РАССКАЗЫ

 

РАССКАЗ О ПУТЕШЕСТВИИ ДВУХ ОХОТНИКОВ,

ИХ ЖЕН И ПРИБЛУДНОЙ СОБАКИ

 

В далеком 53-м году теперь уже прошлого века я, молодой специалист-следователь, начинал свою профессиональную деятельность в глубинке, в Каракулинском районе. Работы не боялся, ибо, как каждый студент, только что спрыгнувший со студенческой скамьи, думал, что знаю больше учивших меня преподавателей.

Район, куда я прибыл со всей семьей, один из самых южных в Удмуртии, расположился на правом берегу Камы, реки своенравной. Начало свое она берет в глухом таежном уголке на севере республики, возле деревни с каким-то несерьезным — то ли детским, то ли сказочным — названием Карпушата, и вскоре по извилистому неглубокому руслу, словно крадучись, покидает пределы Удмуртии. В Вятских, Коми-Пермяцких лесах набирается она сил от множества таежных болотин и речушек. Бросившись на восток и не сумев перебраться через Уральские хребты, бежит по Соликамским копям и возвращается на юг Удмуртии уже работящей полноводной рекой, неся на себе бесчисленные караваны плотов, вереницы пассажирских лайнеров, трудяг буксиров и барж, стремительных и юрких «Метеоров», успев на своем пути покрутить турбины Камской и Чайковской ГЭС. Многие утверждают, что не Кама впадает в Волгу, а Волга в Каму и главной русской рекой должна признаваться именно она. В будущем, после доведения до планируемой мощности Нижнекамской ГЭС, уровень Камы поднимется на пять-шесть метров. Новое море затопит левобережье ее и правый берег реки Белой, с которой они сейчас, при своем слиянии, образуют изумительное междуречье. Старицы, озера, болота — рай для рыбаков и охотников. Сюда, так же, как и на знаменитую Мещеру, стремились неуемные «немвроды» — любители побаловаться с ружьишком по пернатой дичи, на гусиных и утиных перелетах.

Вскоре мы подружились с судьей Георгием Ионычем. Он, уроженец Сибири, слыл опытным охотником. Несмотря на хромоту, был замечательным ходоком и пловцом, а при скрадывании дичи и отменным пластуном. Каждую субботу переезжали мы на левый берег с ружьями и возвращались в воскресенье вечером. Собак у нас не было, охотились в основном с подхода, а по сезону на перелетах и на засидках. Без дичи, в основном уток, не приходили. Там я поставил личный рекорд — пятнадцать уток от чирков до кряковых за день охоты. Мы не стремились к количеству, но и не отказывались от него. Холодильников у нас не было, трофеи раздавались знакомым и незнакомым соседям. С каждой поездкой за Каму мы всё больше узнавали угодья, повадки и особенности поведения их обитателей. Мой партнер, бывалый охотник, заметил, что нигде не видел таких тетеревиных токов, когда каждый косач поет на своей поляне в одиночку.

Но в жизни всё начинается для того, чтобы когда-нибудь кончиться. Первые наши радости — разнообразие стола и некоторая прибавка к семейному бюджету — сменились привычкой. И наши жены стали донимать нас вопросами: «А когда вы нас с собой возьмете?» Потом это переросло в требования: «В следующую субботу нас не забудьте». И, наконец, категорическое: «Завтра мы с вами, у нас всё готово!» Нам и самим жаль было наших подруг, лишенных радостей общения с природой, но мешала боязнь лишиться охотничьего одиночества. За долгие годы увлечения охотой я заметил, что есть люди, с которыми не то что бы приятно — удобно быть на природе. Одинаковое восприятие того или иного явления или события не требует лишних слов. Иногда достаточно одного взгляда, жеста или междометия, а то и крепкого слова, чтобы понять друг друга и не мешать напарнику наслаждаться общением с природой.

