!». Я же на эти его громогласные заявления старался не обращать внимания, а просто продолжал свой путь до трамвайной остановки, где стояли ещё несколько десятков таких же, как я – депрессивно-уставших жителей деперессивно-уставшей страны. Снег огромными комьями валился с крыш близстоящих домов, стараясь пришибить любого своей умирающей массой.

Пройдя несколько метров под обстрелом «снежных бомб» я таки сумел добраться до остановки и, повернувшись в том направлении, откуда должен был прийти заветный трамвай и спасти нас от навязчивого снега, стал размышлять о предстоящих будничных делах. Люди, укутавшись в длинные шарфы, стояли неподвижно, только изредка какой-нибудь чрезмерно энергичный ребёнок давал всем знать, что неимоверно хочет в туалет и не хочет идти в детский сад. Но вот из-за поворота выезжает трамвай и спокойно подъезжает к переполненной остановке.

Транспорт медленно набивается новыми пассажирами и продолжает свой путь. Через две остановки мне нужно выходить, но какая-то дамочка так сильно прижала меня своими бёдрами к стенке, что я начинаю подумывать, чем закончится моя попытка выйти. Тем не менее, я пробираясь между враждебно настроенных чужих портфелей и локтей – выбираюсь наружу. Добраться до следующей остановки, чтобы сделать пересадку не составляет труда.

Сегодня – понедельник. А значит, все автобусы, следующие через эту остановку, будут до отказа набиты студентами. Ненавижу, когда приходиться локтями прокладывать себе дорогу в автобусе, но это необходимая процедура, если хочешь добраться до института.

Претерпев все невзгоды, я продолжал дорогу к своему корпусу, но видимо, мне не суждено было в этот раз попасть на лекцию.

Взглянув на электронные часы, висящие на остановке, я понял, что времени до занятий ещё много, и что за это время я успею выпить чашку кофе, в противном случае – первая пара превратится в ещё один час сна.

Оглядевшись, я заметил кафе неподалёку, которое уже готово было принять посетителей. На удивление, народу внутри было много. Присев за свободный столик и заказав чашку экспрессо, я уставился в висевший на стене телевизор, вещавший о жизни какого-то популярного актёра. Вообще, такие вещи заставляют задуматься: «Что лучше, был богатым и знаменитым, но не иметь ни капли личной жизни, или рядовым работником нашей системы, изредка имеющим время на самого себя?»

Я бы выбрал первое… быть может потому, что я уже имею довольно чёткое представление о втором? Но вот уже готов мой экспрессо и я иду его забрать… Дрожащими руками я с трудом донёс его до своего столика. Всегда в подобных ситуациях людям приходится совершать немыслимые телодвижения и проявлять свои цирковые таланты, и всё для того, чтобы попросту донести чашку с кипятком до своего столика.

Теперь действительно можно насладиться утренним кофе. Сев удобнее на деревянный стул, я делаю глоток, и карамельный вкус задевает мои рецепторы. Всегда в такие моменты представляю себя героем какой-нибудь голливудской драмы, который каждое утро заходит в близлежащую кофейню, чтобы на оставшиеся деньги выпить бодрящего кофе. Но, к сожалению, Голливуд слишком далёк от меня и я сейчас сижу здесь не под объективом камер, а в реальной и запутанной жизни.

В наручных часах давным-давно села батарейка, поэтому мне не приходится ими пользоваться, зато телефон теперь приобрёл ещё одну важную функцию. Достав свой старый сотовый и увидав на нём время, я осознал, что мои посиделки в кафе помешали мне пойти на первую пару, так как она, вот уже 15 минут, как началась, а приходить с опозданием – чревато последствиями. Так что лучше вообще не ходить.

Преподаватель опять будет говорить множество ненужных и бесполезных фраз. Будет давать «необходимую» информацию. Однако, вряд ли она нам пригодиться. Многие по окончании института просто не пойдут по данному пути , а те, кто пойдёт – получат необходимые навыки на практике.

Вот скажите, кто будет лучшим бойцом: рядовой, который без диплома о высшем образовании побывал в разных боевых точках, понял, как это – терять друзей, умирать, – или офицер, который только и знал, что посещал усердно занятия в военной академии? Да второго сразу же убьют! Или он просто заляжет на дно окопа и будет в панике глотать пыль.

Ну ладно, кофе допито, целый час нужно что-то делать! Пройдусь… Самое любимое место в институте для меня – это библиотека. И я не сказал бы, что читаю огромное количество книг, но всё равно мне нравиться ходить туда и записывать на свой «счёт» пару романов или философских трактатов. С друзьями, когда нечего делать – вваливаемся в библиотеку и ходим, смотрим по стеллажам занимательные вещи, написанные гениями другой эпохи.

Кто знает, быть может лет через двадцать, мы тоже станем культовыми личностями – лучший врач страны, гениальнейший юрист или самый лучший голкипер… Кто как!

Лично я не вижу себя в будущем. Просто не могу представить. У меня, конечно, есть идеи, мечты, замыслы, но ничего чёткого и определённого. Иногда это вгоняет в депрессию.

Я бы хотел всё уметь, абсолютно всё! Хочу уметь рисовать, хочу уметь кататься на горных лыжах, хочу быстро убегать от разъярённых афроамериканцев… И тому подобное.

Говорят, чтобы стать лучше – нужно избавиться от своих пороков… Я считаю, что это, отчасти, правда. Ведь ты – это ты всегда. Ты изменяешь лишь привычки, которые мешают тебе жить в гармонии, но не душу.

В себе я выделяю несколько пороков, от которых смог бы избавиться… Самый вредный из них – жажда спорить, даже если спора, как такового, нет вообще, даже если я согласен с оппонентом и полностью разделяю его взгляды. Я спорю просто так, от нечего делать, или из желания казаться лучше других. Противно, верно? Вот и мне иногда противно. Но с другой стороны – тяга к борьбе, – а ведь спор – это борьба, не такая уж плохая вещь…

 

Выйдя из душного кафе, я продолжаю размышлять о своих мирах, своих идеях… Медленным шагом иду к корпусу, открываю его пластиковую дверь и скрываюсь из поля зрения прохожих, блуждающих мимо института…»

Знать о людях всё – не значит знать самих людей… Зачастую это так. И мы, пытаясь постичь этот мир и своё место в нём, порой ошибаемся в людской натуре, в надёжности тех, кто стоит рядом с тобой и подпирает твою шатающуюся репутацию своим псевдотвёрдым плечом. Так случалось много раз, и Фредерик Симон, будучи человеком частично наивным, любил открывать душу своим друзьям, просто знакомым, но впоследствии эта откровенность выходила ему боком. Нет, не потому что его товарищи использовали те болевые точки, которые он им открывал в беседе, против него, нет… А потому, что зачастую в этих проблемах было что-то личное, и делиться этим очень личным было как-то стыдно и неприятно. Как-будто бы – ты голый оказался на центральной улице города в час пик, когда все люди идут в кафе или же домой, чтобы перекусить и продолжить выкачивание денег из мира своих дел. И почему-то после этого Фредерик начинал плохо относиться к некоторым людям, или, по крайней мере, больше не говорить ничего тайного или подозревать их во всём, что только может произойти. Хотя были моменты, проблемы и люди, которым не было неприятно говорить. А даже наоборот, которым было приятно излить душу, может быть потому, что Симон был твёрдо уверен, что эти люди – никогда ни за что никому ничего не расскажут. Это радовало. Но не всегда, ведь подозрения были даже к ним, даже к самым близким.

Фредерик Симон был человеком творческим и очень часто пытался рассуждать о творчестве. В результате осмысления процесса творчества, взглядов на жизнь и многообразия форм самовыражения и утверждения своего социального статуса в обществе он выводил формулы, которые были для него основными. 1) Творчество – это трясина, если засосало, назад не выплывешь. 2) Творчество не должно затрагивать земных проблем, оно выше этого. Эти две теоретические основы всегда заставляли его вкладывать в своё творчество часть духовности, которая ему принадлежала, по крайней мере, он так думал.

Он, как и другие, как и подавляющее большинство из ныне живущих, безответно был влюблён в этот пагубный мир и старался выжить в нём. А как хорошо было бы помогать кому-то. Ведь каждый человек нуждается в части твоего тепла, так как только оно способно давать энергию.

Но мир обречён на саморазрушение. Одни идеи падают, поднимаются другие. И все они, друг за другом, кромсают этот мир на части. Как можно одновременно восхищаться чем-то и это же ненавидеть? Я не знаю, но иногда так оно и есть, и я сам восхищаюсь и ненавижу одновременно, как и Фредерик Симон.

В доказательство я представлю одно повествование, которое подкрепляет мою точку зрения.

 

 

«ЗАПИСКИ ЭКСТРЕМИСТА»

 

Огонь не оставляет тени,

ибо он – свет!

 

От автора:

Я уже четвёртый год учусь на юриста, и волею судеб мне выпало находиться в одном исправительном учреждении (разумеется, не в качестве асоциального элемента), так сказать, проходить практику. И там пришлось однажды разбирать в небольшой комнате шкаф – нужно было достать ненужные бумаги, документы и отнести в центральный коридор, чтобы потом их выбросили. И вот, совершенно случайно, мне попались коробки с вещами заключённых, которые по каким-то причинам остались не востребованными, ничего ценного там не было – какие-то тряпки, мусор, бумажки, но мне приглянулась одна записная книжка (или дневник), которая была исписана в начале прямым текстом, а затем стихами. Мне показалось это забавным, и я, спросив кого нужно, взял этот дневник себе и прочёл. И знаете, я думаю, что просто совершенно необходимо опубликовать его, ибо то, что он содержит – не просто слова, но мысли, облечённые в слова. И быть может, они нас чему-то научат.

Орфография автора дневника сохранена.

 

«По-моему, любой человек в юном возрасте ставил перед собой идеалы, которые всегда хотел достичь. Я не романтик по натуре, хотя не мне это судить, но в своём детстве и отрочестве я мечтал стать революционером. Да, я всегда восхищался их смелостью, самоотверженностью и авантюрным духом, который наполнял их естество и давал им желание жить и действовать. Пусть их идеи были утопичны, нереальны и абсолютно неосуществимы, пусть порой их методы были жестоки и аморальны – важен был статус революционера! Чаще всего этот статус предполагал, что человек, гордо несущий своё звание – начитан, эрудирован, интеллигентен, умён, благороден, а также силён духом и телом. Кто может устоять перед такой совокупностью положительных и завораживающих качеств? Никто. Вот и я не устоял – я всегда хотел на себя примерить мундир этих людей, вставших на дорогу борьбы за какое-либо дело. Ведь страдать за правду – вот то блаженство, которое можно смело назвать экстазом. Мне всегда твердили, и, в конце концов, я понял сам, что если тебя гонят и хают за твои взгляды или убеждения – ты прав, и ты можешь смело страдать за это, ведь ты страдаешь за правду. Быть может, эта правда чужда многим людям, но самое главное, что в твоём сердце она занимает видное место и нашла в твоей душе хоть какой-то ответ.

Я отлично помню тот урок истории, когда я, выйдя к доске, гордо и самоотверженно рассказывал про видного якобинца Максимилиана Робеспьера. И в конце моего сообщения преподаватель спросила меня: «Как ты относишься к деятельности этого человека, и разделяешь ли ты его способы воздействия на власть?» И я ответил: «Положительно. Да, я разделяю его способы». Это был неправильный ответ для преподавателя, и она посадила меня на место, поставив в журнал четвёрку, хотя, наверное, мой ответ был выше по уровню и заслуживал пятёрки. И дело не в том, что я хочу оправдать терроризм, или что-то в этом роде, нет; просто мне было приятно представлять этого человека перед своими сверстниками и, несмотря на его антигуманные действия, я поддержал его. И знаете почему? Тогда, в детстве это был, возможно, просто глупый ответ подростка, но теперь я начинаю понимать всё это с другой точки зрения: я поддержал этого человека просто потому, что мне импонировал его статус и его направленность, но если бы мне выпал шанс ещё раз ответить и меня бы ещё раз спросили: «Как ты оцениваешь Робеспьера?», я бы ответил так же, потому что, несмотря на все мерзости и жестокости творимые им, он – человек, заслуживающий уважения, ибо смог подставить свою грудь под штыки народа и общественного мнения, он поставил на кон всё, что можно поставить – имя, жизнь, честь, и умер, сражаясь за свою идею, а не раболепно каясь за свои поступки в тюрьме – вот истина, которая для меня важнее всего. Разумеется, все эти бомбисты и бунтари – люди асоциальные, и их идеи иногда просто ужасны, но если они готовы за них умереть – я снимаю шляпу.

Даже в младенчестве я играл в солдатики, и в них непременно присутствовал элемент мятежа. Без восстания игра скучна. Нужны были интрига, столкновение взглядов и многое другое, но… теперь я всего лишь студент, и хоть запал мятежности не рассыпался в моей душе – я тихий и покладистый. И как я не старался казаться человеком, воюющим с чем-то массовым, меня всегда хвалили родители, преподаватели, наставники, друзья, и для всех я был пай-мальчиком, пока не случилось то, что сделало меня вмиг выше всех революционеров прошлого, настоящего и, возможно, будущего. А всё началось с того, что летом, вернее, в летние каникулы, сдав всю свою сессию, я решил заняться чем-нибудь полезным: изучить языки, почитать книги, написать что-нибудь, но мне ударила в голову идея, которая много лет шла рядом со мной: «Сейчас компьютерный век, человек, умеющий разбираться в компьютере – владеет всем. Почему бы не выучить языки программирования?» Действительно! И я сел за компьютер, скачал несколько учебников по программированию, посетил сайты заядлых хакеров и выработал программу занятия по данному направлению. Это оказалось не так легко, несмотря на мои способности к математике и точным наукам. Но я продолжал упорно сидеть за включённым экраном, читать учебники и писать упражнения по каждому языку. Я не стану описывать весь этот процесс, поскольку в целом он был очень сложен и утомителен, однако скажу лишь, что спустя три месяца упорных тренировок я стал вполне знающим человеком в сфере программирования и умел уже делать какие-никакие программы. Как раз подошло время учёбы, и я с жаждой, которая успела накопиться во мне, рвался в университет, дабы снова влиться в компанию своих однокурсников.