Так или иначе, но вот однажды, пристроив детей к соседям, мы взяли с собой жен на ближайшее Инеевское озеро. Заранее настроились не обращать внимания на неудобства, которые могло создать их присутствие. Эксперимент оказался удачным, все остались довольны. Оказывается, щебетание двух женщин, когда оно в меру, бывает приятным, а наивные женские вопросы еще более утверждают твое мужское превосходство.

— А не страшно на такой лодочке?

И это о неоднократно испытанной долбленке с наращенными бортами, надежно просмоленной, легкой, как поплавок, и такой же непотопляемой!

— Да вы что! Это же одно удовольствие!

— А для чего вы ружья к беседкам привязываете?

— Ну, на грех мастера нет. Кабы не уронить случайно.

— Вы говорили, нам надо в деревню напротив, почему же плывем совсем в другую сторону?

— А понаблюдайте-ка, куда нас течение потом вынесет.

Так за разговорами преодолели мы реку и добрались до деревни, называвшейся официально Новоселово (потому что селился здесь народ новый, приезжий), а по-народному — Притыкино, потому как «приткнулась» она к реке.

В деревне жил интересный пес. Крупный, лохматый, черный — типичный деревенский «дворянин» с полувисячими ушами. Очень самостоятельный и недоверчивый, всегда готовый ответить на обиду и страстно любящий охоту. Он сопровождал каждого охотника, появившегося на улице. Не унижаясь на подачки, ждал выстрела, после чего стрелой бросался за трофеем. При этом игнорировал тех уток, которые падали на землю, из воды же или из камышей и зарослей, как бы ни были они крепки, моментально доставал дичь и доставлял ее на ближайшую к нему сушу. Но ничто не могло его заставить подать ее если не в руки, то хотя бы поближе к охотнику. Поэтому мы не любили пса и звали не данной ему кличкой Урал, а Пиратом и всячески избегали его компании. Но нашим женщинам он приглянулся. Мы не рассчитывали на большую добычу, так как были с женами, и на этот раз взяли Пирата с собой.

Километра полтора пути вдоль Маляшинской протоки, по узкой, еле заметной тропинке, я занимал наших спутниц разными байками. Урал гонял мелких птиц и распугивал лягуш, которые при его приближении подпрыгивали и шлепались в протоку. Вдруг он остановился совсем рядом с тропой, замер и закрутился на одном месте. Это у него было подобием стойки. «Всё! Нашел моего вечернего подранка, вот и ужин!» — сказал Ионыч, поднимая за шею здоровенного крякаша. Оказывается, вечером после работы Георгий слетал за Каму полевать, но темень помешала ему отыскать одну из подбитых птиц.

— Не будем мы этим питаться, — запротестовали женщины.

— Вольному воля, а мы для себя что-нибудь из него сварганим.

Возле первого же стога Татьяна и Ирина, быстро скинув обувь и освободив натруженные с непривычки ноги, свалились, зарывшись в свежесмётанную траву.

У нас тут были припасены дрова, и на старом кострище моментально запылал не маленький, как обычно в наши походы, а жаркий и большой костер. Георгий занялся уткой. Я с котелком отправился за водой для чая.

— Забыл правило: на охоте ни шагу без ружья?

— Точно!

Вернулся, взял свою одностволочку. Только зачерпнул водички, смотрю, из прибрежных кустов не спеша выплывает чирок. Плавно — не спугнуть бы — перекладываю котелок в левую руку, правой, не снимая с шеи погон, навожу ствол — стреляю! Вижу, попал, взлететь не может, но уплывает… И тут как тут Урал. Примчался от костра, чуть не сбив меня, прыгнул в воду. Волнительная картина! Утка, от которой расходятся две небольшие волны, и массивная, почти до хвоста вылезающая из воды собака устроили гонку на абсолютно гладкой поверхности озера. Стрелять нельзя — задену собаку. Успели прибежать женщины.

— Стреляй! Что же ты?

— Стреляйте же!