Именно в эти первые осенние дни мне и пришло в голову попрактиковаться в своих навыках. И совершить одно маленькое преступление в сетевой сфере. Хотя эту мелочь, наверное, даже самый юный программист не назвал бы преступлением. Вообще-то, я всегда что-то писал: стихи, заметки, рассуждения, рассказы, даже как-то написал поэтически-прозаическую повесть и неоднократно порывался писать романы, которые так и оставались недописанными. Но, помимо этого, я всегда очень интересовался политикой, социальными изменениями и реформами… Это было настолько интересно, что в юности у меня была папочка, в которую я складывал распечатанные программы партий, трактаты анархистов и статьи о том или ином политическом учении. Но политика вскоре перестала радовать меня в созерцательном плане, я хотел участвовать, я хотел идти вперёд и бороться, как и многие другие люди. И я даже хотел вступить в партию, но судьба распорядилась иначе…

Так вот, написав этот трактат, я решил сделать то, что предназначалось мне, вернее то, что я думал, что предназначалось – обнародовать этот документ. Я находил, что в нём было множество неприятных положений для современного общества и государства, но я не находил его преступным, а зря. И всё же я решился на этот шаг. Я пошёл в библиотеку нашего университета и зашёл в научный отдел, где выдавали книги по философии, политологии и иные учения классиков прошлого и современности. В то время наш университет, желая не отставать от ведущих вузов страны и мира, тоже решил создать информационную сеть всех своих подразделений. В результате почти каждый факультет, а также библиотека, студенческий совет и другие подразделения обзавелись своими электронными сайтами. Для входа на сайты у каждого сотрудника факультета, или же соответствующего отдела, были свои логины и пароли. Так вот, весь мой план заключался в следующем: подсмотреть логин библиотекаря, взломать его аккаунт и выложит на сайте своё творение.

Я подошёл к женщине, сидевшей за столиком и рассматривающей что-то в мониторе. Она не обращала на меня никакого внимания до того, как я сказал: «Прошу прощения! Можно взять книгу?» Она посмотрела на меня уставшим взглядом, медленно поднялась из-за своего стола и спросила автора. Чтобы не мучиться, я назвал Шопенгауэра, и она направилась в глубину стеллажей искать его работы. Пока её не было, узнать логин не составило для меня особого труда. Помимо этого я узнал и пароль. Не пришлось даже применять свои развивающиеся способности программиста. А всему причиной стала одна оплошность со стороны сотрудников, вызванная их нежеланием работать с техникой и полнейшим её неприятием – на мониторе в углу на белой бумаге был написан и пароль, и логин. И этот маленький листочек был прикреплён скотчем к рамке монитора. Быстро записав хитрые сочетания букв и цифр, я дождался её прихода, пролистал книги и, не взяв ни одной, предварительно поблагодарив её, удалился. Придя домой, я сразу же открыл сайт нашей библиотеки и вбил туда полученные мной сведения. И вот он – безграничный доступ к информации на сайте библиотеки. Хотя ничего особо ценного тут нет – перечень книг, находящихся в библиотеке, информация о каких-то акциях и должниках, не сдавших литературу в срок. Я зашёл на центральную страницу, где была вывешена краткая информация о библиотеке. Было видно, что сайт сделан на скорую руку – не только из-за слабого дизайна, но и потому, что была возможность изменять облик сайта абсолютно у всех, даже у обыкновенных сотрудников, чем я и поспешил воспользоваться. Я нажал редактирование, вставил ссылку на мой анонимный документ и сохранил. Дело было сделано, и я был безгранично счастлив, что добился своего.

Спустя пару дней я вновь зашёл на сайт. Судя по всему, никто ничего даже не заметил. Я зашёл и на хостинг, чтобы проверить много ли людей скачало моё творение – количество скачиваний было равно одному. И этот один раз скачал я сам – желая проверить, как читается файл. Было ужасное, отвратительное чувство, что всем глубоко наплевать на всё в этом мире, и никто не старается заметить, что ты в нём делаешь. Я расстроился и потерял всякую надежду и всякое желание что-либо делать дальше для реализации своих идеалов. Но, однажды, примерно неделю спустя, я беседовал в университете со своим однокурсником на какую-то острую политическую тему, кажется, что-то связанное с национализмом, и каково было моё удивление, когда в споре он вдруг привёл в качестве аргумента цитату из моего трактата. При этом он упомянул, что это положение было сказано каким-то выдающимся мыслителем современности, что, разумеется, вызвало мою улыбку и радость. Уже на следующей паре я открыл сайт и взглянул на количество скачиваний – 355. 355 раз!!! О, это был вверх блаженства.

Я был счастлив и доволен собой. Это ведь гениально! Меня прочли почти полтысячи человек! Но веселье продолжалось недолго. Уже на следующий день этот документ был удален с сайта библиотеки и университет в лице ректора объявил, что будет проведено расследование по выявлению лица, совершившего «ужасный поступок». Лично я ничего ужасного в нём не видел, однако, мой трактат был признан экстремистским. Я долго истерически смеялся. Но радовался я зря – в нашем университете училось большое количество людей других национальностей, и я не знаю, с чего администрация вуза взяла, что мой документ обладает злостной направленностью против них, но они привлекли в качестве органа, проводящего расследование, следственный комитет. Вот была веселуха! По крайней мере, первое время. И моя игра в революционера проходила блестяще – сновали полицейские, а я от них скрывался, и они понять не могли, что это я совершил. Но спустя несколько дней они пробили мой адрес и я был привлечён в качестве подозреваемого по делу об экстремизме. Честно говоря, я был в некотором шоке от того, что меня привлекают по этой статье за какой-то мелочный трактат, от которого мало вреда. Однако, пока я находился под следствием, нашлось множество признаков, на основании которых «эксперты» и «специалисты», привлечённые к делу, определили, что мой трактат является экстремистским. Очень хорошо, что меру пресечения в отношении меня избрали в виде залога (пришлось продать кое-какую технику). В тот момент, когда мне должны были предъявить постановление о привлечении в качестве обвиняемого, я находился дома. Добрые друзья, работающие на небольших должностях в том подразделении, успели мне сообщить об этом. Пришлось скрываться. Я взял с собой одну сумку, набитую какой-то одеждой и небольшим запасом еды. Денег было не так много, но достаточно, чтобы прожить недельку на «воле». Телефоны и прочие технические средства я оставил дома, чтобы за мной не могли проследить (голливудские фильмы сильно повлияли на моё представление о деятельности правоохранительных органов). Всю ночь я просидел в круглосуточном кафе, даже успел поспать на диванчике. Под утро опасливо вышел на улицу и направился к своему дому – желая хоть издали взглянуть, как меня ждут. Пока я шёл, я думал, как долго смогу протянуть в таком безнадёжном состоянии, и меня пугало больше всего не то, что я отвечу за свою писанину, а то, что будет после этого – скорее всего тюрьма, а туда мне ой как не хотелось.