Перезарядив ружье, спокойно выжидаю и стреляю. Урал, которому, видимо, на сей раз наш берег показался ближе, с уткой в зубах выходит из воды, кладет ее у наших ног и обдает всех фонтаном брызг, встряхивая своей немалой густоты шерстью.

…Конец июля, а ночь темная по-августовски. Искры от костра взмывают столбом.

— Девочки, посмотрите на небо.

— Ой! Как одеяло! Ультрамариновое! И бисером усыпанное. Только в беспорядке.

— Тут свои порядки. Найдите-ка Полярную звезду. Как? А вот смотрите: один ковш из семи звезд, проведите от края ковша линию. Видите второй ковш? А вот и Полярная. А теперь проверьте свое зрение. Возле Полярной найдите маленькую звездочку. Нашли? Ну, годитесь в охотники. Ее так и называют — звездой охотников и путешественников.

Урок астрономии перебивает аромат запеченного мяса, несущийся от развороченного кострища. Ужин начали со свежатины — моего чирочка, которого на четверых, конечно, не хватило. Компания и не заметила, как уничтожила и вчерашнего «найденыша».

Стоит ли рассказывать, как удивлены были наши женщины королевскими постелями-пещерами, приготовленными нами в стогу свежего сена.

…Не сговариваясь, мы с Георгием с ружьями и патронташами чуть свет были на ногах. Попытка уйти незаметно не удалась.

— Вы опять без нас?!

— Ну, быстрее собирайтесь!

Встали. Потянулись. Глаза заспанные. Движения вялые. Переглянулись:

— Танечка, пойдем-ка в мою конуру!

На охоту мы, как всегда, ушли вдвоем. Разделились, обходя луговину между двух небольших озер. Я первый заметил стайку, успел сделать удачный выстрел, когда она оказалась надо мной. Одна из трех птиц упала на луговину в поле видимости Григория. Он кричит:

— Селезень бежит в твою сторону!

А возле меня куртина чапыжника, забегаю в нее, замираю в ожидании. И вот на полянку, почти у моих ног, выбегает крупный крякаш, волоча одно крыло. Навскидку стреляю с большим упреждением — кабы не разбить тушку. Довольный поднимаю трофей за шею, показываю Ионычу — такого экземпляра у нас еще не было. Приторочил к поясу.

Вместе обходим следующее довольно приличное озерко. Замечаем на противоположной его стороне стайку. Скрадываем. Я позади. Вот уже можно стрелять. Нет! Георгий продолжает движение. И вдруг мой селезень ожил и захлопал крыльями о мои болотники. Сигнал птицами был понят правильно. Мой напарник одарил меня взглядом, какого бы я врагу не пожелал. Я взял «трофей» за широкий нос и ударил обушком ножа по затылку.

Идем дальше по знакомому путику к следующему водоему. Опять стайка. Наши действия те же, в том же порядке, и… мой селезень опять ожил! И результат, естественно, тот же. На этот раз я получил наглядный урок. «Вот так мы в Сибири делаем!» С нескрываемым раздражением мой учитель взял птицу за нос и шею, зубами сдавил ей голову и вернул мне теперь уже окончательно успокоившийся «трофей».

Слава богу, дичи в угодьях было более чем достаточно. К стоянке пришли прилично нагруженные.

И — сюрприз! Нас ждала настоящая двойная уха. Ирина, потомственная рыбачка, не забыла захватить с собой пару оснащенных мотовилец. Удилищ возле озера полно — выбирай, срезай, оборудуй и в дело. Натаскала разной мелочи, да еще лещ величиной с детский лапоть попался. Пришлось доставать заветную четвертинку сорокаградусной, которую я всегда ношу в рюкзаке и использую лишь в крайней нужде — в качестве лекарства, как наружного, так и внутреннего. Татьяна насобирала только ей известных трав, которые в смеси с байховым чаем составили напиток божественного вкуса и аромата.

На выстрелы прибежал Урал, который убегал ночевать в деревню, и, несмотря на то, что в добыче трофеев участия не принимал, с удовольствием позировал перед фотоаппаратом на фоне вороха птиц, развешанных на перекладине у костра. Жены захотели сфотографироваться еще и отдельно, с ружьями в руках. Жаль, фотографии получились такие бледные, что трудно что-то разобрать, но всё равно мы с женой храним их и иногда рассматриваем, вспоминая тот поход за Каму.

Покончив со съемками, прилегли, блаженно вытянув ноги. Потихоньку поглядываем на часы. Время покидать гостеприимный стог — путь до переправы неблизкий. Но женщины увлеченно беседуют, гуляют по лугу, собирают не скошенные местами цветы.

— Девочки! Пора.

— Еще немного!

— Ну, теперь уже совсем пора, в темноте переправляться придется.

— Как не хочется возвращаться в наши стены с узкими окошками и низкими потолками — после такого простора.

— Теперь вы нас понимаете, когда мы поздно приходим?

— Конечно, но все-таки не надо нас забывать!

Стоит ли говорить, что на этом мы и порешили. Жизнь продолжалась.

Вспоминая ту охоту, я думаю, что, когда господь бог создавал рай, он должен был выбрать междуречье Белой и Камы, а не междуречье Тигра и Евфрата. Но всё в руках божьих.

 

 

Живое тепло

 

Несколько лет назад, поздней осенью, когда схваченные ночным морозом лужи в колеях лесных дорог, низинах и болотинках даже днем под холодным солнцем не освобождаются ото льда и пожухлая, а кое-где еще зеленая трава становится ломкой и то звенит стеклом, то шуршит недовольно под ногами, я выбрался на охоту с манком на рябчика.

Мои любимые угодья, на которых ранней весной я, бывало, постреливал вальдшнепа на тяге, а случалось, оставшись после охоты ночевать в лесу, ранним утром, на грани ночи и едва забрезжившего рассвета, слушал близкое токование хозяина наших лесов — глухаря, находились от Ижевска в полутора часах езды пригородным поездом. Затем пешком около десяти километров по старой узкоколейке до тупика, известного местным жителям и многим охотникам как «восемьдесят девятый» — по номеру находившегося когда-то здесь лесопункта.

Неоднократно, не желая ночевать в лесу или тащится на полустанок к ночному поезду, захаживал я на «восемьдесят девятый», где доживала свой век небогатая пасека. Хозяин ее жил в городе, а тут хозяйничала его мать, старожилка, не пожелавшая расстаться со своей хибарой, когда лесопункт ликвидировали и все соседи, в свое время набранные на лесные работы по договору, разъехались обратно по городам и весям нашей страны.

Матвеевна была родом с Украины, где после двух войн у нее не осталось, как она говорила, «ни кола ни двора, ни матки ни батька, ни сестренки ни братка». В молодости, вероятно, высокая и стройная, сейчас она была тощей, высушенной годами, но весьма бойкой старухой, по навалившемуся одиночеству весьма приветливой к случайным гостям. И гости, в основном охотники, с удовольствием находили у нее приют в ненастную погоду, не забывая при этом, собираясь на охоту, прихватывать для нее кое-что из продуктов.

Обычно Матвеевна спала на печке, а гости, в зависимости от степени знакомства с хозяйкой, значимости привезенного для нее подарка, а чаще по принципу «кто вперед, того и черед», располагались без обид кто на кровати, кто на лавке, а кто и на полу.

В описываемый день, холодный, с пронизывающим ветром, все эти места были заняты приехавшими в гости к Матвеевне сыном и его семьей. Она предложила для ночевки сеновал на омшанике, где набралась компания из нескольких человек. Хозяин уже перевез пчел, приехал за скарбом, а заодно — уговаривать мать перебираться вслед за пчелами на другое место жительства, поэтому сеновал представлял из себя голые доски с клочками прелой соломы, собранной нами при свете элек-трических фонариков; над головами зияло щелями то, что называлось когда-то крышей. Мы кутались в свою экипировку, в какое-то рядно, брошенное нам Матвеевной, пытаясь подольше сохранить тепло, которое набрали за травяным ее чаем. Охотничьи байки переросли в воспоминания в соответствии с обстановкой.