Из-за дурацкой шутки меня могут упечь в тюрьму? И только теперь я почувствовал весь бред и комичность моего положения. Детские игры привели меня к той цели, которой я всегда мечтал достичь, и она сбылась, но при этом её реализация отнимает у меня спокойную и порядочную жизнь, прямо как у предыдущих революционеров, которые, ради призрачных надежд, теряли всё, но обретали память потомков. Я только сейчас подумал, что скажут обо мне мои наставники, для которых я был порядочным учеником, мои родители, для которых я был порядочным сыном и так далее и тому подобное. Рухнуло всё. Честно говоря, я был шокирован. Я предупреждаю всех и кричу в будущее: прежде чем сделать шаг, который может поднять вас на небеса славы и почёта, подумайте о том, в какую пропасть вы можете пасть, если не ступите на эту вершину – с треском полетят вниз все труды и все достижения в мире простом и обыденном. Но раз я этот шаг сделал, то уж пусть лучше я буду ощущать себя тем, кем мечтал, чем просто оступившимся студентом.

По дневным улицам ездят полицейские машины, а я пугаюсь их вида. Почему? Не знаю сам. Я более чем уверен, что за мной не поедут из комитета. Они наверняка меня даже не ищут – и не надо, но когда я вижу людей, которые соприкасаются с этим миром, то очень сильно пугаюсь. Зачастую это происходит на интуитивно-рефлекторном уровне. Странно, что всего за один день во мне выработался этот рефлекс.

Когда там, в снежной России, в Москве – по сообщениям информационных агентств – на какой-то площади проходили шествия оппозиции, я хотел быть рядом. Я хотел стоять в передних рядах, драться с полицией, сидеть в автозаке… Проще говоря, получить полный набор ощущений на этом неимоверном фестивале. Это было желанием не просто получить адреналин и поучаствовать в роли декабриста, а было ощущением борьбы за правое дело. Я глядел в монитор и видел сообщения и новостные заметки людей, идущих ровным строем на все несправедливости мира. Я верил в чистоту, благородство и самоотверженность этих людей, но, увы… Они дискредитировали себя, показали себя плохими организаторами и идеологами. Я понял, та надежда, за которую я так усиленно пытался схватиться – не более, чем дым. И тогда я решил показать людям истинную правду, то, что я считаю истиной в первой инстанции. Возможно, я единственный человек на земле, который верит в эти идеи. И пусть меня будут гнать и не поймут нигде и никогда, пусть  меня преследует закон – я не отрекусь.

Только тут меня осенила одна простая лёгкая и приятная мысль. Кому-то она могла показаться безумством, глупостью или же просто холостой работой невыспавшегося мозга. Но мысль звучала так: «Если я уверен, что прав – почему я бегаю от них?» И действительно, почему я бегаю? Я верю в свои слова, я верю в свои идеалы, так почему же я должен скрываться от тех, кто мои идеалы готов попрать и наброситься на меня? Экстремизм – теперь этот термин имеет абсолютно другое значение, чем прежде. Теперь под эту сферу попадает любое даже здравое учение, противоречащее законам. Разве это не глупо? Люди, что вечно хвастаются своей добротой, толерантностью и всем прочим – разве вы готовы жить так? Разве это толерантность? Разве это доброта? По мне – надо жить по заповедям Божьим. Я верю в Бога, я верю в то, что пишу, и пусть я пишу свои политические и духовные взгляды на жизнь не всегда уверенной рукой, но где-то внутри себя я твёрдо знаю, что значат эти строки и чего они стоят. Так пусть лучше они будут кряхтеть, превратно истолковывая мои идеи, нежели я буду прятаться по подворотням города. И это не я буду жалеть, что меня бросили в камеру, это не я буду жалеть, что меня стёрли с лица земли, как асоциальную личность, нет! Это они, где-то глубоко в своей прогнившей душе будут жалеть, что не способны осознать своим меркантильным умом всей сути моих и чужих учений, которые видятся им, как угроза их миру!

Я направился к зданию полицейского участка. Я зашёл и прямо с порога в глаза дежурному громко объявил, что я тот самый экстремист, который сбежал, оставив залог. Он посмотрел на меня, предложил присесть и стал куда-то звонить. А я сидел и расплывался в улыбке – глубоко в душе я был горд за то, что свершил. И я не идиот, идущий на казнь, я – человек, уверенный в своей непогрешимости.

Меня скоро взяли под арест. Я сидел с какими-то другими арестантами и тоже, как они, ждал, пока меня поведут судить. Теперь я был уже обвиняемый. Но мне было всё равно. Я был революционер. В нашем свободном обществе я достиг того, что меня стали считать угрозой для строя, следовательно, я тот, кто может это сделать, я – революционер!

Настал день суда. Меня привели в зал. Я радушно смотрел на всё и вся. Несмотря на побои и издевательства, которые мне пришлось пережить со стороны защитников правопорядка и соседей по камере. Они просто пытались воздействовать на тело, не зная, что этот костюм они могут рвать сколько угодно, а настоящее, истинное они не тронут своими руками. Весь процесс прошёл, как в бреду. Всё было пусто, формально и глупо. Под конец заседания я встал, сказал своё слово, что я не признаю это преступлением, что этот режим прогнил и так далее и тому подобное. Срок был назначен не маленький – пять лет, но я переживу и выйду на волю. Жаль только, что рядом нет таких же, как я. Жаль, что я сижу в этой камере не с товарищами, а один.

Всё это я пишу уже здесь, в тюрьме. Знаете, здесь я начал писать стихи. Никогда до этого не писал. В камере нас трое, меня здесь, к моему великому удивлению, не трогают, не бьют, вообще меня не замечают. Но мне иногда кажется, что в тюрьме честных людей намного больше, чем на воле, где правит ложь!

Только один раз, когда-то, я почувствовал всю реальность своего существования. Это было давно.

Я много раз смотрел на жизнь лишь локально. Я видел её отдельные мгновения, которые пролетали мимо меня. Не всегда это были дела моих рук – чаще всего это были события, свершаемые другими людьми. Они давали ощущения, что ты не чувствуешь жизнь полностью. И эти мысли медленно вползают в твои мозги, а затем начинают там паразитировать, толкают тебя к безумию, отчаянью и депрессии. И всё потому, что я пришёл в мир, чтобы оставить что-то после себя, но помимо этого я хочу понять саму жизнь. А чтобы её понять, нужно проследить движение жизни от начала и до полного конца. Я решился на это, чтобы узнать хоть что-то полностью. Однако, в другом ракурсе кажется, что я пошёл на поводу своей расстроенной психики, своего страха. Может быть так и есть. Но я не собираюсь сейчас копаться в себе, мне нужно собираться в дорогу.