— Как бы я сейчас поспал в стогу соломы! — Голос молодой, мечтательный.

— А приходилось?

— Приходилось. Даже зимой, в мороз, там как на печке; мыши по­пискивают, шуршат, дух хлебный!

— А утром хозяин не застал? — Явно скептик. — Не материл за нарушенный стог?

— Ну, это надо уметь не нарушить стог. Его ведь сметывают пластами, и, если пласт найти, поднять его аккуратно и так же потом положить, солому и не повредишь. Если самую малость. Но, правда, не застал.

Разговор напомнил мне одну из моих ночевок на богатейших прикамских заливных лугах, в конце лета обычно утыканных стогами душистого — чаю не надо — сена.

— Знаете угодья в междуречье Камы и Белой? Там от деревни Новоселово, что на левом берегу, напротив села Каракулино, Каму с озерами соединяет узкая протока до деревни Маляши. Охотился я однажды в разлив на долбленке на тетеревов, с подъезда. Припозднился. Темень — глаз коли! Проскочил эту протоку, наверное, даже не один раз, а отдыхать-то надо. Причалил к какому-то бугорку, на ощупь, на коленках насобирал сучьев для костра. Вскипятил чайку, разогрел бутерброды. Разгреб кострище, лодку над ним опрокинул. Ей-богу, ватник пришлось скидывать! Тепло. Не хуже русской печки или полатей в деревенской избе.

— А у меня случай был!.. Достойный пера Мопассана.

Голос хрипловатый, говорит обстоятельно, с претензией на литературное изложение. Зашевелились, ожидая чего-нибудь вроде анекдота.

— Однажды охотился я вот в такое же время. Погода вроде сегодняшней. Ясная с утра, к обеду рассопливилась, начала сеять мельчайшими капельками, которые обычно так убористы, что через час-другой ты как будто во всей одежде в реке побывал. Да еще ветер. Не сильный, но постоянный и холодный, какой бывает перед осенним то ли снегом, то ли крупой. Места знакомые, но, наверное, каждый лесовик знает, как иногда «леший водит». Сбился с тропинки и пошел колесить. К тому времени я уже по возрасту берег свои силы, выбирал хоженые пути. А всё возвращаюсь к одному и тому же месту с заметной разлапистой пихтой, под которой перед этим пообедал. Наконец, как в добрые молодые годы, выбрал направление — и не разбирая, напрямик через какие-то полчаса, может быть, час вышел на лесную, а потом на проселочную дорогу и вскоре был в деревне. Пока боролся с крепьем подлесков — откуда силы взялись, — семь потов сошло, а на чистом месте продрог до костей. Но и в деревне тепла я не скоро нашел. Вам знакомы удмуртские дома — кеносы, крепость! Как ни старайся, щелочки не найдешь не только в дом, во двор. Хожу, стучусь в ворота, в окна. Глухо, ни огонька, как вымерли все. Даже собаки молчат. Ну, ясно, погода! Хороший хозяин собаку не выгонит. Хожу по деревне и замерзаю, колотун начинается, зубы дробь выбивают, да еще то озноб, то жара, дома то вдруг вырастают, падая на меня, то становятся маленькими и далекими.

— Это температура поднялась, — прокомментировал кто-то из темноты.

— И вот тусклый огонек в окне второго этажа солидного по деревенским масштабам дома показался мне маяком, островом надежды и спасения. Стучу, не стесняясь шума. В окне показалась женская фигура в белом, открылась форточка.

— Кин оти?

По тону, хоть и языка не знаю, понял: «Кто там?»

— Бабонька, ищу где переночевать, не подскажешь ли, а может, пустишь?