Я всегда любил дождь. В такие моменты мне обычно нравилось оставаться дома и глядеть, как вода, плавно струясь, стекает по оконному стеклу, как синее небо вдруг становится мрачно-серым, как пешеходы торопятся под прикрытием зонтов в свои дома, чтобы, как и я, наблюдать за этим дождём. У меня всегда возникало чувства какого-то непонятного уюта, мне было хорошо. Это явление, поистине чудесное, было и до сих пор остаётся мне в радость. Всегда, когда первые капли падают на асфальт, я пытаюсь вернуться в своей голове в детство, на тот подоконник, с которого я смотрел на улицу.

Сумка была готова. Я взял самое необходимое. Этого было не много. Так как всё остальное я надеялся приобрести с помощью денег. Благо, их у меня было достаточно. Но нельзя было так трогаться в путь, нужно было выждать сигнал – своеобразный выстрел с небес, после которого я рвану со своей стартовой отметки и понесусь к финишу. Я медленно сел на кремовое кресло и включил телевизор. Быстро листая каналы, я пытался сообразить – всё ли я взял. Машина была заправлена, сумка собрана, кошелёк лежал в кармане.

Я не знаю, сколько мне надо было ждать. Я готов был ждать день, неделю, месяц и даже год, но самое главное, что я был собран. Для меня самое главное было – это получение сигнала. Есть сигнал – я отправляюсь в путь, а пока его нет – жду. Было начало апреля. Солнце ещё светило слабо. Но снег уже сошёл. Я смотрел в окно, сигнала не было, на часах было 17:00. В это время он редко бывает. Дождь. Да, да… Я жду дождь. И это явление, которое я хочу проследить – это он и есть. Я хочу подождать, пока над нашим домом нависнет туча, и как только она повиснет – я отправлюсь за ней. Да, возможно, дождь до моего дома был где-то ещё, и это не совсем начало, но ведь вода постоянно испаряется, и тучи обновляются – следовательно, его первоначальное состояние меняется и чисто теоретически над моим домом тоже какого-то рода старт дождевого похода.

Моя машина будет ехать за ним, пока он не исчезнет в образе течи с неба. Я поеду преследовать его, ночевать в мотелях, следить за ним и с первыми каплями выходить из комнаты и ехать вслед за тучами. Глупость? Возможно. Но, что мне ещё остаётся? Я хочу почувствовать хоть часть, целую часть этой жизни, которая мне дана. На часах почти полночь. Пора спать. Но спать я собирался чутко, дабы при первых звуках дождя подняться и тут же отправиться в путь.

Я расправил свою постель, быть может, я не увижу её ещё месяц, и лёг под одеяло. Было приятно. В комнате было не душно и не холодно. И я был счастлив, что последнюю, возможно последнюю, ночь перед дорогой я засыпаю в комфорте. Чтобы не говорили, комфорт – это то, к чему будет стремиться каждый человек. Пусть будет год, два, три, десять лет грязи, мучений, сложнейшей работы, но чтобы потом, после этой работы, ты смог отдохнуть и жить в комфорте. Вот к чему мы все идём. И этого не изменить.

Ночь прошла быстро и тихо. Ни одной капли не упало на весеннюю землю. Хоть я и спал мёртвым сном, и вряд ли смог бы проснуться от дождя, однако на дворе земля и асфальт были сухими. Так прошло ещё пару ночей – дождь не шёл. Сумка стояла в прихожей. Я уже, было, отчаялся до лета поймать дождь, но… случилось чудо. Ночью я проснулся оттого, что дождь барабанил по стеклу. Я мгновенно соскочил с кровати, обулся, натянул на себя верхнюю одежду, схватил сумку и мигом выскочил во двор. Там завёл машину и тронулся – сам не знаю куда, и сам не знаю зачем.

Я ехал и ехал. Ночь была тёмная, разобрать, где тучи, было почти невозможно, не реально. Но я всё равно ехал. Посмотрел на часы – было около четырёх утра. Странно, а почему же так темно? Обычно в небе видны некоторые отражения света звёзд, свет луны или иных подобий светил, помогающих ориентироваться, но сейчас почему-то ничего не было. Но скоро посветлело, и я смог различать очертания облаков. Хорошо, что они быстро не ушли из города, я видел их ясно и ехал в их направлении.

Я знал, что, скорее всего, мои ошибки и наивность вряд ли сведут меня с последней точкой дождя, то есть, с тем последним потоком, который изрыгнёт из себя серая небесная масса, однако я продолжал ехать. Вся проблема заключается в том, что для скопления пара, витающего в небесах, нет дорог. Вернее для него – всё пространство – одна большая дорога. И тучи, наполненные чьими-то слезами, вряд ли будут следовать в направлении дорог, по которым я поеду. Ну и что. Я попробую их нагнать. Рано или поздно найдётся тот самый закоулок, в который я сверну и окажусь прямо под этими небесными пароходами. Но сейчас самое главное – не выпускать эти тучи из виду, следовать за ними неустанно, и я следовал.

Очень часто мы так же следуем за тем, что видим, но что вряд ли когда-нибудь догоним. Но, согласитесь, уж лучше видеть свою цель, чем верить во что-то призрачное, нестойкое, в порождение миража. Хотя очень часто наши глаза бывают настолько слепы, что мы не можем заметить самого очевидного, самой реальной цели, которая нам нужна, и мы хулим всех и вся, что жизнь бессмысленна и бесплодна.

Я ехал долго. Наверное, часа четыре. Уже настало утро. Солнце еле пробивалось, но уже было видно, что трон ночи освободился, и на её место претендует день, который скоро войдёт в небесный город суток неоспоримым победителем, чтобы затем проиграть своё царство вечеру, за которой снова последует ночь.

На обочине было пусто. Я уже давно ехал за городом, поэтому машин было не так много, а людей, идущих куда-то, не было совсем. Как в пустыне. Мне хотелось спать, но я не мог остановиться, я должен был сопровождать этот дождь.

Голова ещё не совсем отошла от сна и соображала плохо. Мне до сих пор чудилось полуреальность моего сновидения. Мне очень часто снятся бредовые сны. Они сюжетные, даже отчасти гениальные, но бредовые. Во многом потому, что в них может произойти что угодно и за самый короткий срок. К примеру, в своём сне я могу запросто влюбиться в кого-нибудь, и тут же потерять человека и расстроиться за него, которого и знал-то всего минуту, но которого уже полюбил.

Наверное, я сумасшедший. Как мог здравый, рассудительный, взрослый человек отправиться за дождём? Никак не мог. А я смог. И я буду ехать, пока он не иссохнет. Пока последняя капля этого серого облака не коснётся земли.

 

Силуэты белеют опять.

Всё тускнеют и кроются плиты.

Меж костей отблиставшей элиты.

Говорят, что пора потерять.

 

Силуэты белеют вдали,

Заплывают кровью ресницы.

Оперённые нежные птицы

Поднимают в ночи фонари.

 

Силуэты дождутся лампад,

Что зажгут на могилах поэтов,

Что узнают друзей в силуэтах.

И зайдут в обезумевший сад.

 

Силуэты белеют у стен.