В открытую форточку слышу разговор двух женщин, улавливаю знакомые удмуртские слова: «пычало» — ружье, «баджим» — кажется, большой или старый.

— Да у нас лишнего места нет.

— В таком-то большом доме? Да мне всё равно, лишь бы крыша да стены. Замерзаю.

За стеной короткие переговоры, затем скрип лестницы, бряканье сброшенного крючка. За фигурой в белом, шлепающей босыми ногами по лестнице, пройдя то ли через холодные сени, то ли какую-то приемную, оказываюсь в относительно теплой, обжитой комнатушке с двумя железными кроватями и столом у окна, освещенной керосиновой лампой. Как потом выяснилось, это контора сельсовета, а женщины — одна уборщица, Ольга, другая заведующая сельским клубом, Лидия, — проживали в этой «служебной» квартире-комнате и выполняли одновременно обязанности сторожей.

— Выбирай, где будешь ночевать. Можно в конторе на столе или на стульях. А то мы можем потесниться, ляжем на одной кровати.

По опыту представляю контору: гуляющий по комнате ветер, неутепленные окна. Не осматривая предложенные апартаменты, отказываюсь.

— Девушки, куда мне в холодюку! И так уже замерз, а у вас обжито, человеческим духом пахнет, да еще каким! Разрешите уж вашим предложением воспользоваться, а для знакомства — вот!

Ставлю на стол четвертинку «Московской» (она у меня в рюкзаке всегда на всякий случай имеется), раскладываю бутерброды, термос с остатками чая.

От компании отказались («Завтра рано вставать на работу»). Смущенный, быстро (для тепла) проглатываю стопку водки, закусываю, задуваю лампу, скидываю сырую робу — и в постель, которую на правах хозяйки уступила Ольга. Не «люкс»: доски, тонкий матрац, солдатское одеяло. Перекинулись парой дежурных фраз: кто? откуда? как зовут? Замолчали. Сморенный выпитой водкой и усталостью, засыпаю.

— Ну и где же тут Мопассан? Подумаешь, в одной комнате с бабами поспал, — не утерпел «скептик».

— В том то и дело, что не поспал.

Проснулся я от стука собственных зубов. Сотрясалось всё тело — кровать подо мной буквально ходила ходуном. Как сквозь туман, слышу приглушенные голоса с соседней кровати: «Мыным со жаль потэ». Кажется, это меня жалеют. «Кабак вина», «арака». Ну, это о водке. В свете керосиновой лампы увидел фигуру в белой ночной рубашке. Грубое полотно не может скрыть упругое движение полных грудей, мощные бедра подчеркивают тонкую талию. Ярко-рыжие волосы распущены по крутым плечам. Ольга.

— Где у тебя водка?

Достает початую бутылку, стаскивает с меня всё еще полусырую одежду, льет оставшуюся в бутылке жидкость мне на спину. Становится еще холоднее. Тело покрывается противными пупырышками. Она трет меня ладонями со всей силой. Спину, поясницу, плечи, затем грудь.

Легла рядом, обняла, прижалась. С ее стороны жар как из печки, с другой — холодные старые обои.

— Мыныны татчи!

Иди сюда — значит. Кому это она? Шлепанье босых ног. Лидия, теплая, из-под одеяла, ложится между мной и стеной и почти закрывает меня своим телом. Стало совсем тепло.

…Ночь прошла в странных сновидениях. Проснулся бодрым, здоровым — ни болезни, ни усталости. В комнате один.

Прошелся по деревне, нашел клуб. Ольга делала уборку, увидела меня — ни грамма смущения. Лидия ранним утром уехала в райцентр.

— Спасибо за ночлег, за лечение. Сколько я должен?

Слегка покраснела.

— Нет. Овэл. Не надо.

Так и ушел.

 

Утром компания разошлась по своим заветным местам. Погода удалась на славу. Я бродил, посвистывая в манки, стрелял, а из головы не выходила история ночного рассказчика.