Положите цветы и молитвы,

Заточите потёртые бритвы,

Чтобы вспомнить живой Сен-Жермен.

 

Прошло три дня. Туча стала меньше, но я всё равно гнался за ней. Солнце нещадно палило, и я всё ехал вперёд. К вечеру туча превратилась в лёгкое облако. Прошли последние ливни. Оно больше не было способно на что-то. Оно очистилось, стало белым из грязно-тёмного. Так и мы, летим, нагрузившись лишней водой, и лишь отпуская её на землю и оставляя там, способны превратиться в белое облачко.

Я медленно остановил машину у обочины. Я увидел конец. Я просмотрел весь путь частицы жизни от начала и до конца. Дождь умер. А я хотел уснуть, я хотел спать. Сиденье откинулось, я лёг на него и, закрыв глаза, снова полетел влюбляться в первых встречных и плакать, когда их убивают.

 

Каждый раз, как только я собираюсь начать «новую» жизнь (вернее изменить старую) или что-то подавить в себе, что-то греховное и порочное, спотыкаюсь о гору препятствий и происшествий, которые пытаются выбить меня из седла, затолкнуть обратно в ту яму с навозом, из которой я собираюсь выйти. Это никогда не будет легко, просто однажды, належавшись на грязи, которая испачкает всю одежду и плоть, я поднимусь, оставлю за своей спиной душную ограду, которая пыталась удержать меня от добра, благодетели, Бога. Как будет приятно вдохнуть воздух, который так давно уже не радовал своей свежестью мои пропахшие смогом лёгкие. Я смогу опять взглянуть на солнце и ощутить всю прелесть его лучей, которые все мои годы ласкали меня, я смогу ощутить всю глубину и бесконечную ласку голубого приятного и экстазно-манящего неба. Настанет та секунда, когда снег, ниспадающий лёгким прозрачным потоком на мои закутанные в серое пальто плечи, вызовет во мне что-то простое и доброе, что-то глубокое и понятное каждому, что-то успокаивающее и красивое, и тогда я буду знать, что достиг райской благодати на земле, и Господь, дабы показать мне, неверующему и грешному земному рабу прелесть бытия, показал мне всю радость Своего учения, своей любви и опеки. Кругом столько людей, некоторых я ненавижу, некоторых люблю, но все они для меня – люди. Мне больно видеть их страдания. Если бы мне предложили обменять свою жизнь на все жизни этих людей, то я бы ни секунды не думал, я бы сразу сказал: «Да!». Неужели моя жизнь стоит и равнозначна материнским слезам по умершему младенцу, или горю отца, брошенного детьми, или боли матери, страдающей от того, что её сын гибнет душевно и физически. Разве так? Нет!!! Ведь моя жизнь, полная страшного эгоизма и гибельно-живительного тщеславия никогда не будет столь честной и правдивой, как одна слеза нуждающегося. Возможно, я пишу это, потому что моё тщеславие требует этого, но это правда, я готов пострадать за других, за тех, кому нужно больше, чем мне, то есть за всех.

 

Я присел. В груди затрепалось

Сердце чёрствое. Бейся! Борись!

Им осталось самую малость

Запрокинуть в бессмертную высь.

 

Ты не стой. И не надо сбиваться,

Я тебя доведу до вершин.

Ты обязан страдать и пытаться,

Чтобы ждать хлопья пуха перин.

 

Упади на матрасы и выжди,

Отойди вновь в глубины телес,

Мы взорвали опасные вспышки,

Тень уменьшила тёмный свой вес.

 

Он так мал и ничтожен, что вряд ли

Мне идти по пути вышины,

Я замыл все кровавые пятна,

И отжал тряпку скорбной вины.

 

Вот и я подошёл к этой метке,

Я устал, бросил силу небес,

Как легко быть счастливым и редким,

Проиграть этот подлый процесс.

 

Пусть сведут под конвоем на небо,

И захлопнут камеры дверь,

Я останусь, после здесь победы,

И скажу себе шёпотом: «Верь!»

 

Обрасту, похудею, состарюсь,

Но однажды найду тайный ход,

И одевшись, воспряну, отправлюсь

На закат, на победный восход.

 

Там огонь будет вечно бояться

Духа ветра, его облаков,

Ах, как же хотелось остаться,

Но я не нашёл терпких слов.

 

И в вершине на мраморных плитах

Можно встретить таких же, как ты,

Почерствевших, уставших, разбитых,

И молящих друзей: «Спасены!».

 

 

Века перебранок и прений

К барьеру сводили одно:

Закрытые накрепко двери,

Разбитое камнем окно.

 

И ложь беспринципно красива,

Стреляет глазами в людей,

В страницах дешёвого чтива

Становимся старше и злей.

 

Мы создали мир, торжествую,

Нам нечего бить – вот стекло,

К барьеру! Давайте вторую!

Мне душу страданьем сожгло.

 

Вот камера. Бледная койка.

Уложит с гербом на спине.

Решётки, кровать, да и только

В извечной свободе стране».

 

 

P.S. Как я позже узнал – это был дневник одного парня, он сидел в этой тюрьме пару лет назад – его выпустили по условно-досрочному освобождению.

 

 

Глава № 4

 

Берегитесь лжепророков,

которые приходят к вам в овечьей одежде,

а внутри суть волки хищные.

(Евангелие от Матфея, гл. 7, ст.15)

 

Суд располагался в шестиэтажном или семиэтажном здании, находившемся на окраине города. Тем не менее, здесь каждый день на разных этажах собирались тысячи людей в ожидании собственной судьбы. А решения выносили всего лишь единицы. Любимым кабинетом Фредерика Симона был 512 – в нём сидела его самая ненавистная судья. Она была женщиной строгой, но иногда казалась очень самолюбивой. В процессе рассмотрения дел у присутствующих в зале создавалось впечатление, что она всегда находится на стороне ответчика, именно поэтому Симон приходил к ней и вставал на сторону истца.

Всё началось давно, когда Симон был ещё молод. Во время учёбы в институте он посетил судебное заседание, и эта судья предложила ему поучаствовать в деле в качестве представителя истца, Фредерик согласился. Однако, так как он не был знаком с документацией истца и не знал, что предоставлять судье в качестве доказательства, что в качестве ходатайства приобщать к делу, то он просто молчал. Его ставил в ступор вопрос: «Что же вы молчите?» Но самая страшная рана была нанесена Симону после заседания, когда судья, вынося решение, сказала, что оно вступит в силу в течение двух месяцев и его можно будет забрать из суда. При этом она добавила: «Пусть вон хоть представитель заберёт. Хоть какая-то польза от него будет».

Это было оскорбление, которое не прощают. Симон, когда стал уже профессионалом, специально ходатайствовал, чтобы дела с его участием были рассмотрены именно этой роковой женщиной и на заседаниях любил вступать с ней в спор и, с периодическим успехом, побеждать. И они – два опытных юриста – всё время цапались и спорили прямо в судебных заседаниях. Это стало уже традицией. И в этот раз Фредерик тоже поцапался с ней, и вышел с чистой совестью и храбро бьющимся сердцем. Спор был не сложным, но в порыве борьбы судья задавала провокационные вопросы, а Симон на них отвечал. Они спорили, забыв про истца и ответчика. И когда спор был решён в пользу истца, Фредерик Симон выдохнул, улыбнулся судье и вышел.

После контакта с представителями власти у него всегда возникал вопрос: «Почему у власти сидят глупцы, а гении дома пьют чай и играют в шахматы с детьми?» Но ответа не было. Видимо, в мире такая закономерность: всё, что пустотело – взлетает вверх, то, что наполнено смыслом, остаётся внизу. Да и вообще, умным людям нет дела до мирских контактов и примитивных требований. Как, впрочем, каждому из нас рано ли поздно. Ведь все достигают момента, когда им наплевать на окружающую действительность. Или в алкогольном угаре, или в трансе, или же просто в результате размышлений.

Итак, дневной круговорот был закончен. Теперь Симон должен был ехать туда, где красивые девушки демонстрировали своё обнажённое тело похотливым и пьяным мужчинам, которые были до того развращены, что даже не давали себе отчёта в своих действиях и рвались только к одному – совокуплению, представляя сам процесс в своей голове, что доставляло им немыслимое удовольствие.

Он подъехал к заведению. И ещё долго сидел с заглушенным мотором перед сияющими дверьми. Затем вышел из автомобиля, и его блестящие лаковые туфли плавно постукивали по асфальту, пока он шагал в направлении мира разврата. Дверь открывалась на себя. Фредерик Симон вошёл внутрь и оказался в полумраке, которым был окутан весь этот кишечник.

Он огляделся. Несмотря на то, что на улице ещё только смеркалось, народу в помещении было очень много. Около площадок, на которых вертелись девицы, толпами стояли и кричали мужики, превращавшиеся в свиней.

Симон прошёл к барной стойке, повернулся спиной к разврату и взял кофе. Наверное, он единственный, кто брал в этом клубе кофе. Он долго так сидел не двигаясь. Зачем он пришёл сюда? Ему не интересно было выступление девиц. Он ждал финала, когда уставшие потные девушки пойдут в свои душевые и комнаты отдыха, дабы смыть грим и вновь стать чьими-то примерными дочерьми или просто приличными девушками. Симону ждать пришлось очень долго, сегодня здесь была длинная заглавная программа клуба. Девушки уходили за кулисы, на их место выходили новые, которые так же трясли своими прелестями перед пьяным быдлом.

Пять чашек кофе, очередные размышления о своей и чужой жизни, о проблемах своей души и души каждого человека, расшагивающего по земле, помогли скоротать время до окончания, когда мини-фейерверк зажегся на сцене и улыбающиеся девушки вышли на поклон, изящно изгибаясь обнажёнными телами. Свист, улюлюканье, хлопки и крики сопровождали уходивших со сцены стриптизёрш. Толпа стала медленно расходиться. Фредерик остался один в этом прокуренном помещении, ещё недавно вмещавшем около сотни извращенцев.

Допив последний глоток американо, Симон Фредерик встал со своего места и смелым шагом направился за кулисы. Тучный охранник встретил его, но купюра определённой стоимости помогла разрешить эту небольшую, и в тоже время значительную, проблему. Фредерик Симон всё так же медленно, без нервов, открыл дверь помещения, где находились актрисы, зашёл внутрь, закрыл за собой дверь и прошёл к свободному стулу, стоявшему посреди комнаты. Девушки молча смотрели на него, не понимая, что он тут делает.

Молчание было недолгим.

- Что вы тут делаете? Почему вы врываетесь? Вам сюда вообще-то нельзя проходить!

- Я пришёл серьёзно поговорить с вами. Так что успокойтесь, и не нужно волноваться. У меня к вам одно предложение, которое я сейчас же озвучу, и те из вас, кто хочет его принять – примут, кто же нет – настаивать не буду. Я пришёл сюда с целью изменить вашу жизнь. И вот каким образом. Мне противно видеть, как молодые и талантливые девушки губят себя. Зачем? Вы танцуете целыми днями, демонстрируя свои тела, дабы заработать. Но этим самым вы поощряете других на грешные действия и мысли. Разве не так? Неужели вы об этом мечтали? Хоть одна из вас в детстве сидела с куклами и рассказывала им о своём будущем в стриптиз-клубе? Нет! Поэтому, буду краток. Мне противно видеть вас здесь. Я предлагаю вам бесплатно получить образование по той специальности, по которой вы хотите. Затем, я обещаю вам трудоустройство в фирмах моих друзей, им нужны качественные кадры. И это не будет пошлым виляньем задницы, а будет честная работа и честный труд. Вы спросите, почему я вдруг делаю такое щедрое предложение? Просто я уже в том возрасте, когда начинаешь осознавать свои поступки и свою жизнь. Мне просто хочется вас спасти. Я не беден. Мои деньги хранятся в банке и не приносят никакой пользы. Пора начать делать что-то, что поможет другим подняться на ноги. Ну, так как? Кто согласен?

Девушки молчали. Они были в шоке. Во-первых, этот человек в элегантном костюме и с сединой на голове казался им одновременно и сумасшедшим, и абсолютно здоровым, рациональным человеком.

- Кто-нибудь хочет изменить свою жизнь?

Девушки молчали, а Фредерик испытующе смотрел на них, обводя глазами, пытаясь понять хоть что-то о каждой из находящихся здесь женщин. Кстати, эта идея пришла к нему уже давно. Он не с пустого места начал обдумывать план вывода блудниц из вертепа. Он пришёл к этому, когда стал богатым и начал терять свои суетные мирские интересы. Тогда он решил, что нужно помочь людям, которые падают так же, как он, но их ещё можно вывести на свет.

Он ждал ответа. Все молчали.

- С чего вы вообще заговорили об этом? Зачем вы сюда пришли? А откуда нам знать, что вы не обманете? – спросила одна девушка, стоящая возле его стула.

- Я готов прямо сейчас поехать с вами в любое учебное заведение этого городка, подать заявление от вашего имени. И заплатить полную сумму обучения.

Аргумент был сильный, но попахивал фальшью. Всегда, когда человек решается сделать доброе дело – его откровенному порыву никто не верит, ведь нельзя быть таким добрым. Это либо псих, либо маньяк.

Наконец-то одна девушка вымолвила:

- Я согласна…

- Я тоже… – выпалила вторая, не до конца осознав, что делает. Согласилась на предложение незнакомого человека, причём, на довольно странное предложение…

- Ладно, меня тоже возьмите… – вслед за ними сказал третья. Другие девушки осторожно тоже стали изъявлять желание. Мы ведь всегда готовы пойти почти на любую глупость, когда на неё идёт ближний.

Из двадцати девушек согласились одиннадцать. Больше половины, значит всё не так уж плохо.

- Я сказал вам, что уговаривать не буду. Поэтому, прошу прощения за вторжение. А вам, раз вы согласились, придётся сегодня или завтра уволиться с этой работы и принести выписку об увольнении. Завтра я вас жду вот по этому адресу… – и Симон протянул одной даме бумажку, на которой был написан адрес. – До свидания!

Через некоторое время, как и сказал Фредерик, он заплатил за обучение девушек, положив деньги на соответствующий счёт в банке.

 

Нарушать порядки – это то же самое, что писать с балкона: главное никого не задеть. Но Симон задел. Да, он не нарушил моральных законов, даже наоборот, совершил благородное дело, однако, он задел интересы владельца клуба, который остался почти без штата. Это его злило, и всю злость он хотел выместить на Фредерике. Через пару дней, после того, как девушки покинули вертеп, он позвонил. Разговор был недолгий. Вернее, разговора вообще не было – был монолог рассерженного дельца, который всячески оскорблял и пытался унизить Симона, а в конце, перед тем, как умолкнуть и положить трубку, пригрозил расправой.

Симон молчал и терпел. Хотя обычно сам становился раздражённым и выливал все встречные претензии на оппонента. Но в данном случае он смирился. Когда звонок закончился – он положил трубку и слегка улыбнулся.

Симон медленно поднялся, пошёл в ванну, наклонился над раковиной, сполоснул лицо. Потом включил телевизор для просмотра новостей, которые его интересовали более всего. Ощущения были непонятные. Он не знал, что чувствует: то ли обиду, то ли радость. Скорее всего, второе, потому что на агрессию директора клуба он не отреагировал, а просто переждал её. Это его радовало. Он решил отвлечься, заглушить боль душевных ссадин.

По телевизору говорили про музыку. Новости ещё не начались. Оставалось минут пять. Диктор вещал о гениальности какого-то музыканта и композитора, вложившего так много в развитие музыки нашего времени. Уставший человек лёжа на диване вникал в сказанные диктором слова и представлял себе всё своё бурное творческое прошлое. Когда-то Фредерик тоже увлекался музыкой, в юношестве писал песни, играл в группах. Но теперь пятидесятилетний юрист оставил это увлечение, только изредка играя на своих инструментах, которые хранились у него в отдельной комнате. Но он не заходил туда уже давно…

Несмотря на то, что творчеством обычно занимались люди безбашенные, Фредерик был не такой. Он писал песни, твёрдо зная, что он пишет и для чего, или кого. Ведь в умелых руках и гитара – оружие…

Но время шло, и его вкусы прошли, канули в небытие, в том плане, что они теперь уже не были вкусами подрастающего поколения, а лишь оставались в сердцах тех людей, которые сами жили во времена расцвета рок музыки. И тогда, в то время, и сейчас, в зрелости, он считал, что в музыке важен смысл, а не шум.

 

«Теперь не вода, а водки стаканы.

Уж нет колыбельной, есть песни Nirvan-ы».

 

У каждого музыканта на одном плече сидит ангел, на другом Леннон. А как же иначе? Всегда идёт борьба между бунтарством и спокойствием в душе человека. Но он отбрасывал все эти идиотские разногласия и просто сочинял свою музыку, в которой были заключены все его идеалы… «Судя по всему, следующий альбом я издам уже на небе, – думал Фредерик, – если такие же дела буду дальше совершать. Ну, и ладно!» И с веселящим душу покалыванием в груди направился на прогулку. Природа не всегда его успокаивала, но чаще всего это был выход, выход из суеты и проблем. В юношестве он почти не выходил из дома, сидел безвылазно, лишь из окна глядя на проходивших прохожих и на далёкий блеск витрин магазинов.

 

«Музыку слышать – без пользы.

Раз не слышишь ноты природы».

 

Куда приятнее было порой смотреть на свечи, горящие в уютном и слегка темноватом храме, пламя которых, извиваясь под ветром, давало покой глазам. Фредерик считал так: мир без религии – утопия, хотя без религии даже утопии не будет. Он ощущал её роль во всём, в каждом социальном, политическом и экономическом явлении, он признавал за ней первенство в ряде норм, контролирующих и огораживающих человека. Хотя сам он не все нормы соблюдал. Над собой он признавал только родителей, которые дали ему жизнь, образование, счастье, и Бога, который дал ему веру, надежду и желание меняться, одним словом – цель.

Симон также стремился к славе и добился её, но не в качестве писателя или музыканта, как он когда-то мечтал, а в качестве юриста. Про себя он любил говорить: «Сейчас популярны либо геи, либо глупцы, за исключением меня, конечно… Я не идеален, это правда… Но жизнь имеет меня, я имею жизнь – мы любим друг друга… Но всё же иногда я думал, что жизнь лучше…» Да, жизнь его любила, и несмотря на сегодняшнее моральное избиение сторонниками разврата, вернее, сторонниками заработка путём разврата, Симон был на полном душевном подъёме. Он знал, что пострадал заслуженно, но пострадал за правду и от этого ему было ещё приятней ощущать себя заступником слабых, или же человеком, который помогает выбраться из глубокого рва другим. Да, его жизнь, слава Богу, сложилась удачно. Никаких трагедий, которые бы поставили его на колени. Он был счастливым, образованным, интеллигентным, богатым. Но кому-то другому рядом было хуже и он знал это, знал и верил, что если каждый человек, достигший чего-то в этой жизни, поступит так же, как поступил он, то мир станет добрее, и больше людей станут счастливыми.

Доброта и отверженность были его периодическими качествами. Иногда он бывал злым! Но временных порывов было достаточно, чтобы чистить и спасать душу.

 

Посмотрим, что мне предложит

Впитать в себя «праведный сон».

Здесь память сгорит, и быть может

Осядет в изгибах корон

За вечность и много разгулов,

Но только без бед и греха,

Мои напрягаются скулы,

Мои раздаются меха.

В раздельном, но праздном потоке,

Замена нашлась этим дням,

В извечном страдающем токе

Мы вновь возвращаемся в храм.

Пусть мысленно я отстраняюсь,

Но мне не желанно уйти,

Быть может, с собой не сыграюсь,

На жизненном мире пяти…

Идей и наград. Первые спят.

Брат!

 

Он не любил государство, в котором жил. Ведь оно делало всё, чтобы сделать его жизнь хуже, поэтому он не любил его. Пару десятков лет назад он даже подумывал стать преступником, дабы вредить государству, но не преступником-маньяком, убийцей, насильником, а преступником довольно интеллигентной работы – контрабандистом. Он мечтал перевозить, к примеру, дорогие металлы или драгоценные камни через границу и наживаться на этом во вред государству и во благо себе. Да, государство – это и народ. Однако, та власть, а вернее та группка людей, которые находились у власти, и руководствуясь как бы идеалами и интересами всего народа, обкрадывали этот народ – раздражала его всегда, всю жизнь.

 

«На рельсы спускали воды -

Скользить по металлу судьбы».

 

Он закрыл дверь и пошёл по дорожке между домами вдаль. Гулял он долго и целенаправленно – чтобы осознать сложившиеся отношения с миром. Он прошёл около десяти километров, зашёл в лес, прогулялся по полю, а потом вернулся назад. Домой, где его ждал ужин, приготовленный им же самим.

 

(Окончание следует)